Остров накануне (главы 21-40)

.. Фатер Каспар смотрел на них в среде их природы, пользуясь снарядом, изобретенным его сотоварищем по братству, это устройство до сих пор лежит где-то в сундуке у него в каюте: кожаная личина с большим стеклянным окуляром, закраины обшиты валками, а по краям имеются лямки для завязывания узла на затылке, с тем чтобы маска покрывала лицо. Продвигаясь на плоскодонке, опустивши голову к воде, можно было наслаждаться подводным царством, в то время как без этой защиты, кроме соляной рези в глазах, ничего не ощущает человек. Каспар считал, что прибор, именовавшийся Проницательным, Визирным либо же Стеклянной Личиной (то есть маска, но призванная не укрывать, а открывать) мог бы применяться не только с лодки, а и пловцами; конечно, рано или поздно вода забиралась под окантовку, но хоть малое время, покуда хватало дыхания, можно было бы осматривать дно. После этого полагалось выныривать, облегчать от воды стекло и заново утопать. "Если ты научался плавать, мог глядеть под водой", - говорил Каспар Роберту. А Роберт, с той же грамматической бойкостью: "Если я научался плавать, под воду мне утопать расчета нету". Однако его слегка удручало, что он неспособен добраться до этих чудес. А еще, а еще, не мог угомониться фатер Каспар, на Острове живет Пламяцветная Голубка. "Как это? Какая она?" - вскрикивал Роберт, и пылкость его вопрошания представляется нам тревожной. Может, Остров с самого начала обещал ему некую смутную эмблему, и лишь в этот момент решение сиятельно обрисовалось перед ним? Отец Каспар отвечал, что затруднительно изъяснить все великолепие облика этой птицы, и что нужно видеть ее, чтобы понять, до чего она хороша. Он заметил ее в наблюдательную трубу в первый день, как приплыли. Издалека она была как ком огненного злата, или язык раззолоченного огня, срывавшийся с верхушек стволов стрелою к небу. Высадившись, он начал искать эту птицу и велел искать ее всем матросам. Следопытствовали они долго, прежде чем узнали, на каких деревьях она бывает. Ее токованье "ток-ток" напоминало щелк языка во рту. Каспар научился подманивать птицу на такую щелкотню и наконец смог разглядеть, как она перепархивает с ветки на ветку. Каспар снова и снова приходил на место засады с увеличительной трубою и однажды застал ее довольно долго в неподвижности; голова темно-оливковая, или нет, цвета спаржи, такие же и лапки; клюв горчичного оттенка, от него к окружности глаза тянется широкая полоса, и глаз напоминает кукурузное зерно, в середине его блестящая черная точка. Золотистый ошейник, позолота на кончиках крыльев, а тельце, от грудки и до рулевых перьев хвоста, перьев тонких и завитых, как женские кудри, это тельце красное... о как бы это... Багряное, багровое, червленое, пурпурное, алое, карминное, кровавое, огненное, воспаленное, рдяное, рубинное, маковое, гвоздичное? предлагал Роберт. А иезуит на это: " Бледно, невыразительно. " Роберт снова: "Цвета клубники? герани? малины? редиса? остролиста? кошенили? калины? мухомора? красноперки? снегиря? марены? кумача? сандала?" "Да нет", - негодовал фатер Каспар, воюя с собственным и чужими языками за верное слово. По синтезу Роберта не поймешь, кто в конце концов нашел результирующую эмфазу, информатор или информируемый. Но похоже, что остановились на ликующем цвете померанца и сочли, что речь идет об окрыленном солнце, короче говоря, на фоне белого неба эта голубка была как если бы денница выкатывала на овиди снегов раскаленный апельсин, сиятельнее херувима. Пояснял отец Каспар: голубице жаркого цвета негде было и водиться, если не на острове имени Соломона, потому что в Песни Песней этого великого царя сказано о голубке: блистающая как заря, светлая как солнце, грозная, как полки со знаменами. Голубица, как говорится в другом псалме, с крыльями, покрытыми серебром, и с перьями чистого злата. Наряду с этим животным отец Каспар обнаружил другое, сходновидное, только перья были не апельсинные, а иззелена-синие, и по тому, что пара занимала одну ветку, можно было судить, что это самец и самка. Они принадлежали к роду голубей, как указывали и форма и частое гуленье. Кто из них был петушок, а кто курочка, определить было трудновато, в любом случае матросам приказали их не убивать. Роберт хотел знать, сколько таких голубей могло водиться на Острове. По соображениям отца Каспара, который всякий раз наблюдал только один шар оранжевого цвета, вздымавшийся в облака, и только одну пару птиц в высоких кронах, не исключалось, что на Острове только одна пара этих голубей, из них только один экземпляр апельсинного цвета. Догадка, доводившая Роберта до умопомрачения своей редчайшей красотой: единственная, нежная голубка дожидалась именно его, выкликала из минувшего дня. С другой стороны, Роберт, считал фатер Каспар, если так уж нетерпел узреть эту голубицу, мог добиться своего, просидев много часов с подзорной трубою. Только надо было снять с носа копченые стекла. На ответ Роберта, что состояние глаз не позволяет, Каспар пренебрежительно отмахнулся, как от дамского жеманства, и посоветовал капли, которыми лечился от бубона (Спиритус, Олей и цветочные масла). Неизвестно, применил ли Роберт эти леченья, или же просто приучился понемногу воспринимать мир, не затуманенный очками, начав с рассветов и закатов и постепенно переходя к дневному зренью, или же продолжал надевать очки даже когда, как будет рассказано, учился плавать, - но в любом из этих случаев слабость глаз больше не упоминается в его записях как оправдание нежелания или бегства. Так что законно предположить, что мало-помалу, может, благодаря целебному дару свежего воздуха или отсвету морской глади, ему удалось избавиться от болезни, настоящей или предполагаемой, которая побуждала его как волколака делать свои дела ночами вот уже более десяти лет (если, конечно, читатель не захочет возразить, что попросту Роберт мне понадобился ясным днем на верхнем деке и, не находя к тому противопоказаний в его записках, по-авторски безапелляционно я излечил его от всех хвороб и вывел на шканцы). Но может быть, Роберт хотел излечиться, чтобы во что бы то ни стало посмотреть на Алую Голубку? Он и припал бы на много суток к окуляру подзорной трубки, впериваясь в кроны деревьев, если бы не отвлекала внимания еще одна неразрешенная проблема. По окончании описания Острова и его сокровищ фатер Каспар провозгласил, что многие великолепные вещи могли отыскаться только там, на антиподном меридиане. Роберт возразил: "Святой отец, вы говорили, что Мальтийская Установка вам подтвердила, что вы на антиподной долготе, и я в это верю. Но вы же не собирали Установку на каждом острове, который проходили. Вы ее собрали только здесь. Каким же образом, прежде чем Установка это подтвердила, вы могли предполагать, что отыскали именно здесь искомую долготу?" "Ты сказал очень верно. Если я приезжал сюда, не зная, что это тут, значит, до тех пор я не знал, что я тут... Сейчас объясню. Я знал, что Установка - единственный истинный способ. Но чтоб понять, где же поставить для пробы эту верную Установку, в моем распоряжении были только ложные способы. Их я и применил".
      23. ТЕАТР МАТЕМАТИЧЕСКИХ И МЕХАНИЧЕСКИХ ИНСТРУМЕНТОВ
      (Сочинение лионского химика и математика Жака Бессона (вторая половина XVI в.) "Theatre des Instruments Mathematiques et Mechaniques" (1587).)
      Поскольку Роберт занял позицию недоверчивости и потребовал объяснить, каковы были, и до какой степени были они бесполезны, разнообразные способы установления долгот, отец Каспар начал с того, что способы, хотя каждый в отдельности был из них и ложен, однако же давали суммарно позитивные выводы, взаимно коррегируя недостатки. "Сие есть математика!" Разумеется, часы, протрясясь на корабле тысячи миль, уже не сообщают достоверных показаний. Ну а совокупность разных часов, в том числе особо аккуратно выверенных, как все то множество, которое Роберт видел под палубой "Дафны"? Сравним их данные, сумеем учесть, как каждый механизм ведет себя относительно показаний других, тех, что рядом, - и кое-какая уверенность сможет быть обретена. Есть метод лага, или мерного троса. От обыкновенного лага не будет толку. Но отец Каспар изобрел модификацию лага: ящичек с двумя вертикальными стержнями, на один из них наматывается, а с другого сматывается канат установленной протяженности, соответствующий установленной морской миле. На наматывающем стержне сверху приделаны лопасти, и эти лопасти вращаются подобно мельнице под напором ветра, продвигающего судно. Так наворачивающие шпеньки либо ускоряют, либо замедляют свои обороты, а соответственно и скорость выматывания каната, в зависимости от быстроты ветра и крутизны хода корабля. Осуществляется, в частности, корректировка замера, когда судно идет при косом либо противном ветре. Это не самое надежное из мыслимых измерений, но превосходное в сравнении с другими. Лунные затмения? Безусловно, наблюдающему их с пловучей палубы уготованы неисчислимые огрехи. Однако так ли свободны от огрехов те, кто следит за светилами с твердой суши? "Необходимо иметь много обсерваторов и во многих точках Земли и расположенных сотрудничать, во имя и во славу Господню, а не сбивать друг друга с толку и оккультировать результаты. Вот слушай. В 1612 году, восьмого ноября, в Макао, достопочтеннейший отец Юлиус де Алексис зарегистрировал лунное затмение с восьми тридцати вечера до одиннадцати тридцати. Он проинформировал достопочтеннейшего Каролуса Спинолу, который в Нагасаки, в Японии, произвел аналогичное наблюдение в девять тридцать. Отец Христофорус Шнайдер отметил то же самое в Ингольштадте в пять дня. Если разница в один час дает сдвиг в пятнадцать градусов долготы, следовательно, именно этому равна дистанция между Макао и Нагасаки, а не шестнадцати градусам двадцати минутам, как утверждает Блеу. Ясно? Конечно, при этих замерах нужно беречься от курения и пития, иметь изрядный хронометр, не пропустить начало полного погружения в потемки, правильно определить средопутие между началом и концом смеркания, а также промежуточные моменты, когда затеняются пятна, и в подобном духе. Если обсерваторы далеко отстоят друг от друга, маленькая погрешность несерьезна, но если они расположены рядом, ошибка даже в несколько минут может много напортить". Не станем придираться; однако что касается Макао и Нагасаки, был, по моим представлениям, прав Блеу, а не фатер Каспар, что в очередной раз показывает, как мучительно проходило определение долгот в те времена. Добавим к этому, что суммируя и перерабатывая материал, полученный от собратьев, рассредоточенных по миру, иезуиты построили Католические Часы, что означает не "часы, прославляющие римского папу", а мировую систему измерения времени. Эти часы имели форму карты полушарий с обозначением каждой миссии иезуитского ордена, и для всех на свете миссий указывался местный час. Благодаря этому, поясняет фатер Каспар, путник должен был радеть о поддержании точности хода всех корабельных часов не с порта отплытия, а начиная с последнего форпоста христианства, его-то долгота была известна. Поэтому поле вероятных ошибок существенно сужалось, а между одной подставой и другою можно было проверять методы, абсолютно не обещавшие гарантий, к примеру метод отклоняющейся иглы или расчет по лунным пятнам. По счастью, миссии иезуитского ордена имелись понемногу повсеместно, от Пернамбуко и до Гоа, от Минданао до Сан-Томе, и если ветры не споспешествовали заходу в какую-то гавань, немедля отыскивалась еще одна рядом и тоже иезуитская. Взять эпизод с Макао, о. Макао, при воспоминании о той истории святого отца просто трясло. Макао был португальской колонией, местные китайцы называли новоприбывших долгоносиками, потому что первыми из европейцев к ним явились португальцы, и щипец у каждого отличался габаритами, в том числе и у иезуитов. Весь этот город представлял собой гирлянду дворцов и замков белого и лазурного цвета на вершине холма, заправляли городом иезуиты, не исключая и оборонной части, так как бывали набеги голландцев-еретиков. Отец Каспар решил зайти в этот Макао, потому что знал там одного собрата, пресведущего в астрономии. Но он не учел, что путешествует на флиботе. Эти священносподвижники из Макао, как увидали голландское судно, похватали пушки и фальконеты, и бесполезно фатер Каспар жестикулировал на баке и отчаянно указывал на иезуитские хоругви, поднятые на верхней раине; идиотские длинноносцы, португальские иереи, окутанные военным дымом, который накалял их благонамеренную истребительность, даже не разглядели, что к ним обращаются, и закидали ядрами и "Дафну" и все море вокруг нее. Чистое чудо, что "Дафна" успела развернуть паруса, лечь на другой галс и убраться куда глаза глядели, под лютеранское сквернословие капитана в адрес духовных лиц с подобным возбудимым характером. И с ним действительно нельзя не согласиться: одно дело топить голландцев, другое дело когда на борту иезуит. По счастию, недалеко располагались другие миссии, к примеру более гостеприимная Минданао. Вот от стоянки к стоянке они и вели учет долготы (как уж там вели, одному Господу известно, поскольку чуть не врезались в Австралию и, значит, не имели никакого представления о реальном курсе корабля). "А теперь проведем новейшую экспериментацию, дабы четко и очевидно продемонстрировать, что мы на градусе номер сто восемьдесят. В противном случае мои собратья из Римского коллегиума предположат, что я балабонщик". "Продемонстрировать? - переспросил Роберт. - Не вы ли говорили, что Установка вам показала с полной убедительностью, что вы на сто восьмидесятом меридиане и что этот остров - Соломонов?" Да, ответствовал иезуит, он-то в этом не сомневается; сопоставив результаты многих неудовлетворительных способов, применявшихся другими, он синтезировал из чужих слабых методологий собственную сильную уверенность. Так и одно из доказательств бытия Божия основывается на consensus gentium, хотя несомненно и то, что веровать в Господа свойственно многим таким людям, которые наклонены к ошибке, но невероятно, чтобы ошибались все, от джунглей Африки и до пустынь Китая. Тому же подобна наша вера в круговой ход Солнца и Луны и остальных планет, или в лечебность чистотела, или в существование посередине Земли жидкого огня. Тысячи и тысячи годов люди веруют в это, и вера помогает обитать на нашей планете и извлекать полезные результаты из того, каким образом они прочитывают великую книгу природы. Но такое крупное открытие, как долгота, должно сопровождаться многими новыми подтверждениями, с тем чтобы даже скептики сдались перед очевидностью. К тому же науку следует углублять не из одной только любви к процессу, но и ради приобщения к ней всего человеческого рода. А потому, учитывая, что для преподобного отца стоил огромнейших усилий поиск истинного меридиана, он обязан теперь обосновать полученные выводы более коротким путем, чтобы сделать это знание достоянием всех людей-братьев, "или хотя бы братьев во христианстве, скажу даже только в католицизме, потому как отщепенцы и голландские и английские, а еще хуже того моравские, лучше бы к нашим секретам не имели никакого прикасательства". Так вот, из всех приборов измерения долготы-два представлялись отцу Каспару надежными. Один, применимый на твердой суше, это была драгоценнейшая Мальтийская Установка. Другой, годный даже и для палубы корабля, - Закрепительная Снасть, Instrumentum Arcetricum, она покоилась в трюме и до сих пор ни разу не была испытана, поскольку сперва надлежало с помощью Мальтийской Установки прийти к уверенности относительно собственной координаты, а уж потом посмотреть, подтверждалась ли эта координата данными, получаемыми с Закрепительной Снасти, и если подтверждалась, то метод Снасти следовало объявить самым надежным среди всех. Фатер Каспар провел бы эксперимент значительно раньше, если бы только не случилось все то, что случилось. И вот теперь возможность есть, и надо действовать неотложно: и по солнцу и по астрономическим справочникам (эфемеридам) явствует, что нынешняя ночь-та самая ночь. Закрепительная Снасть была спроектирована за много лет до того Галилеем. Изобретена, вычерчена, продумана, но не построена! Первым, кто ее сделал, является фатер Каспар. Роберт спросил фатера, тот ли это Галилей, кем представлена возбранная гипотеза о вращении Земли, и получил ответ, что тот, и что в метафизике и в вопросах Писания этот Галилей нагромоздил много гадких гипотез, но относительно механики являлся гением, и величайшим. На вопрос, не дурно ли использовать идеи человека, которого церковь осудила, иезуит ответил, что к вящему восславлению Господню могут сгодиться в дело и идеи еретика, если в корне они не еретичны. Интересуясь всеми сущими на свете методами, ни одному не отдавая предпочтения, но стараясь извлечь истинное зерно из их сварливой многоголосицы, он не мог не экстрагировать истинное зерно и из метода Галилея. Напротив, было бы очень полезно и для науки и для веры, если б эту концепцию Галилея как можно скорее пустили в работу. Галилей уже пытался запродать ее голландцам, и счастье еще, что последние, как и испанцы несколькими десятилетиями прежде, не осознали ее истинной значительности. Галилей выводил свои сумасбродства из идеи более чем обоснованной, а именно: уворовать прожект подзорной трубы у фламандцев (употреблявших трубу только для рассматривания кораблей в порту) и повернуть это орудие в небеса. И вот там-то, среди прочих явлений, для отца Каспара не подлежавших сомнению, Галилей обнаружил, что Юпитер, или Зевс, как он его именовал, обладал четырьмя спутниками, то есть чем-то наподобие четырех маленьких лун, никем и никогда не замечавшихся от происхождения мира и до наших дней. Четыре звездочки вертелись около Юпитера, в то время как сам Юпитер вертелся около Солнца. Кстати, мы видим, что для отца Каспара было вполне позволительно, чтобы вокруг Солнца обращались какие угодно планеты, лишь бы никто не покушался закрутить вокруг Солнца нашу с вами планету Земля. Так вот. Существуют моменты затмения нашей Луны, когда она попадает в тень Земли. Эти моменты заранее высчитаны астрономами и отражены в эфемеридах. Естественно, и луны Юпитера имеют затмения, и даже с нашей земной точки зрения их вдвое больше, чем затмений Луны: на каждое настоящее затмение приходится одна оккультация. (Луна исчезает с наших глаз только когда Земля встает между нею и Солнцем, а спутники Юпитера - и когда они проходят сзади и когда они проходят спереди, сливаясь с сиянием планеты, и при помощи хорошей трубы великолепно можно наблюдать их появление и исчезновение.) Вдобавок неоценимо преимущество, что в то время как затмения Луны наступают с такою же частотой, с какой умирают епископы, и это дело очень долгое, затмения Юпитеровых лун часты и скоротечны. Предположим, что и часы и минуты эклипса Юпитеровых сателлитов (из которых каждый гуляет по собственной орбите известного диаметра) высчитаны с высокой степенью точности для какого-то конкретного меридиана, и в эфемеридах это указано. Тогда достаточно установить час и минуту, когда эклипс проявится на меридиане (неизвестном), с которого его наблюдают, и подсчитать разницу во времени легче легкого, а следовательно, легко подсчитывается и расхождение географической долготы. Вообще-то имеются незначительные помехи и этому методу, их, наверное, незачем и обсуждать с профаном, но скажем вкратце: долготу вполне можно получить, если уметь прилично делать подсчеты и иметь в распоряжении прибор измерения времени, так называемый перпендикулум, или маятник, или колебательные часы, способные определить с волосною точностью расхождение даже только в одну секунду, затем иметь еще и двое хороших часов, чтобы точно знать время начала и окончания феномена, во-первых, на меридиане, откуда ведется наблюдение, а во-вторых, на Железном Острове; затем необходимо с помощью графика синусов уметь измерять глазомерный угол между телами - угол между идеальными стрелками часов, отображающий в минутах и секундах дистанцию между двумя светилами и постепенное изменение этой дистанции. Важнейшим условием, следует повторить, является пользование хорошими эфемеридами, которые Галилей, состарившийся и больной, не сумел завершить, но они закончены собратьями Каспара, умевшими еще до Галилея с великолепной точностью предрассчитывать затмения Луны. Каковы были основные неудобства метода, раздутые противниками Галилея чуть ли не до невозможности? Что якобы наблюдения неосуществимы без сильного телескопа? Фатера Каспар как раз обладал телескопом дивной работы, таким телескопом, что Галилею и не снился. Что якобы измерения и подсчеты недоступны простому моряку? Но другие приемы измерения долгот, за исключением разве что метода лага, предполагают даже участие астрономов! Капитаны способны пользоваться астролябией, которая тоже отнюдь не на уровне профанов; они, наверно, и с подзорной трубой управятся. Но, возражают педанты, подобные точные обсервации требуют неподвижной опоры, а с плывущего корабля, где никто не в силах удерживать трубу четко нацеленной на небесное тело, невидимое человеческим глазом... Ну так вот, фатер Каспар именно для того здесь и сидит, дабы продемонстрировать миру, что при некотором умении обсервация может быть проведена и с идущего корабля. Наконец, испанские оппоненты выдвигают контрвозражение, что затмения сателлитов не показываются днем и не видны в грозовые ночи. "Может, они думают, затмения Луны им сервируются по первому требованию?" иронизировал фатер Каспар. Кто им сказал, что обсервации должны делаться каждую минуту? Все путешествовавшие от одних Индий до вторых Индий знают, что вычислять долготу нет потребности чаще, чем широту, и что даже и широту, астролябией ли, или же балестрильей, невозможно замерять при неспокойном море. Если бы удавалось как следует определить эту благословенную долготу хотя бы раз в два, раз в три дня, - между первым и вторым замерами можно прикидывать прошедшее время и пройденное расстояние, как обычно, с помощью лага. С той только разницей, что сейчас мерят дорогу лагом в течение нескольких месяцев подряд. А в будущем, по методу Каспара, будут мерить в течение двух-трех дней, а потом снова проводить точное измерение. "Но эти люди,-не мог угомониться добрый иезуит, - подобны тем, кто при голоде получает корзину хлеба и не благодарит за нее, а спрашивает, почему не дают барана или зайчатину. О недальновидные! Ты что, выкинешь в море эти пушки по причине, что из сотни выстрелов девяносто уцеливают прямо в воду?" Вот так отец Каспар вовлек Роберта в приготовление опыта: вечер того дня, астрономически удовлетворительный, ясный, обещал среднее волнение на море. Проводить опыт в штиль, объяснял Каспар, все равно что проводить на суше, то есть ясно, что он пройдет удачно. Нет, истинный опыт призван воссоздать условия штиля на судне, испытывающем и бортовую, и носовую качку. Прежде всего требовалось найти среди часовых механизмов, неухоженных в эти последние недели, хотя бы один в добром здравии. Требовался только один, в данном счастливом случае, а не двое; эти единственные часы будут установлены по солнцу на местное время, а зная, что опыт проводится на антимеридиане, нет нужды во втором циферблате, отсчитывающем время на Железном Острове. Ясно, что на Железном Острове ровно на двенадцать часов меньше, чем в месте опыта. По здравом размышлении здесь можно увидеть логический порочный круг: если дано, что наблюдение ведется со сто восьмидесятого меридиана, что же доказывается? Но отец Каспар был до того убежден в верности своих предыдущих обсерваций, что стремился только подтвердить их выводы, а кроме этого, скажем прямо, после всего разора, случившегося на корабле, скорее всего у него не оставалось ни одного хронометра, все еще помнящего отсчет времени на противоположной стороне земного шара. И Роберт не стал мелочно въедаться в этот логический изъян. "Я скажу пошел, тогда смотри время и пиши. И тут же пихай перпендикулум". Перпендикулум был укреплен на маленьком металлическом пьедестале, на нем были восставлены воротца, а в них качался медный шатунчик с круглой маятницей. Внизу, под маятницей, имелось зубчатое колесико, каждый кулачок с одного боку обрублен, с другого скошен. Покачень при колебании толкал рычажком шатун, шатун цеплялся за прямую сторону кулачка, колесико смещалось; при обратном движении шатунчик проходил вдоль скошенной стороны зубца и колесико стояло. Пометив кулачки цифрами, по остановке маятника можно было определить число прошедших долей времени. "Так что ты не должен считать один-два и так далее, а когда я скажу раз, остановишь перпендикул и скажешь, сколько зубьев переместилось, ясно? Запишешь. Потом запишешь час. Когда я снова скажу пошел, опять сильно пихни перпендикул. Понятно и для ребенка". Перпендикулум давал не ахти какой точный результат, это сознавал и фатер Каспар, но еще не наступило время, когда начали изобретать более совершенные приборы. "Весьма нелегкое дело, и многому еще надо учиться, хотя если бы Господь не возбранял die Wette... пари, или как сказать..." "Не запрещал загадывать". "Вот. Если бы не запрещалось это, я бы поспорил, что в будущем долгота станет измеряться, и все земные феномены станут тоже этим измеряться, то есть перпендикулом. Но многое непросто на корабле, и ты должен быть очень внимателен". Роберту надлежало поместиться с двумя механизмами и всем необходимым для письма на юте, ют являлся самой высокой точкой для обсервации на "Дафне", и там предполагалось водрузить Закрепительную Снасть, Instrumentum Arcetricum. Были вытащены детали, виденные Робертом в трюме. Металлический таз с трудом подняли по трапам. Но отец Каспар, одушевленный замыслом, оказался, при всей тщедушности, невероятно энергичен. Почти без помощи он соорудил, пользуясь особыми закрепами, железный каркас, куда приторочили круглый холст, и вышло нечто вроде парусиновой лунки два метра в поперечине. Просмолили, чтобы не вытекло, и влили зловонное масло из бутылей. Роберт зажимал нос, но отец Каспар серафически увещевал его: не в готовку же пойдет эта ворвань. "А на что она пойдет?" "Попробуем пустить в это малое море малый корабль, - и Каспар погрузил туда металлический таз. - Ты не слышал сравнений, что, бывает, все идет как по маслу? Вот видишь, нашу "Дафну" качает налево, а жир в бассейне идет направо. Жир всегда параллелен горизонту. Вода то же самое делала бы, но на масле наш тазик будет плавать, как по морю в штиль. Я уже такой маленький эксперимент в Риме проводил. Две маленькие мисочки, в большой вода, в меньшой песок, в песок поставил шесток, клал одну в другую и тряс, а шесток стоял ровно как башня, но не такая косая как ваши башни в Болонье!" "Вундербар,-одобрял юный ксеноглот.-А теперь что будет?" "Будет, что меньшую миску надо вытянуть и на нее установить всю конструкцию". Подо дном меньшей миски были пружины, для того, чтобы когда она в нагруженном виде задрейфует в большой миске, она отстояла бы от дна по меньшей мере на палец, и если при резком движении сидельца прижмется чересчур сильно к поду (какого еще сидельца, спрашивал Роберт; увидишь, отвечал Каспар), пружины дали бы ей возможность мягко выправить положение. Внутри миски приклепали скамью, чтобы человек мог на ней полулежать, устремив глаза в небо и поставив ноги на железную ступень, служившую противовесом. Конструкция была возведена на юте, под таз подсунули для выравнивания клинья, фатер Каспар воссел на стульчак, а Роберт под его руководством опер на его плечи и пристопорил к пояснице сбрую из холщовых и кожаных лямок, к которой присоединялся еще и яйцевидный шлем, на прилбище шлема имелся стержень с обручем. Туда просовывался телескоп, от него отходил прут, на конце прута был крюк. Таким образом. Гипербола Очей могла свободно шевелиться и искать на небе намеченную цель. Однажды установившись на небесное тело, телескоп мог быть удержан точно в том же положении, потому что крюк прута имелась возможность прицепить за одну из многих петелек, заготовленных в грудном ремне. При этом сохранялись границы поля видения даже в случае необдуманных рывков новоявленного циклопа. "Идеально!"-ликовал иезуит. Закрепительная Снасть дрейфовала по масляному штилю, и это позволяло следить за самой ускользающей звездой, не обинуясь никаким волнением на море. "И это господин Галилей предописал, и это я совершил!" "Замечательно, - сказал Роберт. - И кто теперь переместит все это в таз с маслом?" "Сейчас я отвяжусь и сойду, потом мы поставим один таз в другой, потом я сяду в него". "Не думаю, чтобы это было просто". "Более просто, чем переставлять таз со мною в нем". Пусть с некоторой натугой, но все же им удалось пустить в плавание миску вместе с седалищем по масляному океану. Потом фатер Каспар, в доспехах, с телескопом на шишаке, попытался воссесть туда, поддерживаемый Робертом одной рукой под локоть, а другой пихаемый в зад. Попытка была повторена неоднократно, но безуспешно. На металлический каркас, державший нижнюю миску, не то чтобы не мог ступить лезущий, но он не мог удержаться. Когда отец Каспар пытался одной ногой опереться на металлический остов, а другую быстро поставить на внутренний таз, этот последний, получив толчок, отшатывался по маслу в противоположную сторону, циркульно раздвигая ноги преподобномудрого, который тревожными криками оглашал воздух, покуда Роберт, обнимая его за поясницу, не притягивал к себе и не возвращал на, так сказать, твердую землю - палубу "Дафны", причем предавал громогласному поношению память покойного Галилея и восхвалению- действия Галилеевых палачей. Почтенный иезуит, возлегая на мышцах своего спасителя, слабым голосом спорил с ним, что палачами Галилеевы преследователи не были, а были славнейшими иеромонахами, и преданными исключительно обереганию истины, и что с Галилеем они поступили снисходительно и отечески. После чего, броненосный и недвижный, с тем же задранным к небу лицом, как паяц с металлическим носом, он призывал Роберта поверить, что Галилей в этом-то изобретении никак не обманулся, и что дело было только за надлежащей проверкой и доказательством. "И вот поэтому, майн либер Робертус,-говорил он, - может, ты позабыл, каков я, и думаешь, что я черепаха, буду обескуражен, оказавшись наружу брюхом? Нет, ты давай-ка, толкни меня снова, дай стану, вот теперь переверни, прекрасно, ибо мужу приличествует прямостоятельность". Во всех этих нелегких эволюциях масло не оставалось спокойным как масло, и через малое время оба экспериментатора облепились слизью и, что хуже того, провоняли ворванью, да будет позволена подобная вставка от повествователя, не документируемая источниками. В то время как фатер Каспар уже отчаивался взойти на желанный трон, Роберту пришло в голову, что практичнее было б сначала вычерпать масло, затем усадить иезуита, а потом снова влить масло, уровень которого, подымаясь, заставит всплыть и тазик и мудреца, находящегося в нем. Так и поступили, с великими похвалами учителя ученику, в то время как полночь приближалась.