Когда наступает наша очередь спрашивать, монголы охотно откликаются на просьбы рассказать о родных местах. Нас ведь интересует многое: какие животные встречаются в этих краях, когда и как араты охотятся, какова глубина озёр, какие растения употребляются для лечения и какие считаются наиболее питательными для скота. Беседа длится долго. Уже ночь вступила в свои права. Вдали некоторое время чернеют обрывы скал, окаймляющих долины, и вблизи, совсем рядом, виднеются силуэты осёдланных и стреноженных коней, уже который час ждущих своих хозяев.
      Монголы любят свою родину, они горды её богатствами, бескрайними просторами и разнообразием природы. Монгольские музыканты-певцы — хурчи — в песнях восхваляют отчизну: «Ягоды и дорогие камни славят горы и леса, породившие их. Храбрый и честный человек славит свою родину, свой аил.
      Чиста и велика прекрасная наша страна, много табунов и стад пасётся на её широкой груди. В непрерывно журчащем источнике нет грязи; в степи, открытой ветрам и солнцу, нет дурного запаха. Я пою подобно ветру в ковыльных зарослях о радостной, прекрасной отчизне моей, как поёт народ в древних монгольских былинах.
      Расстилаются тридцать три великих пространных Гоби, которых ни один витязь не может обойти вокруг. Расстилаются обвеваемые ветром прекрасные зелёные холмы, которых не пройдёшь — иди хоть целые месяцы. Восемь жёлтых степей затягиваются мглою во время урагана, восемь радостных жёлтых степей, которых не пройдёшь — иди хоть целые годы. Такова прекрасная, такова привольная страна моя…»
      Пересекая цветущие степи и стройные леса Монголии, её горные и быстрые реки, мы много думали о судьбе страны, сумевшей в исторически короткий срок пройти замечательный путь.
      Дни были жаркие, яркое солнце слепило глаза, раскалённый воздух в горных широких котловинах, накаляясь, дрожал, растекаясь у самой земли. Леса были полны свежей зелени. Лиственницы, составляющие основную массу деревьев в монгольских лесах, оделись уже в свои летние наряды. На горных лугах и в степях высокие травы доходили местами до пояса. На бархатном фоне степной растительности пестрели яркие цветы: жёлтые, красные, фиолетовые, синие, белые. Их было так много, что целинная монгольская степь казалась сплошь красной, жёлтой, белой…
      Реки несли заметно более светлую воду, чем весной. Дождей долгое время не было, поэтому неглубокие монгольские реки на глазах мелели, в прозрачной воде виднелись стайки быстрых рыб.
      Хороши были озера. На берегах их, а особенно на островах птицы собираются тысячами.
      На пустынном и тихом хангайском озере Тэлмэн-Нур мы медленно плыли в резиновой лодке. Было жарко. До островка, который скалистой вершиной выделялся впереди километрах в трёх от лагеря, мы гребли долго. Хотелось пить, но озёрная вода оказалась солоноватой. Когда дно лодки зашуршало о галечный берег островка, масса птиц мгновенно поднялась в воздух. Они с криком носились над нашими головами. Белые крылья их, казалось, вот-вот заденут шляпы. Птицы беспокоились, волновались, как будто собирались на нас ратью.
      Было из-за чего волноваться: на песчаном пляже на каждом шагу птицы устроили гнезда, в которых лежало по два-три крупных яйца, коричневых с тёмными пятнами, или сидели беспомощные пушистые птенцы, жадно открывавшие рты в ожидании пищи и не понимавшие, почему поднялась такая суматоха.
      Как не перепутают птицы своих гнёзд и птенцов? Едва мы удалились в глубь островка, как чайки поспешили к птенцам и яйцам и уселись в гнёздах. Но долго ещё были слышны крики птиц, считавших свой необитаемый островок защищённым от людей и животных.
      Впрочем, птиц было много не только на озёрах; в лесах, степях, лугах, долинах, на скалах, у рек и в оазисах Гоби — всюду птицы.
      Араты-скотоводы не очень одобрительно относились к нашим лодочным экскурсиям по озёрам: в лесах живёт леший, в горах пустынь — волосатый человек аламас, в воде — водяной. Это сердитый и злой дух. Дважды он как следует напугал нас, посмеялся над нами, рассердился. Хорошо помню первый эпизод, когда мы непростительно опростоволосились. Это было 29—31 августа 1943 года на реке Туин-Гол, что течёт с Хангайского хребта на юг в долину озёр.
      Сколько раз в путешествиях по Монголии мы переходили на автомашинах вброд, и всегда удачно. А тут в сравнительно небольшой реке засели основательно. Ещё накануне перешли вброд Байдараг-Гол, а Байдараг-Гол — самая полноводная из рек, стекающих на юг с Хангайского хребта. В горах прошли летние дожди, и Байдараг-Гол, обычно небурливая река, теперь, разбиваясь на рукава, мчалась в галечных руслах. Мы видели две грузовые машины, застрявшие в воде. Машины стояли уже несколько дней, а водители сидели на берегу и ждали, пока вода спадёт. Ничего другого им не оставалось: автомобили были гружены шерстью, и вода подмочила её. А что может быть тяжелее мокрой шерсти?
      Неприятна была перспектива застрять в реке. Мы учли печальный опыт грузовиков, стоящих в воде, как баржи на канатах. Наш шофёр снял вентиляторный ремень: в этом случае вентилятор не будет поднимать своими лопастями речную воду и омывать ею мотор. Все отверстия в моторе, куда могла проникнуть вода, забили густым тавотом. Вперёд была послана разведка. Обычно выступать в роли разведчика приходилось мне. Я входил в быструю горную реку, прощупывая ногой твёрдость дна, пробуя глубину. Медленно, шаг за шагом, бредёшь по реке, бурлящая вода вымывает из-под ног круглую гальку, ноги напрягаются под напором воды, вот-вот снесёт. Особенно важно осмотреть подъём на противоположный берег. Нужно выбрать место обязательно с твёрдым грунтом, иначе машина в последний момент может увязнуть задними колёсами.
      Но вот наилучший путь нащупан, заведён мотор, и мы пускаемся в «плавание». Разведчик, сидящий рядом с водителем, указывает направление и место подъёма. Нужно ли говорить, с каким напряжением следят все участники экспедиции за переправой? Машина медленно продвигается в воде, расступающейся перед нею, как перед пароходом. Позади машины из воды вырывается отработанный газ. Наш «пароход» проплывает выше засевших грузовиков с шерстью. Водитель, сигналя, отдаёт салют товарищам, потерпевшим «крушение».
      Вот и берег. Широкий, бурливый Байдараг позади, и громкое дружное «Ура!» знаменует победу.
      Глядя на такую удачу, вслед за нами двинулась, пытаясь перебраться на противоположный берег, легковая машина. Но её, с низкой посадкой, захлестнуло водой, и она беспомощно застыла в реке метрах в 30 от берега. Пассажиры сидели, подняв ноги на сиденье, по полу автомобиля перекатывалась вода. Шофёр что-то кричал нам, но шум реки заглушал его голос. Впрочем, догадаться было легко: шофёр просил помощи. Но входить в воду и тянуть на буксире легковую машину мы не рискнули: мог застрять наш грузовик. Мы оказали помощь с берега. Связали толстые верёвки (они всегда имеются в экспедициях, ими навьючивают вьюки на верблюдах, перевязывают груз на автомашинах, тянут воду из колодцев), получился длинный и толстый трос, один конец которого был перенесён к легковой машине, а другой прикреплён к нашему грузовику. Наш шофёр мягко тронул, верёвка постепенно натягивалась, провес исчез, затем трос натянулся, как струна, и… лопнул. Но во второй раз операция прошла более удачно. Легковая машина была снята с места и вскоре очутилась на берегу у нашего лагеря. Вид её был жалкий, из неё, как из рассохшейся бочки, текла вода.
      После Байдараг-Гола казалось, что реки, которые предстояло форсировать на пути в Улан-Батор, нам теперь не страшны: ведь они меньше Байдараг-Гола. И мы радовались, но это была радость преждевременная.
      Через день подъехали к реке Туин-Гол. Она нам уже раньше была знакома, года два назад приходилось несколько раз брать её вброд и на этот раз мы были уверены в благополучном исходе переправы. Легко переехав через рукав, остановились на галечном островке перед главным руслом.
      Как всегда, мне пришлось проверить глубины. Они не внушали опасений. Но всю реку я не прошёл и, как оказалось, неправильно оценил крепость грунтов. Здесь не было ни глины, ни трясины, и я дал знак водителю следовать за мной. Машина вошла в воду, всё шло хорошо, но метров через шесть-семь передок машины как-то подозрительно наклонился, и… скоро мотор захлебнулся. «Назад, назад!» — закричали шофёру, но уже было поздно: мотор умолк. Передние колёса зарылись в предательский песок. Мы ехали вдали от больших дорог, и ожидать помощи было неоткуда. Своими силами трёхтонный грузовик мы вытянуть не могли. Пытались, правда, домкратами поднимать передние колёса, подкладывать доски, камни, но горная река все это уносила, вымывала песок, и передок машины ещё глубже уходил в лёгкий грунт. Вода перекатывалась через фары. Было очень грустно смотреть на верного товарища, вывозившего нас из песков и солончаков Гоби, через горные хребты Монгольского Алтая и Хангая, а теперь из-за нас такого беспомощного.
      На низменном галечном островке мы разбили лагерь, разгрузили машину и пили чай, обсуждая наше положение. Вокруг шумела вода, и казалось, уровень реки поднимается. У кромки берега поставили несколько камней, они служили нам реперами. Мы боялись, что вода затопит наше убежище, и уже разрабатывали план переноса лагеря, оборудования, а главное, коллекций и гербария на высокий берег. К ночи вода действительно прибыла, но незначительно. Мы успокоились: подъем воды мог быть результатом дневного таяния свежевыпавших снегов, к ночи это сказывается в среднем течении реки. Действительно, утром не видно было сколько-нибудь заметного подъёма.
      Обсудив всё, что могло нам помочь, мы приняли решение просить местных монголов пригнать волов и попытаться вытащить пустой грузовик на галечную отмель. Раз в десять дней мимо места, где мы расположились, в аймачный центр Баян-Хонгор ходит почтовый грузовик; если рейс не отменят, то, может быть, в ближайшие дни он появится и вытащит нашу машину. Но когда проследует почтовый автомобиль, мы не знали.
      Утром приехали на лошадях араты. Они долго и справедливо ругали нас и указывали на место переправы, которое выше лагеря отмечено специальными каменными указателями. Молчаливый старик, долго куривший трубку, выпуская дым, спросил: «Какой глупец указал вам это место?» Но друзья не выдали меня. Я не слышал от них ни слова упрёка. В экспедициях в далёкие края ведь всякое может случиться.
      Монголы не могли пригнать на помощь своих волов. Их крупный рогатый скот пасся на горных пастбищах, а рабочие волы ушли в дальний путь перевозить товары. Араты привели около 20 верблюдов. Долго связывали верёвки, делали упряжь, приторачивали концы к машине. Араты много спорили, кричали, пили кумыс; крепкий хмельной кумыс давал себя знать.
      Когда все приготовления были готовы, по команде стали подгонять животных. Но монгольские верблюды не привыкли к упряжке, они хорошо несут вьюк, тянуть же за собой груз они не умеют. Потянув и почувствовав, что груз тяжёл, верблюд отваливался назад. Никак нельзя было добиться одновременного напряжения: часть животных тянула рывками, другая пятилась назад. Машина вздрагивала, но не трогалась с места. Были моменты, когда казалось, что вот-вот грузовик оторвётся от засосавшего его грунта. Но к сожалению, это только казалось. Промучавшись час, мы убедились в бесполезности нашей затеи. Мы оглохли от верблюжьего рёва и даже обрадовались, когда монголы увели наконец своих животных. Большое спасибо аратам: они хотели нас выручить, и не их вина, что из этого ничего не получилось.
      Мы продолжали наше вынужденное сидение на островке и «ждали у моря погоды». На островке было сыро, к тому же шёл дождь, и это окончательно испортило нам настроение. Второй раз солнце ушло за горизонт, вторую ночь мы ночевали, убаюкиваемые рокотом быстрой реки. Утром плеск воды будил нас, напоминая о нашем печальном положении.
      Мы возили с собой несколько книжек — для души и часто в свободное время поочерёдно читали их. Утром, роясь в ящике, я увидел маленький томик Короленко. Он попался на глаза очень кстати. С удовольствием прочитал: «…а у самых моих ног плескалась река… Этот-то плеск и разбудил меня от сладкого сна. Давно уже он прорывался к моему сознанию беспокоящим шёпотом, точно ласкающий, но вместе беспощадный голос, который подымает на заре для неизбежного трудового дня».
      И настал для нас трудовой день, а вместе с трудом пришёл и праздник освобождения из плена реки. На третьи сутки нашего пребывания на острове мы услышали шум автомобиля. На наше счастье, это шёл почтовый грузовик в Баян-Хонгор. Водитель уже знал про нашу беду и, перебравшись благополучно через Туин-Гол, свернул к островку.
      Через полчаса стальной буксир тянул нашу машину. Вытянуть её было не просто. За три дня река подмыла грунт под колёсами, они глубоко ушли в реку. Почтовый грузовик, вытягивая, буксовал и сам садился в зыбкий галечный грунт островка. Под буксующими колёсами уже показалась вода. Пассажиры почтовой машины заволновались: ведь их машина могла таким образом закопаться в грунт, а на зыбком галечнике её трудно будет вытаскивать. Но шофёр оказался весьма решительным человеком. Он командовал, как на параде, мы же беспрекословно выполняли его приказания. Он велел подложить под колёса своего грузовика наши постельные войлоки, брезенты, свободную палатку. Предварительно настелили под колёсами колею из крупных камней, принесённых с берега. Получилось довольно крепкое основание. Кроме того, все сотрудники экспедиции, пассажиры почтовой машины и любопытствующие монголы, приехавшие верхами наблюдать за операцией, были привлечены на помощь и толкали обе машины.
      Опять натянулся трос. В первое мгновение наша утопленница сильно вздрогнула, но не поддалась. Тогда водитель попробовал потянуть буксир рывками. Трос выдержал, и каш грузовик постепенно, с каждым рывком заметнее, стал кузовом пятиться на островок и скоро весь вышел из реки. Машина показалась нам очень высокой.
      Нашей благодарности энергичному почтовику не было конца. Кто знает, сколько времени пришлось бы нам жить на островке, если бы не настойчивость шофёра.
      Когда мы уезжали с Туин-Гола, к нам подъехал на коне пожилой монгол. Он что-то быстро сказал нашим друзьям — молодым монгольским научным сотрудникам. Что сказал монгол, я не разобрал. Оказывается, к ним подъезжал бывший лама из ближайшего монастыря Ламын-Гэгэна. Лама говорил: духи реки гневаются на нас, они наказали нас за то, что мы собираем растения, убиваем и прячем в ящики или в спирт животных, подбираем и увозим камни, копаем землю. Всё это противно учению Будды. Впереди нас ждёт возмездие.
      Этот эпизод не мог испортить радостного настроения. Нас ждали увлекательные будни путешествия и желанный труд. Мы невольно отдохнули на нашем галечном островке.
      А вот второй эпизод, который мы пережили на сравнительно некрупном озере Хара-Нур, что лежит в восточной части котловины Больших озёр на западе страны. Это было 18 августа 1944 года.
      Хара-Нур по-монгольски значит «чёрное озеро». Хара-Нуров в Монголии очень много. Но это озеро не оправдывает своего мрачного названия. В нём прекрасная чистая вода, совершенно пресная, несмотря на то что водоём непроточен. Не случайно на монгольских языках словосочетание «хара-усу» значит «прозрачная вода».
      Эти места привлекли внимание нашей экспедиции по многим соображениям, главное же — нужно было выяснить, почему замкнутое непроточное озеро, лежащее среди пустынных ландшафтов, отдающее много воды на испарение, всё же не засолоняется и имеет совершенно пресную воду.
      Мы несколько дней бродили в окрестностях Хара-Нура, очарованные его своеобразной красотой, суровостью окружающих пейзажей, чистыми перевеваемыми песками, которые ветер украшал мягким узором волнообразной ряби. Зоологи ставили свои ловушки и капканы, а по утрам обрабатывали улов. Снимали шкурки с пищух, песчанок, хомячков, чучела их набивали ватой. Аккуратные тушки зверюшек сохли, прибитые лапками к доске. На одной из задних лапок болталась написанная тушью этикетка — паспорт зверька.
      Ботаники по утрам ходили в пески собирать растения. Растения укладывали в бумагу, они тоже высыхали, а затем их собирали в кипы, укладывали между металлическими сетками и стягивали ремнями. Бумага, в которой лежали растения, была пропускной, растения, даже зажатые ремнями, высыхали, не плесневея.
      Географы бродили в окрестностях, изучали рельеф, присматриваясь к форме берегов, выясняли причины накопления песков, стараясь найти отгадку, почему же озеро пресное. В безветренные часы мы спускали нашу складную лодку на воду и медленно бороздили озеро, измеряя его глубины.
      В верхней части лежал длинный залив — затопленная долина реки, впадавшей в озеро. Здесь было неглубоко, метра полтора — два, а выше с глубины в один метр вся поверхность воды покрывалась водорослями, тростниками, среди которых плавали птицы. Сторожкие гуси первыми подавали сигнал и извещали о приближении опасности.
      Ранним утром, ещё до восхода солнца, при полном безветрии, мы вдвоём с А. А. Юнатовым — моим верным спутником по многим экспедициям, крепко надув воздухом лодку, чтобы она выше сидела на воде, выплыли для измерения глубин основного бассейна. Он оказался глубоким. В Монголии редки глубокие озера. Мы увлеклись работой и отплыли далеко от лагеря. Палатки казались маленькими, автомашина рядом выглядела коробочкой. Чудесное утро встречали на лодке. Из-за скалистых берегов показалось солнце, красное и большое, и сразу засверкала вода, прозрачная, синевато-зелёная. Глубокие тени, точно провалы, ещё некоторое время чернели в северных гористых берегах, потом и они исчезли.
      Меняясь на вёслах, мы гребли к середине озера. Сидящий на корме время от времени кидал лот. Позади лодки тянулась бечева блесны. Мы поймали на блесну большую рыбу. Она тянула бечеву, вырывалась. Брошенная в лодку рыба сильным своим хвостом била о решётчатое деревянное дно. Рыба оказалась эндемичной, характерной только для бессточных озёр Центральной Азии. Эта рыба свидетельствовала о том, что Хара-Нур раньше не был замкнутым, он сообщался с другими водоёмами котловины Больших озёр. Рыбу мы спрятали в банку со спиртом.
      Всё было хорошо: и воздух, и солнце, и чудесная лазоревая вода, но, к сожалению, всё это продолжалось недолго.Мы были ещё далеко от середины озера, как, откуда ни возьмись, налетел сильный ветер. Так в Монголии часто бывает: вдруг подует ветер, долго дует, а затем так же внезапно стихает. На этот раз он был очень некстати. Озеро покрылось рябью, гуляли волны, и брызги барашков летели нам в лицо.
      Беспомощная лодка завертелась и понеслась. Её надутые воздухом круглые борта подобно парусам принимали на себя удары все усиливавшегося ветра. Вначале мы пытались грести и направить лодку в нужную сторону, но потом увидели бесполезность сопротивления. Мы плыли, гребя под небольшим углом к направлению ветра, и мечтали о береге. Лодка поднималась на волнах, грузно шлёпала своим плоским носом по воде, барашки все чаще обливали нас водой. Только бы не лопнула резина камеры: пока в камере есть воздух, лодка не могла утонуть. Я предусмотрительно открыл вентиль камеры и спустил немного воздуха. Так спокойнее, лёгкость же хода нам теперь была не нужна.
      Между тем в лагере уже заметили, что мы попали в тяжёлое положение. Скоро в бинокль мы увидели, как по берегу к месту предполагаемой высадки ехал всадник с запасной лошадью. Это очень хорошо, очень умно, иначе нам пришлось бы несколько километров тащить лодку на верёвке против ветра вдоль берега.
      Лодка приближалась к берегу, волны всё сильнее кидали её, но мы с облегчением услышали, как дно лодки зашуршало по камням. Мы улеглись на галечном пляже, ветер обдувал нас, но теперь он был не страшен. У ног волновалось синее озеро, все покрывшееся белыми барашками, — не озеро, а море. Сложили лодку, навьючили на свободную лошадь и поплелись в лагерь.
      На следующее утро монголы ближайших аилов дали нам четырёх лошадей. Мы хотели поехать через пески на юг и посетить долину реки Хунгуй, протекавшей в 15—16 километрах от лагеря. К вечеру рассчитывали вернуться назад. Чтобы сократить путь, решили переправиться через узкий пролив, который соединяет основной бассейн озера с его заливами. Пролив был глубокий. Мы уже раньше измеряли его глубину: здесь до дна оказалось два метра. Лошади могли переплыть пролив, мы считали, что 15 метров проплыва не страшны для них.
      Был свежий августовский день. Ветер принёс холод, тучи сплошь покрыли небо. На воде все ещё бегали барашки, озеро теперь уже не ласкало своими чистыми красками. Вода казалась свинцовой.
      Мы переправлялись через пролив. Спутники по экспедиции и араты, хозяева лошадей, провожали нас. Лошади долго не хотели ступать в холодную воду, но затем вошли и сразу глубоко провалились. Лошади плыли, задрав головы, а затем поворачивали в сторону и норовили выйти обратно на берег. Мы уже основательно промокли, наши ватные штаны напитались водой, как губки. Три лошади выкарабкались на берег, а четвёртую, старую серую лошадь, течение беспощадно крутило, и казалось, вот-вот она уйдёт под воду. Всадник изрядно испугался: он не умел плавать, к тому же тяжёлая одежда, сапоги, полевая сумка, фотоаппарат, ружьё вряд ли дали бы возможность выплыть даже опытному пловцу.
      Араты кричали нам, что лошадь пропала, что переправиться на другую сторону реки не удастся. Мы уже и сами видели положение лошади, а лицо всадника красноречиво говорило о многом. Ждать было нечего. Сбросив ватники, я и А. А. Юнатов кинулись в воду и, подхватив с двух сторон лошадь под уздцы, поплыли к берегу. Животное покорно следовало за нами. К счастью, плыть было недалеко, но берег был крут, и землю мы почувствовали под ногами уже у самой суши.
      Оправившись от приключения и переодевшись, мы хотели ехать по намеченному маршруту, обойти залив кругом (лишних 13 километров) или переправить через залив людей на лодке, а лошадей вплавь, предварительно привязав к ним длинную верёвку, которую будут тянуть с противоположного берега. Этот план, безусловно, оправдал бы себя, но неожиданно вмешались араты. Они сказали, что лошадей больше дать не могут. Почему? Мы гарантировали безопасность животных, наконец, предложили оплатить полную стоимость лошадей, если с ними что-либо случится. Но араты были тверды в своём отказе и, решительно схватив своих лошадей за поводья, ушли в аил.
      С нами осталась старая женщина, угощавшая нас кислым молоком. Она объяснила отказ аратов. По её словам, владельцы лошадей ничего не имеют против нас, но они боятся «хозяина» озера, который требует жертв. «Хозяин» озера разгневался за то, что мы плаваем в его владениях. На Хара-Нуре наша лодка была первой. Он не может простить нам, что мы ловим зверьков, собираем растения, хотим узнать его тайны, обнаружить его жилище.
      — Напрасно вы это делаете, — говорила женщина. — Озеро бездонно, и добраться до «хозяина», которого охраняют злые духи, невозможно. Монголы верят, что это он вчера внезапно напустил на вас ветер и бросил по волнам беспомощную лодку. Это он сегодня, несмотря на август, принёс холод, ветер, тучами покрыл небосклон и не позволил лошадям переплыть пролив и чуть было не захватил себе одну лошадь и человека. Гнев духа велик, и виной тому вы.
      Мы поняли причину твёрдости аратов, которые категорически отказали нам в лошадях: мы уедем, а им ещё жить здесь; дух может сделать им много неприятного. И решили — лучше уж подальше от беды.
      Но мы всё же разгадали загадку Хара-Нура. Мы выведали у «хозяина» озера, почему вода в нём пресная, и выяснили историю возникновения этого водоёма. Как ни сопротивлялся «водяной», какие козни он нам ни подстраивал, но в конце концов вынужден был поведать нам свои вековечные тайны.
      Мы узнали, что некогда здесь не было озера, а текла река Мухур-Хунгуй, теперь оканчивающаяся в Хара-Нуре, как в тупике. Поэтому монголы и назвали эту реку тупиковой («мухур» значит «тупик»). Мухур-Хунгуй ранее был полноводнее, он принимал больше притоков, и разрушающая сила его была гораздо больше, чем теперь. Мухур-Хунгуй тогда продолжался ещё километров 20—25 и впадал справа в реку Хунгуй, на которую мы собирались ехать на лошадях, но так и не попали. Позднее, в послеледниковую сухую эпоху, Мухур-Хунгуй стал худосочным, и силы реки иссякли.
      Древняя долина Мухур-Хунгуя и до сих пор прослеживается в рельефе. Нижняя часть долины Мухур была занесена песками, и речные воды в поисках выхода прорвали новое русло там, где теперь видны ворота между скалами и узкий пролив, соединяющий залив с основной частью озера. Прорвавшиеся воды затопили пустынную котловину, затем стали заполнять и долину реки в нижнем течении. Так возник залив.
      Как бы озеро ни было молодо, всё же в условиях сухого пустынного климата оно хоть немного, но должно было осолониться. Между тем в Хара-Нуре совершенно пресная, мягкая вода. Это объясняется тем, что избыточные воды в озере, фильтруясь на западе в песках, уходят подземным потоком в юго-западном направлении. В долине Хунгуя видна большая заболоченность в месте выхода подземных вод — это источниками выклиниваются воды озера. Ниже река Хунгуй, хотя и не принимает притоков, становится полноводней и шире. Хара-Нур — проточное озеро, но сток воды его происходит под землёй.
      Хара-Нур — яркая страница в нашем путевом дневнике. Мы хорошо поговорили с «водяным», «хозяином» озера. Он не такой уж страшный, как это показалось при первом знакомстве с ним. В сущности «хозяин» Хара-Нура добродушный, но несколько сердитый, любящий попугать, погреметь старый «водяной».
      Вот уже второй раз нас пугают «хозяином» воды. Почему же духи гор и лесов к нам милостивы? Или характер у них лучше?
      На обратном пути к Улан-Батору нам обязательно нужно было попасть на озеро Хубсугул. Как можно путешествовать по Монголии и не увидеть этот замечательный водоём, самый глубокий в Центральной Азии, в миниатюре повторяющий Байкал — самое глубокое озеро в мире?
      На севере Монголии, недалеко от границы с Советским Союзом, среди гор сверкает водная гладь озера Хубсугул. Дикая и суровая красота озера, высокие горы, окружающие его, величественная глухая тайга поражают путешественника, попавшего в этот далёкий край. Стройные лиственницы спускаются к самому берегу озера. В бухтах прячутся золотые песчаные пляжи.
      Особенно хорошо озеро, когда в облачный день косыми линиями из-под тучи прорвутся солнечные лучи, засветится вода, как освещённое прожектором зеркало, отразится в воде задумчивый высокий лес. Но вот подует с гор ветер — хозяин этих холодных мест, исчезнут зеркальные изображения, нахмурится небо, свинцовыми водами покатится высокая волна, забегают бурливые пенистые барашки. Надолго разыграется озеро. Как в море, бьёт о берег прибой, и лиственницы качают своими узкими верхушками. Страшна непогода в открытом озере: большое оно, глубокое; в северной половине его нашли глубину 238 метров, потом 246 метров, но, может быть, есть и более глубокие места. Хубсугул, как и Байкал, вытянут по меридиану . Они оба окружены горами и занимают узкие межгорные тектонические впадины. Много общего и в природе обоих озёр. Даже фауна Хубсугула если не целиком, то частично повторяет байкальскую. Байкал принимает много притоков, а красавица Ангара уносит байкальские воды в океан; в Хубсугул впадают 46 речек , из озера в Селенгу течёт река Эгин-Гол.
      Жители северного побережья Хубсугула говорят, что это озеро — младший брат Байкала, и младшего брата они называют именем старшего — Байгал-Далай, то есть «озеро-море». У местных жителей с Хубсугулом связано много легенд. Одна из них рассказывает, как возникло большое «бездонное» озеро.
 
       Озеро Хубсугул
 
      В древние времена жили три брата, все великаны, богатыри. Один из братьев увидел, как вдруг из земли ударил громадный фонтан воды, заливая все вокруг. Много земли исчезло под водой, и с каждым мгновением всё больше и больше гор, чудесных пастбищ и лесов покрывалось водой. Испугался великан, закричал: «Братья, вода из земли фонтаном бьёт, наш край заливает, спасать нужно землю!» Схватил он громадный камень и бросил в воду. Возник на этом месте остров. Другой великан, услышав крик брата, схватил сразу семь больших гор. Поднял он эти горы и потащил к воде, думая закрыть фонтан горами, но не удержал и уронил их на землю. Так образовались Саянские горы с вершиной Мунку-Сардык, покрытой толщей никогда не тающего снега. Третий брат схватил скалу побольше, подбежал к фонтану и, борясь с водой, заткнул дыру, откуда бил поток. Фонтан прекратился, а там, где вода уже залила землю, возникло озеро Хубсугул. Скала, которой богатырь заткнул фонтан, торчит и теперь на поверхности озера лесистым островом Куй.
      Действительно, в центральной части озера высится небольшой скалистый островок Далай-Куй, местами заросший лиственницей.
      Куй по-монгольски значит «пуп», пуп моря Хубсугула. Но что означает само название озера? Ни монголы, ни тувинцы, жившие на северо-восточных берегах, не могли объяснить этого названия. Русские сибиряки, уже очень давно знакомые с Хубсугулом, называют его Косоголом. Такое имя часто можно встретить на старых русских картах. Косогол есть искажённое монгольское Хубсугул. Я долго пытался разобраться в этимологии этого географического названия: ведь оно должно иметь какой-то смысл. Озеро большое, заметное, а чем больше какой-либо географический объект — река, озеро, город, — тем, как правило, древнее его название и тем труднее его расшифровать.
      Монголы чётко произносят «Хубсугул». Но в Монголии многие географические названия домонгольские, часто древнетюркские: ведь тюрки обитали в Северной Монголии. Если разбить название озера на слоги, получим Хуб-су-гул. Теперь легче разобраться в этом слове. Тюркское «су» значит «вода»; «гул», вернее «гол», по-монгольски «река», а по-тюркски «озеро» (гель, кёль, куль и т. д.). Недаром те же тувинцы иногда ясно произносят «Хубсу-Куль». Первый слог «хуб», или «коп», значит «много», «изобилие». Теперь легко напрашивается и перевод названия в целом, перевод, имеющий определённый географический смысл: Хубсугул — «многоводное озеро». Таким оно и является на самом деле. Но может быть, найдутся и другие объяснения.
      Летом Хубсугул — большая дорога. По нему ходят пароходы с севера на юг и обратно. На севере находится пристань Ханх, здесь кончается знаменитый Тункинский тракт, по которому из Советского Союза идут в Монголию различные товары. Тункинский тракт — красивая горная дорога, начинается она у станции Култук на Байкале и, переваливая Восточный Саян, попадает в пределы МНР. В Хайхе перегружают товары с автомашин на пароходы.