- Прошу прощения, мадам, но я не улавливаю...
      - О, здесь все просто! Узнав от мужа, что вас интересует имя ближайшей подруги - или, лучше, ближайших подруг - мадам Арсизак, я мысленно перебрала всех дам в Перигё, которые больше других подходили бы на эту роль. И, вы знаете, только тут я поняла, что ничего не могу сказать о том, с кем по-настоящему была близка несчастная Элен. Признаюсь вам, придя к такому заключению, я сама оказалась в растерянности. Нет, действительно, несмотря на все мои усилия, ни одно имя не пришло мне на ум, и я вдруг задумалась, а были ли на самом деле у Элен, не считая ее официальных отношений, настоящие, близкие подруги.
      - Вот уж действительно, мсье следователь, нельзя не признать, что, куда ни повернись, проблемы только разбухают.
      - Я был не меньше вашего удивлен, когда услышал это от жены. Впрочем, я, кажется, начинаю понимать. Я не знаю, известна ли вам история Элен до того, как она стала мадам Арсизак?
      - Доктор Музеролль меня просветил на этот счет. Простая семья из Аркашона, если не ошибаюсь.
      - Совершенно верно. Мне думается, прошлое мадам Арсизак было для нее неким, что ли, грузом... Разумеется, все это ерунда, ибо всем своим видом, своими манерами она доказала, что, каким бы ни был ее кошелек, она достойна показаться в самом изысканном обществе. И все-таки... Не считала ли себя мадам Арсизак еще недостаточно готовой к тому, чтобы видеть в перигёских дамах своих подруг? Может, по этой причине она старалась держаться пока на почтенном расстоянии от них? Мне кажется, с годами она изменила бы свое мнение и позицию.
      Гремилли в очередной раз подумалось, что убитая действительно была олицетворением добропорядочности и скромности и что слова следователя были тем трогательным мазком, который завершал ее и без того лестный портрет. Он не смог сдержать себя, чтобы не выразить свои сомнения:
      - И тем не менее мне кажется странным, что никто не стремился к дружбе с женщиной, чьи заслуги признаются всеми, которой каждый восхищен и которую весь город буквально обожает за те или иные ее достоинства.
      - Ну, вы знаете... У людей свои взгляды на вещи... Взгляды, так сказать, унаследованные от предков и устраивающие всех, даже если порой кажутся абсурдными.
      Комиссар обратился к мадам Бесси:
      - Мадам, вы лично питали ли какие-либо чувства к мадам Арсизак?
      - "Питать чувства" - это, пожалуй, слишком громко... Я испытывала глубокое уважение скорее за готовность пожертвовать собой ради несчастных и обездоленных, чем к ней самой. Она мне, по сути дела, была довольно безразлична. Мы принадлежали к разным поколениям, вы меня понимаете?
      - Вполне, мадам. Вы случайно не знаете ее поставщиков?
      - Что вы имеете в виду, мсье комиссар?
      - У кого она покупала себе платья, шляпки, туфли, в какую кондитерскую ходила и так далее?
      - Я уверена, вы будете смеяться надо мной, но, по правде сказать, я больше в курсе ее привычек, чем ее добродетелей. Она одевалась на улице Четвертого Сентября у мадемуазель Вертюзай, шляпки приобретала на проспекте Монтеня у мадемуазель Линар, обувалась на улице Республики у мсье Сели, а пирожные покупала в кондитерской мадам Домейрат, что на улице Тайфера.
      Бесси улыбнулся.
      - Фанни, ты не перестаешь меня удивлять! Ты могла бы стать прекрасным полицейским, не правда ли, мсье комиссар?
      - Действительно, мсье следователь.
      Еще не было трех часов, когда Гремилли, покинув площадь Плюманси с теми же церемониями, что и в начале визита, отправился на улицу Четвертого Сентября, где находился магазин мадемуазель Вертюзай.
      Это был небольшой магазинчик, изысканность которого не сразу бросалась в глаза. Витрина с выставленными в ней платьями и тканями говорила о хорошем вкусе хозяйки и высоких ценах. Было очевидно, что только наивная особа могла зайти сюда в надежде приобрести себе что-нибудь подешевле. Стоило лишь полицейскому толкнуть входную дверь, как он тотчас же окунулся в интимно-утонченную атмосферу, подчеркиваемую обитыми атласом стенами, мягким светом, изящными букетами цветов и отсутствием малейшего шума. Глядя, как элегантно одетая служащая с расчетливой медлительностью перемещалась в пространстве и что-то тихим голосом говорила своим невидимым собеседникам, Гремилли ощутил себя в аквариуме.
      - Что мсье угодно?
      - Повидаться с мадемуазель Вертюзай, если это возможно.
      - По какому делу, простите?
      - По личному. Хочу добавить, что у меня нет ни товара, ни предложений.
      Бросив на него веселый взгляд, девушка попросила:
      - Минутку, пожалуйста.
      Жестом она указала комиссару на хрупкий стул с гнутыми ножками, на который он ни за что на свете не осмелился бы сесть. Так же тихо, как и при встрече, девушка удалилась. Она не шла, а буквально плыла. Вскоре она вновь появилась, пригласив полицейского следовать за собой. Его провели в роскошный будуар. Гид удалился, оставив Гремилли наедине с некой особой со светлыми волосами, одетой в английский костюм стального цвета, с повязанным вокруг шеи шарфиком неброских тонов. Сидя за письменным столом в отеле Наполеона Третьего с инкрустацией из перламутра, она пристально смотрела на незваного гостя сквозь огромные роговые очки.
      - Вы хотели со мной говорить, мсье?
      - Комиссар Гремилли, из Бордо.
      Тон мадемуазель Вертюзай вдруг изменился:
      - Что же вы стоите, комиссар, садитесь.
      Он с недоверием покосился на показавшееся ему крошечным обитое шелком кресло. Видя его нерешительность, владелица магазина модного платья улыбнулась:
      - Не пугайтесь, оно вполне вас выдержит.
      - Надеюсь.
      Пока Гремилли, соблюдая все меры предосторожности, устраивался в кресле, она поинтересовалась:
      - Итак, какие дела у меня могут быть с полицией?
      - Ей необходимо получить от вас маленькую информацию - и только.
      - По поводу чего?
      - По поводу мадам Арсизак.
      - Мадам Арсизак... Бедный ангел! Я до сих пор не могу поверить в ее ужасную смерть... Такая скромная, такая утонченная!.. Всегда любезна, покладиста... Ничто не может утешить... Для меня она была больше, чем клиентка, мсье комиссар. Подруга, настоящая подруга... Мы так ее оплакивали... И еще долго будем оплакивать.
      И как бы в подтверждение своих слов мадемуазель Вертюзай извлекла из левого рукава прелестный платочек из тончайшего батиста и с величайшей осторожностью принялась промокать им накрашенные ресницы.
      - Вы сами, мадемуазель, занимались мадам Арсизак, когда она приходила к вам как клиентка?
      Резкое движение корпуса назад выразило ее крайнее удивление.
      - Мсье комиссар! Я выхожу к своим клиенткам исключительно для того, чтобы дать совет по выбору материала или модели, окинуть взглядом во время примерки... И лишь на секунду, мсье комиссар, мимоходом!
      Пристыженный, Гремилли смутился так, как если бы он спросил у маркизы де Монтеспан, не она ли подметает Зеркальную галерею Версальского дворца?
      - Прошу простить мое невежество, мадемуазель. Я слабо разбираюсь в секретах ателье мод.
      Мадемуазель Вертюзай сделала небрежный и одновременно снисходительный жест рукой, показывая тем самым, что инцидент исчерпан.
      - Если вы хотели спросить меня, мсье комиссар, имя служащей, которая чаще других обслуживала мадам Арсизак, то я могу вам его назвать: мадемуазель Симона.
      - Она сегодня здесь?
      - Это как раз та девушка, которая вас встретила.
      - Вы не против, если я поговорю с ней наедине?
      - О мадам Арсизак?
      - Да. Я стараюсь составить собственное мнение об этой женщине, так трагически погибшей, о которой все говорят только самое лестное.
      - И по справедливости, мсье комиссар, и по справедливости!
      - Я в этом и не сомневался, мадемуазель, однако мне хотелось бы узнать о ней больше, и мне кажется, что клиентки таких престижных магазинов, как ваш, должны немножко открываться тем, кто их одевает.
      Мадемуазель Вертюзай ответила с некоторой язвительностью в голосе:
      - Конечно, мсье комиссар, конечно, хотя мне трудно себе представить, что бы такого могла вам поведать мадемуазель Симона, чего не могла бы сделать я. В конце концов...
      Она поднялась.
      - Пожалуйста, сидите. Я вам сейчас пришлю мадемуазель Симону. Надеюсь, правда, что это ненадолго?
      - Можете не сомневаться, мадемуазель, что я приложу все свои силы, чтобы внести как можно меньше беспорядка в отлаженную работу вашего магазина.
      Она поблагодарила его кивком головы и удалилась. Через несколько секунд на пороге появилась мадемуазель Симона.
      - Мадемуазель мне сказала, что вы...
      - Присядьте... Так вот, мне хотелось бы услышать ваше мнение о мадам Арсизак.
      - Бог мой... Это была очень-очень порядочная женщина. С большим вкусом одевалась. Прямо-таки с иголочки! Всегда в прекрасном настроении, к тому же с каким пониманием относилась к персоналу!
      Полицейский подумал, что ему вот-вот станет дурно. Прямо наизусть все выучила!
      - Скажите, мадемуазель, вы давно здесь работаете?
      - Шесть месяцев.
      - Шесть месяцев? В таком случае, кто занимался мадам Арсизак до вас?
      - Мадемуазель Агата.
      - А почему ее ко мне не послали?
      - Она... она уехала.
      Гремилли почувствовал, что от него что-то скрывают.
      - И давно?
      - Шесть месяцев.
      - По сути дела, вы ее заменили?
      - Да, это так.
      - А в связи с чем она уехала, эта мадемуазель Агата?
      - Я... я не знаю.
      Комиссар принялся ее журить прямо-таки по-родственному:
      - Вы что, не знаете, что обманывать полицию - это очень нехорошо и опасно?
      Симона заколебалась, затем вдруг решилась:
      - Вы обещаете мне, что ничего не скажете мадемуазель Вертюзай?
      - Я вам это обещаю.
      - Агату выгнали.
      - За что?
      - Это мадам Арсизак потребовала ее увольнения.
      А вот и первый сучок, и первая задоринка! Наконец-то Гремилли встретил того, кто не пел дифирамбы Элен Арсизак! Полицейский облегченно вздохнул. Он почувствовал, что приближается к убитой, что недосягаемая Элен возвращается на землю, приобретая человеческий облик.
      - Вам ничего не известно о мотивах этого требования?
      - Нет... или плохо. Лучше, если вы поговорите с Агатой.
      - А где она сейчас?
      - Мне кажется, она нашла работу, только я не знаю, где именно. Впрочем, мне известен ее адрес: улица л'Абревуар, сто восемьдесят один.
      - Так как, вы говорите, ее зовут?
      - Агата Роделль. У нее муж водопроводчик.
      Когда Гремилли пересекал магазин, собираясь уйти, он столкнулся с поджидающей его мадемуазель Вертюзай.
      - Ну и как, мсье комиссар, удалось узнать что-нибудь интересное?
      - У меня такое впечатление, мадемуазель, что я только зря потратил свое и ваше время. Прошу прощения.
      Мадемуазель Линар, модистка с проспекта Монтеня, была гораздо более молода и гораздо менее надменна, чем мадемуазель Вертюзай. Она встретила комиссара с веселым любопытством, которое значительно возросло, когда она узнала, кем был Гремилли.
      - Уж не шпионку ли вы решили отыскать среди моих малышек, мсье комиссар?
      - Ну что вы, мадемуазель, мне просто хотелось бы поговорить с вами о мадам Арсизак.
      Лицо модистки неожиданно изменилось.
      - Мадам Арсизак...
      - Вы не могли бы мне сказать, что у нее был за характер?
      - Все, что я вам скажу, останется между нами?
      - Вне всякого сомнения.
      - Тяжелый характер, очень тяжелый.
      - То есть?
      - Ей никогда ничем нельзя было угодить, всем вечно недовольна. Она буквально наслаждалась своими мелкими уколами по поводу наших моделей, от которых, по ее словам, за версту несло провинцией. Клянусь вам, что, если бы она не вращалась в таких знатных кругах Перигё, я бы давно ее выставила за дверь. Так что, когда она появлялась, среди девочек начинался настоящий переполох.
      Обувной магазин, который держал на улице Республики Сели, полнокровный мужчина с седеющей шерстью на груди и очками в металлической оправе на носу, встретил Гремилли уже знакомым звоном колокольчика. Хозяин пригласил полицейского пройти в ателье и, узнав о цели визита, не стал ходить вокруг да около:
      - Мадам Арсизак? Та, которую удушили? Зануда! Можно было подумать, что она испытывала садистское удовлетворение, выматывая вам все нервы. То там ей переделать, то там подправить... И все это, как вы понимаете, с такими обидными комментариями! Иногда, когда я был уже на пределе и готов был дать ей пинка под зад, она шипела на меня: "Вам, думаю, будет не очень приятно, мсье Сели, если я расскажу всем своим подругам, что вы не в состоянии сшить пару туфель, которые хорошо сидели бы на ноге, а гоните вместо этого какие-то ботинки, способные вызвать смех даже у деревенского сапожника". Я еле сдерживался, чтобы не выплюнуть ей прямо в лицо все, что я о ней думаю. Настоящая скотина! Не хотелось бы мне оказаться на месте ее мужа, и если это он провернул это дело - я, конечно же, ничего не утверждаю, - то я его понимаю.
      Мадам Домейрат, пирожница с улица Тайфера, рассыпалась в похвалах в адрес погибшей. Гремилли пришлось выслушать в очередной раз песню, содержание которой ему было прекрасно известно с самого приезда в Перигё. Мсье Домейрат, молча наблюдавший за женой, вдруг вступил в разговор:
      - Послушаешь тебя, так прямо бальзам на душу!
      Жена встревоженно посмотрела в его сторону.
      - Не обращайте на Антуана внимания, мсье комиссар, много он знает! Стоит ему только отойти от печи, и его ничто не интересует. Конечно, не следует все видеть в радужном свете, в жизни не всегда получается так, как того хочется.
      Муж не выдержал:
      - А кто виноват? Ты, Дельфина, привыкла сама себе морочить голову, а теперь принялась еще за мсье комиссара! Мсье, - повернулся он к Гремилли, я вам расскажу сейчас все как есть: эта Арсизак была настоящей выдрой!
      Дельфина простонала:
      - О Боже!..
      Но тот уже не мог остановиться:
      - Она понимала, что ее не рискнут послать подальше, и пользовалась этим. Мне жалко было смотреть на Дельфину. Судите сами. Как-то в воскресенье она специально выждала момент, когда в магазине скопилось много народу, и заявила таким слащавым голоском: "Кстати, мадам Домейрат, то пирожное с кремом, которое вы мне продали в прошлый вторник, было не очень. Вы кладете только свежие яйца?" Или: "Мадам Домейрат, я убеждена, что вашей вины здесь нет, но двое из наших гостей почувствовали себя неважно после вашего кулича... Да и у меня самой был какой-то привкус..." И попробуй скажи ей что-нибудь! Приходилось извиняться, терпеть эти оскорбления. Одно слово ведьма!
      Решив отложить свой визит к Агате Роделль до вечера, Гремилли вернулся в гостиницу, поднялся к себе в номер, растянулся на кровати и принялся размышлять о том, что сегодня услышал. Единодушие опрошенных коммерсантов делило город на две части - цвет общества, где высоко почитали мадам Арсизак, и мир розничной торговли, отношение которого к ней было совершенно другим. Комиссару начало казаться, что он, вероятно, сможет нащупать тропинку в этой темной истории. Поиски заняли менее двух часов, и перед ним было уже другое лицо умершей, его теневая часть, которую, скорее всего, не могли видеть те, кого она посещала или принимала у себя на бульваре Везон. Полицейский готов был позвонить следователю и посоветовать ему не слишком доверяться ни своим информаторам, ни сословным предрассудкам.
      Около семи вечера Гремилли вышел из гостиницы и, предвкушая новые для себя открытия, не спеша спустился по бульвару Фенелона, свернул на бульвар Жорж-Соманд и вышел на улицу л'Абревуар, бегущую вверх по одному из склонов старого города. Семья Агаты Роделль занимала приземистый домик с толстыми стенами, непрезентабельный вид которого не могло смягчить даже настоящее изобилие цветов в горшках, подвешенных где только было возможно. Входную дверь зеленого цвета украшал симпатичный старинный молоточек. Нетрудно было догадаться, что обитатели домика были не лишены вкуса. Гремилли постучал. Почти тотчас же дверь отворилась, и он увидел стоящую на пороге молодую женщину. На ней был фартук, а в руках она держала шумовку. При виде гостя она покраснела.
      - Ой, извините меня, я думала, это муж, он ключ забыл.
      - Нет, мадам, придется вас разочаровать. Я - комиссар полиции и пришел просить вас оказать мне небольшую услугу.
      Затворив дверь, она прислонилась к ней спиной.
      - Меня?
      - То есть рассказать мне, из-за чего мадам Арсизак настояла, чтобы мадемуазель Вертюзай уволила вас с работы?
      - Ах, вот вы о чем... Извините, я только переоденусь и сниму кастрюлю с плиты.
      - Нет-нет, что вы! Мне бы очень не хотелось, чтобы по моей вине мсье Роделль остался без ужина. С вашего разрешения, я войду с вами.
      Она засмеялась и направилась на кухню. Гремилли шел за ней, удовлетворенный тем, что удалось добиться ее расположения. Продолжая помешивать овощной суп, Агата заявила:
      - Мадам Арсизак была сущей злодейкой... Поначалу между нами все складывалось хорошо. Когда я была беременна, она меня прямо-таки завалила подарками для будущего ребеночка, потом приходила смотреть малыша... И вот однажды, в одну из примерок, она стала мне говорить, что слышала, будто у моего мужа появилась какая-то пассия... Мой Жозеф, мсье комиссар, водопроводчик. Сейчас он работает управляющим на складе, но не гнушается при случае подработать и часто ходит к клиентам на дом. Теперь вы понимаете, на что она намекала?
      - И как вы отреагировали на это?
      - Я ей ответила, что полностью доверяю своему мужу и что те, кто разносит подобные сплетни, просто лгуны. В тот раз она мне больше ничего не сказала, но потом, стоило ей прийти, как она начинала вздыхать, глядя при этом на меня жалостливыми глазами. Я думала, она отцепится от меня, видя мою реакцию, однако полгода назад я узнала от Жозефа, который при этом устроил мне грандиозный скандал, что она пригласила его к себе якобы что-то починить, а на самом деле чтобы наговорить обо мне кучу гадостей. Оказывается, я, разнося платья по домам, якобы часок-другой проводила с мужьями некоторых из наших клиенток. Она, видите ли, посчитала своим долгом поставить в известность об этом Жозефа, который был, оказывается, бесконечно симпатичен, к тому же она не выносила, по ее словам, малейшую ложь и лицемерие. Она даже намекнула, что, мол, наш сын больше похож на какого-то ее знакомого адвоката, чем на родного отца. Если бы мы с Жозефом не любили друг друга, то все могло полететь в тартарары. Однако после того, как я рассказала Жозефу, что она о нем наплела, он готов был броситься на бульвар Везон, чтобы задать ей как следует. Вы себе представить не можете, каких трудов мне стоило его удержать. Я решила, что сама выскажу ей все, что мы с мужем о ней думаем. Разумеется, мадемуазель стала на сторону своей дорогой клиентки и вышвырнула меня на улицу.
      - Как вы думаете, мадам, что заставило мадам Арсизак вести себя таким образом?
      - Так ведь это была настоящая стерва! Она не выносила, если кто-то рядом с ней был счастлив. Ей обязательно надо было все изгадить! Так что тот, кто ее придушил, сослужил славную службу городу!
      - А это случайно был не ваш муж?
      - Жозеф! Этот бедолага? Что вы, он на такое абсолютно не способен. Возможно, тогда, полгода назад, в порыве гнева он и мог задать ей хорошую трепку, а сейчас мы вообще об этой Арсизак и не вспоминаем.
      Гремилли, словно напавший на след охотничий пес, находился в состоянии сильного возбуждения. Он не скрывал, что испытывал удовольствие, разрушая так спешно воздвигнутый в честь Элен Арсизак памятник. Он наконец почувствовал, что теперь ничто не сможет помешать ему вытравить из логова убийцу, кем бы тот ни оказался.
      Проверив свои записи, полицейский решил нанести визит Маргарите Тришей, приходящей каждое утро на бульвар Везон. Он сомневался, что она была до конца искренна с его коллегой Сези.
      Маргарита Тришей жила на улице Сент-Клер. Ему открыла девочка лет двенадцати, которая, выслушав просьбу комиссара, повернулась и прокричала куда-то внутрь помещения:
      - Ма! Тут какой-то мсье к тебе пришел!
      Мадам Тришей, полная, усталая, преждевременно постаревшая женщина, вынырнула из темноты.
      - Что вам угодно?
      - Я - комиссар полиции и занимаюсь расследованием обстоятельств смерти мадам Арсизак.
      - Я уже отвечала.
      - Мне это известно, мадам, но я приехал из Бордо и хотел бы лично вас послушать.
      Она угрюмо проворчала:
      - А что толку-то?
      - Позвольте мне это самому решать.
      Она пропустила гостя в комнату, которая была, вероятно, детской, если судить по царившему в ней беспорядку и разбросанным по полу игрушкам.
      - Давайте, мсье, я слушаю вас.
      - Нет, это я вас слушаю. Расскажите мне о мадам Арсизак.
      Гремилли невозмутимо прослушал еще раз хвалебную оду усопшей. Когда его собеседница умолкла, он сказал:
      - Все это, конечно, мило, но теперь мне хочется узнать ваше личное мнение о мадам Арсизак.
      - Но...
      - Давайте, давайте, мадам Тришей. И не думайте, что перед вами сидит ничего не понимающий пень. Мне известно, что ваша экс-патронесса была не столь замечательна, как вы ее здесь расписали. Мне нужна от вас только правда, вы понимаете?
      Толстуху одолевали сомнения, поэтому она еле слышно пробормотала:
      - В моем положении у меня могут быть неприятности.
      - То, о чем вы мне поведаете, дальше меня не пойдет.
      Она еще немного посомневалась, после чего решительно выдохнула:
      - С ней не было никакого спасу! Мы с Жанной всегда были козлами отпущения. Постоянно только и слышишь, то там не так, то здесь не этак. Ни минуты покоя. Еще немного - и мы бы чокнулись. Подумайте сами. Если ей случалось что-нибудь сломать, так она обязательно заявит, что это одна из нас, чтобы потом вычесть из жалованья.
      - В таком случае, почему вы от нее не уходили?
      - Она нам угрожала, что если мы уйдем, то она позаботится о нашей репутации и устроит все так, чтобы ни в одном порядочном доме нас и на порог не пускали. У меня четверо детей и муж - тот еще работник.
      - А какие у нее были отношения с мужем?
      - Они либо не разговаривали вообще, либо ругались. Однажды я услышала, как она его пилила - не для ваших ушей будь сказано: "Ты у меня еще попляшешь со своей потаскухой!"
      Короче, подумал Гремилли, толстуха описала не мадам Арсизак, а какого-то потенциального убийцу. Загвоздка только в том, что она - жертва.
      Жанна Грени жила на другом конце города, на улице Пот-о-Ле. Она занимала небольшую комнатку, которую ей сдавала вдова, встретившая полицейского недоверчиво.
      - Что вам от Жанны нужно?
      - Ну, это наше с ней дело.
      - Скажите пожалуйста! А повежливей нельзя?
      - Вот что, любезная, я вам советую считаться с моим временем, а то я вынужден буду вас забрать за то, что вы препятствуете ведению следствия.
      - Что вы такое говорите?
      - Я - комиссар полиции.
      При виде удостоверения, которое ей показал Гремилли, ее передернуло.
      - Вы ее оставите, в конце концов, в покое или нет? Она уже свое заплатила!
      - Я не понимаю, о чем вы говорите.
      - А вы разве пришли не потому, что она сидела в колонии?
      Чтобы со всем покончить, Гремилли терпеливо разъяснил:
      - Я пришел, чтобы узнать у мадемуазель ее мнение о мадам Арсизак.
      - О той, которую убили?
      - Совершенно верно.
      - А-а, тогда другое дело!
      Но вдруг ее лицо снова омрачилось, и она уже взволнованно спросила:
      - Вы, по крайней мере, не думаете, что это ее рук дело?
      - Разумеется, нет.
      - Тогда идите за мной.
      Жанна Грени, худая и высокая девица неопределенного возраста, растерялась, когда узнала, кто к ней пришел. Гремилли с большим трудом удалось ее успокоить. Выпроводив вдову, он по-простому заметил:
      - Мне сказали, мадемуазель, что у вас были неприятности с правосудием.
      - Я провела два года в колонии.
      - Вы не могли бы мне сказать, за что?
      - Кража... тысячу старых франков у моих хозяев-булочников в одной дыре, под Мюсиданом.
      - Забудем этот нерадостный для вас период, мадемуазель Грени. А теперь послушайте меня. Мне известно, что думают и говорят о мадам Арсизак в Перигё. Это меня не интересует. А вот ответьте мне вы: она вам нравилась?
      Застигнутая врасплох этим неожиданным для нее вопросом, она не успела ничего придумать, кроме как ответить:
      - Нет.
      - Вы можете назвать причины?
      - Она была злая.
      - Вот как? Объясните поподробнее, чтобы я мог понять. Клянусь вам, что о вашей откровенности никто, кроме следователя, не узнает. Таким образом, вам бояться нечего. Вы мне окажете тем самым большую услугу.
      - Однажды она разговаривала по телефону... Я была в коридоре... И все слышала. Она говорила кому-то: "Да, я отлично понимаю... И тем не менее вы сделаете то, о чем я вас прошу, в противном случае сами знаете что будет, не так ли? Да плевала я на вашу жену!" Повернувшись, она увидела меня. Лицо ее стало пунцовым. Она набросилась на меня, словно хотела избить, крича при этом: "Мразь! Ты что, шпионить за мной вздумала, а? Если ты хоть слово скажешь кому-нибудь о том, что слышала, я сдам тебя полиции, обвинив в воровстве, и ты снова очутишься в тюрьме!" Я запротестовала, говоря, что это неправда, что я ничего не украла, но она стала хохотать, а затем сказала: "Какое это имеет значение. Поверят-то мне, а не тебе".
      По лицу Жанны потекли слезы.
      Идя бодрым шагом по вечернему и затихшему Перигё, комиссар Гремилли напевал на манер марша:
      Все-е ее лю-би-ли,
      Все ее лю-би-ли,
      Все
      ее
      любили!
      ГЛАВА III
      Гремилли сам не понимал, почему утром следующего дня он вдруг решил вскочить в автобус номер два, идущий до Северного кладбища, где покоилась Элен Арсизак. Сторож указал ему нужное направление, и он без труда отыскал могилу, надгробная плита которой все еще была скрыта под венками и букетами цветов. На лентах можно было прочесть названия благотворительных обществ, отдавших последние почести усопшей. Комиссар наклонился, чтобы разглядеть сквозь листву венков то, что было написано на камне: "Элен Коломбье, в замуж. Арсизак. 1934 - 1968. Мы все скорбим".
      А все ли скорбят? Гремилли очень в этом сомневался. Более того, он был совершенно уверен в обратном. С того момента, как лицо жертвы стало вырисовываться в истинном свете, поле поисков убийцы начало расширяться с неимоверной скоростью.
      Вернувшись в город, комиссар хотел было отправиться прямо в управление благотворительных обществ, где бы ему быстро удалось узнать названия тех из них, которым мадам Арсизак отдавала много времени и сил. Однако он отказался от этой затеи, разумно полагая, что столкнется там с хором панегиристов, от чего у него уже болели уши. Поэтому он предпочел поехать в административный центр, чтобы выразить свое почтение коллеге Сези. Последний встретил Гремилли с чуть заметной иронией:
      - Ну как там наши поиски?
      - Не очень.
      - Я вас предупреждал. Увернуться в таком деле от столкновения с какой-нибудь шишкой весьма проблематично.
      - Дело не в этом. Чувствую, что мне не увернуться от столкновения с легендой.
      - Я что-то не понимаю.
      - Просто, как мне кажется, жертва, вопреки распространенному на этот счет общественному мнению Периге, вовсе не была образцом добродетели.
      - Боюсь, что вы ступаете на ложный путь, на который вас подталкивают, наверняка, те, кому это выгодно. Я не знаю, что вам наговорили или сколько ушатов грязи вылили на женщину, которая не может опровергнуть всю эту клевету, потому что ее уже нет среди нас. Но хочу вам сказать, что вы не найдете ни одного человека в городе, который осмелился бы утверждать, что мадам Арсизак не была для него идеалом.
      Гремилли не стал его переубеждать по двум причинам: во-первых, Сези, как и все почтенные граждане Периге, верил в мирскую святость супруги прокурора самым искренним образом; во-вторых, исходя из первого, дело это было абсолютно безнадежным.
      Тем временем перигеский комиссар продолжал:
      - У меня нет вашего опыта, уважаемый коллега, но я тем не менее убежден, что искать убийцу на стороне, а не среди близких мадам Арсизак напрасная трата времени.
      - Другими словами, вы убеждены в виновности ее мужа?
      - Лично у меня на этот счет нет ни тени сомнения.
      - К сожалению, мы не имеем доказательств, а любое бездоказательное утверждение...
      - Я знаю. Он не так прост.
      - И вы не испытываете никаких сомнений, приписывая наивную инсценировку в доме и этот идиотский трюк с денежными переводами такому интеллектуально развитому человеку, как прокурор?
      - А это, дорогой мой коллега, хитрость, имеющая целью заставить вас по меньшей мере думать так, как вы думаете.
      - Возможно. Только у Арсизака имеется алиби: он оставался у своей любовницы до половины второго ночи.
      - А вы так и поверили ей? Да врет она все, чтобы выгородить его.
      - И доктор Музеролль тоже?
      - А он-то какое отношение имеет ко всему?
      - Он утверждает, что находился в компании Арсизака и Арлетты Танс с одиннадцати вечера до часу ночи, а убийство было совершено, по заключению судебно-медицинского эксперта, самое позднее в ноль тридцать.
      - Значит, и он врет.
      - А вот это уже совсем опрометчивое утверждение с вашей стороны, поскольку, по словам судебного следователя, это в высшей степени уважаемый человек, малейшее подозрение против которого просто неуместно.
      - Согласен, но он является членом клуба!
      - Какого клуба?
      - Это они так называют, хотя на самом деле это никакой не клуб, а, скорее, объединение друзей, не допускающих в свой круг никого из посторонних.
      - А вы не могли бы мне рассказать об этом подробнее?
      - Лет двадцать пять назад пятеро лицеистов клянутся, так сказать, в вечной дружбе. Все они приблизительно одного возраста. И вот однажды они решают основать "Клуб бесстрашных". Ребячество, но тем не менее это говорит о сильной взаимной привязанности, которую испытывали юноши. Само собой, клуб не носит уже того пышного названия, от которого веет стариной, однако он выжил в том смысле, что старые друзья по лицею, несмотря на годы, так и остались неразлучными друзьями. Над ними подтрунивают, но в глубине души завидуют им.