Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

В начале правления Августа полководцы Рима пытались покорить Эфиопию и Счастливую Аравию и прошли примерно тысячу миль на юг от экватора. Но жаркий климат скоро заставил захватчиков повернуть обратно и спас невоинственных коренных жителей этого уединенного края. Северные области Европы едва ли стоили того, чтобы тратить средства и труд на их завоевание. Леса и болота Германии были населены племенами отважных и выносливых варваров, которые презирали жизнь, лишенную свободы. При первом нападении они, казалось, согнулись под давлением могучей силы Рима, но вскоре великолепным отчаянным рывком возвратили себе независимость и напомнили Августу о переменчивости счастья. После смерти этого императора в сенате было публично зачитано его завещание. Август оставил своим преемникам как ценное наследство совет сохранять империю в тех границах, которые ей, казалось, дала природа в качестве постоянных форпостов и рубежей: на западе – Атлантический океан, на севере – Рейн и Дунай, на востоке – Евфрат, а на южном направлении песчаные пустыни Аравии и Африки.

К счастью для спокойствия человечества, это правило умеренности, рекомендованное мудрым Августом, было усвоено его пугливыми и порочными ближайшими преемниками. Первые цезари, гонясь за удовольствиями или тиранствуя, были так заняты этим, что редко появлялись перед армией или в провинциях. Не хотели они и терпеть, чтобы триумфы, которыми они сами пренебрегали в своей лени, были незаконно присвоены умевшими руководить доблестными заместителями. Военная слава подданного считалась дерзким присвоением права, принадлежащего одному императору, поэтому долг и интересы каждого римского полководца теперь были в том, чтобы охранять вверенные его попечению границы и не пытаться осуществлять завоевания, которые могли оказаться для него такими же гибельными, как для побежденных варваров.

Единственным прибавлением к Римской империи за первое столетие христианской эры стала провинция Британия. В этом случае преемники Цезаря и Августа были убеждены, что, отвергая наставление последнего, следуют примеру первого. Похоже, что близость этой страны к берегам Галлии соблазняла их применить военную силу. Приятные, хотя и недостоверные сведения, что в британских водах добывают жемчуг, были привлекательны для их скупости, а поскольку на Британию смотрели как на отдельный островной мирок, ее захват вряд ли мог считаться исключением из общей системы действий на континенте. После примерно сорокалетней войны, которую начал самый глупый, продолжал самый распутный, а закончил самый робкий из всех императоров, основная часть острова попала под власть римлян. Многочисленные племена бриттов обладали доблестью без умения руководить и любовью к свободе без духа единства. Они с диким бешенством хватались за оружие и с сумасбродным непостоянством складывали его или обращали друг против друга; сражаясь поодиночке, племена были покорены одно за другим. Ни стойкость Карактака, ни отчаяние Боадицеи, ни фанатизм друидов не смогли ни уберечь страну от рабства, ни противостоять неумолимому продвижению полководцев империи, которые поддерживали славу своей нации, даже когда ее трон позорил самый слабый или самый порочный из людей. В то самое время, когда Домициан, запершись в своем дворце, дрожал от страхов, которые вызвал сам, его легионы под командованием добродетельного Агриколы разбили объединенные силы каледонцев у подножия Грампианских гор, а его моряки, с риском для себя обучаясь плаванию в незнакомых водах, провели его флоты вокруг всего острова, показав всем частям Британии мощь римского оружия. Завоевание Британии считалось уже свершившимся, и Агрикола планировал завершить и упрочить свой успех легким покорением Ирландии, для чего, по его мнению, было достаточно одного легиона и небольшого количества вспомогательных войск. Этот западный остров можно было бы заботливым уходом превратить в ценное владение, а британцы с меньшим отвращением носили бы свои цепи, если бы зрелище и пример свободы были бы повсюду убраны из их пределов видимости.

Однако высокие достоинства Агриколы скоро привели к тому, что он был отозван с должности правителя Британии, а его разумный, хотя и широкомасштабный план завоеваний так и остался невыполненным. Перед отъездом этот осмотрительный полководец обеспечил безопасность римских владений в Британии. Он заметил, что этот остров разделен на две неравные части двумя противоположными друг другу заливами, которые теперь называются Шотландскими. Поперек этого узкого места, где ширина острова была примерно сорок миль, он расставил военные посты; позже, в правление Антонина Пия, эта линия была укреплена стеной из дерна, построенной на каменном фундаменте. Эта стена Антонина, проходившая почти между современными городами Эдинбургом и Глазго, стала считаться границей римской провинции. Каледонцы – коренные жители крайнего севера острова – сохранили свою дикую независимость и были обязаны этим своей бедности не меньше, чем своей отваге. Их набеги часто бывали отбиты и навлекали на них возмездие, но страна каледонцев никогда не была покорена. Владельцы земель с самым прекрасным и плодородным на земле климатом презрительно отвернулись от мрачных холмов, продуваемых зимними бурями, от озер, которые не видны за синим туманом, и от холодных, поросших вереском равнин, по которым толпа голых варваров гоняется за лесными оленями.

Таким было состояние римских границ и такими были основные правила римской политики, начиная со смерти Августа и до вступления на престол Траяна. Этот добродетельный и деятельный правитель получил образование солдата и имел талант полководца. Мирная политика его предшественников была прервана войнами и завоеваниями; после долгого перерыва легионеры увидели, что их командиром стал император-воин. Первые победы Траяна были одержаны над дакийцами, самыми воинственными из людей, которые жили за Дунаем и в правление Домициана безнаказанно оскорбляли величие Рима. К силе и ярости варваров у них добавлялось презрение к смерти, причиной которого была твердая убежденность в бессмертии души и ее способности к переселению в новое тело. Децебал, царь дакийцев, показал себя достойным противником Траяна: по свидетельству своих врагов, он не терял надежду на лучшую судьбу для себя и своего народа, пока не исчерпал возможности и доблести, и политического искусства. Эта достопамятная война продолжалась, с одним очень коротким перерывом в боевых действиях, пять лет; поскольку император мог бесконтрольно использовать все силы своего государства, она завершилась полным подчинением варваров. Новая провинция Дакия, которая была вторым исключением из правила, завещанного Августом, имела границу протяженностью примерно тысяча триста миль. Эта граница проходила по естественным рубежам – Днестру, Теису (иначе Тибискусу), нижнему Дунаю и Эвксинскому Понту. До сих пор сохранились остатки римской военной дороги, которая тянется от берегов Дуная до окрестностей Бендер – города, знаменитого в современной истории и расположенного на нынешней границе Турецкой и Российской империй.

Траян был честолюбив; пока человечество будет рукоплескать своим губителям больше, чем своим благодетелям, жажда военной славы всегда будет пороком даже самых возвышенных душ. Хвалы в честь Александра, которые произносили, сменяя друг друга, многие поколения поэтов и историков, разожгли в душе Траяна опасное желание подражать ему. Как Александр, римский император пошел войной на народы Востока, хотя при этом вздыхал и жаловался, что его пожилой возраст почти не оставляет надежды на то, чтобы сравняться в славе с сыном Филиппа. Все же успех Траяна, хотя и кратковременный, был быстрым и ярким. Парфяне, выродившиеся и разрываемые междоусобной враждой, бежали от его меча. Траян с триумфом проплыл вниз по реке Тигр от армянских гор до Персидского залива. Ему принадлежит честь быть первым и последним из римских военачальников, кто плавал по этому столь далекому от Рима морю. Римский флот грабил берега Аравии, и Траян в своем тщеславии тешил себя мыслью, что подходит все ближе к границам Индии. Каждый день сенат с изумлением узнавал новые имена и названия новых народов, признавших власть императора. Сенаторам сообщали, что цари Боспорского царства, Колхиды, Иверии, Албании[5], Осроены и даже сам парфянский монарх приняли свои венцы из рук императора, что независимые племена мидийских и кардухских[6] гор умоляли его о защите, что богатые страны Армения, Месопотамия и Ассирия были понижены в статусе и сделаны провинциями. Но смерть Траяна быстро заставила римлян забыть о его широких замыслах: возникли справедливые опасения, что дальние народы, которых так много, легко сбросят непривычное ярмо, когда их уже не удерживает та мощная рука, которая это ярмо на них надела.

Существовало древнее предание, что, когда один из римских царей основал Капитолий, бог Терминус (который считался хранителем границ и которого в те времена изображал большой камень) один из всех низших божеств отказался уступить свое место самому Юпитеру. Из его поведения был сделан благоприятный вывод: авгуры истолковали это упрямство как верное предзнаменование того, что границы владений Рима никогда не будут сужаться. Долгие века это предсказание, как обычно происходит, само способствовало своему исполнению. Но Терминус, хотя и сопротивлялся величию Юпитера, покорился власти Адриана. Первым действием этого императора, когда он вступил на трон, был отказ от всех восточных завоеваний Траяна. Он возвратил парфянам право выбирать независимого государя, вывел римские гарнизоны из Армении, Месопотамии и Ассирии и, согласно завещанию Августа, вновь сделал границей империи Евфрат. Хулители, которые осуждают публичные поступки правителей и ищут личные причины для этих поступков, приписали зависти поведение, которое можно бы объяснить благоразумием и умеренностью Адриана. Переменчивый характер этого императора, который был способен проявлять то самые низкие, то самые возвышенные чувства, в какой-то мере может оправдать это подозрение. Но вряд ли он смог бы сильнее подчеркнуть величие своего предшественника, чем признав свою неспособность защитить то, что завоевал Траян.

Воинственность и честолюбие Траяна составили весьма необычный контраст с умеренностью его преемника. Так же сильно бросались в глаза неутомимость и подвижность Адриана по сравнению со спокойным Антонином Пием. Жизнь Адриана почти вся прошла в пути: он, обладавший разносторонними талантами воина, государственного деятеля и ученого, выполняя свои обязанности, удовлетворял и свое любопытство. Не обращая внимания на время года и климат, император с непокрытой головой ходил пешком по снегам Каледонии и знойным равнинам Верхнего Египта; за время его правления в империи не осталось ни одной провинции, которую этот монарх не почтил бы своим присутствием. А спокойная жизнь Антонина Пия проходила в пределах Италии: за двадцать три года, что он возглавлял систему государственной власти, самыми далекими путешествиями этого добросердечного государя были переезды из его римского дворца в уединенную ланувийскую виллу.

Несмотря на эту разницу в поведении, Адриан и два Антонина одинаково признавали верным завет Августа и одними и теми же способами соблюдали его. Они упорно придерживались такого плана: поддерживать достоинство империи, не делая попыток расширить ее границы. Всеми достойными средствами они добивались дружбы варваров и старались убедить человечество, что власть Рима преодолела искушение завоевывать и ею движет только любовь к закону и порядку. В течение долгих сорока трех лет их добродетельные труды увенчивались успехом. Если не считать несколько небольших военных столкновений, которые помогали обучать пограничные легионы, годы правления Адриана и Антонина Пия представляют собой прекрасное зрелище всеобщего мира и процветания. Имя Рима с почтением произносилось самыми дальними народами. Самые свирепые варвары часто делали императора судьей в своих спорах, и живший в те времена историк сообщает нам, что видел послов, приезжавших просить о принятии в число римских подданных как о высокой чести, но получивших отказ.

Далее следует обзор вооруженных сил и состояния провинций.

Главная идея Римской империи

Это долгое перечисление провинций, обломки которых, когда они раскололись на части, дали начало стольким могущественным царствам, почти убеждает нас простить древним их невежество или тщеславие. Ослепленные своей огромной мощью, неодолимой силой и подлинной или внешней умеренностью императоров, они позволяли себе презирать, а иногда и забывать другие страны, которые Рим оставил наслаждаться их варварской независимостью, и постепенно присвоили себе не принадлежавшее им право – стали принимать римскую монархию за весь мир. Но темперамент и объем знаний современного историка требуют от него говорить более холодным и точным языком. Он может дать более точную картину величия Рима, отметив, что империя имела в ширину более двух тысяч миль – от стены Антонина на севере до гор Атлас и тропика Рака, а в длину более чем три тысячи миль – от Западного океана до Евфрата; что она находилась в наилучшей части умеренной климатической зоны – между двадцать четвертым и пятьдесят шестым градусами северной широты и предположительно занимала более миллиона шестисот тысяч квадратных миль земли, по большей части плодородной и хорошо возделанной.

Глава 2

ЕДИНСТВО И ПРОЦВЕТАНИЕ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ. ПРОВИНЦИИ И ПАМЯТНИКИ. УСОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ В СЕЛЬСКОМ ХОЗЯЙСТВЕ

Не только по скорости и размеру завоеваний должны мы судить о величии Рима. Монарх русских степей правит более обширной частью земного шара. Александр Македонский на седьмое лето после своего перехода через Геллеспонт воздвиг македонские трофеи на берегах Гифасиса. Неодолимый Чингисхан и монгольские князья из его народа менее чем за сто лет подвергли жестокому опустошению и превратили в свою недолговечную империю территории от Китайского моря до границ Египта и Германии. Но прочное здание римской власти было построено и сохранено многолетней мудростью. Послушные провинции Траяна и Антонинов были объединены законами и украшены искусствами. Они могли временами страдать от частных злоупотреблений назначенных представителей власти, но общие принципы правления были мудрыми, простыми и благодетельными. Их жители имели возможность сохранять религию своих предков, а в гражданских почестях и преимуществах были со справедливой постепенностью приравнены к своим покорителям.

I. Политика императоров и сената в отношении религии удачно нашла себе поддержку в размышлениях просвещенной части подданных и в привычках их суеверной части. Все разнообразные культы, преобладавшие в римском мире, народ считал одинаково истинными, философы – одинаково ложными, а чиновники – одинаково полезными. Таким образом, терпимость порождала не только снисходительность друг к Другу, но даже согласие между религиями.

Суеверие народа не имело горькой примеси богословского озлобления и не было сковано границами никакой отвлеченной системы. Благочестивый многобожник, хотя и был глубоко привязан душой к религиозным обрядам своего народа, слепо верил в истинность и других религий, существующих на Земле. Страх, благодарность, любопытство, сон или знамение, необычное расстройство здоровья или далекая поездка постоянно порождали в нем желание увеличить число предметов своей веры и расширить список своих защитников. Тонкое полотно языческой мифологии было соткано из разных, но совместимых между собой материалов. Как только было признано, что мудрецы и герои, которые жили или умерли во благо своего народа, после смерти обретают могущество и бессмертие, повсюду стали считать, что они заслуживают если не поклонения, то по меньшей мере уважения всего человечества. Божества тысячи рощ и тысячи рек спокойно пользовались ограниченным влиянием в пределах своей местности, и римлянин, презиравший Тибр за его ярость, не мог смеяться над египтянином, приносившим дары благодетельному божеству Нила. Видимые человеческим глазом силы природы, планеты и стихии были одними и теми же во всем мире. Невидимые правители мира морали неизбежно оказывались вылеплены по одному и тому же образцу, созданному из вымысла и иносказания. Каждая добродетель и даже порок получили среди божеств своего представителя, каждое искусство и каждая профессия – покровителя, атрибуты которого во все времена, вплоть до самых древних, и во всех странах, вплоть до самых отдаленных, одинаково определялись характерными особенностями его приверженцев. Республика богов, жители которой имели такие противоположные друг другу характеры и интересы, при любых порядках в обществе требовала сдерживающей руки выборного главы, и по мере прогресса знаний и лести этот глава постепенно был наделен высочайшими совершенствами Вечного Отца и Всемогущего Владыки. Античная эпоха была в этом отношении такой мягкой, что народы обращали больше внимания на сходства своих религиозных культов, чем на различия между ними. Грек, римлянин и варвар, оказываясь рядом каждый перед своим алтарем, легко убеждали себя, что под разными именами и с помощью разных церемоний чтят одних и тех же богов. Изящные мифы Гомера придали красивую и почти систематическую форму этому многобожию античного мира.

Философы Греции выводили свою нравственность из человеческой природы, а не из природы Бога. Однако они размышляли о природе божественного как об очень интересном и важном отвлеченном понятии и в этом углубленном и мудром исследовании проявили силу и слабость человеческого понимания вещей. Из четырех самых знаменитых философских школ стоики и последователи Платона занимались тем, что примиряли не совпадающие друг с другом интересы разума и благочестия. Они оставили нам величайшие доказательства существования и совершенства первопричины бытия, но поскольку для них было невозможно представить себе сотворение материи, в философии стоиков Творец был недостаточно четко отделен от творения, а Духовный бог Платона и его учеников, наоборот, был более похож на идею, чем на нечто вещественное. Взгляды академиков и эпикурейцев имели менее религиозный характер, но первых их скромная наука побуждала сомневаться в существовании господнего провидения, а вторых самоуверенное невежество заставляло отрицать это существование. Исследовательский дух, разжигаемый подражанием и поддерживаемый свободой, заставил преподавателей философии разделиться на разнообразные соперничающие секты, но неглупые и догадливые молодые люди, которые отовсюду съезжались в Афины и другие образовательные центры Римской империи, во всех школах учились одному и тому же – отвергать и презирать религию толпы. Действительно, как философ мог признать божественными откровениями сказки поэтов и туманные предания древности? И как мог он почитать как богов несовершенные создания, которых должен был бы презирать, будь они людьми?

Цицерон, снисходительный к таким недостойным противникам, сражался против них с помощью разума и красноречия, но сатира Лукиана была тут гораздо более подходящим и более эффективным оружием. Мы можем быть твердо уверены, что писатель, знающий свет, никогда не рискнул бы публично осмеять богов своей страны, если бы их уже втайне не презирала образованная часть общества.

Несмотря на то что в эпоху Антонинов господствовало модное неверие, в это время было достаточно уважения и к интересам священнослужителей, и к доверчивости народа. Античные философы в своих письменных сочинениях и беседах утверждали независимость и достоинство разума, но свои поступки подчиняли велениям закона и обычая. Глядя с полной снисхождения и жалости улыбкой на разнообразные ошибки грубого простонародья, они старательно выполняли обряды своих отцов, прилежно посещали храмы богов и временами, снисходя до того, чтобы играть роль на театре суеверия, укрывали свои чувства атеиста под облачением священнослужителя. Такие резонеры имели мало охоты спорить из-за своих видов веры или культов. Им было безразлично, какую форму выбирает для себя сумасбродство толпы, и они с одинаковым внутренним презрением и одним и тем же внешним почтением подходили к алтарю Ливийского, Олимпийского или Капитолийского Юпитера.

Трудно представить себе, из-за каких причин религиозная нетерпимость могла бы проникнуть на советы римской знати. Должностные лица не могли действовать в этом духе под влиянием слепого, хотя и искреннего фанатизма, поскольку они сами были философами, и афинские школы диктовали правила сенату. Честолюбие или скупость тоже не могли побуждать их к этому, поскольку светская и духовная власть была в одних и тех же руках: понтификов выбирали среди самых знатных сенаторов, а должность верховного понтифика все время занимал сам император. Они знали и ценили преимущества, которые дает религия в том, что касается гражданской власти, поощряли общенародные праздники, которые облагораживали манеры простых людей, владели искусством прорицания, поскольку это был удобный инструмент в политике, и уважали как самую прочную связь, скрепляющую общество, полезное убеждение, что ложная клятва – это преступление, за которое боги-мстители обязательно наказывают или в этой, или в будущей жизни. Но, признавая эти общие для всех вер выгоды религии, они были убеждены, что все ее разные виды одинаково ведут к одной и той же спасительной цели и что в каждой стране та форма суеверия, которая прошла испытание временем, лучше всего приспособлена для местного климата и местных жителей. Скупость или хороший вкус очень редко толкали их на то, чтобы грабительски отнять у побежденного народа изящные статуи его богов и пышные украшения его храмов; наоборот, в том, что касалось выполнения обрядов религии, унаследованной от предков, побежденные всегда пользовались благосклонностью и даже защитой римских завоевателей.

Кажется, провинция Галлия была исключением, но единственным из этого всеобщего правила веротерпимости: под надуманным предлогом отмены человеческих жертвоприношений императоры Тиберий и Клавдий уничтожили опасную власть друидов. Однако сами эти жрецы, их боги и алтари продолжали существовать в мирной безвестности до окончательного крушения язычества.

Рим, столица великой монархии, непрерывно наполнялся подданными империи и иностранцами со всех концов мира; все они привозили с собой и практиковали в Риме различные верования своих родных стран. Каждый город империи имел право охранять чистоту своих старинных церемоний, и римский сенат, пользуясь этой всеобщей привилегией, иногда вставал на пути у затоплявшего города потока иноземных обрядов. Египетские культы, самые презираемые из всех, часто оказывались под запретом, храмы Сераписа и Изиды разрушали, а их почитателей изгоняли из Рима и из Италии. Но пламя фанатизма одерживало верх над слабыми стараниями холодной политики: изгнанники возвращались, верующих становилось больше, храмы восстанавливались в еще более великолепном виде, и в конце концов Серапис и Изида были приняты в число римских богов. Эта терпимость даже не была отступлением от старых принципов правления: в лучшие годы республики в Рим пригласили Кибелу и Эскулапа, отправив для этого торжественные посольства, и был обычай соблазнять богов – покровителей осажденного города обещанием оказать им большие почести, чем они имеют на родине. Постепенно Рим стал общим храмом всех своих подданных, и римская свобода была предоставлена всем богам человечества.

II. Политика поддержания чистоты крови древних граждан и недопущения никакой посторонней примеси своей узостью стала препятствовать ходу судьбы и ускорила гибель Афин и Спарты. Рим же в своем стремлении возвыситься жертвовал тщеславием ради честолюбия и считал более благоразумным и более почетным брать себе в приемные дети добродетель и заслуги отовсюду, где бы он их ни находил, – у рабов, иноземцев, врагов или варваров. За время наибольшего расцвета Афинской республики число ее граждан постепенно уменьшилось с тридцати тысяч до двадцати одной тысячи. Наоборот, если мы станем изучать рост Римской республики, мы обнаружим, что, несмотря на постоянную убыль из-за войн и колоний, число граждан, которых во время первой переписи при Сервии Туллии было не более чем восемьдесят три тысячи, перед началом общественной войны возросло до четырехсот шестидесяти трех тысяч мужчин, способных служить своей стране с оружием в руках. Когда союзники Рима потребовали себе равную с ним долю в почестях и привилегиях, сенат не зря решил лучше испытать удачу на войне, чем пойти на позорную уступку. Самниты и луканцы были сурово наказаны за свою неосторожность, но остальные италийские государства по мере их постепенного возвращения к своим обязанностям были приняты в республику и вскоре внесли свой вклад в разрушение народной свободы. При демократическом правительстве верховную власть осуществляют граждане, но если эта власть отдана неповоротливой толпе, та сначала злоупотребляет ею, а потом теряет ее. Когда же администрация императоров уничтожила народные собрания, завоеватели стали отличаться от побежденных только первым и самым почетным местом среди подданных, и, хотя число подданных увеличивалось быстро, этому росту больше не угрожали прежние опасности. Тем не менее самые мудрые правители, которые усвоили правила Августа, с величайшей строгостью охраняли чистоту римского имени и раздавали римскую свободу щедро, но осмотрительно. До того как привилегии римлян, постепенно расширяя область своего действия, были распространены на всех жителей империи, сохранялось большое различие между Италией и провинциями. Италия считалась центром объединения граждан и прочной основой конституции и должна была быть местом рождения или хотя бы местом пребывания императоров и сената. Поместья италийцев были свободны от налогов, а сами италийцы – от судебного произвола наместников. Их муниципальным объединениям, которые были сформированы по идеально подходившему для них образцу столицы, было дано право исполнять законы под непосредственным наблюдением верховной власти. Все уроженцы Италии, от подножия Альп до оконечности Калабрии, были от рождения гражданами Рима. Различия между ними стерлись, и постепенно они стали одним большим народом, который имел общие язык, манеры и гражданские учреждения и был равен по значению могущественной империи. Республика была горда этой своей политикой, и часто приемные сыновья вознаграждали ее за великодушие своими достоинствами и службой. Если бы она всегда сохраняла имя римлян только за старинными семьями, жившими в пределах римских стен, это бессмертное имя лишилось бы некоторых из своих лучших украшений. Вергилий был родом из Мантуи; Гораций не знал, называть ему себя апулийцем или луканцем; историк, достойный того, чтобы описать величественный ряд побед Рима, был найден в Падуе. Патриотичная семья Катонов была из Тускулума, а маленький город Арпинум гордился двойной честью быть родиной Мария и Цицерона, из которых один заслужил имя третьего, после Ромула и Камилла, основателя Рима, а второй сначала спас свою страну от заговора Катилины, а затем сделал ее способной оспаривать у Афин первенство в красноречии.

Провинции и памятники

Провинции империи (как они были описаны в предыдущей главе) не имели никакого влияния в обществе и никаких конституционных свобод. В Этрурии, в Греции, в Галлии первой заботой сената было распустить те опасные конфедерации, которые показали человечеству, что поскольку римское оружие побеждало тех, кто разъединен, то, объединившись, противники могли бы сопротивляться ему. Тех правителей, которым римляне, проявляя напоказ благодарность или великодушие, позволяли еще какое-то время держать в руках качающийся скипетр, они лишали трона, как только эти властители заканчивали выполнять поставленную им задачу приучения побежденных народов к ярму. Свободные государства и города, вставшие на сторону Рима, формально получали в награду имя союзников и незаметно для себя постепенно падали все ниже, пока фактически не оказывались в рабстве. Власть повсюду осуществляли чиновники, подчиненные сенату и императорам, и эта власть была абсолютной и бесконтрольной. Но действие тех самых благодетельных принципов правления, которые обеспечили мир и повиновение в Италии, было распространено на завоеванные земли, вплоть до самых дальних. Постепенно в провинциях возникла римская нация, которая была образована двумя путями – созданием колоний и предоставлением римских свобод наиболее верным и имеющим наибольшие заслуги провинциалам. «Где бы римляне ни завоевывали земли, они на этих землях селятся», – отметил Сенека, и это его очень верное наблюдение подтверждено историей и опытом. Уроженцы Италии, соблазненные удовольствиями или выгодой, спешили насладиться плодами победы; мы можем отметить, что примерно через сорок лет после покорения Азии восемьдесят тысяч римлян были убиты за один день по жестокому приказу Митридата. Эти добровольные изгнанники занимались по большей части торговлей, сельским хозяйством и откупами. Но после того как легионы по воле императоров сделались постоянными, провинции заселялись солдатами: ветераны, получив за свою службу вознаграждение землей или деньгами, обычно селились со своими семьями в той стране, где с почетом провели свою молодость. Во всей империи, а в ее западной части особенно, самые плодородные округа и самые удобные места выделялись для вновь создававшихся колоний, из которых часть была гражданскими поселениями, а часть – военными. По нравам жителей и по внутренней политике колонии были точными подобиями своей великой метрополии, а поскольку они вскоре становились дороги местным жителям благодаря дружбе и смешанным бракам, то оказались эффективным средством для того, чтобы внушить им уважение к римскому имени и редко встречавшее отказ желание со временем тоже получить те почет и преимущества, которые доставались гражданам Рима. Муниципальные города понемногу сравнялись с колониями по рангу и великолепию, и в годы правления Адриана шли споры о том, положение каких общин лучше – тех, которые Рим выделил из себя, или тех, которые он в себя включил. Так называемое «право Лациума» давало получавшим его городам меньшие привилегии. Римское гражданство получали только должностные лица, когда кончался срок их полномочий, но поскольку эти должности предоставлялись на один год, то за несколько лет все члены знатнейших семей успевали пройти через них.