— Две пилюли до еды и две — после. — Целительница торжественно положила самодельные облатки на язык и запила их кипяченой водой. — Кожа должна покрыться ровным слоем загара. Нейронные рецепторы сами вырабатывают необходимый фермент. Надо их только подхлестнуть.
      Дополнительные пилюли после еды уже не понадобились, так как и принятые изначально сработали на совесть. Уже через десять минут, вместо того чтобы окраситься в золотисто-бронзовый цвет, как было обещано, Алевтина ужасно позеленела и метнулась в туалет.
      — Ошибка в консистенциях, — пробормотала она, переместив в унитаз содержимое желудка.
      После чего удалилась на свой «сеновал» и не показывалась недели две.
      — Еще одна такая ошибка, — усмехнулся Никита, когда жена поведала ему о случившемся, — и Степан Спиридонович, земля ему пухом, будет отомщен…
      — Я на минуточку, — напомнила Алевтина, опускаясь на табурет, хрустнувший под ней, как валежник. — Что это с вами, Никита? Репетируете образ?
      — Он с пальмы рухнул, — пояснила за Никиту жена. — Высоким бюджетом каскадеры были не предусмотрены. Пришлось Брусникину все трюки самому выполнять.
      — Ужас-то какой! — Алевтина всплеснула руками.
      Никита терпеливо допивал из стакана кефир через пластиковую соломинку.
      — Пустяки, — отозвалась Людмила. — Летом на гастролях в городе невест Брусникин по связанным простыням в женскую ночлежку восхождение совершил. На четвертый, заметьте, этаж. Девушки там, конечно, не бурлаки с картины Репина. С течением им бороться не приходилось. Так что Никита наш взлетел, как ясный сокол. Только вот незадача: подоконники в общежитии оказались широкие.
      — И что? — Алевтина заерзала.
      — А ничего, — закончила Людмила короткую повесть, уже давно зачитанную до дыр всей театральной Москвой. — После третьего дружного рывка Никита, конечно, пробил бы макушкой это жалкое бетонное препятствие. Но уже после второго он понял, почему люди не летают как птицы.
      Брусникин ей кратко поаплодировал и, оттолкнув табурет, удалился в гостиную…
      Только по прошествии месяца с Никиты сняли гипс. Нижняя челюсть его срослась на удивление правильно. И, таким образом, он снова обрел способность решать свои проблемы без посторонней помощи. До этого же момента, следуя письменным директивам Брусникина, Людмила регулярно созванивалась с Тумановым. Но заработанные в африканской экспедиции деньги «продюсер» творческого объединения «Атлас» так до агента и не довез. Туманов, рассчитывавший на проценты, сам терялся в догадках. Оставленный Капканом номер мобильника был наглухо заблокирован. «Абонент временно недоступен», — вот и все, что отвечала на его запросы механическая дама.
      Следует признать, что Брусникин переживал не только по этому поводу. Пока он отлеживался дома, поводы для переживаний возникали практически ежедневно. Директор театра «Квадрат» Лохнович был освобожден от занимаемой должности вопреки собственному желанию. Его место занял Дмитрий Штейн, питавший к своей двоюродной бабке Соне устойчивую неприязнь с раннего детства. По этой ли причине, по другой ли, но роль Печорина в пьесе с одноименным названием отошла к неудачнику и пофигисту Сереге Зачесову. Сергей, как верный друг, не стал прятаться от Никиты за автоответчик, которого у него все равно не было, а лично прибыл выразить свои соболезнования.
      — Понимаешь, старик, все изменилось, — поведал он печально, пристроившись на уголке дивана. — Теперь в театре по степени таланта роли дают, а не по записи в парикмахерскую. Я просил Васюка ввести тебя во второй состав на подмену. В конце концов, твои внешние данные позволяют сыграть Печорина, верно? Васюк сказал: «Посмотрим». У него ведь жена по модным салонам не ходит.
      До последней реплики Никита слушал бывшего друга с иронической улыбкой на устах. Когда наступила пауза, он сделал в общей тетрадке запись и незамедлительно протянул тетрадь Зачесову: «У Васюка нет жены. У Васюка — муж. Я слышал, он собирается развестись. На горизонте мелькнул некто моложе. Не ты ли это, Брут?»
      Зачесов вспыхнул и встал с дивана.
      — Ну, знаешь! — Голос его дрожал от обиды. — За такое можно и по физиономии схлопотать!
      Брусникин мигом сделал соответствующую приписку: «Согласен. Обязательно схлопочешь. Через неделю снимут гипс. Не уходи далеко». Прочитав ее, Сергей бросил тетрадь на пол, вихрем пронесся мимо Людмилы и громко хлопнул дверью в прихожей.
      — Что бы это значило? — Людмила, вошедшая в комнату с приготовленными для приятелей коктейлями, весьма удивилась. Зачесов был с ней всегда исключительно галантен.
      «Это бы значило, что твой любимчик сохранил бы ориентацию, если б ты ему глазки не строила. А так это значит, что он — бисексуал», — дотянувшись до тетради, разъяснил Никита жене свой взгляд на явление.
      В результате Никите пришлось вытирать простыней коктейль, выплеснутый непосредственно в лицо. Причем вытирать коктейль пришлось дважды.
      Тут без вопросов. Окружающая среда формирует личность: сознание, настроение и, в итоге, характер. Характер у Брусникина портился, как молоко на солнцепеке. И чем больше на Никиту сыпалось неприятностей, тем более он ожесточался.
      Мешков, также навестивший коллегу, жизнерадостно доложил, что при монтаже фильма «Ангельское терпение» Кулагин вырезал в финале большой эпизод, где герой Никиты умирает на коленях своего ангела-хранителя, исповедуясь в совершенных злодействах. Эпизод Никита сыграл сильно и вполне мог именно с ним претендовать на следующую «Нику» в номинации «Лучшая роль второго плана».
      — И знаешь, что заявил Кулагин? Мол, ангел и без того знает грешную натуру подопечного. Мол, зритель не дурак, его такие мелодраматические примочки раздражают, — беззаботно описывал Мешков режиссерские мотивации. — Да и пес с ним, Никита. Не у Вима Вендерса снимались. Один хрен сплошная пошлятина. Зато я в сортире немецкий кафель положил.
      «Иди ты, Мешков, на три буквы со своим кафелем!» — посоветовал ему в письменной форме Никита и отвернулся к стене.
      — Зря расстраиваешься, чудак, — добродушно пропыхтел Мешков, покидая обманутого в лучших ожиданиях партнера. — Охламонов вон тоже расстроился. Даже запил. Он и так запил бы, а тут — повод какой!
      Через Людмилу Туманов сообщил, что персонажа Брэда Питта в новом боевике озвучил Маневич. Озвучил, разумеется, так себе. Хуже, чем озвучил бы Никита. Но прокатчики остались довольны.
      На следующий день Пестряков тоже позвонил справиться о самочувствии коллеги. При этом не преминул порадовать Никиту, что на роль ведущего телепрограммы «Я сам», почти уже закрепленную за Брусникиным, в пилотном выпуске был утвержден Шуйгин. Шуйгин же, согласно имеющимся сведениям, хотя программа в эфир еще не прошла, отлично управился и с гостями студии, и с аудиторией.
      — Руководство канала чуть не обделалось от восторга! — орал в телефонную трубку Пестряков. — Вот так, брат, люди карьеру стряпают, пока мы с тобой варежки разеваем! Три недельных выхода в праймтайм! Ты чего молчишь?!
      «Сказал бы я тебе!» — скрипнул зубами Брусникин.
      — А что у нас с телефоном?! — ахнула жена Людмила, вернувшись от своей подруги Маши Сумароковой.
      «Упал, — продолжил вести для потомства свой дневник подававший надежды актер Никита Брусникин. — С большой высоты».
      Итак, наступил тот долгожданный день, когда куски отмоченного гипса были выброшены в мусорное ведро. Для Никиты пришла пора оценить результаты африканской одиссеи. Результаты выходили не блестящие. В погоне за длинным долларом Брусникин проигрался по всем статьям. Но совсем оставаться на бобах Никита счел верхом унижения. Компенсацией могли послужить только обещанные «продюсером» деньги. Об этом Брусникин и заговорил сразу, как получил возможность разговаривать.
      — Поеду, — натягивая замшевую куртку, сообщил он жене. — Разберусь. Найду Павла Андреевича.
      Слова он с непривычки произносил медленно и тихо.
      — Бог в помощь, — вздохнула Людмила, понимая, что удержать Брусникина ей не удастся. Ей-то было яснее ясного: мужа беспардонно «кинули». И даже если доведется ему увидеть пресловутого Павла Андреевича, то обещанной суммы «герою-одиночке» не видать ни при каких обстоятельствах.
      — Из-под земли достану! — пообещал ей Никита.
      Столь глубоко забираться он, однако, счел преждевременным. Для начала Брусникин отправился в тот самый паб, где они встречались с Капканом как раз перед окаянной экспедицией. Никита помнил, что у Павла Андреевича имелись там какие-то дела. А коли там имелись дела, то имелись там, возможно, и люди, эти дела знавшие, равно как знавшие, не исключено, и самого Капкана. Так или иначе, но пивная с претенциозным названием «Лорд Кипанидзе» оставалась последней путеводной звездой.
      В дневные часы, как уже отмечалось ранее, публика не баловала своим присутствием дорогое заведение. Из всего персонала в эти часы вынужденного простоя паб обслуживали всего три штатных работника: угрюмый широкоплечий ветеран тяжелой атлетики Чеботарев, бармен и родственник исполнительного директора Гоча Бедашвили, а также официант Гриша Стручков, человек без яркого прошлого.
      До появления Никиты все трое были предоставлены самим себе, потому как единственный посетитель дремал за крайним столиком над порожней кружкой и следующую, судя по всему, заказывать не торопился. Вышибала Чеботарев, сидя у входа, шелестел страницами «Пентхауза», Гоча, повернувшись к залу спиной, тайком изучал в зеркале за стойкой свою широченную пасть с отсутствующими уже неделю передними резцами, ну а Стручков маялся в ожидании заветной половины второго.
      Стручков, человек пьющий, но обладающий при этом недюжинной силой характера, прежде половины второго не начинал.
      — Правильно, что американцы до ланча воздерживаются, — делился он с ближними личным опытом. — Потому и достигли, подлецы. Кто владеет собой, тот владеет миром. И подводные лодки у нас — дерьмо. Хотя вряд ли. Дерьмо не тонет.
      К назначенной минуте Гриша становился раздражителен и суетлив. Он то и дело поглядывал на циферблат копии Биг Бена. При этом на лбу у Григория выступала предательская испарина, а слух обострялся, как у мотогонщика на старте. Уже и бокал темного «Гессера» с пенной шапкой дожидался его по правую руку. Каждые полчаса «Биг Бен» исполнял мотив песенки «Сулико», соединяя таким образом две великие культуры. И в этот день все было бы как водится, если бы вместо долгожданной мелодии не звякнул дверной колокольчик. От неожиданности Гриша, уже сжимавший в цепких пальцах бокал, выплеснул пиво на чистую рубашку Бедашвили. Тот как раз обернулся к посетителю.
      — Дикий совсем?! — позабыв о вновь прибывшем клиенте, Гоча стал оттирать салфеткой расплывающееся пятно.
      — Вот ведь как! — Стручков осуждающе глянул на застывшего у двери Никиту.
      — Смотри-ка. — Гоча брезгливо оттянул кончиками пальцев рубашку на животе. — Итальянская, а промокла насквозь.
      — Солью присыпь, — посоветовал опытный Стручков, заново наполняя опустевший бокал.
      — Солью, — мрачным эхом откликнулся Гоча. — И перцем. Аджики еще добавим. И после мы, Стручков, будем это кушать.
      Брусникин, помедлив, двинулся к стойке бара.
      — Мне бы Павла Андреевича, — обратился он к нервному официанту.
      — А Чеботареву бы Шэрон Стоун. А Гоче — рубашек дюжину. А мне бы — пива.
      Одним духом осушив свой бокал, Стручков успокоился. Его потянуло на риторику. Иначе говоря, на красивую, но малосодержательную речь.
      — Всем бы нам чего-нибудь несбыточного, — произнес он с пафосом. — Нет чтобы сбыточного, так нет же. Сбыточное — сбывается. За вчерашний вечер мы сто пятьдесят литров пива сбыли. И это не предел наших возможностей. Хотя подводные лодки у нас — говно. А если иначе посмотреть, то — не говно. Говно не тонет, а лодки наши…
      — Капкан его фамилия, — перебил Никита набравшего обороты софиста-любителя.
      — Капкан?!
      Официант и Гоча переглянулись. Они оба превосходно знали как самого Капкана, так и то обстоятельство, что еще месяц назад «смотрящий» Малюты приказал всем долго жить.
      — Нет, генацвале. — Гоча покачал головой. — Мы такого не знаем. Совсем не знаем. Здесь его каждый не знает. А ты не из ФСБ, друг? Про него ФСБ уже спрашивал.
      По бегающим глазам бармена Никита догадался, что Капкан тому вполне известен. И еще он догадался, что в поисках «продюсера» ему здесь никто содействия не окажет.
      Брусникин достал из бумажника пятисотрублевую купюру.
      — Между нами, я из Кривого Рога. — Купюра придвинулась к Бедашвили. — Долг Павлу Андреевичу привез. Он же тебе спасибо скажет.
      — Рубашку вот испортил. — Гоча показал Брусникину пятно, отдаленно похожее на латиноамериканский континент. — От «Армани» рубашка была. Теперь от кого?
      — У «Армани» все в кармане, — сострил Гриша, взял со стойки розовую ассигнацию и засунул ее в карман Гочиной рубахи.
      — Так что же? — Никита выжидающе посмотрел на бармена.
      — Пиво. — Бедашвили ухмыльнулся беззубым ртом. — Кружка по сотне. Но — литровая. Итого, пять выходит. И шестая от меня как от человека человеку. А капкан что? Его на волка ставят.
      — Я на волка не ставлю. — Гриша осушил второй бокал. — Здесь бега рядом, так я на Стремительного ставлю чисто в ординаре.
      «Нет, — удрученно подумал Никита, — Вергилия мне здесь не найти».
      — Из ФСБ, значит, уже интересовались?! — В пустом помещении вопрос Никиты прозвучал вызывающе громко. — Ищут пожарные, ищет ЧК парня какого-то лет сорока?!
      И вызов его был услышан. Портьера сбоку от стойки, прикрывавшая дверь в подсобные помещения, резко отдернулась. На авансцену выступил директор пивной Галактион Давидович Лордкипанидзе.
      — Это что?! — произнес он, враждебно изучая Никиту. — Стихи?!
      — Они, — подтвердил Брусникин, придвигая к себе кружку с пивом, наполненную Гочей из медного крана в форме курительной трубки.
      Поясная статуэтка, изображавшая Шерлока Холмса с трубкой в зубах, была гордостью исполнительного директора. Такую подачу бочкового пива для клиентов он разработал сам. Когда следовало наполнить очередной бокал, бармен переворачивал трубку великого сыщика, и та выдавала соответствующую порцию охлажденного напитка.
      — Поэт?! — в голосе грузинского лорда прозвучало что-то металлическое, но Брусникин не придал этому значения.
      — Поэт ли я?! — ответствовал он с горечью. — Пожалуй. Поэт в России больше, чем поэт. Но меньше, чем заведующий клубом.
      Поэтов Галактион Давидович страшился как студентов МАИ, бойцов ОМОНа, бомжей и налоговой инспекции вместе взятых.
      Минула всего неделя, как такой поэт, налившись пивом, выдернул из-за пазухи засаленную школьную тетрадь и вскочил в грязных кедах на стойку. С этой импровизированной трибуны поэт стал матерно, но в рифму обличать как официальную власть, так и сильных мира сего, находящихся к ней в оппозиции. Видимо, поэт был из принципиальных соискателей правды.
      Гоча пробовал спихнуть поэта шваброй, но швабра оказалась бессильна. Хуже того, вырванная из рук Бедашвили, она сама обратилась против бармена и черенком выставила ему ряд передних зубов. При этом контрудар сопровождался громогласной репликой: «Поэтов можешь ты не бить, но полотеров бить обязан!»
      Безобразие закончилось форменной потасовкой, на шум которой сбежались студенты МАИ, проводившие досуг на лоне природы. С воплями «Звери наших метелят!» они принялись крушить мебель и стекла. Шайка бомжей, промышлявших неподалеку, воспользовалась всеобщей сумятицей и утащила из подсобного помещения шесть коробок отборного коньяка «Ахтамар». Затем приехали бойцы ОМОНа, вызванные кем-то из прохожих, и навели порядок, выбив при этом Гоче еще один зуб и крупно оштрафовав заведение. Налоговая инспекция пожаловала только на следующее утро по сигналу какого-то члена депутатской комиссии, проживающего этажом выше и лишившегося в связи с происшедшим бардаком заслуженного отдыха.
      — Чеботарев! — взвился не на шутку встревоженный директор.
      Домой Брусникин прибыл с гематомой на лбу и большим лиловым кровоподтеком на предплечье, оставленным дубинкой вышибалы. Это не считая ссадин на щеке, которой довелось проехаться по тротуару.
      Людмила встретила мужа почти бесстрастно. Она уже начинала привыкать к издержкам его опасного ремесла. Догадывалась бы Людмила, что еще ожидает ее впереди, она сразу начала бы готовиться к эвакуации. Хотя, общеизвестно, жены декабристов последовали за своими героическими реформаторами на каторгу. Не то чтобы Людмила не могла с ними соревноваться в благородстве, но, по большому счету, между сибирской ссылкой и сущим адом, согласитесь, имеется некоторая, пусть незначительная, разница.

ЧАСТЬ 2