— Мы не имеем к вам никаких претензий. Только прошу мне рассказать о нем.
      — Я мало его знал. Павлон. Вышел в лейб-гвардии Литовский полк, мне говорили, что за растрату приварочных денег, был списан в Навогинский полк. Говорили, что нечестно играл. Но офицер был храбрый и дельный, правда, солдаты его не любили. Не могу сказать точно, у него дядя крупная фигура в столице, не то сенатор, не то… Впрочем, боюсь соврать. — Почему он дезертировал?
      — Дело в Галиции было, мы захватили у австрийцев ящик с ценностями. И командир полка поручил Копытину и подпрапорщику Хохлову отвезти ценности в дивизию. — А что за ценности?
      — Золото из музея. Старинные кубки, блюда, кресты. Я не знаю, но список наверняка есть в контрразведке. Было циркулярное письмо. Короче, через два дня нашли убитого Хохлова и взломанный ящик, а Копытин исчез. И вдруг…
      — Виктор Петрович, позвольте я вас буду так называть. — Бахтин достал папиросу. — Не желаете? Расскажите об этих прапорщиках.
      — Одного я не разглядел, а у второго такое неприятное крупное актерское лицо. — Почему актерское?
      — Бритое и мятое какое-то. Одного я, видимо, ранил. И конечно четыре дырки ищите в машине. — Вы так уверены. — Абсолютно. — Климов засмеялся.
      Звеня шпорами, вошел подполковник Тыщинский, пристав первого участка Казанской части.
      — Голубчик, Александр Петрович, хорошо, что вы это дело-то взяли, значит, не зря мне ночью жареный гусь снился. Здравия желаю, штабс-капитан, терпите, влипли в полицейскую историю. Как пострадавший-то наш? — Вы садитесь, Павел Альфредович, — засмеялся Бахтин, — а то от ваших шпор да шашки грохоту, как от всего полицейского резерва.
      — А мы у полковника Григорьева знатный банчок сообразили, а тут телефон. Ну кто эту гадость изобрел? — А что, и полицмейстер приехал? — Конечно. — Значит, работать спокойно не дадите.
      А в прихожей густой начальственный голос разносил городовых, что-то гремело, звенело, падало.
      — Александр Петрович. — В дверь гостиной заглянул Брыкин. — Прошу простить, господа. Бахтин вышел в коридор. — Можете говорить с хозяином.
      Немировский лежал на диване, в углу горело маленькое бра, поэтому лицо его белело почти неразличимым пятном, на черном фоне кожаной обивки.
      — Борис Сергеевич, я надворный советник Бахтин, чиновник для поручений сыскной полиции, вы могли бы ответить на мои вопросы?
      — Они сказали, что из контрразведки, документы показали. — А вы проверили? — Я звонил в контрразведку… — Номер? — 406 — 94.
      — Литвин, — не оборачиваясь, сказал Бахтин. — Что они взяли?
      — Драгоценности, бумаги, десять тысяч франков, четыреста тысяч ассигнациями. — Вы можете описать мне прапорщиков?
      — Я видел одного, неприятный такой… бритый, как актер.
      — Александр Петрович, -наклонился к нему Литвин, — телефон этот летнего театра «Аквариум». — Едем.
      В прихожей Бахтин подозвал надзирателя Свиридова.
      — Мы уезжаем, а ты все запротоколируй вместе с помощником пристава. И выясни, где швейцар и городовой. Почему их не было. — Сделаю, Александр Петрович.
      За Свиридова Бахтин был спокоен. Сыщик он неважнецкий, зато мастер писать протоколы. Умел он это делать и, главное, любил. На лестнице Бахтин спросил: — Гильзы собрали?
      — Да, — Литвин вынул одну из кармана, — из кольта стрелял, жиганское отродье.
      Давненько на памяти Бахтина такого не было. Правда, несколько лет назад начальник Московской сыскной полиции Кошко разоблачил группу мошенников. Они, переодевшись в форму жандармских офицеров, вымогали деньги у купцов и мелких фабрикантов. Но чтоб так нагло. Но военное время предлагало особые условия. Преступность стала более дерзкой и жестокой. Слишком много оружия ходило по рукам. Слишком много беженцев перебралось из западных губерний. Вполне естественно, что столицу наводнили уголовники из Варшавы, Вильно, Риги.
      Но главное было даже не в этом. Война выплеснула на поверхность огромное количество темных дельцов. Они занимались поставками на армию, спекулировали продуктами, несмотря на строжайший приказ министра внутренних дел Маклакова о невывозе продовольствия за пределы губернии. Среди чиновников процветало фантастическое взяточничество. Брали десятки, сотни тысяч. Гигантский чиновничий аппарат империи был повязан словно уголовная малина. По стране шли слухи о финансовых махинациях окружения Распутина. Его квартира на Гороховой, 64, стала центром, где решались дела империи. Слава Богу, что общее разложение пока не коснулось сыскной полиции, во всяком случае, в Петрограде и Москве. Филиппов и Кошко твердой рукой выжигали скверну в своих департаментах. Подделка купонов, банковские аферы, столь редкие до войны, стали обычным делом. Аферисты, боявшиеся раньше одного слова «полиция», открывали туфтовые посреднические конторы. Три больших дела по банкам, которыми занимался сам Филиппов, так и не удалось довести до конца. Материалы забирались в департамент полиции, а виновных выпускали из арестантских домов. Поэтому сегодняшняя афера с использованием документов контрразведки не очень удивила Бахтина. Впрочем, его уже трудно было чем-либо удивить. Если бы не перестрелка, убийство двух человек, возможно, департамент забрал бы к себе и это дело. С тех пор как вице-директором назначили действительного статского советника Козлова, работать сыскной полиции стало весьма сложно.
      — Александр Петрович, — дотронулся до его плеча Литвин, — приехали.
      Действительно авто стояло на Каменноостровском проспекте. За своими невеселыми думами Бахтин и не заметил, как добрались до места.
      В саду фонари не горели, и здание театра скорее угадывалось. Ворота были закрыты, и поэтому они пошли вдоль забора.
      — Здесь где-то есть калитка. Черный ход для артистов, — сказал всезнающий Литвин, — я, бывало, раньше через нее проникал. — Любите дев из варьете? — А почему нет, Александр Петрович. — Вы бы женились, Орест. — А вы?..
      — Справедливо, видимо, придется нам умирать холостяками. — Вот она.
      Бахтин, подивился, как в такой темноте Литвин разглядел дверь в заборе. Впрочем, как выяснилось, место это было ему весьма знакомо. Литвин толкнул калитку. Она не поддалась. — Заперли черти, пойду Степанова позову.
      — Неужели сами не сдюжим, — засмеялся Бахтин, — два здоровых мужика.
      Они навалились плечами, и дверь начала медленно поддаваться. Еще немного. Еще. Со звоном вылетела задвижка. Дверь распахнулась.
      — Ну вот, — Бахтин отряхнул пальто, — теперь куда? — Найдем, — легкомысленно ответил Литвин. — А вы взяли фонарь, Орест? — Конечно.
      Слабый желтый свет вырвал из темноты какие-то камни, палки, запрыгал по лужам. Бахтин хоть и старался ступать аккуратно, но все же влез в какую-то яму с водой. Проклиная службу, Немировского, бандитов, он шел вслед за Литвиным.
      Здание театра смотрело в ночь мертвыми глазами окон. Тишина. Ни огонька, ни света, только с проспекта доносился скрежет трамвая.
      — Что же дальше, господин Сусанин? Не знаю, как чувствовали себя поляки в те славные дни, а у меня, по вашей милости, Орест, ноги мокрые.
      — Есть мысль, Александр Петрович. — Литвин достал свисток и дал две длинные трели, так обычно городовые вызывают дворников. Они прислушались.
      Внезапно совсем рядом в темноту выплеснулся теплый свет. — Кто здесь? — Сторож, — рявкнул Литвин, — спишь?
      Они пошли на свет. В квадрате дверей стоял крепкий старик в накинутом на плечи нагольном тулупе. — Вы кто будете?
      — Мы из сыскной, — ответил Литвин, — скажи-ка, дед, кто, кроме тебя, еще есть? — Да никого. Были два господина и ушли. — Что за господа?
      — Да Бог их знает, мне помощник управляющего велел пустить их в комнату, где аппарат висит. — Телефон. — Точно. — Долго они здесь были?
      — Да почитай часа два, потом ушли, а мне четвертак за беспокойство пожаловали. — Какие они из себя?
      — Господа как господа, в пальто богатых, котелках, у одного тросточка с серебряной ручкой, вроде как рыба изображена. — А кто у вас помощник управляющего? — Так Илья Семенович. — Знаешь, где живет?
      — Да, на третьем трамвае вторая остановка. Сенная площадь. Там дом Романова, знаете? Так они во втором этаже проживают, нумер шесть.
      — Вот что, борода, завтра, как сменишься, приезжай на Офицерскую, в здание Казанской части, там сыскная полиция, спросишь господина Литвина. Понял? — Бахтин ощутил в ботинке отвратительную мокроту. — Вы, Орест, берите машину и за этим Ильей Семеновичем, а я на извозчике доберусь.
      Извозчик ехал медленно, но Бахтин не торопил его. Не хотелось ему спешить в «присутствие», последнее время он стал чувствовать, что внутри его словно все выгорело. Куда-то ушел азарт, желание поймать преступника как можно быстрее. Так, наверное, бывает у стареющей охотничьей собаки, — невесело шутил он.
      Последние три года он вдруг стал ощущать свою ненужность. Сыскное дело изменилось так же, как изменился контингент жулья. Все чаще преступления начали совершать вполне почтенные граждане. Ну вот хотя бы сегодня. Поручик Копытин, павлон, вышедший в лейб-гвардию, убивает подпрапорщика, крадет ценности, дезертирует, совершает разгон, а потом убийство. Ну как понимать это. Он же не Сережка Послушник и не Федька Грек.
      Офицер, в обществе принимаемый господин. Господи, что это с людьми случилось? Какая же странная наступила жизнь. Вот и сегодня он с мокрыми ногами тащится на извозчике на Офицерскую. Служба. Одна лишь служба. За два дня до войны уехал в Москву работать его единственный друг, литератор Женя Кузьмин. Ныне он на фронте. Статьи его из Галиции даже «Нива» печатает, а ведь когда-то Женя Кузьмин об этом только мечтал. И Ирина уехала. А Лену Глебову он в прошлом году случайно увидел на Финляндском вокзале. Как же был далек тот предвоенный день! И вот уже скоро сорок, из них пятнадцать лет гоняется по городам и весям за всякой сволочью, подставляя себя под пули и ножи.
      А что взамен? Три креста на шею, пара иностранных орденов, да четыре медали. Не ахти какое жалованье, да чин, равный подполковнику, уже шесть лет. Хотел его Филиппов сделать помощником начальника, кто-то помешал. Неужели на роду ему написано ловить до смерти воров да с лживыми агентами по гостиницам встречаться. Уехала Ирина, вышла замуж за богатого француза и упорхнула в Лион.
      До войны он получал от нее письма. Ирина жаловалась на скуку, искренне переживала свой уход со сцены. Только теперь Бахтин понял, как ему не хватает суматошного Ирининого дома, всех этих веселых и легких людей, которые почти ежедневно собирались у нее. Почему же случилось, что внезапно он стал совсем одинок? Поглядишь на сослуживцев, у всех компании, обеды, ужины, пикники, винт. А у него одинокие походы в кинематограф, да беседа с хозяином ресторана «Тироль» Францем Игнатьевичем Рихтарским, благо кабачок сей совсем рядом со службой и с домом.
      Они с Литвиным сидели в «Тироле», было это дней десять назад, и Орест спросил:
      — Александр Петрович, а вы о Рубине совсем забыли?
      Нет, не забыл Бахтин ни о Рубине, ни об Усове. Помнил он их, ох как крепко помнил, тем более памятью на боку остался у него ножевой шрам, еще немного и лежал бы он в холодной, на Фонтанке, 132, в Александровской больнице. Нет, он помнил Рубина. Правда, пока не встречался с ним, но в его сейфе-лежала папка с надписью «Лимон», такую кличку имел господин предприниматель Рубин в далекой Одессе. Но кличка кличкой, агентурные донесения в Судебную не понесешь.
      Однако папка на Рубина пополнялась. Много интересного прислал Миша Рогинский, чиновник для поручений Одесской сыскной, жаль, убили его в прошлом году, в ресторане Лондонской гостиницы. Помог полковник Веденяпин, перешедший с началом войны в контрразведку. Московские коллеги тоже постарались. И, конечно, Женя Кузьмин прислал газетные вырезки и просто записи разговоров.
      Филиппов, которому Бахтин показал документы, сказал, подумав:
      — Александр Петрович, не как к подчиненному, а как к другу обращаюсь, пусть об этой папке заветной никто не знает. Для прокурора здесь данных считай что нет, а для газетного скандала… — Он покрутил рукой в воздухе и продолжил: — Да и фамилии, смотри, какие громкие. Большие деньги сможешь заработать, продав, к примеру, Василевскому, который He-Буква, или Дорошевичу. — Если уж отдавать, то Жене Кузьмину.
      — Ты, братец, никому не отдавай, так для тебя спокойнее будет, а то видишь, у Рубина в дружках сам Козлов, его одесское превосходительство. Теперь-то мне кое-что ясно, но как докажешь. За Козлова горой сам Фредерике. Министр двора. Это не шутки. — А если пойти в Думу?
      — К Родзянко? А что он сделает? Очередной запрос Маклакову? Помнишь, что статья I Свода основных законов Российской империи гласит: «Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный…» Вот так. А ты — Дума.
      Помнишь, как в двенадцатом году они разбирались? Если бы ты смог доказать, что Семена того Рубин послал, тогда все. Упекли бы его в арестантские роты, и никто бы не помог.
      Да если бы он мог доказать. А дело-то ясным было, простым, как помидор. Но… В ту далекую ночь, когда ему позвонили и сказали, чтобы он искал Шохина в Обводном канале, труп его нашли перед рассветом.
      — Как у него еще голова держится, — вздохнул судебный медик Брыкин.
      — Крепкий человек это сделал, к ножу привычный, — сказал Литвин, — горло разворотил до позвонков.
      Метрах в трехстах обнаружили следы авто. Ясно, что Шохина увезли сюда и убили у канала. Кто же знал о том, что он дал показания? Бахтин, Литвин, Филиппов, Иников и следователь Акулов.
      За служащих сыскной полиции Бахтин был спокоен. Никто из них никогда бы не назвал свидетеля. А вот этот идиот Акулов!
      Болтливый, истинно «светский человек». Наверное, ляпнул где-то, ну и…
      Сильные люди стояли за этим делом. И присяжный Усов не зря приходил. Предупреждал он. Предостерегал. Тогда и Бахтина самого чуть не убили, спасибо, надежный агент успел предупредить.
      Ночью кто-то осторожно позвонил в дверь. Коротко и тревожно. Бахтин проснулся сразу. Накинул халат, наган на всякий случай сунул в карман и пошел в прихожую. На площадке стоял извозчик Ферапонтов. — Ты чего, Егор? Не знаешь, куда приходить?
      — Так знаю, ваше высокоблагородие, Александр Петрович, только дело уж больно паршивое. — Ну заходи.
      Они прошли на кухню, Бахтин достал из поставца бутылку водки, налил в стакан. — Закусишь?
      — Зачем добро переводить да вкус портить. — Ферапонтов одним глотком выпил стакан и не поморщился даже. — Дело вот какое, подвозил я двоих в трактир «Золотой бережок», не в тот, что на Фонтанке, а на Калашниковскую набережную. Так они говорили тихо, а я ухо навострил. Про вас разговор был. — Что за разговор? — Бахтин закурил. — Обыкновенный. Замочить вас хотят. — Что за люди? Где сели?
      — Взял я их на Фонтанке. Одного, здорового, Семеном называли, так я его признал: он у Рубина из Одессы швейцаром служит.
      — Почему ты, Егор, решил, что они меня мочить решили? — Так слышал. В трактире их чистодел дожидался. — Как узнал?
      — У полового Степки спросил, он мне и сказал, что человек тот Мишка Бык из Москвы, убивец. — А где его найти?
      Ферапонтов сделал долгую паузу, достал папиросы, закурил. На кухне запахло дегтем. Егор Ферапонтов сам набивал папиросы, из нескольких сортов самосада. Даже городовые, охочие на чужбинку, не могли курить его папирос, задыхались.
      — Так вот, — многозначительно изрек Ферапонтов, — мне в зале крутиться не с руки было, так я Степку попросил за ними приглядеть. Степка мне стакашку вынес и шепнул, что тот Семен Быку деньги передал, пачку. А вскоре Бык сам вышел. Одет богато: поддевка синяя, рубашка шелковая голубая, сапоги лак! Нанял меня до номеров, на Колокольной, 12… — Во «Владимирскую», что ли? — Как есть, туда.
      — Спасибо тебе, Егор, подожди меня, если хочешь, выпей. — Бахтин встал.
      — Да нет, я норму взял ночную, — серьезно ответил Ферапонтов.
      Бахтин вышел в кабинет, достал из ящика стола сто рублей. Информация касалась лично его, и он считал себя не вправе рассчитываться агентурными деньгами. С сотенной бумажкой в руке он вошел на кухню. Ферапонтов зыркнул глазами, словно облизал сотню, раздавил в пепельнице свою чудовищную папиросу, и, тяжело вздохнув, сказал:
      — «Катю» энту я от тебя, ваше высокоблагородие Александр Петрович, не возьму, не по службе я к тебе пришел, а по душе, как православный пришел, чтоб остеречь тебя. За это денег не уберут.
      — Спасибо. — Бахтин крепко пожал руку извозчику.
      Ферапонтов ушел, а Бахтин оделся быстро и отправился на службу.
      В сыскном все было тихо. Дремал дежурный надзиратель, агенты из летучего отряда ожидали вызова. Бахтин приказал вызвать Литвина, прошел в свою комнату. На столе лежали размноженные на стеклографе сообщения о розыске, присланные из сыскных отделений разных городов империи.
      Он отобрал несколько сводок Московской сыскной полиции, подписанных статским советником Кошко. Бахтин обычно внимательно читал каждое сообщение, считая это одной из неотъемлемых задач подлинного криминалиста. Когда Ферапонтов, он же агент Селезнев, назвал ему имя Мишки Быка, Бахтин тогда еще вспомнил, что оно ему знакомо.
      Вот она. Циркулярный номер 348 от 1 марта 1914 г. «Настоящим сообщаем вам, что из арестантского дома Тверской части бежал задержанный за убийство артельщика Сретенского ломбарда мещанина Прохорова Ивана Степановича опасный уголовник Михаил Кочетков, отечество не известно, кличка Мишка Бык…»
      Далее следовали приметы и список грабежей, в которых принимал участие данный персонаж. Уголовная биография Быка была почтенной. Не сявку мелкую нанял господин Рубин, зверя. Циркуляр развязывал Бахтину руки. Теперь он должен арестовать Быка по ориентировке московских коллег, а не за «сговор, направленный против должностного лица полиции…». Так именовалось сие деяние в Уголовном уложении. Дело уже к утру шло, а Литвина не было. Зазвонил телефон. — Сыскная полиция, надворный советник Бахтин.
      — Александр Петрович, — телефонировал Литвин, — что стряслось?
      — Срочно езжай на Колокольную, 12, жди меня у входа во «Владимирскую».
      Бахтин положил трубку. Проверил наган и спустился к дежурному.
      — Я на Колокольную, брать Мишку Быка, телефонируй в участок, пусть пришлют трех городовых, со мной два агента из летучего отряда. Авто на месте? — Авто-то на месте, да механика нет. — А где он? — Зуб рвать час назад ушел. — Вот черт. Хорошо, я сам поведу.
      — Как прикажете, — вздохнул надзиратель, — только вы, господин надворный советник, в журнал сами запишите.
      Не доезжая квартала до гостиницы, Бахтин остановил авто. — Пошли. У дверей стоял Литвин. — В чем дело, Александр Петрович?
      — Рубин нанял Мишку Быка, чтобы меня кончить. — Бахтин достал портсигар. — Где городовые? — Не видел.
      — Ладно, сами справимся. Пошли, господа.
      Дверь им открыл сонный швейцар. Бывший городовой, он сразу все понял.
      — В каком номере у вас остановился человек в синей суконной поддевке, лакированных сапогах и голубой шелковой рубашке?
      — Так это купец из Сызрани Павлов Авериан Силыч, в двадцать шестом он. Я к нему ночью Люську послал и, конечно, закуску с выпивкой они брали. — Где запасной ключ? — Сейчас сделаем, ваше высокоблагородие. Минут через пять швейцар принес ключ с биркой «двадцать шесть». — Окна номера куда выходят?
      — Во двор, ваше высокоблагородие, из окна спокойно можно на крышу попасть, а там по лестнице…
      — Литвин на крышу, мы — пошли. Ты, братец, тоже с нами, — сказал он швейцару.
      А номера просыпались. Плескалась где-то вода, бежал по коридору заспанный половой с дымящимся самоваром, скрипели двери, шаги слышались.
      Коридор на втором этаже, длинный, словно кишка, по обе стороны белые двери с номерами. У двадцать шестого остановились. Швейцар осторожно вставил ключ и сразу вынул.
      — Изнутри заперся, ключ в замке, — прошептал он. — Ломать надо, — приказал Бахтин, — лом неси.
      — Да зачем лом-то, ваше высокоблагородие я и так выбью. Двери-то на соплях держатся…
      Швейцар отошел к стене, чтобы разбег взять, но за дверью ахнул выстрел, зазвенело выбитое окно, страшно закричала женщина. — Давай.
      Швейцар плечом ударил в дверь, и она без натуги распахнулась. Бахтин ворвался в номер и увидел Литвина с наганом в руке и сидящего в углу здорового полуголого парня с поднятыми руками, на полу валялся «смит-и-вессон» полицейского образца, на кровати, закрывши голову одеялом, лежала голая баба.
      Надзиратели проворно нацепили на Мишку наручники. Захлопали двери, народ в коридор начал выскакивать. Зашумели, особенно любопытные норовили прямо в номер влезть. Но тут и городовые подошли. Они ловко оттеснили постояльцев. Швейцар двери налаживал. Сыщики из летучего отряда обыскивали номер.
      — Этот хитрован, — сказал, закуривая, Литвин, — прямо у окна лестницу приспособил. Я, как на крышу поднялся, смотрю, у него лампа горит. Я к окну. Видно, он шаги за дверью услышал и сидел в одном белье со «Смитом» в руках. Тут я и выстрелил.
      Мишку Быка допрашивал Филиппов в арестантском доме Казанской части.
      Бык раскололся быстро, не понадобилось даже приглашать околоточного.
      — Ну-с, любезный Александр Петрович, — сказал Филиппов, войдя в сыскную. — Бык-то денежки эти должен был передать некоему студенту из эсеров Конюхову, а тот в бомбовой мастерской заряд приготовит и рванут они вашу квартиру вместе с Марией Сергеевной и кошкой вашей. Так что у нас дело-то разваливается. Бык деньги не передал, следовательно, сговора нет. А бомбисты дело не наше, мы их полковнику Глобачеву передадим.
      А вот про швейцара-то Семена Бык мне на ушко нашептал.
      Он из Нерчинска, подорвал четыре года назад, отдыхал там за грабеж вооруженный и покалеченного городового. Сейчас Кунцевич на него все принесет.
      Николай Иванович Кунцевич, заведующий столом приводов, появился действительно через полчаса. Он положил на стол несколько листков и фотографию.
      — Вот, Владимир Гаврилович, извольте поглядеть. Опасный тип этот Семен. Кличка Кувалда, зовут Максим Егорович Семенов. Бывший матрос. Судился за зверское избиение товарища по службе, потом за грабеж, ну и за разбой с членовредительством. — Значит, надо ехать, брать его.
      Поехали вчетвером: Бахтин, Литвин и два крепких сыщика. Авто оставили, не доезжая до шестьдесят второго номера. Бахтин позвонил. Затейливая дверь, сработанная из редкого дерева, отворилась неохотно.
      На пороге, закрывая вход, стоял плотный высокий мужик в швейцарской ливрее. — Ты Семен? — спросил Бахтин.
      — Никак нет. Я Андрей. А вам чего угодно, господин?
      — Мы из сыскной полиции, — Бахтин достал значок. — Ты давно здесь работаешь? — Пятый день, ваше высокоблагородие. — А где Семен? — Не могу знать. — Хозяин дома? — Никак нет. Сейчас управляющего позову. Бахтин с сыщиками вошли в прихожую. Аляповата она была, цветаста весьма. Словно кричала о роскоши и богатстве.
      Прихожая напомнила Бахтину браслет из «американского золота» со стразами вместо подлинных камней. Через несколько минут по лестнице спустился элегантный господин с безукоризненным пробором.
      — Зоммер, Анатолий Арнольдович. Я управляющий господина Рубина. С кем имею честь?
      — Надворный советник Бахтин, чиновник для поручений сыскной полиции.
      На лице Зоммера не дрогнул ни один мускул. Словно фамилию эту он впервые слышал. Голову наклонил почтительно:
      — Весьма рад знакомству, господин Бахтин, чем могу?
      — У вас служил швейцаром Семенов Максим, Егоров сын. — Не припомню. — До Андрея кто у вас служил?
      — Семен Николаев. Отвратительный тип. Мы его неделю, как рассчитали. Грубый и на руку нечист. — Где он нынче?
      — Откуда же мне знать, господин Бахтин, помилуйте. Он свой мешок собрал и подался куда-то. Еще грозился дом поджечь. Так я об этом околоточному Звонареву сообщил.
      — Ну что ж. Простите за беспокойство. Пошли, — скомандовал Бахтин. На улице он сказал Литвину: — За домом наблюдать круглосуточно. — Сделаем, Александр Петрович.
      И не знал Бахтин, что Зоммер перешел через потайную дверь в соседний дом, купленный, кстати, на фамилию потомственного почетного гражданина Аникина, где в одной из комнат лежал на диване Кувалда.
      — Вот что, голубь, — зло сказал Анатолий Арнольдович, — ты эту кашу заварил, тебе ее и доедать. Чтоб нынче Бахтин этот…
      — Сделаю. Сам сделаю. — Кувалда встал, потянулся. — Я его, Анатолий Арнольдович, нынче ночью достану.
      — Он по вечерам или дома, или на Екатерининском, у своей мадам.
      — А я его дома дождусь. Вернется. Погуляет и вернется.
      Когда ночью Бахтин возвращался на Офицерскую из ресторана театра «Буфф», он не знал, что наружка уже повела Кувалду. Что старший группы наблюдения, сыщик Стариков, сообщил, что громила затаился в подъезде дома Бахтина.
      Александр Петрович не знал, что дом его уже был оцеплен, а Литвин с тремя надзирателями из летучего отряда через крышу и чердак проникли на пятый этаж, перекрыв Кувалде путь к отступлению. Но бывает, что даже в четкой, продуманной операции невозможно всего учесть.
      Сыщик Фраков сидел в доме напротив. Он должен был потайным фонарем дать сигнал, когда Бахтин подъедет. Все бы хорошо, но горящий табак папиросы упал на его второй раз надеванное пальто. Запахло паленым, и пока Фраков снимал пальто, пока искал прожженную дырку…
      Когда он выглянул в окно, то увидел отъезжающего извозчика и тут же дал сигнал.
      Бахтин открыл дверь, пропуская Ирину, и она внезапно закричала сдавленно и страшно.
      Он оттолкнул женщину и в темноте подъезда скорее угадал, чем увидел фигуру человека. Метнулся вправо, бок обожгло и он резко ударил в белеющее в полумраке лицо. Человек отшатнулся, давясь матерщиной, Бахтин успел достать его ногой…
      Вспыхнули фонари, и сверху налетел Литвин с ямщиками.
      Месяц казенный врач лечил рану. Каждый раз приговаривая: — Чуть правее, дорогой мой, и…
      Что было бы после этого «и», Бахтин догадывался. Когда суд вынес приговор, Кувалда, обернувшись, крикнул: — Жди, сыскарь, я тебя замочу…
      Бахтин не боялся угроз. Он их наслышался за службу предостаточно. Тогда он не знал еще, как странно повернется жизнь. Бахтин потер лицо руками, словно смывая воспоминания. Извозчик ехал уже по Офицерской. Мокрые ноги застыли, его немного познабливало и впервые он решил не ехать на службу, а остаться дома. Под причитания Марии Сергеевны, он выпил две большие рюмки водки, закусил с удовольствием и пошел спать. Да, именно спать. Как обычный человек, поздно вечером вернувшийся домой. Хватит. Он устал.
      Проснулся Бахтин рано. Здоровый и свежий. Открыл окно, взял гантели. Тридцать минут он делал гимнастику. Тело стало жарким и потным, он чувствовал, как бодрость и сила заново появляются в нем. За завтраком Мария Сергеевна сказал:
      — Ты бы, батюшка Александр Петрович, в приставы попросился. Не дело такому господину по ночам разбойников ловить. А у пристава жизнь тихая. Потом купцы к нему всегда с благодарностью… — Попрошусь, Сергеевна, чуть позже попрошусь. — Вот и хорошо. Тогда хоть заживем. Противно и длинно зазвонил телефон. — Меня уже нет. Бахтин натянул пальто, надел галоши и вышел.
      — Вас господин начальник разыскивает, — сказал дежурный надзиратель. — Скажите, сейчас буду.
      Бахтин разделся и пошел к Филиппову. Начальник сидел за столом в полном сиянии полугенеральской формы.
      К трехсотлетию дома Романовых в тринадцатом году его произвели в статские советники. Чин промежуточный. Уже не полковник, но еще не генерал. У стены на стульях два офицера, капитан и поручик.
      — Знакомьтесь, господа, — сказал Филиппов, — это наш лучший криминалист Бахтин Александр Петрович. Офицеры вскочили, звякнув шпорами.
      — А это, Александр Петрович, скажем так, наши коллеги из контрразведки, капитан Устимович и поручик Грачев.
      — Господин Бахтин, — капитан взял бумаги на столе, — кажется, вы занимаетесь этим неприятным делом? — К сожалению.
      — Мы принесли вам все документы, касаемые бывшего поручика Копытина. Между нами, бежал он с позиций не просто так. Дело в том, что кто-то дал ему сигнал. В 1913 году в Варшаве Копытина завербовала германская контрразведка. Он проигрался, был весь в долгах, этим воспользовались. Бежал он с позиций, узнав, что мы должны его арестовать. Отец его погиб в Порт-Артуре, мать умерла. Его воспитывал дядя. Сенатор Лодкин, брат матери.
      — Постойте, это какой Лодкин? Не тот, что упоминался в связи с аферой в Дворянском земельном банке.
      — Да, но, скажем так, Сенатская комиссия решила не выносить сор из избы. Сейчас он член правления Волжско-Камского банка и имеет акции нескольких железных дорог. В общем, господин весьма богатый и с разветвленными связями. — У вас есть список похищенного?
      — Мы принесли. Дело Копытина в связи со смертью нами прекращено. Факт кражи, юрисдикция ваша. Так что, позвольте, господин статский советник, откланяться.
      — Спасибо, господа, что вы так любезно откликнулись на нашу просьбу. Истинный пример сотрудничества военных и гражданских властей. Но так вас отпустить не могу. Потому прошу в соседнюю комнату, откушать, чем Бог послал. — Филиппов гостеприимно указал офицерам на дверь. — А вы, Александр Петрович, к должности немедля приступайте, а то вас, батенька, свидетели заждались.
      Бахтин усмехнулся. Любил их начальник всевозможные застолья и устраивал их по любой причине, словно собирался перед отставкой наесться за казенный счет. В Департаменте полиции уже поговаривали, что на место Филиппова метят коллежского советника Кирпичникова. У дверей своего кабинета Бахтин увидел давешнего сторожа. Он сидел на стуле, положив руки на колени, опасливо поглядывая на проходящих людей. — Тебя господин Литвин вызывал? — Так точно, ваше высокоблагородие. — Чего же ты сидишь? — Не могу знать.
      Бахтин приоткрыл дверь, в кабинете Литвин допрашивал солидного господина в дорогом пальто с шалевым меховым воротником. — Орест, вам нужен сторож? — Нет, Александр Петрович. — Иди, братец, спасибо тебе.
      Старик радостно вскочил и зашагал к выходу. Бахтин вошел в кабинет. Литвин встал. — Так вы и есть Илья Семенович?