Глава восемнадцатая

Антонио Бернарделли, несмотря на всю свою усталость, никак не мог заснуть крепко. Очевидно, ему снился кошмар, он стонал и ворочался во сне.

Дэвид Холден встал, он был почти полностью раздет, за исключением чистых подштанников, которые ему одолжил святой отец; он направился к двери небольшой комнаты, которую им выделили на двоих с Бернарделли.

— Спи, Антонио, — сказал ему Дэвид, вложив в свои слова всю возможную уверенность и ободрение, и Бернарделли перевернулся на другой бок и затих.

Холден вернулся к кровати, взял одеяло и, закутавшись в него, взял свою «Беретту», последнюю пачку трофейных сигарет, трофейную зажигалку и вышел в небольшой коридор.

Он направился к крыльцу, чуть не потеряв по дороге одеяло, и вздрогнул от неожиданности, заметив одинокую фигуру; человек сидел на перилах крыльца и курил трубку. Холден потянулся за пистолетом, и лишь потом узнал в сидящем отца Карлоса.

— Доктор Холден. Вам тоже не спится?

— Ну-у…

— В прошлый раз, когда он приезжал сюда, было то же самое. Жестоко с моей стороны было поместить вас в одну и ту же комнату. Очевидно, во сне он не так уверен в себе, как когда бодрствует.

Отец Карлос напоминал Холдену персонаж из «Одинокого ковбоя», святого отца-миссионера, за исключением того, что отец Карлос был моложе. Он носил коричневую рясу и шапочку монахов-франсисканцев, как и тот старик-миссионер, и в голосе его звучало то же спокойствие, та же подкупающая искренность.

— Как вы можете жить здесь?

— Я не понимаю, сеньор.

— Как вы можете жить в этом мире, где всем правят Инносентио Эрнандес и Ортега да Васкес, они же решают судьбу всех и каждого? Они здесь властны над жизнью и смертью любого человека.

— Я каждый день имею дело с жизнью и смертью, но я имею дело и с жизнью после смерти. Я разговаривал с Эрнандесом. Он в большом страхе за свою бессмертную душу, как оно и должно быть. Он отказывается ходить на исповедь, но зато обеспечивает безопасность нашей церкви. Я не поддаюсь на его уловки, не сдаюсь. Он боится меня. И зря, я не хотел бы, чтобы меня боялись.

— Он будет убит.

— Убийство — это не ответ на все вопросы, доктор Холден.

Холден плотнее завернулся в одеяло, ночь была холодной, и сел на перила на противоположной стороне низенького крыльца. Он склонился к ступеням, положил пистолет на крыльцо у своих голых ног, затем закурил сигарету, положил пустую пачку и зажигалку на перила. Дым согревал легкие, вызывал знакомые ощущения.

— Каков же ответ, святой отец? Я уже давно бросил попытки решить этот вопрос самому. Я с нетерпением жду, когда вы просветите меня.

Отец Карлос рассмеялся.

— В таком случае, вы обратились не по адресу. Я стараюсь направлять людей, настолько, насколько мне это удается, со всем возможным смирением. Если бы у меня были ответы на все земные и небесные вопросы, я, видимо, занимал бы священный папский престол в Риме… — и он перекрестился, затем рассмеялся. — Если бы я полагал, что знаю все ответы, я, возможно, был бы Господом Богом, или Дьяволом, или и тем и другим. Но я не один, не второй и не третий. Я готов выслушать любого, будь он католик или нет, где угодно — или здесь, или там. — Он кивнул по направлению к маленькой церквушке, стоявшей ярдах в семидесяти пяти за домом. — Господь Бог не знает различий в вероисповеданиях, доктор Холден.

— А что, Господь Бог хочет, чтобы я позволил такой твари, как этот Эрнандес, и дальше разгуливать по белу свету?

— А кто сказал вам, что Господь Бог избрал вас орудием своего возмездия?

Холден так зашелся смехом, что чуть не подавился дымом от сигареты.

— Вы здраво рассуждаете, святой отец, у вас ясный ум.

— По-моему, у вас тоже, иначе вы, прежде всего, не стали бы задаваться такими вопросами, ведь так?

— В точку.

— Вот именно. Скажите мне, сеньор, вам стало бы легче на душе, если бы вы знали, что ваши враги убиты, мертвы?

— У меня очень много врагов, отец Карлос.

— Но если бы все они исчезли с лица земли… — он улыбнулся, его лицо было лишь очень смутно видно в тусклом свете луны и огня его трубки, — вы были бы счастливы?

— Был бы я счастлив, если бы погибли люди? Пожалуй, нет. Но и сейчас я несчастлив. У меня на родине люди, мужчины и женщины, честные и очень смелые, сражаются и погибают, но тем не менее война продолжается, и конца ей не видно. Эрнандес и Ортега де Васкес поставляют наркотики, продают их, а на эти деньги финансируют войну.

— Но что, доктор Холден, если убийство будет стоить вам вашей души, бессмертия вашей души?

Дэвид Холден затянулся сигаретой.

— Я не знаю. С трудом могу представить себе, чтобы это стоило мне больше, чем я уже заплатил.

— Я читал о вас в газетах и журналах. Ваши жена и сын, и обе ваши дочери погибли в начале той войны, которую вы сейчас ведете, так?

Внезапно Холден почувствовал сильный жар и почти полностью скинул с себя одеяло, теперь оно прикрывало лишь его ноги, на случай, если кто-нибудь из женщин, из двух монахинь, или девочка, еще не спит.

— Да, они погибли, — наконец еле слышным шепотом ответил Холден.

— Сможет ли убийство вернуть их вам?

— А сможет ли убийство предотвратить гибель других невинных людей, святой отец?

Отец Карлос засмеялся.

— Логично. Безукоризненная логика. Тем не менее мне вспоминается лозунг пацифистского движения шестидесятых годов. «Что, если правительства объявят войну, а воевать никто не придет?» Вот о чем я хочу вас спросить. Можете ли вы, проявив огромную отвагу и мужество, сложить свое оружие, как то, что лежит на полу у ваших ног, и принять святую проповедь любви, и заставить других принять ее, следуя вашему примеру?

Дэвид Холден обдумал слова отца Карлоса. Он спросил:

— Святой отец, если бы Христос шел по дороге и увидел, как воры и убийцы убивают и грабят бедного несчастного прохожего, неужели он не остановился бы и не стал бы действовать?

Отец Карлос ничего не ответил.

— Если бы эти воры и убийцы, в своем ослеплении и помутнении сознания, не узнали бы и соответственно не испытали бы благоговения перед Его Божественной силой и продолжали бы творить зло, неужели Христос не вмешался бы? Я не имею в виду, что ему следовало бы призвать гнев Господень на их головы, возможно, ему просто следовало бы вмешаться как обыкновенному смертному?

— Нет никаких указаний в Священном Писании на то, что…

— Ну а что вы думаете по этому поводу?

— Я…

— Я не претендую на обладание достаточным знанием, чтобы сформулировать правильный ответ, но каким-то образом внутри у меня есть чувство, что самое бесконечное добро не может быть слепо по отношению к злу, и что Господь дал человеку способность распознавать зло, чтобы он мог предпринимать попытки бороться с ним. Единственный известный мне способ противостоять злу — это бороться с ним. Простите меня, святой отец, ибо грешен я, и собираюсь согрешить вновь. Скорее всего.

Холден затушил окурок и выбросил его в темноту, взял пистолет, сигареты, зажигалку, поднялся и пошел по коридору по направлению к комнате, где Антонио Бернарделли спал как в аду.

Глава девятнадцатая

В гостиничном номере работал кондиционер, но ей все равно было жарко. Когда они добрались до аэропорта, вечер был прохладный; но здесь, в комнате, где собралась вся их группа, было очень душно. На столе, вокруг которого стояли люди, горела лампа на высокой подставке. Помимо Рози, здесь была еще одна женщина, или девушка, примерно двадцати пяти-двадцати шести лет; ее волосы полностью выгорели на солнце. На ней были шорты цвета хаки и ярко-розовый хлопчатобумажный свитер. Она сидела в углу, курила сигарету.

— Первым делом снаряжение, — начал высокий светловолосый израильтянин. — Насколько я понимаю, мисс, вы просили достать вам пистолеты «Магнум» 44-го калибра.

— Да. Но это не для меня. Я собираюсь взять пистолет с собой, чтобы отдать его Дэвиду. У вас есть такие пистолеты?

— Да. Вначале я прикинул, что это чересчур тяжелое оружие для женщины; я, разумеется, не хочу вас обидеть. — Он неловко отвел взгляд в сторону. Рози не отрываясь смотрела на него.

Том Эшбрук откашлялся, прочистил горло, и лишь после этого заговорил.

— Для всех остальных у нас есть достаточное количество пистолетов «Глок-17» калибра 9 миллиметров; также имеется хороший запас девятнадцатизарядных магазинов. Однако, нравится вам это или нет, основную задачу нам придется выполнять с помощью автоматического оружия. В качестве автоматов мы, разумеется, будем использовать «Узи». Если понадобится, у нас имеется в наличии снайперская винтовка, это «Стейр-Манлихер» старого образца, калибра 7,62 миллиметра. Разумеется, у нас есть осколочные и противотанковые гранаты, а также гранатомет для нанесения еще более мощных ударов по оборонительным укреплениям противника. Мы не должны оставлять позади себя живую силу врага, чтобы он не мешал нашему последующему отходу, и никто из нас не будет возвращаться, чтобы закончить недоделанную работу.

— А как у нас обстоит дело с ножами? — спросила Рози Шеперд. Внезапно она поняла, почему задала этот вопрос: она слишком долго пробыла возле Дэвида, и при мысли об этом улыбнулась. Слова «слишком долго» и «в компании Дэвида» совершенно не подходили друг к другу, не сочетались.

Молодой израильтянин, руководитель ударной группы коммандос, ответил на ее вопрос.

— У нас есть ножи «Глок-81», лезвие сто миллиметров с зубчатой нарезкой на обратной стороне клинка, и «Глок-78» без зубчатой нарезки.

Она никогда не видела ножей «глок», и, очевидно, это отразилось в ее глазах. Израильтянин полез за пазуху своей куртки цвета хаки, она услышала звук щелчка, и у него в руке появился нож с черным лезвием, по форме напоминающий кинжал. Израильтянин бросил нож через стол рукояткой по направлению к ней. Очевидно, это был «Глок-78», зубчатой нарезки на нем не имелось.

— Такие ножи хорошо сбалансированы, их легко метать, если у вас есть опыт по этой части. — Она не собиралась говорить мужчине, что никакого опыта по этой части у нее не было; однако ей удалось вернуть ему нож правильным броском, рукояткой вперед.

— Нам придется разделить лагерь на два сектора, — начал Том Эшбрук, тем временем израильтянин спрятал нож. — И сделать это нам придется для удобства проведения операции. Первый сектор — внешний, здесь в бараках живут люди Инносентио Эрнандеса. Затем идет стена, а уже за ней — поместье, которое занимает сам Эмилиано Ортега де Васкес, не слишком хорошо защищенное и, по-видимому, не слишком хорошо охраняемое; в особенности, если учесть, что барачный сектор, окружающий усадьбу, будет нами нейтрализован.

Рози Шеперд засунула руки в карманы юбки, нашла сигареты и зажигалку, закурила, уселась поудобнее и принялась увлеченно слушать разговор своих единомышленников.

Том Эшбрук продолжал:

— Мы не сможем нанести удар по дому, пока не будем точно знать, где находится Дэвид Холден. Сложность, разумеется, заключается в том, чтобы захватить территорию, занятую бараками, достаточно быстро, так, чтобы где бы ни находился Холден, его не успели ликвидировать просто в качестве меры предосторожности.

— Я прекрасно понимаю все это, сэр, — заговорил молодой израильтянин, он показался ей очень интересным; внешне он напоминал Пола Ньюмена, за исключением голубых глаз. — Мягкое проникновение, вот как это называется; мы сразу же сможем выяснить, где его прячут. Это единственный способ освободить его.

— Что вы сказали?

Молодой израильтянин обернулся и посмотрел на нее; настольная лампа освещала его сзади, за ним стоял походный стол с разложенными на нем картами.

— Да, мисс?

— «Мягкое проникновение» не решит нашу задачу, дружище. Мы нанесем им лишь один удар; этот удар будет настолько силен, что у нас просто не будет возможности отступать, нам придется довести дело до конца. Вот как мы можем спасти Дэвида. Один из нас проберется внутрь лагеря первым и выяснит, где его прячут; затем, когда подойдут остальные, он приведет их к нему. Если мы будем ходить вокруг да около, то нанося удар, то отходя, они поймут, что к чему и зачем мы здесь, и первым делом убьют Холдена. Это совершенно точно. Никакого к черту «мягкого проникновения».

— Мисс, я прекрасно понимаю, что вы расстроены…

— Да, я расстроена, это правда. И мне начинает действовать на нервы, что я сижу в каких-нибудь двух милях от того места, где держат Дэвида Холдена, и мне приходится выслушивать ваши разговоры, которые очень напоминают женскую болтовню. Нет. Я сама проникну внутрь. Я проникну внутрь и найду Холдена. Я приведу вас к нему. Потому что, если Холден не выкарабкается, мне уже будет нечего терять. Совсем нечего.

Израильтянин рассмеялся.

— Но как один человек сможет проникнуть внутрь лагеря?

По крайней мере, он не сказал «женщина», он назвал ее «человек».

— Я смогу проникнуть внутрь, потому что я — это я. Я нужна этим подонкам почти так же, как Дэвид. И если Дэвид у них, и он не соглашается сотрудничать с ними, — а он не будет сотрудничать с ними, разве что его накачают наркотиками, чтобы отключить мозги, — тогда они могут использовать меня для давления на Дэвида. Я буду в полной безопасности, как в церкви — или, как это для вас, в синагоге — и когда я проникну внутрь, то расколю одного из них и найду Дэвида; затем я подам вам сигнал к наступлению. Он — Давид. Я — праща. Вы, ребята, будете за камни, а этот сукин сын Эрнандес — за Голиафа, которого победил Давид.

Рози Шеперд поднялась, затушила окурок сигареты каблуком и вышла из комнаты. Когда она проходила мимо девушки-израильтянки, та улыбнулась ей и в знак одобрения показала большой палец.

Глава двадцатая

Иногда Лютер Стил жалел, что бросил курить. К черту заботу о здоровье, сигареты помогали коротать время при проведении слежки, делали скучное сидение в машине не таким нудным, более терпимым. Просто потому, что это было хоть какое-то занятие, помимо того, чтобы прихлебывать остывший кофе, вкус которого был гораздо хуже, чем когда он был горячий.

Машина Хэмфри Ходжеса стояла неподвижно на подъездной дорожке к дому. Стил четко видел последние несколько цифр ее номера. Он отлично помнил их, на эти цифры заканчивался номер телефона его будущей жены в то время, когда они только встречались и только собирались пожениться. Теперь, когда он видел эти цифры, они лишь напоминали ему о Дине, заставляли его еще острее чувствовать одиночество, гораздо острее, чем до этого; одиночество еще более усиливалось при воспоминаниях о тех моментах радости, покоя и счастья, которые были у них до нападения боевиков ФОСА на тайное убежище.

— Я скучаю по тебе.

— Что?

Он посмотрел на Билла Раннингдира.

— Я думал о своем, Билл. Я разговаривал не с тобой, извини. Это задание начинает действовать мне на нервы, я так думаю.

— Ладно, ничего страшного, — сказал Раннингдир, затем, после долгой паузы, добавил: — Как ты думаешь, этот чертов Ходжес собирается когда-нибудь сдвинуться с места, или он будет торчать здесь, пока мы все не подохнем от старости, или у нас лопнет терпение, или пока наши машины не проржавеют насквозь и не обратятся в прах?

— Нам остается только сидеть и ждать, — посоветовал товарищу по несчастью Стил, с трудом выдавив из себя улыбку; улыбаться ему совсем не хотелось. — Нам извест но, что он находится в доме, и, если он наш человек, то рано или поздно вылезет наружу, ему необходимо будет войти с кем-нибудь в контакт.

— Было бы здорово, если бы мы могли потрясти его за шиворот, он моментально разговорился бы.

— На это нам понадобилось бы постановление суда, а при нашем менее чем законном положении нам еще повезет, если нас не запихнут в тюрьму за все наши художества.

— Мы запросто обошлись бы без постановления суда.

— Даже сделай мы у него обыск, что бы мы ни нашли, суд не принял бы это в качестве доказательства, не забывай об этом. Помни, мы здесь для того, чтобы арестовать этих негодяев, а не для того, чтобы убить их.

Билл Раннингдир зевнул и отвернулся…

Наконец-то ему удалось заснуть; он ворочался до двух часов ночи, когда, в конце концов, Бернарделли окончательно успокоился. Неужели отец Карлос специально положил их в одной комнате, чтобы Антонио Бернарделли служил ему постоянным напоминанием о том, что может неспокойная совесть творить с человеком?