– Ка-ак?! Вы приехали?!
      – Приехали! – хором ответили артисты.
      – Да я же звонил! Отменяется концерт! Я еще вчера вашему начальству звонил! Аврал у нас! Всех на лесозаготовку бросили! И мужчин, и женщин! Да мужчины-то какие? Старики да инвалиды! Пацаны-подростки! Весь совхоз топорами машет!
      – Да темно уже – куда в темноте-то махать? – спросил басом Дормидонт Павлович.
      – Дак костры запалили по всем делянкам! А что сделаешь? Надо! Два эшелона пустые стоят на сортировочной – дрова ждут! – Мужик подбежал к артистам и встал в растерянности, дыша паром. Потом натянул шапку на лысую голову и спросил: – Голодные небось? Пойдемте, покормлю вас… у меня все приготовлено.
      – Я ж говорил, сперва еда! – захохотал Дормидонт Павлович. – Ай как славно-о!
      – Когда вы звонили? – свирепо спросил мужичка Осип Ефремович.
      – Вчерась… Утром звонил и вечером. Предупреждал.
      – Мне вы не звонили! Я с вами не разговаривал! – решительно заявил администратор.
      – У нас тут военные понаехали. НКВД! Директора за грудки давай трясти! Давай, говорят, дрова, а то ты у нас десять лет в лагере махать топором будешь! Ну и стали сгонять всех – мобилизация! Трудовой фронт! – лысый вздохнул, оглядел артистов. – Ну чего, будете ужинать-то? Все приготовлено…
      – Дай я тебя расцалую… – Дормидонт Павлович обнял его, похлопал по спине, расцеловал в обе щеки. – Постой, а ты кто? Директор совхоза?
      – Не, я директор клуба. Директор совхоза в лесу, с народом! И все НКВД там…
      – Тоже работают? – спросил Артем Виноградов.
      – Присматривают… – дипломатично ответил директор клуба. – Ну пошли, что ли, товарищи?
      И все затопали к дверям клуба, весело переговариваясь.
      – Нас не ждали, а ужин приготовили? – ехидно спросил Осип Ефремович.
      – Да сердце чуяло, что приедете, – оправдывался директор клуба. – Говорил с какой-то секретаршей, а поди знай, передала или не передала? Ну вы-то, думаю, не против ужина?
      – Не против! Мы не против! – отозвались сразу несколько голосов. – Очень даже не против!
 
      Застолье было в самом разгаре. Все хором пели, а Осип Ефремович дирижировал руками, стоя у стола, и орал громче всех:
 
Кипучая! Могучая!
Никем не победимая!
Москва моя! Страна моя!
Ты самая любимая!
 
      И все разом стали хлопать, загалдели, перебивая друг друга:
      – Ах как замечательно, друзья мои! Душа поет! – пропела Раиса Андреевна. – Хочется жить и работать!
      – Работайте, Раиса Андреевна, работайте! Кто вам запрещает?!
      – Дормидонт, огурчик подай! И хлебца! Выпьем, братцы, выпьем тут, на том свете не дадут!
      – Правильно товарищ Сталин сказал: «Будет и на нашей улице праздник!» Будет обязательно!
      – А ну дайте мне! – рыкнул Дормидонт Павлович, поднимаясь из-за стола. – Дайте спеть – душа горит! Артем, подыграй!
      – Дормидонт, давай! Рвани от души!
      – Опять он свою «дубину» затянет, надоел, ей-богу!
      – Пусть споет, жалко тебе, что ли?
      Артем Виноградов взял аккордеон, растянул меха, пробежал пальцами по клавишам, и за столом все стихли.
 
Вихри враждебные веют над нами.
Темные силы нас грозно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами.
Нас еще судьбы безвестные ждут…
 
      – мощно пел Дормидонт Павлович, и дальше подхватил весь стол:
 
Но мы поднимем гордо и смело.
Знамя борьбы за рабочее дело.
Знамя великой борьбы всех народов.
За лучший мир, за святую свободу!
 
      – А ты чего не поешь? – шепотом на ухо спросила Мессинга Аида Михайловна и улыбнулась.
      – А я слов не знаю… – так же шепотом ответил Мессинг.
      За окном послышался шум мотора, потом донеслось ржание лошадей, разные голоса, но сидевшие за столом не обратили на это внимания, все продолжали с воодушевлением петь.
      А Дормидонт, войдя в раж, подмигнул Виноградову, и тот, прекратив играть мелодию «Варшавянки», вдруг перешел совсем на другую. И голос Дормидонта набрал новую силу:
 
Ревела буря, гром гремел.
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно дождь шумел,
И буря в дебрях бушевала-а-а…
 
      И вдруг за тонкой дощатой стеной раздался TOПOT. Кто-то шел по коридору в тяжелых сапогах.
      громко бухал по доскам. Дверь распахнулась, и на пороге возник высокий широкоплечий военный в расстегнутом полушубке, на котором блестели и таяли снежинки. Под полушубком виднелась гимнастерка с красными углами петлиц, и на каждой петлице три эмалевые «шпалы».
      Дормидонт Павлович осекся и, открыв рот, воззрился на подполковника НКВД.
      – Гуляем, товарищи артисты? – простуженным сипловатым голосом спросил подполковник. – А народ собрался… Ждет концерт!
      – Как, простите? – встрепенулся Осип Ефремович и бросился к подполковнику. – Нам сказали, что отменяется! Все на лесоповале! А мы с дороги, понимаете ли, голодные и холодные – вот предложили поужинать…
      – Поужинали? – усмехнулся подполковник.
      – Да, конечно, огромное спасибо хозяину..
      – Тогда за работу, товарищи. Люди многие с лесоповала пешком пришли – так на концерт хотелось попасть. Едва ноги таскают, а пришли… А им на рассвете обратно на делянки, лес валить…
      Артисты торопливо вставали из-за стола, гремя отодвигаемыми стульями…
 
      Зал оказал набит битком. Все зрители в телогрейках и полушубках, другой публики здесь просто не случилось. Они стояли в дверях и даже сидели на полу, в проходах между кресел, на исхудалых, задубевших от мороза и сибирского солнца лицах блестели искрящиеся интересом живые глаза.
      Артем Виноградов, сидя на табурете посреди сцены и держа на коленях аккордеон, играл «Полет шмеля». Он очень старался, и его пальцы так и летали по клавишам аккордеона, сверкающего перламутровыми накладками и золотыми уголками мехов.
      Мелодия кончилась. Виноградов сдвинул меха аккордеона, встал и поклонился. Раздались жидкие аплодисменты.
      На сцену вышел Осип Ефремович и жестом попросил Виноградова поклониться еще раз, а зрителей – усерднее поаплодировать. Вдруг мужской голос из середины зала громко спросил:
      – А Мессинг здесь?
      – Простите, что вы спросили, товарищ? – Осип Ефремович подошел к краю сцены.
      – Спрашиваю, товарищ Мессинг здесь?
      – Здесь, здесь! – закивал Осип Ефремович. – Скоро подойдет его очередь! Следущим номером нашей программы…
      – Мессинга давай! А потом пущай остальные!
      – Правильно! Давай Мессинга! Музыку потом послушаем! У нас важный вопрос к Мессингу имеется! – раздавались в разных местах зала голоса. – Давай Мессинга!
      – Хорошо, товарищи, хорошо! Пусть будет по-вашему! – поклонился Осип Ефремович и, набрав в грудь воздуха, громогласно объявил: – Артист оригинального жанра, телепат и гипнотизер Вольф Мессинг!
      И на сцену вышел Вольф Мессинг, остановился рядом с Осипом Ефремовичем, пригладил волосы. Следом за ним на сцене показалась Аида Михайловна. Она была в вечернем, черном с блестками платье и лакированных черных туфельках. Аида Михайловна прошла вперед и проговорила:
      – Прошу вас, уважаемые товарищи! Приготовьте ваши вопросы к товарищу Мессингу! Подумайте над заданиями, которые должен будет выполнить Вольф Григорьевич.
      А мы уже придумали, – в зале поднялся кряжистый мужик преклонного возраста в медвежьей шубе. – Тут и думать не о чем. Все об одном и том же думаем… Когда война кончится, товарищ Мессинг?
      В зале воцарилась тишина. Сотни глаз напряженно уставились на прорицателя. И взгляды офицеров НКВД, занимавших весь передний ряд, также были прикованы к Мессингу.
      Аида Михайловна с улыбкой повернулась к нему:
      – Пожалуйста, Вольф Григорьевич, отвечайте зрителям.
      У подполковника НКВД сделалось напряженное выражение лица и резче обозначились морщины на жестком лице.
      – Не дай Бог этот еврей что-нибудь не то вякнет… – пробормотал он.
      Сидевший рядом офицер услышал, наклонился и спросил шепотом:
      – Может, запретить?
      – Да сиди ты!..
      Мессинг подошел к краю сцены и прикрыл веки… вытянул вперед руки, пальцы слегка подрагивали…
      …Перед глазами космическая мгла, бесконечная, леденящая… безмолвные планеты вращаются в бесконечном пространстве космической бездны… И вот выплывает сине-зеленая, окутанная клочьями облаков Земля… Она стремительно приближается… она окутана дымом и туманом… Сквозь этот дым едва заметна бледная зеленая Луна…
      Лицо Мессинга было напряжено, веки вздрагивали… пальцы вытянутых рук тоже дрожали. И зазвучал голос, чужой, неузнаваемый, словно доходящий из космической глубины… Он говорил о том, что видел… и Мессинг видел…
      …Развалины Сталинграда… обгорелые почерневшие остовы домов, груды битого кирпича и щебня… колонны бредущих мимо обмороженных пленных немцев в разбитых сапогах, валенках и даже лаптях…
      …Разбитое обгоревшее здание универмага. Перед входом в подвал толпятся советские офицеры, улыбаются, смеются, радуются. Многие курят. Полушубки у них расстегнуты, на гимнастерках покачиваются ордена и медали… Это победа!
      …И вот подвал универмага. Большой стол, вокруг которого стоят советские офицеры. Сбились в кучку немецкие генералы. К столу подходит фельдмаршал… это фон Паулюс… садится… К нему придвигают бумагу. На ней написано крупно, так, что можно прочесть: «АКТ о безоговорочной капитуляции!». Паулюс берет ручку, макает перо в большую чернильницу и подписывает бумагу.
      …И вдруг взгляду Мессинга открывается черная Волга с белыми заснеженными берегами… черные крутобокие волны катят к берегу… и от воды идет пар…
      А зрители в зале слышали низкий, протяжный голос:
      – Я вижу великую победу на Волге… вижу тысячи пленных немцев… снег и кровь, и кровь… трупы наших и немецких солдат… очень много трупов… их нельзя сосчитать… Генерал-фельдмаршал фон Паулюс подписывает акт о безоговорочной капитуляции… Это случится скоро, в феврале сорок третьего года… – продолжал звучать голос Мессинга. – Люди всего мира запомнят это сражение под названием Сталинградская битва… Но я вижу еще… я вижу весну.. я вижу Берлин…

      Бои за Берлин… Орудийные батареи изрыгают залп за залпом… танки на улицах города стреляют по окнам домов, наполовину разрушенных, с обгорелыми черными провалами окон… пылает здание рейхстага… Два советских солдата ползут по ребрам-стропилам обгоревшего купола… устанавливают красное знамя… И снова – толпы пленных… Гора оружия, на которую подходящие немцы бросают и бросают автоматы, винтовки, пистолеты… Колонна пленных немецких солдат под конвоем советских автоматчиков двигается по дороге… Знамя победы над куполом рейхстага, дымный ветер треплет полотнище…
      У стен рейхстага советские солдаты беспорядочной пальбой встречают известие о капитуляции… Пули веером бьют в стены… в колонны, оставляя выбоины… Какой-то усатый солдат в сдвинутой на затылок пилотке и лихим чубом, закрывавшем половину лба, пишет мелом на иссеченной пулями и осколками стене: «Иванов Григорий. Пришел с Волги…»

      – Это будет великая победа… – произнес голос Мессинга. – И это случится в мае сорок пятого года… Да… поверьте мне – наша победа будет в мае сорок пятого года… Самая прекрасная весна в жизни нашего великого народа, который зовется советским…
      Зал молчал. Все смотрели на Мессинга, внимая каждому его слову.
      – В мае сорок пятого… – прошептал подполковник НКВД.
      – В мае сорок пятого… – пробежал шорох по всему залу. – В мае сорок пятого…
      – Ох ты, ишшо два года с лишним мучаться… что ж так долго-то?
      – Перекрестись, дурень, хоть в сорок пятом, а мы их одолеем…
      – Да брехня все это… дурят нас, а мы слухаем…
      – Кого дурят, а кого на ум наставляют. Вон отец Михаил в Троицком тоже говорил – в сорок пятом одолеем фашиста… Сам слыхал…
      – Говорить мы все горазды… язык без костей – мели Емеля, твоя неделя…
      Мессинг открыл глаза, медленно повернулся и пошел со сцены за кулисы.
      Зал продолжал напряженно молчать, не раздалось ни одного хлопка. Первым поднялся и пошел по проходу к дверям подполковник НКВД.

Москва, декабрь 1942 года

      Сталин прохаживался по кабинету, время от времени дымил трубкой. Берия сидел сбоку от стола, внимательно следил за его перемещениями.
      – Значит, сказал, в феврале сорок третьего?.. – задумчиво произнес Сталин.
      – Да, Коба, сказал, в феврале сорок третьего закончится Сталинградская битва… – заговорил Берия.
      – Чем закончится? – перебил Сталин.
      – Полным разгромом гитлеровских войск и нашей победой, – ответил Берия. – Почему в феврале – непонятно?
      – Потому что в феврале планируется окружение всей группировки Паулюса под Сталинградом. Неужели не знаешь, Лаврентий? – Сталин насмешливо посмотрел на него. – Что еще он говорил?
      – Сказал, в мае сорок пятого мы возьмем Берлин и Германия подпишет акт о безоговорочной капитуляции. Почему в мае – непонятно! Почему сорок пятого – тоже непонятно… Не верит он в наши силы, Коба, вот что я думаю. Сказал при полном зале зрителей – теперь по всей стране расползется…
      Он что, разве не понимает, какую ответственность на себя берет, а? А если в мае сорок пятого ничего такого не случится, он что думает, народ забудет, что он обещал? Думает, мы забудем? Коба, предлагаю вызвать его сюда и…
      – Вызвать сюда? – переспросил Сталин, продолжая ходить по кабинету.
      – Можно и там, конечно… – Берия поправил пенсне, улыбнулся. – ТЫ прав, Коба, там даже удобнее…
      – Что удобнее? – Сталин остановился перед ним. – Убить его?
      – Ну да… – развел руками Берия, и на лице его отразилось недоумение. – Он же еще черт знает чего напророчить может…
      – А что он плохого напророчил? – удивился Сталин. – Разгром немцев под Сталинградом? Что мы Берлин возьмем? Правда, через два с половиной года, но… большая война идет, Лаврентий… и в этой войне легкой и скорой победы не будет… Русский народ – терпеливый народ. Как говорил великий поэт Некрасов: «Вынесет все, и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе…»
      Сталин остановился перед окном и замолчал, глядя на зубчатые стена Кремля, на Москву.. Молчал и Берия. Ждал.
      – Зачем убивать, когда человек пригодиться может? – проговорил Сталин, глядя в окно. – С кем тогда работать будешь?
      – А если убежит? Он ведь сквозь стены пройти может, ты ведь знаешь, Коба.
      – Некуда ему бежать… Он к нам пришел. Он поверил в Советский Союз. Он честный человек и может быть полезен… Привези его в Москву. Лаврентий.
      – С женой?
      – Он уже успел жениться? – усмехнулся Сталин. – Вот видишь, Лаврентий? А ты говоришь, сбежит… Такие люди не бегают туда-сюда…
 
      Транспортный самолет с утробным ревом полз по ночному небу. Аида Михайловна и Мессинг сидели рядом на железных сиденьях и смотрели в иллюминатор. Мессинг приобнимал жену за плечи. Два офицера НКВД с квадратными, обветренными лицами, в белых полушубках и шапках отсутствующими взглядами смотрели в пространство, казалось, вовсе не замечали присутствия Аиды Михайловны и Мессинга.
      От рева двигателей закладывало уши, и Мессинг с женой только переглядывались и улыбались друг другу. В иллюминатор была видна черная бархатная бездна, истыканная мириадами голубых огоньков.
      Едва самолет приземлился и окончил бег, как к нему подкатила черная машина. Пустынный аэродром скупо освещался прожекторами, по ровной бетонной глади мела поземка. Из автомобиля выбрались два офицера в шинелях и шапках.
      Из самолета тут же спустили трап-лесенку, и показавшийся в проеме офицер в полушубке быстро спустился и пошел к тем двоим.
      Подошел, козырнул и за руку поздоровался со встречающими.
      – Привез?
      – Так точно, товарищ полковник.
      На трапе появился Мессинг, спустился вниз. Потом помог спуститься Аиде Михайловне. Потом второй офицер передал вниз два чемодана и какие-то узлы. Подошли еще двое в военной форме, подхватили чемоданы и узлы, понесли их к машине. Аида Михайловна и Мессинг двинулись за ними, пряча лица в воротники от колючего снежного ветра.
 
      Машина привезла их на небольшую, по-ночному безлюдную улицу, к четырехэтажному кирпичному дому с одним подъездом. Офицеры помогли выгрузить из машины два толстых чемодана и несколько узлов. Потом они же подхватили чемоданы и пошли к подъезду. Разобрав узлы, Аида Михайловна и Мессинг двинулись следом.
      Старший офицер, полковник, ключом открыл дверь, распахнул ее и протянул ключи Мессингу:
      – Прошу на новоселье, товарищ Мессинг, – без улыбки сказал он. – 1км все есть. Если чего нехватка будет – завтра человек заедет, ему скажете.
      – Спасибо.
      Снизу раздались торопливые шаги по лестнице. Кто-то быстро поднимался на второй этаж. Скоро показался человек в зимнем пальто с меховым воротником и в меховой шапке. В руках он держал две пузатые сетки, полные свертков в белой бумаге. Он подошел к офицеру, вопросительно глядя на него.
      – У двери поставь, – приказал полковник.
      Мужчина поставил у раскрытой двери сетки и молча пошел вниз по лестнице.
      – Счастливо оставаться! – Полковник приложил руку к фуражке и пошел вниз по лестнице, громко стуча сапогами. За ним направился второй офицер.
      Аида Михайловна и Мессинг постояли, глядя друг на друга, и нерешительно улыбнулись.
      – Пошли? – тихо сказал Мессинг и жестом пригласил жену в квартиру.
      Она вошла, пошарила рукой справа по стене, нащупала выключатель. Загорелся свет.
      Лампа в стеклянном плафоне под потолком осветила просторную прихожую с вешалкой и двумя встроенными шкафами для одежды. Она пошла дальше по коридору, толкнула дверь, и перед ней открылась большая комната. Аида Михайловна молча обвела взглядом застекленный буфет-сервант, большой круглый стол, шесть стульев, диван в чехле из серого полотна и еще один небольшой стол у окна, видимо письменный, с чернильным прибором и стопкой бумаги. Дальше была кухня с газовой плитой, небольшим столиком и навесными шкафчиками.
      – Смотри, – сказала Аида Михайловна. – В буфете даже посуда стоит… и стаканы с рюмками…
      – Позаботились… – криво улыбнулся Мессинг.
      – Как думаешь, сколько мы будем здесь жить? – спросила она.
      – Не знаю, Аидочка… – пожал плечами Мессинг. – Это только товарищу Сталину известно… и Господу Богу..
      Аида Михайловна бросила взгляд на маленькие часики на руке:
      – Ой, Вольф, через полчаса Новый год! У нас же ничего нет, чтобы встретить!
      – Они принесли сетки со свертками, – напомнил Мессинг. – Наверняка там продукты.
      – Они у двери стоят. – Аида Михайловна бросилась в прихожую…
      И через несколько минут она уже выкладывала из сеток на стол свертки с колбасой, сыром, ветчиной и бужениной, селедку в промасленной бумаге, банки соленых огурцов и моченых помидоров, батоны белого хлеба, бутылки шампанского и вина, завернутые в вощеную белую бумагу.
      – Бог мой, куда столько? – растерянно проговорил Мессинг, помогая жене разворачивать свертки.
      – Неси посуду. Там в серванте наверняка и ножи с вилками есть, и чашки для чая…
      …Вольф Григорьевич смотрел на часы на правой руке, держа в левой бокал с шампанским. Секундная стрелка быстро бежала по кругу, и вот до отметки двенадцать минутной стрелке осталось пройти всего одно маленькое деление.
      – Ну, все… – сказал Мессинг, поднимаясь. – Двенадцать. С Новым годом тебя, Аидочка… Ты мое счастье, ты моя жизнь.
      – С Новым годом, мой родной…
      Они чокнулись, расцеловались и медленно осушили бокалы.
      Потом Мессинг жадно набросился на еду и прошамкал с набитым ртом:
      – Включи, пожалуйста, радио…
      Черная тарелка висела в углу на стене, и Аида Михайловна повернула тумблер. Комнату наполнила мелодия гимна Советского Союза. Мессинг продолжал жадно есть.
      – Спасибо товарищу Сталину за прекрасный Новый год… – жуя, неразборчиво пробормотал Мессинг. – Давно так вкусно не ел, м-м-м… Последний раз я так ел, кажется… м-м-м… даже не могу вспомнить, в каком году..
      Аида Михайловна сидела напротив и, подперев щеку кулаком, смотрела на него с улыбкой.

Москва, 1943 год

      Сталинград… Разбитый, сожженный город, сплошные развалины тянутся до самого горизонта… И колонна пленных немецких солдат движется через эти руины и тоже теряется за горизонтом… Советские солдаты, конвоирующие пленных, улыбаются прямо в камеру.
      … Заголовки газет, сначала на русском, а потом и на иностранных языках… «ВАШИНГТОН ПОСТ», «ТАЙМ», «НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС»… А голос за кадром переводит: «Крах германской армии на Волге», «Двести двадцать тысяч немецких солдат оказались в кольце под Сталинградом. Более девяноста тысяч попали в плен», «Бесславный конец армии Паулюса», «Сокрушительное поражение военной машины Гитлера под Сталинградом. Русские перешли в наступление!»…
      …И по заснеженным полям России на скорости идут в наступление советские танки, стелется за ними снежный дым. Теперь они идут на запад… И звучит голос Левитана, рассказывающий, сколько разгромлено немецких дивизий, сколько немецких генералов взято в плен, какие дивизии и наши генералы особо отличились в этом беспримерном сражении…

      – Скажите, товарищ Мессинг, вы хорошо осведомлены о положении на фронтах?
      – Я знаю только то, что сообщают в сводках Совинформбюро, товарищ Сталин, – отвечал Мессинг, сидя на краешке кресла перед письменным столом и глядя на Сталина.
      – Как же вы, не зная о положении на фронте, смогли предсказать Сталинградскую операцию? Окружение армии Паулюса? Нашу победу? И что произойдет это в феврале сорок третьего… Каким образом, товарищ Мессинг? – Сталин смотрел на него в упор, и Мессингу стало не по себе от этого неподвижного, пронизывающего взгляда.
      – Не знаю, товарищ Сталин… я не могу этого объяснить…
      Сталин поднялся и медленно пошел по кабинету. Светлый китель, брюки заправлены в мягкие хромовые сапоги, в руке погасшая трубка – именно такой, каким его рисуют на портретах.
      – В давние времена разные великие полководцы, императоры, султаны держали при себе… разных оракулов… ясновидцев… разных звездочетов. Задумал воевать против соседа и спрашиваешь звездочета: стоит выступать в поход или не стоит? Звездочет говорит – стоит, и ты с легким сердцем войну начинаешь. Уверен, что победишь. Очень хорошо… быть уверенным в победе… когда тебе ее предсказал ясновидец… А если этот ясновидец предсказал беду, можно не начинать войну. И спастись от позорного поражения… – говорил Сталин, прохаживаясь от двери к окну и опустив голову, и вдруг резко повернулся к Мессингу. – Может, и мне держать вас при себе, товарищ Мессинг? Будете работать ясновидцем при товарище Сталине… – Едкая усмешка тронула губы и усы Сталина. – Как, согласны?
      – Н-нет, товарищ Сталин… – едва слышно ответил Мессинг.
      – Почему? – улыбка Сталина сделалась еще шире.
      – Насколько я знаю историю, все эти ясновидцы и оракулы кончали плохо – повелители рано или поздно убивали их.
      – Значит, плохо работали… – продолжал улыбаться Сталин. – Неправильно предсказывали…
      – Плохо…
      Правильно, плохо… А что про меня советские люди говорить будут? Товарищ Сталин не верит в свои силы… товарищ Сталин не верит в победу., не верит в будущее страны… поэтому ждет, что ему ясновидец скажет… Разве может вождь трудящихся всего мира, марксист-ленинец верить ясновидцам и колдунам? Нет, не может товарищ Сталин в них верить… не должен им верить… – Сталин подошел ближе к Мессингу, пососал потухшую трубку. – Вы хорошо устроились? Может, какие просьбы будут?
      – Хорошо, товарищ Сталин. Спасибо.
      – Жена довольна? – Сталин усмехнулся.
      – Да, товарищ Сталин. Она очень довольна.
      – Товарищ Берия предложит вам одну работу.. Посмотрите. Может быть, сможете. Если нет, продолжайте работать… артистом… – Сталин вновь широко улыбнулся, – если не хотите работать артистом при товарище Сталине.
      – Я не сказал, что не хочу, товарищ Сталин… – привстал со стула Мессинг.
      – Зато я понял… Я ведь тоже немного телепат, товарищ Мессинг, хе-хе-хе… – негромко рассмеялся Сталин. – Что ж, хочу пожелать вам успеха. Товарищ Поскребышев даст вам номер моего прямого телефона. Случится что-нибудь – звоните, не бойтесь.
 
      – Иногда он становится страшным. Вот подходит – и у меня жар в груди, и вдруг больно становится, понимаешь?
      – Больно? – испуганно переспросила Аида Михайловна.
      – Нуда! Будто, приступ стенокардии, понимаешь? Отходит от меня и – все нормально.
      – У него такое сильное энергетическое поле?
      – По-видимому.. – Вольф Григорьевич налил себе в чашку заварки из чайничка, добавил кипятку из большого чайника, зачерпнул ложку варенья из вазочки, размешал. Отхлебнув глоток чая, проговорил задумчиво: – Примерно то же самое я ощущал, когда разговаривал с Гитлером…
      – С Гитлером? – еще больше испугалась Аида Михайловна. – Ты никогда мне не рассказывал, что разговаривал с Гитлером.
      – Ну что ты так испугалась, Аидочка? – улыбнулся Мессинг. – Гитлер, Геббельс… Канарис – это все в прошлом…
      – А Сталин и Берия – в будущем? – уже сухо спросила Аида Михайловна.
      – Сталин – это совсем другое… – нахмурился Мессинг. – По крайней мере, у меня есть к нему чувство доверия… Не знаю почему, но есть… Может, он мне его внушил? – Мессинг посмотрел на жену с веселой улыбкой.
      Аида не ответила, тоже зачерпнула из вазочки ложку варенья и стала маленькими глоточками пить чай.
      – Ладно, давай о другом… Вот что мне пришло в голову. У меня скопилось немало денег на сберкнижке. Я ведь очень мало тратил и даже за три года сумма набежала немалая… а сейчас, когда идет такая страшная война… отечественная война.
      – Я все понимаю, Вольф… – Аида Михайловна улыбнулась и положила руку на руку мужа. – За это я тебя и люблю…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ