Начало пути. Дом с чудовищами.

 
      На утро ветер принес с южной стороны тепло, снег начал таять, улицы стали непроходимыми от мокрой снежной каши. Провожали нас со двора Училища, там же мне выдали лошадь, рыжую кобылку Буренку. То ли ее назвали от слова «буря», то ли из-за ассоциации с коровой; мне хотелось верить в первое. Закрепив дорожные сумки на лошадиных боках, я обняла Марфу, которая уже с ночи собирала в платочек слезы. «Не плачь, Лукинична, – подбодрила я ее, – скоро вернусь».
      Мы тронулись в путь. Надо сказать, что мы представляли собой весьма забавную компашку: опухший адепт, перевертыш, гном – альбинос и маленькая девочка в моем лице с еще более маленьким мальчиком.
      Все молчали, ощущая торжественность момента. Уже через десять минут стало понятно, что мою лошадь назвали в честь коровы, она еле передвигала ноги от старости. Мои попутчики уезжали вперед, потом останавливались и ждали. Первым не выдержал гном:
      – Нет, эту клячу пора либо пристрелить и сожрать, либо зарубить и тоже сожрать. Так что, милая, готовься: твой транспорт станет обедом!
      Я хмуро посмотрела на него:
      – А я пешком пойду? Умник!
      – А давайте ее и звереныша прибьем здесь, а сами скажем, что на нас напали! – радостно предложил Иван, сморкаясь в платочек. – Ты, Виль, человечину любишь?
      –А давайте мы все помолчим!!! – неожиданно зло рыкнул перевертыш. Все сразу замолкли, ведь он вурдалак, ему виднее, да и злить его не стоит.
      Мы миновали пригород и выехали на дорогу, тянущуюся, казалось, бесконечно между двух кромок темного леса. Изредка нам встречались маленькие села; те, что побогаче с ладными срубами, победнее с покосившимися заборами и темными от дождей и времени домами-избушками.
      Я никогда не была дальше близлежащих к городу деревень, куда мы, дети, отправлялись на заработки, поэтому мне казалось, что я наконец-то выбралась из замкнутого маленького мирка и сейчас еду в большой, полный неожиданностей мир.
      Неожиданности не заставили себя ждать: прямо перед нами пробежал заяц.
      – Чтоб тебя! – в сердцах плюнул гном, останавливаясь. – Ох, ребятки, плохая это примета.
      – А ты что, в приметы веришь? – удивилась я.
      – Еще как!
      Буквально через несколько метров, совсем рядом со мной, на дорогу вышел вполне обыкновенный волк, настолько худой, что можно было пересчитать торчащие ребра. Он окинул голодным взглядом нашу компанию, и мне показалось, что даже облизнулся, когда увидел мою откормленную Буренку. Лошадь отреагировала на него с завидной для ее возраста резвостью: фыркнула и попыталась встать на дыбы, но ноги расползлись в разбухшей от талого снега дороге, и она неловко завалилась на бок. Судорожно прижимая заснувшего Анука, я свалилась в ледяную жижу. Волк испугался шума и быстро ретировался обратно в чащу. Порты на мне немедленно промокли, а в сапоги залилась вода. Мои безуспешные попытки выбраться из-под лошади и встать хотя бы на четвереньки вызвали у Ивана приступ истерического хохота, вылившегося в не менее яростный приступ кашля. Пантелей покрутил пальцем у виска, глядя на него, крякнул и, спешившись, помог мне подняться:
      –Нет, эту клячу надо сожрать! – буркнул он. – Говорил же вам – плохая примета заяц на дороге.
      Меня водрузили обратно на лошадь, посадили ничего не понимающего со сна мальчика и снова тронулись в путь.
      Через три часа езды, у меня затекло все тело, влажные штаны покрылись равномерной коркой льда. После падения лошадь стала заметно прихрамывать, и езда на ней мне казалась невыносимой пыткой.
      – А давайте сделаем привал, – осторожно предложила я, – и что-нибудь покушаем.
      – Женщины, – фыркнул Виль.
      – И дети! – грозно добавила я, – Малыш, ты не замерз?
      Мальчик поднял на меня совершенно счастливые глаза и радостным звонким голосом произнес:
      – Лошадка. Мама. Кататься.
      – Знает малец толк в развлечениях, – протянул гном. – Настоящий мужчина: жеребца ему, женщин и быстрой езды.
      Я вытаращилась, мне бы никогда не пришла в голову такая интерпретация слов Анука.
      –Только на этой кляче, парень, далеко не уедешь, – между тем продолжал Пан со знанием дела, – да мы ее скоро сожрем!
      –Ага, а закусим твоей мамой, – радостно продолжил Иван, – ты ведь тоже любишь человечину!
      Я бросила на него уничтожающий взгляд. Мои путники, пока я раскладывала припасы, принесли хворост и попытались разжечь огонь, но ветки намокли и никак не хотели гореть.
      –Дайте я, – Иван наклонился, сделал пару взмахов руками, пахнуло жасмином, и нас окатила теплая волна магии, а потом мокрые дрова вспыхнули, весело пощелкивая. Что не говори, адепт тип противный, но колдовать горазд.
      После обеда, когда каша закончилась, и чай был выпит, мы сидели у костра, просто потому, что одна мысль о слякотной дороге вызывала неприязнь. Виль протирал свой и без того блестящий меч тряпочкой, Иван ковырялся в зубе тонкой палочкой, а я, обняв Анука, пыталась согреться. Пан вдруг спросил:
      – Вань, а за что ты Аську так ненавидишь. Глянь, девка хороша, а ты ее то сожрать, то прибить.
      Виль, явно заинтересованный сим разговором, оторвался от созерцания собственного отражения в мече.
      – Ну, э-э-э, – адепт замялся.
      – Я его в дуэли победила, а потом слабительного, вместо микстуры от кашля дала, – выпалила я.
      – Что? – гном и перевертыш переглянулись, явно чего-то не понимая.
      –Ага, – закричал Ваня, лицо его стало пунцового света, а у губ появилась пена, как у бешеного быка, – да знаешь ли ты, несчастная, что из-за тебя и твоих капель я не мог от туалета дальше, чем на три сажени уйти! Да меня гарнизон засмеял, уже предлагали новый нужник копать рядом с прежним, что де в этот все равно уже не попадешь, и если сделать рядом, то можно со мной разговаривать и перестукиваться через стеночку, чтоб мне не скучно было в одиночестве! У меня теперь погоняло: Ванька – туалетчик!
      Виль и Пан переглянулись, безуспешно пряча улыбки. Гном тяжело дышал, ноздри его раздувались, вурдалак пытался сосредоточиться на полировке меча. В это время Ванятка как-то странно всхлипнул и плаксиво произнес тонким голосом:
      –Идиоты!
      Именно это и было последней каплей и перевертыш, и гном загоготали на весь лес. Испуганная их смехом с голых веток берез слетела стая ворон. Пан схватился за живот, Виль прихрюкивал и утирал текущие по щекам слезы.
      –Что вы ржете, дурачье! – едва не рыдал адепт.
      Он взмахнул руками и, поскользнувшись на талом снегу, свалился на спину, вызвав очередной приступ смеха у приятелей.
      –Ох, Петушков, – причитал гном, – насмешил! Вот тебе как с ведьмами ссориться! Она девка серьезная, без пяти минут травница. Кстати, Аська, а за что тебя из Училища поперли? – вдруг спросил он.
      Я было открыла рот, но Иван опередил меня. С детской непосредственностью он заявил:
      – За профессиональную непригодность.
      – Это официальная версия, – поморщилась я.
      – А неофициальная?
      Я помолчала, а потом призналась:
      –Мне кажется, они меня боялись.
      Ваня громко и театрально расхохотался:
      –Испугаться тебя?
      –Почему ты так думаешь? – насторожился Виль, в его красных глазах вновь промелькнуло беспокойство.
      –Поэтому.
      Я хлопнула в ладоши, над нашими головами загорелся неяркий энергетический светильник.
      –За это? – удивился Виль.
      –Вехрова, это делает любой первокурсник! – Ваня иронично улыбнулся.
      –А это? – я покрепче обняла Анука, чтобы тот не испугался, вжала в голову в плечи, а потом махнула рукой, шар моментально метнулся в сторону в леса. Поляну сотряс сильнейший взрыв, от грохота заложило уши, до нас долетели брызги мокрого снега и горящие щепки. Моих спутников, не готовых к такой развязке, снесло с насиженных мест на снег взрывной волной. Когда дым рассеялся, я огляделась, Ваня выбрался из сугроба и тихо произнес:
      –Этого не может быть! Светильники не взрываются, а просто тают!
      –Именно это я и пыталась сказать! – буркнула я.
      Виль и Пан поднялись на ноги. Перевертыш помрачнел еще больше, а потом произнес:
      –Надо ехать, а то до темноты не успеем. Иначе женщинам и детям, – он бросил в мою сторону язвительный взгляд, – придется ночевать на снегу в чистом поле.
      – Так, – гном достал тряпичную карту, настолько потрепанную, что на краях появилась бахрома, а некоторые надписи стерлись. Больше всего она походила на план сражения или поля с магическими минами. Возле каждого города стояли разноцветные крестики, квадратики и кружочки, по середине была выжжена дыра, а сбоку огромное желтое пятно, обведенное черным карандашом.
      – А что это? – заинтересовалась я.
      – Это? Ну, – гном замялся, – в общем, красный крест означает, что в этом городе я пошалил, туда нельзя, синий крест, что там хорошие девочки и развлечения, а зеленый – злой надзор.
      – А квадратики?
      – Красный, что в этом городе есть харчевня, где наливают в долг. Но нас интересуют кружочки: это постоялые дворы, красные – хорошие, зеленые – похуже, синие – вообще лучше и не соваться.
      – А где еще и крестик пририсован?
      – Там значит, у меня полюбовница была. И туда тоже лучше не лезть.
      – Ага, – я с интересом рассматривала карту, по всему получалось, что нам нельзя было в большую половину постоялых дворов, они были или синие или с крестом. – А это что? – я ткнула на пятно.
      – Ох, и любопытная ты, киса, – не выдержал гном, – это я суп пролил, и обвел просто так, для красоты.
      –А-а-а.
      Он поднял голову, Иван и Виль, с интересом рассматривающие сие произведение искусства, отшатнулись от его спины и со скучающим видом разошлись в разные стороны.
      – А вы, болваны, чего подглядываете? Ладно, Аська, она баба, ей по природе положено, а вы-то? Да, если хотите знать, эта карта на вес золота, мне за нее эльфийского жеребца предлагали, не отдал!
      Те согласно покивали головами, старательно пряча любопытство.
      До темноты мы, конечно, не успели. Нет, мы очень торопились, но моя лошадь, если ее можно было так назвать, ну никак не могла двигаться быстро, видимо, это претило ее лошадиной природе, поэтому перемещалась она с коровьей скоростью и такой же грацией.
      Мы ехали по подмерзшей от вечернего морозца дороге, вокруг тянулись засыпанные снегом поля.
      – Да уж, – протянул Виль, – за сто верст даже ни одной избушки-развалюшки нет.
      – Я есть хочу и спать, – вдруг простонал Иван.
      – Стыдись, Ванечка, – пробурчал гном, – даже женщины и дети не ноют, а ты же мужик!
      – Я в первую очередь че-ло-век! – огрызнулся тот.
      Я посмотрела на него.
      – Эх, Ваня, маловато я тебе капель дала, сейчас бы в наших рядах не было нытика!
      Адепт замолк и, кажется, надулся.
      – Что это? – вдруг подал голос Виль.
      – Где, Вилли, дружок? – поинтересовался гном.
      – Вот там, в поле, – перевертыш ткнул пальцем в темноту. – Там огни.
      Мы переглянулись и, не сговариваясь, дружно приподнялись на стременах. Действительно посреди поля в снегах, открытая ветрам, ютилась богом забытая деревенька.
      –И вправду! – просопел Пан. – А ну туда, может, найдем ночлег. Мальцу нельзя ночевать на снегу.
      Деревня казалась забытой и заброшенной, маленькие покосившиеся домики одиноко пряталась в темноте. Свет в их окнах не горел, а сами они казались заброшенными и покинутыми своими хозяевами. Тучи затянули луну, Ваня зажег над нашими головами энергетический светильник. В его прозрачном голубоватом свете чудились неясные тени, как будто за нами по следу шел кто-то невидимый. Стояла оглушающая тишина, на пустой улице не раздавалось даже собачьего лая, обычно предупреждавшего жителей деревни о ночных путниках. Мне стало жутко, сердце заныло от тревоги. Дорога вильнула и оборвалась, мы уперлись в ворота большой избы. Она единственная выглядела добротной, а главное обжитой.
      –Не нравится мне здесь, – протянул Виль, рассматривая высокий забор, – поехали отсюда, я что-то чувствую.
      –Запихни свои обостренные чувства, знаешь куда? – разозлился гном. – Глянь, Аська совсем устала, а малец уже спит.
      Я действительно еле держалась в седле, что ни говори, а к долгим прогулкам на лошади, которая скачет так, что может начаться морская болезнь, я не привыкла. Я бросила в сторону Виля умоляющий взгляд.
      – Ну, как знаете, – буркнул тот, – но я предупредил.
      – Эй, хозяева, – крикнул Пан, яростно колотя по воротам, – открывайте.
      – Кто там? – послышался мужской бас.
      – Странники, ночлег ищем. Мы с ребенком и женщиной, им надо отдохнуть.
      Послышались шаги, ворота открылись, и мы увидели мужика в черном длинном тулупе, держащего фонарь.
      – Ну, заходь, коль не шутишь, – пробасил он. – Данилой меня звать.
      Мы въехали в огромный пустой двор, с какими-то постройками по углам.
      – Где лошадей оставить? – спросил гном.
      Мужик кивнул в сторону построек:
      – Пойдем, а вы, – он посмотрел на нас с Ануком, – ступайте в избу. Жена моя, Клава, вас накормит.
      Пан с Иваном повели лошадей в стойло, а мы с Вилем и малышом направились в дом. Войдя, в нерешительности остановились на пороге, в доме пахло щами и жарко натопленной печью. Горница, застеленная домотканными половиками, освещалась неяркой керосиновой лампой. На нас уставились восемь пар глаз. Семейство совсем не ждало гостей. У печки молодая женщина с длинной косой пшеничного цвета и белым лицом, кажущимся восковым. Дети, семеро, погодки с такими же пшеничными волосами. У меня побежали мурашки по телу, а Анук прижался к моим ногам. Глаза у всех восьмерых были совершенно безжизненные, бледно голубые с черными точками зрачков. Почему-то вспомнилась поговорка: «нежданный гость хуже чумы». Малыши сидели на длинных лавках за столом и ужинали.
      – Эх, говорю же что не чисто здесь, – прошептал мне на ухо Виль. – Чует мое сердце: беда будет!
      В этот момент в избу ввалились Иван, Пантелей и хозяин.
      – Ну что гости, встали на пороге, проходите. Клавдия, что ж как не живая, принимай гостей, – пробасил он.
      Мне очень не хотелось думать, что Клавдия действительно выглядит несколько мертвой. Данила разделся и снял шапку, я смогла рассмотреть его в неярком свете. Меня заколотило: у него были точно такие же волосы пшеничного цвета и такие же безжизненно-невидящие глаза, как и у всего семейства.
      Нас усадили за стол, налили полные миски щей, и хотя еда была вкусная, а хозяин гостеприимен и весел, меня не оставляла мысль, что мы попали не в избу, а в заброшенный склеп, где все мертвые встали, начали ходить, есть, разговаривать и ненавидеть всей душой живых. Я осторожно осмотрелась, мой взгляд уперся в красный угол, где обычно в крестьянских избах располагался иконостас, полочка оказалась пуста. Меня охватило предчувствие надвигающейся, как лавина, беды, я старалась бороться с ним, но беспокойство не проходило.
      – Девушка с ребенком ляжет в избе, Клавдия постелет, – распорядился хозяин, когда закончился ужин, – а вы, – он кивнул моим друзьям, – на сеновале, там тепло, только самосад не смолите.
      – Мы лучше в хлеве с лошадьми, – задумчиво протянул Виль, – и Ася с нами. Не хочется вас стеснять, вот какое семейство, самим, поди, места мало.
      – Вы как хотите, – настаивал хозяин, – а мальчик и его мать должны спать в тепле и удобстве.
      Казалось переспорить его невозможно, и Виль под напором гостеприимства все же согласился. Нам с Ануком постелили в маленькой комнатке с одним окошком. Мальчик, уставший от дороги, моментально уснул, а я лежала без сна, уставившись в побеленный потолок. Этот дом и эта семья мне, положительно, не нравились, и это очень волновало. Уж больно странными выглядели хозяева, уж больно ненавистно смотрели на хорошенького Анука дети. В конце концов, я не выдержала и, решив посоветоваться с приятелями, встала. Натянула одежду, нацарапала на косяке коморки пентаграмму, защищающую вход от всей известной мне нежити, и через большую комнату, где спали дети, тихо прошла в сени. Деревня безмолвствовала, только где-то далеко в лесу завыл волк на показавшуюся из-за облаков луну. Я хлопнула в ладоши, зажгла светильник и, увидев в одном из сараев огонек, пошла на свет.
      В конюшне было тепло, почти как в избе, снаружи она высилась темным великаном, внутри оказалась гораздо меньше. Освещая себе дорогу, я осторожно, чтобы не споткнуться, продвигалась рядом с пустыми стойлами. Где-то в другой половине конюшни слышались голоса:
      –Ох, не нравится мне все это, – шептал Виль, – ребят, ну, сами посудите: лошади только наши, а хозяйских нет. Куда они сгинули? Если только их съели.
      –А может, их продали, – предположил Ваня.
      –Может быть, и продали, – вступила я в разговор, – только хозяева выглядят умершими дней пять к ряду. Меня это наводит на весьма неприятные мысли.
      Я уселась на оглоблю и осмотрела сидящих кругом приятелей.
      –И ты оставила Наследника с ними в одном доме? – воскликнул Ваня.
      Я почувствовала, что опростоволосилась, и неуверенно кивнула:
      –Вообще, я нарисовала на косяке охранную пентаграмму, – я осеклась, поймав на себе ироничный взгляд Виля, он усмехнулся:
      –Если твои пентаграммы действуют так же, как светильники, то за здоровье маленького Властителя можно не беспокоиться.
      –Эх, – протянул гном, пресекая начинающийся спор, – сейчас бы браги.
      Пантелей мечтательно закатил глаза, вытянул губы трубочкой и громко сглотнул. Я фыркнула.
      –Слушай, Ванятка, – вдруг просиял гном, – ты же маг, ты можешь воду в брагу превратить?
      Адепт печально покачал головой и снова тяжело вздохнул.
      –А в вино?
      Ваня отрицательно цокнул, извиняясь.
      –Ну, в пиво хотя бы? – уже горестно вздохнул Пан.
      –Не могу! Не умею! Был у нас один маг, умел любую жидкость в брагу оборачивать. Фирменный рецепт никому не открыл, так и сгинул, – ответил Ваня и после паузы добавил:
      – Прохор Вехров звали.
      Он замолчал, а потом оба, не сговариваясь, повернулись ко мне. В их глазах читалась такая надежда и всепоглощающая любовь, что я, потупив взгляд и ковыряя оглоблю пальчиком, смущенно улыбнулась:
      –Ну, умею кой чего!
      Это я, конечно, поскромничала. Брага у меня получалась великолепная, крепкая с разными вкусами.
      Очевидно, папаша ужасно боялся уйти из жизни и не оставить сей благостный дар потомству, поэтому все слова и жесты подробно описал на куске пожелтевшей газеты «Вестник Стольного града». Я случайно нашла записи, попробовала, и получилось. Марфа была в восторге. Она сняла первую пробу, причмокивая губами от удовольствия, и, пьянея на глазах, пела мне дифирамбы.
      Все-таки в ней умер великий комбинатор. Тетка открыла новый бизнес, доходный и практически без вложений: вода, тара, и, конечно, мое колдовство, и честно предложила мне 25%. Я наколдовала из колодезной воды браги, но получился прокол: ровно через 24 часа крепкий алкоголь становился обратно водой. То ли папочка не знал о таком побочном эффекте, потому что никогда ее так долго не держал и употреблял во внутрь, то ли он просто сделал ошибку, когда хотел донести рецепт до поколений, но факт остается фактом. Весь товар вернули, и это подорвало теткину репутацию винодела на корню. Пришлось мне дорабатывать технологию, в результате брага так и превращалась в воду, зато после колдовства пахла земляникой или вишней. Тетка мысль о винной лавке оставила, но больше никогда не покупала спиртное, я колдовала его на все праздники.
      Оживившись, мои попутчики растопили снега и предложили мне колдовать. Я сделала несколько взмахов руками, произнесла про себя заветные слова, и в котелке уже плескалась чистая 76 – градусная брага. Гном понюхал ее:
      – Ох, листиками смородиновыми пахнет!
      Веселье началось. За отсутствием посуды пили по очереди прямо из котелка, закусывали черствым хлебом, завалявшимся в котомке Пантелея. Я вежливо отказалась от продукта собственного производства.
      –Аська, ты чего? Обижаешь, – надулся Пан, а потом махнул рукой, – ну нам больше достанется.
      К концу посудины Иван и гном нежно обнимались и клялись в вечной дружбе. Виль, попробовав глоток, закашлял и сказал, что лучше уж он моей кровушки глотнет, раз я всех сегодня угощаю, за что получил подзатыльник. Я посмотрела на это безобразие и оставила их одних. Когда я выходила из конюшни в след мне неслась песня, исполняемая совершенно пьяными, а потому особенно фальшивыми голосами:
 
Плакала береза желтыми листами,
Плакала осина кровавыми слезами...
 
      Уже с порога, я поняла, что происходит что-то ужасное. По горнице разносилось запах зловонного гниения. Раздавались крики и громкое кошачье шипение. Я вбежала в комнату и застыла от ужаса. Маленький Анук, превратившись в звереныша, яростно и остервенело, отбивался от хозяйских детей. В первый раз в своей жизни я видела настоящих живых упырей, они оказались еще страшнее, чем на картинках: белые фосфорицирующие в темноте клыки, горящие красным цветом глаза.
      Я заламывала руки, от страха не соображая, что делать. Очевидно, Анук проснулся и, не обнаружив меня рядом, начал искать, а чудовища все время того и ждали, в комнату-то они не могли забраться.
      За сем следила мать, улыбалась клыкастой пастью и довольно кивала, наблюдая за боем. Анук из последних сил старался отбиться от чудовищ, но слабел с каждой минутой.
      –Малыш! – я кинулась к ребенку. Мальчик прижался ко мне всем телом, его трясло, а из черных глаз-лужиц катились слезы страха и отчаянья. Молодые упыри, не ожидая моего появления, отпрянули в сторону и сбились в кучку.
      –Дрянь! – жутким, как завывание, голосом прохрипела взрослая упыриха и кинулась на нас.
      В голове пронеслось заклинание щита, нас накрыл энергетический купол, внутри все звуки затихли, он казался просто нагретым воздухом, но стоило одному из упырей дотронуться до оболочки, как его отбросило назад такой силы энергетическим разрядом, что он ударился о стену и, укачивая обожженную руку, как куклу, горестно завыл. В другой момент мне было бы его, наверное, жалко, не виноват, этот маленький мальчик, что его отец или мать принесли в дом эту заразу, но не сейчас. Сейчас я защищала самое родное существо и убила бы любого из этих кровопийц.
      – Стой! – крикнула я очередному монстру, который хотел пересечь шар.
      Завопила я таким страшным голосом, что сама испугалась. Упырь, действительно остановился и, склонив набок голову, посмотрел на меня кровавыми глазами. И тут я поняла, я просто почувствовала, что знаю, как избавить несчастных от проклятья.
      – Я вылечу тебя, – обратилась я к Клавдии.
      – Как? – вполне разумно прохрипела загробным голосом мать.
      – Убери свой выводок!
      Упыреныши отступили назад, жадно сверля нас с Ануком кровавыми глазами, но немого приказа матери ослушаться побоялись.
      – Ты обещала, – напомнила я, сняла щит и подошла к упырихе, поглядывая на малыша, готовая в любой момент броситься к нему.
      Клавдия была почти на голову выше меня. Что надо делать, я представляла смутно и совсем не была уверена, что у меня что-то выйдет, но, повинуясь внутреннему порыву, приложила руку к ее лбу. Кожа ее была холодная, как мрамор, и такая же гладкая. Упыриха отшатнулась, но сдержалась. И тут случилось то, чего я даже не могла представить: маленькие звездочки у моего пальца загорелись ярко красным цветом и, потянувшись, оторвались. Дикая ни с чем не сравнимая боль сковала мою руку. Меня отбросило, из горла вырвался стон. Между тем звездочки хаотично замельтешили вокруг головы девушки, замедляя темп и образуя идеальный по своей форме круг, а потом с огромной силой припечатались ко лбу чудовища. Клавдия издала страшный звериный рык и упала на колени.
      И тут я это увидела: я больше не была собою – я была ей, Клавдией. Я видела ее жизнь как на ладони, я читала ее как раскрытую книгу.
 
... Мне 12. Я бегу по лесу. Яркий солнечный день. Меня догоняют сестры. Они кричат, что пора уже обедать, а то батюшка будет гневаться, а мне все равно, меня переполняет счастье, радость и огромная любовь ко всем, даже к деспоту отцу...
 
 
... Мне 14. Бородатый, немного пьяный отец, гости. Мы с матерью угощаем их закусками. Они смеются и подшучивают надо мной. Я чувствую ужасное смущение и поминутно краснею. А потом мать показывает на какого-то лохматого мужика и говорит, что это мой будущий свекор, а это сваты, и через два года меня выдадут замуж, так отец решил...
 
 
... Мне 15. Я куда-то бегу простоволосая и удивительно счастливая. Сердце тянет от страха и нетерпения. Что будет, если батюшка узнает про эти тайные свидания, пускай даже с будущим мужем?..
 
 
... Свадьба. Пьяная. Все веселятся, а я плачу, плачу навзрыд, плачу от счастья...
 
 
... Пожар, пламя, вся деревня тушит горящую церковь, но огонь разгорается сильнее и сильнее. Я бегу в дом, открываю погреб, где прячутся детки. Старшая Маруська держит на руках Коленьку, тот почти не дышит...
 
 
... Он лежит весь белый. Лоб покрыла испарина. Хочет пить. Даю воды...
 
 
... Гроб. Он умер. В душе огромная черная рана болит и кровоточит, и кажется, что если сейчас вздохнешь, то умрешь вместе с ним. Любимый, солнце в окошке, моя деточка и кровиночка...
 
 
... Он стоит. Я отшатываюсь, этого не может быть – он умер, завтра же хоронить будем. Ярко красные глаза видно даже в темноте. Он кидается на меня, я отбиваюсь, он кусает за руки, острые зубы больно распарывают кожу, я думаю об одном: что теперь будет с детьми? А дальше красная пелена и ничего...
 
      У нее дальше нет памяти, поняла я. Она не умерла, у нее просто нет воспоминаний, человек не может жить без памяти, он теряет себя, свою сущность... Надо наполнить ее память, убрать эту дыру. Я так и не определила, когда случилось превращение, но на всякий случай начала представлять себе весну, потом лето, потом осень, очень стараясь не примешивать своих воспоминаний, а представлять пейзажи и птичек. Получалось с трудом: нахальные образы так и лезли в голову, особенно, тот момент, когда я обманывала народ с юродивым и мимолетно целовалась с Сергием...
      Внезапно Клавдия согнулась пополам, тело ее сотрясал жесткий приступ рвоты. Черная кровь лилась на грубые широкие доски пола, впитывалась в них и бесследно исчезала. Клавдия кашляла, давилась, изрыгая из себя зло. Продолжалось сие действо некоторое время и закончилось так же внезапно, как и началось. Маленькие звездочки выскользнули из ее лба и вернулись к моему пальцу, у меня тряслись руки и подкашивались колени. Женщина подняла на меня огромные зеленые глаза и произнесла вполне человеческим голосом: «Спасибо!» Я кивнула и почувствовала совершенно не уместную в данной обстановке гордость за саму себя, но это было первое в моей жизни большое волшебство мага, которому запретили колдовать.
      В это время маленькие упыри догадались, что произошло, и, почувствовав в своей матери еще одну жертву, начали обступать ее. Все, пора было звать на помощь. Я закричала во всю силу легких единственному трезвому участнику нашего похода:
      – Виль! Виль! Помоги, Виль!
      Перевертыш ворвался в дом с ужасным криком:
      – Ася! Назад! Они все упыри!
      – Женщину не трогай, – заорала я, – она человек!
      Виль быстро сориентировался в сложившейся обстановке, ухмыльнулся и вытащил блестящий меч, уже скорее для острастки, чем для сражения.
      – Эй, ребятня, по-хорошему сдадитесь или как?
      – Не трогай, – прохрипел старший, и упырята превратились в детей с холодными мертвыми глазами и отступили к стене.
      Я вздохнула спокойно:
      – А где отец?
      – Привязан к оглобле заговоренной веревкой. Ванечка так расстарался, что упырь никогда не выберется, – я бросила в сторону Виля удивленный взгляд. – Петушков хотел меня обезвредить и связать, чтобы я на него ночью не напал, – пояснил перевертыш, – да заснул в пьяном угаре, вот тут-то веревка и пригодилась. А что ты с ней сделала? – он кивнул на Клавдию, та без сил лежала на полу и не могла подняться.