— Ты жди нас здесь, Женя, — приказал Бахтин. Утопая в снегу, они шли вдоль заборов, почти закрытых сугробами.
      — Господин Бахтин. — Из темноты показалась фигура. — Я это. — Там он. Только что спать лег. — Откуда знаешь? — Свет погасил.
      — Фролов сказал, что ты любую дверь открыть можешь? — Попробуем.
      Они тихо подошли к даче. Постояли, прислушиваясь. Тишина. Калитку открыли тихо, шли не по дорожке, а по снегу, чтобы не скрипеть сапогами. Человек поднялся на крыльцо, повозился с замком и открыл дверь. Они вошли на террасу. Еще одна дверь. Вот и она тихо открылась. И еще одна с тремя хитрыми замками. На этот раз подручный Фролова возился долго. Потом повернулся и прошептал: — Все. Я ухожу. — Иди.
      Бахтин засветил фонарь и подумал с облегчением, что Лимон верен себе: весь коридор в прихожей покрывал толстый пушистый ковер. По нему они неслышно прошли в комнату. Бахтин посветил фонарем, нащупал лучом дверь. Там, за ней, спал человек, с которым он вел многолетний бой. В котором пока всегда выигрывал Рубин. Но теперь козырные карты были на руках у Бахтина.
      — Он там, — шепнул Бахтин и уперся лучом в дверь спальни. — Давай.
      Бахтин ворвался в комнату и прыгнул на кровать. Он чувствовал, как бьется, крутится под ним чужое жаркое тело. Привычно заломив руки за спину, он защелкнул наручники. — Засвети, Василий Борисович, лампу.
      Под потолком вспыхнула керосиновая лампа, осветила Рубина в разорванном белье и нехорошо усмехающегося Бахтина. Он скинул пальто, подошел к Рубину и ударил его в челюсть. Лимон отлетел к стене, сбивая стулья и тумбочки. — Где архив, Гриша? Лимон молчал, сплевывая кровь. Бахтин подошел и ударил его ногой по ребрам. — О-о-ох, — застонал Рубин. — Ты меня знаешь. Я тебя долго бить буду. — Твоя взяла, сука. В шкафу.
      Бахтин подошел к шкафу, вделанному в стену. Выкинул костюмы и белье и увидел деревянную стенку. Нажал на нее и отодвинул.
      На столе в гостиной лежали папки, стояли красивые вещи, которые с любовью сделал великий ювелир Фаберже. Наверное, их трогала Лена. Брала в руки и разглядывала внимательно и долго. На полу стоял саквояж. Бахтин открыл замок. Внутри лежали пачки долларов, франков, фунтов стерлингов. Избитый Рубин сидел на диване, и его трясла мелкая противная дрожь.
      — Ну вот видишь, Лимон, я обещал, что доберусь до тебя.
      — Зачем это тебе, Бахтин, у меня в Париже и Стокгольме много денег. Я озолочу тебя. Помогу свалить из России.
      — Ты знаешь, друг Гриша, может, месяц назад я бы и послушал тебя. Но Семен из банды вашей шепнул, что ты первый изнасиловал жену Кручинина. Насиловал и приговаривал, что это ты меня имеешь. А потом бандюгам ее отдал. Да не трясись ты. Будь мужчиной. Ты тихо умрешь, без мук. Бахтин выстрелил. Рубин дернулся и затих. — Точно в сердце, — одобрительно крикнул Чечель. Бахтин подошел к телефону:
      — Барышня, 26-665. Мартынов… Это Бахтин. Федор Яковлевич, приезжайте в Петровский парк, дача шесть. Здесь и архив, и ценности Кручининых. Бахтин повесил трубку. В машине Кузьмин спросил Бахтина: — Саша, может быть, ты скажешь, куда мы едем? Бахтин закурил, помолчал, повернулся к Кузьмину:
      — Наш план таков: постараемся доехать до Клина, благо Василий Борисович нашел у Рубина в гараже еще один бидон газолина. Там сядем на любой поезд до Петербурга. — А почему не здесь?
      — Боюсь, что нас могут искать. Поэтому не хочу рисковать. В Петербурге есть человек, который за деньги переправит нас за границу.
      — Ну что ж, — вмешался в разговор Чечель, — план хорош, едем.
      На выезде из Москвы Бахтин затормозил и вылез из машины. — Ты чего, Саша? — крикнул Кузьмин. — Подожди, Женя, я сейчас.
      Бахтин смотрел в темноту. Туда, где остался город, к которому на всю жизнь он прикипел сердцем. Снежная поземка била в лицо морозной крупой, а он все смотрел в черную бесконечность, и память услужливо подсказывала ему любимые улицы, переулки, бульвары. Он прощался с Москвой. Уезжал в неизвестность, еще не зная, доберется до места или нет. Ну что ж, он выполнил все, о чем лихорадочно думал страшными тюремными ночами.
      Кажется, Дантон сказал, что нельзя унести родину на подошвах сапог. На подошвах нельзя, а в сердце можно. Где бы он ни оказался, его город будет всегда с ним.
      Поземка била по лицу, глаза стали влажными. И Бахтин никак не мог понять, откуда взялись слезы, от снега или печали.
      До Клина они добрались к трем часам следующего дня. Горючего хватило как раз до вокзала. Напредстанционной площади бушевал базар. По нынешним тяжелым временам волокли люди сюда все, что когда-то украшало их скромные жилища. Часы с боем, граммофоны, фарфоровые сервизы, картины, одежду. Ходили мимо продавцов мужики и бабы из соседних сел, выменивали на сало, картошку, муку, скатерти и гобелены, теплые чиновничьи шинели и бархатные женские шубы. Нужда и горе правили здесь бал. Не от хорошей жизни пришли сюда люди. Бахтин со спутниками протолкались через толпу и прошли в здание вокзала. Обходя людей, лежащих вповалку на полу, они подошли к дверям с надписью: «Военный комендант». В комнате, синей от махорочного дыма, сидел чудовищно уставший человек и орал в телефонную трубку. — Нет!.. Нет!.. Запрещаю! Комендант положил трубку и спросил недовольно: — Ну чего вам?
      Видимо, барский вид Бахтина не внушал ему доверия. — Мы из ЧК. — Бахтин протянул мандат. Комендант прочел его и вскочил, поправляя пояс. — Чем могу помочь, товарищи? — Нам в Питер нужно.
      — Ну что ж. На третьем пути стоит товарняк, он скоро должен отойти. Пошли устрою.
      Они шагали по обледенелым шпалам, лезли под вагонами и наконец добрались до товарного состава. Комендант повел их к пыхтящему паровозу. — Климыч! — крикнул он. Из будки высунулся машинист. — Чего, Андреич? — Спустись. Машинист спустился, вытер ветошью руки.
      — Климыч, возьми товарищей чекистов до Питера.
      — Чего не взять, если сам комендант просит, — улыбнулся машинист в прокуренные усы. — У меня два вагона с сеном. Даже хорошо, что вооруженные люди поедут. А то на полустанках мужики шалят. Только, товарищи чекисты, чур, не курить.
      Когда поезд тронулся, Чечель подтянул к себе мешок: — Закусим.
      Он вытащил полбуханки хлеба и две банки консервов.
      Бахтин случайно заглянул в мешок и увидел пачки денег. — Это что, Василий Борисович? — Те самые франки. — Так ведь расписка. — Слышали такое слово «конспирация»? — И вы ни копейки не истратили?
      — Так они же казенные, — искренне удивился полковник. — И что вы с ними будете делать?
      — Поеду в Стокгольм. Там, говорят, мой начальник генерал Батюшев, сдам ему.
      Дверь им открыл капитан Немировский. Был он в кителе с каким-то замысловатым морским значком на груди.
      — Не надо пароля. Я вас сразу признал, господин Бахтин. Меня Дранков предупредил, что вы приедете. Дядюшка мой очень о вас тепло вспоминал. — Как его здоровье?
      — Прекрасно. Он в Париже. У него ювелирное дело. Проходите, отдыхайте, сейчас соображу вам поесть.
      Когда они вошли, разделись, Немировский пригласил Бахтина в другую комнату. — Понимаете, господин Бахтин…
      — Понимаю, — Бахтин расстегнул саквояж, достал пачку долларов, — хватит? — Более чем. — Тогда тронемся? — Документы у вас надежные? — Более чем, — в тон ему ответил Бахтин.
      Они вымылись, побрились, поели и привели в порядок платье. Немировский ушел. А они легли спать. Когда стемнело, капитан сказал: — Пора.
      Во дворе стоял военный зеленый мотор. Немировский сел за руль, а Бахтин с силой крутанул ручку стартера. Двигатель молчал. Он крутанул еще. Машина чихнула и заработала басовито и гулко. Улицы Питера были перегорожены баррикадами, по темным мостовым шли вооруженные отряды, скакали всадники, ползли броневики.
      — Белые наступают, — пояснил Немировский.
      Но людям в машине это было безразлично. Белые, красные. Это была не их война. Трижды мотор останавливали и проверяли документы. Но мандат с подписью самого Дзержинского производил магическое действие. Миновав заставу, Немировский остановил машину и дважды мигнул фарами. К машине подошел человек в армяке. — Привезли? -Да.
      Дальше они ехали в розвальнях. По каким-то проселкам, рощам, даже по льду озера. Когда езда эта стала уже нестерпимой, возница сказал: — Тихо теперь. Граница.
      Он вылез из саней и трижды мигнул потайным фонарем. На той стороне в темноте трижды вспыхнул и погас свет. — Если что… — тихо сказал Бахтин.
      — Если что, у меня две гранаты «мильс» и у нас три ствола, — ответил Чечель, — пробьемся. Заскрипел снег, и к вознице подошел человек. — Это они, Уно.
      — Пошли, госпота, — с чухонским акцентом сказал человек. Они шли, утопая в снегу, глуша шаги.
      — Теперь госпота, можно итти смело. Вы в своботной Финляндии.
      Они вышли на поляну и увидели ладные санки и сытого ухоженного коня. — За тенги, госпота, я могу товезти вас то станции.
      — Нам надо на Черную речку, к седьмой даче. — Бахтин протянул вознице десять долларов.
      — Спасибо. За такие теньги я могу отвезти вас, кута угодно.
      Жеребец лихо взял с места, и побежали санки. Сначала по лесу, потом по дороге. Над лесом, со стороны залива, пришел рассвет. И в свете его можно было различить аккуратные домики дач, заборы, разметенную дорогу.
      — Приехали. Вот ваша тача. — Возница натянул вожжи. — Прощайте, госпота.
      Они стояли перед красивым двухэтажным домом. Клубился над трубой дымок. Ветер раскачивал кованый чугунный фонарь над дверью. На его стекле был нарисован улыбающийся гном. Он словно говорил: «Здравствуйте, добрые люди. У вас была тяжелая дорога. Идите в дом, вы заслужили покой и отдых».
 

Москва — Петроград — Париж 1991-1995 гг.

От автора