– Видел бы ты, как он горел!

Я отшатнулся. Откровение брата вызвало у меня оцепенение. Со странным чувством, что поведение Фаира остается для меня за гранью всякого понимания, я пригрозил ему, что, если он еще сделает что-то подобное, я его прикончу, затем медленно побрел к замку… А он остался там, в лесу, все продолжал глядеть затуманенным взором на пепелище и кусать до крови тонкие губы…

А несколько месяцев спустя Дартруг обратил мое внимание на то, что кто-то ловит ворон, ломает их блестящие смоляные крылья и вешает на деревьях вокруг фамильного замка…

– Какой-то живодер у нас тут объявился, – с неудовольствием проговорил Дартруг, – вот попрошу своих ребят, пусть подкараулят его. Поймать – и с живого шкуру содрать…

– Хорошая идея, – откликнулся я.

Через некоторое время развлечение с воронами наскучило мучителю. Оставив птиц в покое, юный Фаир нашел себе новую забаву. Как-то раз я оказался в его комнате. Отец попросил меня срочно позвать Фаира, так и не докричавшись, я толкнул дверь, оказалось, что она не заперта. Тогда я вошел и прямо посреди комнаты брата обнаружил самодельную гильотину с отчетливыми бурыми пятнами на деревянной подставке. Лезвие было настолько остро отточено, что я едва не обрезал указательный палец, когда прикоснулся к нему.

Должно быть, Фаир ловил дворцовых мышей и развлекался, отсекая грызунам головы. Что он испытывал при этом? Мне вспомнились его подернутые дымкой наслаждения глаза, и я в ужасе затряс головой, отгоняя неприятное видение.

Он вызывал у меня даже не ярость. Врожденной жестокостью, ненавистью ко всему живому Фаир вызывал у меня омерзение и острое желание раздавить гадину. Удар деревянным мечом – первое, что я предпринял, чтобы хоть немного охладить яростное чувство, которое все больше крепло во мне. Но на его испорченное сознание удар не оказал никакого воздействия.

По мере того как мы росли, вид у Фаира делался все более и более угрюмым, он уже не участвовал в совместных играх, не занимался фехтованием и стрельбой из лука, все больше отдалялся от остальных, предпочитая одиночество. И книги. Впрочем, далеко не всякую литературу, а по большей части оккультную. Тяжелые тома в переплетах из черной кожи, тисненных золотыми буквами. Он всюду таскался с трудами Агадона Разлучника, его привлекали опусы заклинателей и нумерологов, он вникал в толкования сновидений и изучал способы гадания по звездам. Что касается наук, имевших гораздо большее отношение к реальности, чем всякий оккультный бред, то к ним странный мозг Фаира совсем не был расположен. Когда все мы изучали алхимию, физические свойства тел, математику и языковые дисциплины, Фаир брезгливо морщился в ответ на слова учителей, а затем застывал и глядел в одну точку. Он концентрировал свой разум на чем-то постороннем, а может и потустороннем, и докричаться до его сознания, находящегося где-то очень далеко, было совершенно невозможно. Учителя вскоре махнули на Фаира рукой: этому мрачному принцу вся их ученая премудрость была ни к чему – он развивал в себе другое предназначение.

Отец был безутешен, глядя, как один из его сыновей все больше уходит от реальности в мистицизм. Он перепробовал все, чтобы отвадить Фаира от занятий колдовством, даже приглашал священника анданской церкви, которого сам же потом приказал гнать прочь со двора «поганой метлой», но все попытки Бенедикта переделать сына на свой лад не увенчались успехом: Фаир все больше напоминал свою мать – Тересу, о которой в народе укоренилась дурная слава ведьмы. Отношение это теперь проецировалось и на Фаира – его считали человеком с дурным глазом и черной душой, старались не попадаться ему на глаза и не разговаривать с ним. Люди отворачивались, когда мой младший брат шел по улицам Мэндома, они начинали поспешно креститься, завидев в отдалении его худую темную фигуру…

Помнится, король в желании переделать сына даже вызвал для него девушку легкого поведения по имени Липси. Отец надеялся, что ее визит может хоть как-то исправить искаженную личность Фаира и вернуть его к простым и славным земным ценностям, таким как секс и охота. В сопровождении нескольких стражей ее, несколько нетрезвую и, может быть, от этого постоянно сквернословящую, привели во дворец. Король был суров с девушкой, он кратко ввел ее в курс дела, доверительно сообщил, что речь идет об одном из его младших сыновей, который совершенно не приспособлен к жизни и неизвестно, что с ним будет, если Липси немедленно не заинтересует его чем-нибудь более увлекательным и волнующим, нежели мистицизм. Липси поняла задачу и решила, что просветить подростка, пусть и королевской крови, ей вполне по плечу. Оказавшись в покоях Фаира, которые в тот момент были пусты, она немедленно разделась и легла в его постель. Липси не спала, ожидая прихода своего подопечного, она отнеслась к своей миссии очень ответственно и собиралась исполнить ее как можно лучше.

Фаир пришел во дворец за полночь, он тихо прикрыл за собой дверь и крался в темноте, стараясь нащупать очертания кровати, когда его ухватили жаркие девичьи руки. В следующее мгновение он ощутил, что кто-то резким движением сдергивает с него штаны и хватает за детородный орган. Протяжный крик смертельно перепуганного любителя оккультных наук прокатился по коридорам дворца. Когда королевская стража прибежала в покои Фаира, окровавленная девушка в бессознательном состоянии лежала на полу, а он яростно колотил ее бронзовым канделябром по голове. Мрак рассеялся, Фаир увидел, что имеет дело с девушкой, а не со страшным монстром, вызванным его греховными занятиями, отбросил свое оружие и отвернулся к окну. Что он переживал в эти секунды, можно только догадываться, но, когда вновь взглянул на свою жертву, по словам стражников, в глазах его не было и тени сожаления.

– Уберите ее вон, – приказал Фаир.

Узнав о случившемся, король Бенедикт сильно опечалился и стал собираться на охоту…

По мере того как мы взрослели, характеры братьев проявлялись все более отчетливо. И если их патологические черты можно было как-то перетерпеть, то нрав Фаира с возрастом становился все более и более невыносимым. Он уже не скрывал лютой ненависти ко всем и вся, яростно огрызался, если к нему обращались воспитатели и учителя, смачно сплевывал на пол, чем вызывал во мне еще большее омерзение, и поминутно бормотал проклятия. Он все реже вступал в разговоры с нами, высокомерно задирал маленький подбородок, если к нему обращались, и почти совсем прекратил мыться – от него несло несвежим духом, а если кто-нибудь пытался обратить его внимание на этот факт, Фаир выходил из себя…

Стычки между нами происходили все чаще. Меня раздражала его переходящая все границы злоба и безудержная гордыня, а он завидовал моим успехам в фехтовании и легкости, с которой я добивался всего, чего хотел. Включая расположение женского пола. Однажды он застал меня целующимся с Гретой, гостившей у нас дочкой герцогини Гадсмита, за замковой кузницей. Из всех принцев, активно ухлестывавших за ней, Грета предпочла меня, потому что я был самым привлекательным и остроумным.

Вонючий Фаир был отвергнут ею в первый же день визита. Да и ухаживания его, к слову сказать, не отличались галантностью. Застав Грету в моих объятиях, он свирепо сверкнул глазами-и, сплюнув на землю, поспешно удалился.

– Чего это он? – с удивлением спросила Грета. Я покрутил пальцем у виска, и она звонко рассмеялась…

– Он всегда такой?

– Нет, раньше он был намного хуже, но потом я стукнул его мечом по уху, мозги у него немного сместились ближе к тому месту, где им надлежит быть.

– Какой ты смешной, Дарт, – проговорила Грета и провела тонким пальчиком по моей щеке. – Скажи, когда ты вырастешь, ты возьмешь меня в жены?

– Я уже вырос, – ответил я, заходя к ней сбоку и с интересом ощупывая маленькую девичью грудь, – и легко могу это доказать…

Когда Фаиру было шестнадцать, я как-то невзначай поинтересовался, когда мы столкнулись в одном из замковых коридоров:

– Ну что, живодер, не вешаешь больше ворон, не рубишь головы мышам?

Он внимательно посмотрел на меня, взгляд был похож на тот, в детстве, когда он сжег на костре кота, и проговорил:

– Видел бы ты, как они умирают!

Я кинулся на него с кулаками. Физически он был намного слабее, но бить его я не стал, испытывая сильное отвращение от его ненормальной худобы и от запаха давно не мытого тела. Я не нашел ничего лучше, как ухватить его за уши и сильно выкрутить их.

– Ну как тебе нравится, живодерище?!

Он попытался сопротивляться, но это было бесполезно. В то время я уже превратился в высокого и ловкого юношу с крепкими мускулистыми руками. Кулаки я частенько пускал в ход, участвовал почти во всех крупных городских потасовках, так что отодрать за уши длинного, тощего Фаира не представляло для меня никакой физической, а тем более моральной, тяжести. Я был свято уверен в том, что любой негодяй рано или поздно должен быть наказан. Пусть даже таким простым способом, как выкручивание ушей. Хотя убийство, несомненно, гораздо лучше, ведь это единственная возможность избавить мир от отвратительного субъекта навсегда.

Он почти завизжал:

– Дарт! Дарт! Я же просто хотел тебя позлить!…

Когда я отпустил его пострадавшие уши, он отбежал от меня подальше, обернулся, сплюнул на пол, поднял правую руку и, скрестив пальцы, пообещал:

– Ты еще пожалеешь об этом, вот увидишь, ты сильно об этом пожалеешь…

– Поглядим, – откликнулся я, – может, пофехтуем сегодня?

Фаир резво повернулся и потрусил прочь. Спину он согнул, а голову вжал в плечи, словно ожидал, что я прыгну на него сзади и ударю кулаком в затылок. Но я не стал его преследовать, некоторое время презрительно смотрел, как он удирает, а потом отправился восвояси, размышляя о том, что, не будь он моим братом, я бы давно его прикончил.

Как-то раз мы столкнулись гораздо серьезнее. Началось с того, что я оказался свидетелем разговора Фаира с одной сельской девушкой. Она была бедной сиротой и зарабатывала себе на жизнь, продавая собственное тело тем, кто мог и хотел за него заплатить. Насколько я знал, после прискорбного случая с Липси отношения с девушками легкого поведения у моего омерзительного брата складывались не самые теплые.

Я шел мимо кожевенной лавки, когда услышал до боли знакомый голос Фаира. С годами в нем зазвучали почти змеиные отголоски – появилась вкрадчивость и едва уловимое шипение. Фаир словно не говорил, а нашептывал.

Они стояли за углом дома. Мой брат и эта бедная девушка. Я подошел ближе, стараясь не поднимать шума, и замер, вслушиваясь в звук гадкого голоса…

– Это ведь пус-стяки для тебя… не правда ли? Тебе ничего не с – стоит проделать это… – говорил Фаир. Его слова звучали убедительно и мягко, словно он старался околдовать сироту.

– Нет, нет, я не могу… Это похоже на служение темным силам, а я верю в добро. Вот мой крест!… – с ужасом выкрикнула она.

– Крес-ст… крес-ст, – передразнил ее Фаир, – прекрати нес-сти ерунду, хорошо? Андан далеко. А ты – блудница, здес-сь каждый об этом знает. С-совокупля-ться с незнакомым мужчиной для тебя не грех, а поучас-ствовать в важном ритуале ты с-считаешь грехом…

– Но ведь это… Этот ритуал, это… Богохульство! Настоящее богохульство.

– Что ты знаешь о боге, – презрительно изрек Фаир, – бог живет во мне… Он вс-сегда со мной… Ты с-сделаешь это…

– Нет-нет, я не могу…

– Ты сделаешь это! – Фаир возвысил голос.

– Нет… Нет! Отпустите меня. Прошу вас.

Послышался звук пощечины, и девушка закричала. Я решил, что настало время мне появиться, и вышел из-за угла. Девушка держалась за правую щеку, Фаир держал ее за локоть и заносил руку для нового удара.

– Эй ты, – мрачно сказал я, – снова развлекаешься?

Фаир резко обернулся и отпустил девушку. Его лицо исказила гримаса ярости.

– Это не твое дело, Дарт, – прошипел он, – я пыта-юс-сь нас-ставить эту ш-шлюш-шку на путь ис-стинный.

– И что, метод физического воздействия работает?

– Ещ-ще как, – криво усмехнулся Фаир, – погляди на нее, она уже иссправляется.

– А как ты думаешь, – поинтересовался я, – если я сейчас влеплю тебе хорошую оплеуху, ты тоже начнешь исправляться?

– А-а-а, я понял, – Фаир сделал шаг назад, – ты ведь давно меня ненавидиш-шь, очень давно… И что, спраш-шивается, я тебе сделал? Чем не угодил? Почему… почему я тебе не нравлюс-сь?

– У тебя лицо неприятное… – сказал я… – А еще там, где ты находишься, начинает вонять.

Фаир едва слышно заскрежетал зубами, при упоминании о запахе он всегда выходил из себя.

– Ты ненавидиш-шь меня, – пробормотал он и сплюнул на землю, – ненавидиш-шь… Ну и прекрас-сно. Я тоже тебя ненавижу. Ненавижу!

Он стремительно развернулся на каблуках и уставился на девушку:

– Пос-следний раз предлагаю, не думал, что ты откажешься от хорошших денег, пойдеш-шь со мной?

– Нет, – решительно ответила она.

– Ну что ж, пеняй на с-себя… Найду другую…

И он пошел прочь. Теперь от его стремительной походки за версту веяло уверенностью, бордовый плащ развевался на ветру. Он не сгибал спину и не боялся, что я нападу на него. С ним явно произошли какие-то перемены, которые внушили ему чувство собственного превосходства над другими и силы.

– Спасибо. – Девушка подошла и сжала пальцы на моей ладони. – Вы не дали ему заставить меня пасть слишком низко, еще ниже, чем я могла себе позволить.

– О чем он просил тебя? – поинтересовался я, хотя и так смутно догадывался, чего хотел мой мистически настроенный брат.

– О страшных вещах… О греховных вещах… – дрожащим голосом ответила девушка.

– Понятно. Это что, как-то связано с колдовством?

– Да. О, это ужасно… – Она закрыла лицо руками и разрыдалась. – Он страшный человек…

– Ясно, я всегда говорил, что у него не все дома… Ну хорошо, куда мы пойдем?

– Мы? Пойдем? – Она отняла ладони от лица и удивленно вскинула брови.

– Ну, конечно, – рассмеялся я, – ты же должна отблагодарить меня за спасение. Что я тут, просто так с братом в пух и прах разругался?!

Магические ритуалы, которые проводил Фаир, были скрыты ото всех пеленой тайны. Он отыскал в селении, располагавшемся южнее границ фамильного замка, седовласого старика-заклинателя. С ним много лет никто не общался, потому что у него было темное прошлое, и люди знали, что старик таит в себе опасность. Даже имя его так давно не произносили вслух, что уже успели позабыть. Старик жил ловом рыбы. С вечера он уходил на дальнюю излучину реки Кветри и всегда возвращался с кованым садком, полным карасей и мелких речных карпов. Как Фаир умудрился расположить к себе этого нелюдимого отшельника, не знаю, но уже очень скоро они стали совершенно неразлучны. Наверное, старик-заклинатель принимал участие в ритуалах Фаира, а может, руководил ими. Они уходили на дальнюю излучину вдвоем, люди вылядывали из окон домов вслед двум темным фигурам, медленно бредущим навстречу закату, и торопливо крестились.

Слухи о дружбе Фаира с заклинателем и о ритуалах, которые они проводили, быстро дошли до короля. Бенедикт призвал к себе сына и приказал ему прекратить водить всякое знакомство со «старым ублюдком», но тот ответил, что этот старик – лучший друг, какой у него когда-либо был, он учит его жизненной премудрости, а ритуалы – это просто выдумка нехороших, завистливых людей. Бенедикт не стал прислушиваться к словам сына и был неумолим – старик ему решительно не нравился. Он навестил заклинателя лично и пригрозил отсечь ему голову, если еще хоть раз застанет их вместе с сыном. Фаира отношение отца к его дружбе со стариком никоим образом не взволновало, как, впрочем, и заклинателя, которого пытался запугать Бенедикт, – они продолжали встречаться. Узнав о подобном неповиновении, в один из вечеров Бенедикт отправил следом за сыном небольшой отряд вооруженных воинов, которые застали на месте избушки старика выжженное пепелище. А сам заклинатель исчез…

Он объявился много лет спустя, когда король Бенедикт уже лежал в могиле, а Фаир взошел на престол Центрального королевства. Явившийся с того света старик был принят с распростертыми объятиями и стал первым советником Фаира во всех делах. Люди стали замечать, что после возвращения заклинатель как будто помолодел. Затем его возраст стал делаться все более неопределенным, среди седых волос появились темно – русые пряди, прежде изборожденное морщинами лицо разгладилось, пятна на желтой коже поблекли, а потом и вовсе исчезли, да и сама кожа оздоровилась и приобрела молочный оттенок. Так что стариком его назвать уже было нельзя. Все звали его просто – Заклинатель. Но все это было много позже…

После моего изгнания из родного дома мне довелось встретиться с Фаиром лишь однажды, было это в лихой период моей несчастливой жизни. Когда давление конкурентов на мою шайку стало слишком сильным и нас стали выживать с торгового тракта более многочисленные группы разбойников, я вместе с отрядом отчаянных головорезов решил посетить земли, когда-то принадлежавшие моему отцу. Плодородный чернозем Центрального королевства всегда щедро одаривал местных жителей. Я предпринял поход, чтобы опустошить кошельки зажиточных селян. Но оказалось, что всем моим надеждам на благоприятный исход предпринятого похода не суждено было осуществиться.

Когда мы придвинулись к границам королевства, первое, что мы увидели, были люди, повешенные на высоких приграничных столбах. Их было много, очень много. Иссохшие трупы болтались на пеньковых веревках, другие истлевшие тела лежали на земле. Создавалось впечатление, что они цепляются за нее скрюченными пальцами, хотят вползти под землю. Мертвецы теперь служили украшением границ Центрального королевства. Зрелище было настолько отталкивающим, что даже видавшие виды разбойники сильно забеспокоились.

– Эй, Дарт, а ты уверен, что нам надо идти дальше? – крикнул один из них.

Здесь было о чем призадуматься… Мне стало совершенно ясно, что сдвиги моего младшего брата все то время, что я его не видел, прогрессировали, и едва в его руки перешла верховная власть, он использовал ее для того, чтобы копившаяся внутри него злоба развернулась в полной мере. Она жила в нем с самого детства и вот теперь вырвалась в свет…

Я сказал своим головорезам, чтобы они возвращались, а сам с двумя наиболее преданными мне людьми направился дальше… Мы пересекли границы Центрального королевства, добрались до ближайшей деревни, где я убедился, что меня никто не узнает, и, организовав себе нехитрым путем запасы провизии, продолжили свое путешествие к столице…

По дороге нам предстояло увидеть картины всеобщего запустения и разрушения, страна была повергнута в нищету, немногочисленные жители собирали ягоды, грибы, сдирали кору с деревьев, жевали коренья, чтобы только не умереть с голоду. Почти во всех деревнях стояли наспех сколоченные виселицы, а на пришедших в негодность дорогах то и дело попадались обглоданные воронами мертвецы. Складывалось впечатление, будто в Центральном королевстве идет гражданская война, а на самом деле таким образом наместники Фаира Бессердечного наводили порядок. Я испытал неподдельный ужас от всего увиденного…

Мэндом, напротив, был полон народа. В поисках лучшей жизни население Центрального королевства устремилось к крупным городам, лишь для того, чтобы оказаться подальше от жестокостей, совершаемых наместниками. К тому же люди считали, что в столице им будет проще выжить в условиях стремительно подступающего голода…

Мы смешались с толпой на площади, стараясь продвинуться как можно ближе к замку. Мне хотелось посмотреть, что стало с родительским домом за время моего отсутствия. Замок почти не изменился, но я должен был констатировать, что за прошедшее время изменились люди в Центральном королевстве. Среди них царило веселье и оживление. Они праздновали… публичную казнь… Тринадцать несчастных стояли на эшафоте с надетыми на головы мешками, а неподалеку натягивал перчатки на волосатые руки огромного роста тучный палач.

Фаир сидел на балконе в бархатном кресле, еще больше похудевший, с длинными сальными волосами. Казалось, он был чем-то одурманен, потому что глаза его блуждали почти без всякого выражения. В них царили черная пустота и безразличие. Рядом с ним на дворцовом позолоченном стуле сидел Заклинатель. Я отметил, что по возрасту он почти сравнялся с Фаиром, сделался молод и бледен кожей. Его глаза едва заметно поблескивали. Даже отсюда, снизу, было видно, сколько в них таится хитроумия и горделивой властности. Заклинателю явно доставляло удовольствие происходящее. Он повернулся к Фаиру и, оскалив белые зубы, что-то быстро проговорил. В ответ Фаир криво усмехнулся, поднял вверх руку и опустил ее. Это был сигнал к началу публичной казни. Если бы я добрался до него на этот раз, то уже не дергал бы за уши, а, по меньшей мере, оторвал бы их.

Если корень тонколистого есеня истолочь в порошок, добавить несколько перьев мандрагоры, слюну отягощенной бременем дрофы, несколько щепоток соли и пепла, все это залить густым раствором из свежей крови и сургуча, а потом дать выпить кошке, то она сдохнет…

Даже неудачный опыт приводит к смертельному результату. Значит ли это, что большинство магических рецептур смертельно опасны, или это значит, что смерть – лучший выход для существа, столкнувшегося с проявлением магического умения существа более высокого порядка? Скорее всего, и то и другое утверждение можно считать верным…

Записи Фаира на полях подаренной ему Заклинателем магической книги

ГЛАВА ПЯТАЯ

В ней рассказывается о том, как умную голову посещает идея, в корне меняющая пустую жизнь ее обладателя

Поскольку я совсем ничего не умел делать, кроме как управлять государством и решать государственные задачи (да и не было у меня особой склонности заниматься чем-нибудь другим), я решил пока пожить у кого – нибудь из братьев и осмотреться. Кто знает, может быть, с божьей помощью я смогу найти занятие по душе, и оно позволит мне безбедно просуществовать до самого конца моих дней.

Иногда бывает и так, что поиски достойного занятия занимают всю жизнь. Но все же главное в этом деле – ни в коем случае не спешить. А то недолго и ошибиться. Найдешь, скажем, какое-нибудь занятие, которое тебе покажется достаточно привлекательным. Например, работа смотрителя в притоне, где полным-полно симпатичных дамочек, готовых каждый час дарить тебе свою благосклонность. Ты этим активно пользуешься и живешь полнокровной жизнью, по крайней мере, так кажется тебе, а потом вдруг, в самом конце жизни, начинаешь осознавать, какой пустой она оказалась, наполненной одними удовольствиями, без тени смысла… Страшная перспектива, что и говорить. Или место дегустатора светлого эля при городском совете. В обязанности твои входит с утра обходить всех предпринимателей, которые варят эль, все питейные заведения, где его подают, и дегустировать, дегустировать и еще раз дегустировать… И опять же – жизнь твоя будет легка и промчится, как одно мгновение, а в конце концов ты вдруг поймешь, что она была совершенно бессодержательной, и тогда поневоле позавидуешь тому, кто прожил ее полновеснее и увлекательнее, тому же смотрителю в притоне, например. И снова – перспектива не самая радужная. А потому спешить в определении рода своих занятий я вовсе не собирался…

Для начала я направился на юг, к Виллу, в Вейгард, солнечное королевство, продуваемое ветрами. Южной границей Вейгард упирался в массивную горную гряду, так что ветры обыкновенно отталкивались от нее и возвращались, чтобы задуть снова. Гряда эта простиралась на много миль дальше на юг, а вершины подпирали синее небо. Сомневаюсь, чтобы кому – нибудь удалось когда-либо преодолеть эти высоты1.^[1] Иногда из горной местности прилетали драконы, они совершали налеты на города Вейгарда и даже на его одноименную столицу в поисках драгоценностей. Ну очень любили эти крылатые чешуйчатые твари блестящие камушки и золото, а потому покоя жителям Вейгарда от них не было и в ближайшем будущем не предвиделось. Особенно переживали женщины, любившие драгоценности не меньше драконов. Стоило какой-нибудь красавице надеть бриллиантовое колье и выйти в нем на улицу, как небо над ее головой тут же темнело, слышалось хлопанье крыльев, и осторожный коготок ловко поддевал ее обновку. А потом визжи не визжи – ворюга-дракон уже улетел далеко в горы пополнять свою сокровищницу новой блестящей вещицей.

Казалось, спасу от этой напасти нет, но тут на подмогу людям пришло довольно оригинальное изобретение. Один из жителей королевства соорудил катапульту, швырявшую вверх заостренные колья. Они со свистом проносились по воздуху и вонзались в живот летучего ящера – самое мягкое и незащищенное место чудовища. Единственным недостатком катапульты была ее неповоротливость – она могла произвести только один выстрел по летящей цели. Затем тяжелая машина, управляемая людьми, требовала длительной настройки для нового выстрела. Изобретатель обещал со временем усовершенствовать конструкцию. Но то ли его талант иссяк после того, как он изготовил этот чудесный боевой агрегат, то ли, что весьма вероятнее, получив первый большой куш от продажи машины, он жестоко запил и утратил свой изобретательский дар.

Как бы то ни было, но даже несовершенные катапульты шли на ура, их покупали состоятельные граждане по всему Вейгарду. Среди богатеев зародилась даже мода на эти сооружения – катапульты стали частью архитектурного ансамбля, их ставили на крышу здания или на самую высокую башню, откуда можно было вести стрельбу по драконам. Мода, как известно, порождает вещи, порой совершенно дикие. Впав в соревновательный азарт, состоятельные граждане принялись заказывать себе весьма оригинальные средства для защиты от драконов – расписные катапульты, катапульты с резьбой по дереву. Заразившись гигантоманией, богачи принялись заказывать все большие и большие орудия. Кончилось все это тем, что в одном из купеческих домов не выдержала крыша и гигантская катапульта, из которой и стрелять-то было нельзя, настолько она была огромной, рухнула на головы домочадцев незадачливого богатея. После этого чрезвычайного происшествия мода на катапульты быстро сошла на нет.

Король Вилл Вейньет не страдал стремлением следовать веяниям моды, он приобрел несколько вполне обыкновенных, но находившихся в полной боевой готовности орудий для защиты столицы, они стояли на городских стенах и ожидали своего часа.

Поскольку столица Вейгард, где располагалась резиденция Вилла, находилась в непосредственной близости от гор, ее драконы атаковали чаще других. Во время последнего налета одного из ящеров удалось ранить. Когда в его белое пузо угодил деревянный кол, ящер яростно завизжал, взмахнул крыльями, развернулся и выпустил из пасти сгусток пламени, спаливший боевую машину вместе с людьми, заряжавшими новый снаряд…

Вилл Вейньет считал, что драконы – беда Вейгарда и с ними непременно надо бороться. Ящеры же в целом были весьма безобидны – людей они убивали редко, только если их собственной жизни угрожала опасность, как в случае с катапультой. От природы они были миролюбивы, и, если бы не превышающая все допустимые границы разумного жадность, с ними вполне можно было бы сосуществовать. Тем более что ящеры были неплохими собеседниками, охотно вступали в разговор с людьми. Все помнили историю о том, как однажды молодая девушка подружилась с драконом, он катал ее на спине, возил в горы, где они много болтали о всяких пустяках, и все было бы хорошо, если бы однажды она не упала с его спины и не разбилась. После этого дракон некоторое время вился над городом, повсюду раздавался его жалобный крик, а потом он и вовсе не захотел жить и бросился грудью на скалы… Вот такая история, в которую я поначалу не очень-то поверил. Но поскольку мне многократно пересказывали ее, для большей убедительности выпучив глаза, я начал думать, что, возможно, все так и было.

… Вилл встретил меня довольно радушно, сказал, что рад моему выбору и постарается найти мне применение при дворе. Его слова меня несколько насторожили. Что еще за применение при дворе? Неужели он думает, что я собираюсь работать на благо его короны? Пусть и не надеется. Однако я решил не придавать значения высказываниям брата – может, он просто оговорился.

Мне выделили белокаменные апартаменты с небольшим фонтаном в центре гостевого зала, в котором при желании можно было даже утопиться… ну или поплавать, что я и проделывал, когда сильно уставал от употребления светлого эля. Эль в немалой степени способствовал моим рассуждениям о собственном предназначении в этой жизни. Его я употреблял целыми бочками, ощущая, сколь благотворно он действует на мой организм и мозг… Мои мысли плыли спокойно, почти полностью растворенные его терпкой горечью, я думал о том, что когда-нибудь, возможно, все изменится для меня, я буду мудр и седовлас, я буду управлять страной, пусть даже небольшой, и мой народ будет любить меня за светлую голову и творческий подход в решении государственных вопросов…

Вилл был характера деятельного, бурного, он обладал врожденной инициативностью, ему всегда нужно было что-то переделывать, искоренять, выкорчевывать, разрушать и заново строить. Вейгард он немедленно переименовал в Виллгард, чем нимало меня позабавил. Да еще заставил летописцев внести изменения во все государственные списки. У главного летописца от пережитых волнений появилась омерзительная сыпь по всему телу, в том числе и на лице, после чего со своей должности он был немедленно уволен. «Таким нервным не место на посту государственного служащего, – сказал Вилл, – к тому же у тебя, похоже, проказа». «Нет у меня никакой проказы!» – закричал летописец, но стражи его взяли под руки и увели.

Увековечив таким простым способом свое имя, Вилл приказал каждого, кто в приватной беседе, по недомыслию или по злому умыслу, назовет его королевство Вейгард, подвергать публичной порке, невзирая на общественное положение совершившего проступок. Поскольку название государства – Вейгард сильно укоренилось в сознании граждан, порка очень скоро стала для них вполне привычным делом. Проходя в середине дня по центральной площади, я почти каждый день наблюдал чью-нибудь раскрасневшуюся задницу, по которой уставший палач, стирая с лица тяжелой ладонью пот, звучно хлопал кожаным ремнем. Немного поодаль ожидали своей очереди несколько унылых бедняг со спущенными штанами, чей язык тоже работал быстрее, чем мозги. Палача вскоре пришлось заменить – этот не выдержал темпа работы и умер прямо на рабочем месте – схватился за грудь, пошатнулся и, рухнув на колени, уткнулся в очередную выпоротую задницу костистым носом.