На распутье

Екимов Борис
На распутье

      Борис Екимов
      На распутье
      Думаю, многим памятен кремлевский "пир победителей" в конце 1993-го, после выборов в Думу. Назначали его загодя, в твердой уверенности, что победу одержит и обретет большинство "Выбор России" и те, кто рядом. Все шло по-намеченному: дармовое шампанское, музыка, сияющий светом зал. Не хватало только результатов выборов. Их ждали с минуты на минуту. И наконец объявили. Победили, как оказалось, не те.
      Тогда и произнес в негодованье ли, в неудоменье один из участников пира:
      - Россия... Ты одурела!
      Сказано это было на весь мир. И долгим эхом повторялось и повторяется во всех концах: "Россия одурела... Одурела..." Одурела - и весь сказ. Для одних это - радость, для других - боль, для третьих - просто отгадка. Что ж, не впервой такие слова, еще и довольно мягкие.
      Россия велика и поныне: тысячи и тысячи верст из конца в конец - путь долгий, тем более если мерить его дорогами полевыми, от селенья к селенью.
      Мой путь - короче: он - в родных краях. Но это - тоже великая Россия, нынче - край ее.
      В Волгограде, в палящей июньской жаре, в бегах да в делах, захотелось пить. Подошел к одному киоску, к другому: бутылку бы минеральной "Волгоградской", "Ергенинской" или какой другой. Нашлась лишь вода австрийская, в пластмассовой бутылке. Спасибо ей, утолила жажду. Но когда пил, среди городской жары, раскаленного камня и асфальта, вдруг вспомнил о наших родниках в Задонье: Калинов-колодец, Фомин-колодец, родник у кургана Хорошего, у Маяка, на Мордвинкином поле... Немало их - ключей, родников, колодцев. Но было больше.
      Такое вот вспомнилось в жарком городе, когда пил я австрийскую воду. И тогда решил: надо ехать к Белому ключу.
      В Калаче-на-Дону, в моем городке районном, в редакции тамошней газеты, сговариваясь о поездке, встретил знакомого. Тот поведал мне радостно, что здесь уже целую неделю гостит американский миллиардер. Визит его - деловой: объезжает калачевские земли, осматривает, а потом пришлет группу специалистов.
      - Цель? - спросил я.
      - Составить план, по которому мы должны выйти из нынешнего развала в сельском хозяйстве, - ответили мне.
      - Дай Бог, дай Бог...
      А что еще сказать? Бизнес-планы да бизнес-проекты, желательно с привлечением иностранного капитала. Протоколы о намерениях... Умные разговоры под русскую водочку или без оной. Сколько их...
      Назавтра была дорога, довольно тяжкая. Асфальтом, а потом дорогой полевою выбрались к Осиновскому стану. Когда-то был хутор Осиновский, потом разошелся. Разобрали часовню, в которой молились, школу, в которой учились. Но бывшую школу привезли сюда, сладили из нее помещение для жилья механизаторов. Назывался - Осиновский полевой стан. Рядом ток. Потом и полевой стан забросили, выломав окна, полы и двери.
      Но нынче подъехали мы, а полевой стан - живой. Навешены новые двери, еще не крашенные. Окна - целые. Под крышей, в комнатах, - застеленные кровати. А людей не видать. Живого человека наконец углядели в стороне, он полол мотыгою заросшую арбузную бахчу.
      Тимофей Константинович Пономарев, семидесяти лет от роду. Росту, стати, сложению его можно позавидовать и теперь. Могучий уродился казак на хуторе Тепленький в 1924 году. В свою пору он отвоевал с 1942-го по 1945-й. А потом жил и работал на хуторе Осиновском шофером, трактористом, бригадиром тракторно-полеводческой бригады. Хутора уже нет, но осталась просторная усадьба Пономаревых: задичавший сад, колодец, остатки фундамента.
      Тимофей Константинович в 1984 году ушел на пенсию и перебрался в райцентр. Одолели приезжие: чеченцы, иные кавказцы. У них законы другие: скот пасем на хлебах, темная ночь год кормит. А непривычному к таким порядкам бригадиру на непрестанные укоры его ответ ясный: "Договоришься... Научим жить".
      Пономарев вышел на пенсию и уехал, как и другие его земляки. Хутор остался во власти пришлых.
      Теперь - год 1995-й, кончается жаркий месяц июнь. День-другой - и начнется уборка хлебов. Но есть ли что убирать?
      Стоим, озираем округу. Она - просторная. С холма на многие версты видно. И лишь три малых лоскута бронзовеющих пшеничных полей. Справа - поле Пономаревых, прямо, за балкой, - поле Карасевича, поле Каледина. Вот и все.
      Пономарев и бывший агроном отделения на память знают окрестные поля, называя их: "370... 120... 112... 136..." Это было когда-то: 370 гектаров да 136 гектаров пшеницы ли, ячменя. А теперь все брошено: не пахано и не сеяно. Вон там огромное, на 500 гектаров, поле Таловое, одно из самых лучших полей округи - каштановые почвы. Только что были на нем, букеты собирали: ромашка, осот, молочай - весь ботанический атлас. Только хлебного колоса нет.
      - Раньше здесь на току семь полотен хлеба насыпали, - вспоминает Пономарев.
      Семь полотен - это семь хлебных "бунтов" на семи подготовленных площадках. Так было когда-то.
      В 1984 году Тимофей Константинович переехал с семьей в районный центр, а вернулся сюда, когда начали давать землю. В ту пору его сыновья - Анатолий и Владимир Тимофеевичи, - оба механики по сельхозмашинам, работали в райцентре. Но начались перемены, нелады с зарплатой, неуверенность в дне завтрашнем. Решили взять землю на родине, возле хутора Осиновский. Теперь хозяйствуют. Семьи - в райцентре, в Калаче. А работа здесь. Здесь 300 гектаров земли, а теперь еще 100 прибавили. С нынешней весны выпросили у "Голубинского" бывшего совхоза, ныне коллективного хозяйства - вот этот полевой стан, хозяйству уже ненужный и разбитый. С ранней весны Тимофей Константинович, хозяйничая топором да пилой, новые двери навесил, настелил полы - словом, навел порядок. Теперь здесь можно жить, трудясь на своей земле.
      - Как живем и работаем... - отвечает на мой вопрос Пономарев-старший. Особо нечем хвалиться. Один у нас трактор ДТ. А как в семье одно дите - не дите, так и один трактор - не трактор. В две смены на нем работаем. Передых ему - лишь в обед. Тогда я рукава засучаю, смазку ему, кое-чего подтяну, подделаю. И снова в борозду. Кричи, а нужен другой трактор. Но где его взять? Комбайн один на пятерых хозяев. Культиватор - чужой. Хромаем на обе ноги. Как не хромать, если со всех сторон за зебры ухватили и душат. Спасибо, у сынов жены терпеливые, своими зарплатами их держат. А то бы вовсе конец. Землю получили запущенную, сплошной осот. Два года ее чистили. Нынче думали хороший урожай озимки взять. Посеяли числа двадцатого, в августе. И через день дождь пошел. Духом воспряли. А теперь вот такая сушь стоит .
      Добавлю к рассказу Тимофея Константиновича, что "озимка" его в краях голубинских, по словам специалистов, самая лучшая. И хоть долгая жара ее "подсушила", но по 15 центнеров с гектара должна дать.
      Но и нынче Пономаревы не разбогатеют, даже если вовремя уберут свои 200 гектаров озимой пшеницы. Долго они думали, но заключили контракт с корпорацией, взяли кредит и купили комбайн. Иначе вся их пшеница могла остаться неубранной.
      - От земли не станешь богатый, а будешь горбатый, - говорит Пономарев. Работаем все. Внуки уже помогают, за рулем, за штурвалом. Но богатства не видно. И все здесь такие хозяева, тутошние фермеры.
      Беседуем с Тимофеем Константиновичем, а внизу, под бугром, в зелени балки, льется сияющая под солнцем струя Белого ключа. Прежде ключ был обделан камнем. Сейчас торчит железная труба, льется вода. Вкус у нее - особенный. Говорят, что она - серебряная, целебная. Пьешь - не напьешься.
      Вспомнил другие ключи, которых теперь уже нет. Тут нет загадок. Земля смыкает уста, еще вчера цедившие влагу, чувствуя, что эта вода уже не нужна пастуху, косарю, пахарю, просто путнику. В Задонье их все меньше и меньше.
      Но еще остались у земли работники. Вот он, передо мной. Рослый, большерукий, в замасленном картузе и такой же спецовке. Четыре года отвоевал, а все остальное время на земле работал. Ему семьдесят лет. Чего ему надо? Богатства великого? Он точно знает, что его не будет. Сейчас вот мотыгою арбузы пропалывает. Завтра - горячая пора уборки. Он и помрет когда-нибудь здесь, ткнувшись головой в пашню или жнивье. И не надо гадать, почему этот семидесятилетний ветеран, пенсионер не сидит в райцентре на скамеечке, в карты не играет, водочку не пьет, не ходит по начальственным кабинетам, выбивая себе "ветеранские льготы".
      И если бы государство поступало по-доброму, с далеким заглядом, с мудрым экономическим расчетом, обеспечив кредитом для покупки техники ту же семью Пономаревых, то они бы и 1000 гектаров потянули. Конечно, кредит не под 213 процентов и не на два-три года, а на пятьдесят, на сто лет. Под залог ли земли, по-иному ли. Придумывать тут не надо, существует мировой опыт, в том числе и наш, российский, например времен Столыпина.
      Но у нас, сверху и снизу, какая-то надежда на чудо. Вот американский миллиардер в Калач-на-Дону приехал. Как много нынче надежд на американских миллиардеров! Есть ли время о Пономаревых думать, помочь им? Да и запросы у Пономаревых не масштабные. Разуверившись в помощи значительной, просят они три сотки земли возле Осиновского полевого стана. Здесь их техника, здесь их жилье. Два года лежит разобранный склад-ангар. Негде его поставить. Но земля принадлежит коллективному хозяйству. "Дашь им клочок - они потом все оттяпают, - боится правление. - Отказать!" Склад поставить негде, а значит, некуда зерно ссыпать. Кто поможет? Государственные мужи заняты великим: референдумы, выборы, новые партии, блоки, кремлевские свары и ко всему еще и война. До пахарей ли...
      - В фермерство в первые годы пошли многие лучшие люди села, можно сказать, элита, - поделился как-то со мной своими выводами опытный сельский руководитель, прошедший школу председателя колхоза. - Пошли агрономы, инженеры, экономисты, которым надоели плохая работа, вранье, показуха. Они поверили государству, которое их обмануло.
      Не только инженеры и агрономы, добавлю я, но и часть лучших механизаторов - таких, как Пономарев. И свои двести ли, триста ли гектаров земли они бы всегда обработали, с доброй помощью в начале пути.
      Во времена прежние, когда в крестьянской России делились семьи, отец сыну не только клочок земли давал, но и тягло, инвентарь, семена. Чтобы не по миру сынок пошел, а сразу в работу. Нынче - иное. На словах высокая власть ратовала за фермерство: "Наше будущее! Наш завтрашний день!" А что кроме слов? Лишь обман за обманом.
      Они ведь не только хотят, они умеют на земле работать. Пономарев, Дубовов, Каледин. Они не чета тем "фермерам" - лодырям и пьяницам, которые землю брали, чтобы... бурьян разводить гуще, чем в совхозе. Вот они, их поля, по колено в осоте. Хлебных же полей, повторю, лишь четыре: Пономаревых, Каледина, Карасевича да совсем малое - Дубовова. Четыре клочка, словно четыре родника в жаркой пустыне.
      Нет, не приезду американского миллиардера надо радоваться, а тому, что живет и работает возле Белого ключа русский пахарь Тимофей Константинович Пономарев с сыновьями и внуками. Дай ему Бог здоровья и долгих лет. Без него пересохнет тот невеликий ручеек, который течет год от года.
      * * *
      Было время, когда здесь, возле хутора Большой Набатов, на донских берегах, в летнюю пору - не протолкнуться: машина - возле машины, палатка - возле палатки. Отдохнуть, покупаться в Дону, рыбки отведать, арбузов и прочих овощей да фруктов съезжались москвичи и ленинградцы, волгоградцы и ростовчане, украинские шахтеры и тюменские нефтяники. Нынче же - тишина и безлюдье. Лишь наша машина ночевала на донском берегу.
      Тихое утро. Поднимаюсь на высокий прибрежный курган. С него далеко видать. Для подмоги - бинокль. Предо мною в ложбине, в устье речки с милым названием Голубая, лежит хутор. Вокруг него - курчавая зелень займищного леса, зеленые поляны, луга.
      Хутор дремлет в утренней тишине. В огородах кое-где копошатся люди. Старый Вьючнов поливает из шланга картошку. Огород у него просторный. А годы немалые - за восемьдесят. Вижу, как по пустынной улице идет от дома бригадир, направляясь к машинному двору. Хотя "машинный двор" понятие для этого хутора условное. На выгоне грудится техника, ломаная и гожая. Там же - цистерна для топлива. Пустая. Может, лишь на донышке - неприкосновенный запас, "для крайнего случая". Там же крохотная, полуразваленная мастерская - кузня, как их раньше называли.
      Время - месяц июль, позднее погожее утро. Хлеба поспели: бронзовеет пшеница, серебрится ячмень. С горы все поля видны: набатовские, евлампиевские. Тишина и покой. Зелень, желтизна поспевших хлебов, синева тихого Дона.
      На хлебных полях, у колхозной скотины, возле кузни - никого. Бригадир, один-одинешенек, сидит, ждет.
      Вчера мы с ним долго разговаривали. Он - здешний, хуторской. Считай, всю жизнь прожил в Большом Набатове. Тракторист, комбайнер, теперь - бригадир.
      - Как жить... Как работать... - вздыхал он. - У нас один комбайн. Начал сегодня молотить, комбайн сломался. Чиним. А чем ремонтировать? За два года ни одной запчасти не получили. А теперь и вовсе: за долги электричество в машинно-тракторной мастерской, на центральной усадьбе, отключили. Пора уборки.
      Во время нашего разговора вдали поднялся столб дорожной пыли. Это гусеничный трактор катил, с культиватором.
      - С поля? - спросил я. - Солнце вон где. Пять часов времени, еще работать и работать.
      - Наработались, - ответил мне бригадир. - Вон и другой работник пылит. В четвертом часу выехали.
      - Рано, - сказал я. - По холодку.
      - В четвертом часу дня, - уточнил бригадир, - еле выгнал их. Уже наработались. А сколько наработали? Спросите их. Сейчас подкатят "орлы".
      Подкатили и вправду "орлы" - молодые ребята.
      - Чего приехали? - спросил их бригадир.
      - Шестой час. Конец рабочего дня.
      - Да он у вас и не начинался, рабочий день.
      - Мы ремонтировались.
      - Ну так и работали бы. Чего ездили зря?
      - Конец рабочего дня. Надо, сам поезжай... А мы...
      Пошли речи известные.
      За два дня двумя тракторами "орлы" прокультивировали 37 гектаров паров. Норма же на смену одной машиной - 40 гектаров.
      - Как работать, как жить... - сокрушался бригадир. - Ведь мы же от результатов работы и получать будем. А что получать? Завтра не пущу их на поле. Пусть стоят. Тракторы будут целей и горючее, чем такая работа.
      Это было вчера. Нынче - воскресный день. Пора уборки. В полях - ни души.
      В этом коллективном хозяйстве с января по день нынешний, июльский, работникам платили один раз по 30 тысяч рублей, к празднику. И - все. В прошлом, 1994 году осенью расплачивались овцами да коровами. Денег не было. Одни долги.
      В начале года договорились платить каждой бригаде по результатам сделанного. Собрал урожай - получи 10 процентов от него. Вырастил скот получи 10 процентов от привеса и от полученных телят.
      Плохо ли, хорошо, но что-то посеяли. Теперь пришла пора убирать урожай. Жаркое лето. Плохие хлеба, но поспели они, и других не будет. Девять часов утра, а в поле - тишь. Но я привык мерить все старыми мерками: хлеб поспел, дни жаркие, ни ячмень, ни пшеница долго стоять не будут, осыпятся. Какие тут могут быть воскресенья!
      Потом, во второй половине дня, я возвращался в Калач. Пятьдесят километров пути. Ни одного комбайна не увидел. Ни одна машина с хлебом мне не встретилась. Поистине глухая пора уборки.
      По дороге попадались лишь легковушки. Это селяне возвращались с райцентровского базара. Кто-то продавал там мясо, кто-то - творог, сметану, яйца. Жить-то надо. Повторю: за шесть месяцев лишь единожды получили они по 30 тысяч рублей.
      * * *
      На хутор Павловский, в Алексеевский район, к давнему знакомцу Николаю Милованову нынче прибыл я ко двору вместе с сеном. Но если в прошлом году я с радостью помогал ставить скирд ли, стог, то теперь за вилы браться не хотелось. То ли сено, то ли дрова? Будылья осота чуть ли не в руку толщиной, седые головки пуха-семян. Поднимешь навильник, по ветру - туман. Летит пух.
      - Такое сено лишь козам класть, - говорит Николай. - Чего-то обгрызут, остальное - в печь. Тем более что угля на топку второй год не покупаем, денег нет. Двести тысяч рублей с лишним за тонну просят. Мне нужно на зиму три тонны. Значит, шестьсот тысяч. Это как раз столько, сколько я заработал за два года: девяносто четвертый и девяносто пятый. Но денег этих я не видел, лишь обещают отдать. Вот и приходится топить, как в старые годы, кизяками.
      Итак, два года здесь не платят зарплату, записывая ее на бумажках в колхозной бухгалтерии. Порой в счет этой "зарплаты" дают постное масло или килограмм-другой колбасы (в колхозе пустили свой колбасный цех).
      Денег в колхозной кассе давным-давно нет. А когда они и появляются, то идут на нужды первоочередные: горючее для техники, запчасти. Но всего этого внатяг. И потому хорошо, если треть колхозной пашни кое-как, но обрабатывается. На остальной - не первый уже год растет всякий бурьян. К зиме - кормов нет. Покупать не на что. Придется, видимо, свиноферму закрыть. Того же колхоза когда-то огромный свинокомплекс в соседнем хуторе уже закрыт, помещения и оборудование растаскиваются. Остаются коровы и молодняк. Для них кое-какие корма на зиму запасают. Но жить они будут явно впроголодь.
      Грядущая бескормица для скота - беда не только этого колхоза. Во всей округе и во всей области поголовье крупного рогатого скота и нынче значительно уменьшится. Нет кормов. И если прежде, при засухе, везли солому не только из Ставрополья и Краснодара, но даже из Прибалтики, то нынче помощи ждать неоткуда. Крупный рогатый скот, коров, маточное поголовье, будут вырезать. В сентябре - октябре сдать скот на мясокомбинат будет очень трудно. И потому уже сейчас, загодя, дальновидные хозяева начнут забой.
      Такая вот жизнь. Не больно укладывается она в привычные понятия: два года зарплату не выдают людям, а ведь зарплата не та, что у шахтеров, нефтяников, железнодорожников. За два года лишь 800 тысяч "набежало" у свинаря Милованова. Не отдают их. А это значит, что работал и работает он бесплатно, как и другие здешние колхозники.
      На хуторе Павловский живут не только колхозники, но и фермеры. Два ли, три года назад, когда фермерство лишь начиналось, прикидывали мы с председателем здешнего колхоза: кто может работать самостоятельно? Таких было немного. Братья Березневы, Иванов с товарищами. Прошло время. И оказалось, что даже они не смогли. Почти все снова вернулись в нищий колхоз... Не от хорошей жизни!
      * * *
      Название села - Громославка. Но особо громкой славы оно не обрело. Лишь в последние годы приходилось слышать: "...в Громославке колхоз разошелся", "...в Громославке весь скот перерезали...".
      И вот она, Громославка Октябрьского района. Обычное наше степное селение: в низине, над речкой, в зелени садов. На самом въезде - пекарня и запах свежего хлеба, людская толчея. Тут же, под одной крышей, - хлебный магазин. Подъезжают, подходят. Не "четвертушками" да "половинками" берут, а две, три, четыре буханки. Как и обычно на селе.
      Слава Богу, хлеб есть. Хотя пекарня и магазин при ней уже не колхозные, а частные. Три года, как нет колхоза в Громославке.
      Но жизнь продолжается. В школьном дворе ребячий галдеж - последние дни учебы. На улице, возле магазинов и помещения сельской администрации - тоже народ. Утренние заботы.
      А поодаль стоит двухэтажное здание бывшего правления колхоза. Возле него пусто. Лишь забытый стенд с заголовком: "Колхоз "Дружба" в 12-й пятилетке".
      В 1929 году был создан колхоз "Дружба". В 1989 году он отпраздновал свое шестидесятилетие. Работали в колхозе около 500 человек. Пахали землю, сеяли хлеб. Овец было 12 тысяч голов, крупного рогатого скота - до трех тысяч, свиноферма, птицеферма - все как положено. Урожаи, надои, привесы были средние. Но вот вопрос, который задал мне П. И. Дубровченко, бывший чабан, скотник, учетчик, колхозник с 1953 года:
      - Откуда возьмет страна то мясо, молоко, шерсть, которое давал наш колхоз? Из-за границы?
      Вопрос резонный. Потому что овец в Громославке практически не осталось. А было, напомню, 12 тысяч. Свиноферма, птицеферма, молочнотоварная ферма - все ушло, ничего нет.
      На выезде из Громославки, возле дороги, - остатки одной из кошар, где размещались овцы. Капитальную кошару кирпичной кладки поделили бывшие колхозники на погонные метры и развезли по домам.
      Вот один из новых хозяев долбит ломом, разбивая свой кусок стены, - три или пять метров кладки ему досталось. Разбивает, разбивает по кирпичику, кидает в кузов грузовика, говорит: "Дома сгодится. Не пропадать же добру". Шиферную крышу тоже поделили. Но больше, говорят, побили.
      Собеседник мой - шофер, механизатор, тоже бывший колхозник:
      - Разошлись... Да не разошлись, разогнали нас. Приехало начальство из района, говорит: расходитесь, колхозной кассы больше не будет, живите сами. Вот мы и разошлись. Говорят, сбивайтесь кучками. Нас сбилось двенадцать человек, земли около девятисот гектаров. Но при дележе имущества техники нам, считай, не досталось. Нечем землю обрабатывать. Ходим, у людей просим: "Дай вспахать..." Ждем, пока они свое посеют, потом нам дадут. А сроки прошли, сорняк поднялся, все забил. За два года мы ничего не заработали и разбежались. Сейчас у меня паи лишь жены, сестры, матери. Семьдесят пять гектаров. Долгов шесть с половиной миллионов рублей. Брал кредиты на горючее и запчасти. Плачу проценты, а зерно, будет или не будет, - лишь летом девяносто шестого года. Сейчас у меня пары. О чем говорить, чего с колхозом сравнивать? Я - хозяин? Чего хозяин? Долгов или трех метров кирпичной стены, которую я колупаю? А ведь строили... И была тут животина. А начали дележ - передохла, разворовали, ничего не осталось.
      Колхоз "Дружба" разваливался по сценарию, для тех лет обычному. Действие первое: из колхоза выходит какой-нибудь главный специалист, но не один, а с группой лучших механизаторов. В 1990 году ушел из "Дружбы" экономист В. М. Комлев, с ним семь механизаторов. Земля есть, техника есть. И нет колхозной обузы - "социалки" (школа, медпункт, детские ясли, водопровод и т. д.), которая забирает уйму денег, нет животноводства, которое убыточно, нет кучи управленцев, нет лодырей и пьяниц. И потому "выходцы" в первый же год если не "Жигули" да "Волги" покупают, то явно выделяются своими доходами. На хуторе ли, в селе - все это как на ладони. На следующий год, вдохновленная их примером, уходит из колхоза новая группа людей, притом не худших. Так было и в "Дружбе". В 1991 году второй волной ушли шоферы, механизаторы . И колхозу пришел конец.
      - Лично мы стали жить лучше, - говорит молодая женщина, жена механизатора. - И другие тоже. Люди машины купили. Но пенсионерам, конечно, хуже. И всему селу хуже стало. Были все вместе, а теперь каждый за себя. Друг у друга воруют.. .
      Еще один собеседник, тоже механизатор с солидным стажем:
      - Работать сейчас мне намного легче. Даже сравнить нельзя. Нас четверо, обрабатываем девятьсот гектаров земли, техники хватает, купили в свое время комбайн, "Беларусь". В долги не лезем и о завтрашнем дне думаем, наперед запасаем горючее, запчасти. Если бы с нами нормально рассчитывались за хлеб, то жаловаться грех.
      В ночь перед моим приездом украли изгородь из металлической сетки - возле мастерских по ремонту техники. Не метр, не десять, а добрые сотни метров сняли и увезли. В мастерской разломали "пускатель" точила в эту же ночь.
      - Хозяина не стало в селе, - говорит один. - Делим, ломаем, разваливаем все подряд.
      - Сколько труда, сколько лет! - сетует другой. - А теперь тащат, ломают. Да хоть бы на дело, а то - на пропой. Украл - пропил, украл - пропил...
      Неподалеку от разломанной кошары - огромный комплекс молочнотоварной фермы с капитальными помещениями, с выгульными базами, родильным отделением, кормоцехом. Бывший комплекс. Теперь здесь не коровий мык, а воробьиное чириканье да великий разор. Вынутые двери и рамы, разобранные и рухнувшие крыши, выломанные стены, пустые силосные траншеи. Пронесся здесь смерч разорения.
      Откуда же возьмет страна мясо и молоко, повторю я тот же вопрос, если нет теперь в Громославке 12 тысяч овец, 3 тысяч крупного рогатого скота, тысячи свиней? И за год-два все это не восстановишь. Потому что разгром продолжается.
      Колхоз был один - "Дружба". Потом поделились сначала на 11 "колхозов", а сейчас их - 110. Это - дело естественное. Сверху приказов нет. Хочу - работаю с Иваном, а хочу - с Петром. А поругаюсь - сам буду хозяйствовать, а может, разорюсь.
      "Двадцать человек в селе будут жить хорошо, а остальные - горе мыкать", такой я услышал прогноз.
      - Кто нахапал, тому хорошо! А нам с бабкой куда?! - гневно вопрошал пенсионер. - Я в колхозе жизнь отработал, колхоз мне помогал. А нынче кто мне поможет?
      О чем еще поведать? О детском садике, в котором прогнили полы, не работает водопровод? О висячем мостике, по которому дети ходили в школу и который сломался, а теперь некому его починить?
      Зачем собирать горькое... Зачем об этом писать, зачем тревожить чужую боль?..
      Потому что боль эта - общая, как и забота.
      Великая крестьянская Россия двинулась в новый поход. И если в 1929 и 1930 годах повели или погнали ее в коллективизацию не ведавшие сомнений "двадцатипятитысячники", то теперь и вести некому - спасайтесь сами.
      Но почему новая жизнь должна начинаться с "красного петуха"? С закрытой пекарни, с разгромленного детского садика, с растащенной столярной мастерской, спаленного склада запчастей, с зияющих черными глазницами клуба, медпункта? Почему нужно по кирпичику растаскивать молочнотоварную ферму, кошару?
      Неужели не больно? Ведь не помещичье - свое. Не заморский дядя подарил, а от скудного трудодня отделяли, сбивая копейку к копейке. Не в год и не в два, за десятилетия, но построили клуб, медпункт, детский сад; теплые кошары да фермы, где не течет и не дует; вместо прокопченной кузни - ремонтные мастерские со станками, кран-балкой; купили автобус, чтобы ребят в школу не в тракторной тележке возить; радовались новой пекарне, кондитерскому цеху, парикмахерской, где можно кудри завить, и собственной "швейной"; водопровод вели, газ... Своими руками и для себя, чтобы жить и работать "как люди".
      А теперь своими руками разрушить, потому что пришла новая жизнь. Но пришла ли она?
      "Не суди в три дни, а суди в три года", - говорят у нас старые люди. Пять лет назад были обнародованы первые правительственные указы и постановления о реорганизации сельского хозяйства, от колхозно-совхозного - к частному, к фермерскому, как назвали его, это название прижилось. Первые указы - и первые смельчаки, уходящие в новую жизнь. Братья Епифановы, братья Гришины, братья Двужиловы... Все они - воистину двужильные. Приходилось им очень несладко: лбом прошибали стену, которая мощней Берлинской и даже Великой Китайской. Старую привычную жизнь прошибали, спаянную воедино от хутора Мартыновского до кабинетов Москвы. "Какие-то они... - говорил мне глава районной администрации. - Больные, что ли... Чуть что, они аж трясутся и на губах - пена". А как не запениться... Осень 1991 года. Двужиловы вырастили хороший подсолнух, а убирать его нечем. Своего комбайна нет. В колхозах окрестных не дают, да еще и смеются: "Вы же - хозяева..." В райцентре и области лишь пожимают плечами. Весь урожай погиб. Тут не запенишься, тут с ума сойдешь.
      Но все это теперь позади. Двенадцать тысяч фермеров было в нашей области на январь 1995-го, 1 млн. гектаров земли, пятая ли, шестая часть всей площади. Это, конечно, впечатляет. Но... На каждого фермера приходится 0,5 трактора, 0,5 автомобиля, 0,2 комбайна, одна корова, одна свинья. Урожайность у фермеров в среднем ниже, чем в колхозах. А главное, по подсчетам специалистов и по жизненной практике, для того чтобы заниматься зерном в наших краях (а фермеры наши пока занимаются только зерном), нужно иметь в хозяйстве не менее 400 гектаров земли. На январь 1995 года лишь 318 хозяев из 12 тысяч имели надел свыше 300 гектаров.
      Появление свободных от колхоза крестьян - это несомненный факт. Вот он, Ляпин из села Мариновка, живет без колхоза пятый год. Не помер и даже не похудел. Такие Ляпины ли, Двужиловы, Вьюнниковы есть почти на каждом хуторе. Но появление новых Ляпиных сейчас практически невозможно. Во-первых, потому, что первопроходцы выходили в начале 90-х, когда у нас в области, не дожидаясь законов общероссийских, власти силой отняли у колхозов 10 процентов земель и отдали их новым хозяевам. Каждый получал от 100 до 400 гектаров, на семью даже больше. Потом появился указ о "справедливом" дележе. Поделили. Теперь земли нет. Возможны лишь хитрости, просьбы и прочее. Просит Пономарев 0,03 га, чтобы амбар поставить. Колхоз дружно который уже год отвечает: "Накось выкуси".
      Договорился было В. И. Штепо взять у пенсионеров в Тихоновке их земельные паи. Штепо - лучший хозяин в районе, земля была бы в надежных руках. Но как только об этом прослышало руководство колхоза, приняли энергичные меры: пенсионеры дружно отказались от своих обещаний.
      Значит, первое - земли нет. Причина вторая: первые выходцы получали от колхоза имущественный пай в виде тракторов ли, комбайнов, плугов, сеялок, семян, а от государства - денежный кредит на льготных условиях, чтобы докупить необходимую технику и обустроиться. Правительственное постановление от 25.09.1993 года льготные кредиты отменило. А теперь их и вовсе нет. С имущественными паями - тоже проблема. Сам председатель облагропрома во всеуслышание заявил: "Паев нет". Великая подмога хранителям колхозного добра! И вот уже отвечает председатель колхоза выходцу, просящему свои паи: "Забирай кровати со склада, там их пятьсот". - "Мне бы трактор, пахать надо". "Трактор не дам. Бери кровати и портреты членов Политбюро, целых три комплекта. Ха-ха-ха-ха!"
      Нет земли, нет денег, а третье - уже названный живой пример. Если на хуторе Павловский братья Березневы и другие вернулись из фермерства в колхоз, который два года зарплату не выдает, значит, не больно сладко и на воле.
      Земля. Вопрос первостепенный. Где земля? В чьих она оказалась руках? У нас будто и много земли, но скажи сейчас хорошему колхозному механизатору, который работает, но год зарплаты не видит: "Чего ты ждешь? Берись сам хозяйствовать. Выходи из колхоза". - "С чем? - спросит он. - Земли-то нет. Пай в шестнадцать гектаров? А надо в десять, в двадцать раз больше".