Поиски потайного хода

Должен признаться, что сыщики в детективных романах всегда занимают слишком мало места. Обычно повествование о перипетиях расследования ведется от лица автора. Читателю предоставляется возможность вычислить преступника, следить за ходом мысли сыщиков. А в данном случае хронику событий передает человек, постоянно находящийся рядом с сыщиками, но при этом остающийся у них под подозрением. И поэтому моему повествованию, наверное, не хватает объективности.

Чтобы читатель мог разгадать ту или иную загадку, ему следует вовремя предоставлять соответствующую информацию. Поэтому я, из уважения к читателям, рассказывая эту историю, порой нарушаю истинный ход вещей и сообщаю нужную информацию в подходящем месте, в то время как на самом деле я получал ее позднее.

Есть еще одна особенность, отличающая эту книгу от обычных детективов. Автор не просто описывает ход расследования, а заостряет внимание на себе самом, на том, что непосредственно с ним связано. Так, например, сегодня вечером я собирался заняться поиском потайного хода, хотя это никоим образом не приближало к разгадке таинственной кончины Байко. Но я чувствовал, что должен этим заняться, полностью сознавая, насколько это рискованно.

Но прежде я должен, хотя бы вкратце, упомянуть о том, что было обнаружено в тот день полицейским инспектором и Коскэ Киндаити. Повторюсь, сам я об этом узнал позднее, но в интересах читателей намереваюсь рассказать здесь.

Прежде всего, отмечу, что поднос Байко отнес Дзиндзо, молодой человек, работавший в доме Тадзими, и сделал он это вскоре после того, как в гостиной началась паника.

Сам Дзиндзо рассказывал, что, получив от Осимы поручение доставить Байко угощение, он пошел за ним на кухню и обнаружил там один-единственный поднос.

Шум и суматоху в гостиной он, конечно, заметил, но значения этому не придал, так как сам был уже навеселе. Итак, Дзиндзо, слегка покачиваясь, через черный ход вышел из Восточного дома. Можно предположить, что если бы Дзиндзо обратил внимание на то, что творилось в гостиной, и если бы он рассказал об этом Байко, монахиня не достала бы палочки и не прикоснулась бы к угощению. Ей просто очень не повезло.,.

У преступника же было сколько угодно возможностей добавить в пищу яд. Я упоминал уже, что в тот момент, когда Кодзэн начал харкать кровью, все вскочили, а некоторые выбежали из гостиной. Пока перепуганные гости наблюдали за Кодзэном, те, кому это было надо, имели массу возможностей незаметно покинуть гостиную. Тем более что Осима с помощницами, услышав шум, побежали в гостиную, и, таким образом, единственный остававшийся на кухне поднос был некоторое время совсем без присмотра. Но когда Дзиндзо пришел за ним, никого в кухне он не застал.

Вот и выходит, что преступник, воспользовавшись суматохой, мог преспокойно добавить яд в пищу и в гостиной, и на кухне.

Более того, шансы сделать это имела едва ли не половина гостей, а в такой ситуации определить конкретного преступника не представлялось возможным.

На этом позвольте завершить изложение событий того вечера и перейти к описанию затеянной мною ночной авантюры.

За ужином Харуё была чрезвычайно возбуждена. Тот факт, что труп монахини Байко первыми обнаружили мы с Мияко, до крайности взволновал ее. Она подробнейшим образом выспрашивала: почему Мияко оказалась рядом со мной? Приглашал ли я ее заранее навестить со мной монахиню? Почему она, всегда такая спокойная и даже равнодушная, проявила столько участия ко мне? Это на нее, мол, непохоже… Вопросы сыпались один за другим, а в конце разговора Харуё сказала:

— Мияко-сан — очень мудрый человек. Не уступит ни одному мужчине. Но я почему-то — не могу этого объяснить — побаиваюсь ее. Вероятно, как раз потому, что она слишком умна и рациональна. Тебе может показаться, что, как и все в деревне, я отношусь к ней предвзято и с опаской. Что ж, думай, как хочешь, я ничего не могу с собой поделать… Вот и насчет Синтаро Сатомуры мы толковали с тобой… — Харуё говорила запинаясь, не уверенная в своей правоте, подобный монолог требовал от нее немалого мужества. — Есть мнение, что жизнь обошлась с Мияко сурово. Пока на войне все шло хорошо, Синтаро крутился в штабе, и Мияко процветала, Он был другом ее мужа и часто бывал у них в доме. А когда мужа Мияко не стало, Синтаро начал посещать ее еще чаще, и в деревне даже заговорили о том, что Мияко выходит за него замуж. Но вот война кончилась, и не лучшим образом. Синтаро вернулся в деревню совсем обнищавшим, и Мияко теперь в его сторону даже смотреть не желает. В одной деревне живут, но она с ним практически не разговаривает. А ведь были так близки! Мне кажется, даже в Токио люди, хорошо знавшие друг друга, как бы ни складывались обстоятельства, сохраняют более или менее дружеские отношения. А здесь друзья, без пяти минут жених и невеста, ведут себя как чужие. Муж Мияко оставил ей кое-какое наследство, кроме того, как женщина разумная, она еще во время войны делала кое-какие дела — скупала алмазы, обеспечила себя так, что никакая инфляция не страшна. Синтаро же остался ни с чем. Единственное, что делала для него Мияко, при том, что у нее были немалые деньги, — предостерегала Синтаро от неверных шагов, давала различные рекомендации; а сейчас поговаривают даже, что, следуя ее советам, он тайно покупает у нее же алмазы…

Я не мог понять причин такой необычной разговорчивости. Почему такая милая и мягкая сестра вдруг стала злословить по поводу Мияко? Я слушал ее в недоумении. Видимо, Харуё почувствовала, что ее злословие мне неприятно; она покраснела и неожиданно замолчала, а потом виновато посмотрела на меня:

— Я что-то не то говорила… Злословить нехорошо… Тацуя-кун, я своей болтовней испортила тебе настроение. Прости!

— Нет, ничего… — Я старался говорить как можно ласковее. — То, что ты плохого мнения о Мияко-сан, никак не влияет на мое настроение.

— Правда? Я рада… — успокоилась Харуё. — Видишь ли… Дело в том, что нельзя судить о человеке только по его одежке… Ну, ладно. Главное, мы должны быть всегда добры друг к другу, верно?

Она, кажется, охотно продолжила бы разговор, но я, сославшись на усталость, ушел в свою комнату. Прощаясь, я отметил, что глаза Харуё полны страдания.

Я действительно чувствовал себя очень усталым, но тем не менее тихонько выскользнул из комнаты, потому что не хотел отказываться от своей цели — найти потайной ход.

Ставни в моей комнате уже были закрыты, постель готова, но я, даже не взглянув на нее, пробрался в примыкавшую к комнате кладовую. Снял с сундука крышку, на которую обратил внимание еще вчера ночью. В сундуке, как я уже упоминал, лежало несколько комплектов шелкового постельного белья. Покопавшись в нем, я нащупал рычаг.

Покрутил его в разные стороны, потом резко дернул. Дно вместе с бельем ушло вниз, и там зияла чернота.

От волнения у меня зашлось сердце.

Все пока шло именно так, как я представлял себе. Вот он, потайной ход! Именно через него неизвестные мне пока личности проникали в мою комнату! Этим же ходом пользовались Коумэ и Котакэ, чтобы добраться до таинственного молельного места.

Странная идея — молиться глубокой ночью. Может быть, на молитву собирались и другие люди? Интересно, что там внизу? Сколько человек может поместиться в молельне?

Сердце бешено колотилось. На лбу выступил пот. Я вернулся в комнату, оглядел ее — все в порядке, — выключил свет и двинулся в кладовую. Взглянул на часы — девять вечера, начало десятого.

Я зажег заранее приготовленную свечу, выключил свет в кладовой и начал осматривать потайной ход. Под сундуком обнаружил ведущие вниз каменные ступеньки. Тихонько встав на самую верхнюю, спустился чуть ниже и огляделся.

Под дном сундука оказался еще один рычаг. Я неосторожно взялся за него, как вдруг раздался легкий щелчок, и днище сундука надо мной сомкнулось.

Я сам себя закрыл в подземелье! Вполне объяснимая паника овладела мною. Нервничая, я принялся так и сяк крутить и дергать рычаг и — о боги — дно разверзлось. Я изнутри закрыл сундук крышкой и снова потянул рычаг, находившийся под днищем. Днище встало на место. Устройство, как я теперь понял, было очень хитроумным: посторонний человек, открыв сундук, ни за что не догадался бы, что на дне его есть специальный рычаг и потайной ход. Взяв свечу, я начал по стертым ступенькам опускаться вниз.

Я действовал машинально, не сознавая, что делаю и чем это может закончиться. Во-первых, я не знал, существует ли какая-нибудь связь между этим потайным ходом и серией убийств. Я лишь предполагал, что этот ход как-то связан с другими тайнами рода Тадзими. Я не сомневался в том, что многие из них касались лично меня, и, несмотря на всю рискованность моего предприятия, решил во что бы то ни стало раскрыть эти тайны, и упорно сквозь окутавший меня туман пробирался к своей цели.

Ступеньки уходили далеко вниз, к счастью, они не были крутыми, Оно и понятно: ведь по ним спускались и поднимались старухи Котакэ и Коумэ.

Сойдя с последней ступеньки, я оказался в пещере. Осмотрев ее с помощью свечи, я понял, что она очень напоминает сталактитовую, хотя и явно искусственного происхождения. Сходство со сталактитовой придало ей время.

Я постоял в этом необычайном таинственном тоннеле, слушая гулкое биение собственного сердца, и, набравшись мужества, двинулся вперед. Я пришел к выводу, что пещера не является закрытым каменным мешком и где-то впереди есть выход. А основанием для такого вывода было то, что пламя свечи все время трепетало, — значит, снаружи поступал свежий воздух.

Сколько времени я двигался практически в полной темноте (не считая слабенького пламени свечи), я понять не мог.

Но вот ноги уперлись в широкую лестницу. Это были ступеньки, выдолбленные в настоящей скале. Как ни странно, я даже огорчился, что тоннель закончился.

Мне не хотелось подниматься по этой лестнице, но другого пути передо мной не было. Держа в правой руке свечу, а левой опираясь на стену, я сделал несколько шагов вверх, как вдруг в изумлении остановился: мне показалось, что стена качается. Я поднес к ней свечу и принялся внимательно осматривать ее, но ничего особенного не увидел — обычная поверхность скалы с сероватыми прожилками.

Проверяя себя, я толкнул стену. И правда — качается!

Я поднес свечу к скале и заметил, что под ногами, внизу валяется кусок черной ткани. Попытался поднять ее и изумился еще больше: это был рукав верхней одежды то ли Коумэ, то ли Котакэ, но главное — рукав торчал прямо из скалы.

Можете представить себе, как меня поразило и испугало это открытие! Значит, вчера ночью Коумэ и Котакэ тоже спускались и поднимались через сундук и проникали в эту скалу! Ее, стало быть, можно сдвинуть! Уж если это по силам старушкам, то мне тем более.

Не поленившись еще раз самым тщательным образом осмотреть скалу, я поднес к ней свечу и почти сразу обнаружил нечто интересное.

На камне была отчетливо видна поперечная трещина; пламя свечи около нее сильно трепетало, из чего можно было заключить, что внутри — пустота.

Держа свечу на уровне трещины, я провел ею вправо и влево и увидел, что трещина полукругом загибается вниз, образуя некое подобие арки; величина этой «арки» позволяла человеку проходить под ней согнувшись.

Я тщательно исследовал пространство около «арки» и разглядел несколько растущих из земли сталагмитов. Приблизившись к ним, я выяснил, что один из них вовсе не сталагмит, а металлический рычаг. Конечно же я сразу дернул его.

Все произошло так, как я и предполагал. Аркообразный камень, когда я дернул рычаг, медленно отодвинулся, и передо мной появилась тропинка, пройти по которой мог только один человек. Она тонула во мраке.

Глубоко вздохнув, я отпустил рычаг и, удостоверившись в том, что камень остался неподвижным, погрузился в темноту пещеры. Там тоже обнаружился «сталагмитовый» рычаг, с помощью которого заменяющий дверь камень легко задвигался и отодвигался. Убедившись, что не заточаю сам себя в каменном гробу, я приступил к скрупулезному осмотру этого нового пространства.

В отличие от тоннеля, по которому я пришел сюда, это была настоящая, созданная природой сталактитовая пещера. Сталактиты и сталактитовые пещеры — явление чрезвычайно интересное, и когда-нибудь я о них расскажу. Сейчас же я должен вести свой рассказ дальше.

Чего ради Коумэ-сама и Котакэ-сама бродили по ночам в столь опасных местах? Какому божеству молились в глубине сталактитовых пещер? Самые невероятные предположения будоражили мою душу.

Размышляя об этом, я двигался вперед и достиг места, где дорожка раздваивалась, В растерянности я соображал, какой дорогой могли ходить старухи. Я внимательно посмотрел под ноги, но кроме луж ничего не обнаружил.

Я выбрал правую дорожку и, пройдя немного вперед, обратил внимание на то, что пламя свечи становится ярче, и одновременно услышал шум водопада. Значит, поблизости выход. .

Я прибавил шагу и вскоре оказался перед отверстием, за которым струился водопад. Точнее, из одного желоба вода перетекала в другой, а высотой все это «сооружение» было примерно в один кэн30. Когда я дошел до него, свечу задуло ветром.

Надо было все-таки идти другой дорогой! Наверняка Коумэ-сама и Котакэ-сама от развилки брали влево, ведь если бы они ходили, как и я, мимо водопада, то каждый раз промокали бы насквозь.

Я хотел было вернуться, чтобы понять, куда ведет левая дорожка, но передумал, решив, что уже очень поздно. Займусь этим завтра ночью. Кроме того, мне хотелось определить, в какую часть деревни вывел меня путь, заканчивавшийся водопадом.

Обогнув его, я выбрался на дорогу и вздрогнул, услышав чей-то возглас рядом с собой. Я присмотрелся и в фигуре, прошмыгнувшей мимо, разглядел Норико. Она тоже перепугалась, но, узнав в свете звезд меня, сразу успокоилась:

— Неужели это вы, Тацуя-сан? — Радостно вскрикнув, она приникла к моей груди.

Любовь Норико

— Норико-сан? Как вы меня напугали!..

То, что в такой час и в таком месте мне встретилась именно простодушная Норико, даже обрадовало меня. Можно будет в дальнейшем избежать расспросов, почему и зачем я оказался тут.

— А я как испугалась! Вдруг налетела на какого-то человека… Хорошо, это оказались вы. Шалунишка! — засмеялась Норико и, глядя куда-то за водопад, спросила: — От кого вы прятались там в такой поздний час? В этой норе есть что-нибудь интересное?

Надеюсь, она не поняла, что я вышел из потайного хода. Подумала, наверное, что просто из любопытства залез в яму. Это было мне на руку, и я постарался укрепить ее в этой мысли.

— Да… Гулял, гулял, увидел отверстие, решил заглянуть… Ничего интересного. Просто сырая пещера…

— Всего-то? — Она посмотрела на меня, при этом в глубине ее глаз жарко полыхнуло что-то. — А все-таки, зачем вы оказались здесь? Шли по какому-то делу?

— Нет, без всякого дела. Просто не спалось, решил, что ночная прогулка поможет заснуть. Вот и забрел сюда.

— Понятно.

Норико как-то сникла, но, тут же оживившись, подняла голову и, глядя на меня в упор, сказала:

— Я… Я страшно рада нашей встрече.

Я не совсем понял, что стояло за этой фразой, и, несколько обескураженный, вглядывался в ее профиль.

— Норико-сан, а почему вас так обрадовала наша встреча? — спросил я.

— Я всегда рада видеть вас… Послушайте, может, заглянем ко мне? Никого дома нет. И так тоскливо одной…

— А разве Синтаро-сан не дома?

— Нет. Его дома нет.

— А куда он ушел?

— Сама не знаю… Вообще, в последнее время он по вечерам часто куда-то уходит. Спрашиваю куда, а он отмалчивается…

— Норико-сан!

— Что?

— А почему вы в такой час гуляете?

— Я? — Норико, широко раскрыв глаза, испытующе посмотрела на меня, потом, смутившись, опустила голову и правой ногой стала ковырять землю. — Мне было очень тоскливо одной дома, разные мысли, как-то совсем грустно стало… Почувствовала, что не могу оставаться дома одна, как лунатик, выскочила на улицу…

— А где ваш дом, Норико-сан?

— Вон там, внизу. Видите?

Мы стояли на узенькой, шириной сантиметров семьдесят, крутой тропинке; утес позади и пологий склон впереди поросли густым бамбуком. Сквозь его заросли смутно виднелся домик с соломенной крышей, сквозь застекленную сёдзи виден был горящий в комнатах свет.

— Тацуя-сан, зайдемте ко мне. Так тоскливо одной, что места себе не нахожу…

Норико ухватила меня за руку и не выпускала ее. Я пребывал в полнейшем замешательстве. Норико была настойчива, но мне не хотелось идти к ней. Однако и спуститься в пещеру, чтобы отправиться в обратный путь, я не мог.

Надо каким-нибудь образом увести Норико отсюда.

— Увы, домой к вам пойти не могу… Пойдемте, посидим, поговорим где-нибудь поблизости.

— А почему вы не можете пойти ко мне?

— Нехорошо, если Синтаро-сан вернется и застанет меня у вас.

— Вы так думаете? Почему?

Норико уставилась на меня с наивным недоумением. Хм, ей, кажется, наплевать на чужие сплетни, возможные слухи. Точнее, не наплевать, а просто она не понимает, что это такое. Невинное, простодушное дитя!

Пройдя по тропинке, петлявшей сквозь заросли бамбука, мы вышли на пологий склон и устроились на полянке. Трава была влажной от ночной росы, но нас это не смущало. Норико первой опустилась на траву, я присел рядышком.

Полянка, которую мы выбрали, находилась у кромки низины под окружавшими восемь могил холмами. Вдали террасами располагались залитые водой рисовые и обычные суходольные поля. Между полями на внушительном расстоянии друг от друга стояли покрытые соломой крестьянские дома. В этих краях ставни на ночь не запирали, а спали обычно при электрическом свете, поэтому даже сейчас свет через сёдзи пробивался наружу. Залитые водой поля с высаженными ростками риса казались при этом свете очень красивыми. Небо было усыпано звездами, ярко выделялся Млечный Путь.

Норико с восхищением вглядывалась в ночное небо, а через некоторое время повернула лицо ко мне.

— Тацуя-сан! — тихо позвала она.

— Да, я слушаю.

— А знаете, я давно думаю о вас.

Я с удивлением воззрился на нее. Никакого смущения, невинный взгляд.

— Мне в самом деле было тоскливо, ужасно тоскливо. Просто мочи не было терпеть. Я чувствовала себя совершенно одинокой. Я постоянно плакала, прямо слезы градом лились, сама не понимала, отчего это я такой плаксивой сделалась. И вдруг совсем неожиданно вспомнила вас, Тацуя-сан. Как я вас увидела впервые, ну и так далее… И от этих воспоминаний я прямо задыхаться стала… Грудь будто обручем сжимает, и снова тянет заплакать. А сегодня стало так тяжко, что, я уже говорила вам, как лунатик, выскочила на улицу, бродила как безумная и неожиданно встретила вас. Я так перепугалась! Ужас! И в то нее время я так обрадовалась, как никогда! Я думаю, Тацуя-сан, боги услышали мои молитвы и послали вас ко мне.

Я был потрясен. Меня бросало то в жар, то в холод.

Что это, если не признание в любви?

Вот уж чего я никак не ожидал. В полной растерянности, я не мог сообразить, что же ответить Норико, и только, моргая, смотрел на нее. А она была простодушной, как девочка из сказок братьев Гримм или Андерсена, в ней не чувствовалось ни тени смущения, но сквозило что-то необычайно трогательное.

И все же мне придется как-то реагировать. Сколько бы я ни копался в своем сердце, ничего похожего на любовь к Норико я там не обнаружу. Любовь, привязанность — эти чувства возникают лишь как результат взаимопонимания, откуда им взяться во мне? Девушка по имени Норико мне ведь практически незнакома.

Что следовало мне сказать ей? Говорить успокоительную бессмыслицу, безответственно поддакивать мне несвойственно. Кроме того, я считал непростительным грехом обманывать такое светлое, наивное создание. Приходилось просто отмалчиваться. Впрочем, кажется, Норико и не рассчитывала на мой ответ, ее вполне удовлетворяла возможность выговориться самой. Я же, глядя на нее, не мог избавиться от беспокойства, потому что знал: женщина, сильно влюбленная, убеждена, что и объект ее любви отвечает ей взаимностью, достоин абсолютного доверия.

Мне оставалось только осторожно уйти от этой опасной темы.

— Норико-сан!

— Да?

— До приезда сюда вы в Токио тоже жили вместе с Синтаро?

— Да. А почему вы спрашиваете?

— В Токио Мияко~сан часто приходила к вам?

— Мияко-сан? Да нет, не так часто… Обычно брат уходил, но не знаю, к ней или нет.

— Говорят, Мияко-сан и Сиитаро-сан чуть не поженились.

— Да, ходили такие слухи. Может быть, они и на самом деле хотели пожениться. Если б не война… поражение в войне…

— Мияко-сан и тут посещает вас?

— Нет… В последнее время совсем не заглядывает. Поначалу пару раз приходила, но брат избегал ее,..

— Почему?

— Точно не знаю. Но, вполне может быть, потому, что Мияко-сан — богачка, а он — почти нищий. Он всегда был гордым и независимым. Очень не любил, когда его жалели, когда выражали сочувствие…

На мои вопросы Норико отвечала без малейшей заминки; видимо, ее совершенно не занимало, почему меня интересуют такие подробности. Я же, с одной стороны, испытывал угрызения совести, но с другой — мне многое надо было узнать, и представившуюся возможность я решил использовать в полной мере.

— А как вы думаете, если бы Синтаро-сан согласился, Мияко-сан вышла бы за него замуж?

— М-м-м… Не знаю… — Норико покачала головой. И я удивился тому, какая у нее длинная шея, причем очень красивая, я сказал бы даже, лебединая шея.

— Не могу сказать, поженились бы они или нет. Я ведь глупая, не могу разобраться даже в том, что творится в собственной душе, не то что в чужой, тем более в душе Мияко — она очень непростой человек.

Я взглянул на Норико, не в силах сдержать удивления. Сегодня утром я впервые понял, что Харуё недолюбливает Мияко. Оказывается, и Норико тоже. Поистине нельзя судить о человеке по его виду… Если говорить о Харуё, то можно допустить наличие своего рода ревности в ее отношении к Мияко. Но не думаю, что эта ревность присутствует у наивной Норико. Если две такие разные женщины высказывают практически одно и то же мнение, можно считать его достаточно объективным. А вот я не воспринимал Мияко как роковую женщину, она мне казалась просто немного ветреной.

Синтаро

Интересно, сколько времени мы просидели там? Я, к несчастью, забыл наручные часы. Мне казалось, что прошла целая вечность. Норико никак не отпускала меня. Общих тем для беседы у нас было не так уж много, но ей достаточно было того, что я сижу рядом. Она вспоминала что-то, о чем-то рассказывала. Разговоры ее напоминали бесконечную сказку, в которой не было и следов ехидства, злословия, недоброжелательности, и в какой-то момент я, неожиданно для себя самого, почувствовал, что впервые после приезда в Деревню восьми могил я обретаю ощущение покоя. Меня постоянно окружали здесь лица людей озлобленных, ощетинившихся словно ежи, готовые исколоть всех подряд. А сегодняшняя встреча дала мне возможность расслабиться и взглянуть на людей, на жизнь вообще новым, более объективным и одновременно просветленным взглядом. Я рассеянно слушал бесконечную, но такую милую болтовню Норико, пока до нас не донесся откуда-то бой стенных часов. Двенадцать! — Уже двенадцать часов! Очень поздно, пора идти.