Пуля в нынешних обстоятельствах была столь маловажной уликой, что следователь Кузьмич счел возможным занести ее Никите, навещая своего коллегу Шолохова. И без этой свинцовой лепешки у прокуратуры было теперь столько прямых улик на Лыжника, что никакой адвокат, даже самый гуманный в мире, не добился бы его освобождения под залог до Страшного суда. Прежде всего, собственноручное признание задержанного депутатского помощника. Богатого выбора у биатлониста, в сущности, не было. В тюрьму садился либо он, либо его несмотря ни на что любимый отпрыск и бутафор театра «Квадрат» Генка Черкасский.
      — Один ваятель-авангардист по фамилии Шилобреев, задержанный в собственном подъезде за акцию перформанса, весьма напоминавшую эксгибиционизм, написал в объяснительной записке следующее: «Оживленные выборы президента Клинтона. Я так это вижу». — Рассматривая чучело, изъятое в подвале на Лесной улице, следователь беседовал с Лыжником в чужом кабинете. — Значит, вы меня видите так. И стало быть, сам понимаешь, что ни на какое снисхождение тебе рассчитывать не приходится.
      На встречу с Черкасским Кузьмич нарочно взял чучело под расписку в отделе хранения улик.
      Сложив на груди руки, Лыжник слушал Кузьмича охотно и доброжелательно.
      — Идем дальше. — Следователь закурил сам и предложил пачку Виталию. — Вы слыхали, как поют дрозды?
      — Обязательно, — поделился бандит воспоминаниями. — Сам-то я сельский. Жизнь у нас не сахар была, начальник. С утра — скотина, днем — поле.
      — Нет, — покачал головой Кузьмич. — Не те дрозды. Не полевые.
      Из портфеля была извлечена кассета с записью допроса бывшего участкового гражданина Войтенко. Кузьмич и Лыжник посмотрели видеофильм.
      — Два ствола системы «ТТ» польского производства я тебе не показываю. — Кузьмич убрал кассету в свой обшарпанный портфель. — Видел уже. Протокол Генкиного допроса читать будем?
      — Нет. — Лыжник затянулся. — Я вообще-то сигары больше.
      — Альтернатива. — Кузьмич начал перелистывать дело без особой на то нужды, поскольку в глаза Лыжнику ему смотреть не хотелось. — Тебе садиться так и так. Геннадию — как ты сам решишь. Ты отец, твое и решение. Хотя парня жалко. Вся жизнь, можно сказать…
      — Не береди, Кузьмич, — оборвал его Черкасский. — Понял. Не тупой. Беру на себя суку Чалкина. Завалил я его.
      — Пожизненный срок, — напомнил для очистки совести следователь.
      — Ты только пацана моего отмажь. — Лыжник дернулся к столу. — А семья подкинет довесок к пенсии. Без подставы.
      — Я его за так отмажу, — теперь Кузьмич посмотрел бандиту в глаза. — За бесплатно. За дырку от бублика. Лишь бы он в тебя, Лыжник, не пошел. Да и коллектив театра за него ручается.
      Кузьмич вызвал конвой. Это была их первая и последняя встреча в Бутырском следственном изоляторе. Чтобы добиться встречи с Лыжником, Кузьмичову сначала пришлось убедить высокое начальство. Высокому начальству позарез нужны были признательные показания арестованного о заказном убийстве бизнесмена Чалкина, так что убедить себя оно позволило, что называется, в полпинка.
      — Значит, без меня Лыжника взяли. — Выслушав исповедь Кузьмича, навестившего его в реанимационной палате, Андрей чуть не расплакался. — Как же так, а?!
      — Ну, будет, будет, — утешил его следователь. — На нашем с тобой веку, Андрюша, таких спортсменов — ловить не переловить.
      — Ему нельзя волноваться! — разгневалась Зоя Шаманская, охранявшая покой возлюбленного по личному разрешению главврача. — У него от волнения зверские головные боли возникают! Что это за мерзость?
      — Аспирин. — Кузьмич бросил на тумбочку Шолохова грязную таблетку, найденную в кармане. — И еще. Помнишь, я одну версию через приятеля в Интерполе хотел прокачать?
      — Одну версию, — эхом отозвался опер.
      — Прокачал. — Следователь с сочувствием глянул на Шолохова. — Так вот. Дрозденко улетел в свой последний путь двадцать восьмого марта сего года. А некто Капканов Павел Андреевич, тебе известный, первого апреля того же года по генеральной доверенности исполнительного директора судоходного предприятия «Ферст Ойл Компани» закрыл текущий банковский счет в городе Франкфурт на сумму шестьдесят три миллиона баксов. Что забавно, ксерокопию той же доверенности мы обнаружили в сейфе Малютина при обыске его штаб-квартиры. Первоапрельская шуточка. Не слабо, да?
      — Да, — откликнулся Шолохов, словно хроническая сомнамбула.
      — Адреса денежных переводов, произведенных Капкановым далее, мы лишены возможности установить, как ты, я вижу по твоему лицу, и сам догадался. Согласно глупым законам свободного финансового рынка, любой клиент имеет право на конфиденциальность. Не знаю, как другие, а Капкан воспользовался этим правом на все сто. Но через неделю он был замечен в Париже. Жаль, что нас там никто не замечал. И не заметит.
      — Вопрос. — Андрей, погруженный в свои мысли, как батискаф Кусто во впадины Атлантики, шевельнулся. — Кто сгорел?
      — Ответ. — Кузьмич прикурил фильтр и с отвращением загасил испорченную сигарету о собственную ладонь. — В тот же суматошный вечер пропал без вести освободившийся недавно из мест заключения злостный угонщик родом из Кутаиси — гражданин Сирхоев по кличке Свеча. Как говорится, ушел из дома в спортивном костюме и не вернулся. Жена его через неделю прибежала в органы с заявлением. Полагаю, Капкан оставил ключ в замке зажигания, позвонил своему кунаку Галактиону Давидовичу Лордкипанидзе и попросил, чтобы тот срочно помог ему перегнать новый «Мерседес-250» к чертовой, непосредственно, бабушке. Причем, думаю себе, намекнул Лордкипанидзе, чтобы тот дал наколку самой отпетой сволочи. Имеется за Капканом такой грешок — «правильных пацанов» щадить. А также имеется у меня и справка: Сирхоев еще на исторической родине лишил девственности несовершеннолетнюю племянницу Галактиона Давидовича Нину Дороселия. Каким путем директор пивной так скоро вышел на своего кровного врага, это — вопрос. Через посредников из землячества, полагаю. Но ответа — как я вижу по твоим глазам, ты и сам уже догадался — мы, конечно, не получим. Лордкипанидзе хоть и князь, однако человек благородный.
      — А снимок в паспорте Дрозденко? Его же Капкану переклеить надо было.
      — Ну, ты, Андрей, я чувствую, башкой приложился капитально. — Кузьмич тяжело вздохнул. — Это афиши в городе долго переклеивать. Даже такому умельцу, как Проявитель.
      — Помоги-ка. — Опершись на Зоину руку, Шолохов сполз с постели.
      — Ты куда? — насторожился следователь.
      — В Париж. Капканова искать, — пропыхтел Андрей.
      — Капканова в Париже искать — все равно что иголку в Сене! — Кузьмич решительно встал на пути товарища. — Река такая в Париже есть. Полноводная. У нас — Москва, у них — Сена.
      — Да успокойся. — Андрей криво усмехнулся. — В туалет мне надо по малой нужде.
      — Если только по малой!
      Желание капитана убедило Кузьмича, что опер на правильном пути.
      В палату Брусникина Андрей переехал спустя неделю. За этот краткий отрезок времени актер стал всеобщим любимцем восстановительного отделения. Нельзя сказать, что Людмиле это льстило. Еще меньше ее радовало постоянное присутствие кого-либо из актерской братии. А Кумачев со своим преферансом так вообще дежурил через двое суток на третьи. Заглянула раз и Дарья Безродная со своим опасным супругом-филологом.
      — Цветы, — сказала она, положив на постель Брусникина влажный букет. — Розы.
      Так бы, конечно, никто не догадался.
      — Они с шипами, — предупредила Дарья, когда Брусникин воткнул букет в банку на подоконнике, предварительно выкинув из нее две траурные гвоздики сценариста Охламонова. — Можно уколоться.
      — Но проще использовать одноразовый шприц, — невозмутимо заметил Угаров.
      — Ты все опошлил! — обиделась княжна.
      — Помилуй, родная, столько опошлить я физически не могу. — Подойдя к открытому окну, филолог достал пачку «Мальборо». — Миллионы моих предшественников не смогли опошлить все. Это купе для курящих?
      — Для них, — подтвердил Андрей, листая свежий номер газеты бесплатных объявлений.
      — Как мы себя чувствуем? — искренне поинтересовалась Дарья у коллеги.
      — Превосходно, — так же искренне сообщил Никита. — Но вот они, что по соседству, храпят по ночам, а днем непрестанно шуршат периодикой.
      — Не слушайте, — невозмутимо отреагировал Шолохов, что-то в газете подчеркивая. — Он лжесвидетель. Зоя решила в ванной нормальный кафель положить.
      — Как?! — вскричал Никита. — Опять кафель?!
      — Почему опять? Старому кафелю лет двадцать исполнилось. — Андрей отложил газету.
      — А ведь это вас пасут, молодой человек. — Муж Дарьи оглянулся на Брусникина.
      — Нас, — согласился Никита, выглянув в окно.
      Внизу на проезжей части у больничного корпуса радовала зрение перламутровая «Ауди» Туманова. Сам же агент, за взятку, видать, въехавший на территорию госпиталя, высматривал окно нужной палаты.
      — Подняться ему, разумеется, лень, — заметил Брусникин.
      Туманов его увидел. Окно было на втором этаже.
      — Хай! — Туманов показал Никите два раздвинутых пальца. — Мобильник есть?
      — Ори так, — посоветовал артист.
      — Тебе из Дублина чек пришел. — Леша помахал над головой прямоугольной фиолетовой бумажкой. — В московский филиал «Дойче-банка».
      — Откуда?! — Брусникину показалось, что он ослышался. — А ты подняться не можешь?
      — А ты спуститься?
      — Послушай! — возмутился Никита. — Кто из нас агент, сукин ты сын?!
      — Агент я. — Захлопнув дверцу машины, Леша включил сигнализацию. — А сукин сын — ты. Какой номер?
      — Мы так с Дарьей понимаем, у вас серьезный разговор намечается. — Угаров взял жену под руку. — Мы же — люди не серьезные. Засим позвольте откланяться.
      Веселая парочка покинула палату раньше, чем Леша Туманов отыскал нужную дверь.
      Вместе с Тумановым помещение заполнилось облаком изысканного какого-то аромата. Вообще, сразу почувствовалось, что вошли «большие деньги».
      — Аванс за главную мужскую роль в фильме «Облигейшн», — не теряя времени, изложил Туманов причину визита.
      — Разумеется, не за женскую. — Приняв солидный вид, какой только позволяла ему принять больничная пижама, Никита встретил Туманова стоя.
      — И контракт с вызовом. Съемки намечаются предположительно в октябре. Независимая студия «Вулф трэп».
      — На какую сумму?! — Никита едва сдерживал нетерпение.
      — В том-то и дело, — внушительно произнес Туманов.
      Никита вырвал у него чек. Сумма, проставленная в нем, ошеломила Брусникина: 35.000 фунтов.
      — У тебя что, в Европе свой агент завелся? — Леша ревниво следил за Брусникиным.
      — Не во всей, — скрывая ликование, отозвался Никита. — В Лондоне. Ну и в Голливуде, естественно. А как переводится название студии?
      — Ты что? — спросил Алексей подозрительно. — Английского языка не знаешь? Как же ты намерен играть? Впрочем, твоя проблема. Переводится как «Волчий капкан». А фильм, если тебе интересно, — как «Оставаясь в долгу». Хотя от контекста зависит.
      Брусникин вдруг расхохотался и рухнул на кровать под недоуменным взглядом Туманова.
      — Капкан. Бывают же совпадения, — хмыкнул в свою очередь Андрей. — Ну все равно — поздравляю, Брусникин, с выходом на международную орбиту. Это тебе не бабки для преступников отмывать. Магарыч с тебя, Брусникин.
      — Ладно. — Туманов несколько фамильярно похлопал Никиту по груди. — Прошла черная полоса, и слава Богу.
      Он трижды сплюнул через левое плечо.
      — Не плюй в темноту, — серьезно и таинственно отреагировал Брусникин. — Не плюй в темноту, Леша. Неизвестно еще, кто там стоит.
      — Как скажешь. У звезд свои причуды, — не стал спорить Леша. — Главное, не забудь, что в январе ты — телохранитель. Сумма конечно, скромнее, но — вполне.
      Пропал он столь же стремительно, как и явился. Только стойкое облако терпкого аромата еще долго соревновалось с едва уловимым запахом свежих роз, украшавших подоконник.
      «Значит, реку я переплыл, — думал Брусникин. — И рощу взял. Или не я?»
      Всю ночь он проворочался с боку набок. На улице уже светало, но заснуть он так и не смог. Вспомнив ненастный вечер, когда по пути в аэропорт к нему подсел таинственный незнакомец с обезображенным ликом, принятый позже за Дрозденко, он вспомнил примерно и свою реплику из вульгарной картины Кулагина: «Затяжной, как прыжок с парашютом, шанс исправить что-либо в нелепой своей жизни — это ли не корень добра? Но и бьющий из недр ключ иссякает, когда жадности твоей нет пределов. Когда ты высасываешь его, подобно…».
      Оборвав внутренний монолог, Никита вздрогнул. В ранних сумерках он увидел рядом со своей кроватью неподвижную фигуру в темном плаще. Фалды плаща были подобны крылатым перепонкам летучей мыши. Лицо до половины скрывал ниспадавший капюшон. Впрочем, Брусникин теперь догадывался, кто перед ним.
      — Что же? — справляясь с волнением, но не со страхом, спросил Никита. — Наказали тебя, раз ты вернулся?
      Фигура кивнула.
      — Навсегда ли ты вернулся или на время? — Никита затаил дыхание.
      — Неисповедимы пути Господа, — прошелестел тихий, как летняя ночь, голос незнакомца.
      — И для тебя?
      — И для меня.
      Какое-то время оба молчали.
      — А что, все хранители похожи на своих подопечных? — Никита всматривался в него, но черт лица не различал.
      Смутная фигура чуть шевельнулась.
      — Но как же наказали тебя? — Брусникин чуть подался вперед.
      — Ты мое наказание, — молвил незнакомец.
      Он стал медленно таять в воздухе. Уже и стены просвечивали сквозь него, уже и очертаний почти не осталось…
      — Постой! — крикнул Никита.
      — Что?! — подскочил на соседней кровати Шолохов. — Ты чего орешь?! Обалдел?! Четыре часа утра всего!
      — Кто орет? — Брусникин подошел к подоконнику и выглянул во двор. — Сам орет, а другие виноваты.
      От корпуса отъехала «скорая помощь». Люди работали. Спасали себе подобных по мере сил и способностей.