А утро уже вступило в свои права и стремительно катилось к полудню. — Пора прощаться. — Ты куда, Коля? — спросил Бахтин Калмыкова. — Пойду в гостиницу. Мне ночью на поезд.
      — Поехали ко мне, я холостяк. Помоешься, поспишь. Закусим, чем Бог послал, поговорим. — Поехали.
      Извозчик медленно вез их сквозь проснувшийся, суетливый город. Холодный, неуютный, настороженный, словно ожидающий чего-то страшного. Вот прапорщик юный. С отрядом пехоты Пытается знамя полка отстоять…
 
      Привязались же эти никчемные стишки. Засели в голове, словно считалка. Вот и бубнит он их пятый день подряд. Тьфу! Прямо напасть.
      Григорий Львович Рубин, раскачиваясь на носках, оглядел еще раз прихожую.
      Мраморные фигуры, бронзовые лампы, батальные картины якобы Гро.
      Постоял немного, закурил и начал подниматься по лестнице, позванивая шпорами.
      Война для всех война. Прочь фраки, визитки, английские пиджаки. Ловко сидел на нем замшевый френч с узенькими серебряными погонами, на которых, словно монограммы на портсигаре, разместились шифры, зигзагообразные просветы, звездочки и эмблема в виде перекрещенных топора и лопаты. Теперь он числился по Союзу городов, носил форму и даже браунинг на ремне. Когда председатель Государственной Думы Родзянко начал организовывать поставку сапог и обмундирования для действующей армии, Усову удалось воткнуть Григория Львовича в это крайне патриотическое и безумно прибыльное предприятие. Патриотизм Григория Львовича был отмечен орденом Станислава III степени и медалью на темно-синей ленте «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1914 года». Коммерческая деятельность дала неплохую прибыль.
      Подумать только, всего три года назад он приехал сюда из Одессы с твердой уверенностью, что покорит северную столицу. Мечтал стать кем-то вроде героя своего любимого романа «Граф Монте-Кристо». Прав был Усов, ох как прав. Размах у него действительно местечковый.
      Сделал дом, как декорацию к плохой фильме. Мечтал об аристократах, о приемах, о которых молва по всему Петербургу пойдет. Действительно на дармовую выпивку да жратву приезжали к нему актеры всякие, журналисты, жуликоватые дельцы, чиновники средней руки, князь Андронников и, конечно, Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, а с ним вся лукавая охранная гопа.
      Однажды в январе четырнадцатого ему удалось затащить к себе любимца судьбы гуляку миллионера Леона Манташева. Тот хорошо выпил и закусил, а уходя, сказал:
      — Гриша, ты, видно, парень неплохой, и стол у тебя отменный, только умоляю, смени квартиру. Ты, конечно, фильмы снимаешь в Москве, так ты лучше здесь снимай. У тебя же не дом, а декорация сплошная, так, братец, приличные люди в Питере не живут. Ты перстень-то с натуральным камнем носишь, а дом твой фукс, подделка. Это сразу видать. Несолидно, брат.
      После этого разговора Григорий Львович напрочь прекратил приемы да обеды. — Все, — сказал он Зоммеру, — лавочка закрыта.
      В Москве, на Остоженке, купил двухэтажный славный особнячок. Позвал человека знающего, обставил дом легкой и удобной шведской мебелью. Ковры в тон, картинки не дорогие, но подлинные, на стену и практически совсем в Москву перебрался.
      Перед самой войной, не без выгоды, продал все свои кафешантаны и кинематографы, кроме «Стуриа», что на Невском, 67, и жизнь начал вести размеренную и деловую. Поигрывал на бирже не без успеха, были еще кое-какие делишки, но…
      То главное, ради чего Григорий Львович покинул милую его сердцу Одессу, продолжал делать. Уже в тринадцатом году он полностью контролировал подпольные игорные притоны, через его руки проходили практически все краденые драгоценности в Петербурге, Москве, Варшаве. И люди были, которых он на дело посылал. Перед самой войной вездесущий Усов свел его с Ароном Симоновичем Симановичем, купцом первой гильдии, а ныне секретарем Распутина. Побывал Григорий Львович на Гороховой, 64, на квартире старца. Побывал и испугался. Хотя Ванька Мануйлов несколько раз передавал, что отец Григорий о нем спрашивал.
      — Ты, Гриша, от счастья своего бежишь, — сказал ему тогда Усов. Рубин выпил рюмку, закусил. По позднему времени разговор шел в «Славянском базаре». И он ответил:
      — Ты, Петя, конечно, человек ученый, слов нет. А простых вещей не понимаешь. Там же политика. Кухня, в которой чины империи варятся. Там каждый второй агент охранного, а еще хуже, контрразведки. А я человек простой, одной полиции по мере сил остерегаюсь. При нашем деле подальше от политики жить надо, ох, как подальше.
      Но с Симановичем Рубин продолжал встречаться. Была у этого человека в определенных кругах кличка Бриллиантщик. Потому как много лет секретарь старца скупал краденые камни, промышлял ростовщичеством и нечестной игрой в «макао». Именно от Симановича узнавал Рубин, у кого какие камушки где лежат.
      Ну, а дальше дело техники. Камни в банковский сейф, в Стокгольм. Золото на переплавку шло. Из него умелые ювелиры, благо мастерская при киноателье числилась, делали кольца и браслеты хорошей работы.
      Да мало ли чего из золотишка можно сделать?! Урок двенадцатого года, с бандой Терлецкого, Рубин хорошо запомнил.
      Тогда убрать Бахтина не удалось. Хитер сыскарь оказался, но палец Григорий Львович загнул, помнил, ох как помнил все.
      Козлов по его распоряжению задержал Бахтину чин, наградами его обошли, а в марте этого года история с Распутиным в «Яре». Казалось, все, конец сыщику, ан нет, выхлопотал ему генерал Джунковский и прощение у императора, и даже Владимира III степени пожаловали. Одно слово везунчик.
      Григорий Львович оглядел малахитовую гостиную и еще раз подивился прошлой глупости своей. А ведь когда-то этот нелепый зал ему нравился, и птицы эти безумные нравились, и стол-саркофаг, и кресла каменные.
      Позванивая шпорами, он пришел в столовую, подошел к окну, рывком раздвинул портьеры. Что за чертовщина, никого нет. Где Зоммер? Где слуги, лодыри! Зоммер появился в дверях и тихо кашлянул. — Где все люди? — зло спросил Рубин.
      — В доме, как вы распорядились, остался швейцар и двое слуг. — Так где они? — Чего изволите, Григорий Львович? — Закусить изволю и выпить.
      — Что именно? Запеканки, наливки, ликера или портвейна. — А наливка какая? — На любой вкус, у нас с этим строго. — Тогда малиновой прикажи. — Закусывать здесь изволите?
      Рубин оглядел столовую, величиной с палубу миноносца. Представил на секунду, как будет сидеть один в этой огромной комнате, за мертвым столом, и ему стало неуютно.
      — Нет, накрой в той половине. А эту квартиру до лучших времен закроем. Зоммер наклонил безукоризненный пробор.
      Рубин подошел к окну. Октябрь выдался на редкость солнечный, и Фонтанка выглядела весьма нарядной. У дверей дома стоял большой зеленый военный автомобиль. Это тоже была дань времени. Хватит изящных моторов, клаксонов серебряных, сафьяновых сидений. Новое время, новые песни. Он уходил из дворца Монте-Кристо с чувством печали. Так и не сбылись те чудные сны, которые он видел в милой Одессе. Не получилось сверкающей, как бенгальский огонь, жизни. Не получилось.
      И на второй половине ничего не изменилось. Жорж Терлецкий убит, ребят нет — упрятали их в арестантские роты. А для дела нового очень бы сгодился Терлецкий.
      — Ну что Козлов? — спросил Рубин, усаживаясь за стол.
      — Только что телефонировал, едет. — Зоммер поставил еще один прибор. — Есть чем гостя встретить?
      — А как же, его превосходительство довольны будут.
      Его превосходительство! Звучит. Гордо. Почтительно. Еще бы, в словосочетании этом незыблемый имперский порядок. А десять лет назад помощник станового пристава титулярный советник Козлов, в дым проигравший казенные деньги, взял от Рубина свои первые пять тысяч.
      Взял и подводку сделал на почтовое отделение, куда везли большие деньги. Именно с этих-то денег и начал Рубин свое дело. В Одессу перебрался и, конечно, Козлова перетянул, умные люди сделали его приставом, благо, Козлов отличился в пятом году. А там уже стал он помощником Одесского полицмейстера. А потом в столицу. Рубин и Усов не жалели денег, дотащили Козлова до генеральского чина, а в четырнадцатом, через всесильного Симановича, сделали еще вице-директором Департамента полиции.
      Козлов служил Рубину верно. Многих неприятностей избежал Григорий Львович с его помощью.
      Рубин первую рюмку выпил, закусывать начал, а тут и Козлов появился в полном сиянии генеральского мундира.
      Рубин с удовольствием оглядел его. Две звезды на мундире, Владимир на шее. Генерал! Сановник. Григорий Львович разглядывал его, словно скульптор, гордящийся удачной работой. Он встал, пошел навстречу действительному статскому советнику Козлову, крепко пожал руку.
      — Миша, когда я на тебя смотрю, то понимаю, что империя незыблема. Козлов засмеялся.
      — А я, Гриша, тебя в форме-то впервой вижу. Хорош земгусар, хорош. Мундир, он мужика украшает. И смотри, Станислав и медаль. Скоро меня перегонишь.
      — Садись, Михаил Иванович, дорогое мое превосходительство. Вот видишь, твои любимые настойки на столе.
      — Ну, что ж… — Козлов налил себе большую рюмку зеленоватой настойки, намазал корочку хлеба икрой, выпил, зажмурился от удовольствия, поводил пальцами в воздухе.
      — Хорошо, — выдохнул он. — Вот теперь и поесть можно. Господи, Гриша, как ты эту гадость пьешь. Налей листовочки или смородиновой, нет у тебя подлинного вкуса к жизни.
      — Миша, вот телеграмма, а вот циркуляр по военному министерству. Сын твой Коля направлен в распоряжение московского воинского начальника. Хватит ему в окопах гнить. Орденки мы ему и здесь повесим. — Спасибо, Гриша…
      — Рано благодарить. Олега, младшего твоего, Усов берет к себе, в Союз городов, так что передай Ангелине Федоровне, чтобы она душой за детей не болела.
      — Спасибо, ох спасибо, Гриша, — Козлов налил вторую, — за такое и выпить не грех. Выпили, помолчали, занялись закусками.
      — Миша. — Рубин снял пояс с пистолетом, расстегнул китель. — Вот тебе десять тысяч, это Коле на квартиру, мебель, на всякое устройство.
      Козлов взял деньги спокойно, без восторга и благодарности, как должное.
      Рубин встал из-за стола, подошел к буфету, вынул из ящика сверток.
      — А это тебе и супруге твоей. Впрочем, можешь подарить и мадам Власовой.
      — Все ты, Гриша, знаешь. — Козлов развернул плотную бумагу и залюбовался, на столе лежал золотой портсигар с его монограммой и прекрасной работы браслет.
      — Да, Гриша, — сказал он, помолчав, — тебя мне действительно Бог послал.
      — Миша, то же самое, не далее как вчера, я в Москве Усову говорил, — засмеялся Рубин.
      — Спасибо тебе, ох, какое спасибо. Люблю я эти цацки.
      «Зажрался ты, Миша, — зло подумал Рубин, — в одном портсигаре десять золотников, а ему цацки». И весело предложил: — Давай еще по одной.
      — Погоди. — Козлов щелкнул замком портфеля, достал бумаги. — Сначала делами нашими скорбными займемся. — Как скажешь.
      — Значит, слушай, наводчик твой прав. Этот Немировский из Варшавы действительно вывез весь свой магазин. Пока дело не открыл, драгоценности держит дома, но, по нашим данным, уже арендует на Невском помещение под ювелирный салон. Градоначальник разрешение дал. Начал ремонт. — Миша, голубчик, я это знаю.
      — Ценности у него спрятаны надежно, квартира в старом доме на Мойке, рядом с обществом Охранения народного здравия, там нынче санитарнй-полевыми поездами занимаются, посему народу много и днем, и вечером.
      — Знаю, Миша, потому у меня план есть. Твое дело городового убрать и дознаться, где лабазы его каменные…
      — Городового убрать не вопрос, а где лабазы… Правда, есть ход. У Немировского родственник проживает в Свечном переулке, в доме 10, телефон его квартиры 26-36. Родственник этот Леонид Петрович Немировский капитан Добровольного флота. — Постой, постой, — Рубин вскочил из-за стола, — он же игрок, в Купеческом клубе в прошлом году круп но проигрался, я его в опере видел, весь в каких-то звездах.
      — Он не только в прошлом году проигрался, его три дня назад разнесли в пух. Играл на запись. Через день старшина клуба его в книгу занесет, а плюс к этому вот. — Козлов положил на стол пачку векселей.
      — Хорош капитан, — Рубин засмеялся, потер руки. — На сколько здесь?
      — На восемнадцать тысяч триста рублей и пять тысяч проигрыш. — Широко живет. Что о нем известно?
      — Родился в Москве. Отец инженер-путеец. Проиграл казенные деньги и застрелился.
      — Наследственность к игре, — зло сказал Рубин. Сам он никогда не брал в руки карты, кроме тех случаев, когда надо было проиграть нужному человеку.
      — Окончил реальное училище, — продолжал Козлов, — поступил в Мореходные классы в Феодосии, закончил по первому разряду. Отплавал два года матросом на загрансудах. Уехал в четвертом году штурманом в Порт-Артур. Там мимо японцев вывез важные документы, знамена, ценности во Владивосток, получил Станислава с мечами. После этого стал жить весьма широко и исчез из России. По агентурным источникам Особого отдела известно, что служил капитаном на некоем корабле «Надежда»: возил оружие в Марокко, опий, контрабанду, оказал какие-то услуги персидскому двору. Кажется, что-то связано с похищением женщин для гаремов. Потом вернулся в Либаву, работал в Северо-Западном пароходстве у Мясоедова и Альтшулера. В контрразведке у Батюшева на него целое дело. — Шпион, что ли?
      — Как сказать. Шпион на страну работает. А этот на любого, кто платит. Одним словом, ландскнехт. — Такты считаешь, Миша?.. — Именно. Надо к нему Зоммера послать.
      — Ладно. «Вот прапорщик юный, с отрядом пехоты…» — Ты это чего, Гриша? — Да стишки привязались. — А ты журналы не читай, не забивай голову. — Что-нибудь еще на этого Немировского есть?
      — Конечно, если покопаться, найдем, но думаю, и этого хватит. Мой агент сообщил, что сей мореплаватель за деньги маму родную продаст.
      — Значит, быть посему. — Рубин налил наливки в рюмку.
      До чего же сегодня поганое утро. Леонид Немировский брился перед высоким трюмо. Бритва шла с раздражающим скрипом. Надо подточить, да вот оселок куда-то подевался.
      Квартира у него была небольшая, две комнаты. Спальня и гостиная. Обстановка хозяйская, неплохая. Впрочем, капитан Немировский никого у себя не принимал, а женщинам говорил, что привык жить в строгом порядке каюты и на суше не обращает внимания на такие мелочи, как обстановка. Слуг он не держал. Приходила к нему убирать жена дворника, так что утренний чай готовил себе сам. Да и куда завтракать пойдешь, если в кармане последняя десятка, как раз на трубочный табак. Дернула его нелегкая сесть играть с теми двумя. Явные шулера, но как докажешь.
      Ну, впрочем, карточный долг он отдаст. Жаль, конечо, вынимать камни из орденской звезды, пожалованной марокканским беем, но что делать. Дошел до края. У него была точная копия этой звезды, так что орден сей, полученный за доставку шхуны с оружием каким-то неведомым племенам, он продаст нынче своему родственничку.
      А может, лучше заложить? Да черт с ним, как получится.
      Больше продавать нечего. Работы не было, да и не особенно тянуло на море. Правда, можно было подать прошение в Адмиралтейство, получить чин и болтаться на тральщике в Ирбенском проливе. Но это он берег на крайний случай. Немировский пил чай, жевал несвежую булку со старым сыром. Впрочем, это его не угнетало, за свою жизнь он и не в таких переделках бывал.
      В дверь позвонили. Аккуратно так, вкрадчиво. Явно не кредиторы, те жали на звонок со злостью, длинно и нагло. Немировский открыл. На пороге стоял прекрасно одетый господин. — Могу я видеть капитана Немировского?
      — Можете, — усмехнулся Леонид, — вам повезло, это я. Что вам угодно? — Может быть, вы позволите мне войти?
      — Конечно. Прошу. Заходите. Я сейчас. — Когда Немировский вернулся в гостиную, он увидел на столе рюмки, бутылку «Наполеона», аккуратно нарезанный лимон на тарелочке. — Да вы волшебник, — засмеялся он.
      — Вы зря себя утруждали, — вкрадчиво сказал Зоммер, — халат вам весьма к лицу. — Морской закон, гостей принимаем в форме. Немировский не удивился ни коньяку, ни лимону. Тертый он был, битый. Это сразу же заметил Зоммер. Перед ним сидел человек лет тридцати с небольшим, в морском кителе с нашивками нарукаве. Курил трубку и молчал. После первой выпитой рюмки Немировский спросил: — А как мне вас величать, милейший?
      — Имя мое вам ничего не скажет, зовите Павлом Ивановичем. — А фамилия ваша не Чичиков, случайно?
      — А зачем вам моя фамилия, она к нашим делам отношения иметь не будет. — Тогда начинайте. Зоммер расстегнул саквояж, вынул пачку векселей. — Ваши? — Мои. Зоммер достал деньги.
      — Здесь шесть тысяч. Пять — долг в Купеческом клубе, тысяча ваша.
      — Вы хотите сказать, дорогой Чичиков, что векселя мои вы оплатите. — Уже. — Но у меня нет мертвых душ. — Что вы изволили сказать? — Вы Гоголя читали? — Не приходилось. — Тогда к делу.
      — Вы получаете деньги и векселя, плюс капитанскую вакансию…
      — Последнее не к спеху. Я могу в любое время наняться на пароход, но пока мне милее суша. — Хорошо… — Поэтому вместо вакансии добавьте мне денег. — Но вы не знаете, что я попрошу. — Какая мне разница, вы же даете деньги. — Ну, капитан…
      — Да, милейший Чичиков, такова жестокая проза. Так что вам надо?
      — Я хочу знать, где ваш родственник прячет драгоценности. Вы пойдете к нему… — Не надо. — Вы отказываетесь? — Нет, я просто знаю. Вам нужен план квартиры? — Да. — Кладите еще десять тысяч. — Нет. К концу бутылки они столковались на пяти.
      Зоммер достал деньги, а Немировский вышел и через десять минут вернулся с планом. Зоммер хотел положить его в карман, но капитан придавил листок бумаги рукой.
      — Нет, господин Чичиков, перерисуйте, я не хочу оставлять вам сей документ.
      Зоммер посмотрел на него с уважением. Совсем не фраер был этот капитан. Прощаясь, Немировский сказал:
      — Милый, Павел Иванович, — он словно клещами сдавил плечо Зоммера, — я в ваши жиганские дела не лезу, но учтите, скрывать вас не собираюсь, ну а если вы что-нибудь скажете, то я вас найду и застрелю. — А как вы меня разыщете?
      — Вы, конечно, о Боре Корейце слышали?
      Конечно Зоммер слышал о нем, да и кто в уголов ном мире империи не знал одного из крупнейших бандитов, чья шайка кроваво и удачливо грабила золотоискателей.
      — Можете не отвечать. По вашим глазам я понял, что человек этот вам знаком. Когда-то я оказал ему некую услугу. Думаю, что и он не откажет мне в пустячной просьбе. Честь имею.
      Колька Сафронов по кличке Сабан был больше похож на провинциального трагика, чем на налетчика, и одет был соответственно, с деловым театральным шиком. Он сидел против Рубина, пил ликер. Рюмку держал аккуратно, оттопырив мизинец правой руки, на котором поблескивало кольцо с дешевым камешком.
      — Гриша, — Сабан отхлебнул ликера, — я тебе верю. Как отцу родному, верю. Но ты мне скажи, в чем мой навар.
      — А вот в чем, Коля. Давай по порядку. Дело мое. Так? — Так. — Подвод мой. Так? — Так. — Обеспечение и разработка моя. Так? — Ну, так. Что ты заладил, честное слово…
      — А я к тому говорю, Коля, что всего страха у вас полчаса. Потому драгоценности все мои, валюта тоже, деньги твои. — А много денег-то? — Больше полумиллиона. — Ассигнации… — И ассигнации, и империалы. Они твои. — Щедро, Гриша. — Мое дело. Сколько у тебя людей? — А сколько надо?
      — Ты и еще двое, но чтобы морды были не уголовные. Работать будете в форме прапорщиков.
      — Прапорщик! — Сабан захохотал. — Ты, Гриш, песню слышал? — Какую? — Да ее нынче вся Москва поет:
 
Раньше был извозчик я,
Звали все Володею,
А теперь я прапорщик,
Ваше благородие.
 
      — Так эти «Володи», в окопах сидят. А вы из контрразведки. — Вот как, — присвистнул Сабан, — и ксива? — Самая натуральная.
      — Так. — Сабан налил себе еще ликера из витой бутылки. — Понимаешь, Гриша, разгон обычный залепить дело плевое. Но тут, понимаешь, контрразведка, туда-сюда. Знать надо.
      — Пусть тебя это не волнует. Есть человек, который с вами пойдет. — Наш? — Нет. Офицер натуральный. — Да ты что? — Сабан вскочил.
      — Сиди, Коля, этому офицеру в Полковое собрание больше пути нет. На нем такое висит. — Рубин покрутил рукой. — А где он? Рубин встал, подошел к двери: — Евгений Алексеевич, прошу.
      В комнату вошел офицер. Был он высок, ладно перетянут ремнями.
      Сабан посмотрел на его мрачноватое лицо со шрамом на щеке и ему стало неуютно.
      — Знакомьтесь, — сказал Рубин. — Евгений Александрович Копытин, бывший поручик.
      Днем Копытин с Сабаном осмотрели двор. Место было удачным. Проходняк. Если что, вполне дворами можно уйти.
      Позже Копытин подогнал военную форму на Сабане и его ребятах. Вроде нормально, прапорщики, как прапорщики.
      — У проходного двора поставьте вторую машину, — коротко сказал он Рубину, — механик пусть мотор не выключает. Если что… — Хорошо.
      В девять часов уже стемнело. Фонари на Мойке светили тускло, на город туман с моря надвигался, по вечернему времени улица была пустоватой. Одинокие прохожие, кутаясь в воротники, спешили по домам.
      К дому восемьдесят семь подъехало зеленое военное авто. За рулем прапорщик в коже. Все как надо.
      Борис Сергеевич Немировский пил чай, когда раздался звонок в дверь. Горничная пошла открывать. В коридоре послышались мужские голоса и звон шпор. В гостиную вошел высокий поручик. — Господин Немировский?
      — Да, это я. — Ювелир встал, запахивая на груди домашнюю бархатную куртку.
      — Поручик Семин из отделения контрразведки штаба округа.
      Офицер достал удостоверение протянул Немировскому. — Чем могу? — спросил хозяин.
      — Со мной прапорщики Алексеев и Галкин, мы имеем предписание на изъятие документов и ценностей, а также денежных сумм, вывезенных вами из Варшавы.
      — Позвольте, господин поручик, здесь явное недоразумение. Я…
      — Борис Сергеевич, неужели вы думаете, что мне, офицеру, в военное время приятно беспокоить почтенного человека, у которого в Варшаве я покупал кольца для свадьбы. — Вы?..
      — Представьте, Борис Сергеевич, покупал у вас. На Маршалковской, 12. — Так в чем же дело? — Вы позволите присесть? — Сделайте милость.
      — Вот предписание, ознакомьтесь. Но, ради Бога, между нами, к нам пришло письмо. Время военное. Шпионство стало вещью обыденной… Так что не обессудьте.
      — Погодите, господин поручик, я честный коммерсант, получил у градоначальника разрешение на открытие дела…
      — Милый Борис Сергеевич, мне самому чрезвычайно неприятно беспокоить вас, но служба. — А что это за письмо, о котором вы говорили?
      — Мы не имеем права раскрывать наши источники, но кое-какие выдержки я могу вам показать. — Сделайте милость.
      Поручик вынул из кармана кителя сложенную бумагу. — Прошу. Немировский дрожащими руками надел очки.
      — Да вы не волнуйтесь, — почти дружески сказал контрразведчик, — позволите курить? — Сделайте милость.
      Буквы прыгали перед глазами Немировского, но все же он одолел текст и вернул его поручику.
      — Какая мерзость. Ну конкуренция, ну дело, но донос…
      И тут Немировский увидел серебряный портсигар, лежащий на столе. Именно такие, с видом Варшавы на крышке, продавались в его магазине. — А портсигар…
      — Тоже куплен у вас. Вы просто меня запамятовали, любезный Борис Сергеевич, а мы долго беседовали с вами о знаменитом изумруде «Потемкин».
      И Немировский начал припоминать Варшаву, магазин, яркий летний день и любезного офицера в белом кителе. И почему-то именно это воспоминание вернуло ему утраченную уверенность и даже некий покой в душу поселило.
      — Господин офицер, я законопослушный гражданин империи. Безусловно, я вспомню все, но позвольте мне телефонировать вашему начальству.
      — Я вас понимаю, — поручик наклонил безукоризненный пробор, — извольте. Где у вас аппарат? — В кабинете. — Проводите меня.
      Они вышли в коридор, и Немировский увидел двух рослых прапорщиков, вежливо подбросивших руки к козырьку.
      Кабинет у него был огромный, обставленный дорогой английской кожаной мебелью, правда, шкафы еще пустовали, книги пачками лежали на полу. — Никак не наведу порядка, — вздохнул Немировский, — все руки не дойдут. Книги моя слабость. Так какой номер вашего департамента, господин поручик? — Попросите 406-94. Немировский поднял трубку: — Барышня, 406-94, пожалуйста.
      В трубке что-то щелкнуло и казенный баритон раскатисто ответил:
      — Дежурный по отделению контрразведки, штабскапитан Калинин.
      — Господин штабс-капитан, моя фамилия Немировский… — Минутку. А потом после паузы: Мойка, 68? — Да. — У вас наш поручик Семин? — Да. — Передайте ему трубку.
      Немировский пожал плечами, протянул трубку офицеру.
      — Алексей Петрович, — улыбнулся Семин, — моя половина не объявлялась? Если телефонирует, скажите, что я задержусь. Его превосходительство на месте?.. Уехал… А господин полковник?.. Да, господин Немировский хочет с ним поговорить… Можно это устроить? Передаю. — Семин вновь передал трубку Немировскому.
      — Господин полковник… Да… Да… Конечно… Конечно… Но… Понимаю… Хорошо. Немировский положил трубку.
      — Мы договорились, поручик, все документы вы положите в отдельный мешок. Деньги русские в другой, валюту в третий, а ценности в четвертый. Мешки я опечатаю личной печатью. Там же будет стоять и ваша. И конечно акт. У вас есть мешки? — Галкин. На пороге вытянулся прапорщик. — Четыре мешка и печать. — Слушаюсь.
      Потом писали акт. Потом закладывали в мешки документы, опечатывали печатями сначала ящики с деньгами, потом с ценностями, потом клали в мешки и снова ставили сургучные оттиски. Наконец все закончилось.
      — Борис Сергеевич, — Семин приложил руку к козырьку, — жду вас в девять под аркой Главного штаба. — Буду. — Честь имею.
      И только когда дверь захлопнулась, Копытин снял фуражку и вытер вспотевший лоб.
      — Ну ты и орел, — с почтением сказал Сабан, — а если бы не отдал сам, тогда… — Тогда застрелил бы.
      Сабан посмотрел на Копытина и понял, что этот человек может все:
      Они вышли из подъезда. Туман почти рассеялся, огонь фонарей стал ярче, но Мойка была такой же безлюдной. Видимо, никому особенно не хотелось шляться по улицам в это время.
      Сабан с напарником, нагруженные мешками, ушли на несколько шагов вперед. Копытин закурил, оглянулся на дом и усмехнулся.
      Все, теперь он уедет в Швецию, купит домик у моря и тихо дождется конца этого бардака, который Почему-то называют войной.
      — В чем дело, прапорщик! — раздался у ворот властный голос.
      И Копытин различил два офицерских силуэта. Вот же нанесла нелегкая. Он переложил наган из кобуры в карман шинели и зашагал к воротам.
      — В чем дело, господа? Мы из… — Он не договорил. Прямо перед ним стоял его бывший командир батальона подполковник Львов. — Поручик Копытин? — Львов лапнул крышку кобуры. — Вы арестованы! Копытин выдернул из кармана наган.
      — В машину! — крикнул он Сабану и дважды выстрелил в подполковника.
      Но тут что-то горячее ударило его в грудь и запрокинулись фонари, дома, улица. Штабс-капитан Климов дважды выстрелил вслед убегавшим прапорщикам. Один словно споткнулся, но продолжал бежать. Второй выхватил автоматический пистолет и расстрелял всю обойму в сторону Климова. Тяжелые пули зацокали по стене, обдав лицо секущей каменной крошкой. Климов вскинул наган, но машина уже сорвалась с места, и он выпустил оставшиеся четыре пули вслед авто.
      Говорить Немировский не мог, он сидел в кабинете, уставившись в одну точку и что-то мычал. Судебный врач Брыкин отпаивал его какими-то каплями из своего бездонного саквояжа.
      — Никак, его удар хватил, Иван Иванович? — спросил Литвин.
      — Да нет, Бог миловал, это у него нервное, взяли у него мазурики много. — Понял. — Литвин оглядел кабинет.
      Ничего. Просто ничего, за что зацепиться, в комнате не было. На письменном столе две использованные сургучные палочки, окурок папиросы. Литвин взял его, достал лупу. Папиросы-то были заказные, на гильзах монограмма «КЛ» золотом нарисована. Если эти папиросы курил преступник, значит, маленькая зацепочка есть.
      — Ты, Орест, иди с Богом, посмотри в других комнатах, как он в себя придет, я позову.
      В гостиной сидел штабс-капитан Климов. Он курил и неохотно отвечал на вопросы Бахтина, всем своим видом показывая, как ему, фронтовому офицеру с орденом Владимира с мечами и бантом и георгиевским золотым оружием неприятен разговор с полицейским чиновником.
      — Господин штабс-капитан, — Бахтин зло прищурился, — мне кажется странным, что вы вроде бы покрываете убийцу своего командира.
      — Это дело военное, мы должны его решать промеж собой, а здесь целое полицейское разбирательство. — Простите, а вы какое училище кончали? — Александровское.
      — Странно, что вы обо мне не слышали, — усмехнулся Бахтин.
      — О вас? — С нескрываемым презрением спросил офицер. — А собственно, почему я должен был о вас слышать, милостивый государь. Александровское военное училище не готовит полицейских чинов.
      — Моя фамилия Бахтин, на мне чин надворного советника, что по табели о рангах соответствует подполковнику… — Простите, как ваша фамилия? — Бахтин. Я закончил Александровское…
      — Дуэль, — лицо Климова изменилось, — конечно, я слышал о вас, господин надворный советник…
      — Называйте меня Александром Петровичем и помните, что нынче вы говорите с однокашником.
      — Ну конечно! Мы с подполковником Львовым были в соседнем доме, я не знаю, как точно называется данное медицинское учреждение, наводили справки о его сестре, работающей в полевом санитарном поезде. Я ждал подполковника, потом он появился, веселый очень, и мы вышли на улицу У соседнего дома стоял военный автомобиль «Руссо-Балт». — Вы точно уверены?
      — Абсолютно, авто моя слабость. Хочу добавить, что вожу авто, знаю двигатель, поэтому откомандирован на краткосрочные курсы при Политехническом институте и буду переведен в бронедивизион Западного фронта. — Вопрос снимаю, — улыбнулся Бахтин.
      — В доме 68, у подполковника Львова проживал однокашник, и мы решили зайти, у ворот встретили двух прапорщиков, нагруженных казенными мешками, они не уступили дорогу подполковнику, и он сделал им замечание. Тут и появился поручик Копытин. — Убитый вами… — Но он…