Сочи, 22 января, 6 часов 15 минут утра
Совершенно секретно
Срочно
Военной спецсвязью
Следователю по особо важным делам Шамраеву Игорю Иосифовичу
Гостиница «Жемчужная» номер 605 город Сочи Краснодарского края
ГЕНЕРАЛЬНЫМ ПРОКУРОРОМ СССР ТЕБЕ ПОРУЧЕНО РАССЛЕДОВАНИЕ ПРИЧИН СМЕРТИ ПЕРВОГО ЗАМЕСТИТЕЛЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КГБ ГЕНЕРАЛА АРМИИ СЕРГЕЯ МИГУНА ТЧК СРОЧНО ВЫЛЕТАЙ ЗПТ ДЕВОЧКАМИ ДОГУЛЯЕШЬ ПОСЛЕ ТЧК НАЧАЛЬНИК СЛЕДСТВЕННОЙ ЧАСТИ ПРОКУРАТУРЫ СССР ГЕРМАН КАРАКОЗ
Москва
22 января 1982 года
Спросонок я трижды перечитал эту телеграмму. Сука этот Каракоз, вот и все. Военной спецсвязью послать мне телеграмму с упоминанием о девочках мог только такой прохвост, как Герман. В течение получаса телеграмма прошла через Генеральный штаб Советской Армии, через командующего Северо-Кавказским военным округом генерала Асанова и примчалась ко мне с его адъютантом майором Аверьяновым и двумя офицерами с капитанскими погонами на шинелях.
Несмотря на сургучные печати, облепившие телеграмму, и гриф – «совершенно секретно», вся эта военная свора, конечно же, знает ее текст. Поэтому сейчас, в моем номере, они, ухмыляясь, поглядывают на храпящего на диванчике Светлова и на молоденькую циркачку Ниночку, свернувшуюся калачиком под простыней на моей постели. Хорошо выглядят в их глазах следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР Игорь Шамраев и начальник 3-го отдела Московского уголовного розыска Марат Светлов! Восемнадцатилетняя воздушная гимнастка Нина («бэби-вумен», как назвал ее Светлов, когда вчера на рассвете ввалился в мой номер) под простыней выглядит вообще девочкой, на столе пустые бутылки из-под коньяка… Надо побыстрее выставить их из номера, чтобы не ухмылялись так нагло. Я прокашливаюсь:
– Вот что, ребята. Вы бы посидели в вестибюле, я сейчас спущусь.
– Товарищ Шамраев, – говорит майор Аверьянов. – Командующий приказал срочно доставить вас в Адлер. Там вас ждет самолет. Но дорога ужасная – пробиться можно только на военном вездеходе. Поэтому у вас есть минут пятнадцать на сборы. Вам нужно сдать номер и…
– Я сам знаю, что мне нужно, – обрываю я майора. Еще не хватало, чтобы он меня учил, как выпроводить девочку из номера.
Действительно, два дня назад Сочи накрыло такими морозами и снегопадом, что город оказался парализован, общественный транспорт не ходит, школы закрыты, и счастливые подростки устраивают на пустых мостовых веселые снежные баталии. Но для гусеничного армейского вездехода сочинский снег, конечно, не проблема, армия у нас подкована на все случаи жизни.
– Идите и ждите меня внизу, – говорю я, закрываю за ними дверь и иду в ванную.
В руке все еще держу эту чертову телеграмму. Крошки сургуча, обломившегося с нее, каким-то дьявольским образом попали в тапочку и больно колют ногу. Сбрасываю тапочку, босиком возвращаюсь в комнату, пытаюсь разбудить храпящего Светлова и сую ему в руку телеграмму – пусть почитает, пока я буду мыться. Но Светлов не просыпается, мычит что-то матерное, переворачивается на другой бок, лицом к стене, и спит дальше. Еще бы! Он уснул 3 часа назад, а до этого ровно сутки занимался арестами сочинских главарей подпольного бизнеса, для того и прилетел прошлой ночью в Сочи. Приходится открыть жалюзи и распахнуть оконные створки. Теперь они у меня живо проснутся – «бэби-вумен» и Светлов. Японский бог! Какая за окном красотища! Пальмы в снегу, пляж – знаменитый на все побережье пляж гостиницы «Жемчужная» с привезенным из Анапы песком – тоже под тонким слоем снега, а волны Черного моря зябко накатывают на берег и слизывают снег с прибрежного припая.
Гостиницу «Жемчужная» построили лет семь назад исключительно для иностранцев, оборудовали по последнему слову курортной архитектуры, но рухнул детант, резко снизилось количество иностранных туристов, и почти импортный комфорт стал – слава Богу! – доступен нашему брату. Не всем, конечно. Летом достать номер в этой гостинице могут только партийные начальники высокого ранга, либо крупные махинаторы левой экономики. Я не принадлежу ни к тем, ни к другим, поэтому скромно забронировал себе номер зимой и уже 10 января отогревался здесь от московских морозов. 13 января, на старый Новый год, тут была такая теплынь, что расцвели олеандры, и в зеленой самшитовой роще удалое краснодарское начальство баловало шашлыками из молодой баранины и экспортными речными раками своих «высоких» гостей – подпольных дельцов из Закавказья. Налицо была очередная темная сделка, но хоть я и следователь Прокуратуры СССР, на кой они мне нужны, когда я на отдыхе? Всех не разоблачишь, вместо одних, которые идут под суд, тут же всплывают другие – пошли они все на фиг! У меня свой номер в «Жемчужной», балкон с видом на море и девочка Нина – 18-летняя циркачка из соседнего дома отдыха ВТО! Но сразу после старого Нового года все стало здесь круто меняться. Сначала поползли слухи, что в Москве идет операция «Каскад» – то есть повальные аресты главарей левой экономики (и тут же опустели сочинские рестораны). Потом весь город накрыло снежным бураном (опустели пляжи). А вчера, в четыре утра, ввалился в мой номер Марат Светлов, выпил с дороги стакан коньяка и сказал, что прибыл с оперативной милицейской бригадой брать заправил сочинской курортной мафии. Заодно, как сорока на хвосте, он привез глухую милицейскую сплетню о самоубийстве шурина Брежнева – первого заместителя Председателя КГБ генерала Сергея Мигуна: якобы, секретарь ЦК Михаил Суслов уличил Мигуна в связях с левым бизнесом и потому Мигун застрелился.
Но я в эту сплетню не поверил (чтобы в нашем правительстве кто-то застрелился?! Да еще – Мигун, хозяин КГБ!), и только теперь эта телеграмма с двумя красными полосами – знаком особой воинской секретности – наводила на размышления.
Почему Генеральный прокурор засадил в это дело меня, а не других следователей – «важняков», которые у него там под рукой, – Бакланова, Рыжова, Хмельницкого? Почему телеграмма послана не по почте и даже не по кремлевской телефонной связи, а по армейской линии? Почему спешка – военный эскорт, армейский вездеход и специальный самолет в адлерском аэропорту, словно я чуть ли не член Политбюро? И почему в газетах до сих пор нет сообщения о смерти Мигуна? Черт побери, в руках у Аверьянова была свежая «Правда», а я выпроводил его из номера и не попросил газету… А самое главное – не дай Бог, чтобы сплетня, привезенная Светловым, оказалась правдой! Что ж мне – Суслова, что ли, допрашивать? Обвинять его в доведении Мигуна до самоубийства? Нет, если бы это было самоубийство, да еще при участии самого Секретаря ЦК Суслова, то в эти тайны мадридского двора вряд ли станут посвящать такую пешку, как я. Тут что-то другое, не связанное с Сусловым, слава Богу. Но что?
Ниночка заворочалась в постели, поджала от холода ноги и попросила жалобно:
– Игорь, укрой меня, мне холодно.
Я проклял и свою службу, и этого Каракоза – из-за какого-то Мигуна бросай такой номер и такую девочку!
В это время Марат перестал храпеть и произнес со своего дивана:
– Ты что, спятил? Закрой окно!
Тут он открыл глаза, увидел у себя в руке телеграмму с двумя красными полосами, сонно взглянул на нее, но тут же рывком сел и присвистнул:
– Вот это да!…
За что я люблю Светлова – за быструю сметку. Мне понадобилось минут восемь времени и литров двадцать йодистого морского воздуха, чтобы понять, в какую заваруху меня бросает, а он в секунду все схватил. И это – после того, как до трех ночи он вынимал из постелей директоров сочинского курортторга, начальников крайпотребсоюза и самого начальника сочинского ОБХСС майора милиции Морозова. Затем, опасаясь встречных акций сочинской мафии, он прикатил не в свою гостиницу, где его могли поджидать родственники арестованных с ножами или стотысячными взятками, а ко мне в номер, и рухнул на диван. И теперь, после трех часов сна, ему понадобился лишь миг, чтобы все схватить и сказать:
– Я же говорил: паленым пахнет на Красной площади!
В этот момент раздался настойчивый стук в дверь. Я приоткрыл ее.
– Игорь Иосифович, – сказал майор Аверьянов. – Там это… там самолет ждет…
– Я знаю, – резко ответил я. – Принесите мне сегодняшнюю «Правду».
С адъютантами нужно вести себя, как с адъютантами. Через полторы минуты он снова постучал и – теперь уже не заглядывая в номер – протянул открывшему дверь Светлову свежую «Правду». А я даже не выглянул из ванной – подождут. Я принял холодный душ и тщательно брился, а Светлов стоял в дверях ванной и читал:
«Советское государство понесло тяжелую утрату. 19 января 1982 года на 65-м году жизни после тяжелой продолжительной болезни скончался советский государственный деятель, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического труда, первый заместитель Председателя КГБ СССР генерал армии Сергей Кузьмич Мигун. Более четырех десятилетий жизнь и деятельность С.К. Мигуна была связана с работой по обеспечению государственной безопасности нашей Родины. Свою трудовую деятельность он начал в 1937 году учителем, затем директором средней школы в Одесской области. В 1939 году был направлен партией на работу в органы безопасности, и с тех пор вся жизнь Сергея Кузьмича была связана с нелегким чекистским трудом. В годы Великой Отечественной войны он находился на оперативной работе на Юго-Западном, Южном, Северо-Кавказском, Сталинградском, Донском и Западном фронтах. Принимал активное участие в партизанском движении. После войны работал на руководящих постах в органах безопасности Молдавской ССР, Таджикской ССР, Азербайджанской ССР. С 1967 года С.К. Мигун – заместитель, а затем – первый заместитель Председателя КГБ СССР. Светлая память о Сергее Кузьмиче Мигуне, верном сыне партии, государственном деятеле, навсегда сохранится в сердцах советских чекистов, всех советских людей».
– Подписи: Андропов, Устинов, Черненко, Алиев, Бугаев, Щелоков, ну и так далее по ранжиру генеральных чинов в КГБ… – заключил Светлов.
Мне стало не по себе: ни Брежнев, ни Суслов некролог не подписали. В их сердцах, надо понимать, не осталось светлой памяти о Сергее Кузьмиче, верном сыне партии и государственном деятеле. И, значит, никакая тут не «продолжительная и тяжелая болезнь» – человека не наказывают посмертно за то, что он был болен. Кроме того, я что-то не помню, чтобы Мигун отсутствовал когда-нибудь в КГБ и болел, – здесь «Правда» явно врала. Тут или действительно самоубийство, или, скорее всего, инфаркт во время сексуального стресса, осложненного большой долей алкоголя, как было, скажем, с ровесником Мигуна, крупным советским режиссером Пыляевым. Оргия тут какая-нибудь с девочками в сауне, вот что. А это не любят у нас афишировать, зачем порочить членов правительства в глазах народа?!
– Понял? – спросил Светлов. – Шурин шурину некролог не подписал! Здорово Мигун Брежнева подвел, значит. Одно непонятно – почему они за тобой самолет послали? Что за спешка? Но мне этот самолет очень кстати. Захватишь меня и арестованных. Сейчас я позвоню архаровцам, чтобы выводили их из тюрьмы.
– Мальчики, что случилось? – заспанная и окоченевшая от холода Ниночка стояла в двери ванной в рубашке от моей пижамы и в тапочках на босу ногу. Рубашка была ей до колен и вполне заменяла халатик, а длинные рукава болтались полупустыми – ну подросток, а не любовница. – Я замерзла и очень писать хочу…
– Вот что, внучка! – решительно сказал ей Светлов. – Видишь эту телеграмму? Родина зовет Игоря на подвиг. Через десять минут мы с ним улетаем в Москву. Поцелуй его на прощанье, быстренько пописай и одевайся. Мы забросим тебя в твой дом отдыха, а сами поедем служить партии и правительству. Все ясно?
– Почему? – обиженно округлила свои голубенькие глазки Ниночка.
– Потому, что кончается на «у», – сказал ей Светлов.
– А я тоже хочу в Москву! – заявила Ниночка.
Светлов посмотрел на меня – как я буду выкручиваться из этой ситуации. Я, честно говоря, и сам не знал. Голубоглазое 18-летнее существо по имени Нина Макарычева, отдыхавшая в соседнем доме отдыха «Актер», появилась в моей жизни всего неделю назад, на сочинском пляже, через день доверчиво пришла в мой номер и осталась в нем, но одно дело крутить курортный роман с этой прелестной, доверчивой женщиной-подростком, «бэби-вумен» и «внучкой», как тут же окрестил ее Светлов, и совсем другое – везти в Москву этого цыпленка. Хоть я и живу холостяком, но по субботам и воскресеньям ко мне приходит мой 14-летний сын Антон, а тут эта Ниночка – да она ему в подружки годится, он уже и ростом выше нее…
– Нина, – сказал я как можно мягче, – у тебя же весь отпуск впереди. А тут через пару дней снова станет тепло, будешь загорать, купаться. А в Москве – что? Морозы, снег. Да я и занят буду по уши.
– И вам не стыдно? – вдруг спросила она совершенно по-взрослому. – Марат арестовал кучу жуликов и прячется от дружков в вашем номере. Хоть полковник милиции, а боится! А меня вы бросите тут одну? Сами уедете, а я останусь?
Теперь переглянулись мы с Маратом.
– К-хм, – сказал он. – Кажется, устами младенца глаголет нечто… – Живыми буравчиками глаз он рыскнул с меня на Ниночку и обратно и вдруг распорядился, как у себя в МУРе: – Лады, внучка. Ты права. Поедешь с нами! – и повернулся ко мне. – Старик, за удовольствие нужно платить, ничего не попишешь!
Это еще одно замечательное качество в Светлове – он никогда не упирается, если видит, что не прав. Мы провели вмеcте немало дел, особенно когда были помоложе и Светлов работал милицейским следователем в Краснопресненском районе Москвы, а я в том же районе был простым следователем райпрокуратуры. Порой Светлов выстраивал блестящие гипотезы разоблачения преступников или предлагал, как ему казалось, «железный» план их поимки, но стоило кому-либо обнаружить в его планах ошибку, и Светлов тут же без амбиций хоронил свою идею и предлагал новую. Я давно заметил, что такая реакция свойственна только очень талантливым и щедрым на выдумку людям, и Светлов был именно таким человеком. Даже кресло начальника отдела МУРа и полковничьи погоны, которые он получил два с половиной года назад за нашу последнюю совместную операцию, не испортили Светлова, не прибавили ему тупого бюрократического апломба…
И уже через пять минут, впечатывая гусеничные траки армейского вездехода в диковинный для Сочи снег, мы промчались сначала к сочинской тюрьме за «архаровцами» Светлова и арестованными, а затем – к дому отдыха «Актер» за вещичками Ниночки.
Тот же день, 6.35 – 9.05 утра
Дорогу от Сочи до Адлера я описывать не стану. В служебном рапорте, который Светлов представил своему МУРовскому начальству, было сказано скупо и точно:
«…Утром 22 января при содействии командования Северо-Кавказского военного округа арестованные были доставлены на военном бронетранспорте из Сочи в Адлер. В пути, в условиях полного оледенения горной дороги, особенно на участке Мацеста – Хоста – Кудеста, арестованные и сотрудники моей бригады самоотверженно и подчас с риском для жизни расчищали снежные заносы. Это позволило в кратчайший срок осуществить переброску арестованных из опасной для их содержания сочинской зоны в Адлер, к транспортному самолету, который также был получен благодаря помощи командующего Северо-Кавказским военным округом генерал-полковника Арсанова. Прошу от имени МВД СССР направить генералу Арсанову письмо с благодарностью за содействие, а при содержании арестованных в следственном изоляторе учесть их сотрудничество с моей оперативной группой…»
9.05 утра. Адлер
Аэровокзал в Адлере был забит пассажирами: люди уже три дня не могли вылететь с Черноморского побережья Кавказа из-за снегопадов и непогоды. Они спали на полу и подоконниках. Орали дети. Бесились от претензий осатаневших пассажиров служащие аэровокзала. В багажном отделении гнили ящики с «левыми» мандаринами и южными цветами, которые местные спекулянты спешили отвезти на север – в Москву, Ленинград и Мурманск, – чтобы за каждый мандарин и за каждую гвоздику сорвать там трояк. То есть – в этих ящиках практически гнили сейчас тысячи рублей, но из-за непогоды ни за какие взятки уже нельзя было вывезти товар к месту назначения. И отчаявшиеся спекулянты хмуро пили коньяк в ресторане аэровокзала – единственном в аэропорту месте, где за бутылку коньяка можно хоть пару часов посидеть на стуле…
А мы – бригада Светлова, арестованные и я с Ниночкой в сопровождении военного эскорта – спокойно прошли на второй этаж в пустую комнату для депутатов Верховного Совета, с удобными кожаными креслами, коврами, цветами и холодильником с нарзаном.
Сквозь оконные проемы было видно занесенное снегом летное поле. На единственной расчищенной армейскими бульдозерами взлетной полосе «ЯК-40» прогревал двигатели. Арестованные живо поняли, что их уже не выручат местные связи, что сейчас их погрузят в этот спецсамолет и увезут в Москву. И если раньше, на горной дороге, они трудились вовсе не из желания сотрудничать с милицией, а просто ради спасения жизни, поскольку на любом повороте висящей над морем дороги мы могли запросто свалиться в ледяные торосы неожиданно окоченевшего Черного моря, то здесь, в аэропорту, эти двенадцать богатырей левого бизнеса стали действительно заискивающе-услужливыми: первым подвалил к Светлову директор сочинского курортторга Ашот Симонян. (При его аресте Светлову понадобились весы – в различных тайниках сочинской дачи Симоняна муровцы нашли 36 килограммов золота в слитках.)
– Товарищ полковник, дарагой! – сказал он. – Разрешите еду взять на дорогу. Честный слово, кушать очень хочется.
Светлов разрешил. Симонян тут же снял телефонную трубку внутреннего коммутатора аэропорта, сказал телефонистке:
– Директора ресторана, срочно!… Рафик? Это Симонян. «ЯК-40» видишь за окном? Это меня везут, через несколько минут улетаю в Москву… Да… Не один, с очень важными людьми! ОЧЕНЬ важными, понимаешь? Девятнадцать человек и одна девушка. Очень важный девушка! Чтобы все было по классу «люкс», ты хорошо понял?
К телефону тут же подскочили остальные арестованные – позавидовали армянской смекалке Симоняна и теперь рвали у него из рук трубку. Второму она досталась начальнику сочинского городского ОБХСС майору милиции Морозову. Толстяк Морозов, распухший на многотысячных взятках, которые ежедневно сыпались на него со всех сторон богатого кубанского края, распорядился:
– Рафик, это майор Морозов. Свяжись с цитрусовым совхозом, скажи, чтобы пулей пять ящиков мандаринов привезли…
Я смотрел на этих деятелей. Не знаю, что ими двигало больше – желание подмазать нас со Светловым или эта последняя возможность насладиться своей властью. Еще вчера они были королями края и страны, зарабатывали бешеные деньги на подпольных махинациях, имели машины, дачи, яхты и девочек, и при этом на партийных конференциях по написанным помощниками бумажкам призывали трудящихся «не допускать разбазаривания государственных средств», «беречь народную копейку» и так далее… А теперь в одну ночь они стали подследственными, виновными в коррупции и крупных государственных хищениях, но как велика была в них эта привычка властвовать! – даже находясь под арестом, они чуть не дрались из-за этой телефонной трубки, чтобы в последний раз сказать партийно-королевским тоном: «Это Морозов говорит!»…
В эту минуту в сопровождении майора Аверьянова пришел начальник аэропорта.
– Метеосводка на маршруте плохая, всю дорогу снежные бури, поэтому я вызвал лучший экипаж, – сказал он. – Полетите или будете ждать прояснения трассы?
Я прикинул: если нет в газете сообщения о создании правительственной комиссии по захоронению, то, похоже, Мигуна похоронят быстренько и скромно, уж не сегодня ли? Черт подери, вместо того, чтобы наблюдать за светловскими арестованными и философствовать, нужно было давно позвонить в Москву и выяснить, когда похороны. Мне же труп надо осмотреть, галоша старая!
– Откуда я могу позвонить в Москву? – спросил я начальника аэропорта.
– Можно отсюда, – он отнял у арестованных телефонную трубку, щелкнул несколько раз по рычажку и сказал телефонистке:
– Валя, набери Москву. Какой номер, товарищ Шамраев?
Я назвал номер Союзной Прокуратуры, кабинет Каракоза, взял трубку и произнес сухо:
– Алло, Герман? Это Шамраев. Спасибо за веселую телеграмму. Я звоню из Адлера. Когда похороны?
– Сегодня, старик. В час тридцать вынос тела из клуба имени Дзержинского. Как там погода, в Адлере?
«Сука ты!» – чуть было не вырвалось у меня, но я сдержался, спросил холодно:
– А что – кроме меня некого было подсунуть в это дело?
– Старик, это не мы решали, честное слово, – довольно искренним тоном сказал Каракоз. – Тебя назначили.
– Кто?
– Не могу по телефону. Но… помнишь дело журналиста? Ты тогда крупно прославился…
Неужели Брежнев? Сам Брежнев хотел, чтоб мне поручили вести это дело? Значит, это не самоубийство, и Суслов тут ни при чем – к таким монархам партийной власти, как Суслов, следователя Шамраева никто бы не подпустил, и в первую очередь – Брежнев. Тут дело проще, аморалка какая-то у этого Мигуна, вот и все. Каракоз, конечно, подкалывал меня насчет «крупно прославился», но зато я все понял. Два с половиной года назад, за десять дней до венской встречи Брежнева с Картером, в Москве средь бела дня был похищен член брежневской пресс-группы молодой и талантливый журналист Вадим Белкин. Генеральный прокурор тогда поручил мне найти этого журналиста, и я (вмеcте со Светловым и другими помощниками) выяснил, что этого Белкина похитила мафия торговцев наркотиками, о которых Белкин собирался писать в своей газете. Мы, что называется, «сняли его с иглы» – эти бандиты кололи журналиста бешеными дозами аминазина. То было громкое дело. Брежнев, видимо, запомнил мою фамилию и теперь «лично назначил» меня выяснить причины смерти его родственника. «Становимся придворным следователем, товарищ Шамраев, – сказал я сам себе, – большую карьеру „могете“ сделать, невзирая на ваше полужидовское происхождение!…»
– Мы вылетаем срочно! – сказал я начальнику аэровокзала.
Было 9.37 утра, еще вполне можно было успеть осмотреть труп Мигуна.
11.45 утра
Того, что загрузил в самолет директор ресторана в адлерском аэропорту, хватило бы на целый «ТУ-144», а не на одну нашу компанию. Два ящика коньяка, ящик розового шампанского, ящик тончайшего «Твиши», гора «цыплят-табака», блюда с сациви и другой кавказской закуской, жареные куриные сердца и почки, зелень, виноград и – специально для «очень важной девушки» Ниночки – 5 коробок конфет и рахат-лукума.
Мы прекрасно позавтракали. Нина вымазалась в шоколаде, светловские архаровцы, понимая, что это их последняя «поляна», активно налегали на вино и коньяк. Светлов разрешил им пить и закусывать, а еще через полчаса, держа в руке бокал с шампанским, сказал краткую речь:
– Граждане арестованные! Хоть я и москвич, но хочу сказать кавказский тост. Я горжусь, что мне выпала честь арестовать таких талантливых людей, как вы. Нет, серьезно. Например, гражданин Симонян Ашот Геворкович. Вмеcте с председателем сочинского горисполкома и другими арестованными и еще не арестованными деятелями он открыл в Государственном банке липовый счет, на который они переводили доходы всех левых фабрик и подпольных цехов, и пользовались этим счетом, как своим собственным. Ваше здоровье, Ашот Геворкович! Тридцать шесть килограммов золота, которые вы скопили, – это большой подарок Родине! Или возьмем гражданина Бараташвили Нукзара Гогиевича. Шесть лет он снабжает все восточные рестораны Москвы молодой бараниной из Грузии и Азербайджана. Не один, конечно, небольшая мафия работает, но зато миллионные доходы имеют, больше, чем московский трест ресторанов и кафе. Ваше здоровье, Нукзар Гогиевич! Шесть миллионов рублей, полтора миллиона долларов и почти килограмм бриллиантов, которые мы у вас изъяли, – на эти деньги целый завод можно построить. Гамарджоба, дорогой! – Он окинул взглядом арестованных. – Друзья! Как вы знаете, в стране идет операция «Каскад», и я хочу вам по-дружески сказать, что облегчить вашу участь может только одно: чистосердечное признание и сознание того, что накопленные вами ценности помогут Родине!…
– Не только! – сказал Бараташвили. – А без моей баранины в московских ресторанах вообще бы не было свежего мяса.
Я внутренне расхохотался светловской уловке. Сейчас он начнет раскручивать их на так называемое чистосердечное признание. И хотя эти признания, да еще под парами коньяка, не могут быть официальными следственными документами, но зато потом, при допросах, когда арестованный начинает отказываться от своих показаний, крутить, выворачиваться, отмалчиваться или просто врать, ему легко сунуть под нос эти написанные им сгоряча признания и – все, он прижат к стенке…
Тут из пилотской кабины в салон самолета вышел командир корабля и сказал:
– Москва закрыта, снегопад. Есть окно над Жуковским. Садиться? Или полетать над Москвой – авось, откроют?
Я взглянул на часы. Было 11.45 утра. До выноса тела Мигуна из клуба имени Дзержинского оставалось чуть больше полутора часов. От Жуковского до Москвы на милицейско-оперативной машине можно добраться минут за сорок.
– Садимся в Жуковском, – сказал я и попросил Светлова: – Марат, свяжись по радио с Жуковским УГРО
, чтобы к трапу дали машину.
Москва, тот же день, 13 часов 15 минут
Клуб имени Дзержинского, принадлежащий КГБ СССР, был оцеплен войсками. Завтра в сообщении ТАСС будет сказано:
«22 января трудящиеся столицы, сотрудники органов государственной безопасности, воины Московского гарнизона проводили в последний путь государственного деятеля, члена ЦК КПСС, депутата Верховного Совета, Героя Социалистического труда, первого заместителя Председателя КГБ СССР генерала армии Сергея Кузьмича Мигуна».
Но никаких трудящихся на похоронах не было. Когда, воем сирены останавливая движение на всех перекрестках, мы промчались через центр Москвы и по Кузнецкому мосту вымахнули к Лубянке, даже наша милицейская машина была вынуждена остановиться: солдаты Московского гарнизона преградили нам путь:
– Пропуск!
Конечно, мое удостоверение следователя по особо важным делам с золотыми буквами на красной коже «Прокуратура Союза СССР» открыло мне дорогу к клубу имени Дзержинского, но сколько я ни уговаривал патрульного офицера пропустить со мной Ниночку – «это моя племянница, я за нее ручаюсь!» – армейский капитан был непреклонен: «Не положено». Пришлось отдать Ниночке ключи от своей квартиры и попросить шофера отвезти ее ко мне домой. Я вышел из машины и по пустому тротуару пешком пошел к клубу. Был небольшой морозец, градусов семь. Вяло, но как-то безостановочно падал снег. У клуба Дзержинского, где обычно происходят слеты и торжественные конференции отличников госбезопасности, стояло штук десять черных правительственных «Чаек» и «ЗИЛов» и еще с десяток гэбэшных «Волг» с радиоантеннами. Новый кордон, уже гэбэшный:
– Ваш пропуск…
Если с военными дело обстояло просто, показал им удостоверение Прокуратуры и прошел, то с гэбэшниками сложней. У Прокуратуры и КГБ издавна сложные отношения. Формально мы имеем право вмешиваться в любые их действия, но на деле – пойди попробуй! Гэбэшный полковник высокомерно сказал мне, что без спецпропуска он меня пропустить не может. Пришлось настаивать. А время шло – до выноса тела оставалось каких-нибудь шесть-семь минут. В эту минуту из массивных стеклянных дверей клуба вышел хмурый, в парадной генеральской форме заместитель Андропова – Владимир Пирожков.
– Что случилось? – спросил он начальника охраны.
Я представился, показал удостоверение:
– Мне поручено расследование обстоятельств смерти генерала Мигуна. Я должен осмотреть труп.
– Что-о? – лицо Пирожкова сморщилось в недовольно-недоверчивой гримасе, словно от важного государственного дела его отрывают по недоразумению или просто по глупости.
Я повторил, стараясь быть спокойным.
– Какое расследование?! – сказал он, стряхивая снежинки с новенького генеральского мундира. – Мы уже провели расследование, сами. Вы там что в Прокуратуре – газет не читаете? Сегодня было правительственное сообщение. Сергей Кузьмич умер после тяжелой болезни…
И он уже повернулся, чтобы уйти, но я взял его за рукав:
– Одну минуту…
– Руки! – кинулся ко мне начальник охраны и грубо отбросил мою руку от генеральского рукава – проявил бдительность.
Я усмехнулся и посмотрел Пирожкову в глаза:
– Владимир Петрович! Я – знаю – отчего – умер – Мигун, – я произнес эту ложь врастяжку, с нажимом на каждое слово, чтобы он понял, что я знаю кое-что сверх правительственного сообщения. – Мне поручено заняться этим делом. По процессуальному закону я обязан осмотреть труп до захоронения. Если вы не позволите, я задержу похороны.
Он посмотрел на меня с любопытством. Впервые в его серых глазах появилось что-то живое и толковое:
– Интересно, как вы это сделаете?
– Вам показать?
Теперь у нас была дуэль взглядов. Начальник охраны тупо переводил взгляд с меня на Пирожкова и обратно, готовый по первому его жесту сбить меня с ног увесистым кулаком. Краем зрения я видел его напряженную, наклонившуюся ко мне фигуру, и еще трех гэбэшников, стоявших рядом с ним и повернувших головы в нашу сторону.
