Аэродром был бы размером в 1 километр. В него был бы только один вход, через который суперавионы смогли бы пролезть. После вылета открывались бы специальные "ворота" из дюр- алюминия и хромированной стали. Эти ворота были бы размером в 50 метров.
      Живя в этом доме, я всегда носил бы с собой два револьвера. Горе тем японцам, которые хотели бы на меня напасть, им бы не поздоровилось; узнав о том, что один из его полков погиб, Микадо потеряет свой бинокль и упадет с разукрашенного своего трона".
      Оценка сочинения - 8, что по двадцатибалльной системе ниже средней, т.е. почти двойка. Напротив первой фразы на полях ремарка учителя: "У Вас невозможные мечты", напротив последнего абзаца: "Это экстравагантно и не относится к заданной теме".
      Мы же, в свете дальнейшей судьбы Георгия Эфрона, бездомной и беззащитной, видим в этой крепости символ его жизненной позиции - одинокого противостояния враждебному миру.
      Здесь, может быть, уместно сделать отступление о двуязычии автора. Знание французского языка у него абсолютное, он выражается на нем почти так же свободно, как на русском. В обоих языках встречаются, правда, стилистические ошибки, во французском в употреблении прошедших времен, артиклей и т.п., в русском нередки галлицизмы. Детям русской эмиграции следующих поколений воспрещалось в разговоре переходить с одного языка на другой внутри одной фразы или русифицировать французские слова, - так сохранялась чистота русской речи. Георгий Эфрон тоже следит в дневниках за правильностью языка (того и другого), однако позволяет себе часто запрещенные вольности, вставляя французские слова в русский текст или русифицируя их. Отметим также наличие во французском тексте дневников огромного количества грубостей. Их источник - общение со сверстниками в кламарской школе, точно так же, как русские непристойности появляются в его записях после голицынской школы. Как любой жаргон, это средство самозащиты и разрядки напряженного состояния. Разумеется, устно так выражаться в той среде, где он жил, было невозможно. И тут невольно задаешь себе вопрос: читала ли Марина Цветаева дневники сына? В семье не было принято ничего прятать, и его тетради, как всю жизнь и ее собственные, конечно, лежали открыто на столе. Что она могла их открывать, свидетельствует ее запись на пустом месте внизу страницы в дневнике N 9 о подарке сыну красно-синего карандаша.
      Читателя дневников, возможно, удивит полное отсутствие в записях Г. Эфрона веселости, юмора, смеха. Он не описывает ни одного комического положения, сценки, не приводит ни одной шутки, анекдота, остроумной реплики. Конечно, жилось ему очень невесело. Но все же были в его жизни и спокойные, относительно стабильные месяцы, когда он был поглощен школьной жизнью и, казалось бы, жил ее интересами.
      Но даже тут он не рассказывает ни одного смешного случая, а в школе, каждый это по себе знает, они бывают почти ежедневно. Когда он пишет "я острю" - это просто сухая констатация, ни одной своей остроты он не приводит. И остается впечатление, что в любой среде он подобен капле масла в воде - неслиянен, отделен своей оболочкой, своим удельным весом. Он очень тяготится этой своей отдельностью, анализирует ее, видит корни ее в своей биографии, в воспитании, в драматических семейных обстоятельствах. Одиночество, повторим, это навязчивый лейтмотив его короткой жизни. На обороте одного из сохранившихся конспектов по языкознанию мы обнаружили фрагмент его письма с подписью "твой друг Мур", но без начала, - в нем зимой 1944 г. он исповедуется неизвестному нам адресату:
      "Одному жить очень трудно; но гораздо хуже общаться с чуждыми и непонимающими людьми. Вся беда в том, что я веселый и общительный человек; смех я ценю исключительно высоко, "общество" - великая вещь; но что же делать, если мне не смешны анекдотцы, а "им" не смешны мои выпады; что же делать, если "общество" оказывается решительно не на высоте, исключительно примитивно, некультурно? К тому же работа - скучная и нелюбимая, быт - заедает, семьи (семья нужна хотя бы как "фон") - нет. Остаются книги и "низшие" радости материального порядка.
      Но без людей жить невозможно и противоестественно. И ужас, ужас, что время бежит безвозвратно. Лишь есть надежда на ложность утверждения того, что "молодость - лучшее время". Американцы говорят - "жизнь начинается в сорок лет". Даже есть фильм того же названия. Может, надо через это пройти, через эту мучительно затянувшуюся безрадостную молодость, чтобы впоследствии хоть что-то обрести, хоть спасительную глупость и дешевку.
      Впрочем, у меня, возможно, болезнь воли. Если я не знаю, куда идти, и решаю почему-либо идти направо, то я тотчас же пойду налево, так как первоначальное решение, как решение - насилие. И я всегда все делаю наперекор себе, прямо какое-то извращение, часто во вред себе, лишь бы избежать ненавистного благоразумия, системы, целесообразности".
      Последнее утверждение противоречит, кажется, общему впечатлению от чтения дневников Георгия Эфрона, в которых он предстает человеком весьма прагматичным и вовсе не спонтанным. И это заставляет нас взглянуть на его записи не только как на документ самовыражения и самопознания, но в большой степени - и самовоспитания, и самообороны - от чуждой среды, от страшного мира вообще. И в этом упорном отстаивании себя он воистину сын своей матери. Как он бесстрашен в своих записях! Мальчик, у которого арестованы отец, сестра, почти все знакомые отца, который не может не загадывать о своем будущем ("неужели и меня ждет судьба Али?"), свободно пишет свои мнения о международной политике, о людях, их судьбах, об октябрьских днях 1941 г. в Москве, и это не юная непуганность, не самонадеянная уверенность в собственной сохранности, это отстаивание себя - не дать себе струсить, залениться, махнуть рукой на себя, опуститься ("Неужели стал опускаться?"- реплика самому себе в эшелоне). "Надо мной все издеваются, что я пишу дневник", - в том же эшелоне, во время бесконечной дороги в Ташкент. Но он все-таки его пишет, на виду у всех, а потом убирает тетрадь в портфель и уходит на три часа в очередь. И в Ташкенте, в общежитии, в комнатке без замка тетради стоят на полке… Сколько мы слыхали-читали про то время, когда сосед доносил на соседа, сослуживец на сослуживца, но есть хотя бы одно утешение при взгляде на его горькую жизнь: на него никто не донес, - эти неорганизованные, некультурные, распущенные (а он не скупится на такие эпитеты) простые советские люди его не предали.
      Отметим и еще одну чисто цветаевскую черту: у него исторический взгляд на собственную жизнь. "Но я полон любопытства к своей собственной судьбе, и мне объективно интересно, с точки зрения историка и романиста, как она будет в дальнейшем развертываться", - и в этом, кстати, разгадка объективного, т.е. не эмоционального, тона его записей.
      Из литературных опытов Георгия Эфрона сохранилась записная книжечка "Проба пера", перевод с французского двух первых глав романа Ж. Сименона "Приключения моих друзей", отдельные прозаические и стихотворные наброски. Нам хочется привести одно шуточное стихотворение, которое написано на обороте листка конспекта с записями грамматических категорий и форм, - оно показывает совсем другого Георгия Эфрона, милого и наивного.
      О весне писали много…
      Мне сказали: вновь пиши,
      И проторенной дорогой
      Захотелось мне пойти.
      Взял перо я быстро в руку
      И, задумавшись едва,
      Подавляя злую скуку,
      Вывел перышком: "Весна".
      Сим названием банальным
      Озаглавив мысль мою,
      Я промолвил: "Все нормально -
      Про весну я Вам спою".
      "Весна - сезон любви и скачек в гипподроме, Весной текут ручьи и трогается лед…
      Весною ветерки бегут сквозь двери в доме, И весело снует без валенок народ.
      Весну прославим мы во всех ее красотах,
      О ней мы пропоем на все лады поэм,
      Весне мы придадим все чары Ланселота,
      Весны мы будем описатель - Брэм!"
      Написавши эти строки
      И поставив руки в боки,
      Заорал я в диком раже:
      "Я грамматику уважил!
      Просклонял весну я шибко,
      Очень точно, без ошибки!
      Слава мне, и мне ж - урра!" - Так воскликнул я тогда.1 Своей начитанностью Георгий Эфрон поражает и современного читателя. Он принадлежал к той части русской эмиграции, где читали много и на разных языках.
      Он тоже читает много и умно: Монтерлан, Бергсон, Валери, Клодель, Жид, Сартр, Малларме, Шекспир, Достоевский, Писемский, Леонов - это совсем не легкое чтение.
      Обращает внимание отсутствие в дневниках упоминания о "семейной" Москве - ни разу не говорится о Музее на Волхонке, созданном его дедом, И. В. Цветаевым, нет речи и о посещении семейных могил на Ваганьковском кладбище. А ведь это могло бы его как-то укоренить в Москве!
      При всем эгоцентризме автора, моральной слепоте многих его записей, при всех щемящих душу подробностях совместной жизни матери-поэта и подростка-сына и последующего горького его сиротства, словом, при всем драматизме и скорби этой книги, задевающей за живое, лишающей равновесия, постараемся не поддаваться тяжелым чувствам, чтобы трагизм вновь открывающихся биографических подробностей не заслонял от нас вечный фон Бытия Поэзии.
      Вероника Лосская,
      Елена Коркина
      Право на воскрешение Достижения К. Циолковского, Л. Толстого, Ф. Достоевского вдохновили известного философа, библиографа и архивиста XIX в. Николая Федорова на идею о праве каждого человека на воскрешение, причем не в жизни загробной, а здесь, на земле.
      Этот час настал и для Георгия Эфрона.
      То, что его дневники носят характер мучительно-напряженного даже не чтения, а проживания текста, только усиливает и без того магнетическую притягательность автора. Читателя словно засасывает в повествование, изо дня в день становящееся все более и более "черным". Но сегодняшняя искушенная публика вполне подготовлена к такому испытанию - позади бум документалистики и расцвет литературы non/fiction.
      В записях молодого человека явно определяются две основные темы: история последнего года жизни Цветаевой, ее семьи и окружения и рассказ о повседневной жизни, отраженно наблюдательным взглядом современника. Здесь индивидуальность автора выражена необычайно сильно. Георгий Эфрон - член семьи, на судьбу которой легли великие испытания, сын поэта-легенды, человек уникальной биографии.
      Родившийся во Вшенорах, пригороде Праги, и выросший в Париже, он, попав в СССР образца 1939 года, пережил огромное психологическое потрясение. Раздвоенность, противостояние и взаимодействие двух миров неизбежно отразились на мышлении Мура (так звали Георгия домашние). Оно уникально не только по своей генетической предопределенности, но и по обстоятельствам формирования: освобожденное от самоцензуры, имеющее широкую образовательную базу и лингвистическую состоятельность. Острота взгляда на происходящее, чувство историчности и избранности - эти свойства, как ни удивительно, были характерны для молодых людей конца тридцатых годов ХХ века. Наряду с идеологически обусловленным массовым сознанием на пороге Великой Отечественной войны появилось новое поколение "гениальных мальчиков", чистых и смелых, которые обладали мистически прозорливым видением будущего. Откровением конца 1980-х гг. стали дневники Левы Федотова, юноши из "дома на набережной", с абсолютной точностью пророка описавшего события конца 1930-х - 1950-х гг.
      Рассуждая 16 июня 1940 г. о заключенном СССР с Германией пакте о ненападении и последовавших военных успехах Гитлера в Европе, Георгий Эфрон дает практически точный прогноз на будущее: "Если Германия победит2, то она непременно пойдет против нас (Mein Kampf - A. Hitler). Опять-таки ничего нельзя предположить "холодно", потому что теперь мировая политика готовит нежданные сюрпризы буквально на каждом шагу и легко можно ошибиться". Но он не ошибается… "Возможно, победа Германии создаст для СССР опасную угрозу. В Эстонии, Латвии и Литве мы укрепляемся против кого? Строим военно-морские базы для чего? - Конечно, чтобы предотвратить возможное нападение немцев… Очень возможно, что после победы над Францией и Англией Германия будет некоторое время вооружаться, укрепляться и сковывать свои силы для нападения на СССР - так что может пройти много времени, пока она на нас нападет… Во всяком случае, будущее нам принесет много неожиданностей самого разного характера. СССР ведет свою игру мастерски, и, в конце концов, я не сомневаюсь, что он эту игру выиграет"3. Не сомневается Георгий и в захватническом характере советских притязаний. Главной целью будущего победоносного похода Советской армии он видел идею мирового коммунизма и ее распространение в странах Европы. Этот анализ, который дал пятнадцатилетний юноша разворачивающейся мировой катастрофе, еще раз убеждает нас в идеологической ложности столь долго существовавшего мифа о "вероломном нападении фашистской Германии на СССР".
      В дневниках Мура мы находим портреты литературных оппонентов и даже противников Цветаевой, интересные свидетельства о них. Но люди, несмотря на жестокость "времени выживания" со всем его предательством и умолчанием, составляли главную ценность и опору жизни потерявшихся Цветаевых-Эфронов. Предательство и поддержка, равнодушие и сердечность, обман и порывы самопожертвования, ненависть и дружба явились той частью мира, в котором Георгию завещала жить покинувшая эту землю мать.
      Насилье родит насилье, и ложь умножает ложь.
      Когда вас берут за горло - естественно взяться за нож.
      Но нож называть святыней и, вглядываясь в лезвие, начать находить отныне лишь в нем отраженье свое, - нет, этого я не умею, и этого я не могу: от ярости онемею, но яростью не солгу!
      У всех увлеченных боем надежда живет в любом: мы руки от крови отмоем и грязь с лица отскребем, и станем опять как прежде, не в ярости до кости: и этой большой надежде на смертный рубеж вести.
      Эти "непатриотические" стихи Н. Асеева, возводившие, по мнению Н. Тихонова, поклеп на русский народ, который не хочет быть убийцей, увидели свет только в 1962 г. Слежка и доносительство были очень распространены, а агентурные данные НКГБ СССР - один из самых достоверных источников о реальных "людях и положениях".
      Вот фрагмент одного из таких документов: "Н.Асеев "высказал враждебную реакцию" о роли писателей в годы войны: "Мы должны лет на пять замолчать и научить себя ничем не возмущаться…" А также высказал общее мнение о литературе: "В России все писатели и поэты поставлены на государственную службу, пишут то, что приказано. И поэтому литература у нас - литература казенная…" К.Чуковский, по тем же агентурным данным, считал, что "русская литература в условиях деспотической власти заглохла и почти погибла… Зависимость теперешней печати привела к молчанию талантов и визгу приспособленцев - позору нашей литературной деятельности перед лицом всего цивилизованного мира… Всей душой желаю гибели Гитлера и крушения его бредовых идей. С падением нацистской деспотии мир демократии встанет лицом к лицу с советской деспотией. Будем ждать". Л. Кассиль подчеркивал, что вырождение литературы дошло до предела, а "Союз писателей надо немедленно закрыть, писателям же предоставить возможности собираться группами у себя на квартирах и обсуждать написанное сообразно своим творческим симпатиям и взглядам". И подобные свидетельства можно приводить дальше.
      Дневники Мура - хроника жизни литературной среды, которая окружала их с матерью в дни скитаний. Беспощадный приговор вынес автор советской интеллигенции, склонной к панике, неустойчивым взглядам и настроениям. Так, ее отношение к англосаксонским союзникам колебалось между комплексом неполноценности "исконной вражды" этих стран к СССР и симпатиями к этим странам,"ибо кто после войны будет "нас снабжать продовольствием, кто будет помогать восстанавливать промышленность?" И еще: "В интеллигентах борется сознание, что союзники слишком много говорят и слишком мало делают - и желание попользоваться в будущем благами, исходящими от этих же союзников. Из разговоров явствует, что жалеют не о Днепрогэсе и майкопской нефти, а о санаториях в Кисловодске и дачах. Им бы очень хотелось, чтобы союзники разбили немцев, восстановили границы СССР, а потом завалили продуктами, восстановили промышленность и немного смягчили "систему".
      Перед нами самый обыкновенный молодой человек, находящийся в эпоху репрессий и войн "на краю" жизни. Смерть - важнейшее действующее лицо в исторической драме советской истории. Опыт голода и выживания встроен в тело. И в этих условиях жажда выжить - самая главная проблема. Порой события, описываемые в дневниках, так тяжелы и безысходны, что поневоле возникает мысль о литературном происхождении текста. Тем более что стиль и манера изложения слишком сильно напоминают популярные стилизации подлинных записей. Возвращение к действительности с каждым разом стремительно сужает и делает еще более мучительным предощущение истинной трагедии. Читая дневники 1941 года, которые, на первый взгляд, поражают своим отчуждением и даже черствостью, мы понимаем, что ведение их - это, может быть, единственный шанс продолжать жить.
      Трудно представить, что автор, этот пятнадцатилетний мальчишка, - наш современник. Сегодня Георгию Сергеевичу Эфрону исполнилось бы 79 лет. А Митька, Дмитрий Сеземан, самый любимый друг Мура, живет в Париже, и ему можно в любую минуту позвонить и услышать его голос, голос из прошлого.
      Дневники Георгия Эфрона прочитаны. И как все настоящие книги, они изменяют представление о мире и человеке. В ХХ веке таким был рассказ "Один день Ивана Денисовича" А. И. Солженицына, в XXI веке, возможно, станет роман Р.Д.Г. Гольего "Белое на черном". Мы не сомневаемся, что эти дневники вызовут потрясение и переворот в душах читателей и станут событием не только литературного ряда, но и явлением нашей жизни.
      Татьяна Горяева
      Примечания
      Георгий Эфрон
      Примечания С. 7. Сестры Синяковы: Ксения Михайловна (1893-1985), жена Н. Н. Асеева; Мария Михайловна (1890-1984), по мужу Уречина, художница; Надежда Михайловна (1889-1975), по мужу Пичета, певица; Вера Михайловна (1895-1973), жена писателя С. Г. Гехта.
      С. 8. Оснос Юрий Александрович (1911-1978) - переводчик, драматург, историк театра, муж писательницы Жанны Владимировны Гаузнер (1912-1962), дочери В. М.
      Инбер.
      С. 10. Боков Виктор Федорович (р.1914) - советский поэт.
      С. 36. "1res Poкesies" de Musset - "Первые стихотворения", сборник А. де Мюссе.
      С. 52. "Paludes", "Le Retour de l'Enfant prodigue" - "Болота" (1895), роман А.
      Жида; "Возвращение блудного сына", роман не установленного нами автора.
      С. 61. "Les Cloches de B$ale", "Les Beaux Quartiers" - "Базельские колокола" (1934),
      "Богатые кварталы" (1936), романы Л. Арагона.
      С. 66. "Les Faux-Monnayens" - "Фальшивомонетчики" (1925), роман А. Жида.
      С. 79. Державин Владимир Васильевич (1908-1975) - поэт и переводчик.
      С. 80. "Les caves du Vatican" - "Подземелья Ватикана" (1914), роман А. Жида.
      С. 89. Криницкий Марк - псевдоним прозаика и драматурга Михаила Владимировича Самыгина (1874-1952). Подробнее о нем см.: Валерий Брюсов и его корреспонденты.
      Кн. 1. "Литературное наследство. Т. 98. М.: Наука, 1991. С.362-423.
      С. 99. "(Pontaillac, воспоминания о море и жене Шаляпина)". - Летом 1928 г. в Понтайяке собралась на отдых большая русская колония; возможно, что на какой-то срок приезжала туда и Мария Валентиновна Шаляпина.
      "Расцвет"Front Popu"- сокращение от "Front populaire", "Народный Фронт" - коалиция левых партий, пришедшая к власти во Франции в июне 1936 г. и удержавшаяся до лета 1938 г.
      С. 125. "Составляю сборник лучших стихов…" и т.д. - Здесь и далее речь идет об осуществленном замысле. Сохранилась записная книжка, в которую Г. Эфрон переписал свои любимые стихотворения и прозаические отрывки разных авторов (РГАЛИ.
      Ф. 1190. Оп. 3. Ед. хр. 229. Л. 1-63). Сборник носит заглавие "Diverses Quintessences de l'esprit moderne. Различные квинтэссенции современного духа. (XIX-XX веков). Антология цитат". Место составления антологии обозначено следующим образом: "Asie soviйtique. 1942. Tachkent". В сборник вошли фрагменты из романов А. де Монтерлана, Э. Хемингуэя, А. Жида, О. Хаксли, Л. Ф. Селина, цитаты из произведений А. Бергсона и И.Тэна, отрывки из "Senilia" И. С. Тургенева, стихотворения (и фрагменты) П. Верлена, Ш. Бодлера, С. Малларме, П. Валери, О.
      Мандельштама, А. Ахматовой и Н.Гумилева.
      С. 131. "Poлemes Barbares" Leconte de Lisle'a - "Варварские стихотворения" (1862), сборник Шарля Леконт де Лилля (1818-1894).
      С. 132. "Непременно надо будет попасть в Ашхабад…" - Это стремление, красной нитью прошивающее последние записи 1941 г., не осуществилось. Что касается встречи Г. Эфрона с Д.В.Сеземаном, то мы имеем свидетельство из первых рук. В разговоре с В.К.Лосской в декабре 2003 г. Д. В. Сеземан рассказал: "В Азии мы с Муром встретились, но не в Ашхабаде, а на вокзале в Ташкенте. Поезда в то время шли очень медленно, поезд стал в Ташкенте и стоял два часа. Мы тогда вместе долго разговаривали. Он подробно рассказывал мне о визите М.И. к Эренбургу. Я помню, как, еще во Франции, М.И. приходила к моей матери и почему-то в слезах расспрашивала ее об Эренбурге, т.к. Эренбург все уговаривал М.И. ехать в Москву:
      "там писатели, литературная среда и т.д.". И М.И. все спрашивала мать: "А как Вы думаете, Эренбург - порядочный человек?" Мать говорила: "Вполне". Так вот, значит, виделись мы с Муром не в Ашхабаде, он в Ашхабад вовсе не ехал, ехал я, а виделись мы на вокзале в Ташкенте, он тогда там жил…" Встреча эта состоялась, по всей видимости, в 1942 г., когда МГУ, где Д. В. Сеземан учился, был переведен из Ашхабада в Свердловск, и через Ташкент он ехал именно туда.

ТАШКЕНТСКИЕ ЗАРИСОВКИ

ДНЕВНИК N 13

ДНЕВНИК N 14