— Смотрите, смотрите! Вам как палеонтологу это должно быть особенно интересно. Ведь свет, который сейчас попадает к вам в глаза, ушел от этой галактики миллион лет тому назад. Еще человека-то на Земле но было!
      — И это одна из близких к нам галактик! — ужаснулся Шатров.
      — Ну конечно! Мы знаем уже такие, которые расположены в расстояниях порядка пятисот миллионов световых лет. Почти пятьсот миллионов лет бежит свет со скоростью в десять триллионов километров в год. Вы видели такие галактики в созвездии Пегаса…
      — Непостижимо! Можете не говорить — все равно нельзя представить себе подобные расстояния. Бесконечные, неизмеримые глубины…
      Бельский слегка щелкнул пальцами.
      — Мы, астрономы, теперь увереннее ориентируемся в пространстве, хотя многого еще не понимаем. Но вот смотрите… Наш телескоп направлен на туманность Андромеды. Неподалеку лежит созвездие Треугольника — сюда, левее и ниже к горизонту. В нем красивая, ясно видная туманность “М-33” — самая близкая к нам галактика. Если мы повернем телескоп точно в противоположную сторону, туда, к Большой Медведице и Гончим Псам, то увидим две очень слабые и далекие галактики, в точности соответствующие расположению галактик Андромеды и “М-33”.
      Бельский еще долго показывал Шатрову звездное небо. Наконец Шатров горячо поблагодарил своего звездного Вергилия, вернулся к себе и улегся в постель, но долго не мог заснуть.
      В закрытых глазах роились тысячи светил, плыли колоссальные облака звездных скоплений, черные завесы холодной материи, гигантские хлопья светящегося газа.
      И все это — простирающееся на биллионы и триллионы километров, рассеянное в чудовищной холодной пустоте, разделенное невообразимыми пространствами, в безоглядном мраке которых мчатся лишь потоки смертоносных излучений.
      Звезды — огромные стяжения материи, материи, сдавливаемой силой тяготения и под действием непомерного давления развивающей высокую температуру. От высокой ’Температуры действуют цепные атомные реакции, усиливающие выделение энергии. Чтобы звезды могли существовать, не взрываясь, в равновесии, энергия должна в колоссальных количествах выбрасываться в пространство в виде тепла, света, космических лучей… И вокруг этих звезд, словно вокруг силовых станций, работающих на атомной энергии, вращаются согреваемые ими планеты.
      В чудовищных глубинах пространства несутся эти планетные системы, вместе с миллиардами одиночных звезд и темной, остывшей материей составляющие огромную, похожую на колесо систему — галактику. Иногда звезды сближаются и снова расходятся на миллиарды лет, точно корабли галактики. И в еще более огромном пространстве отдельные галактики также подобны еще большим кораблям, светящим друг другу своими огнями в неизмеримом океане тьмы и невообразимого холода.
      Чувство, похожее на ужас, овладело Шатровым, когда он живо и ярко представил себе вселенную с ее безнадежным смертельным холодом пустоты, с редко рассеянными в ней не менее смертоносными массами материи, раскаленной до невообразимых температур. Представил себе недоступные никаким силам расстояния, неимоверную длительность совершающихся процессов, в которых пылинки, подобные Земле, имеют совершенно ничтожное значение.
      И в то же время гордое восхищение перед умом человека прогоняло страшный облик звездной вселенной. Жизнь — скоротечная, настолько хрупкая, что может существовать только на планетах, подобных Земле, — горит крохотными огоньками где-то в черных и мертвых глубинах пространства.
      Вся стойкость и сила жизни — в ее сложнейшей организации, которую мы едва начали понимать, — организации, приобретенной миллионами лет исторического развития, борьбы внутренних противоречий, бесконечной смены устаревших форм новыми, более совершенными.
      В этом сила жизни, ее преимущество перед неживой материей, косно участвующей в космических процессах, не претерпевающей великого усложнения и усовершенствования. И, несмотря на грозную враждебность космических сил, жизнь продолжается, развивается и, наконец, рождает мысль, овладевающую силами природы, анализирующую ее законы и с их же помощью побеждающую природу.
      У нас на Земле и там, в глубинах пространства, расцветает жизнь — могучий источник мысли и воли, который впоследствии превратится в поток, широко разлившийся по вселенной. Поток, который соединит отдельные ручейки в могучий океан мысли. Тому залогом открытие, заключенное в коробке Тао-Ли…
      И Шатров понял, что впечатления, пережитые им ночью, вновь разбудили застывшую было силу его творческой мысли.
      Он будет действовать дальше, не боясь нового, как бы невероятно оно ни было.
      Старший помощник капитана парохода “Витим” небрежно облокотился на сверкавшие в солнечных лучах поручни. Большой пароход словно уснул на мерно колыхавшейся зеленой воде, окруженный медленно перебегавшими большими бликами света. Рядом густо дымил длинный, высоконосый английский пароход, лениво кивая двумя белыми крестами массивных мачт.
      Южный край бухты, почти прямой и черный от глубокой тени, обрывался стеной красно-фиолетовых гор, изборожденных лиловыми тенями.
      Офицер услышал внизу твердые шаги и увидел на трапе мостика массивную голову и широкие плечи профессора Давыдова.
      — Что так рано, Илья Андреевич? — приветствовал он ученого.
      Давыдов прищурился, молча осмотрел солнечную даль, а потом взглянул на улыбавшегося старшего помощника.
      — Хочу попрощаться с Гавайями. Хорошее место, приятное место… Скоро отходим?
      — Хозяина нет — оформляет дела на берегу. А так все готово. Вернется капитан, сейчас же пойдем. Прямо домой!
      Профессор кивнул головой и полез в карман за папиросами. Он наслаждался отдыхом, днями вынужденного безделья, редкими в жизни настоящего ученого, Давыдов возвращался из Сан-Франциско, куда ездил делегатом на съезд геологов и палеонтологов — исследователей прошлого Земли.
      Ученому хотелось проделать обратный путь на своем, советском пароходе, и “Витим” подвернулся очень кстати. Еще более приятным был заход на Гавайские острова. Давыдову за время стоянки удалось познакомиться с природой этой страны, окруженной необъятными водными просторами Тихого океана. И сейчас, оглядываясь кругом, он ощущал еще большее удовольствие от сознания скорого возвращения на Родину. Много интересных мыслей накопилось за дни неторопливого, тихого раздумья. Новые соображения теснились в голове ученого, властно требуя выхода — проверки, сопоставлений, дальнейшего развития. Но этого нельзя было сделать здесь, в каюте парохода: не было под рукой нужных записей, книг, коллекций…
      Давыдов погладил пальцами висок, что означало у профессора затруднение или досаду…
      Правее выдававшегося угла бетонного пирса как-то внезапно начиналась широкая аллея пальм; густые перистые кроны их отливали светлой бронзой, прикрывая красивые белые дома с пестрыми цветниками. Дальше, на выступе берега, прямо к воде подступала зелень низких деревьев. Там едва покачивалась голубая, с черными полосами лодка. Несколько юношей и девушек в лодке подставляли утреннему солнцу свои загорелые стройные тела, громко пересмеиваясь перед купаньем.
      В прозрачном воздухе дальнозоркие глаза профессора различали все подробности близкого берега. Давыдов обратил внимание на круглую клумбу, в центре которой возвышалось странное растение. Внизу густой щеткой торчали ножевидные серебряные листья. Над листьями почти на высоту человеческого роста поднималось красное соцветие в форме веретена.
      — Вы не знаете, что это за растение? — спросил заинтересованный профессор у старшего помощника.
      — Не знаю, — беспечно ответил молодой моряк. — Видел его, слыхал, что это какая-то редкость у них считается… А скажите, Илья Андреевич, верно, что вы были, моряком в молодости?
      Недовольный переменой разговора, профессор нахмурился.
      — Был. Какое это сейчас имеет значение? — буркнул он. — Вы лучше…
      Где-то за строениями слева завыл гудок, гулко раскатившийся по тихой воде.
      Старший помощник сразу насторожился. Давыдов недоуменно огляделся.
      Тот же покой раннего утра реял над маленьким городом и бухтой, широко раскрытой в голубую даль океана. Профессор перевел взгляд на лодку с купальщиками.
      Смуглая девушка, очевидно туземка, выпрямилась на корме, приветливо помахав русским морякам высоко поднятой рукой, и прыгнула. Красные цветы ее купального костюма разбили изумрудную стеклянистую воду и скрылись. Легкая моторка быстро промчалась в гавань. Минуту спустя на пристани показался автомобиль, из него выскочил капитан “Витима” и бегом устремился на свой корабль. Вереница флагов поднялась и затрепетала на сигнальной мачте. Капитан, задыхаясь, взлетел на мостик, стирая лившийся по лицу пот прямо рукавом белоснежного кителя.
      — Что случилось? — начал старший помощник. — Я не разбираю этого сиг…
      — Аврал! — рявкнул капитан. — Аврал! — и схватился за ручку машинного телеграфа. — Готова машина?
      Капитан склонился к переговорной трубе и бросил туда ряд отрывистых приказаний:
      — Всех наверх! Задраить люки! Очистить палубу! Отдать швартовы!
      — Russians, what shall you do?! — вдруг тревожно проревел рупор с соседнего корабля.
      — Go ahead! — немедленно ответил капитан “Витима”.
      — Well! At full speed! — с большей уверенностью откликнулся англичанин.
      Глухо зажурчала вода под кормой, корпус “Витима” дрогнул, пристань медленно поплыла вправо. Тревожная беготня на палубе смущала Давыдова. Он несколько раз бросал вопросительные взгляды на капитана, но тот, поглощенный маневрированием корабля, казалось, не замечал ничего кругом.
      А море по-прежнему плескалось спокойно и мерно, ни одного облака не было видно в знойном и чистом небе.
      “Витим” развернулся и, набирая ход, двинулся навстречу простору океана.
      Капитан перевел дух, достал из кармана платок. Окинув зорким взглядом палубу, он понял, что все тревожно ждут его разъяснений.
      — Идет гигантская приливная волна от норд-оста. Я полагаю, единственное спасение судна — встретить ее в море, на полном ходу машин… Подальше от берега!
      Капитан повернулся к отдалявшейся пристани, как бы оценивая расстояние.
      Старший помощник, моментально исчезнувший с мостика для работы на палубе, теперь снова поднялся сюда, красный от возбуждения.
      Давыдов посмотрел вперед и увидел несколько рядов больших волн, бешено мчавшихся к земле. А за нами, как главные силы за передовыми отрядами, стирая голубое сияние далекого моря, тяжко несся плоский серый холм гигантского вала.
      — Команде укрыться внизу! — приказал капитан, резко двинув ручку телеграфа.
      Передние волны по мере приближения к земле вырастали и заострялись. “Витим” резко дернулся носом, взлетел вверх и нырнул прямо под гребень следующей волны. Мягкий тяжелый шлепок отдался в поручнях мостика, крепко зажатых в руках Давыдова. Палуба ушла под воду, облако сверкающих водяных брызг туманом встало перед мостиком. Через секунду “Витим” вынырнул, ног его опять понесся вверх… Мощные машины содрогались глубоко шипу, отчаянно сопротивляясь силе волн, задерживавших корабль, гнавших его к берегу, стремившихся разбить “Витим” о твердую грудь земли.
      Ни одного пятна пены не белело на обрыве исполинского вала, который поднимался со зловещим хрипом и становился все круче. Тусклый блеск водяной стены, стремительно надвигавшейся, массивной и непроницаемой, напомнил Давыдову кручи базальтовых скал в горах Приморья. Тяжкая, как базальт, волна вздымалась все выше, заслоняя небо и солнце; ее заостряющаяся вершина всплыла над передней мачтой “Витима”. Зловещий сумрак сгущался у подножия водяной горы, в черной глубокой яме, куда соскальзывало судно, кап будто покорно склонявшееся под смертельный удар.
      Люди на мостике невольно опустили головы перед лицом стихии, готовой обрушиться на них. Корабль судорожно дернулся, грубо задержанный в своем стремлении вперед, к океану. Шесть тысяч лошадиных сил, вращавших винты под кормой, были смяты чудовищно превосходившей их мощью.
      Первый толчок придавил людей к поручням, и сейчас же ревущая вода обрушилась на мостик откуда-то сверху, оглушая и ослепляя.
      Цепляясь изо всех сил за поручни, полузадохшийся профессор всем телом ощутил, как заскрежетал корпус корабля, как накренился “Витим” на левый борт, выпрямился, перевалился на правый и снова стал выпрямляться, в то же время вставая из поглотившей его пучины. Медленно-медленно корабль поднимался вверх и вдруг быстро взлетел из клубящегося серого хаоса к яркому безмятежному небу.
      Оглушительный рев прекратился с потрясающей внезапностью. С гребня исполинской волны широко раскинулось море, и корабль плавно понесся носом вниз по спине ушедшего к берегу вала. Новые гряды волн шли навстречу с моря, но по сравнению с побежденным чудовищем они казались уже нестрашными. Капитан шумно отфыркнулся и удовлетворенно чихнул. Давыдов, мокрый до нитки, протер глаза, увидел справа быстро нырявший в волнах английский пароход и, словно что-то вспомнив, устремился к концу мостика, преодолевая стеснявшую движения липкость мокрой одежды. Оттуда хорошо были видны только что покинутые пристань и город. С ужасом смотрел ученый, как гигантский вал еще больше вырос у самого берега, как стена движущейся воды заслонила от моря и зелень садов, и белые домики города, и прямые, четкие линии пристаней…
      — Вторая! Вторая! — завопил старший помощник прямо над ухом Давыдова.
      Действительно, второй гигантский вал несся на судно. Его приближение не было замечено, словно громадная волна тайно подкралась, внезапно вспучившись со дна океана.
      С хрипящим ревом поднимался этот закругленный сверху водяной хребет, как будто рыча от накипевшего в нем бешенства. И опять остановленное судно судорожно заметалось под тяжестью чудовищной волны, отчаянно борясь за свое существование. Вал скользнул за корму, череда его меньших спутников предстала перед “Витимом”. Две–три минуты отдыха — и третья исполинская волна вздыбилась над морем. На этот раз машины, послушные телеграфу в руке капитана, своевременно сработали назад, толчок был мягче, и корабль легче поднялся на гребень волны.
      Эта борьба с таинственными волнами при странном отсутствии ветра и ясном солнечном дне продолжалась около часа. “Витим”, начисто обмытый, отделавшийся небольшими повреждениями, еще долго покачивался на ровной зыби, пока капитан не убедился, что опасность миновала, и не повернул корабль обратно в порт.
      Всего два часа назад Давыдов любовался красивым городком с мостика “Витима”, Теперь берег был неузнаваем. Исчезли пестрые цветники, правильные аллея. Вместо них груды поваленных балок, куски изуродованных крыш и обломки вперемешку с корявыми безлистными сучьями обозначали место, где были прибрежные дома. Густая роща у края бухты, там, где купалась веселая молодежь, превратилась в болото с редкими расщепленными пнями. Несколько больше каменных домов, стоявших вдоль пристани, угрюмо смотрели черными провалами вырванных окон. А у подножья их громоздились наваленные как попало разбитые береговые домики и лавки. Налево но асфальту улицы широкой грядой валялись самые различные вещи человеческого обихода.
      Большой моторный катер, повалившийся набок, увенчивал все это скопище обломков, словно памятник победы грозного моря.
      Извиваясь по слоям свеженанесенного песка, повсюду текли ручьи соленой воды, поблескивая на солнце. Жалкие фигурки людей копошились среди развалин, отыскивая погибших или спасая остатки своего имущества.
      Потрясенные советские моряки молчаливо столпились на палубе и хмуро смотрели на берег, не в силах радоваться собственному спасению. Едва только “Витим” снова пришвартовался к уцелевшей бетонной пристани и капитан обратился к команде с призывом помочь жителям, как на корабле, кроме вахтенных, не осталось ни одного человека.
      Давыдов вернулся на корабль вместе с командой только к ночи, угрюмо умылся, перевязал пораненную руку и долго ходил по палубе, дымя папиросой.
      В назначенное время профессор направился в носовую часть судна, где должна была состояться его лекция. Не успел еще пострадавший от страшных волн остров скрыться за горизонтом, как к Давыдову явился второй механик, председатель судкома, и упросил его “рассказать ребятам, что это такое было”. Никогда еще профессор не выступал в такой своеобразной обстановке. Беседу решили провести прямо на палубе. Слушатели собрались толпой, сидя, стоя и лежа у первого трюма, а Давыдов опирался на закрытую чехлом лебедку, служившую ему кафедрой. Безмятежно спокойный океан не задерживал хода стремившегося к родине корабля.
      Профессор рассказал морякам о Тихом океане — гигантском углублении на поверхности Земли, занятом величайшей водной массой планеты. Вокруг этого углубления, недалеко от материков, кольцом проходят цепи исполинских складок земной коры, медленно выпучивающихся со дна глубочайших впадин. Все цепи островов — Алеутских, Японских, Зондских — именно и представляют собою образующиеся в настоящий момент складки. Смятие складок неуклонно продолжается; каждая складка, вершина которой и есть тот или другой из перечисленных островов, поднимается все выше, иногда со скоростью до двух метров в год, и в то же время все более наклоняется в сторону океана.
      — Представьте себе, — продолжал профессор, — что вода океана отхлынула куда-нибудь на миг. Тогда вы увидите на месте островов гряды высоких гор, наклоненных к центру океана и грозно нависающих над впадинами, подобно застывшим волнам. Противоположный, обращенный к материку, скат менее крут, но также образует довольно глубокую впадину, заполненную морем. Таково, например, Японское море. Вдоль обращенных к материку скатов располагаются цепи вулканов. Давление внутри складок настолько велико, что расплавляет породы их внутреннего ядра, прорывающиеся сквозь трещины в виде расплавленных лав. Впадины с океанской стороны проседают все глубже под давлением подножия складок, и вдоль них располагаются центры крупных землетрясений.
      Одно из таких землетрясений и было причиной вчерашнего бедствия. Где-то на севере, наверное в алеутской пучине, у подножия алеутских складок, под давлением их просел участок дна океана, вызвав сильное землетрясение под водой. Толчок, один или несколько, вызвал образование исполинской волны, покатившейся по океану на юг за тысячи миль от места своего возникновения и через несколько часов достигнувшей Гавайских островов. В открытом океане эта волна для нашего “Витима” прошла бы незамеченной — ее поперечник настолько велик (около, ста пятидесяти километров), что подъем судна на всю ее высоту никак бы не почувствовался. Другое дело — около суши. Когда эта масса воды, катящаяся по океану, встречает препятствие, она подымается, растет и обрушивается на берег с невероятной силой. Да что говорить — все вы видели, что наделала волна! Поэтому вид и характер волны определяются подводной отмелью берега.
      Подобные волны вовсе не так редки на Тихом океане именно потому, что здесь идут процессы формирования современных складок в земной коре… За последние сто двадцать лет Гавайские острова подвергались нашествию волн двадцать шесть раз. Волны шли с разных сторон — и от Алеутских островов, как наша, и от Японских, и от Камчатки, от Филиппин, от Соломоновых, от Южной Америки и даже со стороны Мексики. Последняя по времени волна была в ноябре тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Средняя скорость хода волн исчисляется примерно от трехсот до пятисот узлов…
      Заинтересованные моряки задали Давыдову много вопросов, и беседа затянулась бы на несколько часов, если бы смена вахт не разогнала собрание. Профессор еще долго расхаживал под навесом тента, хмурясь и кривя губы в напряженном раздумье.
      Мгновенное разрушение прекрасного острова оставило глубокий след в душе ученого. И почти все вопросы, заданные ему моряками, как-то совпадали с направлением его собственных мыслей. Нужно знать не только, как идет это тихоокеанское складкообразование, но и почему развивается этот процесс. Какие причины там, в глубине Земли, вызывают эти медленные могучие движения, сжимающие огромные толщи пород в складки, выпячивающие их все выше на поверхность Земли? Какими ничтожными сведениями располагаем мы о глубинах нашей планеты, о состоянии вещества там, о физических или химических процессах, совершающихся под давлением в миллионы атмосфер, под тысячекилометровыми толщами неизвестного состава!
      Достаточно незначительных молекулярных перегруппировок, ничтожного увеличения объема этих невообразимых масс, чтобы на тонкой пленке известной нам земной коры произошли громадные сдвиги, чтобы кора, разломанная на куски, была поднята на десятки километров в высоту. Однако мы знаем, что этого не бывает, значит вещество внутри планеты находится в спокойном уравновешенном состоянии.
      Только время от времени, с промежутками в миллионы лет, какими-то полосами, поясами горные породы размягчаются, сминаются в складки, частично расплавляясь и изливаясь в вулканических извержениях. И потом все это, смятое и раздавленное, выпирает на поверхность огромным валом.
      Действие воды и атмосферы расчленяет вал на системы долин и горных хребтов, образуя то, что мы называем горными странами.
      Самое удивительное, что вулканические очаги и эти зоны смятия пород залегают сравнительно неглубоко — на несколько десятков километров от земной поверхности, в то время как центральные части планеты скрыты под слоем вещества в три тысячи километров толщины, по-видимому находящегося в длительном покое.
      Давыдов подошел к борту, как бы стараясь мысленно пронизать толщу воды океана и его дно, чтобы разгадать происходящее на глубине шестидесяти километров…
      Твердое, остывшее вещество нашей планеты облачено в форму устойчивых, нераспадающихся химических элементов — тех девяноста двух кирпичей, из которых состоит вся вселенная. Эти элементы здесь, на Земле, устойчивы и неизменны в противоположность звездам, где идут процессы перехода элементов из неустойчивой формы в устойчивую, ценные атомные реакции с выделением колоссальных количеств энергии — тепла, света и других не менее мощных излучений. А что, если в массе остывшего вещества Земли остались еще неустойчивые элементы, огарки когда-то бывших процессов атомных превращений той эпохи, когда ваша планета сама была сгустком раскаленной звездной материи? Элементы эти рассеяны в потому бездействуют до того времени, пока в бесконечных перемещениях и перегруппировках вещества не создадутся достаточно крупные скопления элементов очень большого атомного веса, как уран пли торий, пли еще другие, пока неизвестные нам неустойчивые, легко распадающиеся элементы.
      Тогда могут, как мы знаем теперь, развиваться мощные цепные реакции распада, выделяющие массу энергии и тем самым смещающие участки земной коры.
      Значит, неизвестные нам силы движений земной коры являются отголоском бесконечно давно затухших атомных превращений звездного вещества. Но если это так, если горообразование на Земле обязано глубинным атомным реакциям, то у нас есть надежда в будущем овладеть этими очагами атомных реакций. Искать их возле поднимающихся складчатых гор и вулканических областей, вот как здесь, на Тихом океане… Возможно, что в моменты наибольшего развития глубинных цепных реакций на поверхности прорываются мощные излучения, по которым можно нащупать область атомного распада.
      Но в таком случае в прошлые геологические эпохи эти излучения могли оказывать большое воздействие на живое население планет в местах, где происходило образование складок и гор.
      Давыдов вспомнил про гигантские скопления костей вымерших ящеров, изучением которых занимался в Средней Азии, тщетно пытаясь дать удовлетворительное объяснение накоплению остатков миллионов ящеров в одних и тех же местах.
      Инстинктом ученого он чувствовал важность своих догадок.
      Весь уйдя в мысли, он забыл о времени и, только случайно взглянув на часы, понял, что пропустил обед, и крепко выругался.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Звездные пришельцы