Эдуард Русаков
      ВИВАТ, РОССИЯ!
      - Мне на судьбу грех жаловаться,- начал свой рассказ губернатор. -И здоровьем бог не обидел, любого из вас на лопатки готов положить. И карьера, вроде, до сих пор складывалась удачно. Как-никак управляю громадной областью, на территории которой десять Франций могут уместитьсяКороче, все хорошо, одно плохо: жена мне досталась фригидная- Чего зубы скалите? Это вам не шуточки! Разве может быть у мужика хорошее самочувствие и высокая производительность труда, если баба его постоянно неудовлетворенная? Ты ее, вроде бы, ублажаешь каждую ночь и так, и этак - а она лежит под тобой как колода, извините за выражение, и хоть бы пикнула, хоть бы ойкнула. Ноль реакции. Будто с резиновой куклой- На Западе, говорят, в специальных магазинах такие резиновые куклы продаются, для извращенцев. Вот и баба моя - как кукла - только что не резиновая и разговаривает иногда- Но лучше б она молчала!
      Губернатор вздохнул, насупил седые брови, закурил сигарету, затянулся, выпустил огромный клуб дыма - заговорил снова:
      - А ведь во всем остальном неплохая баба, смышленая, из учительниц- Я ее взял давно, еще когда председателем колхоза работал. И ведь знаю - любит меня, ревнует даже, боится, что загуляю на стороне. Только некогда мне гулять, сами знаете. Это всякие журналисты, в рот им ствол, любят расписывать нашу жизнь: мол, только и делают аппаратчики, что по саунам да по охотничьим домикам пропадают, коньяком упиваются да икрой закусывают. А меня от икры тошнит, в сауне раза два всего был- Некогда! Домой возвращаюсь затемно, поужинаю, сяду у телевизора - глаза слипаются. Не жизнь, а каторга.
      Вот и прожил я с моей фригидной супругой тридцать лет и три года, как в сказке у Пушкина, детей нарожали, и внуки уже пошли, целая династия, извините за выражение, а в интимной жизни как было пусто, так и оставалось. Я уж надежду давно потерял- Но свершилось чудо! Тут мой бедный язык бессилен - ведь это же настоящая баллада, поэма, симфония!..
      Помните, летом у нас проходил музыкальный фестиваль? Тогда еще съехались в Кырск отовсюду музыканты, певцы, танцоры. Улицы были разукрашены, гулянья до утра, концерты на площадях, банкеты всякие- Пришлось поработать. Да вы не хуже меня все это помните, в грязь лицом не ударили. И вот, вспоминаю, в первый день фестиваля я особенно переутомился: встречал зарубежную делегацию, выступал на торжественном открытии, потом пришлось три часа попотеть в оперном театре, потом - банкет в ресторане. Жена на банкет не пошла, уехала из театра домой. Ну а я - терпел до конца. Даже спич пришлось произнести. И так просто не убежишь - там ведь гости зарубежные, за неуважение сочтут.
      Короче, возвращаюсь домой в первом часу ночи, отпустил шофера, захожу в квартиру, думаю, спит моя благоверная, смотрит десятый сон. Заглядываю в спальню - пусто.
      - Маруся!- кричу. - Ты где?
      В ответ молчание. Знаю, что дома никого больше нет - дочка с внучатами на даче, сын в Москву улетел, мы одни с Марусей. Да где ж она, моя верная подруга жизни? Захожу в гостиную - темно, но видно - балконная дверь распахнута, марусин силуэт угадывается за тюлевой шторой.
      - Ты здесь,- говорю,- а почему не спишь?
      Выхожу к ней на балкон, она меня не слышит. Там, внизу, под балконом, толпа, гитары звенят, молодежь веселится, поют, пляшут. А Маруся - в тапочках на босу ногу, в халатике - смотрит сверху на чужое веселье иплачет. Да-да, мужики, плачет, всхлипывает. Меня не замечает. Стоит и заливается. Оплакивает свою горемычную бабью долю.
      Пронзил меня этот ее плач. Замер я, остановился. Сразу протрезвел. Ах ты, горе-злосчастье, думаю. Да почему же нам так не везет с Марусей? Я-то ладно, я свое как-никак получил, а она - за что ей такие муки? Чем она провинилась, моя бедная губернаторша? Ведь ей уже за пятьдесят, голова седая- а радости женской простого бабьего счастья - так ведь ни разу не испытала!
      И так жалко ее мне стало, так жалко. Подошел сзади, обнял, прижал к себе. Задрожала Маруся, заплакала еще горше.
      - Это я, не пугайся,- шепчу. - Ты чего не спишь-то?
      - Тебя жду,- отвечает сквозь слезы. - А ты где пропадал? Фу, как вином пахнет!..
      - Ты же знаешь, я бы на банкете. И выпил совсем чуть-чуть.
      - Да я разве против, Ваня? Гуляй на здоровье- Все лучше, чем со мной время тратить.
      Перестань, Маруся,- пытаюсь ее утешить,- никто мне не нужен, кроме тебя.
      А она как заплачет по новой, как зарыдает. А внизу под балконом - молодежь веселится, неугомонная. А у нас - тоска.
      И тут вдруг прямо перед нами, над парком - взвились и распустились разноцветные гроздья праздничного фейерверка!
      - Да ты глянь, Маруся!- кричу. - Красота-то, какая!
      И она притихла, плакать перестала, смотрит, рот приоткрыла. И, впрямь красота: букеты огненные на черном небе, один за другим вспыхивают, а потом рассыпаются разноцветными искрами.
      Прижал я Марусю к себе крепко-крепко, и сам не заметил, как это у нас с ней вдруг так вышло - задрал я подол ее халата, а под халатом совсем ничего, и пристроился сзади и совершаю, значит, свое мужское дело, исполняю супружеский, что ли долг, извините за выражение. И Маруся не возражает и не препятствует.
      - Эх, Маруся, Маруся,- шепчу,- ты только посмотри - какой салют в нашу честь!..
      И она, опять же, не спорит, уставилась на эту красоту, крепко держится за балконные перила.
      - Эх, Маруся, Маруся,- шепчу,- эх, Маруся
      И тут прямо перед нами - как в кино на широком экране - ну будто бы по заказу! - с оглушительным грохотом разорвался такой громаднейший яркий букетище, такой потрясающий, что я даже зажмурился, а Маруся моя неожиданно закричала:
      - Еще! Еще!
      Ах ты, думаю, слава тебе, Господи! Да неужто, думаю, на старости лет подруга моя поймала-таки свой бабий кайф? Ах ты, думаю, радость какая.
      И еще постарался, минут на пять продлил ей нечаянное удовольствие. А потом я отнес ее, мою старушенцию, в постель - и заснула она в моих крепких объятиях, как какая-нибудь Василиса Прекрасная у Ивана Царевича. А на следующий день ходила-приплясывала, песенки напевала. Дождалась, наконец, своей порции счастья.
      Ну, казалось бы, лучше поздно, чем никогда. Теперь, думаю, наши супружеские дела наладятся. Но не тут-то было. Снова лежит подо мной Маруся ну как колода, как труп, извините за выражение. И опять - никакой реакции.
      - Что ж такое, Марусенька,- говорю,- почему же в тот раз получилось, а больше не получается?
      - Не знаю,- хнычет,- откуда мне знать?
      И вот, вскоре после музыкального фестиваля, как вы помните, подоспел новый праздник, День Города. И опять гулянья, концерты, праздничные фейерверки. И я, будто чувствовал, будто угадывал - вышел с Марусей на балкон, и вот мы опять стоим и любуемся на чужое веселье. И опять ее сзади приобнял, и она навалилась на перила балкона, и на ней под халатом опять ничего, и вот чувствую я, мужики, что ей хорошо, хорошо, хорошо! Ну, а если ей хорошо, моей старушке, значит, мне уж тем более славно. А когда вновь над нами, над парком, во мраке ночи, разорвался ослепительный букет салюта - Маруся как закричит:
      - Ой, Ваничка, Ваня! Ой, Ваня!
      Вот оно, счастье, мужики. Вот оно, райское-то блаженство. Вот она где, гармония, извините за выражение. Тут уж я окончательно понял, чем можно пронять мою женушку. Праздничный, значит, салют, фейерверк - вот на что отзывается ее лоно
      Вы скажете - каприз, прихоть, причуда? Какая же это причуда, если без этой причуды баба всю жизнь прозябала в тоске и томлении! Ей, может, радоваться-то осталось год-два, не больше- И значит, никакая это не причуда, не прихоть - а предмет самой первейшей необходимости. То есть, без салюта - никак. И я это принял к сведению.
      Вскоре, в августе, когда все мы - помните?- отмечали праздник "Виват, Россия!" - годовщину победы демократических сил над проклятыми путчистами, в рот им ствол, извините за выражение,- я загодя принял меры для обеспечения небывалого салюта. Конечно, областной казне пришлось раскошелиться - несколько миллионов потратили, но заказали и привезли аж из Харькова множество всяких пиротехнических штук, и такой отгрохали фейерверк, что небу жарко стало! В эту ночь моя Маруся кричала несколько раз:
      - Виват, Россия!
      И шептала:
      - Еще-еще
      И опять:
      - Виват, Россия!
      И казалось, мне, мужики, что я лет на тридцать помолодел - и стоим мы с ней будто бы на балконе, юные, грешные, ненасытные-А букеты разноцветных огней все вспыхивают над нами, осыпая нас яркими искрами, и гремят мортиры, и снизу кричат зеваки:
      - Виват, Россия!
      И снова унес я Марусю, обессиленную, с балкона в постель. Спала почти сутки.
      Обо всем этом я никому не рассказывал. Это был наш с Марусей секрет, наша тайна любовная.
      Но с того раза я стал по любому поводу устраивать в городе всяческие празднества и торжества - лишь бы снова и снова был повод для фейерверка. Ну, пресса, конечно, ворчала, злобствовала: мол, что это за пир во время чумы, мол, совсем губернатор наш оторвался от жизни, мол, тратит народные денежки на показуху-А я им в ответ: народ нуждается в праздниках, и не надо, друзья отчаиваться, праздники только помогут нам пережить этот трудный, не спорю, переходный период. Даже по телевидению выступал на эту тему. И ведь простые люди были со мной согласны! Потому что простой человек устал от политики, от чернухи, от домашних забот и проблем, от кликушеских предсказаний конца света. Простой человек хочет после работы встряхнуться и отдохнуть. Что, разве не так?
      Эх, если бы каждый день можно было устраивать салюты и фейерверки- Как рада была бы моя Маруся! Нет, серьезно, мужики, чего не сделаешь ради любимой женщины? И если бы не эти наши политиканы, не эти народные заступники, извините за выражение- Да я бы так размахнулся!
      Да будь моя воля - я всю нашу убогую провинциальную жизнь превратил бы в сплошной, нескончаемый праздник. И пусть бы каждую ночь гремели мортиры, взлетели бы в черное небо ослепительные ракеты, распускались бы над головами яркие букеты разноцветных фейерверков-Виват, Россия! Виват, Маруся! Виват, любовь!..