– Заткнись, падла! Сам такой… – крикнули ему из толпы.
– Правда глаза режет? – весело отвечал пьяный. – Джека Лондона на вас нет! Он бы вас всех описал, строителей коммунизма, мудозвонов тундровых!
– Я тебе сейчас сам уши отрежу! – ринулся к нему кто-то.
– Бичи! – весело крикнул пьяный. – А я что? Я не отказуюсь! Я тоже тут наб…л! Я тут тоже нашкодил! Но пусть в меня камень бросит тот, кто без греха! А? Нету таких? Но я, тля, откуплюсь счас от тундровых духов! Я откуплюсь! – Он не то свалился, не то спрыгнул с урны, нырнул сквозь толпу на привокзальную площадь, достал из-за пазухи толстенную пачку заработанных, наверно, за год денег и стал швырять их тундровому ветру: – Все! Все отдаю! Держи, тундра! Ну, кто еще смелый отдать тундре награбленное, тля!..
Тут его, конечно, арестовали, но и в милиции он выворачивал свои карманы, швырял на пол последнюю мелочь и юродствовал:
– А в чем дело? Я их тут зарабатывал – я их тут выбросил! Имею право! Мне мои яички дороже! Прошу занести в протокол: бурильщик Трофимов свои яйца у ненецких духов выкупил!..
Наутро ни одна русская семья не пустила детей в школу, и большинство русского населения города не вышло на работу. Примерно то же самое происходило в 1960-х годах в Москве, когда милиция две недели не могла поймать убийцу-садиста Ионесяна, который каждый день убивал по ребенку…
Шатунов, чтобы пресечь распространение этого безумия по краю, приказал отрезать Салехард и Лабытнанги от связи с внешним миром: остановить отправку почты, не давать частных телефонных звонков в другие города, закрыть аэропорт для вылета частных лиц и отменить отправление поездов.
Он назвал эту акцию «психический карантин».
15
Но в Оперативном штабе никто, конечно, не верил ни в каких «духов тундры» и прочую чертовщину.
На крутом берегу реки Полуй, притока Оби, в новеньком коттеджном поселке местного начальства, который жители Салехарда прозвали «Лауреатником», поскольку почти все местное начальство уже было лауреатами государственных и прочих премий за открытие и разработку газовых месторождений, находился коттедж Розанова. Он был оцеплен милицией, а двор освещен фарами автомашин и установленными в окнах прожекторами. При этом свете во дворе уже третий час мучились майор Оруджев и местный, салехардский, проводник служебно-разыскных собак – сержант Теличкин. Оруджев доставал из целлофанового пакета найденную на месте убийства Розанова рукавицу Залоева, давал обнюхать ее собаке, а затем делал рукой широкий круг и говорил негромко:
– Искать, Титан. След.
Титан – серый поджарый кобель-медалист – и без команды знал свое дело. Низко наклонив морду к снегу, он шел кругами по двору, все сужая их и сужая, и наконец возвращался туда, где несколько часов назад патрульные милиционеры нашли эту рукавицу, – на место убийства Розанова.
Тут Титан садился и зевал, всем своим видом показывая, что поиск окончен.
То же самое происходило и с другими собаками. Мы сгрудились в дверях и окнах коттеджа, наблюдая за безрезультатными попытками Оруджева и сержанта Теличкина найти хоть какие-нибудь залоевские следы. Нужно сказать, что и у нас, следователей, не было никаких результатов. Худя Вэнокан и его коллега из Салехардского угро, эксперт-криминалист Ковров, буквально на четвереньках облазили весь коттедж Розанова и стоящую во дворе финскую баню, потом доложили Шатунову:
– Все. Можете войти в коттедж. Нет никаких отпечатков пальцев или следов, кроме следов самого Розанова и его шофера.
Шатунов смотрел на них такими злобными глазами, что криминалист пояснил, или, скорее, добавил в свое оправдание:
– В коттедже месяц никто не жил. Все покрыто пылью. Поэтому следы и отпечатки пальцев видны сразу. Розановские следы есть на кухне, на холодильнике, на бутылке коньяка, на вешалке, на кранах батарей парового отопления. А отпечатки пальцев его шофера – на двух розановских чемоданах. Вот и все.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.