Жаркие дневные часы Иван чаще всего заполнял работой. Во-первых, потому, что работу свою любил. Во-вторых, потому, что заказы были срочные. Ну и в-третьих, потому, что при шестидесятиградусной дневной жаре здесь вообще больше нечего было делать. Разве что сидеть у бассейна или за столиком в кафе, накачиваясь разбавленным вином, растворимым кофе или местным самогонным напитком ракия, как и поступала примерно треть отдыхающих. Другая треть в это время летала на парашютах над бескрайним морским простором и ныряла с аквалангами на дно. Третья треть в автобусах, долмушах или автомобилях, взятых напрокат в конторе неподалеку от отеля, отправлялась в шоп-тур на кожаную фабрику в Анталью. Или же посмотреть наскальные могилы, затонувший город, купель Афродиты. Все то, что Иван уже видел. Да и на парашюте он успел полетать, даже не подозревая в себе раньше таких экстремальных наклонностей, и на дно моря уже опускался. Турецкие кожаные куртки не интересовали его в принципе, ракия показалась на вкус гораздо менее приятной, чем отечественный самогон, которым частенько угощал Ивана сосед по лестничной площадке. Растворимый кофе он не любил, а любому вину еще с тринадцати лет предпочитал бутылочное пиво.

В общем, как ни крути, а придется пойти поработать. Несмотря на то что сегодняшний день — последний и по-хорошему просто грешно заниматься работой в этот последний день, но послезавтра дама, помешанная на фэн-шуй, уже ждет от него готовый проект. Дама, кроме страсти ко всему китайскому, обладала также твердым характером президента Путина, деловой сноровкой Билла Гейтса и внешностью принцессы Брунгильды из скандинавского эпоса. Попробуй объясни такой, что у тебя случился экзистенциальный кризис и ты в последний день отпуска решил полетать на парашюте над морем, вместо того чтобы сидеть в номере, уткнувшись носом в монитор. Нет, не получится, и никакой «орбит» от такой Брунгильды не спасет. Собирай потом свои косточки под окном собственного офиса.

Убедив себя таким образом в том, что у него нет другого выхода, кроме как включить ноутбук, Иван уткнулся носом в монитор и выпал из окружающей действительности до семи часов вечера. С перерывом на обед, который пришлось заказать в номер, чтобы не дать себе возможности расслабиться.

Из номера он вышел с покрасневшими белками глаз, почти одуревший от работы и безмерно счастливый оттого, что наконец-то ее закончил, так удачно влепив последнее зеркало прямо напротив входа и покрасив гостиную в оранжевый Цвет. Оранжевый цвет должен был оказать на Брунгильду балансирующее действие, возродить ее вкус к жизни, а также укрепить решимость и волю. В чем она, как сильно подозревал Иван, не очень-то и нуждалась.

Отужинав в приятной компании аниматоров — русской студентки Ани и своего тезки, тоже русского студента, Ивана, выслушав их жалобы на тяжелую жизнь и маленькую зарплату, Иван по традиции и уже почти без капли надежды поискал глазами утреннюю девчонку. Девчонки в ресторане не оказалось. Что ж, по всей видимости, она вообще не завтракала, не обедала и не ужинала, предпочитая питаться солнечной энергией, святым духом или вообще бог знает чем. Или заказывала завтраки-обеды-ужины в номер. Или вообще уже уехала из отеля, поскольку у нее закончился срок путевки. Утром начался — и утром же закончился. Обзорный двухчасовой тур по побережью Средиземного моря. Для очень занятых людей. Такие туры бывают, интересно?

Любопытство настойчиво боролось с Иваном и в конце концов Ивана победило. Поднявшись из-за стола, он зашел в холл и двинулся к ресепшн. За стойкой скучал Шакир, обыкновенный турецкий полиглот, для которого пять языков — всего лишь легкая разминка. Турецкий полиглот Шакир, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, за стойкой вовсе не скучал, а читал роман американского писателя Курта Воннегута, изданный в немецком переводе. «Posse» — красовалась надпись на обложке.

— «Балаган». — Шакир сразу же разгадал не высказанный Иваном вопрос о переводе названия.

— В оригинале читать, наверное, было бы лучше, — заметил Иван, опершись о стойку.

— В оригинале я уже читал, — вежливо улыбнулся Шакир, откладывая книгу в сторону. — Теперь сравниваю.

— И как?

— Не знаю, — задумчиво ответил Шакир. — Все разно сразу мысленно все на греческий перевожу. Автоматически.

— Почему на греческий? — удивился Иван, восхищаясь языковыми способностями турка и почти забыв о причине, которая его сюда привела.

— Потому что греческий — родной. Я ведь грек вообще-то. Просто родился и вырос в Турции. В общем, турецкий грек.

— А, — только и смог сказать Иван.

Турецкий грек Шакир снова вежливо улыбнулся, давая понять, что всегда готов поддержать беседу со скучающим русским туристом, но все же хотел бы знать предполагаемую тематику этой беседы.

— Я вот что спросить хотел. Сегодня утром… В общем… Новая вселилась в отель… гм… туристка. Вот. Вселилась же?

— Вселилась, — подтвердил Шакир вполне равнодушно, делая вид, что совсем не замечает замешательства скучающего русского туриста.

— И она… туристка эта… уже… уехала?

— Нет, не уехала. Она на десять дней, кажется, приехала.

— На десять? — почти облегченно вздохнул Иван, как-то совсем забыв о том, что сам-то он все равно завтра уезжает.

Портье в ответ сдержанно кивнул и снова вежливо улыбнулся.

— А она что же… туристка эта… ну, как сказать… вообще не ест?

Иван сквозь землю готов был провалиться. Во взгляде турецко-греческого Шакира легко читалась понимающая и всепрощающая улыбка индийского Будды. Или, может быть, показалось?

— Я так не думаю, — ответил он вполне серьезно. И снова замолчал.

Вот и поговорили.

Безупречный русский язык и безупречная вежливость портье начинали понемногу раздражать Ивана. С таким вот безупречным Шакиром было очень трудно разговаривать о простых и понятных любому простому и нормальному мужику вещах. Хотя улыбка Будды не оставляла сомнений, что Шакир прекрасно все понимает, просто показать этого не может, поскольку находится при исполнении обязанностей портье.

Иван вздохнул и дал себе передых, некоторое время разглядывая пальцы собственных ног, торчащие из сланцев. Пальцы были худыми и белыми, средний обогнал в росте своих собратьев, из которых большой был едва ли не самым маленьким. Даже собственная мама, как и все нормальные матери слегка преувеличивающая достоинства своего чада, всегда говорила Ивану о том, что пальцы на ногах у него немного некрасивые.

— Просто я ее не видел ни за завтраком, ни за обедом, ни за ужином, — вдохновившись созерцанием собственных немного некрасивых пальцев, вполне внятно произнес Иван.

Шакир облегченно вздохнул, в глубине души, видимо, порадовавшись за то, что Иван перестал наконец заикаться.

— Они сегодня на экскурсии, — пояснил Шакир. — В Памукалле на два дня уехали.

— Они — это кто?

— Они — это туристка, трое ее детей и муж.

— Трое детей? И муж?

Шакир снова сдержанно кивнул и покосился на немецкий перевод Курта Воннегута, скучающий на столе вниз разворотом.

Иван попытался представить себе утреннюю русалку в роли заботливой матери троих детей и мужней жены. Не смог почему-то.

— Это какая-то ошибка. У нее никак не может быть мужа и троих детей — тем более… Этого просто не может быть, понимаете?

Шакир конечно же все понимал. Он так и сказал:

— Понимаю.

И у Ивана в этот момент наконец лопнуло терпение.

— Да что вы мне здесь… вообще… лапшу на уши вешаете, да?

Шакир покачал головой. Значение устойчивого русского выражения про лапшу, видимо, было ему доподлинно известно.

— Она ж девчонка еще совсем. Ей семнадцать… ну, восемнадцать, не больше… какие дети?

На этот раз безэмоциональный Шакир не смог скрыть своего удивления:

— Семнадцать? Девчонка? Нет, Иван, вы, видимо, ошибаетесь или о другой женщине сейчас говорите. Этой француженке никак не меньше тридцати пяти…

— Француженке? Черт! — Иван прямо-таки расцеловать готов был этого славного Шакира за то, что тот так легко освободил несчастную девчонку-русалку от непосильной для ее нежного возраста роли жены и матери троих спиногрызов. — Шакир, я не про эту туристку спрашиваю! Я про другую! Про русскую! Про русскую молодую туристку без мужа и без детей!

— Но сегодня утром в наш отель вселилась только одна туристка. С детьми и с мужем, — возразил Шакир. При этом делая вид, что очень обрадовался тому, что предметом вожделенного интереса этого молодого и симпатичного русского является все же не та стокилограммовая громкоголосая особа, которая с утра пораньше устроила жуткий скандал на ресепшн. Из-за того, что у нее в номере телевизор ловит всего лишь четыре французских канала.

— Да нет же, — торопливо возразил Иван. — Я сам ее сегодня видел. Утром, на пляже. Я ее видел.

Шакир пожал плечами:

— За последнюю неделю у нас вообще не селились новые русские туристы.

— Как это — вообще не селились? Что, и вчера тоже не селились?

— И вчера тоже.

— Но я ее видел. Утром, на пляже. Вот черт…

— Возможно, она из другого отеля?

— Но она была на нашем пляже! На пляже нашего отеля! И у нее было желтое махровое полотенце! Точно такое же, как у меня и как у всех здесь, полотенце! Желтое!

Шакир снова пожал плечами и снова бросил взгляд на скучающего Курта Воннегута.

— Черт… Извините, — пробубнил Иван, поняв наконец, что ведет себя совсем уж по-детски неприлично. Мало ли, кому что привидеться может? А портье, что ж, — вынь да положь?

— Ничего страшного, — откликнулся Шакир и, вежливо дождавшись, когда расстроенный Иван отойдет на почтенное расстояние, снова раскрыл перед собой «Балаган».

Иван направился к лифту. Портье проводил его взглядом. Какая-то мысль промелькнула в голове. Шакир нахмурился, озадаченно поскреб затылок — ни дать ни взять герой русских народных сказок, стоящий на распутье трех дорог, — пробормотал себе под нос что-то на греческом — и наконец вспомнил.

— Иван! — окликнул он расстроенного русского туриста.

Но было уже поздно — двери лифта захлопнулись, светящаяся панель на стене мелькнула цифрой «два», двойка быстро сменилась на тройку…

— А, ладно, — снова пробормотал Шакир по-гречески и снова углубился в немецкий перевод американского писателя.

Это что ж такое получается, размышлял Иван, злобно уставившись на собственное отражение в зеркальной стене лифта. Получается, значит, что нет и не было никакой девчонки с косицами. Получается, значит, что он просто перегрелся на солнышке. Получается, значит, что утреннее солнышко, тихонько встающее над Средиземным морем, не такое уж и безобидное, раз он сумел-таки под ним перегреться. И очень сильно, видимо, перегреться, если углядел посреди моря несуществующую девчонку и даже поговорить с этой девчонкой умудрился.

Черт, он ведь с ней разговаривал. Это-то и смущало больше всего. Ведь разговаривал, в самом деле. Она у него спросила — вы тонете? Потом спросила — вы француз? Потом еще что-то спросила. А он ей ответил. И голос у нее был… такой… такой… Иван до сих пор этот голос помнил… И желтое полотенце, и сине-зеленые глаза…

Откуда она взялась? И куда делась? Непонятно. И что теперь дальше делать, тоже совершенно непонятно. Хотя, по здравом размышлении, надо бы пойти в номер и уложить шмотки в чемодан. Потому что завтра трансфер в аэропорт в половине седьмого. И это только кажется, что сложить шмотки в чемодан — пятиминутное дело. На самом деле все гораздо серьезней. Черт, а он ведь так и не насобирал камушков на побережье, ведь обещал же матери… Ну ничего, зато кучу сувениров привезет, вот, например, кошке каменной мама должна очень сильно обрадоваться. Она же просила камушков привезти и еще какую-нибудь кошачью фигурку. А тут тебе прямо как по заказу — и фигурка кошачья, и камешек, и все сразу, и какие могут быть претензии?

Мама собирала кошек уже несколько лет, и Иван из каждой своей заграничной поездки непременно привозил ей новую кошку. Самой удивительной, пожалуй, из всех была бамбуковая кошка, выполненная в этнических мотивах, привезенная пару лет назад из Индии. Неплоха была и египетская кошка из глины. И эта, турецкая, кошка тоже отличная. Наверное, мать его все же простит за то, что не привез ей средиземноморских булыжников, как только увидит эту кошку. Или, может быть, это кот?

Иван сидел на краю кровати у себя в номере, вертел в руках небольшую каменную фигурку и почти всерьез размышлял над проблемой ее половой принадлежности. Фигурка была изящной, черной, с аккуратными серыми прорезями. Полукруглая прорезь в средине обозначала изгиб задней ноги, частые и мелкие прорези в самом низу — аккуратно подобранный полосатый хвостик, две треугольные сверху — торчащие на голове уши. Очертаниями фигурка скорее напоминала маленького котенка с совиной мордочкой — бог с ним, пусть будет просто котенок, нечего себе голову ломать над такими глупостями, когда есть проблемы и поважнее.

Проблемы… Да уж, проблемы, ничего не скажешь… Ну, подумаешь, перегрелся на солнце, с кем не бывает.

Внезапный и острый прилив злости на самого себя заставил его прямо-таки подскочить с места. Глупости все это — девчонка на самом деле была, никакое это не видение, и не перегрелся он на солнце. Только вот какого черта он ломает себе голову над этой несуществующей проблемой? Какая разница, была ли, не была ли девчонка и куда она подевалась, если он все равно завтра уезжает и больше никогда ее не увидит. И вот это состояние подвешенное, эти мысли глупые, эта растерянность детская — не про него, не про него все это! Мужик ведь взрослый уже, и в самом себе вроде бы давно уже разобрался. Баба — она и есть баба, ее всегда раздеть хочется и ноги ей раздвинуть, если она, конечно, тебе нравится, если она тебя возбуждает. По-другому ведь не бывает, и это даже очень хорошо, что он ее не встретил больше, потому что, если бы встретил, по-любому бы приставать начал, титьки ее через майку разглядывать и представлять, какого цвета у нее соски, розовые или коричневые, и бритый ли у нее лобок, и в какой позе ее лучше было бы — снизу, сверху, сзади…

Нет уж, господин Ламихов, остудите свой романтический пыл, спуститесь с небес на землю, потому что пора бы уже давно понять, что любое томление души имеет один-единственный источник. Один-единственный корень-корешок, который между ног болтается, а все остальное — чушь собачья, все остальное — это один раз в жизни, может, случается, да и то не у каждого. А те, у кого случается, — идиоты, и завидовать таким идиотам просто глупо и бессмысленно. Права была, тысячу раз права мудрая его Верка. Верка, шалава распоследняя, это она его жить научила, это она ему растолковала… Научила, растолковала — и бросила… Верка, Верка, как же он любил ее, и до сих пор, наверное…

Задушить ему хотелось себя за этот приступ сентиментальности. Ударить посильнее — точно так же, как ударил однажды Верку, в тот самый последний раз, в тот самый последний день, когда она Ванечку маленького убила… Убила, убила… Эх…

Достав из пачки сигарету и нашарив зажигалку в кармане трико, он вышел на балкон, зло и громко отодвинув створку пластиковой конструкции-купе. Затянулся так, что едва не до половины сигарета истлела сразу, задержал дым подольше в легких — до тех пор, пока не почувствовал легкое головокружение, выпустил долгую и ровную струйку в мелькающую неоновыми огнями темноту позднего вечера и зажмурился.

Наверное, вся эта дурь излечима. Излечима одним нехитрым способом — о нем, об этом способе, в первый же вечер его прибытия весьма прозрачно намекал Ивану Байрам, еще один обыкновенный турецкий полиглот и его персональный гид по совместительству. Подробно поведав о всех экскурсиях, коротко — об истории страны и в двух словах — об истории ислама, Байрам как бы между прочим добавил: «Ну а если еще что-нибудь нужно будет… Если еще чего-нибудь захочется — так обращайтесь… Если скучно будет… Вы меня понимаете?» Как не понять, по-русски-то Байрам изъяснялся очень даже сносно, как и полагается изъясняться обыкновенному турецкому полиглоту, а по совместительству…

Ивана это его «совместительство» в тот вечер очень даже позабавило. Ну турки, ну молодцы, вот ведь сервис устроили, обо всем позаботились, а?

Да, суть проблемы проста, как пять копеек. Ну пусть не пять, а сто, и не копеек, а долларов, пусть в час — какая разница, больше часа-то ведь и не нужно, по-хорошему и двадцати минут хватит, да и не такие уж и большие это деньги, сто долларов, при его доходах самого модного и востребованного в городе дизайнера по интерьерам… Бабу тебе надо, Иван, простую, обыкновенную бабу, которая знает свою реальную цену и цена которой — сто долларов. В час, а больше-то и не надо. И все твое томление как рукой снимет, и все твои видения враз исчезнут, и перегревшаяся на утреннем солнце головушка снова станет холодной и трезвой. Вот так-то.

Третья глубокая затяжка уничтожила сигарету почти до фильтра. Странно, и как это он раньше об этом не подумал? Просто почему-то никак не ожидал от себя никаких гормональных всплесков, да и не очень-то любил с проститутками… Было один раз в жизни — по большой пьянке, да и то потом жуть как противно было… И до сих пор противно… Нет, пожалуй, не будет он звонить Байраму и жаловаться на то, что заскучал… И на сто долларов опять же лучше матери духи в магазине в аэропорту купить, чтоб порадовалась, чем вот так бездарно их тратить… Будь у Байрама обыкновенная боксерская груша… Вот это — самое оно… Подвесил бы он сейчас эту грушу к потолку да и лупил, лупил бы по ней до самого утра, до половины седьмого, когда трансфер в аэропорт… Позвонить, что ли, Байраму, спросить про боксерскую грушу? Турки — они ведь настоящие волшебники в области туристического обслуживания, у них для туристов всегда все найдется. Боксерская груша — не раритет какой-нибудь…

Вяло улыбнувшись этим своим мыслям, Иван затушил окурок в пепельнице и вышел с балкона. По-быстрому переоделся в джинсы и футболку, спрятал немного некрасивые пальцы в носки, зашнуровал кроссовки и спустился вниз по лестнице.

Хотел было зайти на ресепшн и извиниться еще раз перед Шакиром за свой гормональный всплеск. Но за стойкой Шакира уже не было — теперь там скучала девушка, принявшая ночную смену. Еще один обыкновенный турецкий полиглот… Индра, кажется, ее звали. Он махнул рукой Индре, поймал ее улыбку, вышел во двор и, обойдя бассейн, остановился у бара.

Турецкая ракия хоть и уступает по вкусовым качествам российскому самогону, но за неимением боксерской груши и желания расплачиваться сотней баксов за сомнительные удовольствия — именно то, что нужно. Пара-тройка рюмочек такой вот ракии — и никаких тебе видений, никаких тебе воспоминаний, спи себе всю ночь как убитый, храпи, пользуйся возможностью, что некому в бок толкнуть, наслаждайся…

«Черт, а я ведь так и не собрал шмотки», — мелькнула запоздалая мысль. Но развить эту мысль Иван не успел.

Удачливый бизнесмен, сидящий за крайним столиком в компании колоратурной Маруси, покуривающей богемный «Беломор», уже махал ему рукой, призывая составить компанию. На столике у супругов стояла пара бокалов вина и лежала на тарелке большая гроздь светлого винограда.

— Меня, кстати, Евгений зовут, — протянув руку для пожатия, радостно и приветливо провозгласил бизнесмен.

— А меня — Иван.

Опустив на столик рюмку с ракией, Иван пожал руку бизнесмена.

— Значит, решили все ж таки прийти посмотреть стриптиз?

— Стриптиз? — почти удивившись, переспросил Иван и сразу же вспомнил про этот стриптиз и про то, как не собирался и не хотел идти его смотреть. Черт, вот ведь… Только стриптиза ему сегодня не хватало… Да уж, не иначе, придется все же звонить Байраму и расставаться с сотней… У него ж ведь есть еще деньги, он все равно маме в аэропорту духи купит… Да и не в деньгах дело…

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове.

— Через час начнется, — весело проинформировал Евгений. — Французская танцевальная группа… Потом еще какая-то московская стриптизерша с сольной программой… Говорят, сногсшибательная стриптизерша! А потом турецкое трио… В общем, на любой вкус…

Маруся выпустила в этот момент струю дыма прямо ему в лицо:

— Поменьше оптимизма, Женик! Не забывай, что я рядом…

— Да ладно тебе, Марусь, — примирительно проворчал Женик, поморщившись. — Я ж… Ты ж…

— В общем, танец — это искусство, — подвела итог Маруся и затушила в пепельнице окурок. — Вы со мной согласны, Иван?

— Вполне согласен, Мария…

— Меня вообще-то зовут Наталья. А Маруся — это моя домашняя кличка. Знак особенной и нежной любви супруга, — пояснила Маруся. — Так вот, продолжу свою мысль. Поскольку танец — это искусство, значит, не грех прийти и посмотреть на это искусство. Но если некоторые из присутствующих мужчин надеются, что этот танец будет иметь яркую эротическую окраску, — они глубоко ошибаются. Это отель, в котором отдыхают семейные пары, и ни одна уважающая себя жена не потерпела бы грязных порнографических плясок на этой сцене. Так что «стриптиз» — это всего лишь яркая этикетка. Это рекламный трюк, не более того. А на самом деле стриптиза никакого не будет. Вот увидите.

— Наверное, Маруся, ты права… — изо всех сил стараясь не выглядеть расстроенным, согласился Женик.

На что Маруся спокойно ответила:

— А я всегда права.

Некоторое время они неторопливо и спокойно беседовали об искусстве и о достоинствах и недостатках местных спиртных напитков. Иван за это время успел уговорить три стопки турецкого самогона, с каждым разом все больше убеждаясь в том, что первое впечатление зачастую бывает обманчивым. Опорожнив третью, он сходил к стойке и принес четвертую.

В этот момент свет на сцене потух, а через мгновение вспыхнул вновь, высветив ярким лучом замершую в центре фигуру ведущего. Анис, в огненно-красной цыганской рубашке навыпуск, с широкими рукавами, с ослепительной улыбкой на лице и распущенными по плечам волосами цвета воронова крыла, некоторое время молча стоял на сцене, дожидаясь, пока публика утихнет. Рядом с ним, точно так же ослепительно улыбаясь, очень скромно стояла Анечка в белом сарафане — ей, как обычно, в вечернем шоу отводилась скромная роль переводчицы. Худенькая блондинка Анечка и крупный брюнет Анис вместе выглядели просто восхитительно и всегда улыбались друг другу.

— Добрый вечер, — послышался наконец глубокий, с легкой хрипотцой, очень мужской и очень сексуальный голос Аниса. — Добрый вечер, дамы и господа… Сегодня, как и всегда, мы приготовили для вас вечернее шоу… Необычное шоу… Сегодня только для вас… Только для вас, прямо из Парижа… Танцевальная группа… Необыкновенно красивое и захватывающее… Очень эротичное зрелище… Надеюсь, среди наших зрителей сегодня нет тех, кому еще не исполнилось восемнадцать… Итак, встречайте — Диана и Лора!

Послышались первые, робкие и нестройные, аплодисменты. Анечка скороговоркой перевела на русский речь конферансье, смысл которой и без того всем был понятен — сейчас наконец начнется этот долгожданный стриптиз…

— Никакого шеста даже нет, — прошептала Маруся. — Значит, и никакого стриптиза не будет…

Снова потух свет. В абсолютной темноте и полной тишине было слышно только, как поют цикады. Иван сидел в первом ряду, поэтому смог различить едва заметное движение — колыхнулся занавес, что-то светлое промелькнуло и застыло в правом углу сцены.

Потом послышалась музыка. Иван сразу, по первым аккордам, узнал музыку из фильма «Кабаре» и даже успел подумать, что музыка эта для стриптиза абсолютно не подходит, она слишком душевная, слишком красивая, она будет отвлекать внимание на себя. Вспыхнувшие наконец два ярких световых пятна осветили фигуры танцовщиц.

Иван откинулся на спинку стула, подумав с некоторым разочарованием: избитый прием. Одна черная, другая белая. Черная — в белом, белая — в черном. Интересно, которая из них — Диана, а которая — Лора? Мулатка была хороша — двести двадцать вольт сексуального заряда чувствовались в ней даже сейчас, когда она была абсолютно неподвижна. Черные кудри длиной ниже пояса были старательно вымазаны каким-то средством для волос, подавляющим их пышность, но вместе с тем не сковывающим свободы, не лишающим жизни. Алый чувственный негритянский рот, большие карие глаза и грудь, наверняка накачанная силиконом, но скромно, без излишеств. Вполне могла бы такая грудь уместиться в одной ладони, и тесновато было бы ей совсем чуть-чуть. Дерзкий пирсинг в ушах и на правой ноздре, неимоверное количество серебряных браслетов на тонком запястье. Хорошая штучка. Наверняка очень вкусная штучка.

Вторая девушка была менее выразительной с точки зрения представителя белой расы и, конечно, не такой экзотичной. Белокожая, черноглазая, с пышными светло-русыми волосами, струящимися легкими волнами чуть ниже плеч. И размер груди маловат, такая грудь утонула бы в его ладони. Ручки тоненькие, ножки тоненькие, бедра почти неразличимые — не девушка, а ветряная мельница. Такой бы колесом по сцене ходить, а не эротические танцы отплясывать.

Иван снова перевел взгляд на мулатку, предвкушая собственные впечатления чуть ниже пояса. Ну и эстетические, конечно, тоже. Права ведь Маруся: танец — это искусство…

Маруся и вправду оказалась права: никакой это был не стриптиз. Это был танец на грани стриптиза. Но какой танец!

Суть постановки в принципе тоже не отличалась большой оригинальностью: белая девочка изображала недотрогу, а черная девочка пыталась довольно агрессивно сломить ее сопротивление. Недотрога у белой девочки получалась прекрасно, очень натурально, и Иван не раз с удовольствием замечал практически настоящий, совсем не наигранный страх в ее черных глазах, когда мулатка особенно активно начинала ее домогаться.

Но потом все вдруг изменилось. Белая девочка то ли не выдержала натиска, то ли ощутила внезапно всю прелесть своей искусительницы — и стала вдруг мулатке поддаваться. Сначала робко, потом все более раскованно, все более активно… Теперь напряженное внимание было приковано уже к ней, и только к ней, и Иван вдруг заметил, какая она гибкая, какая нежная, какая страстная, и почувствовал, как безумно она хочет эту мулатку… и, черт бы их побрал… ведь он даже ревнует и безумно завидует этой мулатке, что не он, а она сейчас… вот сейчас уже, прикоснется… вот, почти прикоснулась…

Самым потрясающим было именно то, что за все время танца девчонки так и не коснулись друг друга. Ни разу. Но когда стихли последние аккорды музыки и танцовщицы застыли, стоя вплотную, спина к спине, сплетя кисти рук и уронив голову на плечо одна другой, у всех возникло стойкое ощущение только что случившегося прямо перед глазами полноценного соития двух страстно жаждущих друг друга женских тел.

Женских, черт бы их побрал, в этом-то и была вся пикантность ситуации. Широко известная в недавнем прошлом попсовая группа с названием, которого Иван уже не помнил, со всеми своими сольными выступлениями, клипами и провокационными интервью едва ли могла быть хоть однажды столь убедительной в глазах публики.

Иван смотрел на белую девчонку. Смотрел не отрываясь в полной тишине и видел, как дрожали ее ресницы, как пробежала по виску прозрачная капелька пота, коснулась мочки уха, упала на черное плечо ее страстной черной подружки и застыла на нем обжигающей льдинкой.

Свет потух. Публика молчала, ошарашенная. Секунды летели, тишина становилась напряженной, она грозила взорваться — и взорвалась наконец сумасшедшими аплодисментами, и свистом, и возгласами, и криками, и ни слова было не разобрать, потому что кричали аж на трех языках сразу…

— С-сучки, — вырвалось у Ивана негромко, никто и не услышал.

Вспыхнул свет — девчонок уже не было на сцене. Публика бесновалась — она требовала повторения шоу, она стучала ногами и кулаками по столам, свистела…

— Сучки французские, — повторил Иван, чувствуя, что эти самые французские сучки, не касаясь, залепили лично ему сейчас такую звонкую затрещину, от которой еще очень долго будет гореть кожа и долго потом будет сползать с лица лоскутами…

— Великолепно, — оценила Маруся.

Ее супруг сидел притихший и такой же оскорбленный, как и Иван. Дерзкая и откровенная демонстрация страстной любви женщины к женщине, пожалуй, не могла не привести в бешенство ни одного нормального мужика. Если только этот мужик не ценил искусство превыше самой своей мужской сути.

Зрители не успокаивались, все продолжали хлопать и свистеть. Девчонки наконец вышли на сцену, притихшие, взявшись за руки, как две школьницы. Молча стояли и улыбались, а со всех сторон уже бежали к сцене оскорбленные в лучших чувствах самцы и бросали смятые зеленые купюры к ногам похотливых самок, которые только что, на глазах у всех, так самозабвенно доводили друг друга до экстаза…

«Бред… бред какой-то», — подумал Иван, не сводя глаз с их сцепленных рук. Черная ладонь сжимала белую, пальцы переплелись, он успел заметить, что у черной девчонки были длинные белые ногти, а у белой девчонки — длинные черные ногти, и разозлился еще сильнее. Разве ж это нормально, когда две извращенные девицы столь откровенно на публике свою необузданную плотскую страсть демонстрируют, а публика визжит от восторга и кидает свои кровно заработанные денежки этим девчонкам так, словно это какие-нибудь обыкновенные бумажки с портретами американских президентов? А ведь за одну такую бумажку можно купить, например, духи для мамы в магазине в аэропорту… А если позвонить Байраму, то Байрам за одну такую бумажку тебе организует запросто индивидуальные танцы, с доставкой в номер и без всяких там извращений… Бред, настоящий бред…

— Женик, ну что ты сидишь, говорю же, иди отнеси девочкам. — Маруся толкала в бок немного смущенного супруга и совала ему зеленый полтинник. — Ну мне-то неудобно, про меня-то что подумают, если я… Ну, Женик, ведь молодцы девочки, хватит уже тебе ломаться…

Черно-белая пара продолжала стоять на сцене неподвижной скульптурной композицией еще одну-две минуты.