Именно по ним определялось количество проданных продуктов. Так вот, администратор с компанией наладили в Москве печатание ленинградских отрывных талонов.
      Фальшивые бумажки сдавались в инстанции, из магазинов на квартиры уносились продукты, таким образом, в подсобках излишков не было.
      Люди умирали от голода, а человек с королевскими манерами скупал в осажденном городе бриллианты.
      Ему повезло, что единственный директор магазина на Лиговке, с которым он имел дело, был застрелен бандитами во время налета.
      В конце 43-го ленинградские сыщики раскрутили аферу с талонами.
      Но на Леонида Мироновича никто не дал никаких показаний.
      После войны работы у него прибавилось. Из покоренной Европы умные люди везли не аккордеоны и отрезы, а стоящие камни, которые нужно было быстро реализовать.
      Кроме того, он попал в "поставщики" сильных мира сего - к знаменитым генералам МГБ братьям Кобуловым.
      Как рассказал мне Женя Юрист, он был наводчиком, но накалывал только те квартиры, где хранились редкие фамильные драгоценности, работая не на лихих московских бандитов, а для эмгэбэшников.
      Хозяин квартиры, как враг народа, уезжал с семьей в "солнечную" Коми, а ценности его уходили в доход государства.
      Ввиду того, что в сталинском правовом государстве совершенно необязательно было составлять при обыске протоколы на месте, не нужно было приглашать понятых, ценности увозились на Лубянку, а там...
      По словам Жени Юриста, Леонид Миронович по-прежнему оставался поставщиком больших семей. Драгоценные камни всегда интересовали крупную партийную номенклатуру.
      В удивительное время мы жили тогда. Смотрели фильм "Коммунист", замечательную трагическую историю простого пролетария Шатурской электростанции. Сопереживали судьбе Василия Губанова и не знали, что по приказу Дзержинского уголовная секция МЧК производила аресты крупных партийных и советских работников.
      Нет, это были не коррупционеры в сегодняшнем понимании, это были мародеры, дорвавшиеся до власти.
      При обысках у них изымали драгоценности и украшения.
      Видимо, тот самый ядовитый бриллиантовый дым действовал одинаково и на красавцев во фраках, и на комиссаров, закованных в кожу.
      В 80-м году в нижнем баре Дома кино появился интереснейший персонаж, повергший моих много повидавших приятелей, распивающих спиртные напитки, в крайнее изумление. Человек этот был весьма хорош собой, почему-то он не разделся, как положено, в гардеробе, а явился в бар в мужском норковом пальто, которое небрежно сбросил на стул, и оказался в бархатном костюме, в кружевной рубашке, расстегнутой почти до пояса.
      На шее у него на золотой цепи, напоминающей якорную, висел громадный крест, усыпанный бриллиантами, пальцы отягощали перстни с огромными камнями, из-под рукава пиджака свисал крученый браслет с драгоценными камнями.
      Он взял шампанское и сел, высоко поддернув брюки. Сделал это специально, так как на щиколотке у него тоже оказался массивный золотой браслет.
      Не знаю, как другие, но лично я ничего подобного в жизни не видел.
      Это был знаменитый в Москве Боря Цыган, получивший от дочери генсека Галины Брежневой нежную кличку "бриллиантовый мальчик".
      Не правда ли, необычная и нежная кликуха для любовника?
      Роберт Рождественский написал для моего фильма "По данным уголовного розыска" смешную песню. Поет ее Михаил Хачинский, игравший в картине уголовника Мишку Червонца.
      Так много золотишка держал в своих руках,
      что стали мои руки золотыми.
      У Бори Цыгана, исходя из слов этой песни, руки должны были стать бриллиантовыми.
      Через них прошли драгоценности с самых крупных краж того времени, огромные камни, вывезенные нашими военачальниками из поверженной Германии.
      Правда, оговорюсь сразу, большинство редких камней, изъятых из тайников фашистских бонз, были вывезены фашистами в качестве трофеев из захваченных европейских стран, особенно из Голландии.
      Интересная закономерность прослеживается во всех крупных грабежах времен веселого застоя.
      Взял Бец музей-квартиру Алексея Толстого, МУР стал на уши и вернул почти все ценности. Та же история с кражей бриллиантов у Ирины Бугримовой и ограблением ювелира Бориса Гольдберга в Ленинграде.
      Потерпевшим возвращали все, кроме самых ценных и редких вещей.
      Они исчезали с завидным постоянством.
      Куда уходили они? Кто нынче владеет ими?
      К сожалению, у меня есть только оперативные данные, не подтвержденные ни следствием, ни судом.
      Почему, как ни старались наши "демократы", так и не смогли найти счетов партийно-советской номенклатуры в западных банках?
      Потому что есть более надежная и практически неуязвимая для поисков форма хранения капитала - ячейки в банковских сейфах.
      Туда можно положить мешочек от чернильницы-непроливашки, набитый камушками.
      И лежат они там спокойно, ожидая своего часа. Аиначе на какие деньги так роскошно устроились дети бывших вождей за границей?
      Правда, теперь это никому не интересно.
      Команда лихого мальчика Андрюши Козленка под названием "Голден АДА" вывезла за один прием из страны столько золота и бриллиантов, сколько не могла украсть вся партверхушка за семьдесят лет.
      Все-таки прав неведомый рижский писатель Борис Мерцалов - существует бриллиантовый дым, сочится он из камней, отравляя людей. И будет это всегда, независимо от государственного строя и идеологии.
      К сожалению, человек смертен - зло бессмертно.
      Самородок для члена политбюро
      В восемь утра ко мне в номер пришел директор картины Витя Гольдберг. Он сел за стол и посмотрел на меня глазами, в которых сконцентрировалась вековая грусть еврейского народа.
      - Я к тебе с просьбой, - тихо и печально сказал он.- Сегодня ты, режиссер, я и оператор должны лететь в Москву.
      - Знаю.
      Я подошел к окну, улица Республики, где стояла гостиница "Север", в которой я жил, была залита противным желтым светом. Ветер крутил поземку, тащил по тротуарам снежные колючки.
      - Послушай, - так же вкрадчиво продолжил Витя,- у звукооператора плохо с матерью, ему срочно нужно в Москву. Ты не можешь уступить ему свой билет?
      - А почему я, а не ты или режиссер? Кстати, сегодня 30 декабря, послезавтра Новый год, и ты хочешь, чтобы я встретил его в поезде?
      - Старик, - еще более печально сказал Витя, - ты же холостяк, а у нас у всех жены и дети.
      - Это не довод для того, чтобы снимать меня с самолета.
      - Тогда придется мне ехать поездом.
      Я посмотрел в грустные Витины глаза и сказал: "Черт с тобой".
      Разговор этот происходил много лет назад в городе Салехарде, где по моему сценарию снималось бессмертное документальное кинополотно об оленеводах Ямало-Ненецкого национального округа.
      Я мысленно проклял тот день, когда согласился ехать зимой с группой на досъемки, представив себе, как по этому морозу я сейчас попрусь на автобусе через Обь на станцию Лабытнанги, откуда шла железнодорожная линия на Котлас.. Но, если говорить по совести, я был единственным свободным человеком, а все остальные накупили на детские каникулы путевки в Болшево и Репино, где располагались Дома творчества кинематографистов.
      Правда, мне позвонила из Москвы моя дама и твердо предупредила, что если я не приеду на Новый год в Москву, то могу забыть номер ее телефона.
      Но сообщение это не слишком отразилось на моем настроении.
      Я спустился в ресторан позавтракать. Оленина во всех видах, рыба муксун, поганая водка тюменского завода.
      За соседним столом я увидел знаменитого московского каталу Борю Кулика, я его встретил несколько дней назад, он с тремя подельниками приехал сюда на гастроли почесать в карты доверчивых рыбаков и геологов, получающих в декабре весьма солидные суммы за свой каторжный труд.
      Рядом с ним сидел человек в новеньком синем костюме и необмятой рубашке. Он был коротко стрижен, а лицо как бы обожжено северным ветром.
      Такого цвета лица бывают у людей, много работающих на воздухе.
      Я знал этого человека. По московским делам. В молодости встречал его на танцплощадках, позже в ресторане "Гранд-Отель".
      Чаще всего именно там; видимо, Герман (так его звали) любил больше других этот кабак.
      - Ты чего задержался, Боря? - спросил я Кулика.
      - Да вон Герка вчера откинулся, решил его встретить и вместе ехать в Москву.
      Герман молчал, улыбался как-то непонятно и глядел на меня с явным осуждением.
      Я доел свою оленину, проглотил местную бурду под названием "черный кофе" и уже собирался уходить, когда Борис спросил меня:
      - Слушай, вы до станции на своем автобусе едете?
      - Да, у нас аппаратуры навалом.
      - Прихватите нас?
      - Конечно.
      Я был рад этому обстоятельству, потому что Гера по кличке "Шофер" вызывал у меня острое чувство любопытства. Но ни в автобусе, ни в поезде мне так и не удалось разговорить его. Он даже несколько презрительно цедил слова, глядя мне в лицо холодно и равнодушно.
      В Москве, когда наш поезд подошел к перрону, он спрыгнул с площадки, притопнул ногой, словно пробуя столичную землю на прочность, улыбнулся и сказал, ни к кому не обращаясь:
      - Ну что ж, теперь посмотрим.
      Сказал и исчез в вокзальной суете.
      Через год он вновь возник в моей жизни. Встретились мы в ресторане ВТО на улице Горького, был когда-то там прекрасный театральный кабачок, горячо любимый всеми московскими людьми, имевшими причастность к литературе и искусству.
      В тот день там отмечали юбилей. Чей, точно не помню, но праздновать его собрались все.
      "Все" - это было особое московское понятие. "Все" считали себя сливками столичного светского общества.
      Туда входили, естественно, дети больших родителей. Некоторые из них нынче с телеэкрана рассказывают о своих папах в передаче "Большие родители". И конечно, модные писатели, познавшие успех кинематографисты, артисты, журналисты-международники и все те, кто был женат на иностранках. По социальным понятиям такой брак позволял занять в московских светских кругах место где-то сразу за дочерьми и сыновьями членов политбюро.
      Надо сказать, что Володя Высоцкий, с которым мы дружили, уже тогда был знаменитым бардом и популярным актером, но попал в избранный московский круг только после женитьбы на Марине Влади.
      Кроме того, в светское общество входили вездесущие торгаши, зубные техники и, безусловно, сотрудники КГБ.
      Так вот, весь цвет столичной полукриминальной тусовки гулял в ВТО. Я приволок цветы и подарок, вручил их юбиляру, выпил за его здоровье и решил тихонько смыться, как вдруг почувствовал на себе тяжелый взгляд.
      Я повернул голову и увидел шикарно одетого Германа. Я кивнул ему, он мне, и все.
      Когда я уходил, то спросил у кинорежиссера Витаутаса Жалакявичуса:
      - Ты не знаешь, кто этот мужик в синем костюме?
      - Этот? Полковник из КГБ.
      А утром мне позвонил Боря Кулик:
      - Понимаешь, какое дело, ты теперь на всяких тусовках будешь встречать Герку Шофера, ну, он зарядил этим козлам, что он полковник, ты уж, по жалуйста, не сдавай его.
      - Боря, пусть себя называет хоть сыном Павлика Морозова. Какое мне до него дело?
      Действительно, какое мне было дело? Я кое-что знал об этой развеселой компании. Там крутились камушки и золото, валюта и шмотки.
      Но все они были, как броней, прикрыты положением родителей, ресторанными связями, товарищескими отношениями.
      Но все-таки "полковник" Герман Станиславович Мазур, по кличке "Шофер", интересовал меня.
      Я позвонил своим муровским друзьям, и они поведали мне, что гражданин Мазур родился в Москве в 1930 году, окончил два курса филфака МГУ, был исключен за поведение, не достойное звания советского студента, после чего работал снабженцем на трикотажной фабрике в Купавне, осужден по статье 88 УК РСФСР за торговлю драгоценными камнями сроком на пять лет. Освобожден по отбытии срока наказания, прописан в Москве, работает в ЖЭКе техником-смотрителем.
      Вот такая карьера сложилась у полковника спецслужб.
      От всезнающего Яши, директора мастерской металлоремонта в Столешниковом переулке, я узнал, что Мазур - один из самых крутых фарцовщиков драгоценными камнями.
      - У него есть возможность доставать неплохие камни, - сказал Яша.
      - Откуда?
      - Ты же знаешь наш принцип: "меньше знаешь - дольше живешь". Он работает предельно осторожно. Камни уходят в хорошие руки, откуда их чекистам и ментам не выковырять.
      Много позже я узнал, где крал камни Мазур.
      В марте 1971 года по приглашению родственников Боря Глод собрался посетить Германию. В те далекие годы немногие граждане нашей великой страны ездили с частными визитами в ФРГ, поэтому таможенная служба осматривала их особенно внимательно.
      Ни чемоданы, ни ручная кладь не вызвали у инспекторов таможни никаких подозрений. Боря Глад мог бы свободно пересечь таможенную границу, но один из инспекторов заметил на его пальце массивное кольцо с крупным камнем.
      - Позвольте взглянуть.
      - Пожалуйста, камень не настоящий, кольцо из сплава.
      Вот это показалось инспектору подозрительным, и он решил внимательно осмотреть перстень. Почему элегантный, хорошо одетый человек носит на руке такую безвкусицу?
      Каково же было изумление инспекторов, когда выяснилось, что перстень этот оказался футляром, в котором лежал бриллиант весом в четыре карата.
      Конечно, Глод сразу же заявил, что перстень ему подарили и он ничего не знал о том, что находится внутри.
      Дело приняло к производству Следственное управление КГБ. Глод понял, что с контрразведкой шутить не надо, и начал понемногу колоться.
      Так выяснилось, что буквально в ста шагах от сурового дома КГБ находится маленькая ювелирная фабричонка, расположенная в церкви как раз между зданием КГБ и магазином "Детский мир".
      То, что там творилось, никакому описанию не поддавалось. На фабрике, вернее, в большом цехе никто не отвечал за сохранность драгоценных камней. Начальник цеха и мастер могли спокойно выносить любое количество камней, недостачу которых потом списывали на разрушение при резке.
      Фабрика получала неплохие камни, поэтому московские спекулянты бриллиантами буквально охотились за ними.
      Тут-то и появлялся недоучившийся филолог Мазур. Но он так обставил дело, что следствие не зацепило его даже в свидетели.
      В марте арестовали Глода, а в июне забрали в Лефортово восемь человек во главе с начальником цеха.
      У арестованных изъяли полмиллиона рублей, что по тем временам считалось суммой баснословной, и шестьдесят отличных бриллиантов.
      Это было самое крупное бриллиантовое дело тех лет, им заинтересовался сам председатель КГБ Юрий Андропов.
      Он и приказал полковнику Добровольскому устроить показ ценностей для руководства комитета.
      Вся верхушка КГБ - Андропов, Цвигун, Цинев, Пирожков - ходили мимо импровизированного стенда, брали камни в руки. Рассматривали их.
      Конечно, ситуация была предельно опасной для следователей группы. Не дай бог, какой-то камушек случайно закатится в щель на полу или еще что-нибудь...
      Но все обошлось. Хотя у всех на памяти была странная история с золотыми самородками.
      Ребята из МУРа закрыли канал, по которому из Магадана уплывало в Москву самородное золото. Несколько месяцев шла разработка преступников, в банду под видом покупателя внедрялся сотрудник МУРа. Дело было опасным. Золотом в те времена торговали люди, которые чужой крови не боялись.
      И все-таки их взяли.
      Министр внутренних дел Николай Щелоков доложил об этом напрямую Брежневу. Генсек сам любил золотишко, а тут такая возможность своими глазами увидеть уникальные самородки.
      Надо сказать, что мне приходилось видеть самородное золото и золотой песок, или шлих. Золотой песок мало напоминает по цвету те изделия, которые из него делают. Самородки - совсем другое дело. Сама природа придает им особую форму. Я держал в руках кусок золота, слепленный этим великим мастером в виде собачьей головы.
      Держал в руках и удивлялся, как в земле, в породе, где залегает золотая жила, можно было создать такую вислоухую голову доброго дворового пса.
      Но это все лирика.
      Золотые слитки были привезены в здание штаба ленинской партии, разложены и открыты для глаз членов и кандидатов в члены политбюро.
      Уж я не знаю, как и сколько они смотрели все это богатство, брали в руки самородки или нет, только следователь Подшивалов, который отвечал за доставку золота в ЦК КПСС, принимая ценности обратно, обнаружил, что не хватает одного стопятидесятиграммового самородка.
      Несчастный следак сразу же представил картину своего исключения из партии, позорного увольнения из органов и даже тюремные решетки.
      Но он был парнем не трусливым, достал акты сдачи и приемки и положил их перед растерянными чиновниками секретариата Брежнева.
      Скандал докатился до генсека. Тот собрал всех членов политбюро и сказал, что такого не может быть, потому что не может быть никогда.
      Члены политбюро осознали глубину праведного гнева Брежнева и самородок был возвращен.
      Кто его спер, видимо, знал только покойный генсек.
      Когда-то многие наши соотечественники добросовестно заблуждались, считая, что наши золотые изделия и камни имеют огромную ценность за границей социалистического лагеря.
      Конечно, золото всегда останется золотом, драгоценные камни - драгоценными камнями.
      Наш доверчивый покупатель, простояв многочасовую очередь в ювелирный магазин и приобретя золотую цепочку, считал, что он необыкновенно удачно вложил деньги.
      Когда же он попадал на Запад и видел целые улицы ювелирных лавок, то сразу же понимал, что драгметалл не так уж и ценится. Но в Москве в те времена об этом знали не многие.
      Но люди, имевшие представление о мировом рынке ценностей, располагали и информацией о ценах.
      Несмотря на "лечение от золотухи", которое в свое время проводило ВЧК-ОГПУ, несмотря на голод, войну, послевоенную неразбериху, у многих московских людей остались на черный день припрятаны дорогие ювелирные украшения, сработанные превосходными мастерами и украшенные стоящими камушками.
      Мы, как известно, жили в стране победившего дефицита, поэтому в городе было несметное количество мелких спекулянтов.
      Иначе говоря, людей, которые могли обеспечить вас дефицитом. Мне кажется, такие мелкие спекулянты были в каждом дворе.
      Когда я жил на улице Москвина, то обращался за помощью к некой Алле Михайловне, обретавшейся в доме № 3, она помогала мне достать хорошие туфли или рубашку.
      Надо сказать, подобные дамы работали в разных московских конторах, но только там, где была возможность спокойно уйти с работы днем.
      Они выстаивали длиннющие очереди за дефицитными вещами, а потом продавали их соседям с минимальной наценкой.
      Довольны были все. Отношения между продавцом и покупателями были просто патриархальными, поэтому к ним обращались с просьбой помочь продать старинный сервиз, гобелен, а частенько и старинные украшения.
      Для такого случая у многих были свои тихие ювелиры, которые уже давно числились пенсионерами, но продолжали работать посредниками.
      По-настоящему богатыми людьми были только московские деловые. Только они могли дать настоящую цену. Как ни странно, подобные формы купли-продажи нашли в городе твердую основу. Люди приносили золотые монеты, кольца, кулоны. Все, что смогли сберечь их экономные мамы и бабушки.
      Появилась возможность вложить деньги, люди становились пайщиками ЖСК, покупали автомобили, строили на полученных на производстве садово-огородных участках хорошие домишки.
      Если бы наше дорогое государство принимало у населения эти цацки по нормальной цене, никому бы и в голову не пришло иметь дело с мелкими дворовыми спекулянтами.
      Но государство твердо стояло на своем и принимало в скупках редкое ювелирное изделие как золотой лом, за копейки.
      Поэтому и существовал этот маленький черный рынок.
      Я уже говорил, что редкие дорогие вещи уплывали к московским деловым.
      Где они прятали свое добро, о том не знал никто. Их жены могли только на домашних праздниках появляться перед гостями во всей приобретенной красоте.
      Много позже, в 80-е годы, они перестанут бояться и их дамы засверкают в ресторанах и театрах изумительными украшениями.
      Лихие ребятишки поняли, что брать госсобственность опасно и тяжело, и решили бомбить цеховиков.
      Главное заключалось в том, чтобы делец, напуганный до смерти, сам отдавал свои ценности и деньги.
      Но как узнаешь, у кого они есть, а у кого, кроме дубленки и "Жигулей" по доверенности, ничего нет?
      Вот тогда-то и началась кропотливая оперативная работа. Мощному аппарату ОБХСС в сравнении с ушлыми ребятами просто было нечего делать.
      Но для настоящего дела нужны были люди, имевшие возможность беспрепятственно проникать в стан врагов. Были и другие, более тонкие методы. Дельца заманивали в катран (подпольный игорный дом), где его обыгрывали или подставляли красивую девушку.
      Второй способ был наиболее эффективным. И денег на подготовительную работу не жалели.
      Я знал одну такую даму, звали ее Нина Акула.
      Она-то и рассказала мне историю, как с товарищами вытряхнула деньги у проживающего ныне в далеком государстве Израиль крупнейшего московского цеховика Лени Белкина.
      В те годы начала расцветать новая форма обогащения - подсобные производства при колхозах.
      Все сельские хозяйства, находившиеся в зоне рискованного земледелия, жили небогато и трудно. Когда государство, войдя в тяжелое положение сельских тружеников, разрешило подсобные предприятия, то целая орда веселых дельцов кинулась поднимать запущенное сельское хозяйство Нечерноземья.
      Чего только не выпускали эти предприятия! Платки, чеканку, фотографии киноартистов, трикотажные кофточки, обувь. Товар расходился лихо, и в кассах колхозов появились живые деньги. Можно было платить зарплату, начинать строительство, думать о приобретении техники.
      Но большая часть прибыли оседала в карманах цеховиков.
      Дело Белкина процветало, у него было два цеха в подмосковном колхозе. Один выпускал резиновую обувь, второй - трикотаж.
      И вот он приехал на десяток дней отдохнуть в город Пярну, на любимый эстонский курорт, в страну взбитых сливок и ликера "Вана Таллин".
      И почему-то вышло так, что его комната в пансионате "Каякас" оказалась рядом с апартаментом Нины Акулы.
      Роман начался стремительно. Прекрасная дама по уши влюбилась в рослого и симпатичного Белкина.
      Ах, эти ночи на взморье! Терраса ресторана "Раана-Хона", повисшая над заливом, маленькое кафе на Морской улице, тихий парк, населенный ручными белками.
      Потом Москва, уютная квартира новой подруги на улице великого драматурга Островского в Замоскворечье. Еще никогда в жизни его так не любили. Белкин всерьез уже начал подумывать о перспективах совместной жизни со своей возлюбленной.
      Все было прекрасно, но однажды председатель колхоза зашел к Белкину и рассказал, что им упорно интересуется ОБХСС.
      А потом подъехали два молодых опера. Поговорили о сырье, о поставках, о товаре.
      Белкин был паренек тертый и хорошо знал, чем могут закончиться такие визиты.
      Он приехал к любимой, все рассказал ей и попросил спрятать кое-какие ценности.
      Любимая проплакала весь вечер, чем еще больше разбередила Ленино сердце.
      Черт с этим ОБХСС, главное, что он любим. В цеху бухгалтерия приведена в идеальный порядок, при обыске в доме не найдут ничего.
      Пробьемся!
      Он привез заветный чемодан на улицу великого драматурга и поехал в колхоз.
      Вечером, купив парного мяса, он прилетел на крыльях любви, открыл дверь квартиры и ничего не понял.
      Прихожая пуста, не было ни бронзовой люстры, ни ковровой дорожки, ни зеркала. Только стенной шкаф распахнул дверцы, словно собираясь его обнять. Он вошел в комнату и не увидел мебели.
      Тогда Леня понял, что его кинули, а жаловаться некому.
      Вот какую историю рассказала мне замечательная дама.
      Я слушал эту историю, смотрел на Нинку Акулу и никак не мог вспомнить, где видел ее раньше.
      А потом все-таки выскреб из памяти ресторан ВТО, элегантного Мазура и красивую брюнетку рядом с ним.
      - Нина, - спросил я, - это дело Гера Мазур поставил?
      - Откуда вы знаете?
      - Догадываюсь.
      Два года назад я приехал в Антверпен. Времени было немного, и я торопился в Брюссель, но здесь мне надо было обязательно встретиться с человеком, который обещал рассказать о некоторых делах, связанных с русскими бриллиантами.
      Мы сидели в кафе на главной площади у ратуши. Было жарко. На площадь въехал белый "мерседес", и из него вышел Гера Мазур. Равнодушно мазнул по площади холодными глазами и не торопясь стал подниматься по ступеням ратуши.
      И я вспомнил Салехард, и ресторан "Север", и бывшего зека в новом костюме.
      До чего же интересно устроена жизнь.
      Глава 2
      Ностальгия
      Золотой переулок
      А потом зажгли фонари и неестественно желтый свет залил переулок. Он был неприятным и зыбким, казалось, что дома заразились инфекционным гепатитом.
      Я стоял у часовни, построенной в конце переулка, смотрел на Столешников - он был удивительно похож на кинодекорацию.
      Весенние сумерки только что опустились на город, переулок был пуст, только витрины дорогих бутиков сообщали о необыкновенно выгодных скидках по случаю окончания зимы.
      Я смотрел на черные, пустые окна домов. В них больше никто не живет... Остался здесь единственный долгожитель, Владимир Гиляровский, хитро глядящий на пустой переулок с мемориальной доски, прикрученной к стене дома № 9.
      А когда-то за этими пустыми окнами жили мои беспутные друзья и хорошенькие девочки, с которыми мы крутили легкие, веселые романы.
      В то время Столешников переулок был одним из самых модных в Москве. Жить в нем считалось необыкновенно престижно для определенного, но многочисленного людского слоя тех лет.
      За любую доплату вселялась сюда трудовая-деловая столичная аристократия.
      Сюда стремились короли трикотажных артелей. Принцы ювелирных дел. Герцоги металлоремонта...
      Столешников был не просто городской улицей, а своеобразной жизненной установкой, идеологией, если хотите.
      Две комиссионки, два магазина "Меха", ювелирный, вещевая скупка, в которой царствовал Боря Могитлевский, букинистический магазин, лучшая в Москве табачная лавка, ресторан "Урал" в маленькой одноименной гостинице, роскошное кафе "Красный мак". И, конечно, скупка ювелирных изделий и золота. Находилась она на Петровке, но была в створе Столешникова, поэтому и именовалась как "золотишник" в Столешникове.
      Во дворах было несметное количество частных и государственных мастерских: металлоремонт, реставрация фафора, ювелирные работы, пошив кепок, скорняжные услуги.
      Если бы можно было повернуть стрелки назад...
      Как у Стэнли Кубрика в фильме "Сияние".
      Помните, Джек Николсон входит в пустой бар и он внезапно заполняется тенями прошлого...
      Наверняка по переулку ровно в двенадцать прошел бы человек в ратиновом пальто с дорогим шалевым воротником, в круглой меховой, ее тогда называли боярской, шапке.
      Он солидно шел сквозь суетную толпу, спешащую в комиссионки, в кафе "Красный мак".
      Немногие сегодня помнят это самое элегантное московское кафе. Зал его находился на двух уров нях, как когда-то в кафе "Артистическое", задрапированные стены, красные удобные кресла, тяжелые бархатные занавеси, вытканные красными маками.
      Вечером на каждом столике зажигались лампочки с красивыми абажурами.
      Полумрак и интим.
      И кухня была здесь прекрасная.
      Но вернемся к человеку в ратиновом пальто. Он приходил в кафе ровно к двенадцати, усаживался всегда за один и тот же столик, обслуживал его метр, никому не доверяя ухаживать за столь дорогим гостем.
      Этого человека побаивались. Фамилия его была Мохов, звали Альберт Васильевич.
      И кличка у него была. В определенных кругах его звали "Темный".
      Но Альберт Васильевич не был ни налетчиком, ни трикотажным дельцом. У него была престижная профессия, дававшая ему определенное положение среди московских деловых.
      Он был ювелиром. И очень хорошим. Работал он на дому, имел официальный патент, платил положенные фининспекции деньги всегда вовремя.
      Но даже если бы он запоздал с оплатой, думаю, ни один фининспектор не отважился бы его беспокоить.
      Мохов был "темным" ювелиром, он выполнял неучтенную левую работу для "пламенных" чекистов братьев Кобуловых, министра госбезопасности Меркулова и их грузинских коллег.
      Поговаривали, что у него бывал полковник Саркисов, начальник охраны Лаврентия Берия.
      Телохранитель заказывал недорогие безделушки, которыми лубянский маршал одаривал своих многочисленных любовниц.
      Колечки и браслеты были выполнены Моховым так элегантно и красиво, что производили впечатление очень дорогих вещей.
      Разные слухи ходили по Москве о работе Альберта Васильевича. Говорили, что Амаяк и Богдан Кобуловы, генералы МГБ, соратники всесильного Берия, привозили к Мохову уникальные вещи, изъятые на обысках, но почему-то не попавшие в протоколы, и Темный переделывал их, давая камням и золоту новую жизнь.
      Мохова в его кругу побаивались, старались не сближаться с ним, поэтому он заводил широкие знакомства среди московской артистической богемы.
      В 1951 году, на Рижском взморье, я впервые увидел его в компании Александра Вертинского.
      В 50-м году в Москве появилась весьма опасная группа разгонщиков. Как потом выяснилось, в нее входили молодые офицеры, уволенные из армии в 45-м и 46-м годах.
      Практически все из них прошли войну, не боялись ни крови, ни опасности. Что любопытно, все пятеро некоторое время служили в Германии и Австрии, привыкли к легким послевоенным деньгам, которые сами текли в руки на бывшей вражеской территории.
      Они вернулись домой, поступили на работу и в институты, но запасы скоро кончились, а московские рестораны каждый вечер манили к себе молодых лейтенантов.