Тревожный август

      Кроме того, по нашим данным, немецкая агентура пустила в обращение фальшивые денежные знаки, но это дело ненадежное, попасться можно, поэтому враг опять делает ставку на уголовный, деклассированный и чуждый нам контингент населения, чтобы организовать продовольственный кризис. Для этого сформировано несколько бандгрупп, и они начали действовать. Вот о них и говорил только что товарищ генерал.
      Данилов слушал Королева, а мысленно уже перебрал все возможные подходы к рынкам, вспоминал все последние происшествия, связанные с продовольствием. Пока определенной картины не складывалось. Все распадалось, но, возможно, не так надо рассматривать эти случаи. Попытаться объединить их, найти систему.
      Королев закончил и сел. Несколько минут все молчали.
      - Разрешите мне, - начальник МУРа одернул пояс. Хорошо он выглядел в этом кабинете, высокий, широкоплечий, в красивой коверкотовой гимнастерке с тремя малиновыми ромбами на синих петлицах, с двумя орденами Красного Знамени на груди.
      - Как я понимаю, - продолжал начальник, - нас вызвали для координации действий и создания единого оперативного руководства операцией. Но о чем бы мне хотелось доложить. Дело в том, что начиная с июня 1941 года работа наша приняла несколько иные формы.
      - Конкретнее, - поинтересовался генерал.
      - Пожалуйста. - Начальник раскрыл папку, достал отпечатанные на машинке страницы. - Вот, товарищи, пачки сводок за последние полгода. Никаких серьезных уголовных проявлений нет. Мелочевка.
      - Что-что? - секретарь горкома подался вперед. - Как вы сказали?
      - Мелочевка, - начальник МУРа смутился, - ну это жаргон у нас профессиональный. Значит, мелкие дела, особой угрозы не представляющие. Но и с этими проявлениями мы боремся...
      - Это мы знаем. - Секретарь горкома взял сводку, пробежал ее быстро глазами. - Партийная организация столицы в курсе дел своей милиции. Мы многое знаем. Приняли соответствующее решение, обратились в Президиум Верховного Совета, и скоро об этом узнают все. Я понимаю вас так, что организованной преступности нет. Как вы считаете, товарищ Данилов, вы же руководитель борьбой с бандитизмом?
      - К сожалению, работа у наших товарищей есть, правда, она приняла действительно несколько иные формы. С начала войны не было заметно активизации старых профессионалов. Кроме банды Потапова - Широкова. Но, как видите, она тоже была инспирирована немецкой разведкой. Сейчас, а именно - сегодня, мы занимаемся одной группой. Возможно, что это именно то, о чем говорили товарищи, - Данилов кивнул в сторону генерала и Королева.
      - Значит, так, - секретарь горкома посмотрел на часы, - давайте составим план мероприятий, определим участки работы.
      ПОЛЕСОВ И БЕЛОВ
      До темноты они сидели в коридоре. Степан нашел двадцатых годов подшивку журнала "30 дней" и читал "12 стульев". Иногда он начинал хохотать, зажимая рот рукой, и старое кресло под ним трещало. Тогда Белов, сидящий у двери, неодобрительно поглядывал на него.
      Читать ему не хотелось. Да, наверное, он ничего бы и не понял. Полистал "Огонек" и бросил. Да разве до чтения сейчас? Его оставили в засаде. Слово-то какое! Короткое, опасное слово. Конечно, Полесов читает Ильфа и Петрова, смеется, ему спокойно. И "12 стульев" он открыл для себя впервые, а он, Белов, помнит их почти наизусть. В институте они соревновались, кто лучше знает роман. Выиграл он. На его вопрос: "С какой стороны в Старгород вошел Бендер?" - никто не смог ответить. А вошел-то он со стороны деревни Чмаровки. Такие вот дела были раньше.
      СЕРГЕЙ БЕЛОВ
      Перед самой войной родители его уехали в Ташкент к бабушке. А он собрал однокурсников, которые, конечно, были в городе, устроили вечеринку. Танцевали, пели, спорили и говорили о войне. Утром провожали девушек. Утро было пасмурным, улицы пустыми, легкое вино туманило голову, и им казалось, что нет более счастливых людей на земле. А потом выяснилось, что в те минуты, когда они спорили о возможности войны, она уже началась. Он пошел в военкомат в понедельник, выстоял огромную очередь. Ему отказали. Сильный грипп год назад дал осложнение на легкие.
      Тогда он решил схитрить, пошел в горком комсомола. И снова медкомиссия...
      Родители остались в Ташкенте. Отец прислал пространное письмо, в котором советовал, как сохранить квартиру. Сергей, не дочитав его, порвал, отношения с отцом были выяснены давно, еще в девятом классе.
      В сентябре сорок первого он уехал рыть окопы. Под Москву послали бригаду московских вузов. Работали со светла до темна. Прерывались, чтобы поесть из походных кухонь горячую жидкую кашу. Спали здесь же, в землянках. Каждый день приезжали военные инженеры, лазили по окопам, проверяли блиндажи, наносили их на карты. Газет не было, радио, естественно, тоже. Но о том, что творится на фронте, узнавали по приближающемуся его дыханию. Именно дыханию. Так сказал мальчик-первокурсник из ИФЛИ, Андрюша Громов.
      Ночью они сидели, курили на гребне окопа. Где-то вдалеке, за лесом, грохотала канонада.
      - Сейчас он стихнет, - почти прошептал Андрюша.
      - Кто? - удивился Сергей.
      - Фронт. Он дышит и только ночью засыпает. Слышишь?
      - Ты мистик, Андрюша, ты начитался Метерлинка.
      - Метерлинк здесь ни при чем. Понимаешь, я его так вижу, он словно огромный зверь, ну, типа динозавра, что ли, он ползет все ближе, ближе. Он еще далеко, но мы уже слышим его дыхание.
      - Так нельзя, - твердо сказал Сергей, - нельзя превращаться в дрожащего обывателя. Мы все равно его остановим.
      - Я понимаю, - помолчав, ответил Андрюша. - Но мне вдруг становится очень страшно, Сережа.
      А через несколько дней канонада приблизилась. Казалось, что снаряды рвутся где-то совсем рядом, в нескольких шагах. К часу вместо кухни к ним примчалась полуразбитая полуторка с обгоревшими бортами. Из нее выскочил военный в ватнике, перетянутом портупеей:
      - Кто здесь старший?! Немедленно сматывайтесь: немцы прорвались! Немедленно!
      С машины бойцы начали стаскивать длинноствольные неуклюжие противотанковые ружья.
      - Идите вдоль леса мимо деревни к мосту, - продолжал военный, - не дай бог высунуться на дорогу.
      Сергей бросил лопату, подошел к командиру. Под ватником на петлицах алела шпала.
      - Товарищ капитан, я умею стрелять из винтовки и пулемета, я "ворошиловский стрелок", чемпион института по стрельбе из нагана, я...
      - Короче. Почему не в армии?
      - Дважды пытался. Осложнение на легкие.
      - Вы кто?
      - Белов Сергей, студент второго курса юрфака МГУ.
      - Разыщите старшину, получите винтовку. Кстати, здесь есть еще желающие остаться?
      Добровольцев набралось восемнадцать человек. Капитан выстроил их в одну шеренгу, прошелся вдоль строя, побеседовал с каждым.
      - Белов, - приказал он, - ведите людей на опушку, там старшина Гончак, он переоденет вас и даст оружие.
      Через час они получили кирзовые сапоги, ватники, ремни и пилотки. Подъехала машина. В кузове лежали винтовки. Оружие было не новым. На вытертом воронении стволов пятна ржавчины, ложи и приклады треснутые и побитые.
      - Давайте, давайте, - торопил старшина, - да не выбирай винтовку, все они одинаковые. Погоди, погоди-ка, как тебя, Белов вроде? Точно, ты пулемет возьми, "дегтяря", тебе капитан приказал выдать. Обращаться умеешь?
      И увидев, как Сергей отсоединил диск, умело передернул затвор, как бережно платком начал вытирать прицельную планку, понял старшина, что знает студент пулемет, не как кадровый боец, но для новобранца вполне сносно.
      - Товарищ старшина, - попросил Сергей, - мне бы наган.
      - А что, точно, - Гончак даже не удивился просьбе, - все правильно. Первому номеру личное оружие положено. Пойди погляди в кабине, там их несколько штук лежит.
      В кабине полуторки прямо на полу лежали брезентовые кобуры с наганами.
      А на опушку опять подъехала машина с какими-то ящиками, потом еще одна с красноармейцами, но почему-то винтовок у них не было. К четырем часам артиллеристы прямо на руках прикатили три маленькие пушки-сорокопятки, потом связисты протащили тонкую телефонную нитку. Там появился оборонительный рубеж. И если еще сегодня утром окопы и блиндажи были для Сергея абстракцией, чем-то неживым, не имеющим непосредственного отношения лично к нему, то сейчас пулеметное гнездо стало его защитой, и от прочности и надежности этой аккуратно выкопанной ямы с ровной площадкой на уровне груди зависела его жизнь.
      Вторым номером Сергею дали Андрюшу Громова. Дотемна они провозились с окопом. Оказывается, вырыть его было полдела, главное - обжить, приспособить к себе. Когда совсем стемнело, старшина принес две банки мясных консервов, хлеб и сахар.
      - За чаем сходите, там ребята вскипятили. Ну как, студенты, не страшно?
      - Страшно, товарищ старшина, - сказал Андрей.
      - Молодец, что правду говоришь. Только в кино не страшно, когда войну показывают.
      - А вы как же? - спросил Сергей.
      - Попривык я, Белов, кадровый я, еще финскую ломал. А так оно, конечно... Жить всем охота. Ну, давайте за чаем.
      Они пили чай в темноте, и он казался им необыкновенно душистым и вкусным, и консервированное мясо, облепленное блестками желе, казалось вкусным, и хлеб. И, сидя на дне окопа, Сергей вдруг понял, что раньше он просто не обращал внимания на массу прекрасных вещей, которые окружали его. Они казались ему обыденными и скучными. Но почему-то этой ночью у него словно обострилось зрение, и он увидел то, чего не мог видеть раньше. Потому что то "раньше" отдалилось от него и стало прошлым, в которое нет и не будет возврата, а будущее... Его могло тоже не быть. Теперь он жил в одном временном измерении - настоящем, а оно было короткое, как миг.
      Утром на землю низко лег туман. Казалось, он начинается прямо в окопе. Брезент, которым они укрылись, был мокрым, мокрыми стали ватники, пилотки, шаровары.
      Они умылись, собрав росу с травы, мелко порубив сухие доски от ящика с патронами, разожгли костерок и согрели чай. Пили, обжигаясь, чувствуя, как тепло входит в каждую клеточку их тела.
      Они сидели на дне окопа и курили. Внезапно сверху посыпались комья земли. Вдоль траншей шли капитан и какой-то военный в кожаном пальто.
      - Значит, вы поняли меня, Лукин, - говорил незнакомый командир резким, властным голосом - так обычно разговаривают люди, привыкшие к тому, что их обязательно услышат. - Вы должны продержаться до тринадцати часов, потом отходить к мосту.
      - Есть, товарищ генерал, постараюсь.
      - Что значит постараюсь, Лукин? Что значит постараюсь?
      - С людьми плохо.
      - Если бы было хорошо с людьми, я не заставил бы вас сидеть на этой "линии Мажино". Я приказал бы вам наступать, Лукин... Вы должны...
      Шаги удалились, голоса смолкли.
      Когда часа через полтора ветер подразогнал туман и стало видно поле и лес за ним, где-то вдалеке послышался гул. Он нарастал, постепенно приближаясь.
      - Приготовиться к атаке!!! - разнеслось вдоль окопа. Мимо их огневой пробежал капитан.
      - А, чемпион... Белов, слушай и запомни, как таблицу умножения. Что есть основа боя в обороне? Глубоко зарываться в землю и отсекать пехоту от танков. Понял?
      - Понял, товарищ капитан.
      - Ну, глядите, ребята. Я на вас очень надеюсь. Очень...
      Сказал и побежал дальше. А они остались. Они не могли знать, что острие танкового удара противника, прорвавшего нашу оборону, растеклось. И немцы громят тылы потрепанной в боях армии. Командование срочно организовало вторую линию, мобилизовав для этого всех, кто мог держать оружие. Не знали они также, что группа капитана Лукина - так со вчерашнего дня именовались шестьдесят бойцов и ополченцев - занимает участок по фронту более километра и их задача - задержать первый натиск противника до подхода кадровой дивизии, снятой с другого участка фронта.
      Всего этого они не знали и знать не могли, так же, как не знал их командир, каким образом продержится он до тринадцати часов. Но он был кадровым командиром, знавшим, что такое приказ, и у него было всего два выхода - удержать немцев или погибнуть. Третьего не дано. Потому что армия - это приказ. И в нем определено все: жизнь и смерть. А кроме того, капитан Лукин прекрасно понимал, что будет, если он пропустит немцев к дороге и мосту, где накапливаются для обороны остатки уцелевших подразделений его дивизии и идут беженцы.
      - Вниз, - скомандовал Сергей, - вниз, Громов! - крикнул и удивился сам своему голосу. Теперь он тоже начал приказывать, и голос его стал властным, и слова короткими, как выстрел. - Готовь диски, Андрей, наклонился он к удивленному Громову, - диски должны быть всегда снаряженными. Понял?
      - Понял, Сережа.
      - Ну, давай.
      Белов достал укрытый брезентом пулемет, еще раз протер прицел, вскинул "дегтяря" на бруствер: утопил сошники. И вдруг наступило спокойствие. Страх ушел. Был холодный приклад пулемета у щеки, узкая прорезь прицела, через который сегодня он видел мир. Звонко и отрывисто ударили сорокапятки. Но танки шли так же быстро, как и раньше. Наконец на башне одного из них сверкнула молния, и над окопами вздыбилась земля. Запахло жженым. Теперь танки, стреляя с ходу, шли на окопы.
      Все это видел Сергей словно в замедленном кино. Сощурив глаза, он пытался разобрать, что там, за танками. И когда машины подошли совсем близко, метров на пятьсот, он различил на их броне прилипших к борту людей. Внезапно один танк дернулся и завалился на бок, по его боку пробежала синеватая молния. С брони посыпались солдаты. Сергей перевел дыхание и плавно нажал на спуск. Двое упали сразу, словно ударилися грудью о невидимую проволоку, остальные, стреляя из автоматов, начали отползать.
      Теперь Белов уже не чувствовал и не видел ничего, кроме этих фигурок, которые хотели расползтись по полю. О том, что немцы могут двигаться вперед, он пока не думал, весь захваченный необычайностью обстановки.
      А вокруг шел бой. И били сорокапятки, глухо кашляли противотанковые ружья, стучали пулеметы. И весь объем боя видел только Лукин. Он видел, что три машины горят, но четыре других продолжают идти на окопы, видел, как завалилась на бок одна из сорокапяток, видел дергающиеся в такт выстрелам спины бронебойщиков. Пока бой разворачивался в их пользу. Во-первых, противник не ожидал здесь встретить сопротивление, а во-вторых, он не знал, какими силами располагает Лукин, и если ему удастся отбить эту атаку. "Теперь они ворвутся в пустые окопы и перегруппировку. А там и до тринадцати недалеко. И тут капитан увидел то, что боялся значительно больше танков, больше любой лобовой атаки. Вдоль опушки шли два бронетранспортера с пехотой. Вот они остановились, и на землю начали прыгать солдаты. "Чуть больше взвода", - мысленно подсчитал Лукин. Развернувшись цепью, автоматчики начали фланговую атаку. "Теперь они ворвутся в пустые окопы и передавят всех поодиночке, как кроликов". Лукин выругался, подобрал автомат и, крикнув связному: "За мной!" - бросился вдоль окопа.
      Сергей, на секунду оторвавшись от пулемета, увидел длинные, с высокими бортами машины. Они, подпрыгивая на рытвинах, шли вдоль опушки. Он не знал, что это такое, но опасность почувствовал интуитивно.
      - Андрей, бери диски, гранаты - и за мной.
      Они бежали вдоль окопа, спотыкаясь, и пулемет больно бил Сергея по плечу. Задыхаясь, они добежали до края обороны, до той самой опушки леса, где вчера днем получали оружие.
      Сергей выглянул из-за бруствера и увидел метрах в ста рассыпавшуюся цепь немцев, они шли мимо него, обходя оборону с фланга. Он не торопясь утопил сошники, проверил деление на планке прицела и хлестнул длинной очередью почти в спину атакующим.
      Капитан Лукин спрыгнул в окоп и увидел очкастого студента, лежащего у задней стенки (из простреленного виска текла тонкая струйка крови), и спину человека, прилипшего к пулемету, она дергалась в такт длинным очередям. Вон он повернул потное, с потеками грязи лицо:
      - Диск. Давай диск.
      Лукин схватил магазин и протянул его Белову. И опять заработал пулемет, и заходили лопатки под рубашкой, затряслась по-мальчишески тонкая шея.
      Что было потом, распалось в памяти, как сон. По сей день Сергей помнит только обрывки боя: грохот танков, липкая кровь, бегущая по щеке, дрожащее, раскаленное тело пулемета, ветви, хлеставшие по лицу. Потом у моста в какой-то канаве они снова стреляли, и все время хотелось пить, и говорить он не мог, потому что сорвал голос. Где-то рядом разорвался снаряд, и стало больно ушам, и слышать он стал только на следующее утро.
      Этим утром на краю деревни Лукин выстроил двенадцать человек в обгоревших ватниках и рваных шароварах. Двенадцать из шестидесяти.
      - Наша группа выполнила задачу. Мы задержали врага...
      Подъехала машина. Лукин подал команду и строевым шагом зашагал навстречу генералу:
      Тот выслушал рапорт, повернулся к спутнику:
      - Все-таки остановили, товарищ командующий.
      - Молодцы, молодцы, - командующий шагал к строю, оглядывая людей. Смирнов, - скомандовал адъютанту, - принеси портфель. Спасибо, товарищи. Как дрались ваши люди, капитан?
      - Прекрасно, товарищ командующий.
      - Все кадровые?
      - Никак нет. Вот тот боец, с пулеметом, студент, добровольно попросился в группу.
      - Как он воевал?
      - Отлично, товарищ командующий, если бы не он, смяли бы нас с фланга.
      - Подойдите, товарищ... - генерал обернулся.
      - Белов, - подсказал Лукин.
      - Белов, - продолжил генерал.
      Сергей подхватил пулемет, вышел из строя.
      - Спасибо за службу, доброволец, - командующий достал из портфеля серебряную медаль и прикрепил ее к ватнику Сергея.
      А вечером ему стало плохо. Поднялась температура, кашель разрывал горло. Гончак на попутной машине отвез его в Москву, в госпиталь. В ноябре он выписался. Врач посоветовал ему беречь легкие.
      - Ничего страшного нет, - сказал он. - Но необходимо питание, воздух, покой.
      Сергей усмехнулся. Он пришел домой. В пыльной квартире стояла гулкая тишина. Разжег газовую колонку, принял ванну. Лежа в горячей воде, разглядывал свои худые руки и думал о Гончаке, Лукине, ребятах.
      Наутро отправился в университет. Его сразу же привлекли к общественной работе. Заставили составлять списки эвакуированных. На него приходили смотреть девушки и ребята с других курсов. Когда он шел по коридору, то в спину ему доносился восторженный шепот. Он стал героем. Он знал и видел такое, чего не знали и не видели другие.
      Несколько раз Сергей ходил в военкомат. Безрезультатно. В первых числах января, рано утром, ему позвонили домой из горкома комсомола.
      - Приходи сегодня в горком, - сказал заведующий военным отделом, есть важный разговор.
      Он пришел. В кабинете, рядом с завотделом, сидел человек в милицейской форме. Он внимательно поглядел на Белова.
      - Ну, я пошел, - завотделом встал, - вы поговорите без меня.
      - Моя фамилия Данилов, - сказал человек в форме, - я начальник отделения по борьбе с бандитизмом Московского уголовного розыска.
      Так они познакомились. А через три дня Сергей Ильич Белов стал оперуполномоченным в отделении Данилова. С ребятами он сошелся быстро. Поначалу он думал, что медаль "За отвагу" позволит ему чувствовать себя человеком бывалым и обстреленным, но в отделении, или, как их звали в МУРе, бригаде Данилова, были награждены все. Иван Александрович имел такую же медаль еще с 1939 года, а к тому же за бои под Москвой орден Красного Знамени. Полесов и Муравьев носили по Красной Звезде, а у Степана еще и медаль была, правда трудовая. Так что бригада их была, как шутил Полесов, орденоносная. Здесь прошлое в зачет не принималось. На деле требовалось себя показать...
      ПОЛЕСОВ И БЕЛОВ (продолжение)
      Когда стемнело и читать стало невозможно, Степан отложил журнал:
      - Ты не спишь, Сережа?
      - Что вы, Степан Андреевич!
      - Ну молодец. - Полесов встал, хрустко потянулся. - До чего же жрать охота. Ты как?
      - То же самое.
      - Надо воды попить и покурить сразу. Очень рекомендую, отбивает аппетит начисто.
      - Как вы думаете, Степан Андреевич, придет сегодня кто-нибудь?
      - Вряд ли. Мы здесь так, для порядку сидим. Теперь дураков нет, чтобы после мокрого дела сами в засаду приходили.
      - Так чего же мы, собственно, ждем?
      - У моря погодя или, вернее, дорогой Сергей Ильич, вдруг в сеть, расставленную для щуки, заплывет ершик. Маленький, но умный, кое-что знающий. Совсем стемнело. Ты, Белов, сиди здесь, а я в комнату пойду. Вдруг в окно кто заглянет.
      Сергей сел в кресло. В темноте медленно-медленно поплыло время.
      ДАНИЛОВ
      К пяти утра, когда начался солнечный день, Данилов закончил дела. Вернувшись из горкома, он упросил Серебровского помочь ему допросить хозяйку Шантреля, и Сережа, как всегда, не подвел. Старуха "развалилась" через полчаса.
      - Возраст, - потом говорил Серебровский, - я, Ванечка, у нее был лебединой песней.
      Правда, особенно важного от допроса Спиридоновой Данилов и не ждал, но тем не менее выяснилась одна любопытная деталь. Шантреля привел к старухе Володя Гомельский, известный фармазонщик и золотишник. Привел он его в июле сорок первого, а откуда приехал Шантрель, давали разъяснения следующие строчки протокола:
      "Я, конечно, как женщина честная, в чужие дела не лезла, но случайно услышала (читай, подслушала под дверью), что Володя Гомельский называл моего постояльца земелей, и они вспоминали общих знакомых и родителей Володи". Теперь кое-что было. Во-первых, нужно разыскать Гомельского, во-вторых, узнать, откуда он родом.
      Но все это пришлось отложить, так как начальника отделения, занимающегося мошенничеством, на месте не было, видимо, носился по городу, разыскивая свою беспокойную клиентуру.
      Данилов позвонил в район и приказал снять засаду на Палихе. Она ничего не дала, а главное, особой пользы он от нее и не видел. Оставил ребят в надежде, может, кто-нибудь придет за продуктами.
      - Вы за этим домиком смотрите в оба. Поставь ребят, пусть глядят. Должен же кто-то прийти. Обязательно должен, - сказал он начальнику розыска райотдела. И, выслушав его длинную тираду, что людей не хватает, и уж лучше пускай его пошлют на фронт, и что у него на территории зависают кражи, твердо сказал: - Это приказ начальника горуправления, и наше дело выполнять.
      Повесив трубку, Данилов запер кабинет и вышел на улицу. От табака и таблетки кофеина гудело в голове.
      "Вот же какая гадость! - подумал Иван Александрович. - Все-таки эти лекарства - отрава. Башка гудит, а спать хочется сильнее".
      Он только подошел к остановке, как подъехал двадцать третий трамвай. В вагоне было пусто, старичок-кондуктор читал газету. Данилов сел у окна и задремал. На остановках он открывал глаза, невидище глядел на знакомые улицы и снова погружался в звенящее полузабытье. Кондуктор, видимо, пожалев его, начал тоненьким дискантом объявлять остановки.
      На улице 1905 года Иван Александрович сошел. До дома было рукой подать, но идти стало трудно, ноги налились свинцом и не слушались. Но все же он поднялся на третий этаж и открыл дверь квартиры.
      Старясь не шуметь, стащил в прихожей сапоги и расстегнул портупею. Так, с ремнем в руках, вошел на кухню и увидел Наташу. Она стояла у плиты и улыбалась.
      - Ну что, Данилов, - она засмеялась и дотронулась пальцем до кончика носа. Такая уж у нее была странная привычка. - Что, Данилов, наконец ты и обо мне вспомнил?
      Она шагнула к нему, и он обнял жену, еще теплую от сна, и, как всегда, удивился, почему волосы у нее пахнут травой.
      Когда он проснулся, в комнате царил полумрак от задернутых штор. Данилов взял с тумбочки часы. Стрелки показывали три.
      Он сразу же позвонил в отдел. Трубку снял Муравьев.
      - Ну что, альтруисты, как дела?
      - Дела у прокурора, Иван Александрович, - голос у Игоря был невеселый, - он, кстати, вас с двух часов дожидается.
      - Кто он? - не понял Данилов.
      - Помпрокурора, - пояснил Игорь, - всю душу из меня вынул, о диабете рассказывает.
      - Ты послушай, тебе полезно, - засмеялся в трубку Данилов, - пришли машину, я еду.
      Он быстро побрился, принял холодный душ - горячей воды, естественно, не было, - больно вытерся жестким полотенцем. Тело приятно горело; шлепая босыми ногами по нагретому солнцем полу, прошел в комнату, надел все чистое. У стола на спинке стула висели вычищенные и выглаженные гимнастерка и галифе, на скатерти лежала записка:
      "Картошка в духовке. Поешь обязательно. Целую. Наташа".
      Иван Александрович оделся и почувствовал зверский аппетит. Он еще не успел справиться с картошкой, как внизу условно загудела машина, два коротких и длинный. Данилов запер дверь и спустился во двор. За рулем сидел недовольный Быков. Всю дорогу до управления он жаловался начальнику на "затир" в гараже, на отсутствие запчастей, на плохой бензин, на... Тема эта была бесконечной. Шофер все бубнил и бубнил, не давая Данилову сосредоточиться, наконец у поворота на улицу Горького Иван Александрович не выдержал:
      - Ты помолчал бы, Быков, а то голова от твоих колец и поршней пухнуть начинает.
      Шофер замолчал. Видимо, обиделся. Когда подъехали к управлению, Данилов, выходя, сказал:
      - Завтра поговорю с кем надо. Выдадут тебе запчасти.
      На календаре было записано: позвонить Муштакову, начальнику отделения по борьбе с мошенничеством. Данилов решил не звонить, а зайти, благо кабинеты их на одном этаже.
      Муштаков, как всегда в штатском, как всегда модный, сидел за аккуратным, без единого пятнышка столом.
      - Привет, - улыбнулся он, - привет героям сыска. Чего в наши Палестины, никак, сняли тебя, Ваня, и бросили на новый ответственный участок?
      - Нет, Леня, пока не сняли. Но кто знает, все может быть, особенно если ты мне не поможешь.
      - Господи, Ванечка, - Муштаков поднял руки. Манжета рубашки поехала вниз, обнажая запястье с золотыми именными часами.
      "Пижон, - мысленно усмехнулся Данилов, - неисправимый пижон".
      - Леня, у тебя память, говорят, хорошая.
      - Пока не жалуюсь.
      - Володю Гомельского помнишь?
      - Ну как же, - Муштаков даже прищурил глаза от удовольствия. - Самый яркий из моих клиентов. Образование, начитанность, умение одеться, ум все при нем.
      - Ленечка, он у меня по одному делу проходит.
      - Повезло тебе. А у меня он не вагончиком, он паровозиком идет.
      - А где он?
      - Я думаю, Ванечка, твои орденоносцы его уже повязали.
      - В том-то и дело, что нет.
      - Вот слушай, - Муштаков достал из стола бумагу. - Этот "цветок душистых прерий" залепил два "разгона" с какими-то орлами.
      - Он же вроде самочинными обысками не занимался.
      - Это, Ваня, как говорят наши враги, плюсквамперфект, что значит давно прошедшее. Залепил он два "разгона" и карточками продовольственными фальшивыми, конечно, промышляет.
      - Что они изымали при обысках?
      - Камни, золото.
      - У кого?
      - Тоже у сволочей. У тех, кто в прошлом году на людском горе наживались.
      Данилов вкратце изложил Муштакову суть дела. Леонид слушал внимательно, что-то помечая карандашом на листке бумаги. Когда Иван Александрович замолчал, Муштаков, подумав немного, сказал:
      - Все дело в том, что Володя Гомельский родом из Харькова, так что и Шантрель твой оттуда же. Сам понимаешь, что справки навести почти невозможно. Но все-таки надо попробовать, запроси наркомат, вдруг здесь их архивы или кто из ребят эвакуировался, вполне реальное дело, как ты считаешь? Там замечательный парень начальник угрозыска, Боря Пономарев, я у него в гостях был, он своих клиентов наизусть знает.
      - Я человек невезучий, - Данилов встал.
      - Кстати, Ваня, - Муштаков подошел к Данилову, - ты мне фотографии убитых дай. Я их своим "лишенцам" покажу, чем черт не шутит, может быть, опознают они их.
      - А зачем тебе фотографии? Твои "лишенцы" где?
      - Один на Таганке, а другой у нас во внутренней тюрьме.
      - Ты им, так сказать, "живую натуру" покажи, я к тебе Полесова пришлю, он и проведет опознание.
      На том они и разошлись. Придя к себе, Иван Александрович отдал необходимые распоряжения Степану, и сам стал составлять письмо в наркомат по делу Шантреля.
      МУРАВЬЕВ
      С утра Игорь изучал личное дело Шантреля Григория Яковлевича 1900 года рождения. С фотографии, приклеенной в левом верхнем углу анкеты, глядел на Игоря большелобый человек с тонкими губами и крепким носом. По составленному словесному портрету Муравьев знал, что волосы у Шантреля рыжеватые, вьющиеся, сзади круглая плешь, что роста он 176 сантиметров, лицо белое, без особых примет, телосложение упитанное. В день убийства Ивановского Шантрель находился на работе все время. Сменился он только в восемь часов утра. Из дома, по словам Спиридоновой, не выходил. Видимо, она просто не заметила, как Григорий Яковлевич преспокойно вылез в окно.
      В анкете и биографии изложен весь его жизненный путь. Что и говорить, анкета у него прекрасная. Удивляло другое. В личном деле Шантреля записана благодарность Союзювелирторга за доставку ценного груза. Когда Игорь посмотрел реестр привезенных ценностей, он своим глазам не поверил. Мимо таких денег не должен был пройти ни один уголовник. Впрочем, возможно, инкассатор минского Ювелирторга Шантрель стал преступником позже. Кто знает. Пока Игорь читал личное дело разыскиваемого. Судя по нему, Григорий Яковлевич был человек передовой.
      Правда, оставалось одно обстоятельство. Хотя все, кто сталкивался с Шантрелем по работе, говорили, что человек он замкнутый, малоразговорчивый, однако стрелок охраны Казакова рассказывала, что видела Шантреля несколько раз с молодой художницей Валей Поповой и что Григорий Яковлевич с ней подолгу разговаривал. Это уже было кое-что. С такими данными можно идти к Данилову. Но прежде Игорь решил кое-куда позвонить.
      Начальника отделения Муравьев застал за странным занятием. Данилов чинил настольную лампу. На столе хаотически перемешались проволочки, винтики, гайки.