— Наш музей, — курским соловьем заливался Валентин Сергеевич, — был основан в самом начале двадцатого века. Сперва это были две комнаты при церковно-приходском училище, в которых экспонировались этнографические предметы деревенского быта…
      Услышав словосочетание «этнографические предметы», джентльмен косо глянул на экскурсовода. Однако тот ничего не заметил: ему самому такое словосочетание отнюдь не казалось ни странным, ни неуклюжим.
      — Но в девятнадцатом году, — продолжал Валентин, — музей получил в свое распоряжение это здание и пополнил свой фонд за счет богатейшей коллекции купца-мецената Кукушкина…
      — А купца Кукушкина расстреляли, — грустно не то догадался, не то спросил бизнесмен.
      — Да, — так же грустно подтвердил краснопиджачник. — Но, как потом оказалось, по ошибке. Вы еще о чем-то хотели спросить?
      — Да нет, продолжайте.
      — Сейчас мы входим в зал, где хранится наша гордость — серебряная, бронзовая, оловянная, латунная и медная посуда, с которой едали наши предки. — Произнеся столь изысканную фразу, экскурсовод обвел аудиторию торжествующим взглядом. — Здесь тарелки, блюда, ендовы, штофы «журавли» семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого веков. Прошу обратить внимание на выразительность форм и изящество отделки…
      …Охранник Андрюха ходил у окон, осматривал притолоки и стенды. Незаметно пробрался к электрораспределительному щиту…
      Курский соловей, не умолкая, подходил к финалу:
      — Вот в основном и все наши сокровища, которые ярко иллюстрируют культурный уровень, быт и нравы нашего своеобразнейшего края. Хотелось бы показать вам новейшие поступления, но увы, в зале, где они размещены, ведутся небольшие ремонтные работы. Да и мы, используя это время, решили произвести учет…
      — Учет! — заворчал от двери Лепилов. — Здесь что, колбасный ларек?
      — Миша, — тихим голосом прервал тираду «быка» джентльмен, извлек из внутреннего кармана бумажник, а из бумажника двадцатидолларовую купюру. — Здесь все свои люди. Я, дорогой, простите, не запомнил вашего имени-отчества…
      — Валентин Сергеевич, — немедленно доложил краснопиджачник.
      — Этого хватит, чтобы преодолеть все препятствия, Валентин Сергеевич? — Джентльмен протянул банкноту.
      — Не в этом дело… — замялся экскурсовод. — Просто помещение не совсем готово к приему посетителей…
      — Если вы считаете для себя невозможным принять эти деньги, то отдайте их вашим плотникам, чтобы они как можно скорее все привели в надлежащий вид, — вмешался бизнесмен.
      Валентин Сергеевич при такой постановке вопроса свободно принял купюру, небрежно сунул в карман и попробовал пошутить:
      — Что ж, будем считать вас нашими спонсорами, — и махнул рукой, указывая направление. — Прошу.
      Двухсветный зал испещряли яркие тени в виде геометрических фигур: это шалило невысокое уже солнце. Даже две-три рейки — следы неторопливого ремонта — не мешали теплому сверканию стендов в центре зала, уюту, исходящему от межоконных банкеток. Стариной веяло от портретов кавалеров и дам в париках и фижмах. И сову все увидели сразу же. Она сидела на небольшом постаменте в темном углу, но глаза ее, огромные зеленые глаза, горели мистическим каким-то огнем.
      Анатолий Яковлевич, не отрывая взгляда от совы, рванулся было к постаменту, но был незаметно остановлен твердой рукой и мягким шепотом Никольского:
      — Успокойтесь. Для начала полюбуйтесь портретами.
      — В этом зале мы постарались воссоздать образ торжественного дворянского зала середины прошлого века, однако не нарушая при этом последовательность экспозиции, — дудел в свою дуду Валентин Сергеевич. Закончить ему не дал Лепилов:
      — Откуда дворянский-то? Хозяин купцом был.
      — Ну, это, конечно, не буквальное воссоздание, а некоторым образом фантазия на тему… — замельтешил экскурсовод.
      — Лучше помолчи. Не мешай людям смотреть. Они, я думаю, поболе тебя понимают, — внятным шепотом посоветовал Лепилов.
      Эти люди уж точно понимали в искусстве поболе незадачливого краснопиджачника. Рассматривая портреты, они неторопливо приближались к заветному углу. Добрались. Анатолий Яковлевич, не отрывая глаз от птички, машинально похлопал по внутреннему карману пиджака.
      — Лупу доставать не надо, — тихо-тихо посоветовал Никольский. — Смотрите так, — и громко добавил, повернувшись к краснопиджачнику: — Уж не Фаберже ли это?
      — К сожалению, нет. В манере Фаберже, как утверждают знатоки, — солидно ответил Валентин Сергеевич и кашлянул в кулак.
      — Мы вас задерживаем? — осведомился джентльмен.
      — Что вы, что вы! — замахал руками тот. — До закрытия еще двадцать минут.
      Бизнесмен и джентльмен проследовали к «Паккарду», у раскрытой дверцы которого их уже ждал шофер. Двое охранников направились к «БМВ». А главный охранник Миша задержался, стоя рядом с Валентином Сергеевичем, который обходительно вышел проводить дорогих гостей. Когда пятеро расселись по автомобилям, Миша, не поворачивая головы, произнес без выражения:
      — Я ж тебе сказал: не обделю. А ты крысятничаешь, козел, — и зашагал к «БМВ». Вскоре обе машины медленно тронулись с места.
      …У залива, на обочине пустынной асфальтовой полосы безнадежно голосовал рыбак. Обычный рыбак: каскетка, штормовка, рюкзак, резиновые сапоги.
      — Останови, — приказал шоферу Никольский. «Паккард» остановился. В хвост ему пристроился «БМВ». Никольский вышел на обочину и позвал: — Лепилов!
      Лепилов выбрался из-за руля «БМВ». Метров сто было до рыбака. Рыбак бежал им навстречу, а они шли медленно: заметно хромал Никольский. Встретились. Рыбак сиял:
      — Здравствуйте, Сергей Васильевич, здравствуй, Миша. — Миша похлопал рыбака по плечу, а Никольский пожал ему руку.
      — Обрадуй нас, Вешняков! — предложил майор.
      — И обрадую, — с достоинством пообещал Вешняков. — По мелочам много чего, но самое главное случилось вчера вечером. С мелочей или с главного?
      — С главного, но по порядку, — предложил Никольский.
      — Подружился я тут со сторожем музея, — начал Вешняков. — Он мне про заветные рыбацкие места рассказывает, а я его водочкой слегка угощаю.
      — Слегка! — возмутился Лепилов. — Он еще и сегодня лыка не вяжет!
      — Это без меня, — отмахнулся Вешняков. — Пусть Мишка не перебивает, Сергей Васильевич, а то собьюсь. Днем я вокруг мотался, а к вечеру, когда музей закрывается, я завалился к дружку в сторожку, из которой вид — лучше не надо. Так вот, вчера, сразу же после закрытия, как только в сторожку явился мой жаждущий дружок, подкатывает к музею «мерс»-шестьсот с вальяжным пассажиром на борту. Высокий, седоватый, элегантный до невозможности. А директор Коломиец уже на крыльце его встречает. Пробыл этот господин в музее часа два, а потом отбыл.
      — Ну, и почему это главное? — удивился Лепилов.
      — Ты дослушай, дослушай. По-моему, Сергей Васильевич, я этого господина узнал, но стопроцентную гарантию дать не могу, — Вешняков вытянул из нагрудного кармана штормовки клочок бумаги. — Вот номер «мерса».
      Никольский взял бумажку, глянул и тут же в ярости разорвал.
      — Я правильно догадался? — спросил Вешняков. — Тарасов?
      Вместо ответа на этот вопрос Никольский распорядился:
      — Вы все в «Паккард», а я на «БМВ» с Анатолием Яковлевичем, — он положил руку на плечо Вешнякову. — Ты хорошо поработал, да и помотался достаточно. Отдыхай. И Шевелев пусть отдыхает. Миша, ты с Андреем — ко мне.
      Анатолий Яковлевич блаженствовал за рулем «БМВ».
      — Если уж разобью свою тачку, так разобью сам. — Как ни странно, он был очень доволен, говоря это.
      — А то давайте я поведу, — предложил Никольский. — Вы, наверное, устали.
      — Намекаете, что я старый. А я не старый, — бодро заявил ювелир.
      — Вы молодой и работоспособный, — польстил Никольский. Помолчал и вдруг выпалил: — У этого Барсукова — четыре дня!
      — Да, если стразы через три дня получит, — кивнул Анатолий Яковлевич.
      — Пусть получит, — разрешил Никольский.
      — А я через два дня их должен получить? — быстро спросил Анатолий Яковлевич. — То-то вы весь день вокруг да около ходите.
      — И ходил бы дальше, если б не одно обстоятельство. На горизонте появился… — Он неожиданно перебил сам себя: — Нет, не на горизонте появился! Из вонючей норы выскочил гаденыш, способный на все! Он сам прокручивает это мерзкое дело.
 
      В квартире Никольского хозяин сидел в кресле, а начальник отделения подполковник Котов валялся на диване-кровати, который уже был превращен просто в диван.
      — Ты как Валерий Брюсов, — сказал начальнику подчиненный, — который в одной из своих статей написал: «Боюсь, что из Маяковского ничего не получится». После этого Маяковский любил изображать сценку: среди ночи в холодном поту просыпается Брюсов с душераздирающим криком: «Боюсь! Боюсь!» Все домочадцы сбегаются: «Что случилось, Валерий? Чего так испугался?» А он в ответ: «Боюсь, из Маяковского ничего не получится!» Так вот, из Маяковского получилось, и из Никольского кое-что получится.
      — От скромности ты не умрешь, — хмыкнул Котов.
      — Не умру, — согласился Никольский.
      Котов вскочил с дивана, прошел к окну.
      — Мы нарушаем все, что можно и нельзя. Дело не наше, территория не наша, а главное — компетенция не наша! — Он волновался, и было отчего.
      — Можешь еще одно обстоятельство добавить: своего агента я в свидетели не отдам, — подлил масла в огонь Никольский.
      — Вот видишь! Тогда у нас совсем ничего! — воскликнул Котов.
      — За исключением Тарасова, — возразил Никольский.
      — Достал он тебя… — покачал головой Слава.
      — А тебя не достал?! — тотчас вскинулся Сергей.
      Не ответил Котов на глупый вопрос. Заговорил о другом:
      — Ты знаешь, сколько я задниц вылизал, чтобы все твои спектакли оформить? Знаешь, сколько я на чистом глазу начальству лапши на уши навесил?
      — Спасибо, — серьезно произнес Никольский.
      — А если неудача? — резко бросил Котов.
      — А если землетрясение? — Никольский встал, нахально пропел речитативом: — Эх, начальничек, ключик-чайничек, отпусти на волю.
      — Ты уже начал, мерзавец, — догадался Котов.
      — Ребята уже на месте, — подтвердил Никольский.
      — А я тебе разрешил?! — снова крикнул Котов.
      — Разрешил. По глазам вижу — разрешил! — хохотнул Никольский.
      Подполковник помолчал, отвернувшись к окну, затем опять взглянул на майора.
      — Когда?.. — Котов не окончил вопроса: Никольский все понял.
      — Мы сегодня в ночь, — ответил он, — а они, по всем расчетам, завтра днем. Зал-то закрыт на ремонт.
 
      Сторож-кассир жарил рыбу и философствовал, не оборачиваясь к Вешнякову:
      — Ты, Петя, все кричишь: демократия, капитализм, частное предпринимательство! Ладно, кричи. А я что вижу? Был богатый коммунист, а теперь он богатый капиталист. Возьми, к примеру, нашего Ваньку — директора. Был секретарем райкома комсомола, зарплата по ведомости двести рублей, а жил, как заведующий столовой. Стал директором музея, всего на триста рублей больше меня получает, а живет, как новый русский. Вот такой, выходит, капиталист-коммунист.
      — А если он просто жулик? — спросил Вешняков.
      — Все жулики, — многомудро заметил сторож-кассир. — Только один может украсть, а другой не может.
      — Долго твою рыбу ждать? — прервал его излияния Вешняков. — Уже налито.
      — Рыба не моя, а твоя. — Сторож оторвался от плиты и подошел к столу. — Первая и под зеленый лучок пройдет…
      …Андрей бесшумно подошел к темному окну. Тень, следовавшая за ним, еле слышным шепотом спросила голосом Лепилова:
      — Посветить?
      — Не надо. Я в тот раз основную работу сделал на всякий случай, — тоже шепотом отозвался Андрей. Он ласково погладил оконную раму малопонятной штучкой. Штучка коротко промычала. — Действуй. Форточка на крючке, а вся рама на верхней задвижке.
      Лепилов поставил коротенькую лестницу и добрался до форточки. Оттуда он прошептал:
      — Порядок, — и, осторожно открыв окно, мягко прыгнул в неизвестность. Андрей последовал за ним. Затем высунулся наружу, забрал лестницу. Посоветовал:
      — Смотри, на умывальник не наткнись.
      — А где мы? — спросил Миша.
      — В сортире, — просветил его Андрей. — Дай фонарик, я первым пойду.
      И они пошли. Миновали коридор, первый зал, лестничную клетку. Спустились в полуподвал. Дорогу освещал кинжальный луч потайного фонаря. Вот и электрораспределительный щит.
      …Никольский с Шевелевым лежали на травке под прикрытием кустов городского сквера как раз напротив музея. Видно было, конечно, хреновато: один фонарь на целый сквер да жалкая лампочка под крышей музейного крыльца…
      — Молчат, — сказал Шевелев.
      — Значит, решили действовать вдвоем, — предположил Никольский.
      — Меня чего-то колотит, Сергей Васильевич, — виновато сказал Шевелев.
      — И меня, — признался Никольский.
 
      …Андрей священнодействовал у щита, оскалясь и беззвучно матерясь.
      — Чем недоволен? — поинтересовался Лепилов.
      — Портачи, какие же портачи, ни одного правильного соединения… — Он не успел завершить фразу, потому что на щите что-то пискнуло. — …Твою мать!
 
      …Выпив по второй, Вешняков и кассир с удовольствием закусывали жареным судачком. Любил сторож выпить и поговорить:
      — Тебе, Петя, по уму министром быть, а ты кто? Программист, говоришь, и гордишься. Чем гордиться-то? Вроде машинистки по клавишам стучишь. Нет, раньше лучше было!
      — Когда — раньше? — спросил, разливая по третьей, Вешняков. — При царе Горохе?
 
      …Издалека послышался негромкий стокот мотоциклетного мотора.
      — Это еще что? — изумился Шевелев.
      Ответ он получил быстро: к музею подъехал милицейский мотоцикл с коляской. Подъехал, остановился у крыльца. Из коляски выскочил некто в серебряных погонах. И позвал зычно:
      — Егорыч! Александр Егорыч!
      …В сторожке сторож-философ схватил бутылку и два стакана со стола, сунул их в руки Вешнякову и прошипел:
      — Затаись! В кладовке!
      Вешняков нырнул в кладовку, а сторож — на боевой пост. Опоздал: у двери черного хода стоял и ждал его лейтенант, который строго потребовал ответа:
      — Почему не на посту?
      — Да на минутку отошел, у меня там рыбка жарится, — начал ныть-оправдываться сторож, сам от себя такого не ожидавший. — Рыбки хочешь, Леонид?
      — Рыбки! Рыбки! — зло передразнил лейтенант. — Не рыбки, а под рыбку! Опять поддатый?!
      — Бога побойся! — замахал руками Егорыч. — Я ж на посту.
      — Ничего не видел, не слышал? — строго спросил милиционер.
      — Ничего, — покачал головой сторож.
      — У нас на пульте ваша лампочка мигнула, мигнула и погасла, — пояснил лейтенант.
      — В первый раз, что ли? — отмахнулся Егорыч. — Опять, наверно, от ветра.
      — Нету никакого ветра, — проворчал лейтенант.
      — Тогда просто так, — уверенно заявил сторож. — Ваш Кузяков — халтурщик и портач. А корчит из себя!
      — Все равно, пойдем проверим, — не попросил — приказал милиционер. — По инструкции положено.
 
      …Из скверика, из-под кустов Никольский с Шевелевым с тихим ужасом наблюдали, как в музее поочередно вспыхивал свет в окнах.
      — Прокол, Сергей Васильевич? — произнес Шевелев.
      — Типун тебе на язык, — цыкнул на него Никольский.
      Особнячок светился, как при купце Кукушкине.
      — Но тихо. Тихо, Сергей Васильевич, — с надеждой констатировал Шевелев.
      … — Все посмотрели, все окна проверили. Пошли что ли, Леонид? — бодро предложил Егорыч. Очень хотелось ему назад, в сторожку, к рыбке.
      — А сортир? — вспомнил лейтенант Леонид.
      Зажгли свет. Сортир был как сортир: четыре кабины, желоб для сбора и стока мочи. Лейтенант прошел к окну, проверил задвижки, подергал форточку.
      — Вроде все в порядке, — он расстегнул ширинку и повернулся к желобу. Сторож за компанию пристроился рядом. Журчали. — А всю сигнализацию в музее надо менять, Егорыч, к чертовой бабушке.
      — Не систему надо менять, а Кузякова. К чертовой бабушке, — возразил сторож. Лейтенант отвечать не стал. Иссякли. — Пошли, Леонид?
      …Окна гасли одно за другим.
      — Шевелев, у тебя, случаем, нашатырного спирта нету? — радостно спросил Никольский.
      — Считаете, пронесло? — спросил тот.
      …В уборной, еле освещенной неярким светом из окна, стояла гробовая тишина. Наконец ее прострочил пулеметный стук мотоциклетного мотора.
      — Миш, ты со страху не обделался? — раздался глухой — из-за двери второй кабинки — голос Андрея.
      — Я же на толчке сижу, так что не страшно, — ответил из четвертой кабинки Лепилов.
      — В самый последний момент и окно успели закрыть, и лестницу убрать. Мы молодцы, Миша! — констатировал Андрей.
      — А если бы лейтенант с…ть захотел? — Лепилов уже стоял у окна. — Подбирай штаны и за работу. На этот раз у тебя ничего не пискнет?
      — Да иди ты! — Андрей три раза суеверно сплюнул через левое плечо.
      …Сторож перевернул на сковороде куски судака, включил газ и позвал:
      — Петя, выходи. Опасность воздушного нападения миновала, отбой.
      С двумя стаканами и бутылкой в руках, морщась от яркого света, вышел из кладовки Вешняков.
      — Я думал, у тебя спокойно выпить можно… Что там?
      — Да ничего. Опять ни с того ни с сего сигнализация сработала. Давай разливай, — предложил Егорыч.
      — Всю охоту отбили, паразиты, — посетовал Вешняков. — Ну, посошок, и я в гостиницу. Хоть пару часиков прихвачу перед утренней зорькой.
 
      …За поворотом, метрах в трехстах от последних домов города, притулившись на обочине, стояли старый «жигуленок» и «Ока». Полуприсев на радиатор «жигуленка», Никольский и Шевелев томились в ожидании коллег.
      Не по дороге пришли Лепилов и Андрей — вынырнули из придорожного перелеска.
      — С уловом! — весело объявил Лепилов. В этих местах все становились рыбаками.
      — Спасибо, Миша, спасибо, Андрюша. — Никольский лихорадочно потрепал левой рукой Лепилова, правой — Андрея по затылкам, проследил, как Миша ставил на заднее сиденье «жигуленка» рюкзак, и спросил: — Что там произошло?
      — И представить такое невозможно! — бешено затараторил Андрей. — Я ж самого высокого профессионала прочитаю и просчитаю. А тут баран, хорошо бы просто баран, а то безрукий. Все на соплях, все без изоляции, соединения накрест. Как они еще не сгорели — удивляюсь. Я и не понял поначалу, отчего звякнуло!
      — Успокойся Андрей. Сработали классно, — похвалил парней Никольский.
      — Чего это у вас там было? — спросил возникший из того же перелеска Вешняков.
      — Учебная тревога, — ответил Лепилов.
      — Ну, тогда ладно, — успокоился Вешняков и добавил: — А я под легкой балдой.
      — В машине отоспишься, — решил Никольский. — Лепилов, Андрей — в Москву, а мы с Вешняковым в гостиницу, в Торжок. Миша, сдашь Котову из рук в руки. Он в отделении всю ночь. Потом все трое могут отдыхать.
      — Я вернусь, — твердо сказал Лепилов.
      — И я, — присоединился к нему Шевелев. — Я за дорогу высплюсь.
      — Да черт с вами, езжайте, приезжайте! — разозлился Никольский и тут же спохватился: — Но туда как можно осторожнее, Миша. Чтобы при аварии хоть один живой остался.
      «Жигуленок» взревел форсированным мотором и умчался в столицу. А «Ока» спокойно покатила в Торжок.
 
      «Мерседес-600» быстро считал километры Ленинградского шоссе. Юрисконсульт Алексей Тарасов, сидя за рулем, сосредоточенно следил за дорогой, а американский миллионер Грегори Сильверстайн, закрыв глаза и откинувшись на подголовник, благоговейно слушал, как заливались соловьями Фредди Меркьюри с Монсеррат Кабалье. Занудливый и слащавый дуэт, слава Богу, замолк на самой высокой ноте.
      — Божественно, — оценил их пение американский миллионер и открыл глаза. — Где мы?
      — Тверь объезжаем, — сообщил Тарасов. — Скоро Торжок. Как ты все-таки Гигса отцепил, Гриша?
      — Напугал. Тобой напугал. — Он ухмыльнулся. — Намекнул, что ты оттуда.
      — А ты меня не боишься? — спросил Алексей серьезно.
      — Конечно, боюсь, — тоже серьезно отозвался Гришка. — Ты же беспредельщик, Леша. Но и с беспредельщиком можно иметь дело, если все обставить, как надо.
      — Бумажку страховочную заготовил? — недобро догадался Тарасов.
      — Не бумажку, — принялся обстоятельно объяснять Сильверстайн. — В сейфе у посольского юриста лежит серьезный и обоснованный документ, который тебя утопит при любых обстоятельствах. Ко всему прочему, я американский подданный, и, следовательно, копать будут до конца и без снисхождения.
      — Был тут у нас один такой американец… — скривился Тарасов презрительно.
      — Знаю! — азартно воскликнул Гришка. — Но он просто американец, легкомысленный и легковерный, а я американец из «совка», который здесь страхуется всегда и от всех. В том документе упомянута и наша сегодняшняя поездка, в которую я взял — и это тоже отмечено — пятьсот тысяч долларов.
      Сильверстайн распалился, говорил быстро, сбивчиво, волнуясь. Ясно было: Григорий и впрямь до смерти боится друга Лешку.
      — Ты сделал так, как я просил? — сурово поинтересовался Тарасов, помолчав.
      — Да, — успокоился Гришка. — Два абсолютно одинаковых по размеру пакета, твой даже поменьше будет. Ему сотня стодолларовыми, тебе — четыреста тысячными. Все правильно?
      — Жалко мне сову тебе отдавать… — промолвил Тарасов. — Красавица…
      — Вовсе не мне. Зачем она мне? — пожал плечами Сильверстайн. — Да и тебе она не нужна.
      — Сова — некий символ мудрости, а мудрости нам иногда не хватает. Зато хитрости у тебя с избытком, мистер Сильверстайн, — завершил деловой диалог Алексей, решив лучше полюбоваться пейзажем.
      — Ни на что не похожа эта наша величественная и неряшливая бескрайность, — философски заметил Гришка, заметив интерес подельника к окружающей природе. — В ней — тоскливый вечный зов к бездействию и очищению.
      — Ишь ты! — удивился Тарасов. — А раньше-то все больше по фене ботал!
 
      Ровно в полдень «Мерседес» остановился у музея города Осташкова. У дверей музея, на которых висела табличка «Санитарный день», пассажиров «Мерседеса» ждали директор, экскурсовод и плотник. Русские сдержанно поздоровались. Американец же бурно выразил восторг от долгожданной встречи и всяческую благожелательность. Вошли в музей.
      …А Вешняков вошел в сторожку, где сторож вяло жевал вчерашнюю рыбу.
      — Ты что ж это не у кассы? — спросил Вешняков.
      — Директор санитарный день объявил, — пояснил тот.
      — Значит, это санитары на «Мерседесе» приехали?
      — Шуткуешь все… — буркнул Егорыч.
      — Ага, — согласился Вешняков и достал из наплечной кобуры пистолет. — А теперь перестал. Быстро, Егорыч, открывай черный ход. Ребята уже все в музее, а начальнику моему в окно лезть нельзя, у него нога больная. Живо, живо, Егорыч!
      — Бандиты, — шагая к двери, неизвестно кому пожаловался Егорыч.
      — Бандиты вы, а мы милиционеры, — разочаровал его Вешняков.
      …Сторож, с любопытством поглядывая на Никольского, открыл дверь.
 
      …Тарасов, мистер Сильверстайн, Коломиец и экскурсовод любовались совой.
      Плотник стоял у выхода из двухсветного зала, держа руку за пазухой.
      — Хорошего понемножку, — опомнился Тарасов. — Мистер Сильверстайн, надеюсь, вы не изменили своего решения?
      — О, нет, нет! — отверг всякие сомнения американец.
      — Ваня, — негромко произнес Тарасов.
      Тот также негромко обратился к экскурсоводу:
      — Валя!
      Краснопиджачник приблизился к постаменту, отделил от него облицовочную планку. Щелкнул выключателем и снял стеклянный колпак. Подошел Коломиец, осторожно поднял сову двумя руками и застыл, как капитан футбольной команды с кубком.
      — И после этого здесь совсем не будет ничего? — с ужасным акцентом поинтересовался американец.
      Коломиец улыбнулся, а краснопиджачник, как фокусник, неизвестно откуда извлек вторую сову и водрузил ее на постамент. Американец перевел взгляд с первой совы на вторую.
      — Очень похожа, но… — Он лихо щелкнул пальцами. — Но не то! Да!
      — Итак, — напомнил о сути дела Тарасов.
      — Не итак, а так, — поправил его Сильверстайн и, положив кейс на колено, щелкнул замками. Внутри лежали два плотных, но небольших пакета. — Вам, господин Коломиец, — он протянул пакет директору музея. — Вам, господин Тарасов. Пакеты с трудом, но влезли в боковые карманы пиджаков. — Ваш ход, господа.
      — Приз — достойному господину Сильверстайну, — ляпнул Коломиец и протянул сову американцу. Тот взял ее и, растерянно улыбнувшись, попросил:
      — Пэкинг. Паковать.
      — Сей момент! — услужливо пообещал краснопиджачник.
      И тотчас распахнулись двери: плотник, получив увесистый удар по темечку, мягко сполз на пол. Первыми в зал ворвались Лепилов и человек с видеокамерой.
      — Руки за головы! — ужасным голосом прокричал Лепилов. — И на пол! Лицом вниз!
      Вся команда — Вешняков, Шевелев, Климов — с пистолетами в руках образовала вместе с Лепиловым устрашающее каре. Никольский стоял в дверях, а оператор снимал беспрерывно. Трое аккуратно легли на пол, а американец слегка подзадержался, осторожно ставя сову на пол. Поэтому его и успел узнать Никольский.
      — Слышу — Сильверстайн, а вижу — Зильберштейн, — злорадно усмехнулся он. — Никак не уймешься, Гриша.
      — Вы имеете дело с подданным Соединенных Штатов Америки, — не поднимая головы, с полу сообщил Сильверстайн-Зильберштейн. — Вас ждут большие, очень большие неприятности, господин Никольский.
      — Не будь столь альтруистичным, Гриша, — посоветовал Сергей. — Заботься о себе, а я уж как-нибудь обойдусь без твоего участия.
      Вдруг взвился Тарасов. Он вскочил на ноги, заорал визгливо:
      — Негодяи! Бандиты, прикрывшиеся милицейскими удостоверениями! Ты пойдешь под суд со всеми своими подручными, Никольский!
      Часть тирады он произносил уже в умелых руках Климова, который, кинувшись к оратору, схватил его за грудки, кинул на пол, навалился на него и прорычал:
      — Наручники захотел? Будут тебе наручники, сука!
      — И ты, мерзавец, ответишь за это! — завывающе пообещал Тарасов. Наручники щелкнули.
      — Миша, понятых, акт о хищении и подмене, акт об изъятии, личный обыск каждого и, естественно, предварительный протокол, — приказал Никольский. — Управишься? Нога что-то заныла.
      — Идите в машину, Сергей Васильевич. Без вас обойдемся, — не очень деликатно пожалел начальника Лепилов.
      В сопровождении местного милиционера в двухсветный зал вошли пенсионер и пенсионерка. Пенсионер с испугу поздоровался со спиной Коломийца.
      — Здравствуйте, Иван Степанович.
      Никольский вышел на крыльцо, посмотрел на высокое солнышко и побрел в сквер. На этот раз устроился не на траве, а на скамейке, не теневую выбрал сторону, а солнечную и все равно задремал. Нешумный был город Осташков.
      Разбудил майора Лепилов, осторожно коснувшись начальнического плеча. Никольский встряхнулся, скрывая некоторое смущение, бодро вопросил:
      — Кончили, Миша?
      — Кончили-то кончили… — вяло, явно чего-то недоговаривая, сообщил Лепилов.
      — Огорчай, — понял эту недосказанность Никольский.
      — У Коломийца сто тысяч, а Тарасов пустой. Может, Зильберштейн с ним заранее расплатился? — предположил Михаил.
      Никольский тихо простонал, помотал головой и признался:
      — Непруха сегодня у нас.
      — И еще. Семь бед, один ответ, — добавил Лепилов. — У Тарасова мандат кандидата в депутаты. Следовательно, мы и обыскивали его незаконно.
      — Наручники-то хоть сняли? — спросил Сергей без выражения.
      — Да сняли, сняли… — пробурчал Лепилов. — Что делать? Выводить?
      — Выводи, — кивнул Никольский.
      — А Тарасова отпустить? — приставал Лепилов.
      — Отпускай… — вздохнул Сергей.
      Вскоре задержанных вывели. В «воронок» затолкали плотника, экскурсовода и директора. Насчет американца Вешняков засомневался и обратился за помощью к начальству:
      — А американца куда? Туда?
      — Туда, туда, — подтвердил Никольский, которому, проходя мимо, сделал комплимент Сильверстайн:
      — По-прежнему ничего не боишься, Никольский.
      — Бояться тебе надо, Гриша, — парировал Сергей. — Нынешнее дело — это не ломка чеков у «Березки».
      — Переживем, — беззаботно отбрехнулся со ступеньки «воронка» американский миллионер и крикнул Тарасову, стоявшему в позе стороннего наблюдателя: — Помни обо мне, Леха, а то я про тебя вспомню.
      Отбыл «воронок», умчались машины сопровождения и наконец отправился в путь «жигуль» Лепилова с двумя совами. На площадке перед музеем остались «Мерседес» и «Ока» (ее подогнали заботливые ребята), а также Тарасов и Никольский.
      — Считай, что ты без погон, Никольский, — злобно прошипел Алексей. — Ты грубо нарушил закон, совершив насилие над кандидатом в депутаты, лицом по конституции неприкосновенным.
      — Лицо неприкосновенное, — повторил за Тарасовым Никольский и приблизился к старинному врагу. — Но только лицо. А печень? — Левым крюком он ударил Тарасова в печень. — А солнечное сплетение? — Он врезал деляге под дых. — А почки? — Сергей добавил Лешке ребром ладони чуть выше поясницы. Тарасов, захлебываясь дыханием, осел в пыль.
      …У Торжка «Оку» обогнал «Мерседес». Водители не смотрели друг на друга.
 
      «Оке» было некуда втиснуться: у входа в отделение плотной цепью выстроилась прибывшая из Осташкова кавалькада. Никольский загнал свою машину в переулок и, хромая, направился на службу.
      — Давно прибыли, Вася? — спросил он у Паршикова.
      — Только-только. Ну, минут пять… — ответил майор.
      Никольский медленно проковылял на второй этаж. Открыл дверь кабинета начальника, который, увидев его, объявил:
      — А вот и Никольский. Пора приступать к главному. Лепилов!
      Лепилов, поочередно вынув из рюкзака обмотанных тряпьем сов, осторожно, как младенцев, распеленал их и поставил на стол для обозрения. Обозревать было кому, потому что народу в кабинет набилось порядочно: преступники, оперативники, мелкие начальники. И ювелир Анатолий Яковлевич, скромно устроившийся в углу.