Май 199… года. Мне только-только исполнилось тринадцать лет, и я решила, что я уже выросла, стала самостоятельной и началась моя новая жизнь – я найду себе принца, найду классного парня, который будет гордиться мной, а я буду гордиться им. Мы будем дополнять друг друга. И я уговорила родителей отпустить меня на дискотеку. Это было не так просто, но я вытрясла у них это разрешение. И вот я накрутилась – ну, у меня была классная, как у Мальвины, прическа, была красивая коротенькая юбочка, прозрачный топик… То есть я вся была такая девочка-куколка. И в таком прикиде я отправилась. Нет, я не была вульгарной, я не была накрашена, как шлюха, просто я была такая девочка-девушка, и мне нравилось, что на меня все смотрят. Придя на дискотеку, я сразу заметила трех парней. Они там явно выделялись. Особенно один – он был не просто красивый, он был идеальный. Брюнет, большие зеленые глаза, весь сильный, накачанный, в белой шелковой рубашке – в общем, все как надо. И когда началась дискотека, этот красавец пригласил меня на танец, мы познакомились. Его звали Гоша, но представился он как Грэг. Оказалось, я его знала давно, он жил в соседнем доме. Я частенько видела его то одного, то с девушками, то с компаниями, когда они сидели во дворе и играли на гитаре. Но я тогда была совсем другой, у меня были только одни мысли – сидеть за уроками или брать в библиотеке книжки и читать с утра до ночи. А теперь был май, мне тринадцать лет, и я решила, что начинается моя взрослая жизнь и это будет мой парень. А он был не один. Он был с двумя друзьями – Васей и Витей. Конечно, уже после второго-третьего танца с Грэгом я стала ловить на себе завистливые взгляды девчонок. А потом услышала их разговор – между собой они называли Грэга жеребцом. Но я понимала, что это от зависти. Да, он и правда был похож на жеребца – знаете, на племенного жеребца чистых кровей. Но ведь и я считала себя лошадкой без примесей. Я была красивая лошадка – так почему бы нам не быть парой? Вечером после дискотеки он пошел провожать меня домой. Его друзья шли позади нас, а мы шли с ним вдвоем, болтали, смеялись, шутили, и я была просто счастлива. Да, я была счастлива, я гордилась тем, что я такая замечательная, и уже строила планы, что Грэг будет приходить за мной в школу и все увидят, какой у меня классный друг.
      Тут мы подошли к моему дому, я сказала:
      – Вот мы и пришли! Это мой дом. Всем счастливо! И конечно, я ждала от Грэга поцелуя, я знала, что он меня поцелует, да так, что я буду самой счастливой в мире. И Грэг ко мне наклоняется. Он целует меня и говорит:
      – Давай ты с нами еще побудешь. А я после этого поцелуя была готова – не знаю – взлететь! И конечно, мы еще чуть-чуть прошлись, потом я сказала, что не хочу уходить далеко от дома и вообще мне уже пора. Он говорит:
      – Тебя ждут?
      А ведь я уже взрослая, я говорю:
      – Нет, меня не ждут, но дальше я не пойду, я хочу домой. И тут я была ошарашена. Грэг говорит:
      – Неужели? – и, глядя на меня совершенно спокойными глазами, вдруг бьет меня со всей силы так, что я отлетаю, падаю и даже проезжаю спиной по асфальту. Конечно, я в шоке. А Грэг подходит, поднимает меня на руки, как ребенка, и говорит:
      – Прости, девочка. Пойдем, не надо упираться. Но ведь я и не упиралась, не кричала: «Помогите! Спасите!» – ничего такого не было. Я просто сказала, что дальше не пойду. Но Грэгу это не понравилось. Он, наверное, привык, что все девушки ему подчиняются. И вот они заходят в какой-то подъезд, лифт не вызывают, а идут пешком по лестнице, и Грэг все несет меня на руках. Потом меня несет Вася, потом Витя – каждый по нескольку этажей. Поскольку я была легонькой, как куколка, это для них не составляло труда. Конечно, я все это время пыталась как-то сопротивляться, но без толку – руки у них как какие-то щипцы, клещи. Тут они вносят меня на чердак, и я понимаю, что это уже не прогулка, это что-то не то. А они, зайдя на чердак, ставят меня на ноги. Я быстрым взглядом окидываю этот чердак – он какой-то серый, темный, непонятный. И я сразу же отбегаю от них к стене. У меня под ногой деревяшка, я ее хватаю и говорю:
      – Не подходите ко мне! Грэг, ты понял? Он на меня смотрит, улыбается и вальяжной такой походкой направляется ко мне. Я пытаюсь его ударить, но он хватает конец этой палки и просто отшвыривает меня. Я падаю и чувствую, что упала на что-то мягкое. Смотрю – а подо мной матрац. Причем не какой-то грязный, затасканный, а чистый, как будто его принесли сюда пять минут назад. Синий, с белыми полосками. И тут до меня доходит, что это засада, это все было спланировано заранее. Не я, так другая оказалась бы на этом месте. Просто я была в этот вечер на дискотеке и стала их очередной жертвой. А Грэг подходит ко мне и говорит:
      – Ну что, детка? Сама разденешься, или тебе помочь? Лучше сама все снимай, иначе разорвем в клочья твой прикид.
      И я понимаю: если я буду рыпаться, они изобьют меня так, что я оттуда вообще не уйду живой. Мне стало страшно, я стала их просить:
      – Пожалуйста, ребята, не трогайте меня! Прошу вас! Не надо!… Но они не хотели и слышать. Да и не стали бы никогда. В их глазах было только желание и какой-то звериный блеск. Тут Грэг расстегивает свою белую шелковую рубашку, я вижу у него на груди большую татуировку и продолжаю просить:
      – Пожалуйста, не надо! Грэг, умоляю! Пожалуйста, пацаны, поставьте меня на счетчик, я буду выплачивать вам деньги, я сделаю все, что скажете! Только не надо этого!… А Грэг на меня смотрит и произносит такую фразу:
      – Не может такая красивая девочка быть целкой. И начинает меня раздевать – просто наваливается на меня всем телом, я даже не могу пошевелиться, ведь он накачанный, сильный, он держит меня, хочет целовать в губы, а я отворачиваю голову, – Ах так! – говорит он. – Ты хочешь накалить страсти? Ное проблеме! И зовет своих пацанов – Витю и Васю. Они садятся по обе стороны матраца, держат меня за руки, и я не понимаю сначала, зачем ему это, ведь он сильный, он мог меня и один удержать. Но потом, много позже, поняла: он хотел завести и этих парней, чтобы они быстрее приняли нужную форму. Представляете, эти два пацана сидели по обе стороны матраца и гладили, целовали мое тело. Но я ничего не ощущала, я видела глаза Грэга… Знаете, как это бывает? Вот ты видишь красивого человека, и вдруг у тебя к нему отвращение, и ты смотришь на него уже совсем по-другому. А мне тринадцать лет, у меня же психика не стальная. Я хочу заплакать, но я же никогда не плакала в жизни. Я никогда не плачу. Если мне больно, я лучше как-то заглушу свою боль, я не знаю что сделаю, вылью свою злость на кого-то, но не буду плакать, и все! И тут я чувствую, как ужасная боль пронзила меня. Это как тысячи иголок, они вонзились в меня, и мне стало очень больно. Потом, после, я часто думала: лучше бы я тогда потеряла сознание, лучше бы ничего не помнила! Но нет, я помнила все от "а" и до "я". Пока Грэг делал свое «дело» в кавычках, Вася с Витей, видя это, загорелись, у них уже тоже все было наготове. Грэг отошел от нас, сел на пол, я видела его силуэт. Он взял сигарету, закурил и стал говорить. Он говорил разные вещи. Я не хотела их слышать – знаете, когда ты чего-то очень не хочешь, ты просто стираешь это в своем сознании. Но где-то далеко в подкорочке это у меня отложилось. Он сидел и говорил:
      – Детка, ты красивая. Ты кукла. Ты в жизни добьешься многого. Пойми же, что мы тебе только помогли. Прикинь, а если бы ты в кого-нибудь влюбилась? Ты бы с ним переспала, отдала бы ему свою девственность, а он бы тебя бросил. Тебе было бы обидно, верно? А щас что? Просто жизненная школа, и все. Так что ни о чем не думай. Все вышло классно, и ты сама классная…
      Слушая это, я лежала с сухими слезами на глазах и думала: я отомщу! Я растопчу этих ублюдков, я отомщу им за себя и за тех девчонок, которые были здесь и еще будут! И я знала, что отомщу – не сегодня, так завтра. Не завтра, так через месяц, через год, но моя месть настигнет их… Когда все закончилось, Грэг подошел ко мне, хотел поцеловать меня в губы. Но я отвернулась. Он удержал мой подбородок рукой, поцеловал меня и сказал:
      – Ну что, детка? Сама дойдешь, или отнести на ручках?
      Это было последним унижением, которое я испытала на том чердаке.

      Дорога домой показалась мне вечностью. Хотя на самом деле я была не очень далеко от дома. Но это же ночь, темень. Я шла по асфальту, а он теплый, от него теплом прямо веет. А во мне такое чувство, как будто он мокрый. Мокрый от моих слез. И вообще все мокрое. И вот я иду, и мне кажется, что дорога не кончается. Думаю, может быть, я потерялась? Может, я не там? Я шла и постоянно оборачивалась, мне казалось, что за мной кто-то идет. Я думала: Господи, только бы никого не встретить! Не дай Бог! Только бы дойти домой, только бы домой, в ванну! Дом для меня был тогда как спасение. Наконец я добралась до дома. Я знала, что меня никто не ждет, что мои родители в деревне. Я нашла в холодильнике водку, выпила два стакана. Этой водкой я заливала не свое горе, а физическую боль. У меня болело всё, все мышцы. Кстати, извиняюсь, я хотела одну вещь рассказать и забыла. Раньше я всегда думала, что половой акт длится – ну не знаю – минуту-две, не больше. Как в фильмах. Я же это все по фильмам себе представляла. И тут, когда я оказалась с этими парнями, я думала: ну, минутку перетерплю, и все, это быстро закончится. Но эти пацаны были очень здоровыми ребятами, здоровья у них было – хоть отбавляй, и эти минуты растянулись, они для меня превратились в огромные ступеньки в ад. Хотя все подробности той ночи я все равно никогда не вспомню. Потому что я изо дня в день и уже из года в год пытаюсь забыть их. Я считаю, что это как плохой сон. А сны всегда забываются, и все плохое проходит. Я вообще не знаю, как у меня не случилось какого-нибудь нервного срыва после той ночи. Они убили во мне ту Настю, которой я была раньше. Я перестала доверять людям. Мне было тяжело полюбить кого-то. Мне вообще было тяжело начинать все сначала. Это было мне не под силу. Как маленький ребенок, который сильно обжегся, я уже боялась протянуть кому-либо руку. Зачем? А вдруг мне будет больно?
      Но потом постепенно эта ночь забывалась, и я все равно живу… Моя лучшая подруга рассказывала мне, что когда она первый раз переспала с парнем, то на следующее утро она проснулась, заплакала, а он целовал ее, целовал слезы, которые текли у нее из глаз. И говорил, что она самая любимая. А на самом деле это у нее были слезы благодарности за то, что он с ней, что он подарил ей такую замечательную ночь. А я в мою первую взрослую ночь плакала от ужаса и просила: «Отпустите меня». С тех пор слезы ассоциируются у меня с чем-то низким, с тем, что тебя унижают, делают больно, плохо. После той ночи моя жизнь изменилась в корне. Ведь раньше я представляла себе эту ночь на какой-нибудь большой постели – с любимым человеком, вокруг свечи, цветы красивые. А тут – на чердаке, на матраце… И еще меня удивило то, что они, все трое парней, и особенно один из них, Грэг, были красивыми, сильными, хорошо одетыми. Всё при них. Да любая девчонка сама бы кинулась на такого парня и сказала: всё для тебя! И я не понимала: зачем они так? Зачем они меня – силой, ужасом? Ведь наверняка я не первая девчонка, ставшая их жертвой. Мне было ужасно, когда каждый из них делал это со мной, а другие смотрели. Ужасно! Я закрывала глаза, не хотела смотреть. А им, наверное, наоборот, хотелось именно так, хотелось каких-то приключений, острых эмоций и зрелищ… И вот я сидела дома одна и пила водку, чтобы заглушить боль и воспоминания о том чердаке. Но водка не брала меня. Я думала: за что мне это? Почему я, тринадцатилетняя девочка с такими мечтами, с веселыми надеждами, оказалась на том чердаке, с этими подонками? Ведь я" была уверена, что я в жизни добьюсь всего, чего хочу. А тут меня просто лицом в грязь! Ах, если бы можно было переиграть этот вечер! Я бы все изменила, все! Я бы никогда в жизни не допустила, чтобы так произошло. Когда они в меня входили, мне было так больно! Внутри все сжималось. И мерзко было, просто мерзко. Я помню, что они были с презервативами, что эти презервативы с каким-то банановым вкусом и запахом. И потому я до сих пор запах бананов не переношу, терпеть его не могу, у меня к бананам полное отвращение… А поскольку водка меня никак не брала, то я выпила коньяку и уснула.

      Утром… Знаете, когда просыпаются после огромной пьянки и не хотят вспоминать, что они вчера пили, а хотят встать так, как будто ничего не было, – вот и у меня наутро было такое чувство. Я умылась, подошла к зеркалу, попыталась как-то очнуться. Есть я не могла – какая еда? Да упаси Боже! Я посмотрела на себя в зеркало, и, конечно, все сразу всплыло в памяти. Неожиданно все возобновилось, меня охватила даже какая-то дрожь. Но я сказала:
      – Нет, Настенька, успокойся, давай все забудем. Все, прошло. Мы с тобой начнем все заново. А та, которая стояла в зеркале, она смотрела на меня, но ее глаза уже не светились тем солнечным блеском, с которым она шла вчера на дискотеку. Не было в них ни блеска, ни счастья, ни уверенности, что эта девочка, эта кукла всего и всегда добьется. Быстро эта спесь с меня сошла. К тому же я всегда зависела от чужого мнения. Главное – что обо мне подумают, что обо мне скажут. Я всегда ставила чужое мнение на первое место. И я боялась, что выйду сейчас на улицу, а весь город уже знает, что я шлюха. Потому что эти пацаны могли просто похвастаться тем, что произошло. Ведь у нас во дворе как? Даже если парень изнасилует девчонку, для него это подвиг, а про нее говорят, что она шалава и уличная блядь. Грэг и его пацаны могли теперь про меня что угодно сказать. Могли сказать, что я сама с ними пошла, могли сказать, что я' чуть ли не сама им отдалась. Для меня это было бы клеймом. Правда, слава Богу, они никому ничего не сказали. Они сами, наверное, боялись, что я подам заяви. А я, конечно, не сделала этого, ведь тогда все раскрутилось бы, все бы об этом узнали, а мне это было совершенно не нужно. Во мне зрела другая месть, я знала, что когда-нибудь я до них доберусь. И вот, выйдя на улицу, я решила вздохнуть полной грудью. Вдохнуть в себя огромный глоток чистого воздуха. И – не смогла. Не смогла даже нормально дышать этим чистым утренним воздухом – у меня как будто огромный ком со вчерашнего вечера внутри остался. Я поняла, что надо что-то делать. И пошла не в школу, а в какую-то забегаловку. Посидела, выпила пива. Самым тяжелым было то, что со всеми этими мыслями, чувствами и памятью о вчерашнем я была наедине. Они у меня были постоянно в голове. Конечно, я пыталась их прогнать. Я думала: сейчас все пройдет, забудется, все будет хорошо. Но нет, ничего не забывалось…
      И все– таки я старалась, насильно заставляла себя все забыть. Поэтому, наверное, я сейчас жива. Мои знакомые девочки, подружки, которые через это тоже прошли, они пытались резать себе вены, покончить жизнь самоубийством. Я тоже пыталась резать себе вены, и у меня до сих пор шрам остался на руке от этого. Но резала я себе вены по другому случаю, и эта история еще впереди. А тогда я не пыталась ни вены резать, ни прыгнуть с десятого этажа, ни еще что-то сделать с собой. Я понимала, что это не выход. Днем приехали мои родители. Говорят, что родители всегда замечают, когда ребенку плохо или что-то с ним не так. Я тоже считаю, что как бы мы ни притворялись, родители должны заметить, что что-то случилось. И когда мои родители приехали, мама, конечно, сказала: Настя, как дела? Я говорю: Мам, все замечательно. Она говорит: Точно? Я говорю: Да, все прекрасно. Мама поцеловала меня, папочка обнял -все как обычно. Вечером, когда они садились ужинать, я говорю: нет, я не хочу. И ушла к себе в комнату. Долго сидела, думала. Представляла такую картину – вот я захожу к ним туда и говорю: мам, пап, вот так и так случилось.
      Но мне почему-то казалось: они меня возненавидят. Они скажут: какая ты грязная, опущенная, как ты могла до такого докатиться?! Скажут, что я им не дочь… А больше всего я боялась того, как это отзовется на папе. И не потому, что мне было бы стыдно перед ним, а потому, что он живет ради меня. Он часто мне говорит, что его жизнь заключается во мне, что если бы не было меня, то его бы тоже не было. Мне, он говорит, не нужна была бы эта жизнь, если бы у меня не было такой дочки, как ты. Когда я слышу эти слова, у меня все сжимается внутри и сердечко начинает колотиться с такой силой!… Мой отец, я уверена, до сих пор не знает, что я живу половой жизнью. Сто процентов, что он не знает. Мама догадывается, но она всегда говорит: есть, говорит, много вещей, которые мне? не нужно знать. Возможно, она права. Но она не знает, с какого возраста я живу такой жизнью и с какими проблемами мне приходилось сталкиваться. Хотя я еще ребенок даже сегодня, в моем возрасте. А проблемы у меня были совершенно не детские еще тогда, три года назад. Правда, потом, когда мы с мамой разговаривали на эти темы, я сказала:
      – Мам, а если бы со мной так случилось? Мама говорит:
      – Мы бы тебя пожалели, поняли бы, помогли бы тебе все забыть, всегда были бы рядом. Но хотя она так говорила, я почему-то уверена, что это неправда. Если бы я рассказала про тот чердак родителям, это обязательно узнали бы все наши родственники – у нас так положено. Например, когда мой двоюродный брат не поступил в институт, то про него говорили, что он дурак, каких свет не видывал. Хотя он очень одаренный ребенок. И меня бы тоже затравили мои собственные родственники, они бы испытывали ко мне отвращение, жалость и постоянно напоминали бы мне о моей беде. «Ой, Настенька, ты идешь гулять? Смотри, поздно не возвращайся, а то мало ли что!» А я бы этого не выдержала. Так что я считаю: я правильно сделала, что никому ничего не рассказала, а сама все пережила.

      Но рано или поздно надо было идти в школу. Господи, как я туда не хотела! Это одному Богу известно, как я не хотела идти тогда в школу! Но я же отличница, я же никогда школу не прогуливала. А теперь боюсь идти – вдруг там уже всё знают, вдруг эти пацаны похвастались кому-то своими подвигами? Я пошла в поликлинику и сказала врачу, что у меня по ночам температура, дайте мне справку. Мне дают справку на два дня. Два дня я сижу дома и понимаю, что это какой-то дурдом, я так с ума сойду. Медленно, но верно буду на тот свет отправляться. Потому что меня всякие мысли дурацкие угнетали, я думала: а как же мой будущий муж? Он спросит: а много у тебя было парней до меня? И если это муж, любимый, я же не смогу ему врать, я скажу: трое и одновременно. Ну как он будет ко мне относиться? Будет он со мной жить? В общем, не досидев эти два дня, я иду в школу. А там такое чувство, как будто на меня все смотрят. И все всё знают, все в курсе. Конечно, сейчас я понимаю, что это я тогда сама себе напридумывала. На самом деле – и спасибо, конечно, Господу за это – никто ничего не знал. Но тогда у меня было такое ощущение, что моя жизнь просто выставлена всем напоказ. Как в театре – подходите и смотрите. Однако, постепенно успокоившись, я решила заняться учебой конкретно. Я съездила на несколько олимпиад, даже заняла как-то первое место. То есть все мои мысли ушли в учебу, и ни с какими ребятами я, конечно, не хотела встречаться. Хотя многие обращали на меня внимание, клеились, но у меня был какой-то бзик – я их на дух не переносила. И еще, я помню, у меня было какое-то чувство вины, как будто я сама себя обманула, а точнее, обманула того ребенка-девочку, которая жила во мне, писала стихи и которой я всякие сказки придумывала про мальчиков-принцев. Было обидно, конечно. Но это тоже прошло. И потом, когда мы с девчонками пошли на медосмотр, мне сказали: девочка, ты слишком рано начала вести половую жизнь. Я знала, что мне что-то вроде этого скажут, но это уже прозвучало не как приговор, а просто как будто они констатировали факт. Я выслушала и сказала: «Хорошо, учту…»

      Закончив учебный год, я поехала отдыхать в деревню к дедушке. Родители мне никогда ни в чем не отказывали, я могла себе все позволить, и я уже не стала строить воздушных замков, думать о сказочном принце на белом коне. Нет, ничего этого уже не было. Я повзрослела, я резко стала взрослой… Впрочем, извините! Сначала я должна рассказать вам про свою деревню. Деревня наша выглядит очень, я считаю, приличной. Сейчас там строится много новых домов, постоянно приезжают какие-то люди, но мне нравится, что там все-таки мало москвичей и я очень сильно выделяюсь из деревенского общества. Во всяком случае, пацаны меня там ценят, любят, уважают, прислушиваются ко мне и считаются с моим мнением. К тому же там люди совсем не такие, как в Москве. Они очень добрые. Например, если ты что-то спросил у человека, он тебе всегда вежливо ответит. Он никогда тебя не пошлет. А в Москве, даже если ты будешь очень аккуратно идти, тебя все толкнут, пихнут и еще скажут: «А хера тут встал?!» А там – нет. Или, например, идут там соседи друг к другу. Так они обязательно несут с собой что-нибудь вкусное, угощают друг друга. И хотя у них очень маленькая зарплата или пенсия, они все равно добрые, в них больше человечности, чем в нас. Мы, я считаю, настолько зажрались, настолько сыты этой всей цивилизацией, что уже всю человечность почти потеряли. А у них такого нет. Ну вот. Как только я приехала в деревню, мама с папой оставили меня на месяц с дедушкой. У нас там дом, сад и еще беседка – летний домик. В этом домике могут и гости ночевать, а дедушка летом всегда там спит. А большой дом полностью в моем распоряжении. Я вставала в восемь утра, шла на речку купаться, потом приходила домой, ела и уходила гулять на весь день. Возвращалась только в три-четыре утра. За деревней у нас есть старая заброшенная церковь. Ее называют «Куски» – уж не знаю почему. Может, потому, что коммунисты когда-то разнесли ее на куски. Но все-таки здание осталось, и мы, наша деревенская компания, в этой церкви торчали днем и ночью. Хотя вся церковь замурована – ни окон, ни дверей. Чтобы в нее пробраться, надо обойти небольшую рощицу и уже потом, на корточках, пролезать через небольшой лаз, который партизаны сделали во время войны. Но и этот лаз пацаны замаскировали, чтобы никто его не увидел. А внутри церкви были старые диваны и кровати, которые ребята туда притащили. И там мы проводили все свое свободное время – валялись, рассказывали анекдоты, а по вечерам пацаны обязательно пили. Иногда и я с ними пила, иногда – нет. Потому что все-таки какой бы я ни была, а всегда знала меру. Особенно в выпивке. Там, кстати, знаете что пьют? Там самогонку мешают с димедролом. В деревнях это вообще популярно. На литр воды четвертую часть спирта и штучек шесть таблеточек димедрола. Это и дешево, и результат отменный. Пьется такая самогонка очень легко, как вода, только чуть-чуть привкус водочки. Зато потом просто срубает напрочь. Но хотя я пила эту гадость, я не давала своим эмоциям быть впереди разума, я все понимала отчетливо. Вот, например, мы лежим на диване, и уже алкоголь настолько дает по мозгам, что начинаем целоваться, обниматься, и уже, знаете, как-то не важно, кто там с кем. А я – нет. У меня была голова на плечах. Мне нужно было, чтобы у меня был постоянный парень, чтобы он говорил: вот моя девушка, она самая лучшая! А таких ребят там не было. Там пацаны просто на один вечер пользовались девчонкой, и я ни с кем из них не стала спать. Но вот среди лета к нам с дедушкой приезжает один папин знакомый, дядя Степан, со своим сыном Артемом. Сыну восемнадцать лет, он собирается в армию. Но до призыва еще есть время, и они приехали к нам на рыбалку – дядя Степан был заядлым рыболовом, а у нас дом прямо у реки. Дядя Степан говорит: Я у вас переночую, а спозаранку на рыбалку. Дедушка отвечает: Конечно-конечно. А мы с Артемом сидим на лавочке, и тут приходят все мои деревенские друзья-пацаны. Он видит, что я общаюсь с какой-то уличной шпаной, видит, как мне весело, здорово, и думает, что я еще ребенок. А я уже под вечер, – когда мои ребята разошлись, решаю: надо мне очаровывать этого мальчика. Он, прямо сказать, не особой красоты, блондин, но у меня все равно возникло к нему какое-то желание. Я еще не понимала тогда, что это за желание, я думала, что хочу морочить голову всем пацанам, подчинять их себе и, может быть, как-то отыграться на них за прошлое. Я говорю: – Пойдем, я тебе покажу сад. Мы пошли в сад. Сначала я ему показала наши огромные яблони, потом мы покачались в гамаке, зашли в баню. А в бане у нас, как положено, сначала предбанник, а потом парная. Мы заходим туда. И я, разговаривая, встала на порожек. А Артем – парень высокий, и оказалось, что мои губы как раз напротив его губ. Я начинаю его целовать. Сама. А он, честно говоря, не особо сопротивлялся, хотя и не ожидал, конечно. Думал, что я еще маленькая и глупенькая. Мы с ним идем, садимся в их машину и сидим там до двух ночи, целуемся. Дедушка и дядя Степан уже давно спали в беседке, потому что рано утром дядя Степан собирался на рыбалку. Я говорю:
      – Тема, я пошла в свою комнату, а ты давай через сад перебирайся ко мне, я окно открою. Он через окно забрался в мою комнату, мы разделись, легли в постель, и он стал опять меня целовать, обнимать, ласкать. Настолько был нежным, мягким, и тем более окна открыты, теплый такой ветер, луна за окном, сияние такое волшебное, и тут еще – представляете – соловушка запел! У меня от этого настроение совершенно прекрасное, изумительное. Но я была умным ребенком, я говорю:
      – Только с презервативом!
      Он говорит:
      – Что ты, Настенька! Я же ехал в гости, я не рас считывал, что будут такие обстоятельства. А я говорю: нет, и все. И сделала ему минет. Да, это была потрясающая ночь! Мы провели ее всю вместе. Хм, я отдала ему всю свою нежность! Вообще, какой бы у меня парень ни был, я всегда делаю так, чтобы он чувствовал себя единственным и неповторимым. Представляете, мы с ним лежим в постели, а это же лето, тепло, тишина, окно открыто, и мы слышим, как поет соловушка – так красиво, нежно. Это было просто замечательно! Артем говорит:
      – Настенька, я тебя люблю! Знаешь, я никогда не мечтал о такой красивой и шикарной женщине! Но я же тебе не нужен, ты меня бросишь. А мне смешно. Да я же еще ребенок, по сути дела. Ну и что, если я начну спать с парнями? Это еще ничего не значит! Я лежу и думаю: Боже, неужели он меня и правда любит? Наутро мы с ним проснулись в одной постели. Дядя Степа уже был на рыбалке. А мы с Артемом пошли на речку. Я говорю:
      – Давай купаться. Мы зашли в воду, и тут началось вообще нечто! Я же раньше никогда не занималась любовью в воде. Но там у нас берег такой: сначала пляж, песочек, а потом, если пройти шагов десять, уже глубоко. И вот мы там, где песочек, где вода по колено, легли в воде. Я на Теме верхом. Это было потрясающе. Я никогда в жизни не думала, что бывает так здорово. Тема сказал, что я похожа на русалку. А я, будучи сверху, подумала, что я похожа не на русалку, а на ведьмочку… Потом мы вернулись домой, Артему и его папе надо было уже уезжать, Артем говорит:
      – Можно, я буду тебе звонить? Я говорю: конечно. Но я не хотела этого. Пусть мне понравилось, как мы с ним эту ночь провели, но я не хотела повтора, не хотела никаких обязательств перед ним. Хотя и поняла, что он меня полюбил. Это читалось в его глазах, жестах, во всем. Но я не стала ждать их отъезда, взяла свою куртку и ушла. А когда я вернулась уже ночью, дедушка мне говорит, что они задержались намного дольше, чем должны были. Они ждали меня. Артем на листке написал, что целует меня, любит и чтобы я в Москве ему позвонила. Но я так и не позвонила. Вот такое в то лето было у меня маленькое начало больших приключений.

      Погуляв вволю, я вернулась в Москву. А что Москва? Осень, восьмой класс. Знаете, как в песне: «До седьмого класса ты любви не знала, а к восьмому классу от любви устала». Это было про меня. Я так устала от этих летних гулянок и пьянок, что приехала в Москву и вздохнула полной грудью. Решила: так, надо остепениться и найти взрослого красивого парня, чтобы я могла на него положиться. И я не заставила себя долго ждать – 25 сентября я знакомлюсь с одним парнем, точнее, это он со мной знакомится. Ему двадцать один год. А мне четырнадцать. Он на семь лет старше меня. Вот как мы с ним познакомились. Я просто шла по магазину, а он подошел ко мне, улыбается и говорит: Девушка, я вас где-то видел? Я говорю: Может быть… Он:
      – Конечно! Я не мог такую красивую девушку не заметить. Давай прогуляемся.
      И мы пошли прогуляться. Гуляем, и я вижу, что что-то не то, какие-то у него глаза мутные. Все-таки у нормальных людей есть блеск в глазах. Пусть они сероватые, голубоватые, зеленые, но с блеском. А у него они как в пелене. Но я еще не понимала, что к чему. Только потом, позже, я поняла, что он наркоман, и испугалась – а что, если он скажет: «Давай попробуй» – и я подсяду на это дело? А этот Дима очень любил смотреть стриптиз. Но у него дома были сестра с мужем и маленьким ребенком и мама с папой. Поэтому наши встречи происходили в довольно трудной обстановке. Чтобы всех их дома не было – это было очень трудно сделать. Но вот наконец мы с ним остаемся одни, и он говорит:
      – Мне не столько с тобой спать хочется, как я хочу, чтобы ты станцевала стриптиз. – Я говорю:
      – Неужели ты не можешь купить кассету и посмотреть, я не знаю, порнуху? – А он:
      – Нет, я хочу посмотреть вживую. Я ему танцевала стриптиз, он радовался этому, как ребенок новой игрушке, и говорил:
      – Понимаешь, у меня такое ощущение, что лучше этого уже ничего быть не может! – Я решила, что Дима все-таки не для меня. Тут еще и его родители узнали, что мне четырнадцать лет, они ему заявили:
      – Дима, мало того, что ты наркоман, так ты еще и за девчонку хочешь отсидеть в тюрьме!
      В принципе они были правы. Он мне не был нужен, зато я ему была нужна. Я была ему нужна в полном смысле этого слова, потому что пока Дима был со мной, он пытался бросить колоться, не употреблять наркотики. У него была достаточно большая сила воли, и скорее всего он добился бы этой цели, но к тому времени он мне уже надоел. Я подумала: зачем мне нянчиться с этим Димой? Нет, хватит, надо сделать так, чтобы у меня было несколько ребят – с этим можно сходить в кино, с этим гулять, с этим проводить время еще как-то. Мне нужно было, чтобы меня боготворили, чтобы мне постоянно говорили, какая я замечательная и хорошая.