Тетка Дуня уходит и приходит, шлепая калошами. Речи все те же:
      - Не приезжали? Вот так никому мы не нужны. Огород сохнет, травой зарастает... Чего вырастет?
      - Вроде воду качали... - заступается Миколавна. - Толклись там.
      - Вот то-то и оно, что толклись... Чужое, оно чужое и есть... Капусту червяк поел, морковку трава забила.
      День ото дня вечерние речи горше и откровеннее:
      - Глядела я... Полы моет. Лужей нальет. Журчит вода под плинтуса. И чего это будет? Погниет все.
      - Машина эта... То заедет, то выедет - всякий день. Скрип да скрип ворота, скрип да скрип. А потом - оторвутся. Будем со всем белым светом жить: все собаки - наши, все кошки, все алкаши, какие по улицам бродят, все цыгане... Отбейся тогда от них.
      - Желудок у тебя слабый, больной. А они в тебя - котлеты да котлеты, котлеты да котлеты... Это до поры.
      И самое главное - про огород:
      - Не хотела тебя расстраивать, а душа не терпит. Какое богатство, а все - в распыл. Картошка еле дышит, лишь взошла, а желтая, вощаная. На помидорах и цвету нет. Огурцы вылезли и стоят. А люди уже на базар несут, и цены хорошие. А тебе на погляд нету, еще и покупать придется, от пенсии копеечку отрывать. Да-да! Зато травы, бурьянов развели темный лес. Волков водить. Потому что ты молчишь, а они - бессовестные...
      - Я подсказывала, - оправдывается Миколавна. - Они рукой машут.
      - Потому что бессовестные... Такое поместье испоганили, такое богатство... Скрозь пальцы течет...
      Вечерние песни, они не нынче, так завтра свое берут: "Не хотела тебя расстраивать, но как промолчать... Ты сама потом будешь упрекать".
      В середине лета помогальщики ли, наследники от огорода были отставлены напрочь. К Миколавне они стали ездить реже, в огород - ни ногой. Хозяйничала там тетка Дуня. И теперь калоши ее шлепали к соседскому двору в час вовсе ранний. Шлеп-шлеп-шлеп - мимо Миколавны, прямиком в огород. А тот огород лишь доброму трактору под силу.
      Тетка Дуня же словно век земли не видала:
      - Поздней капусты посажу...
      - Помидоры семечками... - взахлеб спрашивала ли, извещала она Миколавну.
      - Сажай. Меньше мыкаться будешь.
      - Сажай. Может, прищемишь хвост.
      Тетку Дуню торопило время - месяц июль и словно молодой азарт поджигал: наверстать упущенное.
      На пустой земле уже поднялась, крепко укоренясь, сочная лебеда, жиловатая конопля - хоть прячься там. Тетка Дуня дергала траву руками с корнем, отвоевывая за пядью пядь.
      - Баклажанов... На зиму закрутить.
      - Картошки... Она успеет...
      А нынешнее лето - сухое, знойное. Термометры день ото дня стараются: тридцать четыре да тридцать пять. Это - в тени. На солнце и вовсе пекло.Тетке Дуне и жара не помеха. Шлеп да шлеп калошами. За неделю она вовсе высохла, почернела и сделалась словно галка.
      Дети стали ругаться:
      - Тебе это надо? Годы свои хоть считаешь?
      - Земля-то гуляет, - вначале оправдывалась она. - Помаленьку копаюсь. Что мне, перину мять? - А потом на приступ пошла: - Жалельщики! Сами зимой летите три раза на дню: "Ой, мама, томату дай... Ой, мама, у тебя огурцы расхорошие". Дай да дай.
      Дети от нее отступились, а Миколавна ругается:
      - Милосердия называется... Огородница... Проскакала - и нет ее. Ни здравствуй, ни прощай.
      Миколавна ругается, колотит костылем по ведру - знак условный. Ведро громыхает и катится. А тетка Дуня - далеко, в конце огорода, не слышит ли, не хочет слышать.
      - Делучая... Вот не дам воды, будет знать, - пугает Миколавна.
      С водой в соседском дворе беда. Старинный качок еле чвиркает, добывая за каплей каплю. У всех теперь электронасосы "Камы" да "Агидели", шланги да трубы змеятся по огородам. Нажал кнопку - и бьет струя.
      Тетка Дуня ведрами поливает. Утром, когда еще в силах, таскает по два ведра, вечером одно еле волокет. Все же семьдесят лет - это возраст. Тем более - такая жара.
      Вечерние посиделки в соседском дворе теперь короче.
      Миколавна, как и прежде, рассказывает о жизни далекой, из телефильма:
      - Она к нему имеет симпатию, а он - женатый, детный...
      Тетка Дуня дремлет под мерную речь, порою всхрапывает, сразу просыпаясь. А въяве не чужие страсти ее тревожат, а свое, огородное. И она вставляет невпопад:
      - Новая напасть: зеленый червяк на капусте. Лист - как кружево.
      Миколавна смолкает, ей нужно время, чтобы перебраться из жизни киношной в свою.
      - Тертым табаком попытай, - советует она и продолжает прежний рассказ: - Он - детный, у ней - никого нет, а молодая, в соку...
      Тетка Дуня снова задремывает, голова ее беспомощно валится на грудь.
      - Спи иди... - говорит ей в конце концов Миколавна.
      - Пойду, - соглашается тетка Дуня. - Так ныне заморилась, так заморилась...
      - Заморилась она. Дур напал. В дощеку высохла, а жадаешь. Все тебе мало. Значит, здоровье хорошее. По такой жаре...
      - Какое здоровье... Ныне полола. И враз в глазах - темная ночь, и все цветками пошло: красный, зеленый... Плывут и плывут. Белого света не вижу. На карачках к бане подлезла, в тенек, там отдыхалась, в память вошла. Так, видно, и помирают, - раздумчиво сказала она.
      Миколавна поверила, укорять не стала. Мысли ее разом ушли в годы давние:
      - Мы с мамочкой, бывало, на хуторе... Работаем, работаем. Огород большой, не сравнить. Работаем, работаем, а потом упадем под грушинку, в прохладу. Я падаю и по-мертвому сплю. Проснусь, а мамочки нет, она работает. И я - к ней. Девчонкой была...
      Забыты страсти телевизионные: мексиканская любовь, война в Чечне все в сторону. Рассказ о своем, о годах далеких, в которых - хутор Ерик, мамочка, большой огород. А при советской власти на хуторе сделали коммуну, забрали коров и раз в неделю давали детям молоко. Мамочка из него молочную кашу варила. Маленькая Миколавна любила такую кашу. Однажды спешила с молоком от фермы, споткнулась, упала, и крынка вдребезги. Долго плакала, потому что не будет молочной каши. И мамочка плакала, обещала: "Молочную козу заведем... Козу не возьмут в коммуну".
      Так далеко это все. Но так памятно и так горько.
      Потом тетка Дуня уходит. Миколавна долго сидит одна, что-то мурлычет, поет. Печально звучит ее голос в покойном вечереющем мире.
      А по утрам в густых зарослях вишен и слив поет садовая славка: журчит и журчит ее нехитрая песнь. Потом торопливо шлепают через улицу калоши. Это тетка Дуня спешит, по прозвищу Милосердия.
      - Миколавна, ты живая?
      Начинается день.