Борис Екимов
      "НЕ РУГАЙ МЕНЯ..."
      Старый наш дом размерами невелик: кухонька в одно окошко, по обе стороны кухни - тесные комнатки. Дверные проемы - с нехитрыми шторками. Секретов за ними не удержать.
      Обычно, во времена прежние, в холодную пору, вся жизнь текла на кухне, возле теплой печки да обеденного стола. Там готовят еду, там обедают, ужинают, там и гостей принимают в будни: соседка забежит, кто-то заглянет мимоходом.
      У меня в старом доме - место насиженное: в горнице стол. На нем бумаги да книги. Перед глазами - два окна на улицу. Вижу, кто к нам идет, а кто мимо проходит. За спиной - кухня, там - жизнь обыденная. Слышу ее, порой вмешиваюсь.
      Два случая. Между ними - срок долгий, почти жизнь.
      Первый - совсем давний. Тогда наш Петя был маленьким. Учился в третьем, а может, в четвертом классе. Ждали его к обеду. А главное, для какого-то дела. Уговорились заранее, что в этот день он вернется из школы сразу после уроков, нигде не задерживаясь. Ждали да ждали, а его нет и нет. Как говорится, все жданки проели. Я уж начинаю злиться. А матушка моя - человек и вовсе серьезный. Пети нет, она меня точит:
      - Это ты виноват. Приучил, он никого не слушает. Никакой ответственности. Надо с детских лет. Надо...
      И прочие слова. Она их много знает.
      Ждем его и ждем, ждем да поджидаем.
      Наконец вижу: мчится наш ученик. Понимает, что к сроку давно опоздал, и спешит.
      - Летит... - сообщил я матери.
      - Я ему сейчас устрою прилет, - говорит она.
      По голосу понимаю, что дело серьезное. И конечно, она права. Взрослые ждут. Специально ведь предупредили. А он, видите ли...
      Калитка - настежь, быстрые шаги на крыльце. Я навстречу ему не поднялся, остался в горнице, за столом. Пускай мать встречает, она это умеет лучше меня.
      - Тебе что было велено... - начала было мать, но перебил ее, конечно же, виноватый, с захлебом голос:
      - Не ругай меня, пожалуйста, ладно?..
      И такая была в этом голосе наивная просьба, что я невольно улыбнулся, поднялся из-за стола, чтобы мать немного, но сдержать. Она порою ругаться мастер. Особенно под горячую руку. А мне жалко стало - уж больно он хорошо попросил: "Не ругай, пожалуйста..." - не испуг, а лишь искренняя просьба. Мальчишеская, детская: "Не ругай".
      Я поднялся и вышел на кухню. Стояли друг против друга строгая мать моя и маленький Петя, взъерошенный воробьишко: пальто - нараспашку, волосы - дыбом, на лице и в глазах - наивная детская просьба: "Не ругай". Все так ясно было, что помощи моей не понадобилось.
      - Не ругай... - повторила мать и тоже улыбнулась. - Ну, ладно. Тогда не будем ругать.
      Я вернулся в горницу, к своему столу.
      Прошло много и много лет. Тот случай, конечно, давно забылся. Сколько было всего, и доброго, и несладкого, - жизнь течет. Матушка моя состарилась, Петя вырос. В старом доме теперь мы проводим лишь теплое лето. А чуть заосенеет, сразу переезжаем на городскую квартиру.
      И вот похолодало, месяц - сентябрь. Пора "на крыло". Сборы наши недолгие. Обычно все оставляем. Но пожилого человека с места насиженного стронешь не вдруг. Вот и мать наша собирается будто навсегда. Этот узелок у нее с больничной одеждой. "Вдруг меня в больницу заберут, - пугает она. - Тут все приготовлено: халат, белье". Другой узел серьезнее - "смертный". "Начнете искать... А здесь все готовое: нижнее, верхнее, платок, чирики". И еще один узел похоронный: красная материя на гроб, черный креп, полотенца, на каких гроб нести, платки, какие раздавать, - все как положено.
      Словом, для матери переезд - дело серьезное. Готовится к нему долго. А тут еще надо со всеми прощаться: Фрося да Лида, Гордевна да Шура. Ко всем зайти, поговорить напоследок. Может, и увидеться уже не придется. Долгая зима, а жизнь - на излете.
      Поэтому с переездом получается так: похолодало, собрались, уехали, а мать еще два ли, три дня, а то и неделю на старом месте копошится. Потом за ней приезжаем. Тогда уж и дом на запор.
      Вот и нынче - уехали, матери назначили срок. Петя - человек уже взрослый, закончил институт, работает, на машине рулит. Подъезжаем с ним в назначенный день. Мать на нас машет руками: "Не собралась, не успела, куда вы меня торопите..." Отложили отъезд. Бог с тобой, собирайся спокойно.
      Через день - та же песня: "Гордевну не видала, к Фросе не заходила... И кой-чего надо..." Я молчу, привык, а Петя ее поругивает: мол, копошишься, два халата не сложишь, так можно и до снега, с работы другой раз отпрашиваюсь. Поворчал он, мать признала вину. Но отъезд все же отсрочили.
      И вот новое утро. Подъезжаем. Пасмурно уже, зябко. Дом нахохлился. Кое-где у соседей дымки из труб. Подтапливают. Осень.
      Вошли в дом. А у матери только-только самые сборы. Опять все богатства свои разложила. Без слов видно, что не готова.
      Я лишь головой покачал, охнул. А Петя, он молодой, горячий. И ведь верно: у него - работа, а он бабку каждый день возит-возит и никак не увезет. Раскрыл он было рот, да, слава богу, ничего сказать не успел.
      Мать наша стоит, маленькая, виноватая, голову подняла и попросила робко:
      - Не ругайте меня, пожалуйста.
      От тихих слов ее, видно, не только мое дрогнуло сердце. Петя вздохнул и сказал неожиданно мягко, с усмешкой:
      - Ладно, не будем тебя ругать.
      Господи, как же она постарела, наша мать! Высохла, согнулась. А какая была... И ростом, и статью. А характер... Куда что делось. Человек я - тоже немолодой. Повернулся, ушел в настывшую горницу, сел за стол, пустой и непривычно просторный, стал глядеть в окошко.
      Вот она, жизнь. Вроде и не больно короткая, а все равно на один огляд.