Борис Екимов
      В дороге
      В детстве ли, в юности куда-то отчаянно хочется ехать. Помню, давным-давно завидовал я не пассажирам скорых поездов, их мягким вагонам, а стрелку-охраннику на продутой тормозной площадке товарного вагона: перед ним не окош-ко, а весь мир. Хотелось скорее вырасти, взобраться туда и катить, открывая ог-ромную страну километр за километром.
      И нынче, в годах почтенных, многое повидав, все же тянет меня порою в дорогу, в места, где бывал не раз. В Задонье, к станицам и хуторам далеким и близким: Голубинская, Евлампиевский, Большой Набатов... Или в сторону Бузулука: Клейменовский, Вихляевский, Мартыновский хутора, станица Алексеевская... А может, и дальше, в Затовскую, недавно еще умиравшую, нынче, говорят, там иное. Хочется поглядеть. Повидать знакомых людей. Тем более что пришли на донскую землю новые времена. Может, и они зовут нас в дорогу...
      Поздним июньским утром на хуторе Клейменовский по приказу хозяйки моей Елены Федотьевны приводил я в порядок уже скошенный прибрежный лужок, разрывая высокие муравьиные кучи, которые мешали косьбе. Появились они не вдруг, постепенно, но год за годом все больше портили покос. И вот наступила расплата. Я лопатою раскапывал кучи, вскрывая муравьиную потаенную жизнь: кладовые с припасами, галереи, ходы, камеры с муравьиными яйцами - буду-щим расплодом. Белая россыпь выворачивалась наружу. На нее с ходу слетались бедовые воробьи. А в муравьином мире поднялась, конечно же, предсмертная суматоха: нежданно-негаданно средь бела дня свалился на них разбой, гибель нажитого, построенного, налаженного - словом, всей жизни.
      Два часа назад, как и вчерашнее утро, провел я на утреннем бригадном наряде. В хуторской конторе стоял единственный телефон. Пытался я дозвониться до райцентра. А вокруг текла обычная утренняя жизнь. За столом сидел управляющий от-делением Виталий Иванович, рядом его помощники Максимов, Кривошеев, другой народ. Решали утренние дела. Ругались, спорили. Так было всегда.
      Но нынче на хуторе шла и другая работа. Нынче время реорганизации. Сначала разукрупнялись, выходя из колхоза "Деминский" и создавая свой, поменьше. За-ставляли людей писать два заявления: на выход и на вступление. Кое-как написали. Теперь снова надо писать две бумажки: на выход из нового колхоза для выделе-ния земельного и прочего пая и тут же на вступление, теперь уже с паем. Месяцем раньше, отделяясь в свой малый колхоз, люди еще что-то понимали: "Отделимся и расхорошо заживем. Без нахлебников".
      Из всех свобод, дарованных новым временем, две сразу приняли мы и с ра-достью стали применять в жизни. Первая - "гнать в шею!". Вторая "отделяться!".
      "Гнать в шею" начали с Горбачева. Гнал каждый своих. Россия ли, Украина... Вольный Кавказ и счет своим вчерашним лидерам потерял. Сегодня несут портреты, а завтра - "по шеям!". Волгоградская область прогнала Калашникова, Хватова, Анипкина и других.
      Селяне моего родного Калачевского района гнали директоров совхозов. Начали с прославленного В. И. Штепо, за ним пошли совхозы пожиже: "Донской", "Калачевский", "Советский", "Крепь". В последнем до двух раз прогоняли, а потом снова призвали "володеть". Веселое время.
      Вторая свобода - "отделимся!". Так просто все кажется порой... Клейменовским колхозникам как дважды два ясно было, что уйдут они из большого колхоза в свой маленький и "расхорошо" заживут. Ведь все сливки снимает центральная усадьба Деминка, там лишь метро нет. Новые дома - целыми улицами. Средняя школа, Дом культуры, служба быта (подстричься ли, платье сшить), по дорогам - асфальт, три магазина, автобус к ним ходит из райцентра. А работать разве не легче? Все под рукой: мастерские, электросварка, пилорама, склад запчастей, гараж. Да и работают ли там, в этой Деминке? Вряд ли... Лишь "цобекают", клейменовских дураков подгоняют. Построили двухэтажную контору ("Все там блестит как малированное"), позасели и командуют.
      А Клейменовка за все долгие годы что получила? Ровным счетом ничего. "Сталинская" куня, со всех сторон подпертая. Ее при Сталине делали. А после нее, лет пять назад, слепили начальную школу, которая на следующий год развалилась. И два дома для отчета. Жить в них нельзя. Многодетный Капустин кинулся было в один из них, но прожил лишь до первых холодов и вернулся в старую хату. Вот он - весь нажиток клейменовской бригады. За пятьдесят послевоенных лет.
      Украину, Армению, Грузию угнетал Советский Союз. Москва да Россия "сни-мали сливки". "Отделимся и заживем расхорошо". Живут...
      "Отделимся и заживем расхорошо", - повторяют вослед им в Татарии, Чечне и в Клейменовке тож.
      Отделились, написав две бумажки: одну на выход из "Деминского", другую на вступление в новый колхоз "Возрождение".
      Только-только просохли чернила - новая докука. Снова бумажки пиши. Управляющий сердился, требовал: "Пишите заявление. Образец на стенке висит".
      "Пишите!" - легко сказать. Когда уходили из "Деминского", там все было ясно: отделимся и заживем. А нынче другое. Толкуют про годо-рубль, условный гектар и паи земельные да имущественные, про акции, дивиденды. Раньше: колхоз ли, сов-хоз - и весь выбор. Нынче можно стать акционерным обществом открытого да закрытого типа, коллективным сельхозпредприятием, сельским производственным кооперативом, коллективно-долевым хозяйством, народным предприятием, ассоциацией крестьянских и фермерских хозяйств... (Читатель мой, я ничего не придумы-ваю, лишь перечисляю те "формы собственности", которые появились в наших краях.) А ведь образование клейменовских жителей не экономическое, в лучшем случае - "восемь классов да коридор с братом Митькой напополам". И потому но-вые формы, пока теоретические, мало-мальски осознавались лишь в головах не-многих руководителей. Рядовой же колхозник, перевидавший на своем веку много перемен, поеживался да с тоскою глядел вперед: что там будет? А те, кто "поумней", делали вывод четкий: воровать надо как можно больше, теперь и ночи нельзя ждать, средь бела дня тяни, иначе опоздаешь. А бригадир свое требовал: "Пишите. Обра-зец на стенке". Кто-то покорно сдавался, писал. Другие бунтовали: "Не буду! Подпись дашь - и обдурят! Всю жизнь дурили и дурят нашего брата". Третьи молчком ухо-дили, надеясь переждать: там будет видно. Лишь известная личность по прозвищу Шаляпин с ходу нацарапал два заявления и объяснил всенародно: "Надо получить и пропить этот пай. А то помру - и пропадет!"
      Для Шаляпина все было ясно, а для других - сомнения и боль невтерпеж. И мне, человеку со стороны, жаловались и жаловались наперебой:
      - Хоть бы нам кто приехал да объяснил.
      - Кто тебе объяснит? Сами никто не знают.
      - Какая мне земля положена, где?
      - На кладбище, две сажени...
      - Одной хватит за глаза.
      - А технику как делить? По колесу?
      - Поделим. А Шаляпин свое колесо пропьет. Будем на трех ездить.
      - Двужиловым, фермерам, пятьсот га выделили. А мне - девятнадцать. По-чему? Я жизнь свою поклал...
      - У меня сын в армии. Пока вернется, все поделят. Останется с таком.
      "Пишите. Образец на стенке", - твердил свое управляющий. Но не больно слушали его. Судили, рядили... В самой конторе, на крыльце, возле кузницы, у амбаров, посреди хуторской улицы. Народ гудел.
      Елена Федотьевна три дня назад, еще до приезда моего, поставила "подпис" на двух бумажках, которые за нее написали. Теперь ей "чегой-то будут давать... не знаю чего...".
      Елена Федотьевна, матерь Лелька, как зовут ее в семье, - добрая хозяйка моя, колхозный пенсионер, героиня моих рассказов и страдалица за них. Хутор-ской народ порой узнавал себя ли, родных в моих писаниях. Одни посмеивались, другие, вроде Холюши, внимания не обращали, но нашлись и обиженные. Они-то и подняли бучу, свалив на матерь Лельку мои грехи. Тяжко ей пришлось. Даже в магазин боялась ходить. Теперь, слава Богу, утихло. Да и матерь Лелька в последние годы на хуторе родном летняя гостья. Зимою живет она у дочери, скучая там и торопя холодные месяцы, и уже с февраля начинает надоевшую зятю песнь: "Пора бы меня на хутор везть. Тепло уж... Рассаду пора готовить... Водички своей хоть напиться. Ваша-то горькая, полыном отдает".
      По теплу ее увозят, и старая женщина долгое лето живет в родном дому, слади-мую хуторскую воду пьет и обихаживает немереный огород: картофельник, капустник, помидоры, лук-чеснок и прочее - всему там место есть. С утра до ночи гнется с мотыгою да лопаткой. Порою гостей встречает, как меня теперь. Лицо ее дочерна загорело, нос лупится. Седая, от работы сутулая. Лишь живые глаза под выгорев-шими бровями синеют по-прежнему. Нынче в них недоумение и боль.
      - Мой сынок... Такая жизня настала... Велят писать, я послухалась, подпис дала. Все всгалчилися... Тришкина свадьба... Аж страшно. Пенсию сулят большую, сотня... Да никто им не рад. Получала шестьдесят рубликов, трудилася, и все у меня было. Сам знаешь, любила я, чтоб чисточко. Халатик новый куплю, платок, чирики. В своем ли магазине, на станцию перекажешь. К празднику, ко Святой, например, любила я обновку в дом принесть: занавески, клеенку новую. Ситчик-то был полтора руб- ля. Гости приедут, бабка Лелька их встренет как положено: внукам конфетки да печеники, сынку да зятьям бутылочку. А ныне - все, отконфетилась и отбутылилась бабка Лелька. Где такую денежку взять? Пенсию другой месяц лишь обещают. Халат в магазине - четыреста рублей, печеники - сто рублей. Господня страсть...
      Подошедший сосед, Иван Бочков, встрял в разговор:
      - Чего об вас, старых, гутарить. Вас - под яр. Тут вроде еще в силах, работаешь, а получишь получку - и не знаешь, куда ее прислонить. Раньше я семьдесят рублей зарабатывал. Конечно, мало. Но я мог пойти в наш магазин и на эти деньги одеться с ног до головы. Костюм за сорок рублей, болгарский, праздничный, мне купили за шестьдесят, так он до смерти. Рубашка - пятерка. Полуботинки десять - двена-дцать рублей. Еще и на кепку хватит. Ныне я триста рублей отхватил. Костюм магазинный - тысяча девятьсот. Об нем и думать нечего. А ныне я и вовсе без ра-боты, бензину нет, стоим.
      - На черный день да на смерть всю жизнь копейку сбивали. Другие таятся, а я гордилась: три тыщи на книжке, - приосанилась матерь Лелька. - Где теперь моя денежка? Родная дочь корит, говорит: ты, мать, глупая, чем копить, купила бы нам по ковру, а ныне подотрись своими тыщами. Так-то вот...
      Одна ли ты, матерь Лелька, руками разводишь? Мой земляк, лучший чабан в округе, Бувашов, Герой Труда, всю жизнь провел в голой степи на чабанской точ-ке. Отработал свое, скопив 25 тысяч "на книжке". "Купим домик возле людей, будем с бабкой жить". Пока собирался - грянуло. Теперь удивленно разводит руками: "Где мои 25 тысяч?" Спасибо совхоз ему "домик" строит за былые заслуги. Иначе бы без угла остался старый чабан, как остались на Дальнем Севере мои читатели, от которых получил я письмо. Тридцать лет отработали. Накопили 50 тысяч на маши-ну и дом в России. А тут новые времена. 53 тысячи стоит заказ одного контейнера для вещей. А куда их везти? "Так и останемся, словно мамонты, в вечной мерзлоте". Матушка моя и сестра ее, тетя Нюра, скопили себе на похороны по тысяче, отрывая от пенсий, весьма небогатых. Тетя Нюра успела помереть. Ее схоронили на эти день-ги и помянули на сорок дней и на годовщину. Материнской тысячи теперь не хва-тит и на дешевый бумажный венок.
      Народ, для народа... - языки истрепали наши высокие радетели. Грязные свары их, нескончаемый дележ, взаимные упреки. Не моей ли бедной матери да матери Лельки за трудную жизнь заработанную копейку никак не поделите вы?
      Стоял я на берегу речки, глядел на развороченные муравьиные гнезда, думал о нынешнем и вчерашнем, о чужом и своем, о людях и о муравьях тоже. Муравьи не ведали, что по приказу хозяйки провожу я улучшение прибрежного луга. Для них это было - разор и беда. Не ведали и люди, земляки мои, что проводится реорганизация сельскохозяйственного производства да и жизни прежней. Им казалось - света ко-нец. И слепо пытались они куда-то брести, бежать, тащить, спасаясь и спасая, словно вот эти муравьи у меня под ногами.
      Мир сельский, мир гудящий, человечий, растревоженный улей, что с тобой?
      Моя нынешняя поездка, разговоры с людьми - стремление не столько по-нять и осмыслить, сколько лишь услышать и донести до читателя мало-мальски достоверную правду. Всей-то правды нам век не узнать. Она, говорят, лишь у Бога.
      Колхозные ли, совхозные боги не в красном углу - они не иконы. На хуторе главный бог - управляющий отделением, бригадир ли. В его руках техника, хлеб, корма, дрова и прочее, чем жив человек на селе.
      А ныне Виталий Иванович, клейменовский управляющий, сам ничего не пой-мет. Он уверен лишь в одном: колхозы решили уничтожить.
      - Да, уничтожить, - говорит он. - Всеми средствами. Налог колхозы платят дурачий, а фермеры - освобождены. Процент по кредитам: колхозу - восемьдесят три процента, фермерам - четыре. Людям вовсе перестали платить. У меня пятьсот рублей оклад, шоферу - триста, главному специалисту колхоза - девятьсот. А жена в магазин пошла, на двести рублей принесла товару - в одном кармане халата все уместилось. Платить перестали, значит, указывают: не работайте в колхозе, глядите на сторону. Бегите туда. Вон на Долговском хуторе фермеры набрали кре-дитов и горя не знают: женам накупили бархатных платьев, а сами на бугре водочку пьют. Да что Долговка, в нашем колхозе, в Мартыновке, фермеру пятьсот га зем-ли, а наши паи - по девятнадцать. Им "Волги" по госцене продали, они их по миллиону на бирже загнали. Чем не жизнь? Другой фермер, тоже на нашей земле, новой техники накупил и поставил ее, бережет на случай. А землю ему колхозные трактористы на колхозных тракторах обрабатывают за магарыч. Тут и слепому ясно: уничтожить хотят колхозы!
      Виталий Иванович всю жизнь бригадирствует. Меняются в колхозе председа-тели, течет время, а он - на месте. Роста высокого, с крупными чертами лица, большерукий, сильный. Хозяйка моя, Елена Федотьевна, долгие годы работала под началом Виталия Ивановича и всегда говорит о нем с уважением:
      - Делучий... Что трудяга, то трудяга. Уважительный. Лошадь ли надо, трак-тор - всегда поможет. Лишь пьяницы его огорчают. Он, бедняга, иной раз аж кри-ком кричит... За шкирку их, как котят, и кидает. Он же вон какой сильный.
      Виталий Иванович немногословен, обстоятелен. Дом построил большой, хороший сад посадил, сенник соорудил возле сараев - словом, готовился на ху-торе доживать, когда придет время уйти на пенсию. Но теперь он растерян. Да и только ли он...
      Началось все в конце 1991 года. Два правительственных документа: указ Президента Российской Федерации "О неотложных мерах по осуществлению земельной реформы в РСФСР" от 27 декабря и постановление правительства "О порядке реорганизации колхозов и совхозов". Там было много всего:
      "Колхозы и совхозы обязаны провести реорганизацию...
      Местной администрации организовать продажу земель фонда по конкурсу...
      Земли передаются или продаются... на аукционах гражданам и юридическим лицам...
      Предоставить крестьянским хозяйствам право залога земли в банках.
      Разрешить с 1 января 1992 года гражданам, владеющим земельными участками на правах собственности, их продажу...
      Невыкупленные участки земли продаются на аукционе...
      Колхозы и совхозы, не обладающие финансовыми ресурсами для погашения задолженности по оплате труда и кредитам, объявляются несостоятельными (банкротами) до 1 февраля и подлежат ликвидации и реорганизации в течение первого квартала 1992 года".
      Указ и постановление были опубликованы в газетах в начале января. За ними последовали разъяснения. Министр сельского хозяйства В. Н. Хлыстун: "Мы будем настойчиво рекомендовать изменить форму хозяйствования... Принятие указа Президента РФ и постановлений правительства следует воспринимать... как создание механизма для быстрейшего реформирования сельского хозяйства". Правительство: "Мы твердо поддерживаем фермерское движение, рассматриваем его как нашу опору и будущее сельского хозяйства".
      Согласимся, что было от чего кругом пойти голове не только у клейменовско-го бригадира Виталия Ивановича, тем более что колхоз давным-давно был в долгу как в шелку.
      Короткие заметки с февральского совещания в райцентре. Народу немного: председатели колхозов, директора совхозов, руководители района, агропрома. Вопрос один: что делать? Сначала, чтобы дать направление разговору, руководящее:
      - Как сказал один из руководителей облагропрома, сев будем вести в другой формации. Давайте задумаемся над тем, что даже испытанные и проверенные командармы колхозно-совхозного производства Штепо и Попов (дважды Герой и Герой Социалистического Труда. - Б. Е.) не голосуют сегодня двумя руками за старое... Пошел необратимый процесс.
      И разговор пошел:
      - Колхоз - все там условно. Это образование эффективно не работало и рабо-тать не будет.
      - Если валить, то шустрее. Дров много. Давайте до сева поделимся, чтобы потом с саженью по хлебам не бегать.
      - Работа по разделу не страшит, - бодро доложил главный землеустроитель района. - Участвовал в укрупнении колхозов. Теперь пришла пора делить, будем делить. Штат расширен, справимся.
      - С разделом будут трудности. Уже находятся чудаки, которые достают из сундуков или из-за икон документы о сдаче их отцами в колхоз молотилки, сеялки с веялкой. Теперь пойди найди, где та молотилка, та веялка.
      - Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда, - философски про-изнес председатель райпо. - Хорошо бы не пороть горячку. Федоров нас уже накормил.
      Знаменитого Федорова здесь знали все. Кто и не видал, так был наслышан. Федоров - первый фермер района, хозяин 112 гектаров земли.
      Объявился он в Калаче летом 1990 года. Ростом невеликий, метр с кепкой, по профессии механик бытовых машин, волгоградский житель. Просил землю: "Хочу работать на земле. Согласно новому времени..." - и так далее. За словом в карман не лез. Поглядели на него, посмеялись, сказали: "Будь здоров. Езжай, холодильники ремонтируй". Через неделю звонок из области: "Почему препятствуете? Человек хо-чет работать. У вас в районе ни одного фермера". Пытались объяснить: "Этот человек сроду земли не видал. Ездить умеет лишь на троллейбусе с водителем".
      Уж чего-чего, а показуху устраивать мы научились. Отрапортовать, доложить, прибавить пару-другую ноликов. Головокружительная карьера Махарадзе, чуть не за год взлетевшего с должности директора стеклотарного заводика в райцентре до российского вице-премьера, тому подтверждение. Ко всему прочему Махарадзе, став председателем облсовета, вовремя доложил, что фермеризация Волгоградской области идет успешно, сообщил цифру с ноликами.
      Одним из этих "ноликов" и стал первый калачевский фермер Федоров. Когда привезли его на поле, он упал на землю, картинно обнимая ее, кричал: "Моя родная земля-кормилица!" "Кормилица" потом зарастала бурьянами год и другой, пока ее не забрали.
      К февралю 1992 года в Калачевском районе было зарегистрировано 54 крестьянских хозяйства с 2806 гектарами пашни. Лето 1991 года было уже позади. Федоров на своей земле вырастил бурьян. Семья Найденовых, тоже волгоградская, имея 4,5 сотни гектаров, на 100 гектарах посеяла просо, но получила тоже бурьян. Сам Найденов - пенсионер, бывший юрист, сыновья, на погляд крепкие, деловые, жили в городе, работали на производстве. Во-первых, за двумя зайцами, во-вторых, крыловская басня про пирожника и сапожника - словом, и у них не вышло.
      Из 54 крестьянских хозяйств района всерьез можно было говорить лишь о двух: Чичеров и Ляпин - на 103 гектарах земли, Хлиманенко - на 127. Причем говорить всерьез не о какой-то отдаче, а лишь о том, что землю свою обработали, урожай собрали, подчеркну - с доброй помощью тех совхозов, откуда вышли. К этим людям мы еще вернемся не раз, любопытствуя, как живется им, как работается.
      А теперь снова к тому совещанию в райцентре, где собрались директора совхозов, "сельские бароны", как принято их называть в "демократической" прессе, люди пожившие и повидавшие много чего.
      - С семнадцатого года сельхозорганы претерпели уже двадцать девять реорганизаций, - сообщил один из "баронов". Сам ли он подсчитал, в газете ли вычитал, не знаю. Есть такие сборники, они выходили за томом том: "Решения партии и правительства по сельскому хозяйству". Ежегодно таких решений принимался не один десяток: "О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства" или "О природных сенокосах" и прочее, прочее.
      Совхозные руководители хорошо знали еще и иные цифры: в районе около 150 тысяч гектаров земли, 40 тысяч голов крупного рогатого скота, почти 100 тысяч овец. Это реальная продукция. А для селян - работа, а значит, плохое ли, хорошее, но реальное житье. А для страны (про страну "бароны" не забывали) это реальные хлеб, мясо, молоко на каждый день. Раньше получали поболее. Сейчас началось снижение. Причина: падение дисциплины снизу доверху - от тракториста и скотника до директора совхоза. Прежде утром директора совхозов и управляющие долго не спали. Уже в пять, в шесть утра может на ферму с внезапной проверкой приехать "хозяин" из райкома, проверить кормление, дойку. Так что не позорюешь. Нынче - свобода.
      Но около 150 тысяч тонн хлеба и 33 тысяч тонн молока, 6,5 тысячи тонн мяса район ежегодно дает. И поэтому лучше всего погодить. Новая метла, горячие молодые головы - все это понятно. Головы поостынут, метла изотрется... Надо годить. Чтобы тот спад, который идет в совхозах, не превратился в обвал. Потому что убыточный совхоз "Голубинский" все же дает мясо, шерсть, хлеб. А посади на его земли сотню федоровых и найденовых - получится бурьян.
      Высокому начальству перечить нельзя. Велит президент проводить реорганизацию колхозов и совхозов - будем проводить, составим график. Но в постановлении написано: "...по 1 января 1993 года". Сколько воды за год утечет, сколько будет перемен. Не надо спешить. Поставим срок выполнения... 26 декабря, например, или 25. А кто очень спешит, пусть к 23 декабря реформируется. А главное, нужно готовиться к севу (техника, горючее, семена) и зимовку скота завершить. Но в то же время, выполняя указ президента, создать районные и внутрихозяйственные комиссии, которые будут проводить реорганизацию хозяйств по графику, по плану. Какую реорганизацию? А такую, какую захочет народ.
      Уже в начале марта калачевская районная газета под рубрикой "Пути приватизации" на первой полосе объявила: "Землю - крестьянам". Заголовок был набран крупными буквами, а внизу, помельче, сообщалось, что во всех хозяйствах района, "как и предполагалось, абсолютным большинством голосов участники собраний высказались за владение землей на к о л л е к т и в н о-долевой основе, то есть по-прежнему, как и раньше, лишь вывеску изменив на современную. В совхозе "Калачевский", например, знатный механизатор, ветеран труда Н. Ф. Ткаченко прямо сказал о том, что люди на селе не готовы работать на земле индивидуально. Для это-го в стране просто нет условий: селяне привыкли трудиться сообща".
      Значит, по-старому все. Не скажите...
      Московское начальство день за днем повторяет: "Колхозы отжили. Страну спасут фермеры". Большинство газет, телевидение, радио о том же шумят. Из редакции журнала, где я работаю, пришел наказ: дать зримо шаги фермерства, первые результаты.
      Областное начальство внушает: "...земельная реформа затрагивает интересы колхозов и совхозов, а те настроены так, что не подходи и не трогай, у них-де все решено. Ничего там не решено. Хорошие фермеры уже в минувшем сезоне получили со своих земельных участков в 1,5 - 2 раза больше продукции".
      Вчерашний директор совхоза, дважды Герой, заявляет: "Колхозы-совхозы гибнут на глазах... Жрать что будем?" И вот уже другой председатель, но работающий, тоже Герой Труда, вздыхает: "До осени бы дожить... и поделиться".
      Колхозные да совхозные специалисты, те, что помоложе, начинают прикидывать вслух: "Можно взять хотя бы свиноферму. Кредит получить, выкупить. Разогнать лодырей, оставить людей работающих и работать".
      В фермеры пошли серьезные люди: бывший секретарь обкома партии, секретари райкомов, директора совхозов. Пока немного их, но имена известные, сами за себя говорят.
      Владимир Федорович Гришин - в прошлом секретарь обкома партии, ведав-ший сельским хозяйством, позднее председатель областного комитета народного контроля. В шестьдесят лет уйдя на пенсию, он взял землю, стал работать на ней. Сейчас у него 800 гектаров пашни под озимой пшеницей, подсолнухом, кукурузой и гречихой. Работают с ним сыновья. Старший - инженер-механик по сельхозмашинам, младший - бывший военный, связист. Гришин хозяйствует два года. До встречи с ним стороной от людей разных слыхал я о нем и хорошее и худое. Утверждали, что сам он лишь командует, нанимая совхозных трактористов для работ.
      И вот я приехал. Новоаннинский район, совхоз "АМО". Земли богатые, чернозем. На окраине села - два вагончика, кое-какая техника, внуки да жена одного из сыновей.
      - В поле, - ответили на мой вопрос о мужчинах.
      Поехали в поле, на стан. Здесь, рядом с землей, должны были встать два дома. Но пока лишь груда кирпича. Младший сын возится с комбайном, готовя его к жат-ве. Поле озимки уже бронзовеет.
      - Культивирует, - ответил сын на мой вопрос об отце.
      На счастье не только мое, а и всех земледельцев, собрался и закапал дождь, пер-вый почти за два месяца. Тут и подъехал Владимир Федорович. Спрятались мы под крышей недостроенного склада, беседовали.
      Когда заходит разговор о таких хозяйствах, как у В. Ф. Гришина ли, В. И. Штепо, бывшего директора совхоза "Волго-Дон", дважды Героя Труда, слышишь порой раздраженное: "Конечно, они нахватали по блату техники. Теперь живут..." Что же, Гришин действительно купил достаточное количество техники по ценам сносным. Но разве в одной технике дело? Ведь наша страна по производству тракторов да комбайнов давно всех перегнала. А проку? У Гришина техника работает. В первый год он произвел по 40 тонн зерна на работающего, во второй - 150 тонн. Землю получил засоренную. Бодяк - выше человеческого роста. 12 14 культиваций провели за сезон. Работали по четырнадцать - восемнадцать часов. "Подремлешь часок-другой в кабине - и поехали", - вспоминает Владимир Федорович.
      Неделю спустя встретил я Виктора Ивановича Штепо, от него услышал те же слова:
      - Пятнадцать - восемнадцать культиваций. Страшно засорена земля. Бодяк, осот, горчак... Ну ничем не возьмешь...
      А ведь у Гришина земля опорно-показательного хозяйства сельхозинститута. Показательные земли - хозяина нет. Новоаннинский район, Михайловский, Урю-пинский - черноземы. А средняя урожайность за двадцать лет - 15 - 17 центнеров с гектара. Считай, такая же, как в южных районах, на песках. Хозяина нет - товар плачет.
      Нынешний хозяин Гришин ночует в кабине "КамАЗа" на своем полевом стане. Сторожит технику да кирпич, который уже воровали. Приходится продукты из города возить. Словом, нет райской жизни, есть лишь тяжелая работа. А ради чего? Вчера - секретарь обкома, нынче - за рычагами трактора по десять двенадцать часов. В шестьдесят с лишним лет. Показатели советского благополучия (квартира, дача, машина) у него были и есть - так зачем такая ломка в жизни? В двух строках и с на-лета ответить не могу. Лишь обещаю вернуться к таким людям, как В. Ф. Гришин. Сейчас же прошу ответить хозяина, хорошо ли ему живется при новом деле.
      - Плохо, - ответил он. - И если бы я заранее знал, что так все обернется, то в это дело не полез бы. Ельцин обманул нас. На словах он за фермерство. Но что проку от его слов, если отбирают у нас шестьдесят - семьдесят процентов нами заработанного: десять процентов - за хранение, двадцать восемь процентов - всем известный коэффициент, тридцать процентов - госзаказ. И все кажется мало. Весной район-ный Совет постановил шестьдесят процентов сдирать с нас. И еле-еле отбрыкались. Да еще не до конца. А где гарантия, что завтра сельский Совет не потребует девяноста процентов? Что мы имеем от этой жизни кочевой? И от работы? В прошлом году на каждого для прожитья взяли по двадцать пять тысяч. Значит, по две тысячи в месяц. А главное - не видим определенности, перспективы. Что завтра правительству в голову придет - как угадать? Я сыновьям говорю: "Давайте быстрей рассчитываться с кредитами. Иначе завтра грянет их индексация - и мы пойдем по миру". Сидим без электричества. Линию электропередачи поставили за сутки. А подключают: три провода накинуть второй месяц. В Волгоград, в Урюпинск, в Филоново уже раз двадцать ездили. Бумаг - кипа, света нет. И так во всяких мелочах. Не работа стра-шит, а такая вот дурь. Вот почему говорю: знал бы, не полез в это дело.
      Опять к В. И. Штепо вернемся, у него те же слова:
      - Не пробьешь... Тонешь в пустой волоките... Колотишься как об стену...
      И кто это говорит! Гришин - прошедший путь от агронома, председателя кол-хоза до секретаря обкома. Штепо - дважды Герой Труда, директор одного из луч-ших в стране совхозов. Это не просто люди. Это - "бульдозеры", "тяжелые танки", "генералы" с могучей энергией, хваткой, способностями, связями, высокими знакомствами. С именем, наконец: Штепо! Гришин! Такое имя любые двери откроет. Они жалуются. Говорят: невозможно работать. А что же делать простому Ване, Пете, вчерашнему трактористу, ныне полноправному хозяину 20 ли, 50 гектаров?
      Ранним утром на Алексеевском грейдере подвез я попутчика, механизатора. Спросил о фермерстве.
      - Было желание, - ответил он. - Пошел к председателю, он говорит: техники нету. Поехал в район: тоже нету. В область поехал: там нас и вовсе не знают. При-жал хвост.
      Самому Гришину в свое время помогал встать на ноги глава областного агро-прома. Так-то вот...
      Дождь кончился, не оправдав наших надежд. Гришин, наскоро перекусив, сел на трактор и повел его в борозду. Поехали и мы. Мимо двух взгорков, на которых белели кирпичные невеликие кучи. А должны были стоять два дома, ведь начал Гришин свое дело в 1990 году. Позади остался наполовину собранный склад-ангар. Другую половину разворовали в дороге, пока везли из областного центра.
      Когда проезжали хуторской улицей мимо жилья устроенного, налаженного быта, думал я о том, что ни один человек из совхозных работников земли не взял, в новое дело не пошел. А ведь Гришин у них на виду, на пригорке. Поля его отсюда хорошо видать: зеленый подсолнушек, кукуруза, бронзовеющее поле озимой пшеницы.