Железная луковица не оставляла Володю в покое и во сне: лёжа на одном боку, он беззвучно отдавал боевую команду. Ему виделось, как ползут танки со свастикой и чёрно-белыми крестами, как заклинивают гусеницы и машины начинают крутиться волчком. И наши бьют по ним прямой наводкой. А повернувшись во сне на другой бок, он видел, как скачут всадники в железных панцирях и шлемах, даже лица закрыты железной маской и на руках железные перчатки. Стрелы отскакивают от этих всадников, как мячик от стены. Но вот споткнулся один конь, другой, третий... Всадники летят через голову, остаются распластанными на земле. В таком железном костюме не подняться.
      Колючий чеснок сделал своё дело.
      А наши конники тут как тут. Мечи так и сверкают. Пики поддевают железные доспехи врага.
      "Руби! Коли!"
      Только звон слышен - такая идёт рубка...
      - ...Володя, вставай! В школу пора! Ты что, не слышишь, как звонит будильник?!
      У ВОКЗАЛА
      Да, трудно сказать, чья жизнь больше изменилась с тех пор, как Женя поступил на исторический факультет: его, Женина, или младшего брата Володи.
      Володя мечтал стать командиром хотя бы небольшого отряда, но так, чтобы ему полагался ординарец, чтобы у него была кольчуга, стальной шлем и тяжёлый меч.
      И вот теперь у него оказался уже ординарец - Костя Сахаров-Новгородский, как про себя называл Володя своего нового знакомого.
      Мальчики встретились у Ленинградского вокзала в Москве ровно в час дня. Они были так точны, что подошли к будке Мосгорсправки одновременно с двух сторон. Во время этой встречи лишних слов говорено не было.
      Володя протянул Косте маленькую тетрадь вроде той, что вчера была у него в руках на выставке.
      - Тут все инструкции, - сказал Володя. - Когда поезд пройдёт выходной светофор, прочитаешь. А ночью в три часа ноль-ноль составишь донесение, вложишь в конверт и опустишь завтра в почтовый ящик на станции Новгород. Понятно?
      Костя молчал.
      - Костя! Я тебя спрашиваю: понятно? Конверт с адресом в тетрадке. Торчит - видишь?
      - Вижу. А спросить можно?
      До чего же захватил его этот парнишка в лётчицком шлеме! Одногодок, а поди ж ты - говорит как командир, и Костя чувствовал себя подчинённым. Вот и сейчас в голосе Кости, когда он дважды повторил вопрос, было что-то от младшего, который обращается к старшему:
      - Можно спросить?
      - Спрашивай.
      - Что такое выходной светофор?
      - Первый светофор после станции. Он будет зелёный. Понял? Повтори. Понял?!
      - Понял, Володечка. А почему писать донесение ночью? Я же сплю ночью.
      - Эх! - Володя стукнул себя пальцем по лбу. - Спишь! А днём все вокруг не спят. Все будут смотреть: что пишешь, кому пишешь. А в донесении надо писать коротко и ясно: приказ прочитал. Понял. Сделаю то-то и то-то.
      - Понял, Володечка, понял.
      - То-то. Отойдём. Видишь, человек к окошечку подошёл, справку берёт.
      Они отошли чуть в сторонку, но всё же услышали из окошечка громкий женский голос:
      - Я же вам сказала, гражданин: Феофан Иванович Сергиенко по справке в Москве не значится. Не зна-чит-ся.
      - Понятно, понятно. - Борис Сергиенко взял бумажку, где было написано "Не значится", и поспешно отошёл в противоположную от мальчиков сторону.
      Борис был в Москве транзитом, а проще говоря, проездом, пересаживался из одного поезда в другой - новгородский. Справку об отце он наводил на всякий случай, понимая, что в Москве его быть не может. Но разве, потеряв что-нибудь и тем более кого-нибудь, ищут только там, где может быть потеряно? Ищут везде.
      Так поступал и Борис. У него было такое чувство: найди он хотя бы след отца, узнай, как тот погиб, где похоронен, и этим он, Борис, выполнит желание матери. Пусть одну только из сотен просьб, не выполненных им, но зато главную.
      Борис ехал в Новгород с твёрдой решимостью устроиться только в этом городе и работать там до тех пор, пока не отыщется след отца.
      ЗАВЕТНЫЕ ТЕТРАДИ
      Воображение Володи Замараева почти всегда было воспламенено. Стоило ему закрыть глаза или просто задуматься, замечтаться, что иногда случалось с ним и на уроке в школе, как он представлял себя то летящим в кабине космонавта на Луну, то скачущим на коне по улицам древнего Новгорода.
      Володя никогда не был в этом городе, но столько раз слышал о нём от старшего брата, так часто рассматривал у него на столе рисунки, планы, карты, монеты и фотографии, что яснее ясного представлял себе живописные берега реки Волхова. Здесь, вблизи воспетого в древнерусских былинах Ильмень-озера, и раскинулся этот один из древнейших русских городов.
      Однажды Женя рассказал Володе, что Новгороду стукнуло уже тысяча сто лет. Володя представлял себе, сколько же прапрабабушек и прапрадедушек должно было бы у него быть, если бы первые его дедушки и бабушки строили новый Новгород, как в наши дни строят в Сибири город Ангарск или отцы наши строили на реке Амур город Комсомольск. За тысячу сто лет у Володи поднакопилось бы больше тридцати прапрабабушек-дедушек.
      Когда Жени не бывало дома, Володя читал записки брата-студента, оставленные на столе, и рассматривал там книги и всякую всячину, вроде железного чеснока. Но делал он это осторожно, ничего не сдвигая, чтобы Женя не заметил, что кто-то рылся в его, как он говорил, научных материалах. С этими материалами Володя не хотел расставаться, как не хочется расставаться с очень хорошей книжкой. Жаль, что её надо отдавать. А то и завтра, и через неделю, и через год вернулся бы к ней и перечитал особенно интересные страницы.
      Но разве ж можно было взять со стола брата какую-нибудь, пусть даже маленькую бумажку! И вот Володя завёл тетради, куда записывал то, что ему особенно понравилось в материалах с заветного стола.
      Вот что было написано в первой такой тетрадке:
      "В древнем Новгороде бумага не вырабатывалась. А пергамент специально выделанная кожа - стоил очень дорого. Вот почему большинство новгородцев писали на берёсте.
      На берестяной коре готовил свои уроки по грамматике и маленький мальчик, который жил в Новгороде 850 лет назад. Его ученические тетради были найдены нашими советскими учёными при раскопках древнего Новгорода.
      Этот мальчик написал на берестяной коре своё имя "Онфим". И начал писать алфавит. В те далёкие времена некоторые буквы писались иначе, чем сейчас.
      Как всякий маленький мальчик, Онфим, когда ему надоедало писать, начинал рисовать. На берёсте, где он писал буквы алфавита, Онфим изобразил свои будущие военные подвиги. Одной рукой он держит лошадь под уздцы, другой - вонзает копьё в лежащего на земле врага.
      Этот мальчик умел писать, но ещё совсем не знал арифметики. Вот почему люди на рисунке изображены не с пятью, а с тремя пальцами".
      Переписав эту заметку с листка календаря в свою заветную тетрадь, Володя подумал о Новгороде, который представлялся ему совсем сказочным. Это было как-то необъяснимо: в Володином представлении Новгород был городом боевых башен-бойниц, защитных укреплений, городом храбрых воинов, одетых в железные доспехи... А узнав об Онфиме, Володя стал думать о новгородских школьниках. (Раз они были восемь веков назад, то тем более существуют они и в наши дни.) И как же ему хотелось увидеть одного из этих счастливцев, живущих среди древних, тысячелетних стен, где на каждом углу звенели мечи о мечи и пролетали со свистом стрелы!
      Володя не только списал в свою тетрадь заметку про Онфима, но и срисовал его рисунок. Володе хотелось познакомиться с Онфимом, показать ему свои тетрадки из тонкой белой бумаги и свои рисунки, где лошадь походила на лошадь куда больше, чем у маленького новгородца.
      И надо же было такому случиться, что Володя, мечтая о невозможном, осуществил всё-таки свою мечту - встретился со школьником-новгородцем. И это был не исторический мальчик, а вполне реальный - круглолицый и очкастый Костик Сахаров.
      Да, до встречи с Костей Володя мечтал о том, как бы он вместе с Онфимом вылетал на коне из ворот кремля: забрало опущено вниз, копьё наизготовку, а кольчуга так и шуршит. И рядом в таких же доспехах скачет Онфим.
      В этих мечтах, которые заполняли всё мало-мальски свободное время ученика пятого класса, Володя чуть было не проморгал величайшее в мире событие - полёт человека в космос. Но как было пропустить такое, если о человеке в космосе заговорили по радио, портреты его появились на первых страницах всех газет и журналов; полёт нашего космонавта стал самым крупным событием на всём земном шаре и, кто знает, может быть, и на других планетах, если там есть существа, способные следить за тем, что происходит вокруг планеты Земля.
      Так на какое-то время космический корабль вытеснил из Володиных мечтаний мальчика Онфима и сражения у стен новгородского кремля. Теперь Володя мечтал об одном: в шлеме и в костюме космонавта он сидел в кабине космокорабля. Приборы перед ним - как циферблаты вокруг часового мастера. Кнопки - как клавиши пишущей машинки. В иллюминаторах небо и земля: реки как ниточки, моря как маленькое пятнышко на скатерти.
      Володя и в мечтах и во сне выходил на своём корабле на орбиту. Прицеливался киноаппаратом к Земле, и в это время тяжеленный съёмочный аппарат повисал в воздухе, как пушинка: невесомость.
      НАХОДКА ШКОЛЬНИКА
      Мечта полететь в космос росла, набухала, захватывала Володю целиком. И он написал заявление с просьбой отправить его на космическом корабле.
      Копия этого заявления осталась в одной из заветных Володиных тетрадей. Но что толку приводить заявление здесь целиком - ведь результат-то оказался плачевным! Замараеву отказали. Он получил официальную бумажку в таком красивом двухкрасочном конверте и на таком бланке, что в другое время от одного этого пришёл бы в неописуемый восторг и стал бы всем показывать, какое получил роскошное письмо. Но слова: "Ваша просьба никак не может быть удовлетворена" - так огорчили Володю, что он разорвал и конверт и письмо на маленькие-маленькие клочки и, скомкав, бросил их в мусоропровод.
      "...Слишком молодой возраст... Недостаточное образование... Необходим специальный курс знаний... Физическая подготовка..."
      "Понаписали! - с раздражением думал Володя. - А я, может быть, самый бесстрашный. И меня можно послать туда, куда ещё никто не летал, а предложи кому-нибудь другому - испугается". Вот если бы совершить какой-нибудь подвиг и доказать, какой он, Володя Замараев, смелый, тогда наверняка не прислали бы ему такое роскошное и неприятное письмо.
      Но вопрос-то ведь в том, какой совершить подвиг.
      И вот однажды, осторожно проглядывая ворох газет на Женином столе, Володя наткнулся на такую заметку, очерченную красным карандашом:
      НАХОДКА ШКОЛЬНИКА
      Недавно ученик Новгородской средней школы Сергей Иванцов
      проходил по берегу реки Волхов. Вдруг на дне небольшой
      промоины он увидел блестящие предметы. Сергей разрыл руками
      илистое дно и обнаружил в нём золотые украшения с драгоценными
      камнями, рукоятки мечей, подвески из крупного жемчуга.
      О своей находке С. Иванцов сообщил в Институт археологии,
      где нам рассказали, что школьник обнаружил место захоронения
      крупного военачальника древних племён. При дополнительной
      раскопке нашли серебряный рог, конскую сбрую и наконечники
      копий.
      Школьника премировали.
      С. Иванцов заявил, что он давно ищет по берегам Волхова и
      озера Ильмень древние захоронения, зная из старых преданий,
      что где-то в этих местах захоронено огромное изваяние бога
      Перуна из золота.
      ДВЕ МЕЧТЫ
      Вечером у братьев Замараевых был такой разговор:
      Ж е н я. Опять ты рылся у меня на столе! Сколько раз было сказано: прекратить эти раскопки. Вот так!
      В о л о д я. Кто рылся? Думаешь, если я маленький, можно меня обижать? Да? Очень нужны мне твои книжки-картинки!
      Ж е н я. Ну, ну! Я тебе слово - ты мне сто! Пушкин рылся. Александр Сергеевич... А между прочим, там, на столе, есть газета с интересной заметкой. На, прочти.
      В о л о д я (быстро бормочет), "...ученик Сергей... блестящие предметы... рукоятки мечей... наконечники копий... изваяние бога Перуна из золота..." Здорово!
      Ж е н я. Так ты бы прочитал. А то пробормотал несколько слов. Самое главное пропустил, ничего не понял. Ну почему ты, Володя, такой легкомысленный? Ведь в пятом классе уже. Пора бы поумнеть.
      В о л о д я. А бог Перун - он большой? Как человек или больше?
      Ж е н я. Не задавай глупых вопросов! Бог - это же выдумка, миф. Ты спрашиваешь меня сейчас вроде того, как в одной стенгазете написали: "В парке поставлена статуя ангела в натуральную величину".
      В о л о д я. Понятно, понятно, можешь не объяснять. А всё-таки, ну, скажем, по историческим данным, по материалам - какой он был, этот языческий Перун? А?
      Ж е н я. По историческим данным ещё неясно, было ли вообще это изваяние и где его утопили.
      В о л о д я. Значит, утопили, а не закопали? Так?
      Ж е н я. Вот так. И хватит. Точка. Мне заниматься надо и некогда с тобой лясы точить. Понял?..
      В тот день Володя решил, что его путь в будущее - полёт на космическом корабле - проходит через далёкое прошлое. Мечтая, Володя так бывал увлечён, что ему начинало казаться: так оно есть на самом деле, так безусловно будет.
      "Значит, надо, - говорил он себе, - прежде всего найти изваяние Перуна и сообщить об этом в музей. А там всё пойдёт как по маслу. Нашёл Перуна! Герой! Пусть потом откажут герою, как мне отказали. Не выйдет!"
      Сама по себе мечта о поисках языческого бога была заманчива.
      Володя жил в мечтах иногда самых фантастических. Но поиски и находка Перуна (мечтая, Володя никогда не сомневался в благополучном исходе) привлекали Володю и захватывали его и потому ещё, что удача в этом деле была бы, конечно же, подвигом. А совершить подвиг было его главной и давнишней мечтой.
      На этот раз Володя, правда, чуть усомнился. "А выйдет ли"? - спросил Володю голос сомнения. Но он быстро заглушил этот голос: "Выйдет, всё выйдет!" И вот уже Володя представляет себе, как он спускается в котлован, где работают археологи. В руках у него увеличительное стекло. Володя просеивает сквозь сито землю и внимательно рассматривает каждую частицу, которая остаётся на тонкой сетке. Камушек. Кусочек заржавленного железа... Кремнёвый наконечник стрелы. Блестящая пылинка. Спокойно, Володя, спокойно! Володя опускается на колени и деревянной лопаточкой осторожно разгребает землю. Глубже, ещё глубже... Ура! Нашёл!..
      Каждую свободную минуту Володя предавался своей мечте, и она росла и ширилась - появлялись всё новые и новые подробности.
      Мечта о поисках Перуна так захватила Володино воображение, что планы о полёте в космос отошли как бы на второй план. Точнее, они получили какое-то подчинённое значение. И всё-таки Володя отправился на Выставку достижений народного хозяйства, чтобы ещё раз как следует осмотреть кабину космонавта в заветном космическом корабле. Отправляясь на выставку, Володя думал о Перуне. Ведь первой частью его плана были поиски этой языческой статуи. И в этом Володином плане не хватало одного только звена, притом первого: как попасть в Новгород, где в илистом дне Волхова или Ильменя лежит изваяние Перуна?
      ДОНЕСЕНИЕ
      Вот что было написано в тетради, которую Володя передал Косте Сахарову:
      Вскрыть после выходного светофора.
      (Хотя, по правде говоря, вскрывать-то там было нечего: тетрадь не была в конверте и сургучные печати её не запечатали.)
      НАХОДКА ШКОЛЬНИКА.
      (Тут приводилась полностью известная нам уже заметка.)
      Дальше было написано крупным, энергичным почерком:
      Приказываю отправиться по следам Иванцова С. и разыскать
      Перуна.
      Доложить о прочтении этого приказа.
      В дальнейшем каждые двое суток докладывать о ходе
      поисков.
      В. З.
      Итак, Костя Сахаров, перечитав в поезде приказ Володи Замараева, писал ему донесение в четвёртом часу ночи. Неожиданно вышедший в коридор вагона Борис Сергиенко чуть было не помешал мальчику, но, к счастью, пассажир оказался не любопытным и ушёл к себе в купе так же быстро, как появился.
      А Костя тем временем, поправив привычным жестом очки на переносице, выводил букву за буквой, стараясь писать чётко и не делать ошибок. Добиться чёткости и безошибочности было очень трудно: столик дёргался из стороны в сторону, а Костя волновался.
      ДОНЕСЕНИЕ
      Приказ мною прочитан. К исполнению приступаю завтра - в
      городе Новгороде. Что найду, сообщу.
      К.
      Костя перечитал написанное, подумал и приписал:
      Где начать поиски, не знаю.
      Вагон качнуло, и голова Кости склонилась к столику. Так бы и опустить её на руки и заснуть. Как же ему хотелось спать! Думаете, так просто было проснуться в три часа ночи? До этого он просыпался раз пять, прислушивался, спит ли мама, смотрел на часы. Приказывал себе снова проснуться и засыпал...
      Костя вложил донесение в конверт, надписал адрес и, шатаясь, пошёл в купе. Шатался, конечно, вагон, как это бывает, когда поезд идёт на большой скорости, но и Костю пошатывало, оттого что очень уж ему хотелось спать.
      Написав донесение, он так крепко уснул, что мама с трудом добудилась его, когда прибыли в Новгород. И получилось так, что Сахаровы вышли из вагона последними. А ведь Борис Сергиенко одним из первых вышел на перрон, высматривая мальчонку, с которым встретился ночью. Очень уж ему хотелось поближе его посмотреть и, может быть, разгадать тайну.
      Но вот все пассажиры сошли, а никакого мальчика не было.
      "Проглядел, наверно", - подумал Борис и пошёл к выходу в город.
      А Костя с мамой вышли из вагона через пять минут, когда на перроне уже никого не было.
      БЕССТРАШНЫЕ ПРЕДКИ
      Кто хоть раз побывал в Новгороде, обязательно потянется к этому городу вновь и вновь. Становится потребностью видеть этот город, где на золотом куполе Софии, отражаясь, плывут облака, где в предзакатные часы розовеют белые стены Юрьева монастыря, и когда видишь всё это, кажется, что героическая история нашей страны, которая прошла, отшумела, отгремела, отзвенела мечами, здесь, в Новгороде, не исчезла: вот она!
      В Новгород приезжают люди с ящиками, на которых видишь следы красок. Под мышкой они несут матерчатый складной стульчик. Увидев тёмный и мрачный Волхов, строгие очертания церквей, крепостей и шапки-шлемы башен, художникам видится и то, что было здесь сто... двести... пятьсот и тысячу лет тому назад: каменные дома с маленькими слюдяными оконцами и стенами крепкобокими, воротами тяжёлыми - тараном не возьмёшь. И люди в шапках рваных и лаптях стоптанных. И нищие - их было в Новгороде видимо-невидимо - слепые, одноногие, однорукие, скрюченные, горбатые... И комнатушки в поповских и барских домах с вечными сумраком, мышами и богатыми иконостасами, с обитыми железом сундуками и высокими от подушек и одеял кроватями.
      За стариной, сохранившейся здесь больше, чем в других местах, приезжали художники и археологи, историки и реставраторы, приезжали таких было больше - просто туристы и экскурсанты...
      Люди, сошедшие с поезда вместе с Борисом, заторопились к автобусу, к стоянке такси. А он поправил лямки небольшого рюкзака, переложил из руки в руку потёртый школьный портфель и пошёл прямой улицей от вокзала в город.
      Была ранняя осень.
      Два дня назад, когда Борис покидал своё родное село, солнце припекало так, что то и дело приходилось вытирать пот со лба. А тут, в Новгороде, с Волхова дул холодный ветер и мёл по земле сухие жёлтые листья.
      По мостику, перекинутому через крепостной ров, Борис вошёл в кремль. Он остановился здесь, опершись на перила.
      С тихим журчанием бежал внизу ручей, извиваясь, огибая деревья и кустарники. В тени рва они были оголёнными. С моста вниз то тут, то там падали большие коричневые листья.
      Борис прошёл сквозь полукруглую арку в центр кремля, где высился знаменитый памятник "Тысячелетие России". Медленно проходя по кругу, он как бы здоровался с Петром Первым, с Лермонтовым, Гоголем, Суворовым, Глинкой. Возле Пушкина остановился. Здесь Борис чуть наклонил голову и снял с головы кепку.
      Все годы учения в школе в Борисе жила любовь к великим людям, прославившим его Родину. Любовь эта и глубокое уважение росли из года в год. И как же мечталось Борису встретиться с Александром Невским, с Дмитрием Донским, с Пушкиным или Лермонтовым!
      В Новгороде всё напоминало Борису о его великих предках-героях.
      Кто только не зарился, кому только не снилась наша богатая земля и люди наши, которые рыхлили землю, бросали в неё зерно, рубили лес, складывали избы и насыпали высокие городища, чтобы далеко видеть, не идёт ли враг, и чтобы бить его сверху, с бревенчатых стен и сторожевых башен. И если только пепел оставался на месте городища, русские люди снова строились и снова селились на холмах и на высоких берегах полноводных рек.
      До сих пор не перевелись зелёные могильные курганы, где спят вечным сном наши далёкие предки, бесстрашные воины, которые защищали от врагов родную землю.
      И в более поздние времена новгородцы били псов-рыцарей, рубились мечами, дрались дрекольями с врагами, что шли со всех сторон к многоводному Волхову, к лесам с непуганым зверьём, к Ильмень-озеру гигантской чаше, наполненной рыбой, - белокаменным церквам и монастырям, среди которых солнцем светили купола Софийского собора.
      И вот они, эти герои, сохранившие для нас Новгород, стояли теперь перед Борисом: новгородский полководец Александр Невский, а с ним плечом к плечу Дмитрий Донской. Тут же сидел, задумавшись, Ермак Тимофеевич.
      Враги не смогли сломить русских богатырей. Не удалось врагам уничтожить и бронзовые фигуры этих воинов.
      Да, был такой день, когда из-под снега, побуревшего от крови, беззащитно поднимали в небо бронзовые руки герои памятника "Тысячелетие России".
      Фашисты разобрали этот памятник, но увезти его, уничтожить не смогли.
      Наша армия, отбив Новгород, вернула этому городу его памятник. Все фигуры были подняты из снега, восстановлены и поставлены так же, как они стояли до войны.
      Борис всё глубже и глубже всматривался в фигуры военных людей и великих полководцев на памятнике "Тысячелетие России". Здесь были не только его далёкие предки, но и более близкие - Кутузов, Багратион, Нахимов.
      "Жаль, - думал Борис, - нет здесь Зои Космодемьянской, Матросова, Гастелло..." Он понимал, что эти герои Великой Отечественной войны не могли быть на этом памятнике, который был сооружён сто лет назад. Но мысли всё время вились вокруг войны, в которую погиб отец Бориса.
      И в который раз Борис почувствовал, как хочется ему, чтобы и его отец, Феофан Сергиенко, прославил свою родину...
      УПРЯМЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК
      Осмотрев памятник, Борис сквозь вторую такую же арку в кремлёвской стене вышел к обрыву над Волховом, где стояла длинная скамейка. На ней, зажмурившись от осеннего солнышка, грелся старик, такой древний, что казалось, он прожил со дня основания города - больше тысячи лет.
      Борис сел рядом. Он снял заплечный мешок и закурил.
      - Издалёка? - спросил старик.
      - Издалёка.
      Помолчали. Борис спросил:
      - Тут был мост?
      - Был.
      - Взорвали?
      - Взорвали.
      - Большие были бои?
      - Из всего города только несколько домов и осталось. Всё сжёг, покорёжил фашист. Хуже чумы. - Старик закашлялся. - А сколько людей полегло! Лёд в Волхове был красный.
      - Скажите, дедушка, а не всех, кто тут во время боя погиб, наверно, опознали?
      - Кто ж его знает, милый. Кого опознали, а кого, может, и не признали. Война.
      В тот же день Борис стоял в дощатой будке, именуемой конторой археологической экспедиции. Документы, вынутые из холщового мешочка, лежали на столе перед начальником экспедиции профессором Бочиным. Владимир Петрович приподнял пальцем сползшие с переносицы золотые очки и сказал:
      - Очень сожалею, молодой человек, но ничего поделать не могу. Вот оно как. Понятно? Что ж вы молчите?
      - Понятно, товарищ начальник. Только я никуда не уйду.
      - Вот как! Это почему же, разрешите вас спросить, молодой человек?
      - Потому что мне надо тут работать. На раскопках.
      - А если нет такой штатной единицы?
      - Ну и что ж! То единица, а то живой человек. Что важнее?
      - Вот оно как, - сказал Бочин. - Интересно! Но вы понимаете, что я хочу вас устроить, но не могу?
      Борис молчал. По всей его фигуре, по тому, как уверенно он стоял, по выражению глаз Владимир Петрович понял: не уйдёт этот шофёр.
      И сказал как бы про себя:
      - Ну и упрямый же вы, молодой человек!
      Но сказал он это так, что Борис почувствовал: сдался. Не может, а всё равно сделает.
      Снова несколько минут молчания. Потом Бочин сказал:
      - Ведь вам, молодой человек, всё равно, какие раскопки: археологические или промышленные? А?
      Он не дождался ответа Сергиенко, который, растерявшись, не знал, что ответить, и сказал:
      - Приходите завтра сюда, только пораньше, ровно к семи утра. Поедем на берег Волхова, и я что-нибудь устрою. Вот такая штука.
      ИСТОРИЯ ПОВТОРЯЕТСЯ
      Вернувшись в Новгород, Костя несколько дней бродил по берегу Волхова, который делит город на две части. Костя надеялся, что ему повезёт, как повезло школьнику С. Иванцову, о котором написал ему в своём письме-приказе Володя Замараев.
      Костя делал многое, что - он так считал - должно было ему помочь в поисках Перуна. Он копался в песке, разрывал вязкий зелёный ил, которым, как мягким ковром, были выстланы берега Волхова. При этом Костя приговаривал:
      - Перун, найдись, Перун, покажись! Перун, объявись!
      Тут надо сказать, что Костя, в отличие от Володи, верил различным приметам. Он, например, считал, что стоит ему найти подкову, как успеваемость наверняка перестанет хромать. И здесь, у берегов Волхова, Костя надеялся помочь себе заклинаниями. Нет, это не помогло.
      Костя промочил ноги, но ничего не нашёл. Ему не попалась даже старинная монетка, которых здесь бывало немало. Монетки эти находились, когда он их специально не искал. А тут - ничего. Но Костя не бросал поисков. Он уговорил маму купить ему бахилы - высокие резиновые сапоги. Но и бахилы не принесли Косте удачи. Он ровно ничего не нашёл, хотя в бахилах ходил не только берегом, но и по колено в воде, высматривая сквозь прозрачную поверхность Волхова, не блеснёт ли золото на дне.
      Он понимал, конечно, что смешно надеяться найти Перуна так - в одиночку, без приспособлений. Но какое-то время действовала сила убеждения Володи Замараева. Есть же такие люди, что могут убедить другого человека в чём угодно - увлечь его, повести за собой. Володя был таким. Даже старший его брат Женя посмеивался над младшим, а всё равно часто бывал на поводу у Володи.
      Эта сила Володиного убеждения спустя несколько дней ослабела. Костя понял, что надо начинать поиски, не разгуливая по берегу, а совсем с другого конца. И однажды после уроков он отправился в археологическую экспедицию, иначе говоря - пошёл на раскопки.
      Костя, так же как Борис Сергиенко, вошёл сквозь обычную проходную, где стоял запах махорки, вчерашнего супа и сургуча. И сразу же попал в одиннадцатый век. Проще говоря, прошёл десять шагов и сразу откатился на десять веков назад - на целую тысячу лет...
      - Мальчик, тебе кого надо?
      Костя оглянулся. Перед ним стоял худой человек в тонких золотых очках. Он был похож на учителя, очень строгого.
      "Сейчас выгонит", - подумал Костя.
      - Ну, - переспросил строгий, - ты кого здесь потерял?
      - Я, дяденька, маму.
      Костя соврал, как говорится, даже не подумав. А строгий повернул голову, отчего в очках сверкнули солнечные зайчики, и протянул руку к котловану.
      - Она там - на мостовой одиннадцатого века. Вот какая штука.
      - Спасибо, дяденька, - ангельским голоском произнёс Костя и подумал: "Почему моя мама должна быть здесь, в этой яме одиннадцатого века? Чудно!"
      Владимир Петрович не уходил. Одним движением снял он свои золотые очки, протёр стёкла, надел очки и, чуть прищурившись, смотрел вслед удаляющейся фигурке мальчика. Много лет назад Бочин сам таким же мальчонкой пришёл на раскопки. Пришёл просто так, посмотреть. В те годы он очень любил останавливаться и смотреть вокруг: как вытягивают телегу, застрявшую в грязи, как пожарные заливают водой горящий дом, как маршируют солдаты. Посмотрит, посмотрит и побежит с хлопающим по спине ранцем, чтобы не опоздать в гимназию или домой после уроков.
      На раскопки гимназист Бочин пришёл в год, когда начал проходить историю. Слушая рассказ учителя о всяких исторических событиях, он иногда думал: "Интересно! Только когда это было? Давным-давно и быльём поросло". А тут, на раскопках, глянул в котлован и увидел стены крепости, выступавшие из земли, как из тумана, бойницы и сторожевые башни, старинное оружие и щиты, которыми защищались от ударов врага.
      История как бы ожила перед молодым Бочиным. Ему виделись сражения, которые были здесь, у этих раскопанных стен. Он стал видеть за сотни веков назад и в тот день, понял, что никогда не уйдёт с раскопок.
      Так оно и случилось. Раскопки стали вторым домом профессора Бочина: он приходил сюда раньше всех и уходил последним. Владимир Петрович знал здесь каждую горушку, каждую ямку. Сейчас он смотрел Косте вслед и думал: "Нет, я ошибся. Безусловно ошибся. Этот мальчик не к маме пришёл. Его, так же как меня полсотни лет назад, привлекли раскопки, необычайность, чудеса..."
      А Костя ещё дорогой сюда приготовил себя к чудесам. И потому, пробираясь по грудам земли к котловану, он старался ничему не удивляться. Правда, это было не так-то просто. Представьте себе большую площадь, огороженную забором, вдоль которого тянутся низкие дощатые будки-бараки. И на каждом из них вывеска на куске фанеры. На одном - три карты. Три огромные карты, каждая величиной со школьный портфель. На другом щите нарисован чёрт с рогами. На третьем - глиняный горшок.
      ХОРОШИЙ ДЯДЬКА
      Костя старался не смотреть по сторонам и ничем не выдавать своего удивления. Он шёл независимой походочкой, может быть излишне небрежно размахивая руками. Вся его фигура должна была изображать полное равнодушие к окружающему, как бы говоря: "Я здесь не в первый раз. На раскопках работает моя мама, и меня здесь ничто не удивляет".