— Ну, каким боком, Иван Петрович, эта история касается меня? — хитро прищурился Белецкий.
      — В деле есть рапорт полковника Еремина на имя командира Отдельного корпуса жандармов о том, что вы воспрепятствовали должному расследованию против Бахтина.
      «Вот же скотина», — подумал Белецкий. Вовремя он убрал Еремина, а то бы копал он и копал под него.
      — Да, история неприятная, а ваше какое мнение, Иван Петрович?
      — Ваше превосходительство, вы же наши порядки знаете. Подобную историю как угодно повернуть можно. Тем более Мартынов планирует начать разработку Бахтина через агента Сибиряка.
      Когда полковник ушел, Белецкий приказал секретарю ни с кем его не соединять и никого не принимать. Из сейфа он достал папку, на обложке которой было написано: «Бахтин».
      Он читал документы, донесения, записи разговоров. И внезапно вспомнил недавний разговор с присяжным поверенным Глебовым.
      Петр Петрович выпил чуть больше нормы, размяк и пожаловался Белецкому, что у его дочери Лены не сложилась жизнь.
      — Она же замужем за тайным советником Кручининым? — удивился Белецкий.
      — Вы не поняли, Степан Петрович, — вздохнул Глебов, — мой зять человек, состоящий исключительно из достоинств. — Так в чем же дело?
      — Романтическая история, сродни Маргарите Готье. — Не понял.
      — Она влюблена. И любит этого человека много лет. Только не подумайте ничего плохого, чувства сии исключительно платонические.
      — А нельзя ли узнать предмет? — поинтересовался Белецкий. — Ваш подчиненный Бахтин.
      — Что я могу сказать, Петр Петрович, — Белецкий посмотрел на расстроенного Глебова даже с неким сожаление, — умен, красив, честен. Но…
      — Вот именно «но», Степан Петрович. Не нашего круга человек.
      — Скажу вам более, Петр Петрович, к сожалению, Бахтин никогда не сможет войти в этот круг. — Почему?
      — Его потолок — начальник сыскной полиции. И дай Бог, чтобы он получил должность в столице или Москве. Но боюсь, этого не случится. Слишком он не гибок. Врагов много.
      Потом дома жена поведала Белецкому о тайных перипетиях романа Лены и Бахтина.
      И Степан Петрович пожалел сыщика. По-человечески. Тем более что испытывал некую слабость к таким людям, как он. С молодости приучив себя к компромиссам, угодничеству, интригам, то есть живя в постоянной тревоге и ожидании непрятностей, он уважал людей типа Бахтина. Правда, он ненамного старше сыщика, а уже товарищ министра, сенатор и тайный советник.
      Прекрасное раскрытие дела об убийстве не радовало Белецкого. У Рубина слишком сильные связи. Возможно, он и победит эту одесскую выскочку, но победа станет пирровой.
      Протопопов явно разваливал министерство и уже поговаривали, что его могут скоро заменить. И две кандидатуры выплывали, его, сенатора Белецкого, и генерала Курлова.
      Но, как он слышал, в Царском Селе и Ставке к нему относились значительно серьезнее, чем к Курлову, запятнавшему себя интригами.
      Но вместе с тем, если начнется борьба, то выплывет многое, и история с Бахтиным станет решающей. Тем более, что Мартынов начинает агентурную разработку сыщика.
      Правда, этого уже Белецкий не опасался, три дня назад, на обеде у Кручинина, Степан Петрович рассказал Лене о неприятностях, ожидающих ее ами. Он видел, как побледнела она, и понял, что завтра же Бахтин будет об этом знать.
      Но все же надо историю с Рубиным прикрывать хитро. Белецкий вызвал столоначальника Никонова.
      — Скажите, Виктор Георгиевич, что сделано по распоряжению генерала Джунковского. Как я помню, государь пожаловал надворному советнику Бахтину следующий чин?
      — Именно так, ваше превосходительство. Чин пожалован, но необходимо подобрать должность.
      — А что у Маршалка в Москве, уже есть помощник? — Пока нет.
      — Вот и подготовьте приказ о переводе надворного советника Бахтина…
      — Прошу прощения, ваше превосходительство, коллежского советника.
      — Именно, так подготовьте приказ о переводе в Москву. Что с Филипповым?
      — Указ подписан, он выходит в отставку с чином и пенсией действительно статского советника.
      — Прекрасно. Бахтина завтра к шести вечера ко мне. — Слушаюсь.
      Бахтин ушел с работы и дома закурил, не раздеваясь поднял трубку «Эриксона», услышал голос телефонистки и сказал: — Барышня, пожалуйста 86-24.
      — Повторите, — пропел мелодичный голос в трубке.
      — 86-24, — уже спокойным, служебным даже тоном произнес он. — Соединяю.
      Сколько длилась эта операция на телефонной станции? Секунду, две, десять?
      Да нет, пять лет с хвостиком соединялись упругие провода и медные клеммы. Бесконечное количество дней и ночей тоски и одиночества. — Слушаю вас.
      Ленин голос не изменился, он был таким же, как в день их последнего свидания. — Слушаю вас. — Это я, Лена, — выдавил Бахтин. — Саша, милый, ты где? — Дома. — Я сейчас приеду.
      Все. Сначала время остановилось. Потом помчалось вспять через несчастливо прожитые годы, через неудачи и разочарования, обратно к зыбкому его счастью.
      И звонил телефон, и скреблась в дверь комнаты кошка Луша, и ушла, аккуратно прикрыв дверь, Мария Сергеевна.
      Все. Не было сегодня. Было только далекое вчера. И они любили друг друга. Ненасытно и жадно. Так как точно знали, что у них не будет завтра.
      Бахтин курил, сидя на кровати, и глядел, как Лена, не стесняясь своей наготы, причесывалась перед большим зеркалом. Его когда-то Бахтин купил специально для нее.
      Обнаженное тело женщины было необыкновенно прекрасным, и Бахтину казалось, что от него исходит и наполняет комнату теплый и яркий свет.
      — Саша, милый. — Лена опустила руку с гребнем. — Я уезжаю. — Куда?
      — В Москву. Мужа переводят начальником Московского удельного округа. — Чем же он провинился?
      — Не знаю. Но мы уезжаем завтра. Саша, два дня назад у нас был Белецкий… — Вот как.
      — Саша, как я понимаю, он к тебе очень хорошо относится. — Почему ты решила? — Саша, он мне сказал, что у тебя неприятности. — У меня?
      — Да. В двенадцатом году ты был в Париже и там в кабачке предупредил социалистов о каком-то полицейском деле. Так один из них донес на тебя в московскую охранку, он стал, как это у вас называется… — Агентом.
      — Да. Саша, он хочет еще что-то у тебя выпытать. Ты правда предупредил их?
      Вот оно что! Значит, или Митя, или его дружок начали дуть Мартынову. И вдруг словно холодом залило сердце. Лена и Белецкий. Лена, а может быть? Нет, невозможно. Но внутри его вновь проснулся кто-то другой. Злой и осторожный.
      И тот другой сказал: «Как невозможно? Политохрана вербует самых разных людей». Неужели Лена? — Нет, милая, это ложь.
      — Я так и думала. Но знай, что такой донос есть.
      Они простились, и расставание их было не таким, как встреча. Бахтин не мог переломить себя. Слишком огрубел он за годы работы в полиции. Слишком осторожным стал.
      И оставшись один, он думал о том, что невозможно войти дважды в одну реку. Он вспоминал Ленино платье, ее драгоценности, манеры, даже пришедшую за эти годы опытность в постели, опытность женщины, имевшей любовников; и понимал, что к нему пришла другая, совсем другая женщина.
      Это не расстроило его. Воспоминания о первой любви остались в щемящем прошлом. А женщина, только что закрывшая дверь его квартиры, была похожа на Лену Глебову, но все-таки не она.
      Рубин и Усов ждали Козлова на Фуршадской, в квартире Усова.
      Когда-то Дмитрий Львович Рубинштейн в застолье пошутил:
      — Ты, Гриша, живешь на одной улице с Департаментом полиции, а поверенный твой напротив Отдельного корпуса жандармов.
      На Фонтанку Рубин не заезжал. Остерегся. Кто его знает, Бахтина этого, может, он там засаду оставил.
      Лимон был всегда налетчиком удачливым. И все потому, что осторожность никогда не покидала его.
      В отличие от многих своих коллег в Одессе, он после хорошего дела не начинал безумствовать по кабакам, а уезжал из города куда-нибудь в тихую Керчь или Скадовск, где и отлеживался несколько месяцев. А деньги тратил не на баб и костюмы, а вкладывал в дело.
      Вот и сегодня захотелось ему уехать в тихую Керчь. Погонять шары в бильярдной, попить сладкого вина, поговорить в кафе с рыботорговцами и коммивояжерами о ценах на улов и видах на торговлю конфекцией.
      Никогда еще опасность не была столь реальной и ощутимой.
      Рубин в своей любимой позе — руки глубоко в карманах бриджей — бегал по пушистому ковру гостиной.
      — Да не мельтеши, ты, Гриша! — Усов, отдуваясь, пил зельтерскую воду. — У меня после поезда в голове мерцание.
      — Не после поезда, а после коньяка, который ты жрал с этим полковником. Похмелись. — И то дело.
      Усов достал из резного шкафчика бутылку, налил в фужер и со стоном выпил.
      Рубин брезгливо смотрел, как его поверенный пьет, и сказал зло:
      — Вот из-за вашей пьянки и жадности у меня неприятности.
      — Что-что? — Усов поставил фужер, прищурившись, посмотрел на Рубина. — Что-что? — повторил он. — Из-за моей жадности у тебя неприятности? Да ты, Григорий Львович, совсем сбрендил. Это какое же беспокойство я тебе доставил? Поставки сапог на армию? Или подряд на овчинные полушубки? А может быть, продовольствие для беженцев? Ты, Григорий Львович, говори, да не заговаривайся, Я тебя от твоих одесских штучек в солидную коммерцию тяну, а ты все к уголовщине прислоняешься. Не получится так у нас, Гриша. Не бросишь разбойничать, ищи другого поверенного.
      — Ты меня, Петя, не пугай. За свои деньги я двоих, как ты, найму. — Найми, Гриша.
      Он не успел закончить, как в комнату вошел Козлов. Вице-директор мрачно посмотрел на Рубина, молча сел к столу и закурил.
      — Ну, что, голубок, дружок наш Гришенька, — зло сказал Козлов, — всех нас разом пожелал завалить? Только шалишь, со мной такие штучки не пройдут.
      — Ты о чем, Миша? — Рубин подошел вплотную к Козлову. — О чем ты, превосходительство дерьмовое?
      — А вот о чем, господин коммерсант и общественный деятель. Засыпался твой Сабан распрекрасный да Зоммер. — Он застрелился.
      — Это ты своему иудейскому Богу свечку поставь, что он язык не развязал. Хочешь, я зачту, что при обыске в хитром домике нашли? — Давай.
      — Пуансоны для производства фальшивых червонцев, сорок браунингов, мастерская для изготовления фальшивых документов и двести отпечатанных бланков различных ведомств, старинные золотые изделия, похищенные из Львовского музея. Список вещей читать? — Не надо. — Ну и что же, Гриша, ты делать будешь?
      — Я? — Рубин рассмеялся. — Ничего. Все ты, дорогой вице-директор, будешь крутиться. Я завтра брошу все и в Одессу, а ты? Твоя карьера закончится враз. И вышибут тебя, Миша, со службы, чин снимут да еще под суд упекут.
      — Дурачок ты, Гриша, — Козлов рассмеялся, — конечно, если ты на следствии язык развяжешь, то у меня неприятности возникнуть могут, но доказательств у тебя никаких. Оговор, Гриша, оговор полицейского, ведущего сыскное разбирательство.
      — Погоди, Михаил Иванович, — вскочил Усов, — ты по этому делу ведешь полицейское разбирательство? — Именно — А Бахтин? — Бахтин и Филиппов от дела мною устранены. — Каким образом? — удивился Усов.
      — Простым. Филиппову чин и пенсия. А Бахтин в Москву переведен с повышением.
      — Ну ты и жох, Миша, — засмеялся Рубин. — Тебе цены нет.
      — Только это сделано не просто. Больших денег мне это стоило, Гриша.
      — Да разве в деньгах счастье? — Рубин хлопнул Козлова по спине.
      — Счастье, конечно, не в деньгах, но с ними. Прикажи, друг любезный Петр Федорович, закусить и выпить. Усов сам пошел на кухню распорядиться.
 
      А потом огни столицы скрылись в темноте, и поезд окунулся в осеннюю ночь. Осталась за спиной столица. За черным вагонным окном угадывались прозябшие осенние леса, маленькие домики дистанционных пикетов, белый дым паровоза, низко стелющийся во влажной осенней мгле. Бывало утром, глядя на прозябший под дождем Петербург, Бахтин с острой нежностью вспоминал Москву, особенно осеннюю. Начиная со Знаменки, от здания Александровского училища, октябрьский пожар уходил в Замоскворечье. Ломкая прохлада, синева висела над крышами уютных домов. А остался вдали Петербург, поезд еще до Бологого не доехал, а по сердцу хлестнула щемящая грусть разлуки.
      Все получилось стремительно и суматошно как-то. Еще вчера они с Филипповым думали о том, как прихватить Рубина, а утром следующего дня в кабинете начальника собрали всех чиновников и служащих.
      Директор Департамента полиции Васильев объявил о получении Филипповым чина действительного статского советника и о его уходе в отставку. Когда Васильев зачитывал царский указ, Бахтин неотрывно следил за лицом Владимира Гавриловича, и вдруг прочитал на нем выражение некоего облегчения. Немедленно был представлен сыщикам и новый начальник, статский советник Кирпичников. А потом Васильев сказал:
      — Господа, для меня расставание с дорогим Владимиром Гавриловичем печаль немалая. Думаю, и все вы загрустите. Но такой уж день нынче. Как в сказке детской, печали и радости.
      Позвольте сообщить вам, господа, что милостью монаршей вашему коллеге Александру Петровичу Бахтину пожалован чин коллежского советника и он назначен на должность помощника начальника Московской сыскной полиции.
      Кроме того, за безупречную и беспорочную службу помощнику заведующего летучим отрядом Литвину пожалован чин титулярного советника и он назначен заведующим летучим отрядом.
      Когда церемония «раздачи чинов» закончилась, Литвин подошел к Бахтину.
      — Как же так, Александр Петрович, на место помощника назначен Фролов, а вас в Москву?
      — А вы не поняли, Орест? Как только мы уцепили Рубина, сразу же Владимира Гавриловича с почетом на пенсион, меня с повышением в Москву, а вас на летучий отряд карманников ловить. Но без обиды, каждому чин новый. — А кто же будет делом Рубина заниматься? В коридор вышел Кирпичников.
      — Обсуждаете, господа, как праздник сей отметить? — весело спросил он.
      — Аркадий Аркадьевич, — спросил его Бахтин, — а как же с Рубиным?
      — Дело передано в департамент, будет им заниматься лично Козлов. Мне, видите, не доверили, сюда перевели. Но я не жалею, надоело мне наше министерство. Думаю, что мы с Орестом Дмитриевичем потихоньку будем этого общественного деятеля крутить. Вы, Литвин, не печальтесь, вакансия чиновника для поручений свободна. Я уже говорил с Кошко и Белецким, ждите нового приказа.
      А вечером того же дня Бахтин был приглашен в министерство к Белецкому. Степан Петрович был в красном, с темно-зеленым бархатным воротничком и обшлагами, шитом золотом, сенаторском мундире, но встретил Бахтина вполне демократично.
      — Представляюсь по случаю получения новой должности, — начал Бахтин, но Белецкий прервал его.
      — Бросьте, Александр Петрович, садитесь, давайте коньяка выпьем. Вы как? — Как вы, Степан Петрович. — Значит, выпьем.
      Белецкий позвонил. В кабинет неслышно вошел секретарь.
      — Распорядитесь, голубчик, нам коньячишку и закусить чего-нибудь. — Слушаюсь, ваше превосходительство. После первой рюмки Бахтин сказал:
      — Я очень благодарен вам, Степан Петрович, за все, что вы сделали для меня.
      — Александр Петрович, — Белецкий тяжело поднялся с дивана, зашагал по кабинету, — да вы сидите, закусывайте и пейте. Нынче у меня приятный вечер: с милым человеком поговорить о разностях всяких. Жаль, что за суетой да интригами я не выбрал время и не озаботился вплотную вашей карьерой. Давно, давно вам нужно было возглавить розыскное дело империи в нашем департаменте, но, думая об этом, я понимал, что опускать такого талантливого человека в пучину министерских склок просто невозможно. И есть у меня мысль. Отозвать Филиппова через полгода с пенсии, пусть при мне возглавит группу чиновников по особым поручениям. Не много, человек пять лучших криминалистов, но и дела они будут раскрывать самые сложные. — Я благодарен вам за заботу, Степан Петрович.
      — Забота всегда предполагает корысть, милый мой. У меня к вам небольшая просьба. — Прикажите.
      — У меня есть друг, мы вместе кончали Катковский лицей, прекрасный человек. Добрый и весьма обеспеченный. Поэтому ему, как нам грешным, не нужно было поступать в службу. Он стал общественным деятелем. Но началась война, и как истинный патриот он пошел во Всероссийский Земский союз. Там ему как человеку кристально честному поручили возглавить Заготовительный отдел. Через его руки практически идут все поставки на армию. Короче, его начали шантажировать. — Есть на чем? — спросил Бахтин.
      — За его честность я ручаюсь. Но у него трагическое положение. И вы должны помочь ему разобраться. Зовут его Коншин Иван Алексеевич. Проживает он в Мерзляковском переулке, собственный дом, телефон 546-51, номер служебного аппарата 277-66. Я надеюсь на вас, Александр Петрович. Прощаясь, Белецкий сказал, усмехнувшись:
      — Будьте осторожны, не верьте старым друзьям. Надеюсь, что мы еще увидимся с вами. Правда, времена наступают весьма тяжелые.
      Бахтин больше никогда не видел Белецкого. Думая о нем, он никак не мог понять, чем же вызвал расположение могущественного товарища министра, руководящего всем политическим и уголовным сыском империи. До конца дней он так и не узнает, чем было оно вызвано.
      И если бы он спросил об этом Белецкого, тот тоже не ответил бы. Видимо, даже у самых черных душой людей находится где-то в глубине нечто светлое, оставшееся от далекой молодости.
      И сидя в вагоне поезда, несущего его в Москву, Бахтин, вспоминая последние столичные дни, думал о том, что все самое лучшее осталось в этом мокром и холодном городе.
      Именно там к нему пришла любовь, там он узнал радостный вкус победы и горькие минуты поражений. В столице сложилась его карьера от губернского секретаря до коллежского советника.
      Бахтин еще раз посмотрел на форменный сюртук, висевший на вешалке. В ярком вагонном свете узенькие погоны с двумя полковничьими просветами радостно отливали серебром.
      Начав в сыскной полиции с должности полицейского надзирателя, он поднялся практически до конца служебной лестницы.
      Ну, что осталось ему. Чин статского советника и должность начальника сыска в каком-нибудь губернском городе. Еще один шаг и он достигнет своей вершины. Дорога пройдена. Но как же он устал за эти годы. Словно Сизиф волок он свой груз, не зная о бесполезности усилий.
      Москва, воспоминания о которой так щемили сердце в холодном Петербурге, становилась для него городом абсолютно новым. Там не было у него надежной агентуры, он плохо знал криминальное дно города, да и с начальством придется находить линию поведения. А с подчиненными? Трудно на пятом десятке начинать новую жизнь. Тем более, что со всесильным начальником Московского Охранного отделения полковником Мартыновым у него сложатся явно непростые отношения.
      Бахтин от мыслей этих грустных решил выпить немного, достал из саквояжа бутылку коньяка, налил в стакан и выпил.
      Через несколько минут стало ему хорошо и спокойно. Нет, все-таки здорово, что он едет в Москву. Родина, она и есть родина. Там живет его самый близкий друг Женя Кузьмин, а яркая московская осень просто обязана исцелить от петербургского сплина.
      Разбудило Бахтина солнце, прилипшее к вагонному стеклу.
      Он выглянул в окно и увидел залитый ярким утренним светом, еще не сбросивший листву лес, размытый дождями проселок, потом голое поле, несколько избушек на взгорье, и ему стало хорошо и радостно. А поезд, победно трубя, приближался к Москве, и побежали мимо окон домики с заколоченными окнами, пустые утренние платформы дачных станций, пролетели перекошенные дома уездных городков и, наконец, в солнечном мареве открылось перед ним облезлое золото церковных куполов, дома окраин, а потом пошли мрачные кирпичные пакгаузы, покрытые копотью здания депо, санитарные вагоны, отдыхающие на запасных путях.
      И наконец поезд медленно вполз под стеклянный колпак Николаевского вокзала…
      Бахтин вышел на балкон. Воздух был горьковат и резок. Под ним лежала Москва, залитая неярким осенним светом. Вот крыша его училища на Знаменке, вот любимый им Арбат, прямо здесь, под ногами, а дальше угадывалась Остоженка, видны были деревья бульваров.
      — Ну что, любуешься? — спросил за спиной Кузьмин. — Привыкаю, Женя.
      — А все-таки здорово, что тебя в Москву перевели, а то скучал я очень. — Я тоже. — Ну, пошли к гостям.
      Когда с вокзала Кузьмин привез его на Малую Молчановку и экипаж остановился у дома 8, Бахтин спросил: — Неужели здесь?
      — Конечно, — засмеялся Кузьмин, — ты же просил найти хорошую квартиру. — А не дорого?
      — Домовладелец Иван Митрофанович Аксенов быстро сообразил, что иметь жильцом столь важного полицейского чина и выгодно, и безопасно, поэтому и сдал квартиру по цене казенного найма.
      Москва встречала его сюрпризами. Дом с двумя каменными львами по бокам ступенек, пушистый ковер в подъезде, зеркальный, красного дерева лифт.
      Огромная трехкомнатная квартира с казенными коврами и мебелью.
      Причитающая, радостная Мария Сергеевна накрывала на стол, а соскучившаяся Луша залезла на плечо и пела нежную песню.
      В гостиной его ждал коллежский асессор Косоверьев Иван Ксаверьевич, чиновник для поручений, московский сыскной, добрый его знакомец.
      Потом пришли актеры Художественного театра Вася Лужский и Володя Грибунин, потом появился капитан Шумович, пристав Первого участка Арбатской части. Он пришел представиться полицейскому начальству и тут же был посажен за стол.
      Началась шумная, беспорядочная московская пирушка. Выпито было много, зато повеселились от души.
      Ночью он проснулся от жажды. Во рту было сухо и противно.
      Бахтин осторожно встал, стараясь не разбудить свернувшуюся в ногах Лушу, накинул халат и вышел в гостиную. В свете луны комната казалась еще более огромной. Конечно, Мария Сергеевна все уже убрала и вычистила.
      Бахтин прошел на кухню, добыл из ледника под подоконником бутылку кваса, повертел ее в руке и поставил на место. На столе кухни переливались в лунном свете разнообразные бутылки.
      Он налил в большую кружку шампанского из початой бутылки и в два глотка выпил. Сухость во рту прошла, по телу разлилась приятная теплота, и сразу захотелось спать.
      И Бахтин уснул в ожидании нового дня. Не зная еще, каким он для него будет.
      А был он обычным. Сидение в парадном мундире в приемной Московского градоначальника свиты его величества генерал-майора Климовича. Короткий разговор. Обычное напутствие, непонятные намеки и опять на извозчика. Обычно вновь заступавший на должность такого ранга чиновник обязан был объехать с десяток адресов, но Бахтин приказал везти его в Гнездниковский, в Московскую сыскную полицию. Начальника Карла Петровича Маршалка Бахтин знал по Петербургу, отношения у них были прекрасные, поэтому и встретились они душевно.
      В тот же день он познакомился и с сотрудниками. Московская сыскная полиция, благодаря стараниям ее бывшего начальника Александра Францевича Кошко, перед войной на конгрессе криминалистов в Швейцарии была признана лучшей.
      Московские сыщики очень гордились этим, и Маршал к изо всех сил старался вести дела так же, как Кошко. Но тринадцатый год был совсем не похож на нынешний. Иная оперативная обстановка, вызванная потоком беженцев из Западных губерний, особенно из Варшавы и Риги. Эти города всегда отличались дерзкими преступлениями, и хотя Варшавская сыскная полиция нынче располагалась в Москве, Маршалку от этого легче не было.
      — Знаешь, Саша, — Маршалк налил в рюмки шустовский коньяк, — я когда узнал, что тебя к нам назначили, обрадовался страшно. Думаю, возьмешься ты за кобурщиков. — А что, сильно шалят?
      — Да. Банк и ссудную кассу взяли. Но давай выпьем. Они выпили, закурили, помолчали.
      — А тут указание Белецкого, чтобы ты срочно занялся делом Коншина. — А что это за дело?
      — Понимаешь, богатейший барин. Полжизни в рулетку играл во Франции. У него дом в Париже, особняк на Французской Ривьере, недвижимость в Крыму, несколько имений в Заволжье, роскошный дом в дачных Сокольниках. — Так чего его понесло заниматься снабжением?
      — Патриотический порыв… А я так думаю — блажь. Напялил на себя форму Земского союза, погоны чуть ли не генеральские нацепил и гуляет в московских кабаках, а снабжением занимается весьма жуликоватый народ.
      — Мне Белецкий поручил разобраться, но веришь мне, Карл, никакого желания влезать в это дело у меня нет.
      — Конечно верю, дело паскудное, а главное, Саша, весьма грязное. Ну, вот смотри. — Маршалк встал, открыл стоявший в углу сейф, достал пачку бумаг. — Познакомься, это работа наших патриотов. Читай наименование товара. — Папахи смушковые.
      — Именно, а теперь посмотри. — Маршалк достал из ящика стола и протянул Бахтину нечто, похожее на серую тряпку. — Что это? — Как ты видишь, «папаха смушковая». — Но это же не мех.
      — Нет, Саша, когда-то это было мехом. Потом умелые люди скупили за копейки у скорняков это нечто, пошили из него папахи и пытались отправить солдатикам в действующую армию. Но интендантский подполковник Княжин оказался человеком честным, взятки не взял и товар не принял, более того, он обратился в отделение контрразведки округа, а они переправили это чудо нам. Ты думаешь, там только папахи? Маршалк позвонил. В дверях появился секретарь Севостьянов. — Слушаю, Карл Петрович.
      — А ну-ка, Володя, принеси нам из камеры вещдоков шинель и сапоги.
      Минут через пять Севостьянов принес солдатскую шинель с зелеными полевыми погонами и юфтевые сапоги. Бахтин взял шинель, сшитую из какой-то дерюги, развернул и увидел, что она, как сито, пропускает свет лампы. Он положил ее на кресло и начал мять конец сапог.
      — Да ты не мни их, — засмеялся Маршалк, — подошву смотри. — Что это?
      — Не видел никогда картон, пропитанный какой-то гадостью? Вот так-то, Саша.
      — Скажи, Карл, эти сапоги случайно не Рубин поставляет? — Ты Григория Львовича имеешь в виду? — Его.
      — Нет, он коммерсант солидный, его поверенный Усов поставляет для армии только высококачественный товар. Совсем недавно, по ходатайству «Земгора», ему пожалован орден Анны третьей степени. — Вот это да, — искренне удивился Бахтин.
      — А чему здесь удивляться, Саша, я, да и многие, знают, что за сволочь Рубин, но ведь уходит, как угорь из рук. А к его коммерции претензий нет. — Карл, так что же наш господин Коншин? — Сейчас.
      Маршалк позвонил и приказал пригласить чиновника для поручений Кулика.
      Через несколько минут в кабинет вошел благообразный господин лет шестидесяти.
      — Валентин Яковлевич, поведайте нашему новому помощнику о делах на складах господина Коншина.
      — А что, собственно, говорить. Извольте посмотреть документы, везде подпись господина Коншина. Я с чиновником из градоначальства, титулярным советником Беловым, создал комиссию по ревизии склада на Пресне, все опечатали, вместо сторожа посажен городовой, так что, господин начальник, все, как нужно.
      — Валентин Яковлевич, — Маршалк достал из шкафа третью рюмку, налил коньяка, — угощайтесь. — Благодарствую, Карл Петрович.
      — Товарищ министра тайный советник Белецкий поручил Александру Петровичу заняться делом Коншина.
      — Помочь ему, естественно. — Кулик со вкусом выпил коньяк. — Именно так, — сказал Бахтин.
      — Александр Петрович. — Кулик поставил рюмку с таким расчетом, чтобы Маршалк вновь наполнил ее. — А почему вам, именитому криминалисту, в тринадцатом году пожалованному медалью международного конгресса, нужно защищать господина Коншина? Какая опасность ему грозит?
      — Тайный советник Белецкий в беседе со мной сказал, что господин Коншин подвергается шантажу.
      — Не по чину мне,.Александр Петрович, обсуждать мнение столь вельможного господина, как сенатор Степан Петрович, но осмелюсь донести вам как моему прямому начальнику, никто господина Коншина не шантажирует. А жалуется Белецкому его супруга Александра Андреевна, урожденная Щербатова, которую господин Коншин, ссылаясь на трудности военного времени, отправил с детьми в Петербург. — Как так? — изумился Бахтин.
      — А очень просто. Будучи весьма расположенным к женскому полу, он определил сына в Царскосельский лицей, и жену отправил за ним надзирать. Что касается шантажа, то факт такой истинно был. Певица из варьете Евдокия Соколова, сценическое имя Нора Оленина, действительно грозилась рассказать о кутежах Коншина репортерам, но он от нее откупился ожерельем.
      — Валентин Яковлевич, — Бахтин сам взял бутылку и разлил коньяк по рюмкам, — у вас есть надежная агентура в кругах, близких к «Земгору»?
      — А как же-с. Кое-какие надежные людишки имеются.
      — Господа, — Маршалк поднял рюмку. — Давайте выпьем, и Валентин Яковлевич введет тебя, Саша, в курс дела. Выйдя из кабинета, Кулик сказал Бахтину: — Не знаю, как и начать, Александр Петрович…
      — С самого начала, милейший Валентин Яковлевич.
      — Время по нашей московской жизни обеденное, не заглянуть ли нам в трактир, там за зеленым вином и потолкуем всласть.
      Кулик испытующе, прищурившись, глядел на Бахтина. И Бахтин понял, что это не просто приглашение, а своеобразная проверка, как поведет себя новый начальник. От его решения зависело многое. Он был уже не чиновником для поручений, а заметной фигурой в полицейской иерархии Москвы. Даже при этой должности он мог стать статским советником и получить генеральское шитье.
      Бахтин понимал, что от того, как у него сложатся взаимоотношения, в первую очередь, с чиновниками для поручений, зависит его будущая работа. А самое главное, что ему не надо было переламывать себя. Бахтин весьма скептически относился к чинам, видя в них только улучшение личного благополучия. Новые погоны и должность увеличили его бюджет почти вполовину, и это его радовало несказанно.
      — А что, Валентин Яковлевич, у вас, наверное, на примете что-то есть? — Обижаете, Александр Петрович. — Тогда в путь. Куда следуем?
      — Два шага. В трактир Волкова Алексея Григорьевича, Никитская, 25.
      Внезапно Бахтин словно увидел себя со стороны: сюртук с погонами, ордена, медали. — В таком виде-то?
      — Сидеть будем в отдельной комнате, — успокоил его Кулик. — Ну тогда, ладно.