Глава 11

Пятницу я назначил днем отдыха и восстановления сил. За последнее время мое бедное тело много претерпело от массы людей, включая друзей, знакомых, а также типов, с которыми я вскорости очень надеялся повстречаться где-нибудь в темном переулке. Главное достоинство Будайина – несметное множество темных переулков. Наверное, это сделано специально, по заранее намеченному плану.

Думаю, в одном из священных писаний есть примерно такое откровение: "И поистине, по этой причине устроены темные переулки, где насмешникам и неверным будут в свой черед раскалывать черепа и разбивать в кровь их толстые губы, и будет сие приятно взору Господа, царящего на небесах". Черт его знает, откуда я взял это изречение. Может быть, оно даже приснилось мне ранним утром в ту пятницу.

Итак, первыми за меня взялись Черные Вдовы; немало неприятностей причинили шестерки Сейполта, Фридландер-Бея и лейтенанта Оккинга, ничем не отличавшиеся от своих любезно улыбающихся лицемерных хозяев; ночью у меня состоялось короткое и не очень-то приятное свидание с психованным Джеймсом Бондом.

Коробочка, в которой я держал пилюльки, опустела; только горстка розово-голубого порошка на дне, который в принципе можно слизывать, окуная в него кончики пальцев, в надежде получить хоть на миллиграмм облегчения. Сначала я проглотил все таблетки, содержащие опиум; запас соннеина, приобретенного у Чириги и сержанта Хаджара, был исчерпан с неимоверной быстротой – я прибегал к нему каждый раз, когда какое-нибудь резкое движение истерзанного тела вызывало новые волны боли. Когда эти пилюльки кончились, я попробовал паксиум, маленькие сиреневые таблетки, которые многие считают высшим достижением органической химии, Бесценным Даром, Рецептом-От-Всех-Неприятностей; но вскоре они приносили не большее облегчение, чем если бы я глотал катышки верблюжьего помета. Так или иначе, я сожрал и их, запив шестью унциями наилучшего успокоительного под названием "Джек Дэниеле" (Ясмин принесла бутылочку с работы).

Ладно, хватит хныкать по крайней мере, оставались еще сильнодействующие голубые треугольники. Вообще-то я не знал, имеют они болеутоляющий эффект или нет. Придется добровольно выступить в роли подопытного кролика. Наука должна идти вперед! Я проглотил три штуки трифетамина. Эффект был поразительным с фармакологической точки зрения: примерно через полчаса моей главной и единственной заботой стало фантастическое сердцебиение. Я в панике стал проверять пульс и насчитал примерно четыреста двадцать два удара в минуту, но тут мое внимание отвлекли призрачные ящерицы, ползающие где-то совсем рядом…

Наверняка в действительности сердце у меня билось вовсе не так быстро, как показалось.

Наркотики – твои друзья, обращайся с ними уважительно и бережно. Друзей, например, не выбрасывают в мусорную корзину, не спускают в унитаз. Если ты способен поступить так с друзьями (или с пилюльками), то просто недостоин иметь ни тех, ни других. Лучше отдай их мне! Наркотики – чудесная штука. Клянусь Аллахом, никогда в жизни не послушаю совета тех, кто будет уговаривать меня завязать. Лучше уж откажусь от еды и питья – по правде говоря, иногда я так и делаю.

Пока что все принятые пилюльки имели одинаковый эффект – отвлекали от реальности. В моем нынешнем состоянии реальная жизнь в любых ее проявлениях просто раздражала. Она представлялась чем-то мрачным, зловонным, бесцеремонно вторгающимся в душу, устрашающе огромным… в общем, была мне совершенно не по вкусу.

Тут я вспомнил, что недавно приобрел у Полу-Хаджа пару капсул РПМ – той самой отравы, которую Билл, безумный американец, пропускает через кровеносную систему постоянно, – постоянно! – не опасаясь за свою бессмертную душу. Не надо бы больше садиться в машину Билла. РПМ действительно страшная штука; хуже всего то, что я заплатил наличными за право едва не загнуться от нее. Иногда я крайне плохо веду себя, но каждый раз твердо обещаю исправиться и сам себя прощаю. Вот и теперь поклялся, что когда из меня выветрится РПМ (если это случится когда-нибудь), то, честное слово…

Пятница в Будайине – все равно что суббота у евреев: день полного отдыха для всех, кроме плохих мусульман, возвращающихся на работу после захода солнца.

Мы соблюдаем священный месяц рамадан, но городские фараоны и фанатики, окопавшиеся в мечетях, в пятницу относятся к нам немного снисходительней. Они рады любому проявлению доброй воли у заблудших.

Ясмин отправилась на работу, а я остался в постели, читая Сименона. Первую книгу его я взял в руки примерно в пятнадцать лет; вторую, кажется, в двадцать.

С тех пор. он попадался мне еще несколько раз. Когда речь идет о Сименоне, трудно сказать точно. Он пишет не меньше дюжины вариаций одной и той же книги, но у старины Жоржа столько сочинений, которые он переписал по несколько раз, что проще прочесть их все, а затем рассортировать и расположить в более или менее рациональном порядке по темам, что всегда было мне не под силу. Я просто начинаю читать его с последней страницы (если они на арабском языке), или с первой (если они по-французски), либо, если спешу или слишком нагрузился своими друзьями-пилюльками, с середины.

Сименон. Почему я сейчас подумал о Сименоне? Эта мысль должна привести к чему-то важному, к какому-то озарению… Сименон – Ян Флеминг; оба писатели, оба извлекали из глубин творческого сознания триллер за триллером, каждый в своем роде; оба уже умерли, и никто из них так и не узнал, как приготовить приличный мартини ("взбитый и не размешанный", – пишет Флеминг, – как же, черта с два!). А от мистера Флеминга мы прямиком попадаем в объятия его создания, Джеймса Бонда. Человек с модиком Бонда не оставил больше никаких следов пребывания агента 007 в городе: ни окурков с золотыми кольцами вокруг фильтра, ни высосанного ломтика лимона, ни дырки от пули, выпущенной из "беретты". Да, в случаях с Богатыревым и Деви он использовал именно "беретту" – излюбленное оружие Бонда в ранних романах Флеминга, пока какой-то дотошный читатель не указал ему, что это "дамское оружие", не обладающее большой убойной силой.

Поэтому Флеминг заставил Бонда перейти на "Вальтер-ППК", небольшой, но надежный автоматический револьвер. Если бы наш Джеймс Бонд применил "вальтер", то здорово разворотил бы лицо Деви; "беретта" проделала чистенькую дырочку, как в пивной банке. Взбучка, которую он мне задал, была последним подвигом 007 больше его не видели и не слышали. Думаю, парню очень быстро надоедает одно и то же место, – должно быть, не терпит скуки…

Да, скука… Но сейчас главное – найти противоядие от той дряни, которую я проглотил. Какая там скука, когда пульс выдает четыреста с лишним ударов в минуту! Клянусь жизнью своей бороды и могучими чреслами Посланца Божьего (мир им и благословение Аллаха), чего мне хотелось по-настоящему, так это заснуть!

Но каждый раз, как я прикрывал веки, перед глазами плясали черно-белые вспышки и проплывали гигантские пурпурные и зеленые существа. Я даже за плакал с досады, но они никак не хотели оставить меня в покое. Непостижимо, как Билл умудряется водить машину, когда с ним творится подобное.

Вот, вкратце, как прошла пятница. Ясмин принесла бутылку "Джека Дэниелса", я покончил с остатками пилюлек, полностью отключился где-то около полудня, а когда проснулся, моя девушка уже ушла. Суббота, воскресенье… У меня есть еще полтора дня, в течение которых мои мозги остаются девственно-нетронутыми.

К вечеру я заметил, что деньги куда-то испарились. Должно было остаться еще несколько сотен киамов; конечно, кое-что я истратил, наверное, даже больше, чем мог себе позволить. Но по крайней мере у меня в сумке должно лежать куда больше хрустиков, чем девяносто киамов, которые я там нашел. Что можно сделать на девяносто киамов? Пара новых джинсов будет мне стоить сорок, или даже больше.

Ох, боюсь, Ясмин запускает руку в мой карман. Ненавижу эту черту в женщинах, даже в тех, которые раньше были мужчинами. Как постоянно повторяет Джо-Мама: "Если кошка держит своих котят в духовке, они от этого не становятся пирожками". Возьми хорошенького мальчишку, убери все, что топорщится у него между ногами, купи пару силиконовых сисек такой величины, чтобы под ними мог укрыться целый взвод, и не успеешь опомниться, как новоиспеченная дамочка уже роется в твоем бумажнике! Она горстями жрет твои пилюли и капсулы, тратит твои деньги, устраивает скандалы из-за того, что ты случайно во сне стянул с нее простыню или одеяло, целый день с неослабевающим интересом крутится перед зеркалом в ванной, созерцая с умным видом свое отражение; когда идешь с ней по улице, отпускает комплименты по адресу разных молодых пижонов, требует, чтобы ее сжимали в объятиях, когда ты уже выбился из сил, едва не расплющив ее о кровать, и после всех этих подвигов устраивает дикую истерику, если осмелишься высунуться из окна, увидев смазливую девчонку. Как быть с безупречно прекрасной юной богиней любви, которая вертится в комнате, украшая пол своим грязным нижним бельем? Захочешь немного поднять Настроение, а эта дрянь уже успела сожрать все пилюли.

Ладно… Мариду Одрану отпущено Аллахом еще целых полтора дня на то, чтобы побыть самим собой. Ясмин со мной не разговаривала: считала, что я трус и поганый эгоист, потому что не желаю считаться с планами Папы. То вдруг заявляла, что говорить не о чем: в понедельник утром я непременно встречусь с хирургами Фридландер-Бея, и они проведут "электрификацию" моих мозгов, то, буквально через минуту, начинала орать, что я проклятый сукин сын, которому наплевать, что будет с его друзьями. Бедная девочка никак не могла запомнить, какой версии придерживаться: согласился я на операцию или нет; мысли ее сосредоточивались на настоящем, а через мгновение все вылетало из памяти, даже спор, из-за которого началась ссора (тогда я заявил: "Не позволю вставлять проводки мне в башку, и говорить не о чем").

Всю пятницу (или это была суббота?) я провалялся в постели; смотрел, как тени удлинялись, укорачивались и снова становились длиннее; муэдзин звал правоверных на молитву; потом, хотя, казалось, прошло всего несколько минут, он повторил свой призыв. В субботу вечером, когда Ясмин стала собираться на работу, я уже перестал обращать внимание на смену ее настроений.

Она металась по комнате, как бешеная, осыпая меня разнообразными ругательствами, многие из которых я услышал впервые, несмотря на долгие годы жизни в самых злачных уголках нашего города. Это заставило меня преисполниться еще большей любовью к моей маленькой шлюхе. Я с огромным трудом выбрался из постели, когда Ясмин уже отправилась к Френчи. Тело сотрясал нестерпимый озноб, сменяющийся приступами изнурительного жара; я решил немного охладиться, приняв душ, но снова упал в постель, то дрожа, то обливаясь потом. От пота промокли и простыни, и одеяло, за которое я судорожно цеплялся, так что у меня побелели костяшки пальцев. Теперь призрачные ящерицы ползали уже по лицу и рукам, но зато боковым зрением я их не видел. Наконец я собрался с духом и осуществил то, о чем давно мечтал, – дошел до ванной. Есть не хотелось, но мучила жажда. Я выпил два стакана воды и на подгибающихся ногах вернулся в постель. Господи, как мне хотелось, чтобы Ясмин сейчас была дома!

Несмотря на то, что действие наркотиков постепенно слабело, а страх, соответственно, усиливался, я наконец решил, как мне поступить в понедельник.

Всю ночь я маялся то ознобом, то лихорадкой, лежал, уставившись на облупленный потолок, и не сомкнул глаз, даже когда явилась Ясмин, которая сразу рухнула на кровать и забылась пьяным сном. В воскресенье перед рассветом, когда она готовилась идти к Френчи, я выкарабкался из постели и, не одеваясь, встал у неб за спиной. Ясмин, хмурясь и гримасничая, подкрашивала глаза, нанося на веки дорогой грим, явно купленный в магазине для богатых шлюх в респектабельном квартале города. Она не хотела пользоваться базарной дешевкой; можно подумать, у Френчи, где всегда царит полумрак, кто-нибудь заметит разницу! В здешних лавчонках продавали точно такую же краску для век, но Ясмин платила раз в десять дороже на другом конце города. Моя красавица хотела выглядеть сногсшибательной на сцене, хотя какой дурак будет рассматривать ее глаза! Она накладывала сложный узор голубых и зеленых линий под тонкими, подрисованными бровями. Потом принялась наклеивать изящные, сверкающие золотом блестки. Это самая трудная и деликатная задача – она прилепляла их по одной.

– Ложись спать пораньше, – повелительно скомандовала она.

– Почему? – спросил я с невинным видом.

– Потому что завтра у тебя будет трудный и ответственный день. Я пожал плечами.

– Твои мозги, Марид, – напомнила она. – Забыл?

– Нет, свои мозги я не забыл, – ответил я. – По-моему, с ними все в порядке. И я не собираюсь ничего менять.

– Тебе должны вставить розетку! Может быть, тогда твоя башка хоть на что-нибудь пригодится! – Она повернулась ко мне, как разъяренная орлица, защищающая своего птенца.

– В последний раз, когда мы говорили об этом, я отказался, – парировал я спокойно.

Ясмин в ярости схватила свою синюю сумку, где держала пижаму, зубную щетку и прочее барахло.

– Ну хорошо, сукин сын, кафир, сын неверной шлюхи! – взвизгнула она. Проклятие на твою голову и на головы всех твоих предков!

Никогда не думал, что одна женщина способна поднять столько шума, выходя из комнаты; в довершение ко всему она оглушительно хлопнула дверью. Наступила полная тишина. Теперь я мог размышлять без помех. Только о чем? Я прошелся по комнате, убрал в шкаф рубашку, ногой отшвырнул какие-то тряпки, валявшиеся на полу, потом пинком отфутболил их на прежнее место. Улегся в кровать. Увы, я столько провалялся под одеялом, что никакого удовольствия от этого не ощущал.

Но больше делать было нечего… Темнота осторожно, как черный кот, подкрадывалась все ближе и ближе. Наблюдение такого рода – тоже небольшое удовольствие.

Боль унялась; улеглась паника, вызванная чрезмерной дозой наркотиков.

Ясмин исчезла. Деньги – тоже. Вокруг царил покой. Тишина и покой, черт бы их побрал!

Освободившись от всех тревог и забот, от всей суетливой дребедени, которая так долго камнем висела на душе, я сделал одно великое открытие. Настоящее интуитивное озарение! Я тепло поздравил себя. Человек с модиком Бонда предпочитал использовать "беретту", а не "Вальтер-ППК". Мысль о Джеймсе Бонде вызвала цепную реакцию в моей башке, и в результате прояснилось значение одной детали, которая накрепко застряла в памяти и не давала мне покоя уже несколько дней. Я вспомнил последний визит к лейтенанту Оккингу, его подчеркнуто прохладное отношение и к моим теориям, и к предложению Фридландер-Бея. На первый взгляд, в его поведении не было ничего необычного: Оккинг очень не любит, когда лезут в его дела. Ему не нравится, даже когда ему помогают по-настоящему. Но сейчас важны не особенности характера лейтенанта полиции, а то, что я увидел на столе в его кабинете.

На одном из конвертов значилось: "Юниверсал Экспорте", Изнывая от скуки в ожидании прихода Оккинга, я пытался угадать, кто хозяин этой компании (например, Сейполт), получал ли когда-нибудь от нее товар для своего магазина Хасан-Шиит. Но название было настолько обычным, настолько распространенным – в мире, наверное, существует не меньше тысячи фирм с таким наименованием. Может, Оккинг просто-напросто отправил заказ на плетеную мебель для своего загородного домика, где ублажал гостей жареным на углях мясом?

Именно потрясающая ординарность названия заставила М. (таинственного начальника спецотдела МИ-5, которому подчинялся Джеймс Бонд в романах Флеминга) выбрать его как прикрытие для своей организации. Я никогда бы не обратил на это внимания, если бы название не упоминалось у Флеминга. А вдруг это шифр, обозначающий человека с модиком Бонда? Эх, жаль, что я не запомнил адрес…

Да, кстати… Я подскочил, охваченный новым приступом вдохновения. Если в моих дедуктивных изысканиях есть хоть зерно истины, то почему конверт лежал в ящике для исходящих бумаг? Ладно, не стоит так волноваться и прыгать, как кузнечик на раскаленной сковороде. Скорее всего, я ищу мед там, где не водятся пчелы. И все же стало страшно; я чуял, что меня, помимо моей воли, втягивают в какой-то извилистый лабиринт, где повсюду таится смерть.

Пора действовать. Из отпущенных мне трех дней два с половиной я провел, валяясь в постели, словно паралитик, закутавшись в провонявшие потом, рваные простыни. Надо поскорее встать, иначе я так и не стряхну с себя страх и оцепенение. У меня осталось девяносто киамов; на них можно купить приличное снотворное и хоть немного выспаться.

Я накинул на себя галабийю (которая уже потеряла свою девственную белизну), надел на ноги сандалии, на голову – либду, войлочную шапочку, взял сумку и быстро спустился по лестнице. Страшно захотелось проглотить хоть парочку пилюлек. Захотелось так, что просто невмоготу. Невероятно! Я провел три ужасных дня и три страшных ночи, обливаясь потом, стараясь вывести из организма дрянь, которой наглотался сверх всякой меры – и уже не терпится достать новую отраву. Я мысленно сделал себе заметку быть поосторожнее, не принимать так много наркотиков, скомкал эту воображаемую заметку и бросил в воображаемую мусорную корзину.

Оказалось, что вожделенные пилюльки достать не так-то легко. Чирига сказала, что у нее сегодня ничего нет, но в утешение предложила мне бесплатную выпивку. Я потягивал ее фирменную отраву – тэнде, а она рассказывала, как трудно ей управляться с новой девицей, и призналась, что все еще хранит нетронутым (специально для меня!) модик Хони Пилар. У меня перед глазами сразу возникла голограмма, которая демонстрировалась у магазина старухи Лайлы.

– Чири, я только что перенес грипп или что-то в этом роде, но обещаю тебе, что на следующей неделе мы поужинаем вместе. А потом, иншалла, обновим твой модик.

Чири даже не улыбнулась; она просто посмотрела на меня так, словно я был полудохлой вонючей рыбой, барахтающейся в луже. – Марид, дорогуша, – печально произнесла она, – послушай, что я скажу: тебе надо бросить игры с пилюльками.

Ты себя губишь. Она была права, но кому же понравится слушать от других подобные советы? Я кивнул, быстро проглотил остаток тэнде и ушел, не попрощавшись.

В "Старом Чикаго Большого Ала" я набрел на Жака, Махмуда и Сайеда. Они заверили, что ни в финансовой, ни в фармакологической областях не могут мне помочь.

– Ну ладно, еще увидимся, – сказал я.

– Марид, – начал Жак, – может быть, это не мое…

– Точно, не твое, – ответил я резко. Заглянул в "Серебряную ладонь": сонное царство… Заглянул к Хасану, но Шиита не было на месте, а его американское чудо бессмысленно глянуло на меня. Уже впадая в отчаяние, я заглянул в "Красный фонарь", и там Фатима сообщила мне, что один из друзей белой девушки, которая здесь работает, принес полный кейс с разным зельем, но сейчас его нет, а появится он разве что рано утром, часов в пять. Я обещал, что, если не подвернется ничего другого, вернусь к нему. У Фатимы я не удостоился бесплатной выпивки.

В логове Джо-Мамы мне наконец улыбнулась удача. Я купил шесть пилюлек у второй барменши Джо-Мамы, некоей Роки, здоровенной бабы с короткими, колючими черными волосами. Роки заломила несусветную цену, но мне уже было все едино, и я ее обрадовал. Она предложила мне кружку пива за счет заведения, чтобы запить их, но я объявил, что отправляюсь домой, там проглочу пилюльку и сразу же в постель.

– Вот это правильно, – заметила Джо-Мама, – сразу в постельку! Утром надо встать пораньше, дорогуша, чтобы тебе наконец продырявили черепушку.

Я закрыл глаза.

– Откуда тебе это известно? – пробормотал я с трудом.

Джо-Мама посмотрела на меня с деланно обиженным, наивно-детским выражением.

– Да это все знают, Мадрид. Правда ведь, Роки? Только верят с трудом. Ну, сам понимаешь… Чтобы ты позволил всадить проволоку себе в мозги, – разве такое возможно, а? Все равно что поверить: Хасан бесплатно раздает ковры, или ружья, или что-то еще, своим первым двадцати посетителям.

– Давай-ка обещанное пиво, – сказал я устало. Роки нацедила мне кружку; непонятно только, даром меня поят; или, раз я отказался, придется платить.

– За счет заведения, – великодушно объявила Джо-Мама.

– Спасибо, Мама, – ответил я, – но не беспокойся, я не позволю всадить проволоку себе в мозги. – Я жадно хлебнул из кружки. – Мне наплевать, кто, что, кому сказал и от кого кто слышал. Это говорю тебе я, Марид Одран: никогда не позволю засадить проволоку себе в мозги. Компрене?

Джо-Мама пожала плечами. Наверное, не поверила: в конце концов, чего стоило мое слово против коллективного мнения Улицы? – Хочу рассказать тебе, что случилось здесь прошлой ночью. – Она приготовилась поведать мне одну из своих бесконечных, но захватывающих историй. В общем-то я бы с удовольствием послушал час-другой, – надо же быть в курсе последних событий. Но меня спасли.

– Ага, вот ты где! – завопила Ясмин, врываясь в бар и злобно замахиваясь на меня сумкой. Я наклонил голову, поэтому удар пришелся вскользь.

– Какого черта… – начал я.

– Ну-ка, ребятки, переносите свои разборки на улицу, – машинально отреагировала Джо-Мама. Эта фраза – первое предупреждение зачинщикам беспорядков. Она явно удивилась не меньше, чем я.

Ясмин была не расположена никого слушать. Схватила меня за руку, – сил у нее не меньше, чем у меня, – сдавила запястье, словно наручниками.

– Ну-ка, пошли, ты, недоносок, – прошипела она.

– Ясмин, ради Бога, заткнись и оставь меня в покое, – сказал я. Джо-Мама медленно поднялась: второе вежливое предупреждение, но Ясмин Не обратила на хозяйку никакого внимания. Она все еще держала меня, как в клещах; потом потянула на улицу.

– Пойдешь со мной, – угрожающе произнесла она, – я должна тебе кое-что показать, паршивый пес.

На этот раз я по-настоящему разозлился. И это еще мягко сказано: никогда раньше не испытывал я такого бешенства. К тому же все еще не понимая, о чем она говорит.

– Дай девочке хорошенькую пощечину, чтобы она успокоилась, – крикнула из-за прилавка Роки.

В фильмах это всегда благотворно действует на истеричных героинь и нервных молодых полицейских. Но не думаю, чтобы такое средство успокоило Ясмин. Скорее всего, она просто даст мне сдачи (то есть изобьет хорошенько), после чего придется делать то, что скажет моя подружка. Я поднял руку, за которую она все еще цеплялась, неожиданно повернул, схватил ее запястье и вывернул за спину.

Ясмин вскрикнула от боли. Я нажал сильнее, и она завопила.

– Это за то, детка, что ты обзывала меня разными нехорошими словами, тихо прорычал я ей на ухо. – Если хочешь, можешь хулиганить дома, но только не при моих друзьях.

– Хочешь получить по-настоящему? – процедила она сквозь зубы.

– Попробуй.

– Потом, – сказала она и повторила:

– Мне надо что-то тебе показать.

Я отпустил ее; Ясмин помедлила, растирая руку. Потом, схватив сумку, ногой распахнула дверь. Я взглянул на Роки, красноречиво подняв брови; Джо-Мама довольно улыбалась. Еще бы, из этого эпизода (после соответствующей обработки) получится замечательная сплетня – лучшая в ее богатом репертуаре. Наконец-то Джо-Мама займет первое место во всем квартале!

Я вышел вслед за Ясмин. Она повернулась ко мне, но не успела ничего сказать – я крепко схватил ее правой рукой за горло и, приподняв, прижал к древней кирпичной стене. Девочке больно? Что ж, тем лучше!

– Ты никогда больше так не сделаешь, – произнес я обманчиво спокойным голосом. – Ясно? – Испытывая извращенное, садистское удовольствие. я сильно ударил ее головой о стену.

– Я тебе еще вставлю, сука поганая!

– Давай, урод, если воображаешь, что ты все еще мужчина, – ответил я. И тут Ясмин зарыдала. У меня сразу упало сердце. Я осознал, что только что совершил самый позорный поступок в своей жизни, и не знал, как его исправить. Я мог проползти на коленях до самой Мекки, чтобы заслужить прощение, и Аллах, скорее всего, помиловал бы меня – но только не Ясмин! С удовольствием отдам все, что имею, все, что способен украсть, только бы как-то стереть из нашей памяти последний эпизод. Но сделать это невозможно, и нам обоим будет трудно забыть его, – Марид, – шептала она в промежутках между рыданиями.