Москва, Понедельник, 4 июня 1979 года, 9.15 утра.
      - Шамраева - к Генеральному! - прозвучало по селектору, и торчавший у меня в кабинете Коля Бакланов умолк, пресек свои курортные воспоминания, удивленно вскинул брови - мол, ого! надо же! какие это у меня дела с Генеральным прокурором СССР?!
      Я тоже этого не знал. Я нажал кнопку селектора, наклонился к микрофону:
      - Сейчас иду.
      - Игорь Есич, - ответил голос референтши. - По-быстрому! Ему потом на Старую площадь, в ЦК.
      - Иду, иду! - повторил я в микрофон и убрал в портфель бутылку "Черные глаза", привезенную Баклановым с юга. Черт его знает, на кой я понадобился Генеральному.
      Закрываю кабинет, посылая Бакланыча к черту в ответ на его "ни пуха!" и иду к лифту. Справа от меня высокие двери "важняков" - таких же, как я и Бакланов, следователей по особо важным делам Прокуратуры СССР. За этими дверьми в тишине и покое наших сейфов десятки крупнейших преступлений, каждое из которых могло бы стать детективным романом или сенсацией в пресловутой западной прессе. Практически через эти кабинеты прошли все ведомства страны, это дает - Прокуратуре СССР - огромную власть. Не зря несколько лет назад, когда МВД СССР совместно с КГБ попробовали отнять следствие у Прокуратуры СССР, Генеральный так яро стал на дыбы, что дело дошло до Политбюро. Действительно, кем бы тогда остался Генеральный прокурор Союза СССР? Маршалом без армии…
      Что ему от меня нужно? Только что я передал в суд дело министерств лесного хозяйства, речного транспорта и нескольких железных дорог. Крепкий был узелок, на двух министров и четырех начальников железных дорог есть неопровержимые улики в стотысячных махинациях. Но вызов к Генеральному - дурной признак… Пересекаю обширную канцелярию, вхожу в приемную Генерального. Вера Петелина, референтша, кивает на двойную кожаную дверь - мол, быстрей, ждет. Прохожу через двойные двери и оказываюсь в маленьком - совсем, вроде бы не по чину - скромном кабинете Генерального Прокурора СССР. Все его замы имеют огромные кабинеты, отделанные ореховым деревом, с мягкой импортной мебелью, а Генеральный - нет, скромен. Тайна этой "скромности" проста - сразу после революции, в двадцатые годы, в нашем здании размещался Центральный комитет ВКП(б), и в этом маленьком кабинете, именно в этом, сидел будущий Генсек КПСС Иосиф Сталин. Таким образом, Генеральный Прокурор СССР сегодня "скромно" сидит в кабинете Иосифа Сталина, за его письменным столом.
      Сейчас он на минуту отрывает свой семидесятилетний зад от реликтового сталинского кресла, на котором лежит дополнительная мягкая подушечка.
      - Здравствуй, здравствуй, - протягивает он мне мягонькую старческую руку. - Садись. Выглядишь как огурчик, а просишься в отпуск. Садись.
      Меня всегда удивляет его осведомленность. Не видя подчиненных порой месяцами, он знает о нас все и вся.
      - Прошусь по графику, Роман Андреич, - заранее настроенный на оборону, я сажусь в кресло возле его стола. - И путевка уже есть в Геленджик…
      - Боюсь, не получится, дорогой, - сокрушается Генеральный. - Ну, а как твоя новая квартира?
      И это он знает. После развода с Ириной я два года болтался по друзьям, снимал квартиру то там, то сям, и никому до этого дела не было, поскольку начальство и партком не поощряют разводов. Но месяц назад я просто чудом попал в готовый кооператив - и где?! у черта на куличках, за Измайловским парком! - а уже вся Прокуратура гудит: "Шамраев квартиру купил! Кооперативную!"
      - Спасибо, Роман Андреич, - говорю я сдержано. - Квартира хорошая. Далековато, но… ничего, жить можно.
      - Еще бы! Рядом парк, воздух, грибы! Зачем тебе в отпуск ездить? Деньги тратить? - И его блекло-водянистые выпуклые глаза требовательно уставились на меня, словно он вызвал меня сюда именно для того, чтобы отсоветовать от этой глупости - ехать в Геленджик тратить последние деньги, когда у меня под носом, под балконом роскошный Измайловский парк. - Или у тебя лишние деньги завелись? Ты ведь только что квартиру купил…
      Я усмехаюсь. Когда у вас чисто за кормой, и вы бедны, как церковная крыса, можно усмехаться даже Генеральному Прокурору СССР. И я говорю с усмешкой:
      - Касса взаимопомощи месткома, Роман Андреич. Можете проверить.
      - Ну что ты! - Он откидывается в кресле с укоризненной улыбкой, но мы с ним поняли друг друга, и он, наконец, переходит на деловой тон. - Нет! Отпуск откладываем, месткомовские деньги нечего на ветер бросать. Знаешь, говорят: в долг берешь чужие, а отдаешь свои. Кроме того, нехорошо - следователь по особо важным делам вынужден покупать кооперативную квартиру и два часа в день тратить на дорогу. Как будто Моссовет не может дать нам государственную квартиру в центре. Я поговорю с Промысловым. А ты… Вот, держи эту папку. Здесь один найденный труп, а второй - ненайденный. Только и всего. Тебе это на один зуб. Только дело срочное…
      Я беру у него из рук серую папку со стандартным оттиском "МВД СССР. Следственное Дело NСЛ-79-542. Начато 26 мая 1979 года". Сегодня 4 июня, то есть дело было начато девять дней назад. Так я и знал, что этот вызов не к добру, хуже нет браться за уже кем-то начатое дело. Напортачат, наследят, все нити оборвут, все улики перетасуют, всех свидетелей испотрошат без толку, преступников распугают… Да, умеет Генеральный свинью подсунуть, ничего не скажешь! А ведь так мягко стелет - квартиру предлагает в центре города! И не кооперативную, а практически дармовую - государственную. Интересно, что это за труп такой бесценный? Чей? Не дай Бог, какого-нибудь правительственного сынка или дочку кокнули. Тут будет не столько следствие, сколько "политес" - Косыгина не допрашивай, Суслова тоже, даже их референтов на допрос не вызывай, а езжай к ним как на беседу, а если пошлют к чертовой матери, - пеняй сам на себя. Дело, может быть, действительно выеденного яйца не стоит, а обязательно следователь по особо важным делам должен заниматься, никак не ниже, разве можно какой-нибудь правительственный труп доверить простому следователю?! Я держу в руках эту серую милицейскую папку, держу ее, не открывая, как опасную мину, и спрашиваю:
      - А чей это труп?
      - А ты открой дело-то, открой, не бойся, - усмехается Генеральный, будто читает мои мысли. - Там один труп какого-то босяка, наркомана, откуда-то с Кавказа мальчишки, а вот второй, ненайденный… Ты "Комсомольскую правду" читаешь?
      - Ну, в общем, читаю… - сказал я не очень твердо.
      - Такую фамилию "Белкин" знаешь?
      - Белкин? Знаю, - это была одна из трех или пяти фамилий журналистов, которые я действительно знаю. Белкин, кажется - Вадим Белкин, - да, читал его очерки о пустынях Средней Азии, о рыбаках "тюлькиного флота", о пограничниках - он всегда выбирает какие-то острые ситуации в обыденной жизни и пишет увлекательно и просто, почти разговорным слогом, как будто нет привычных штампов газетного языка… Я гляжу на Генерального и вопросительно спрашиваю:
      - Неужели убит?
      Но он не успевает ответить, его отвлекает голос Верочки Петелиной, референтши:
      - Роман Андреевич, кремлевка. Товарищ Суслов.
      Генеральный взял трубку со стоявшего отдельно на столике красного телефона. Я поднялся уйти, чтобы не мешать его разговору, но он жестом усадил меня обратно. Сидел он, отвернувшись от меня, в профиль, две маршальские звезды на воротнике прокурорского кителя подпирали толстую, в старческих складках шею, и я подумал - да, староват стал бывший гроза Нюрнбергского процесса. Толстый, старый, измученный человек, вот кому грибы собирать в Измайловском парке, а он - нет, сидит вот маршалом в сталинском кабинете и, как всегда, на высоте, докладывает:
      - Уже занимается… Безусловно… Лучшие силы… Самый энергичный… Не позже одиннадцатого, я понимаю… Конечно, лично буду контролировать… Безусловно, лучше живой… Нет, думаю, справимся без КГБ…
      Что-то засосало у меня под ложечкой. Неужели речь идет об этом деле? И тогда это все обо мне - "самый энергичный", "лучшие силы", "не позже одиннадцатого"… Ну и влип я, кажется. С чего это я - самый энергичный и лучший? Вот Бакланов только что из отпуска вернулся, уж поопытней меня…
      Между тем Генеральный положил красную трубку на красный аппарат и повернулся ко мне:
      - Ты все понял?
      - Что? - я сделал вид, что ничего не понял и даже не слышал.
      Он присмотрелся ко мне еще несколько секунд, будто решая внутри себя и утверждая свой выбор, потом сказал:
      - Слушай, Игорь Есич. Дело, конечно, трудное. Но выхода нет. Андропов и Щелоков только и ждут. Если я откажусь - тут же в ЦК, мол, следствие не отдаю, а от трудных дел отказываюсь. Поэтому, слушай! Через десять дней, 15 июня товарищ Леонид Ильич Брежнев вылетает в Вену на встречу с Картером. С ним едет пресс-группа журналистов, 5 человек, самые лучшие. Список утвержден давно самим Леонидом Ильичом, причем этого Белкина он лично включил в пресс-группу. И вот две недели назад этот Белкин пропал. На Курском вокзале. Встречал там какого-то подозрительного приятеля - кавказского мальчишку-наркомана, и их обоих какие-то типы прямо на вокзальной площади запихнули в машину и увезли, а через два дня этого мальчишку нашли за городом, под мостом с пробитым черепом. А Белкина след простыл. То ли его тоже убили, то ли нет, но как доложить товарищу Брежневу, что журналист, которого он сам выбрал ехать Вену, пропал без следа?
      Так вот в чем дело, подумал я. Дело не в Белкине, плевали на него, хоть он действительно талантливый журналист, но пропал, и черт с ним, это и сейчас не столько волнует Генерального и всех остальных, сколько вопрос - как доложить Брежневу? Ведь, действительно, представьте себе, как это сунуться к Леониду Ильичу да еще накануне такой важной встречи - с самим Картером, сунуться и сказать: "Мы вашего любимого журналиста найти не можем". А он: "Как это не можете? А где он?" - "Не имеем понятия, Леонид Ильич"… Нет, с таким докладом, да еще перед самым отъездом, безусловно никто не рискнет сунуться к Брежневу, но, с другой стороны, как-то придется докладывать, если…
      - Понимаешь, живым или мертвым он должен быть найден до одиннадцатого, - будто читая мои мысли, сказал Генеральный. - Конечно, лучше бы живым, но тут от тебя не зависит. Двенадцатого у журналистов инструктаж у Замятина и Суслова, четырнадцатого - обед у Леонида Ильича, пятнадцатого - отъезд. Но подавать труп на обед, сам понимаешь, нельзя. Значит, крайний срок выяснить что с ним - одиннадцатое число, понедельник. В твоем распоряжении семь дней, как у Бога. Сотворишь Белкина - грудь в крестах, квартира в центре, старшего советника получишь, несмотря на… возраст.
      По-моему, вместо "возраст" он имел ввиду что-то другое, но удержался в последнюю секунду, заменил слово. И если бы я не подозревал себя в излишней мнительности, я бы сказал, что знаю, что он имел ввиду. Он имел ввиду мое еврейское отчество, а точнее - полуеврейское происхождение. Отчество мое "Иосифович" они давно сократили до "Есич", а происхождение сократить нельзя, разве сократить меня по штату целиком с моим происхождением.
      Да, этот Белкин может стать моим "Ватерлоо", черт бы его побрал!
      - Вообще-то, Роман Андреич, я только что крупнейшее дело кончил, у меня отпуск горит. А со старшим советником я мог бы и подождать… по возрасту, - сказал я с полувызовом.
      То была, конечно, бездарная попытка уйти от этого дела. Генеральный поморщился. Он откинулся в сталинском кресле и посмотрел на меня сухо, сверху вниз:
      - Вот что, Игорь Есич. Нами получено задание от ЦК найти этого Белкина живым или мертвым к одиннадцатому числу. И я поручаю это вам. Если сочтете себя неспособным справиться - доложите мне завтра в девять утра, я сделаю выводы. - И тут же смягчил удар, придвинулся ко мне: - Да ты не трусь, справишься. И дело интересное, я бегло просматривал. Наркоманы, журналисты. Просто дергать будут сверху. Ну, а кого не дергают? А меня не дергают? Давай за работу! - Он встал, через стол протянул мне руку. - И учти - на это дело у тебя полная свобода действий, подключай Петровку, - в общем, сам знаешь. Считай, что работаешь по заданию ЦК и имеешь чрезвычайные полномочия. Найдешь Белкина живым - вообще всех выручишь. И Замятина, и Суслова. И к тому же… но это так, на всякий случай, - прибавил он с улыбкой, словно вспомнил что-то: - Моя внучатая племянница к нему неровно дышит, к этому Белкину. Он у них на журфаке пару лекций прочел, что ли, так они там все с ума посходили. Но это, конечно, не имеет значения, там романа не было, не беспокойся.
      Ага! Ну теперь хоть ясно, что к чему. А то Брежнев! Суслов! "Комсомольская правда"! А на самом деле - внучатая племянница! Мать их!.. Следователь по особо важным делам должен искать жениха внучатой племяннице Генерального прокурора! Слуг себе развели! Ладно бы себе, у них хоть посты, а то ведь уже внучатым племянницам прислуживай! Я вспомнил это эффектное длинноногое существо с порочными юными глазками ранней взрослости - интересно, она в этого Белкина втюрилась до того, как он стал любимым журналистом Брежнева, или нет?
      Я вошел в свой кабинет и с досады швырнул эту папку с делом Белкина в угол. В полете она сбила со стола увесистое пресс-папье, и грохот пошел по коридору такой, что Бакланов выглянул из соседнего кабинета:
      - В чем дело? Пиво идем пить?
      - Идем! - сказал я зло. - Ну их в ж… прислуживать им! Уйду в защитники!
      - Кому прислуживать? - поинтересовался Бакланов.
      Я посмотрел ему в глаза, сказал с нажимом:
      - Трудящимся!
      Если у стен прокуратуры есть уши (что не исключено) - тем лучше, пусть слышат. А мы ушли пиво пить!
 
      Секретно
      Прокурору гор. Москвы
      Государственному советнику юстиции 2 класса тов. Малькову Михаилу Григорьевичу
      СПЕЦДОНЕСЕНИЕ
      В соответствии с секретной инструкцией N-24 от 5 я августа 1971 года о незамедлительном донесении вам я лично обо всех случаях насильственной смерти на территории Большой Москвы сообщаю о нижеследующем:
      26 мая 1979 г. в 6 час. 15 мин. у основания железнодорожного моста через реку Москву, в районе Царицынских прудов, в 50 метрах от платформы "Москворечье" Курской ж/д путевым обходчиком обнаружен я труп неустановленного следствием лица - молодого мужя чины на вид 17-20 лет с признаками насильственной я смерти.
      На теле потерпевшего имеются прижизненные телесные повреждения, как-то: ссадины, ушибы, кровоподтеки, я которые свидетельствуют о самообороне. По мнению эксперта, смерть наступила от разрушения черепа твердым предметом или же от ударов о твердый предмет. Наиболее вероятной версией гибели неизвестного является то, что он был выброшен на полотно дороги на ходу поезда. Документов при трупе не обнаружено. На тыльной стороне я ладони у потерпевшего имеется татуировка "Султан", в я области обоих предплечий - следы инъекций. я На место происшествия выезжала дежурная оперативная группа МУРа. Уголовное дело об умышленном убийстве я передано по подследственности в прокуратуру Москворецкого района, на территории которого произошло преступление. Расследование дела производит следователь прокуратуры Москворецкого района Пшеничный В.Н.
      Одновременно мною дано указание начальнику 2 отделения 3 отдела МУРа подполковнику милиции Светлову М.А. активизировать оперативно-розыскные мероприятия по раскрытию этого преступления.
      Начальник МУРа ГУВД Мосгорисполкома генерал-майор милиции П. Минаев гор. Москва, 26 мая 1979 года
      Как известно, пиво расслабляет, а пивной бар успокаивает. После третьей кружки "жигулевского" мы с Бакланычем решили относиться к жизни философски. Если я увижу, что это дело дохлое, завтра с утра подам заявление и уйду в отпуск, и ни черта со мной Генеральный не сделает. Такие следователи на дороге не валяются. В крайнем случае уйду в защитники. А если тут есть за что зацепиться, то какая разница - бревна вылавливать в Печоре или жениха искать внучатой племяннице Генерального прокурора СССР. Второе даже интересней - все-таки живой человек. Только какое он имеет отношение к трупу этого "Султана"?
      Секретно
      Начальнику МУРа генерал-майору милиции тов. Минаеву П. А.
      СЛУЖЕБНАЯ ТЕЛЕФОНОГРАММА
      По делу об обнаружении трупа неустановленного лица, найденного 26 мая с.г. возле платформы "Москворечье", сообщаю:
      26 мая примерно в 10.30 некий Алексей Попов, прежде подвергавшийся принудительному лечению от алкоголизма, возле вино-водочного магазина в поселку Ленино-Дачное продал гр. Коркошко М.П. бриллиантовое кольцо в один карат стоимостью в 1750 рублей за 50 рублей. Выпивая в компании друзей, Попов сообщил, что ранним утром того же дня в кустах неподалеку от Царицынского пруда случайно нашел чемоданчик типа "дипломат" с драгоценностями.
      При разговоре присутствовал агент МУРа по кличке "Битюг". По его сигналу Попов был нами задержан. В изъятом у него чемоданчике обнаружены драгоценные изделия, кольца, серьги, старинные миниатюры редкой работы. По предварительным оценкам специалистов, стоимость драгоценностей составляет не менее 100 тысяч рублей.
      Ввиду того, что место находки оказалось недалеко от платформы "Москворечье", где был обнаружен труп, мною были предприняты меры к опылению и изъятию следов пальцев рук на этом чемодане. Дактилоскопирование показало, что на чемоданчике типа "дипломат" имеются отпечатки пальцев правой руки мужчины, найденного 26 мая возле платформы "Москворечье". Данный факт свидетельствует о том, что чемоданчик "дипломат" принадлежал человеку с татуировкой "Султан" и был выброшен на 850 метров раньше по ходу поезда, о чем доношу. я Начальник 2 отделения 3 отдела МУРа подполковник милиции М. Светлов гор. Москва, 27 мая 1979 года
      Следственные документы нужно уметь читать. Главное в этой телефонограмме не то, что найдены ценности, и даже не то, что они принадлежали "Султану", а то, что именно он, подполковник Светлов, проявил сметку, и его оперативно-агентурные действия увенчались успехом, о чем он незамедлительно донес начальнику Московского Уголовного Розыска. Собственно, ради этого и составлена телефонограмма, отметил я про себя с усмешкой, зная характер Светлова - умницы и хвастуна. И перелистнул подшитые к папке страницы. Ага! Вот уже кое-что ближе к этому Белкину:
      ПРОТОКОЛ ОСМОТРА И ВЫЕМКИ ДОКУМЕНТОВ
      28 мая 1979 г., гор. Москва
      …При осмотре книги регистрации происшествий дежурной части линейного отдела милиции при Курском вокзале г. Москвы установлено, что 24 мая 1979 г. в 2 час. 56 мин. к дежурному линотдела капитану милиции Абушахмину обратилась жительница города Риги Силиня Айна, 1962 г. рождения, находившаяся проездом в городе Москве. При этом она показала, что на ее глазах на стоянке такси у Курского вокзала четырьмя неизвестными злоумышленниками были насильно погружены в машину Рыбаков Юрий и Белкин Вадим. В заявлении Силиня указано, что 24 мая она и ее знакомый Юрий Рыбаков бакинским поездом прибыли в Москву. На перроне их встречал знакомый Юрия - журналист Вадим Белкин. Когда они втроем подошли к стоянке такси на привокзальной площади, неожиданно к ним подъехала санитарная машина типа "рафик", номера которой она запомнить не успела, четверо мужчин (двое были в санитарных халатах) набросились сзади на Рыбакова и Белкина с возгласами, обращенными к очереди: "Товарищи, помогите взять сумасшедших!". Оглушив Рыбакова и Белкина, они затолкнули их в машину. При этом один из них - пожилой, лет 50-55, с металлическими зубами, одной рукой держал и Айну Силиня, пытаясь затолкнуть ее в машину тоже. Укусив его, ей удалось бежать. Пассажиры из очереди попробовали задержать ее, чтобы помочь так называемым "санитарам", однако, увидев подходившего милиционера, напавшие спешно сели в санитарную машину и уехали.
      Сделав заявление, заявительница А. Силиня выехала по месту жительства - в город Ригу, проспект Артилерияс 5, кв. 7.
      Заявление гр. Силиня изъято для приобщения к материалам дела об убийстве неизвестного мужчины, найденного возле платформы "Москворечье".
      Следователь В.Пшеничный
      Понятые
      Начальнику Рижского горотдела милиции подполковнику милиции Роберту Барону
      ТЕЛЕГРАММА
      Ввиду сложности дела незамедлительно направьте в Москву гр. Айну Силиня, проживающую - проспект Артилерияс 5, кв. 7. Ее явка в прокуратуру Москворецкого района строго обязательна. я Следователь Пшеничный
      28 мая 1979 года
      АКТ СУДЕБНО-БИОЛОГИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ
      Гор. Москва, 29 мая 1979 года
      Мною, экспертом С. Фрадкиной на основании постановления следователя Пшеничного произведено экспертно-биологическое исследование проб крови, слюны, мочи, а также тканей и части желудка неизвестного, найденного возле платформы "Москворечье", имеющего многочисленные следы инъекций в области обоих предплечий.
      Остаточные явления - химические вещества, обнаруженные в крови исследуемого, указывают, что не более, чем за 5-10 часов до наступления смерти потерпевший принимал сильнодействующие наркотики - морфий, а также производные фенотиазина (тезирцин, санапакс, аминазин - под вопросом).
      Эксперт-биолог Бюро судмедэкспертиз Мосгорздравотдела
      Старший научный сотрудник, кандидат медицинских наук,
      Софья Фрадкина
      Примечание: Общая диагностическая картина (органические изменения вен, мозга, желудка и др. органов) свидетельствуют о многолетнем привыкании организма потерпевшего к наркотикам типа морфий, анаша (гашиш). Поэтому присутствие в организме производных фенотиазина, которые считаются мощным средством психофармакологии, является нехарактерным, но выяснить причину замены наркотиков экспертизе не представляется возможным.
      Эксперт - С.Фрадкина
 
      Итак, "Султан", который скорее всего и есть Рыбаков, кололся наркотиками. Хорошенькая кампания для одного из лучших журналистов страны - наркоман, спекулянт драгоценностями. Интересно, все же, какую роль в этих делах с бриллиантами играл Белкин?
      Ну а вот уже персонально про Белкина, наконец! На именном бланке Главного редактора органа ЦК ВЛКСМ всесоюзной газеты "Комсомольская правда" написано:
      Срочно, с курьером Прокурору г. Москвы тов. Малькову М.Г. копия: Зав. отделом ЦК КПСС тов. Замятину Л.М.
      Уважаемый Михаил Григорьевич!
      Вчера и сегодня следователь прокуратуры Москворецкого района В. Пшеничный без ордера незаконно произвел обыски в квартире пропавшего без вести корреспондента "Комсомольской правды" В. Белкина и в редакции нашей газеты.
      Не желая вмешиваться в действия следственных органов, хочу отметить, что поиски пропавшего журналиста по месту работы - в стенах нашей редакции, и по месту жительства в общежитии ЦК ВЛКСМ - на наш взгляд, бессмысленны, а произведенные обыски компрометируют не только редакцию газеты, но и органы вверенной Вам прокуратуры.
      От имени коллектива редакции газеты "Комсомольская правда" прошу поручить розыск В.Белкина - талантливого публициста, одного из ведущих журналистов страны, - более квалифицированному и политически зрелому следователю.
      Одновременно ставлю Вас в известность, что в качестве специального корреспондента "Комсомольской правды" В. Белкин включен в пресс-группу по освещению встречи Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Брежнева Леонида Ильича с Президентом США Д.Картером, которая состоится с 15 по 18 июня с.г. в Вене.
      Исчезновением Вадима Белкина и отсутствием должных мер по его обнаружению обеспокоен не только коллектив нашей редакции, но и отдел идеологии ЦК КПСС.
      С уважением Главный редактор газеты "Комсомольская правда", член Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС, депутат Верховного Совета РСФСР Лев Корнешов
      Прокурору гор. Москвы
      Государственному советнику юстиции 2 класса я Малькову М.Г.
      РАПОРТ
      По существу претензии Главного редактора газеты "Комсомольская правда" тов. Л. Корнешова сообщаю:
      27 мая мною было принято к своему производству дело об убийстве неустановленного следствием лица. С момента получения мною были выполнены следственные действия, которые позволили установить, что убитым является некто Ю.А. Рыбаков, 17 лет, похищенный на Курском вокзале 24 мая совместно с корреспондентом "Комсомольской правды" В._Белкиным. (Труп опознала в категорической форме свидетельница похищения жительница гор. Риги А.Силиня).
      Поскольку в чемоданчике, принадлежавшем Ю._Рыбакову, были обнаружены бриллианты стоимостью не менее 100 000 рублей, возникла необходимость проверки характера контакта Ю.Рыбакова с похищенным вместе с ним Белкиным. В связи с этим 31 мая в присутствии понятых - сотрудников "Комсомольской правды", живущих в одном с Белкиным общежитии ЦК ВЛКСМ, - произвел осмотр квартиры В. Белкина и выемку его личных вещей и рукописей, имеющих отношение к делу. При этом изъят и приобщен к делу один из последних командировочных блокнотов журналиста В.Белкина, с пометкой "Ташкент-Баку" N-1, в котором сообщается важнейшая для следствия информация. Помимо этого в квартире Белкина обнаружены книги, запрещенные цензурой, как-то: "Архипелаг ГУЛаг" А.Солженицына, "Похождения солдата Чонкина" В._Войновича и журнал "Континент" N-3.
      В поисках блокнота N-2 или любых других последующих записей В.Белкина мною 1июня 1979 года был произведен осмотр рабочего места Белкина в редакции газеты "Комсомольская правда". В процессе осмотра обнаружил, что письменный стол В.Белкина практически пуст. Все рукописи и рабочие блокноты исчезли. Между тем, работающий в той же комнате журналист Тарасевич И.К. и опрошенная мною уборщица редакции гр. Урывская И.Г. сообщили, что со дня исчезновения Белкина до вчерашнего вечера 31 мая, стол Белкина был завален рукописями и блокнотами потерпевшего.
      Таким образом, не исключенояумышленное укрытие от следствия документов, имеющих прямое отношение к данному делу.
      Вместе с тем отмечаю, что трудовая дисциплина сотрудников редакции "Комсомольская правда" находится на низком уровне. Несмотря на то, что корреспондент В.Белкин последний раз посетил редакцию 24 мая, в течение недели никто в редакции не был встревожен его отсутствием. И только в результате произведенных мною обысков редактор тов.Корнешов узнал об исчезновении его сотрудника - "талантливого публициста и одного из ведущих журналистов страны".
      В связи с тем, что тов.Белкин включен в состав пресс-группы товарища Брежнева на встречу глав двух ведущих держав мира, считаю, что для скорейшего розыска В.Белкина и преступников, похитивших его и Рыбакова, целесообразно создать следственную бригаду, включив в нее оперативных сотрудников МУРа. Выполнение этих действий одним следователем, в данном случае мною, крайне затруднительно, особенно, если учесть, что в настоящее время в моем производстве вместе с делом Рыбакова и Белкина находится 18 дел различной категории - из них 5 крупных хозяйственных дел и 3 убийства.
      Следователь прокуратуры Москворецкого района Москвы юрист 2 класса В. Пшеничный
 
       21 июня 1979 года.
      Нет, мне определенно нравится этот Пшеничный! Кроме одного ляпа - приглашения понятыми на осмотр квартиры Белкина соседей, которые оказались сослуживцами Белкина, - он, практически, еще не сделал ни одной ошибки. Я представил себе этого заваленного делами пожилого, усталого, с зарплатой 165 рублей районного следователя. Пять хозяйственных дел, три убийства и десять дел помельче - Бог ты мой, это какой-то вертеп, это круглый день вереница растратчиков и торгашей, обманывающих рядовых граждан при помощи его Величества - дефицита; это измученные трудом, бытом и пьянством мужья, избивающие своих жен до смерти; это квартирные драки и склоки; это бесчинства шпаны, которая толчется в подъездах; это винно-водочные будни государства, в котором почти 90 процентов преступлений совершается гражданами в пьяном виде. Полмиллиона уголовных и гражданских дел ежегодно рассматриваются судами Москвы, совершаются десятки тысяч арестов, сотни тысяч задержаний, и немыслимое количество дел - около миллиона по стране в год - передаются в народные суды, - и все это - будничная, ломовая, изнурительная работа тысяч рядовых, как этот Пшеничный, следователей. Он умница, этот Пшеничный. Безусловно, нужно создать бригаду по делу Белкина, и первым кандидатом в следственную бригаду будешь ты сам, следователь Пшеничный. Несмотря на то, что на тебя пожаловался сам редактор "Комсомольской правды", и у тебя изъяли дело - это мы уладим, это я возьму на себя…
      Вторым… вторым, пожалуй, можно взять Светлова - это ищейка с хорошим нюхом. Конечно, он уже подполковник, начальник отделения МУРа, то есть, из хорошей розыскной ищейки стал еще и хорошим администратором, боссом, но надо бы именно его заполучить со всем его штатом.
      Размышляя над этим, я вскрыл подшитый к делу большой серый конверт и извлек из него тот самый пресловутый блокнот Белкина с пометкой "Ташкент-Баку, N-1, апрель-май 79", в котором, по словам Пшеничного, "сообщалась важнейшая для следствия информация". Блокнот был исписан стремительной, малоразборчивой, а местами и вообще неразборчивой скорописью.
      Вместе с блокнотом в конверте лежало 48 пронумерованных и соединенных скрепками страниц машинописного текста, найденного Пшеничным на квартире Белкина. По-видимому, Белкин перепечатал блокнот на своей "Колибри".
      Я закурил, откинулся в кресле и принялся за чтение.
 
      РУКОПИСЬ ЖУРНАЛИСТА В. БЕЛКИНА (начало)
 
      Я не могу больше носить это в себе. Если я не отдам бумаге весь ужас случившегося - впору топиться в Каспийском море. А если отдам ВЕСЬ ужас - кто это прочтет, а точнее - куда это спрятать от читателя? Придется правду гримировать вымыслом, а вымысел - правдой и назвать потом "приключенческой повестью"…

      В мае 1979 года я, Андрей Гарин, спецкор "Комсомольской правды", самой популярной молодежной газеты в СССР, летел из Ташкента в Баку. Честно говоря, командировка у меня была только в Южный Узбекистан, а еще точнее - в Сурханские отроги Памиро-Алтая. Там, в горах, экспедиция гляциологов Академии Наук СССР опробовала новый метод растопления ледников с помощью запыления их с воздуха угольной пылью и сажей, и я то лазил с этими гляциологами по горам, то летал на "Аннушках" с летчиками сельхозавиации.
      Внизу под нами зеленым ковром лежали хлопковые плантации, изрезанные огромными ярко-красными лоскутами маковых полей. Начало мая - самое время цветения маков, и потому ало-багровые маковые поля уходили вверх, по склонам гор, словно пламя взбегало в горы на высоту двух тысяч метров, и только белая черта вечного снежного покрова останавливала этот пожар. Я не знаю, что больше приносит доход местным колхозам - огромные хлопковые плантации в долинах или эти горные лоскуты полей опиумного мака, который здесь выращивают для медицинской промышленности. Конечно, я наслушался здесь самых фантастических историй о контрабандистах-афганцах, которые якобы переходят из Афганистана за опиумом по тайным горным тропам, и если бы я лично не написал в свое время серию очерков о пограничниках, и не знал, как тщательно охраняется действительно каждый клочок земли на границе, я, думаю, смог бы поверить в эти бредни. Во всяком случае, когда мы как-то хорошенько выпили с начальником местной погранзаставы майором Рыскуловым, и я напрямую спросил его об этих контрабандистах, он расхохотался и сказал: "Это самый большой анекдот, дорогой! Здесь без моего разрешения даже ящерица не проползет через границу!" - "А с разрешением?" - спросил я. "А с разрешением - это уже не контрабандист", - усмехнулся он и перевел разговор на другое. За день до отъезда из командировки вертолетчики Чаршанга без хлопот подбросили меня за эдельвейсами в нейтральную зону, в горную долину эдельвейсов. Конечно, дежурная служба "воздух" запросила у нас пароль, а потом дежурный офицер выматерил нас за то, что мы совершили посадку в нейтральной зоне без спецразрешения, но я взял у пилота ларингофон и спел пэвэошникам: "А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты!..". Действительно, Высоцкий прав - таких нежных, зеленовато-желтых и байково-мохнатых эдельвейсов, мягоньких, как лапки у котенка, я не видел за все десять дней командировки, сколько ни лазил с гляциологами по ледникам и горным хребтам Сурхана.
      Теперь же я вез из командировки в Москву целый котелок роскошных эдельвейсов - черный плоский походный котелок с выцарапанными на нем фамилиями участников экспедиции, его подарили мне ребята-гляциологи для нашего редакционного музея. Я еще не знал, кому именно буду дарить эти эдельвейсы в Москве, я был как раз в паузе между очередными влюбленностями, но, зная свою влюбчивую натуру, был уверен, что эдельвейсы не залежатся в этом прокопченном котелке. Мог ли я думать тогда, что эта следующая влюбленность обернется для меня таким роковым образом? Впрочем, не будем забегать вперед, запомним только, что я увез из этой командировки целый сноп эдельвейсов, облупившийся от солнца нос, черный походный котелок, пропуск в погранзону и пропуск на Чаршангский погранично-колхозный аэродромчик, подписанные начальником ПВО Средне-Азиатского военного округа генералом Федосеевым, а также несколько блокнотов с заметками для будущего очерка и здоровую усталость от хождения по горам. Конечно, пропуски в погранзону и на аэродром нужно было сдать в Управление погранвойск в Ташкенте, но после утомительного полета "Чаршанг-Самарканд-Ташкент" стоило ли ехать с аэродрома в центр города только для того, чтобы сдать пару бумажек в спецчасть ПВО, а затем мчаться обратно на аэродром, чтобы успеть к московскому рейсу? Да обойдутся они без этих пропусков, решил я, к тому же надо быть последним идиотом, чтобы не оставить у себя такой сувенир - пропуск в погранзону.
      Устало сидя в кабинете начальника ташкентского аэровокзала (он вызвал к себе старшего кассира оформить мне билет до Москвы, чтобы не стоять мне в чудовищной очереди в кассе) и слушая московское радио: "В Москве плюс четыре, низкая облачность, мелкий дождь…" - я вдруг подумал: а залечу-ка я в Баку к бабушке, поваляюсь там на бабушкином диване, порыбачу со старыми друзьями в Каспийском море, там же и очерк напишу о гляциологах, какая разница - буду я его в сырой Москве писать, в редакции или у бабушки в Баку!
      - Вот что, - сказал я седому, заискивающему перед столичным корреспондентом, кассиру. - Пишите мне билет "Ташкент-Баку-Москва". Я вспомнил, что у меня еще в Баку есть дела. Когда у вас на Баку самолет?
      Кассир вопросительно посмотрел на начальника аэровокзала, но тому было все равно куда спровадить московского корреспондента, лишь бы я поскорей убрался из аэровокзала и не видел, какая тут толкотня и давка за билетами, не написал об этом критической заметки в свою газету.
      - Значит, сначала в Баку? - спросил начальник аэровокзала.
      - Да, - ответил я решительно.
      И пока кассир выписывал мне билет, зеленая и прохладная каспийская волна уже вошла мне в душу, укрыла невесомой и прозрачной плотью, и я ясно понял, как здорово я решил - сразу после прожаренных на солнце узбекских гор, после лазаний по грязным, запыленным углем ледникам бултыхнуться в зеленую воду родного Каспия, удлинив ноги ластами для подводного плавания и охоты.
      И уже предвкушая морскую соль на губах, прохладную зелень каспийской волны и эту неповторимую разнеженную усталость, я прошел сквозь толпу на регистрацию билетов, сдал свой рюкзак в багаж и с легкой сумкой через плечо вышел на летное поле, к самолету. "ТУ-104" - старенький реактивный лайнер-тихоход - стоял возле стеклянного здания аэровокзала, но пассажиров к трапу еще не пускали, шла загрузка багажа. Громоздкие, запрещенные к провозу самолетами ящики и огромные, перевязанные бечевкой фибровые чемоданы с дырочками, чтобы овощи и фрукты не задохнулись в дороге. Среди этих неуклюжих вещей мой рюкзачишко вспорхнул в руках грузчиков как детский мяч. Я увидел, как, напрягаясь от тяжести, грузчики подняли и стали заталкивать в самолет тяжеленный цинковый гроб. яЛететь с покойником! Какой бы я ни был современный, просвещенный и образованный, - примета есть примета, и я сразу вспомнил все приметы, связанные с гробом. Если гроб везут тебе навстречу - это хорошо, это значит, что неприятности и беды уже не ждут тебя впереди, а вывезены с твоего пути. Но если в пути тебя сопровождает гроб - хана дело, какая-нибудь пакость обязательно случится.
      Вот гады, подумал я с досадой. Ведь нельзя покойников в пассажирских самолетах возить, только в грузовых разрешается, уж я-то все инструкции "Аэрофлота" знаю, девять лет летаю по всей стране без передышки. Безусловно, и тут не обошлось без взятки…
      Чтобы отвлечься от этого гроба, я скользнул глазами по пассажирам, выстроившимся у турникета перед выходом на летное поле. Толпа спекулянтов, везущих зелень в Прибалтику, огромные кепки-"аэродромы", плохо выбритые или вообще не бритые лица, темные мятые пиджаки, надутый, как индюк, майор-пограничник с круглым лицом, две пожилые женщины в шелковых узбекских платьях, какой-то тип в черном пиджаке с маленькой траурной фотографией покойного родственника на груди… Стоп! Я вгляделся в лицо этого "типа". Да это же Зиялов, Олег Зиялов, мой одноклассник по бакинской школе, я с ним в восьмом или девятом классе учился, вместе с уроков в кино удирали, я у него на контрольных по химии списывал, а он у меня - по литературе.
      - Олег! - шагнул я к нему.
      Мне показалось, что на какую-то долю секунды он словно окаменел и не сразу взглянул в мою сторону (что естественно, когда тебя окликают по имени) - нет, мне показалось, что он словно сделал внутреннее усилие взглянуть на меня. Впрочем, ведь у него кто-то умер, решил я, и, видимо, это он везет гроб с покойником. В таком состоянии трудно переключиться на какие-то посторонние вещи…
      - Привет! Я - Гарин, не узнаешь? - сказал я, уже видя, что он узнал меня, конечно. - Прими мои соболезнования. Кого ты хоронишь?
      - Дядю, - ответил он как-то заторможенно и все еще смотрел на меня с сомнением - мол, знает он меня или не знает.
      - Зиялов, мы же с тобой в одной школе учились! Что ты так смотришь? Я - Гарин, ты за мной на последней парте сидел. Помнишь?
      - А-а, - сказал он нехотя, будто вспоминая с трудом. - Да, правильно…
      В этом "правильно" не было ни энтузиазма, ни обычного при таких встречах дружелюбия. Я даже пожалел, что подошел к нему. И не так уж я неузнаваемо изменился за эти 11-12 лет, чтобы не узнать меня, он вот больше моего растолстел и как-то обрюзг, не то, чтобы постарел, но в наши 27 лет можно еще обойтись и без жировых складок на шее. Впрочем, в этот момент объявили посадку на самолет, пассажиров стали пропускать через турникет к трапу, и я поплелся за Зияловым в каком-то странном положении не то чтобы отвергнутого, но и в то же время почти непризнанного школьного друга.
      Но, черт его знает, подумал я, может ему этот дядя был роднее отца, и может быть, он поэтому в таком трансе, я ведь еще, слава Богу, никого не хоронил из близких, родители на Украине, бабушка в Баку. Ладно, не будем на него обижаться.
      - Слушай, - сказал я, когда мы остановились в очереди перед трапом. - Если тебе нужна моя помощь - в Баку или в Москве… Ты в Москве бываешь?
      Он опять посмотрел на меня долгим взглядом и молчал куда дольше, чем нужно, чтобы вспомнить, бывает ли он в Москве или нет.
      - Я говорю, ты бываешь в Москве? - повторил я, думая вывести его из похоронного транса. - Я там работаю, в "Комсомольской правде", так что, если будет нужна моя помощь, - запиши адрес. Или так звони - телефон редакции в каждой газете, спросишь меня…
      - Угу, - сказал он. - Хорошо. - И пошел вверх по трапу, протянул контролерше билет.
      Я обиделся. В конце концов, решил я, шел бы ты к черту. Я - известный журналист, один из лучших очеркистов в стране, мои очерки переводят в европейских, американских и южно-американских газетах и журналах, сам Брежнев включил меня в свою пресс-группу, а тут какой-то Зиялов не хочет со мной разговаривать! Плевать мне на него! Хоронишь своего дядьку - и хорони себе, мне это до лампочки, жаль только, настроение испортил, такое было настроение - уже предвкушал нежную зелень Каспия, подводную охоту, шашлыки из кефали на морском берегу, и - на тебе, этот дурак Зиялов со своим гробом. Впрочем, "дурак" - это я слишком, конечно, дураком Зиялов никогда не был, физику, химию и географию знал отменно, старыми книгами по хиромантии и черной магии у них была завалена в доме вся веранда. Я вспомнил, как однажды мы школьной компанией завалились к нему домой и застали странную сцену: его десятилетняя сестренка, худющее большеглазое существо с черной косичкой, прыгала через скакалку с абсолютно отрешенным лицом и остановившимися зрачками и считала немыслимое "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три", а Олег - бледный, напряженный, с выпученными глазами, потный, стоял напротив нее, смотрел неотрывно ей в глаза, и так мы и не поняли - не то он тренировал ее в Ольги Корбут, не то гипнотизировал.
      Думая об этом и медленно остывая от обиды, я задремал в своем кресле.
      И, наверное, я бы так и не подошел к Олегу Зиялову в Бакинском аэропорту, а получил бы свой рюкзачишко в багажном отделении, взял такси и - будь здоров, бывший школьный знакомый, двенадцать лет тебя не видел, и еще двадцать могу не видеть, но…
      Когда мы, пассажиры третьего салона, последними вышли из самолета на пыльно-жаркое летное поле аэропорта "Бины", я понял, что миновать Зиялова я не смогу. В ожидании гроба с покойным дядей Зиялов стоял у багажного отделения, но дело было не в нем. Рядом с ним стояли еще двое - слева какой-то безликий пятидесятилетний тип с полным ртом металлический зубов, а справа…
      Та, которая стояла справа, требует, извините, описания с красной строки. Я понимаю, что с точки зрения высокой литературы это может прозвучать пошлостью, банальностью, глупостью - назовите это, как хотите, но если человек влюбляется с первого взгляда, это, конечно же, банально, пошло и глупо, не так ли?..
      Ей было года 22, глубокие синие глаза, черные, собранные в тугой узел волосы и необыкновенная стройность во всей тонкой фигуре в стальном летнем костюмчике. Вот и все, друзья мои, ничего больше не могу прибавить, кроме того, что эта фигурка на фоне отдыхающих на летном поле "ТУ" и "ИЛов", будто реклама на дурном аэрофлотском плакате, вошла в мою душу и осталась в ней навсегда, несмотря на все роковые события последующих дней.
      Но, видимо, остатки мышления еще не покинули меня, и откуда-то со дна памяти вдруг толчком всплыло большеглазое худющее десятилетнее существо, которое прыгало через скакалку с остановившимися зрачками и считало немыслимое "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три…"
      И тогда я пошел прямо к ним, к этим губительным синим глазам. Я шагал напрямую через летное поле, вопреки явному нежеланию Олега Зиялова, который стоял подле нее и смотрел на меня почти враждебно. Плевал я на него! Я шагал прямо к ней, к ее глазам, и она уже не могла отвернуться от моего приближения. Я подошел к ним вплотную и сказал ей:
      - Я вас знаю. Вы - сестра Олега. Здравствуйте. Меня зовут Андрей. - И протянул ей руку.
      Она тревожно взглянула на брата, но он смолчал, и она подала мне руку:
      - Аня. я Рука у нее была легкая и прохладная. Я сказал:
      - Мы с Олегом учились в одном классе, и я как-то был у вас дома. Вы тогда прыгали через скакалку и считали "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три". Помните?
      Она улыбнулась и пожала плечами:
      - Я не помню. Но если кто-то прыгал через скакалку, то это я.
      Кивнув в сторону самолета, из багажного люка которого летчики уже выгружали гроб, я сказал ей, что "приношу свои соболезнования". При этом я заметил, что Олег, Аня и этот третий, пожилой тип, крутивший на пальце ключи от машины, как-то напряглись, неотрывно следя за гробом. Впрочем, по знаку Зиялова пожилой тут же ушел к грузчикам, а я, помнится, только отметил про себя, что Аня приехала на аэродром встречать покойного дядю не в траурном, как положено, платье, а в легком светлом костюмчике, и это дало мне моральное право открыть свою сумку, вытащить котелок с эдельвейсами и всю охапку этих мохнатых и нежных цветов протянуть ей:
      - Аня, это памирские эдельвейсы. Я понимаю, что сейчас не время и не место, но… Надеюсь, я вас увижу еще. - И я повернулся к Олегу. - Я могу тебе позвонить?
      - Угу, - промычал Зиялов и взял сестру за руку. Господи, как они были непохожи! Он взял ее за руку и повел к выходу из багажного отделения, вслед за грузчиками, которые вместе с этим бесцветным пятидесятилетним типом несли гроб к выходу. Для них четверых гроб был явно тяжел; похоже, что этот зияловский дядя весил больше ста килограмм. Я локтем тронул Зиялова:
      - Давай поможем. Аня, держите, - я передал ей свою сумку. я - Стой! - довольно грубо остановил меня Зиялов. я - Что? Пошли поможем. я Он покачал головой:
      - Нет, мне нельзя. - И я вспомнил, что, действительно, по обычаю, близким родственникам не положено прикасаться к гробы усопшего. Но меня это не касалось, я почти насильно всунул Ане свою легкую дорожную сумку, догнал грузчиков и подставил плечо под цинковое днище гроба. Конечно, это было сделано не только и не столько из желания помочь грузчикам, сколько из-за моей влюбленной суетливости и ради возможности быть приглашенным в их дом хотя бы на похороны…
      В общем, как бы там ни было, я подставил под днище гроба свое плечо, и мы пронесли гроб через калитку багажного отделения и, направляясь к какой-то машине, вышли на привокзальную площадь, в толпу встречающих, но тут какой-то шестилетний пацан, гудя и растопырив, как самолет, руки, вдруг с разбегу врезался в одного из грузчиков, в переднего левого.
      Не столько своим весом, сколько скоростью этот мальчишка выбил грузчика из-под гроба, словно подрубил стойку, и тяжеленный гроб резко наклонился вперед, правый передний грузчик, оставшись один, выпустил гроб, уклонившись плечом в сторону, и гроб тут же грохнул оземь, почти на попа.
      Притихшая толпа пассажиров охнула - "Вий ми!", - а гроб, упав, наклонился еще дальше вперед, грохнулся теперь уже боком об асфальт и раскололся по пайке цинкового ребра. Толпа застыла, мы, грузчики, тоже. Казалось, сейчас из расколовшегося гроба выпадет мертвое тело, это было неотвратимо, но… из него вывалились какие-то бумажные пакеты: часть из них лопнула от удара, и маленькие полиэтиленовые, меченные какими-то буровато-маслянистыми пятнами, кусочки пленки величиной с марку просыпались наземь.
      Мы обалдели. Один из грузчиков осторожно нагнулся, взял целый пакетик, повертел в руках:
      - Нафталин, что ли? - сказал он с кавказским акцентом.
      Я заметил, что бесцветный пятидесятилетний тип, родственник Зиялова, молча пятится за чьи-то спины, сжав свои металлические зубы и не отрывая глаз от расколовшегося гроба, из которого все еще сыпались на мостовую пакеты с этой пленкой. Тут кто-то из пассажиров нагнулся, взял пачку этих кусочков пленки, растер пальцами бурое маслянистое пятно на одном из них, поднес к носу, понюхал и вдруг сказал громко, со смехом:
      - Какой нафталин, слушай?! Опиум!
      И охапкой подхватив с земли пачки с опиумом, стал рассовывать себе по карманам.
      Боже, что тут началось! Только что скорбно застывшая перед упавшим гробом толпа вдруг ринулась к нам, люди стали хватать пачки с опиумом, кто-то разрывал цинковую оболочку гроба пошире, доставая пачки и изнутри, образовалась давка, те, кто успел нахватать пачки и спрятать за пазуху и по карманам, не могли выбраться из толпы набегавших со всей площади шоферов такси, цветочников, спекулянтов, нас сдавили, сжали, и если бы не милицейский свисток - я не знаю, остался бы я в живых или нет. Подоспевшая милиция, еще не зная, в чем дело, полагая, может быть, что в эпицентре этой толпы происходит убийство, ринулась сквозь толпу к нам, к грузчикам и гробу, прокладывая себе путь кулаками и милицейскими свистками. Эти свистки больше кулаков отрезвили толпу, люди, расхватав пачки с опиумом, бросились врассыпную, сбежали и грузчики, и только я, еще ничего не понимая, остался в центре событий, озираясь в поисках Зиялова, его сестры и этого бесцветного пятидесятилетнего типа. Но их уже нигде не было. Мне показалось, что в стороне рванулся от площади тот микроавтобус, к которому мы несли гроб, но нет - за рулем его сидел другой кепконосец, усатый азербайджанец. Я в панике озирался по сторонам - ведь у Ани осталась моя сумка со всеми блокнотами, документами, паспортом… В этот момент черноусый милиционер-азербайджанец уже положил руку мне на плечо:
      - Ви арэстовани, - сказал он с акцентом.
 
       12 часов 57 минут
      - Московское время - тринадцать часов! - простучал мне в стенку из соседнего кабинета Бакланов, напоминая, что пора идти на обед.
      - Сколько? - я автоматически взглянул на часы и пришел в ужас - уже час дня, я зачитался этими документами, а мне нужно срочно собирать бригаду. Я крикнул Бакланову: - Нет, я никуда не пойду, извини! - И тут же снял телефонную трубку. Самыми нужными людьми сейчас были для меня этот неизвестный следователь Пшеничный и старая ищейка подполковник Марат Светлов. Они уже в деле, знают подробности, вот только заполучить бы их. С Пшеничным хлопот не будет, а вот со Светловым… Я набрал номер телефона прокуратуры Москворецкого района, сказал:
      - С вами говорят из Прокуратуры Союза, следователь по особо важным делам Шамраев. Мне нужен следователь Пшеничный.
      Этого было достаточно, чтобы на том конце провода возникла короткая пауза внимания и затем стремительно-услужливое:
      - Вам его позвать? К телефону?
      Люди всегда глупеют, когда говорят с теми, кто рангом выше. Я замечал это и по себе. Не на котлетный же фарш мне нужен Пшеничный, если я звоню ему по телефону! Но я не стал хохмить с прокурором Москворецкого района, я слышал, как на том конце провода отдаленный голос кричал: "Тихо! Где Пшеничный? Пшеничного из союзной прокуратуры! Срочно!"
      Спустя полминуты, когда я уже начал терять терпение, в трубке прозвучало:
      - Слушаю, следователь Пшеничный.
      - Здравствуйте, - сказал я. - Моя фамилия Шамраев, я - следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Союза ССР. Мне нужно с вами увидеться.
      - По делу Белкина?
      - Да. Когда вам удобно?
      - А когда нужно?
      - Нужно? Честно говоря, нужно сейчас, - я постарался, чтобы в моем голосе он услышал не только и не столько приказ сверху, сколько нормальную просьбу коллеги. Не знаю, услышал он или нет, только фордыбачиться не стал, сказал просто:
      - Я могу быть через сорок минут. Какой у вас кабинет?
      - Пятый этаж, комната 518. Спасибо, я вас жду.
      Нет, пока мне определенно нравится этот Пшеничный! И я уже с удовольствием набрал "02" - коммутатор московской милиции.
      - Девушка, второе отделение 3-го отдела МУРа, начальника.
      - Светлова? Минуточку, - и через несколько секунд другой женский голос ответил:
      - Секретарь отделения Кулагина.
      - Светлова, пожалуйста.
      - Кто его спрашивает?
      - Доложите: Шамраев.
      Тут ждать не пришлось, Светлов мгновенно взял трубку:
      - Привет! Какими судьбами? - сказал он веселой скороговоркой.
      - Привет, подполковник, - я дал ему понять, что знаю о его стремительном продвижении по службе. - Как ты там? Совсем в бумагах зарылся или еще жив?
      - А что? По бабам надо сходить?
      Засранец, сразу берет быка за рога.
      - Ну… По бабам тоже можно… - я еще не знаю, с какой стороны его взять, и тяну вступление. А он говорит:
      - Но для баб тебе сыщики не нужны, да? Учти, я уже не сыщик, я делопроизводитель, канцелярская крыса, - фразы сыпались из этого Светлова с прежней доначальственной скоростью, как из пулемета.
      - Ладно, крыса! А ты не мог бы бросить свои бумаги на пару часов, сесть в свою полковничью машину, включить сирены и подскочить ко мне, на Пушкинскую.
      - Ого! С сиренами даже! Это что - приказ? Указание? Что случилось?
      - Нет, ничего страшного. Но увидеться нужно.
      - Хорошо, - бросил он коротко, по-деловому, - Сейчас буду.
      Для таких, как Светлов, главное - затравка, интрига, фабула - даже в жизни. Я был уверен, что он примчится через десять минут.
      В двери моего кабинета показалось любопытное лицо Бакланова:
      - А как насчет прислуживать?
      - Что? - не понял я.
      - Я говорю, как насчет того, что надоело прислуживать трудящимся?
      Действительно! Я же совсем забыл об утреннем инциденте - вот что значит втянуться в дело.
      - Ну? - снова сказал Бакланов. - Может, еще по пивку ударим? В знак протеста.
      - Нет, - сказал я. - Уже не могу. Сейчас люди приедут.
      - Значит ты нырнул?
      - Да.
      - Ладно, тогда я пошел просить работу. А то вышел из отпуска, а меня как забыли.
 
      РУКОПИСЬ ЖУРНАЛИСТА В.БЕЛКИНА (продолжение)
 

      Сашка Шах стоял на атасе, Хилый Семен давал навал, а Рафик Гайказян мазал. В переводе с жаргона на обиходный язык это значит, что Сашка следил, нет ли поблизости милиции или дружинников, Семен выискивал в трамвае какую-нибудь, желательно женскую, ручку с золотыми часами (или сумочку с кошельком), сигналил взглядом Рафику, и создавал в трамвае давку таким образом, чтобы уже притершийся к жертве Рафик "смазал" добычу.
      "Работа" эта была привычная, азартно-артистическая, все трое были юными артистами своего дела. Но в этот день, что говорится, не было прухи. Рыжие бочата, взятые утром, оказались вовсе не золотыми часами, а так - анодированный под золото корпус, и Толик Хочмас, паскуда, ведь знает ребят не первый день - постоянные клиенты, этот Толик не дал за бочата даже одной мастырки анаши. А время утреннего давильника в трамвае упущено, и теперь, после десяти утра, только домашние хозяйки едут с рынка с кошелками, полными зелени, баклажан, кур и редиски. Но не редиску же воровать?
      Шах почувствовал первую истягивающую ломоту в суставах. Это еще было терпимо, но через полчаса, если не "двинуться", т.е. не уколоться, эта ломота станет невыносимо изматывающей, до боли в глазах. Нужно срочно что-то украсть и купить ханку - спасительную буро-жирноватую каплю опиума, застывшую на чеке - кусочке полиэтиленовой пленки.
      Ага, наконец! Двухвагонный трамвай, "семерка", выскочил из-за поворота с улицы Басина на улицу Ленина, и на подножке первой двери второго вагона висел Хилый Семен. Благо двери в бакинских трамваях испокон веку никто не закрывает - во-первых, для прохлады, чтобы вентиляция была, а во-вторых, для удобства пассажиров: каждый, если умеет, может на ходу запрыгнуть в вагон и спрыгнуть с него, это в порядке вещей, даже пожилые азербайджанки порой решаются спрыгнуть на ходу, когда у поворота трамвай замедляет ход.
      Хилый Семен висел на подножке второго вагона и легким движением головы показал Шаху на руку торчавшего над ним очкарика. Даже издали Шах определил, что это - "Сейко". Шах подобрался весь и большими красивыми прыжками догнал трамвай. "Мазать", то есть легким касанием пальца снять ремешок, чтобы часы как-бы упали сами в подставленную ладонь, так вот "мазать" эту "Сейку" нельзя, она на сплошном браслете, поэтому работа предстоит непростая. Ухватившись за поручень, Шах запрыгнул на подножку и грубо толкнул Семена вверх, чтобы тот толкнул очкарика на маячившего у него за спиной Рафика.
      - Ты чего прешь? - стал провоцировать драку Семен.
      - Пошел ты на х…! - стал толкать его Шах.
      - Ах ты сука! - замахнулся на него сверху Семен.
      Очкарик, конечно, попятился в вагон, подальше от этих хулиганов, но сзади его подпирал Рафка Гайказян, которому Семен крикнул с подножки:
      - Гайка, наших бьют!
      И теперь они вдвоем - Рафка через голову мешающего ему очкарика, и Семен стали лупить Шаха по плечам и голове.
      - Сойдем, поговорим. Сойдем, падла!
      В этой потасовке главное было устроить для очкарика максимальную давку, и в тот момент, когда он будет выдираться из плотного клубка дерущейся троицы, нужно на секунду захватить его руку с часами и зажать подмышкой так, чтобы, выдергивая руку из драки, он уже выдергивал ее без часов.
      И все шло красиво, как по нотам, не зря же они прошли такую школу у Генерала - тот тренировал их месяц, профессионально, как в лучших театральных школах. Генерал был королем бакинской шпаны - конечно, не всех тех тысяч хулиганов, дикарей, босяков, аграшей и прочей неуправляемой публики, которая кишит в этом огромном, миллионном городе, а шпаны профессиональной, куряще-воровской, которую он сам и создал. Еще года тричетыре назад, когда Шах учился в седьмом классе и только потаскивал из дома тайком от отца сигареты "БТ", которые отец - полковник пограничных войск - получал в офицерском распределителе, и они с ребятами курили эти "БТ" на горке за Сабунчинским железнодорожным вокзалом, эта горка была тихим неприметным местом мальчишеских игр. В диком кустарнике, отгородившем "горку" от остального мира, можно было трепаться и курить, удрав с уроков, мечтать и ругаться матом, читать затасканные возбуждающие книжки типа "40 способов индийской любви", а внизу, под горкой, за оградой была железнодорожная станция, откуда уходили товарные и грузовые составы и, когда нечего было делать, можно было часами следить за погрузкой и разгрузкой вагонов, руганью грузчиков с диспетчером, суетой клиентов, ищущих свои ящики и контейнеры.
      Но вот однажды на "горке" появился Генерал. Конечно, еще никто не знал его клички, просто подошел к ним какой-то старый хрыч (все, кто после сорока, были для них тогда старыми хрычами), так вот, подошел к ним старый хрыч, сказал, что он тренер по самбо и ищет ребят в детскую секцию. Осмотрев всех, он ни на ком конкретно не остановился, а увидев в руках у кого-то карты, предложил научить их игре в "секку". Ребята и до того играли на деньги - просто так, для забавы, максимальный выигрыш был тридцать-сорок копеек, но с появлением Генерала все стало медленно, но уверенно меняться: возросли ставки, игра становилась все азартней. Генерал сначала проигрывал - легко, весело он расставался с деньгами, за час игры он оставлял ребятам по восемь-десять рублей. Потом он уходил, ссылаясь на какие-то дела, а ребята продолжали играть на его деньги, отыгрывая их друг у друга. Назавтра выигравший появлялся в компании, хвастая новым ножичком или кубинской сигарой, купленной с выигрыша. Позже, через пару лет, когда Сашка стал одним из близких помощников Генерала и получил свою кличку - Шах, он понял, что все эти регулярные проигрыши Генерала по восемь-десять рублей в день, были началом точно рассчитанной психологической игры. Сначала Генерал приучил их к деньгам - не только их, обитателей этой пристанционной "горки", а и еще двадцать-тридцать таких "горок" во всех районах Баку. За день он проигрывал им, наверное, двести-триста рублей, но это длилось недолго. Приучив ребят к азартной "секке", он постепенно стал отыгрывать свои деньги, и скоро вся шпана, все эти семи-, восьми- и девятиклассники в самых разных концах города стали его должниками. При этом как-то само собой получилось так, что основными должниками стали самые крепкие ребята, лидеры групп, и хотя Генерал первое время и не требовал долг, но все равно ощущение долга родило зависимость, связывало руки и волю. А затем также ненавязчиво Генерал стал приучать их к наркотикам - приносил всякую "паль" и "дурь" - анашу.
      Колоться морфием сначала боялись, только курили анашу, но потом, когда втянулись в анашу, а купить ее было не на что, Генерал стал приносить то фабричный морфий, то "чеки" с опиумом, и потихоньку втянулись, научились прокаливать ханку опиума на огне, - разводить новокаином или просто водой, пользоваться "баяном" - шприцем, и кололи себе в вены морфий и опиум, а после в скверике возле "горки" ловили кайф.
      Так втянулись. Генерал не спешил, присматривался к ним, иногда, как бы шутя, показывал, как "мазать" часы или бритвой срезать карман с кошельком и другие воровские фокусы, но строго предупреждал, чтобы ни на какие дела не шли. Но остановить ребят было уже нельзя, им уже нужны были деньги не только для картежных игр или чтобы отдать долг Генералу или друг другу, но и для того, чтобы покупать анашу, опиум, морфий - тут никакая сила не может остановить пристрастившегося наркомана. Тем более подростка.
      И тогда, будто под давлением, будто уступая из просьбам, Генерал разбил их по тройкам и стал обучать профессиональному воровству. При этом "за науку", за карточные долги они становились его пожизненными должниками, подручными, обязанными делиться с ним частью добычи. Месяц тренировал их Генерал, это был целый курс воровских наук, включающий теорию - "воровской закон" и ритуал посвящения, а затем весь город, все трамвайные маршруты были строго поделены между тройками, и таких "троек", по подсчетам Шаха, было в подчинении Генерала около тридцати. Практически на всех людных участках трамвайных маршрутов работали ребята Генерала. И это было веселое, живое дело - утром встретить своих приятелей на условленном углу, в первом же утреннем давильнике прошерудить два-три вагона, снять одну-другую пару часов или вытащить кошелек и - сразу к Драмтеатру, в центр города. Там, возле Русского драмтеатра, уже с утра торчал на своем посту Толик Хачмас, торговец анашой и опиумом.
      Много, в запас ребята никогда не воровали, терпения не хватало, брали лишь бы хватило на один-два укола и две-три мастырки анаши. Так заядлый курильщик утром думает не о пачке сигарет на весь день, а об одной сигарете, одной затяжке. А что будет потом - неважно, когда кайф пройдет - время уже будет приближаться к обеду, в трамваях начнется второй, дневной давильник, и опять можно стибрить что-то на новую мастырку и так - до вечера. Только однажды они работали не ради денег и наркотиков, а для искусства, и тогда, действительно, каждый развернулся во всю свою профессиональную мощь. Дело было прошлым летом, во время футбольного матча "Нефтяник" - "Арарат". Практически этот матч должен был стать историческим сражением между Арменией и Азербайджаном, политической, культурной и национальной битвой, единственным легальным выражением старинной вражды азербайджанцев и армян. Не исключено, что в случае победы "Арарата" в городе могла начаться армянская резня, во всяком случае накануне матча в город ввели войска, и по улицам открыто ходили усиленные - по шесть человек - воинские патрули.
      Ясно, что в день матча в трамваях, едущих на стадион и со стадиона, должен был произойти фантастический давильник, и было бы грех не воспользоваться этим. И вот Генерал по всему городу всем своим тридцати тройкам объявил конкурс - кто больше снимет в этот день часов. Как пишут в газетах, ребята восприняли этот призыв с воодушевлением и подъемом. Тем более, что победителям Генерал обещал уникальный приз - настоящий браунинг.
      Подведение итогов было назначено на вечер, в 9.00 в Малаканском скверике - в самом центре города, и когда все собрались, каждая тройка стала выкладывать добычу на садовую скамейку. Кто снял 18 пар часов, кто - 23, кто - 27. Двадцать семь - это был итог работы группы Шаха, но первенство досталось не им, на две пары часов больше принес Ариф, по кличке Мосол, и Генерал действительно вручил ему маленький женский браунинг без патронов. "Ничего, - сказал тогда Мосол. - Был бы браунинг! Патроны найдутся!" А затем Генерал, тихо ухмыляясь, открыл свой чемоданчик и в общую кучу высыпал свою добычу - один, без подручных, он снял в тот день 69 часов! Вот это была работа!
      Впрочем, сегодня с этим очкариком тоже все было сделано чисто, как на репетиции. В короткой, - может быть, секунд двадцать-тридцать, - потасовке Семен и Рафка плотно зажали очкарика, он с перепугу рванулся в глубину вагона, но рука с часами как бы случайно застряла у Рафки под локтем, очкарик стал выпрастывать ее, вырывать, и в этот момент Шах легким движением, ноготком расстегнул браслет. Больше не потребовалось ничего, очкарик сам вытащил руку из браслета, и часы, как созревший плод, упала Шаху в ладонь.
      - Есть! - тихо сказал Шах Семену и ему же крикнул громко: - Ах ты, сука! - и дернул его с подножки, будто увлекая в драку. Следом спрыгнул с трамвая Рафка, и на глазах пассажиров удаляющегося трамвая Шах и Семен еще изображали "толковище" и драку, а Рафка их разнимал, но как только трамвай скрылся за поворотом, Шах достал из кармана только что снятые часы и все трое полюбовались добычей - настоящая японская "SEIKO". Если стать у комиссионки - в полчаса можно забить их за сотнягу, но они, конечно, стоять не будут, им срочно нужна анаша и опиум, и хотя Толик Хачмас даст за эту "Сейку" товару не больше чем на полсотни - ничего, лишь бы он был на месте, этот Толик, а то еще смоется куда-нибудь, время уже одиннадцать.
      Втроем, не сговариваясь, они знакомой дорогой - через привокзальную площадь - ринулись в сторону центра города, к драмтеатру. И вдруг…
      Шах замер, ребята тоже остановились.
      На тротуаре, прислонившись спиной к фонарному столбу, рыдала семнадцатилетняя Снегурочка - голубоглазое существо небакинской красоты. У ног ее стоял какой-то чемоданишко, в руке была открытая дорожная сумка. Бакинское солнце ударялось в ее пепельные волосы и разбивалось каким-то доселе невиданным радужным окаемом, будто каждый волос дробил солнце на радужные капли. И совсем по-детски, кулачком она вытирала неудержимый поток слез.
      - В чем дело? - решительно шагнул к ней Шах.
      - Ни-ни-ни в чем… - сказала она сквозь слезы.
      - А что ты ревешь?
      Она подняла на него голубые озера глаз, и у Шаха остановилось сердце.
      - Я… я… с поезда, из Вильнюса… Приехала к тете. Вот сейчас. Только что. У меня здесь был кошелек, - она показала на сумку. - Там деньги были, паспорт и тетин адрес… у-у-у… - дальше она опять разрыдалась.
      - Подожди! - он тронул ее за руку. - К тебе кто-нибудь подходил?
      - Никто. Один мальчик помог на вокзале вещи донести…
      - Какой мальчик?
      - Никакой. Такой черненький, высокий, а что?
      - В кепке?
      - В кепке. А что? - она опять посмотрела на него своими озерами.
      Ребята переглянулись.
      - Мосол, - уверенно сказал Рафка. Вокзал был участком Арифа Мосола, и все трое ясно поняли, что это - его работа. Шах взглянул на украденную "Сейку", было пятнадцать минут двенадцатого.
      - Во сколько пришел поезд? - спросил он у нее.
      - В одиннадцать… А что?
      - Ничего, поехали - Шах взял у нее чемодан, решительно двинулся к стоянке такси.
      - Куда?! - изумилась она.
      - Поехали! - приказал он Рафке и Семену и спросил у нее: - Сколько там было денег?
      - Восемьдесят рублей, на обратный билет. А куда?..
      - Садись, - он открыл дверцу свободного такси, нельзя было терять ни минуты. Стибрив кошелек, Мосол извлек деньги, а все остальное должен был немедленно куда-нибудь выкинуть, в какой-нибудь мусорный ящик, урну, подворотню, но куда? Шах даже обвел глазами площадь, прикидывая, куда бы он выкинул этот кошелек, чтобы побыстрей избавиться от улики, но поди знай, где и в какую минуту Мосол стащил у нее кошелек, может, - еще на перроне. Нет, нужно срочно ехать его искать, с такими деньгами - восемьдесят рублей! - Мосол, конечно, должен был в первую очередь рвануть к Толику Хачмасу.
      - Русский драмтеатр, - сказал Сашка шоферу и почти силком втолкнул в машину недоумевающих ребят и эту синеглазую плаксу. - Как тебя зовут?
      - Лина.
      - А фамилия?
      - Бракните.
      - Как? - переспросил он.
      - Бракните, Лина Бракните.
      - Ага. Хорошо, - запомнил он. - Меня зовут Саша. Запомни: Саша Романов, я твой двоюродный брат.
      - Брат?!
      - Да. Так надо. Если кто спросит - ты мне двоюродная сестра. - И повернулся к Рафке и Семену:
      - Понятно?
      - Да, - сказали те, уже догадавшись, что он собирается делать, а он еще прибавил им по-азербайджански, чтобы Лина не поняла:
      - А кто меня выдаст, того я лично в… - впрочем, выругаться даже по-азербайджански он при ней не сумел, язык не повернулся сказать привычное, матерное, ну да они - Рафка и Семен - поняли и без слов.
      - А почему тебя тетка не встретила на вокзале?
      - Не знаю…
      - И ты не помнишь ее адрес?
      - Не помню.
      - А фамилию?
      - Конечно, помню. Ее фамилия Бракните Нора Густавна, - она смотрела на него с доверчивостью ребенка, нашедшего твердую руку взрослого, и именно этот ее взгляд, эта доверчивость и вера в то, что он, Сашка Шах, поможет ей в этом чужом и незнакомом городе - именно это впервые, может быть, испытываемое чувство, что в тебя, как в мужчину, как в защитника верит женщина, - это чувство наполнило Шаха такой решимостью, что даже если бы Мосол встретил его с заряженным браунингом - Сашку бы и это не остановило.
      Машина причалила к русскому драмтеатру.
      - Сидите, - приказал своим и Лине Сашка и почти бегом метнулся в узкий проход между домами, в скрытый тенистый дворик за театром, где обычно дежурил Толик Хачмас. Слава Богу, Толик был на месте. Сашка молча протянул ему "Сейку", увидел, как вспыхнули глаза у Хачмаса, и спросил: - Сколько дашь?
      - Одесские, небось? - лениво сказал Толик, пытаясь сбить цену.
      - Хачмас, не тяни резину! Я спешу. Это не фуфло, ты же видишь! Настоящие, японские! Мосол здесь был?
      - А что? - Хачмас разглядывал часы или, вернее, любовался ими. я - Он мне нужен! Он был у тебя? С башлями? я - Ну, был… я - Давно?
      - Не знаю… Десять минут… Четвертак дам, - сказал свою цену Хачмас.
      - Давай обратно, - решительно взялся за часы Шах.
      - Подожди. В чем дело?
      - Ни в чем. К Мамеду поеду, мне бабки нужны.
      - А "план" брать не будешь?
      - Мне деньги нужны, деньги, понимаешь? - зло и нетерпеливо сказал Сашка.
      - Сколько нужно?
      - Полста. Если дашь, возьму у тебя две мастырки, даже три, - он вспомнил про себя тоже. Две "мастырки", то есть, две порции анаши для двух сигарет - это он имел ввиду Рафика и Семена, от которых нужно быстрей избавиться, чтоб не ляпнули Лине чего-нибудь лишнего, а третью мастырку он припрячет для себя, пошабит где-нибудь на ходу, тайно от этой Лины, не колоться же при ней опиумом, но и удержаться уже невозможно - кости ломит вовсю, суставы выворачивает, ужас!
      - Сорок дам, - сказал Хачмас.
      - Пошел в ж…! - рванул у него из рук "Сейку" Сашка Шах.
      - Подожди! Да ты что, псих сегодня? - изумился Хачмас, он действительно никогда не видел Сашку в таком возбуждении. - Держи. Три мастырки, - он вытащил из-под подкладки пиджака три крошечных брусочка анаши и приложил к ним 35 рублей.
      - Эти бабки тебе Мосол дал? - кивнул на деньги Сашка. я - Ну? А что? я - Восемьдесят рублей?
      - Это не твое дело. Сколько дал - все мои, - на всякий случай замкнулся Хачмас. - Ты получил бабки - вали отсюда.
      Это было правильно. Никто не имеет права лезть в чужой карман, тем паче если там ворованные деньги. Сашка сунул деньги в карман, зажал в руке мастырки и вернулся к машине, кивком головы позвал Семена и Рафку. Они тут же выбрались из такси, он незаметно вложил Рафке в руку две порции анаши и сказал:
      - Валите отсюда куда-нибудь, только не на горку. Меня сегодня не видали вообще, понятно? Все! - он нырнул в машину, сказал водителю: - Арменикенд, Дворец Сталина. Хотя Дворец культуры имени Сталина в армянском районе Баку - Арменикенде - уже давно переименовали в Дворец Культуры имени Гагарина, никто в городе не называл дворец по-новому. Там, за Дворцом, в скверике тоже была "горка" - владения Арифа Мосола.
      И когда машина тронулась, он взял Лину за руку, сказал:
      - Ничего. Все будет хорошо. Смотри - это наш Малаканский сквер, а это центр города - Парапет, а это - музей Низами…
      Машина катила по центральным улицам вверх, в Нагорную часть Баку, и на взлобье идущей круто вверх улицы Ленина Лина оглянулась и ахнула: огромная чаша зелено-синего моря лежала внизу, а вокруг нее, в обхват спускался к воде город - террасами зеленых плоскокрыших улиц, глыбами современных белых домов, скверами, парками. В море белели паруса яхт-клуба…
      - Как красиво! - сказала Лина. - А мне говорили, тут море грязное от нефти, а оно, смотри, - зеленое!
      Машина тормознула возле ДК им. Сталина, Сашка снова оставил Лину в такси, перешел через улицу и вошел в сквер. Мосол и его компания были тут, на месте. Они сидели на скамье, отвалившись к спинке, - Ловили кайф после укола. Когда Сашка подошел, Мосол чуть приоткрыл один глаз, потом лениво - второй. Они никогда не были врагами, но и друзьями тоже. У каждого был свой участок, каждый соблюдал правила и не лез в чужой огород. Конечно, эти арменикендские ребята не могли любить их, городских, из центра, но открытой вражды не было, не выдавалось случая, что ли?
      Поэтому Мосол посмотрел на него удивленно и выжидающе.
      - Привет, - сказал Сашка, глядя на них на всех и чувствуя, что ноги сейчас подкосятся от зависти - ведь они все уже накачались наркотиками, накурились, укололись и испытывают то непередаваемое, воздушно-аморфное ощущение эйфории и легкости, веселья и беспечности, которое не передать никакими словами.
      - Салам, - ответил Сашке Мосол.
      - Дело есть, - сказал Шах.
      - Говори.
      Сашка посмотрел на парней, которые сидели по обе стороны от главаря - они тоже настороженно открыли гляделки, вылупились на Шаха своими тупыми и бессмысленными от наркотика зенками. Ладно, ничего не поделаешь, придется разговаривать при них, ведь не Мосол к нему пришел, а он пришел к ним в садик.
      - Хорошо. Час назад на вокзале ты взял ксиву моей двоюродной сеструхи. Маманя ее не встретила, заболела, а я опоздал на десять минут. Там еще были бабки, но бабки - это твое, я не прошу, а ксиву верни или скажи, куда выкинул.
      Мосол посмотрел на него долгим изучающим взглядом и в глубине его черных армянских глаз проснулась природная сметка и хитрость. Сашка просто видел по его глазам, как усилием воли Мосол отстраняет от себя кайф наркотического дурмана, выпрастывает из него свой мозг и извлекает единственный возможный для Мосола ответ:
      - А если это не твоя сеструха, то что?
      - Я тебе говорю - моя. Вон она сидит в такси, можешь пойти спросить.
      - Ара, зачем бабу вмешивать, - усмехнулся Мосол. - Я тебя спрашиваю. Если это твоя сеструха - одно дело, а если нет - другое дело, точно? - спросил он у своих, и те заржали таким смехом, словно перед ними Райкин выступал.
      Сашка стоял спокойно, ждал. Конечно, Мосол даром ничего не отдаст, во всяком случае покуражится, еще бы - сам Шах стоит перед ним и чего-то просит.
      - Ладно, заткнитесь, - вдруг оборвал своих по-армянски Мосол и сказал Сашке - Ксиву и кошелек я спихнул, сам понимаешь…
      - Куда? - нетерпеливо спросил Сашка.
      - Ну-у-у, в кебабный раствор, знаешь?
      Шах знал. Кебабный раствор - значит, в подворотню привокзальной кебабной, в мусорный ящик, только в какой, там их штук восемь, если не десять - огромный двор, может быть, сто семей выносят мусор в эти ящики.
      - Знаю кебабный, - сказал Сашка. - В какой ящик?
      Мосол ухмыльнулся, развел руками:
      - Не помню, дарагой. Знаешь, по спешке бросил - может быть в третий или - пятый… - и опять повернулся к своим. - А?
      И снова эти долболомы заржали, как кони, - представили себе, как Сашка Шах будет рыться в мусорных ящиках в поисках паспорта своей сеструхи.
      - Ладно, - сказал ему Сашка. - Сагол, Мосол. Спасибо, - и хотел уйти, но Мосол удержал его.
      - Подожди, Шах! - Он сунул руку в карман, вытащил скомканные деньги, потом вытащил такие же скомканные бумажки из другого кармана - не спеша, демонстративно, чтобы все видели, что он вытащил все деньги, какие у него были. Разложив деньги на скамье, он расправил их, пересчитал вслух: - Двадцать, двадцать один, двадцать два рубля и вот еще сорок копеек. Дерхи, Шах.
      Сашка опасался именно этого, но именно на этом и ловил его сейчас Мосол - он отдавал Сашке деньги - все, что у него осталось от денег Лины.
      - Нет, я же сказал: это твои. Ты же не знал, что это моя сестра, - сопротивлялся Сашка.
      - Когда не знал - взял, когда узнал - все отдаю. Все видят? - спросил у своих Мосол.
      Они подтвердили. Все видят, как Мосол выгреб из кармана все до копейки и отдал Шаху, потому что Шах сказал, что это деньги его сестры.
      - Держи. Если это деньги твоей сестры, сестра для меня святое. Я тебе верю. Держи.
      Деваться было некуда, Сашка принял деньги, и в тот момент, когда деньги оказались у него в руке, Мосол негромко, но твердо сказал:
      - Ты взял. Все видели. Но если это не твоя сестра - я на тебя буду иметь право, понял?
      - Понял, Мосол, - сказал ему Сашка как можно беспечней. - Какой разговор? Понял. Сагол!
      И пошел прочь, к такси. Деньги, несчастная двадцатка, жгли ему руки. Из-за этих копеек Мосол имеет теперь на него право - всегда, везде, а любое время дня и суток, в любой обстановке, при любом человеке Мосол теперь может делать с ним, что захочет - бить, резать, колоть, может даже убить, и по воровскому закону Сашка не имеет права сопротивляться. Он взял деньги, он подписал, что Лина - его сестра, и если Мосол докажет, что это треп, - он имеет на Сашку право.
      Шах подошел к машине, увидел встревоженные голубые глаза - детские, как подснежники, как у куклы, - и вдруг волна нежности покрыла все его мысли. Этот кукленок верит в него, а тут какой-то Мосол - да плевать на него и на все его "права"! Сашка сел в машину, сказал водителю:
      - На вокзал, в кебабный двор.
      - Сначала деньги, - вдруг сказал водитель. - Уже двадцать рублей настучало, платить будешь?
      - Буду, буду, держи, - и Сашка высыпал на переднее сидение все деньги, которые отдал ему Толик Хачмас. - Хватит с тебя? Поехали!
      - Ты все деньги отдал? - переполошилась Лина.
      - А что? - спросил он.
      - Я кушать хочу…
      Черт подери! Этот мягкий прибалтийский акцент, эти глаза, эти волосы и эта доверчивость - непонятно, от чего у него голова идет кругом, от нее или от того, что за весь сегодняшний день он не только не укололся, а даже не сделал одной затяжки анашой!
      - Но нужно найти твой паспорт.
      - Да, я знаю… - она говорила "да" как "та", она смягчала все согласные, и ему уже в самом деле казалось, что она ему в чем-то родная, почти сестра.
      Машина тормознула у кебабного раствора, Лина хотела пойти с ним, но он опять оставил ее в машине - не хватало, чтобы она рылась в мусорных ящиках! - и быстро ушел в раствор - в подворотню, где стояли мусорные ящики.
      Зелено-медные мухи кружили под этим скопищем мусора, пищевых отходов и грязи. Прошло почти полтора часа с тех пор, как в один из них Мосол швырнул ее кошелек с паспортом и адресом тетки. Адрес-то ладно, можно узнать через адресный стол, но паспорт восстанавливать - целая проблема.
      Сашка решительно шагнул к первому ящику, спугнул возившуюся там кошку и рывком опрокинул ящик на землю. Мусор вывалился, вторая чумазая кошка оглашенно рванулась из глубины ящика прочь. За первым ящиком Сашка перевернул второй, потом третий, потом ящик на противоположной стороне. Надо спешить. Если его случайно заметят жильцы дома, поднимут такой крик, не оберешься! Слава Богу, вот! Красный уголок комсомольского билета торчал в каких-то кусках хлеба. Сашка нагнулся, разрыл мусор и вытащил комсомольский билет, новенький паспорт, и сложенную вчетверо бумажку - адрес Лининой тети. Крупным, почти детским округлым почерком на бумажке было написано: "Тетя Нора. Баку, Бузовны, улица Агаева, 6".
      Прочитав адрес, Сашка еще подержал бумажку в руках, подумал, а затем скомкал ее и швырнул в мусор. С паспортом и комсомольским билетом он вышел из подворотни и увидел, какой благодарностью вспыхнули Линины глаза.
      - Держи, - он протянул ей документы. И сказал водителю свой адрес: - Мельничный переулок, 8.
      Он еще не знал, что скажет матери, но другого выхода не было - для Мосола, для всей этой шпаны она должна хоть несколько дней прожить в его семье как сестра.
      Он ощутил, как давно не кололся - со вчерашнего дня! Зверски хотелось "двинуться" или хотя бы курнуть анаши! Он вспомнил, что в кармане у него лежит мастырка и мысленно хлопнул себя по лбу - идиот, он же мог пошабить в подворотне, пока искал ее паспорт! А теперь как? При ней невозможно, она услышит запах.
      Мать была дома, она изумленно уставилась на Лину с ее чемоданом, но Сашка быстро увел мать на кухню и у них состоялся короткий деловой разговор. Мать давно знала, чем занимается сын, страдала, плакала, умоляла Сашу бросить наркотики, скрывала, как могла, от отца, постарела за последние два года на десять лет, и только молила Бога, чтобы Сашку не арестовали до призыва в армию. Армия! Ей казалось, что это единственное, что спасет ее сына. И вдруг - эта девочка, синеглазое существо, заморская кукла, одного взгляда на сына было ясно, чтобы понять, что он влюбился по уши. И мать поняла, что это - редкий, посланный Богом шанс в борьбе за сына! Почти не спрашивая, кто она и что, только уяснив исходные данные - вокзал, потерянный адрес тетки, мать сказала: "Хорошо, пусть она живет у нас хоть целый месяц, Саша, но при одном условии - ты от нее не отойдешь ни на шаг, ни на минуту".
      - Но мама! У меня есть дела…
      - С ней, - сказала мать. - С ней - куда угодно. Покажи ей город, своди в кино, на пляж, но имей в виду - такую девочку в этом городе нельзя оставлять ни на минуту, ты лучше меня знаешь, что с ней может случиться.
      Он знал. В этом городе только азербайджанки могут свободно, без проблем ходить по улицам - все остальные хорошо знают, что на каждом углу, в трамвае, в магазине их могут облапать, схватить за грудь, хлопнуть по заду - прямо средь бела дня. А уж вечером в каком-нибудь парке… компанией меньше десяти человек туда идти нельзя. Он видел, что мать сознательно спекулирует на этом, но он принял ее условие - а что ему еще оставалось?
      - Саша, дай мне слово, что ты бросишь курить эту гадость и колоться, и - все, и пусть она живет здесь, пожалуйста! Ну?
      - Хорошо, мама.
      - Нет, не "хорошо". Дай мне слово, простое слово мужчины.
      У Сашки ломило суставы от потребности в наркотиках, ныло и разламывалось тело, и в кармане лежала заветная мастырка анаши, но поглядев матери в глаза, он сказал:
      - Хорошо, даю слово.
      Через час, запершись в ванной, включив душ на полную мощь и громкость, Сашка трясущимися от нетерпения руками размял этот крохотный брикетик анаши, смешал с табаком, набил гильзу от папиросы "Беломор", и, стоя у открытой форточки, сделал несколько коротких затяжек. Облегчающая слабость успокоения разлилась по мышцам, у Сашки даже слезы выступили на глазах. Сейчас бы уколоться! Может, плюнуть на все, сбегать на угол проспекта Вургуна и Кецховели, там сейчас должен дежурить Керим, за чек опиума он берет двадцатник, потому что опиум привозной, не местный, из Средней Азии или даже из Вьетнама, но это ерунда, двадцатник как раз есть. Где-нибудь в первой же подворотне он кольнет себя керимовским же шприцем и - порядок, кайф…
      Нет! Стоп! Хватит! Мужчина он или нет? Или просто тряпка?
      Сашка скомкал недокуренную мастырку, швырнул в туалет и спустил воду. Затем долго мылся под душем и полоскал горло, чтобы избавиться от запаха анаши.
      А еще через час, когда они с Линой вошли в лучший бакинский кинотеатр им. Низами посмотреть какую-то новую комедию, Сашка лицом к лицу столкнулся с утренним очкариком, хозяином украденной "Сейки". Бывший хозяин "Сейки" оказался директором кинотеатра им. Низами, и Сашка хорошо видел, как он ушел в дежурную комнату милиции за милиционером или дружинниками. У Сашки были секунды на размышление - бежать, но куда убежишь с Линой? И как ей объяснить? Глядя на дверь дежурной комнаты, он боковым зрением уже засек, как стоявший у двери билетный контролер снял трубку зазвонившего телефона. Сашка ухмыльнулся: блокируют двери, бежать поздно. Он посмотрел Лине в глаза и сказал:
      - Слушай. Сейчас меня арестуют. Но это ерунда, это за одну драку. Живи у нас сколько тебе надо и скажи маме, что я держу слово. Меня отпустят. Жди меня, слышишь?
      К ним уже шел дежурный милиционер.
      Сашка двинулся с Линой в зрительный зал. Милиционер грубо взял его за локоть:
      - Падажди, стой! Пашли со мной, - сказал он с азербайджанским акцентом.
      - А в чем дело? - разыграл изумление Сашка.
      - Ни в чем. Там узнаешь.
      Лина с ее распахнутыми от ужаса голубыми глазами замерла на месте. Сашка сказал ей, уходя:
      - Не бойся. Наш адрес: Мельничная, дом 6, иди домой.
      Через час Сашка Романов по кличке Шах оказался в Бакинском городском управлении милиции, в камере предварительного заключения. Его сокамерником, одним из двенадцати обитателей КПЗ, задержанных в этот день по разным поводам в городе Баку, был я, Андрей Гарин, специальный корреспондент "Комсомольской правды".
 
       Тот же день, 13 часов 15 минут
      Все. На этом рукопись Белкина обрывалась. Я положил перед собой чистый лист бумаги и записал: "1. Пожилой, лет 50-55, бесцветный, с металлическими зубами - был на Бакинском аэродроме и на Курском вокзале в Москве. 2. Был ли гроб с наркотиками? Проверить. 3. Вызвать из Риги Айну Силиня…". Скорее всего, подумал я, Айна - это та самая Лина Бракните, возлюбленная Сашки Шаха, а Сашка Шах - это Султан. Раз Белкин назвал себя в рукописи Гариным, значит, все имена вымышлены, а вот детали, факты - в них я поверил сразу. Конечно, нужно быть осмотрительным и перепроверять каждый факт по десять раз. Писатели не следователи, они не обязаны протоколировать действительность, они могут менять факты, тасовать их и даже выдумывать, но на этих страницах, которые я прочел, так много достоверных или, по крайней мере, правдоподобных деталей, что не проверить их просто грех. Молодец Пшеничный, что нашел эти блокноты, жаль только, что не нашел продолжение. Я записал на своем листе: "Блокноты Белкина - редакция `Комсомольской правды`". Это еще не был план следствия или даже наброски к нему, а только первые узелки для памяти, и в эту минуту появился Светлов.
      - Разрешите? - он был в летней форменной рубашке, с новенькими погонами подполковника, в фуражке. Невысокий, плотный, упитанный сгусточек энергии с цепкими и веселыми умными глазами. Сняв фуражку, он вытер ладонями пот на ранних залысинах и прошел в кабинет. - Как поживаем, гражданин начальник?
      - Пока жив, - сказал я, пожимая ему руку, и кивнул на кресло возле своего стола. - Садись. Узнаешь? - Я подвинул ему папку с делом N-СЛ-79-1542.
      Он открыл папку, взглянул на первую страницу и лицо его выразило разочарование:
      А, это! Это я знаю. У меня бриллианты до сих пор лежат в сейфе.
      - Хорошие бриллианты?
      - Бриллианты замечательные! Редкая работа! Заберешь к себе? Я тебе советую поинтересоваться у ювелиров, кому они раньше принадлежали. У меня еще руки не дошли, но раз ты это дело берешь к себе…
      - Подожди, - перебил я. - Ты знаешь про труп, про бриллианты, а кто второй похищенный - ты знаешь?
      Он пожал плечами:
      - Тоже какая-нибудь фарца. Да я этим не занимаюсь, мало у меня дел, что ли? Это дело, по-моему, сейчас в Москворецком районе. А как оно к тебе попало?..
      - Так вот садись и читай, - я опять пододвинул к нему папку. - Только внимательно и до конца. Особенно вот эту рукопись…
      Передавая ему рукопись Белкина, я снова обращаю внимание на то, что первая страница машинописного текста напечатана небрежно, с опечатками в тексте, а все остальные страницы чистые, даже красивые, как из машбюро, хотя Пшеничный написал в рапорте, что изъял их на квартире Белкина.
      Светлов стал читать. Через несколько минут он расстегивает ворот форменной рубашки, приспускает галстук, потом закуривает и спрашивает, не отрываясь от чтения:
      - Слушай, у тебя нет пива холодненького?
      - Тут не держим, - усмехнулся я. - Потом можем сходить, здесь бар рядом.
      В дверь постучали, я сказал "войдите" и взглянул на часы. Было 13.30 минут - почти сорок минут назад я говорил по телефону с Пшеничным. Он вошел и представился:
      - Здравствуйте. Моя фамилия Пшеничный.
      Оказалось, он значительно моложе, чем я ожидал. Худощавый, высокий, сутулый блондин лет 32-х. Удлиненное блоковское лицо, голубые серьезные глаза. Когда он проходит в кабинет, я вижу, что он слегка волочит левую ногу. Я поднимаюсь ему навстречу, пожимаю руку, говорю:
      - Шамраев, Игорь Есич. А это, знакомьтесь, подполковник Светлов…
      - Привет, мы знакомы, - бегло, не отрываясь от последних страниц рукописи Белкина, выбрасывает руку Светлов, и Пшеничный пожимает ее, садится на свободный стул. Его глаза уже с порога оглядели мой кабинет, запротоколировали тут же - и меня, и Светлова, и папку с делом Белкина на столе. Да, это именно тот человек, который мне нужен, даже лучше, чем я ожидал - моложе. Тридцать лет - самый следственный возраст, опыт уже есть и интерес к делу еще не угас. Настоящий следственный лошак.
      - Так! Ясно! - Марат Светлов хлопнул последней страницей рукописи Белкина по столу: - Тебе надо лететь в Баку и начинать оттуда. Там наркотики, этот Генерал, Зиялов. Фамилии, конечно, липовые, придуманные, но докопаться можно - кто с этим Белкиным в одном классе учился, кто у него сочинения списывал. Это несложно. Но надо же! Наркотики уже по воздуху в гробах перевозят! Замечательно! - он даже встал, прошелся по кабинету. - Но я тебе для чего? Не понимаю.
      - Видишь ли, ты прочел в деле: следователь Пшеничный считает, что по этому делу нужно создать бригаду. И я с ним согласен. Поэтому я включил в бригаду его, себя, и тебя вместе с твоим отделением.
      - Меня?! Да ты что?! Обалдел? Щелоков меня вам в жизни не отдаст, ты что! Ты же знаешь его отношения с твоим Генеральным.
      - Даже если я веду это дело по заданию ЦК? Мы должны найти этого Белкина до одиннадцатого, К отъезду Брежнева в Вену. И по закону я могу просить в свою бригаду любых сотрудников МВД.
      - Ну, попроси! "По закону"! - передразнил он. - Сунут тебе какого-нибудь долдона, сам не рад будешь.
      - Хорошо, это мы обсудим после, - сказал я. - А сначала меня интересует: ты сам-то хочешь работать это дело или нет? Смотри: наркотики, бриллианты, убийство и похищение корреспондента - полный джентльменский набор. Для такого сыщика, как ты, это в самый раз. И внеочередная звездочка на погоне не помешает. А?
      - Ну ты и гусь! - усмехнулся Светлов. - Знаешь, на что подцепить. Тут только один недостаток в этом деле.
      - Какой?
      - Бабы нету.
      - Как нету? Даже две! Аня Зиялова, в которую Белкин влюбился на аэродроме, и эта Лина, в которую влюбился Сашка Шах.
      - Это сомнительно, - Светлов поморщился. - Это сочинено для повести. Тот влюбился, этот влюбился - нет, это литература. Вот гроб с наркотиками - это да, это никакой писатель не придумает. И то, что его арестовали…
      - Этого ничего не было, - негромко сказал Пшеничный.
      Мы оба повернулись к нему. Он уже держал на коленях свой портфель и вынимал из него какую-то бумагу.
      - Во всяком случае, вот телеграмма из Бакинского управления милиции. - И он положил перед нами служебную фототелеграмму. Я взял ее, прочел вслух:
      ТЕЛЕГРАММА
      Москва, Прокуратура Москворецкого р-на, следователю Пшеничному.
      На ваше отдельное требование N-3341 от июня с.г. сообщаем, что тщательной проверкой товарно-транспортных документов Бакинского аэропорта установлено, что указанный Вами груз - цинковый гроб - рейсом N-315 "Ташкент-Баку" 12 мая с.г. в Баку не поступал. Дополнительной проверкой документов установлено, что подобный груз не поступал в аэропорт г.Баку ни одним рейсом в течение всего мая месяца, и Бакинский горотдел милиции не располагает сведениями о доставке какой-либо нелегальной партии наркотических средств (опиума) из городов Средней Азии.
      Проверка журнала задержанных лиц по г.Баку показала, что названный Вами в запросе корреспондент газеты "Комсомольская правда" В.Белкин в мае месяце в Баку не задерживался и в КПЗ не водворялся. Второе запрашиваемое Вами лицо - гр. Юрий Рыбаков содержался в КПЗ с 12-го по 16 мая по подозрению в групповой краже и был освобожден ввиду недостаточности улик. Относительно проживающих в Баку уголовников по кличкам "Генерал" и "Мосол" сообщаем, что сведений о таких лицах в Бакинском уголовном розыске не имеется. Также произведенная по Вашему требованию проверка архива школы N-171 за 1967-1969 гг. показала, что в этот период в старших классах этой школы не было ученика по фамилии Олег Зиялов.
      Начальник Бакинского горотдела милиции полковник милиции Н. Мамедов
 
       24 июня 1979 года
      - Та-а-ак… - протянул Светлов, суживая свои живые умные глазки и закуривая трубку, которая совершенно не шла к его круглому полненькому лицу. Спичка обожгла ему пальцы, он затряс рукой, но раскурил все-таки трубку, выпустил дым и опять произнес: - Та-ак! Мне это нравится. Дальше в лес - больше дров. Кто-то из них врет - или Белкин, или бакинская милиция. Ну, Белкин профессиональный врун, как все журналисты, но - история с гробом была, это я бьюсь об заклад. А то, что этот гроб не проходил по документам в аэропорту, так даже у Белкина написано, что гробы нельзя возить пассажирскими рейсами, и его скорей всего оформили за взятку как ящик или чемодан. И тут Мамедов темнит, конечно. Тут пахнет наркотиками и очень сильно, я носом чую. Даже если Белкин вообще выдумал все абсолютно - куда денешься от того, что этот Рыбаков кололся наркотиками и вез чемодан с бриллиантами? За понюшку опиума такие бриллианты не дают, а за гроб с опиумом… Хорошо! - он хлопнул ладонью по столу. - Есть один путь попасть мне в это дело. Но нужно действовать срочно. - Он взглянул на часы. - Уже два часа. С часу дня мой шеф, начальник МУРа Минаев, и наш новый замминистра Чурбанов проверяют подготовку бассейна "Москва" к олимпийским играм. Это у них ежедневный ритуал, потому что там сауна замечательная. Чурбанов - зять Брежнева. За пять лет с тех пор, как на Гале женился, - от вшивого инструктора ЦК комсомола до замминистра МВД взлетел. Поэтому, если это Белкин нужен Брежневу - Чурбанов все сделает. Так что поехали в сауну, они там сейчас как раз тепленькие. Вперед!
      Приняв решение, Светлов тут же рванулся в дело, как хороший пес с поводка. Идея с Чурбановым действительно была недурна, хотя я еще не знал, под каким соусом ехать к этому брежневскому зятю и как ни с того, ни с сего, с бухты-барахты вломиться в сауну. Но самого Чурбанова я знал - он учился лет десять назад заочно на юрфаке МГУ, а я вел там семинар по советскому уголовному процессу. Я стал собираться.
      - А что же со мной? - сказал Пшеничный.
      Я придвинул к себе пишмашинку, вложил в нее бланк Прокуратуры СССР и отпечатал:
      ВРЕМЕННОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ
      Настоящее дано следователю прокуратуры Москворецкого района г. Москвы тов. ПШЕНИЧНОМУ Валентину Николаевичу в том, что он откомандирован в распоряжение Прокуратуры СССР, включен в следственную бригаду и исполняет обязанности следователя по особо важным делам.
      Генеральный Прокурор Союза ССР
      Р. Руденко
      Вытащив из машинки бланк, я сказал Пшеничному:
      - Спуститесь в канцелярию к Вере Петелиной и скажите, что я просил это подписать срочно или у Руденко, или у кого-нибудь из замов. Потом зайдите в ХОЗУ к Праздникову, скажите, что на эту неделю нам нужна спецмашина с радиотелефоном. После этого будете ждать нас здесь и набросайте план следствия, свои соображения. Когда удостоверение будет подписано, сообщите в свою прокуратуру, что Руденко вас забрал на десять дней. Все.
 
       Тот же день, 14 часов 30 минут
      В плавательном бассейне "Москва" на Кропоткинской стоял обычный веселый гомон - несколько десятков юношей, девушек и подростков резвились в бассейне, играли в мяч, плавали наперегонки и кадрились - флиртовали друг с другом. На двух боковых дорожках тренировались пловчихи детской спортивной школы. А вокруг бассейна, как обычно, торчали любопытные провинциалы - бассейн "Москва" входит в число московских достопримечательностей.
      Но мало кто знает, что главной достопримечательностью этой московской достопримечательности является закрытая, доступная только нашей партийной и административной элите сауна. Здесь сухой пар, финское оборудование, чешское пиво, волжские раки, экспортная водка и русские массажисты. Юрий Чурбанов, моложавый сорокадвухлетний муж Галины Брежневой, приемный отец ее замужней дочери и приемный дедушка Галининого внука, нисколько на дедушку не походил. Он лежал в предбаннике, отдыхая, дюжий массажист дядя Стасик разогревал мышцы его загорелого и чуть обрюзгшего тела, а рядом такую же процедуру проходил начальник Московского уголовного розыска генерал Минаев, и оба они с явным интересом следили в окно за юными пловчихами детской спортивной школы. Пловчихам было лет по 14-15, самое время на них любоваться.
      Я уже изложил Чурбанову и Минаеву свою просьбу: Белкин - любимый журналист Леонида Ильича - должен быть найден в ближайшие дни, и найти я его могу только с помощью Светлова, только, если коллеги из МУРа по-товарищески помогут Прокуратуре СССР. Минаев сразу разгадал мой ход, насупился, сказал:
      - Так отдали бы нам это дело вообще, если справиться не можете. А то видишь, Юрий Михайлович, и следствие у себя держат, 30 тысяч следователей по стране у прокуратуры, а чуть что серьезное - сразу в МУР, помогите!
      Но Чурбанов, похоже, уже неплохо был подкован в основах советской власти, и тесть безусловно просветил его в главной стратегии - удерживать баланс между тремя органами властвования: КГБ, МВД и Прокуратурой, не давая ни одному из этих органов целиком исполнительную и карающую власть. До тех пор, пока Руденко, Щелоков и Андропов соревнуются между собой, они страшны друг для друга, но не для Брежнева, но как только кто-то из них возьмет верх… Чурбанов - агент семьи Брежнева в МВД, волевым порядком назначенный Щелокову в заместители - живо заинтересовался делом Белкина.
      - Да я же его знаю! Вадим Белкин! Свой парень! Я его по ЦК комсомола знаю. Ой, так больно, дядя Стасик! Игорь Есич, вам нетрудно вон пивко мне подать? Угощайтесь и сами, чудесное пиво, немецкое. Я чешское не люблю, сладкое больно, а вот немецкое - в самый раз. А что там за бриллианты ты нашел? - повернулся он к Светлову.
      Хотя, думаю я, он видел Светлова первый раз в жизни, но уже говорил ему "ты". Я видел, что Светлова это покоробило - короткая тень мелькнула по его лицу, но он тут же убрал ее, сказал:
      - Бриллианты редкие, замечательные. В кулонах, в подвесках и явно старинная работа. Я думаю, если показать опытным ювелирам, можно найти прежних владельцев и через них выйти на…
      - А где они сейчас, эти бриллианты? - перебил его Чурбанов.
      - У меня на Петровке, в сейфе. Приобщены к делу.
      - Ну, что же ты их сюда не привез? - сказал Чурбанов. - Чудила! Ладно! Сейчас попаримся еще разок, поедем смотреть твои бриллианты, а там и решим.
 
       15 часов 25 минут
      МУР - легендарный Московский уголовный розыск - размещается в левом крыле не менее легендарного дома N38 на улице Петровка. На первом этаже столовая и огромный холл с памятной доской во всю стену, на ней золотом выбиты имена и фамилии муровцев, погибших на войне и в операциях по обезвреживанию врагов советской власти. Второй и третий этаж занимает непосредственно МУР - все его отделы и отделения. Народ здесь работает простой и шумный, не то что в нашей прокуратуре или, скажем, в КГБ, где все разыгрывают из себя интеллектуалов, разговаривают только на "вы" и негромкими, сдержанными голосами. Нет, в МУРе мат стоит на всех этажах, с матом допрашивают арестованных, да и в разговоре друг с другом не заботятся о литературном стиле и местоимение "вы" просто вычеркнули из русского языка. За это Светлов называет своих подчиненных "мои архаровцы".
      Мы сидим в кабинете Светлова на третьем этаже - Минаев, Чурбанов, Светлов, я и уже вызванный из Прокуратуры Пшеничный. Светлов вытащил из сейфа черный чемоданчик - "дипломат" и выложил на стол найденные бриллианты и золотые украшения. Да, тут действительно было на что посмотреть! Это были прекрасные, тончайшие ювелирные изделия! Я вел в своей практике не одно ювелирное дело, но, пожалуй, таких изысканных украшений из прозрачно-бледно-зеленого хризолита, таких ажурных оправ к бриллиантам в виде золотой виноградной грозди или веточки розы я не встречал давно, разве что в Музеях Алмазного фонда. Безусловно, названная в следственных документах стоимость этих украшений - 100 тысяч рублей - была явно занижена, это обычная предосторожность оценщиков угрозыска, чтоб впоследствии было меньше хлопот с отчетностью.
      Чурбанов поднял глаза на Светлова:
      - Это не музейные вещи?
      - Нет, - сказал Светлов. - Мы проверили - из музеев такие вещи не пропадали. Но, как видите, тут неполная коллекция, до гарнитура не хватает кольца, бус, серег.
      Чурбанов вертел в руках самую эффектную вещицу - золотую брошь в виде розочки, украшенную хризолитом и бриллиантами.
      - Галина Леонидовна эти штучки очень любит, - сказал он. - Я возьму эту до завтра, покажу ей. - И повернулся к Минаеву: - Завтра у меня заберешь. А вообще, я думаю, им надо дать возможность найти этого Белкина и остатки коллекции. Белкина действительно Леонид Ильич читает иногда, и я знаю, что после Вены он собирается писать еще одну книгу, ему нужны помощники. А эти цацки, - он кивнул на стол с украшениями, - если будет полная коллекция, МУР вполне может Галине Леонидовне на день рождения подарить, достойный подарок.
      - А когда день рождения? - живо поинтересовался Минаев.
      До этого момента генерал-майор Павел Сергеевич Минаев, пятидесятилетний высокий блондин с тонкими, нервными чертами лица, довольно хмуро выслушивал мои пояснения по делу Белкина и косо поглядывал на Светлова, явно готовя ему разнос за этот "прорыв" к Чурбанову. Но когда Чурбанов сам сказал, что МУР может сделать личный подарок Галине Брежневой, Минаев мгновенно оживился. Не нужно большой сметливости, чтобы понять, что на дне рождения дочки будет и сам папа, и уж если Минаеву будет позволено быть на этом дне рождения с подарком…
      - В октябре, - сказал Чурбанов. - Время есть… - И встал, бросив во внутренний карман новенького генеральского кителя золотую брошь, украшенную хризолитом и бриллиантами.
      Минаев повернулся ко мне, сказал:
      - Светлов поступает в ваше распоряжение вместе со всем третьим отделением. Только напишите мне официальное письмо за подписью Руденко. - И добавил отдельно Светлову: - Все, что будет нужно - обращайся прямо ко мне, понял?
      - Так точно, товарищ генерал-майор.
 
       15 часов 35 минут
      Мы остались втроем - Светлов, Пшеничный и я. Наконец-то можно было заняться делом. Впереди еще была масса канцелярской работы, а главное - большая часть одного из семи дней уже отлетела, а я еще не сделал ни одного следственного шага, кроме разве вот этого - получил в бригаду Светлова с его отделением и Пшеничного. Впрочем, это тоже не мало. Пшеничный доложил:
      - Игорь Есич, машина "МК 46-12" внизу, с радиотелефоном, как вы просили. План следствия я составил. - Он положил перед собой стандартную, листов на 12, тетрадь. - Разрешите прочесть?
      - Подождите! - прервал его Марат Светлов. - Кое-что нужно сделать срочно. - И крикнул в полуоткрытую дверь секретарше: - Зоя, Ожерельева ко мне!
      - Тута я, - на пороге появилась статная, франтоватая фигура майора Ожерельева.
      - Так! - распорядился Светлов. - Срочно в картотеку МУРа и МВД. Нужен человек с такими данными: мужчина, внешне бесцветный, лет 50-55, с металлическими зубами. К сожалению, это все.
      - Но Марат Алексеевич! - взмолился майор Ожерельев. - С металлическими зубами у нас пол-Союза. У меня папа с металлическими зубами.
      - Это раз, - не слушая его, продолжал Светлов. - Второе: посмотри в нашей картотеке, что у нас есть на Белкина Вадима Борисовича, корреспондента "Комсомольской правды".
      Я удивленно взглянул на Светлова, он пояснил:
      - Это на всякий случай. Надо бы еще и в КГБ узнать, но не хочется одалживаться. У них наверняка есть на него что-нибудь, раз он в "Комсомолке" работает, но, скорей, политические данные, а не уголовные. И третье, - он опять повернулся к Ожерельеву: - Подбери человека для командировки в Баку на два-три дня. Даже пару человек, для верности. Задача простая: взять в Аэрофлоте списки пассажиров рейса "Ташкент-Баку" за 12 мая этого года и сличить их по спискам учеников бакинской школы номер 171 за 67-69 годы. Если совпадет хоть одна мужская фамилия, - пояснил он мне и Пшеничному, - это и будет Олег Зиялов. Все. Доложишь через двадцать минут, - сказал он Ожерельеву. И опять повернулся к нам с Пшеничным: - Так, теперь можно разговаривать. Надеюсь, Валя, я ничего не взял из вашего плана?
      Я понимал, что Светлов несколько бравирует своей расторопностью и смекалкой, показушничает, но, в конце концов, он все делает правильно. Во всяком случае - пока. Идея с Аэрофлотом безусловно стоящая, хотя и не стопроцентная - в Баку и в Ташкенте есть тысячи людей с одинаковыми фамилиями - какие-нибудь Гасановы, Мамедовы, Багировы и т.д. - там их такое же количество, как в Москве Ивановых и Петровых. Поэтому там может совпасть десяток фамилий, а не одна. Тем не менее, идея безусловно требует отработки.
      Пшеничный, поддерживая свои тезисы на столе левой рукой, улыбнулся Светлову, сказал:
      - Я послал в Аэрофлот требование на список пассажиров этого рейса еще 1-го июня, как только прочел рукопись Белкина. Но ответа пока нет.
      - Теперь будет, - сказал Светлов. - Если к нам приедет кто-нибудь из МУРа, они быстро зашевелятся.
      Я увидел, что его ни сколько не уязвило то, что Пшеничному пришла в голову точно такая же идея. Как человек, у которого идеи возникают на каждом шагу, он не жалел их, не скупердяйничал и не ревновал к другим. Я сказал Пшеничному:
      - Пожалуйста, Валентин. Мы вас слушаем.
      - Хорошо, - Пшеничный устроил поудобнее свои записи и сказал: - С самого начала нужно определить или хотя бы обозначить: почему похитили Белкина. Я полагаю, что он либо знал что-то о действиях группы преступников, спекулирующих наркотиками и бриллиантами, либо вот-вот должен был узнать. Нельзя отметать и такое предположение, что они были похищены какой-то конкурирующей бандой. Ведь почти наверняка те, кто похитили Рыбакова и Белкина, убили Рыбакова…
      - Это не доказано, - вставил Светлов. До этого момента он слушал Пшеничного молча, но нетерпеливо, потому, что любил конкретные действия, а не рассуждения. Пшеничный же был ему полной противоположностью - дотошный и последовательный педант. Судьба дала мне прекрасное для бригады сочетание. Светлов повторил: - Это не доказано. Нет гарантий, что Рыбаков убит. Он мог под кайфом от своих наркотиков потерять чемодан с бриллиантами и выпрыгнуть за ним с поезда, стукнуть головой о камень.
      - Я разговаривал с экспертами, - сказал Пшеничный. - Они считают, что парня сначала ударили чем-то по голове и проломили височную часть, а с поезда он упал на грудь. Как бы там ни было, нужно искать похитителей Белкина и Рыбакова. Что мы имеем для этого? Санитарную машину, к сожалению, без номера. И неких санитаров - может, переодетых, а может и подлинных, один из них с металлическими зубами, и явно не санитар, если предположить, что он же был на Бакинском аэродроме при встрече гроба с наркотиками.
      - А что это за Айна Силиня из Риги? - спросил Светлов, думая явно о чем-то своем. - Она и эта Лина Бракните из рукописи Белкина - одно лицо?
      - К сожалению, Айна Силиня уехала из Москвы 30 мая сразу после опознания трупа, а блокнот Белкина я нашел 31-го. Поэтому вопросов, связанных с рукописью Белкина, я ей не задавал. К тому же после опознания трупа она была в таком состоянии… Но родители Рыбакова, прилетевшие потом за трупом, подтвердили, что с 12 по 18 девушка по имени Айна жила у них.
      - Ясно, - сказал Светлов. - Нужно вызвать эту Силиня повторно, это раз. И срочно заняться Курским вокзалом. Там полно постоянного жлобья - шпаны, алкашей, торговцев пирожками. Бью на полбанки, что там можно найти свидетеля похищения, и не одного.
      - Итак, я записываю, - сказал я. - Вызвать Айну Силиня из Риги. И - Курский вокзал, найти свидетелей похищения. После распределим, кто чем занимается. Дальше.
      - Пункт третий, - продолжал ровным голосом Пшеничный, давая понять, что первые два, названные Светловым, были записаны в его наметках. - Кроме Курского вокзала, нужно проехать по всей ветке Курской дороги километров двести-триста от платформы "Москворечье" и допросить всех железнодорожников, кто работал в ночь гибели Рыбакова. Авось, кто-нибудь видел его в какой-нибудь компании. Заодно проверить, какие поезда шли в эту ночь через платформу "Москворечье".
      - И что? - вмешался Светлов. - Опрашивать всех проводников? Это мы год будем работать. Нужно придумывать блицкриги, резкие ходы во все стороны. Пиши! - сказал он мне. - Предъявить драгоценности опытным ювелирам, этим я сам займусь.