- А мне што, ждать? - спросил Сергиенко. - У меня нога.
      - Жди. Вернусь с санинструктором. Только голову не поднимай. А в случае придут...
      - Добре, - сказал Сергиенко, - придут - угощу гранатой.
      Да, сержант Феофан Сергиенко не соврал.
      Уже в пригороде Новгорода танкисты Елюгина начинали бой. Снаряды вражеской артиллерии вздымали фонтаны земли, густой чёрный дым, как низкие тучи, застилал вечернее небо. Стало совсем темно.
      ГРАНАТА В УШАНКЕ
      Сергиенко как мог перевязал раненую ногу и лежал теперь, как бы впечатавшись в землю. Какие мысли были у него в эти минуты? Вспомнил жену и маленького Бориса? Или подумал, что он один против целой армии гитлеровцев, что сопротивляться бесполезно, ползти обратно тем более: нога перебита и больше двух-трёх шагов ему не отползти. Приподняться и из последних сил крикнуть: "Сдаюсь! Пощадите!"
      Наверно, в эти мгновения перед мысленным взором Феофана Сергиенко возник его дом, подсолнухи, речка под обрывом. Бориска в одной рубашонке переступает толстыми ножками - торопится перебежать от табуретки к столу. И торопится ухватиться руками за ножку стола.
      Стреляли уже совсем близко, но попасть в Сергиенко не могли. Он был так вымазан, а вернее, вымочен в болоте, что сливался с землей - не видно его было фашистам.
      А наши танкисты шли уже на выручку раненому разведчику. Убийволк доложил майору обстановку, взял сумку санинструктора и пополз узкой разминированной тропинкой туда, где схоронился Сергиенко. Танки же ринулись в обход. В головной машине был Елюгин. Он шёл на сближение с врагами на большой скорости. Быстро сокращалось расстояние между нашими танками и чёрными машинами со свастикой. Уже вокруг рвались снаряды, стучали по броне головного танка куски расплавленного металла.
      - Сбавить газ! - скомандовал механику-водителю Елюгин.
      Майор чуть нагнулся, прищурился и, поймав на прицел одну из чёрных машин со свастикой, выстрелил. Лиловая звёздочка вспыхнула на камуфлированной броне вражеского танка. А вслед за этим пополз густой чёрный дым, мелькнуло яркое-яркое пламя. Так бывает, когда сварщик варит металл.
      Прямое попадание. Не промахнулся Елюгин. Фашистский танк судорожно вздрогнул и закрутился волчком.
      В эти мгновения решалась участь танкового боя. Танки Елюгина прорвались вперёд, а под их прикрытием наша пехота пошла в наступление на Новгород.
      Наши танкисты косили из пулемётов убегающих фашистов. Головной танк шёл на большой скорости, пока в него не попал вражеский снаряд. Теперь танк этот превратился в пылающий факел, но Елюгин продолжал стрельбу наши танкисты не покидали поля боя.
      На помощь головному подошли другие танки. Они старались сбить огонь, старались спасти своего командира.
      Казалось, запылало всё небо. Воздух наполнился звуками не тягуче воющими, а такими резкими и пронзительными, что нельзя было опомниться, довести до конца мысль, сообразить.
      Казалось, что в уши вонзаются сотни свёрл, которые вертятся с неимоверной быстротой...
      В это время, поправляя сползшую сумку с красным крестом, Убийволк подполз к тому месту, где он оставил Сергиенко. Здесь, в некотором отдалении от боя, слышен был только сплошной гул. В тёмной ночи, укутанной к тому же тучами дыма, Убийволк не видел своего товарища. Но знал, что ползти осталось совсем немного, что скоро рассвет - вот уже светлая полоска по всему горизонту.
      А время бежало - последние минуты жизни Феофана Сергиенко. Он уже слышал впереди и откуда-то сбоку:
      - Ого-го! Рус, сдафайся! Сдафайся!
      Вот уже лучик света карманного фонаря пошарил перед ним, осветил лужицу, сверкнувшую, как зеркало.
      - Сдавайся, рус!
      Сергиенко встал на колени, но тут же рывком вскочил во весь рост. Острая боль хлестнула по ноге, но лишь на мгновение. Крепко сжав зубы, Сергиенко пошарил за пазухой, сорвал с головы шапку-ушанку с красной звездой и высоко поднял руки. Можно было подумать, что он не то сдаётся, не то приветствует бегущих к нему фашистов с автоматами у живота.
      - Рус, рус!
      Они не кричат уже, чтобы солдат сдавался. Он ведь и так стоит с поднятыми руками, с высоко поднятой над головой ушанкой.
      Когда же фашисты были в нескольких шагах от него, Сергиенко крикнул:
      - Коммунисты в плен не сдаются!
      Он швырнул себе под ноги солдатскую ушанку со звездой, в которой была граната...
      А фашисты бежали кучно: ведь каждый старался добежать первым и первым схватить русского живьём...
      Наша артиллерия била уже по отступающим гитлеровцам. На юге Новгорода, с восточного берега озера Ильмень, где берут своё начало воды Волхова, где два с лишним года было ничейное пространство, сошли на лёд в маскхалатах наши автоматчики. Это под прикрытием танков пошла в атаку наша пехота.
      Мокрый снег бил прямо в глаза. Лёд, казалось, уходил из-под сапог: над льдом озера плескалась вода. А наши бойцы всё шли и шли. Они знали: надо спасти Новгород. Надо спасти хоть часть того, чем гордится Россия, надо спасти хоть часть древностей, что столетиями славят нашу страну на весь мир. Тяжёлые были бои под Новгородом. В этих боях погиб смертью храбрых старшина Убийволк и тяжело, очень тяжело был ранен и обгорел майор Елюгин.
      С ходу ворвались наши бойцы на берег, который ещё совсем недавно занимал враг. Но гитлеровцев уже не было. И никто не успел сказать нашим, где закопаны боеприпасы, под какой лужей ход в подземный тайник с авиабомбами, снарядами и минами.
      ГЕРОИ НЕ УМИРАЮТ
      - Вот и всё, что я знаю о Феофане Сергиенко, - закончил свой рассказ профессору Бочину майор Елюгин. - Что сказать вам ещё? Огонь с моего танка сбили. Машину отбуксировали в ремонт. И меня в ремонт же. В капитальный. Укоротили, а жив остался. А Феофан Сергиенко... Я знал, что он погиб, и был уверен, что об этом сообщили его семье... В народе говорят, что герои не умирают. Рано или поздно их подвиг станет известен. Так оно и с Феофаном Сергиенко. Когда наши взяли Новгород, я, можно сказать, четырнадцать месяцев не существовал. Воевал - только теперь уже против костлявой старухи с косой, которая норовила меня утащить совсем. Не дался. А выходит, что в это время Сергиенко сообщили, что батька их пропал без вести. Так оно тогда думалось. Только теперь, если вспомнить, что доносил мне старшина Убийволк, когда пришёл из разведки к танку, и что показали пленные немцы - и много же мы их взяли под Новгородом! - выходит, что героем был сержант Сергиенко и героем погиб. К нам ведь попал в плен фашист, раненный сергиенковской гранатой или минами, что были вокруг. Он видел, как погиб Феофан...
      Владимир Петрович возвращался в Новгород в ясный солнечный день, когда природа, будто устав от ненастья, ликуя, праздновала свет и тепло. Зелень хвои казалась ещё ярче на фоне огнистых клёнов. А берёзы, ещё три дня назад зелёные, теперь, когда Бочин подъезжал к Новгороду, были уже лимонно-жёлтые.
      Дорогой в Новгород у профессора Бочина было такое ощущение, что в Москве он познакомился с отцом Бориса Сергиенко. Ему казалось, что он узнал этого замечательного человека, что тот как бы присутствовал во время рассказа майора Елюгина. Да, Елюгин своим рассказом нарисовал Феофана Сергиенко чёткими и точными штрихами. И теперь Владимиру Петровичу казалось, что он знал этого сержанта, говорил с ним.
      Майора Елюгина неожиданный приход Бочина тоже заставил вернуться к Феофану Сергиенко - так вернуться, будто он свиделся с ним. Когда ушёл Владимир Петрович, Елюгин почувствовал, что Сергиенко и после смерти продолжает для него жить. У майора не проходило ощущение, что вот приходил человек от сержанта Сергиенко и разговор о сержанте с его словечком "добре", с его ласковостью и твёрдостью, верностью долгу и товарищам оставил чувство чего-то тёплого и радостного. И Елюгин отметил про себя, что чувство это было не только внутренним, так сказать душевным, но и чисто физическим. После разговора с Бочиным больной, израненный майор почувствовал как бы прилив новых сил. Так ведь часто бывает при встрече с хорошим человеком.
      Владимиру Петровичу не терпелось обрадовать Бориса Сергиенко, который запал ему в душу. Есть же такие люди на свете - ничем не знаменитые, как говорится - рядовые, а тянет же к ним. Чаще всего это добрые люди, доброжелательные. Им часто завидуют: легко живётся - о чём кого ни попросят, всё им сделают. А ведь секрета в этом никакого нет. Любят этих людей за доброту и отзывчивость. По пословице: "Как аукнется, так и откликнется". А завидуют те, у кого этих душевных качеств нет, а с других спрашивают.
      Бориса Сергиенко любили и свой брат шофёр, и мальчики, искавшие Перуна, и профессор Бочин. Вот почему, усталый с дороги, он, как только проехал развилку Новгород - Ленинград, сошёл с междугородного автобуса, пересел на местный и поехал в обратную от своего дома сторону - на карьер.
      В зеркале озера отражалось золото осеннего леса. Вечерело. Уже, видимо, отзвенел рельс, и на карьере не видно было никакого движения.
      "Опоздал! - подумал Бочин, подходя к карьеру. - Хотя, - вспомнил он, - Сергиенко всегда почти уходит с работы последним. Может быть, он ещё здесь".
      Девушку-регулировщицу Владимир Петрович встретил у самого въезда в карьер. Она пудрила нос, смотрясь в маленькое зеркальце, морщилась и уголком платка тут же стирала пудру.
      - Сергиенко здесь? - спросил Владимир Петрович.
      Девушка поспешно спрятала зеркальце и пудреницу в карман и подошла к Бочину:
      - Здравствуйте, Владимир Петрович. С приездом вас!
      - Здравствуйте! Я спрашиваю: Сергиенко на карьере?
      - Нет, Владимир Петрович, его на карьере нет... А вы ничего не знаете? Ничегошеньки?!
      - Откуда же мне знать? Я прямо с дороги - и сюда.
      - Ой, какие же вы! И как сказать, не знаю. Несчастье, одним словом. Ой, несчастье!
      Бочин взял девушку за руку:
      - Да не томите вы, скажите, что случилось?
      - Несчастье. Машина опрокинулась. Разбилась. И Сергиенко же... ой...
      - Что - Сергиенко? Где он?
      - В больнице.
      - Жив?
      - Вчера был ещё живой.
      - А сегодня?
      - После работы наши поехали. А я не знаю...
      "ЗДРАВСТВУЙ, ОТЕЦ!"
      В Новгороде я был в день, когда почётный караул молодых солдат застыл у памятника-надгробия.
      Эти молодые солдаты приехали из гвардейской части, в которой во время войны служил Феофан Сергиенко. Каждый день - и сегодня, когда я пишу эти строчки, и в тот день, когда вы прочитаете их в книге, - в этой воинской части раздаются слова команды:
      - Рота, на вечернюю поверку становись!
      Старшина называет первого по списку:
      - Гвардии сержант Феофан Сергиенко!
      А правофланговый отвечает:
      - Гвардии сержант, навечно занесённый в списки нашей части, пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины!..
      Так бывает за много сотен километров от Новгорода, где служат молодые солдаты, которые и родились-то после того, как отгремел наш салют Победы. Теперь они стояли на новгородской площади, и я видел, как по команде подняли винтовки, и выстрелы слились в один пророкотавший залп.
      После троекратного залпа, прошелестев, опустилось белое покрывало, и я увидел бронзового бойца. В руках у него была солдатская шапка-ушанка с гранатой. Весь он устремился вперёд и, казалось, сердцем своим хотел заслонить от врагов то огромное и близкое, что зовётся Родина.
      Я видел золотом высеченные слова на граните:
      "...коммунисту Феофану Сергиенко".
      В тот день и час я ещё не знал всю историю сержанта Феофана Сергиенко и его сына шофёра Бориса Сергиенко. Я ведь тогда только приехал в Новгород и, пройдя через город, увидел узкие бойницы кремлёвских стен и окна сторожевых башен. В тот день и подумал о том, что победа нашего народа в 1945 году, победа, завоёванная кровью наших современников, ковалась много сотен лет. Эти бойницы и стены кремля были омыты кровью наших прадедов. Они не сделали ни шага назад, бились до последнего человека, но родную землю не сдавали врагу. Сыном этого народа был Феофан Сергиенко. У его памятника я видел молодого человека, чуть скуластого, большеглазого, с таким лицом, какое бывает только у очень добрых, по-настоящему хороших людей. Рядом с ним опустилась на колени, положив у подножия памятника цветы, седая женщина в очках. В те минуты я подумал, что это мать того парня, вдова Феофана Сергиенко. А в смуглом парне определить сына героя было нетрудно: у молодого человека было такое же открытое, смелое, чуть скуластое лицо, как у бронзового солдата с гранатой.
      Да, это был Борис, сын Феофана Сергиенко. Но я ошибся, думая, что рядом с ним мать. Лишь несколько дней спустя, узнав всё, о чём рассказано в этой повести, я понял, что это была учительница Ираида Андреевна. Видимо, она и Борис подружились после того дня, когда сапёры выносили снаряды из карьера. Может быть, Ираида Андреевна бывала потом в больнице у Бориса. Он ведь долго лежал после аварии с машиной Великоноса.
      У памятника я видел Бориса Сергиенко уже здоровым. Узнав его историю, я подумал, как хорошо, что он осилил и победил все раны, полученные тогда от летящего вниз самосвала - от руля и дверец, от бортов и железных рёбер автомобиля.
      Там, у памятника, рядом с Ираидой Андреевной, он казался особенно мужественным, высоким и сильным.
      Когда отгремел салют в память героя, стало тихо, так тихо, что я услышал частое дыхание Бориса. Он опустился на колено, снял свою шапку-ушанку, поклонился и сказал:
      - Здравствуй, отец!
      1964 г.