В коммерческом ресторане было все - от паюсной икры до рябчиков - и стоило это огромных денег.
      Поэтому гуляли там офицеры-фронтовики, попавшие в Москву проездом на передовую после госпиталя, или командированные на несколько дней в тыл.
      Дело в том, что жалованье и фронтовые надбавки эти ребята получали на аттестат, то есть их деньги накапливались в финчасти.
      Они на несколько дней становились богачами.
      Постоянно кутили в "Астории" торгаши, работники ОРСов, спекулянты с Тишинского и Перовского рынков, ворье и бандиты. Место это было хотя и притягательным, но опасным.
      Слава об этом ресторане гремела до денежной реформы 47-го года.
      После нее в Москве заработали все рестораны и кафе в обычном режиме, и вся гулявая публика переехала в купечески роскошный ресторан "Аврора" на Петровских линиях.
      В "Асторию" по-прежнему приходили только солидные столичные блатари, ценившие традиции.
      Вели они себя весьма пристойно, но упаси бог затеять с ними скандал! Потом на улице вполне возможно было нарваться на нож.
      Но двигаемся дальше. Книжный магазин уже закрыт.
      Вечер.
      Книги не нужны тем, кто вошел в волны реки под названием "Брод".
      Памятник основателю Москвы. Я еще тогда обратил внимание, что рядом с ним почему-то не назначали свиданий! Наверное, из-за мрачно-воинственного вида монументального произведения.
      Угол Советской площади и улицы Горького. Кафе "Отдых". Весьма элегантное заведение. Мы сюда ходили крайне редко из-за его некоторой чопорности.
      Основными посетителями были весьма респектабельные люди. Правда, позже я узнал, что у этого кафе было и другое название - "Долина слез".
      Сюда после решающего показа своей ленты приходили кинематографисты.
      Те, у которых в Министерстве кинематографии на Большом Гнездниковском принимали фильм с отличной оценкой, ехали пить шампанское в "Москву" или "Метрополь".
      "Отдых" был местом поверженных. Здесь утешали себя коньяком те, чьи картины были закрыты и легли на полку.
      Именно здесь прощались с постановочными и перспективами дальнейшей работы.
      В те годы наш кинематограф выпускал в год всего двенадцать фильмов.
      Об этом печальном кафе прекрасно написал в своем романе "Землетрясение" Лазарь Карелин.
      У гастронома, который все в миру называли "Кишка", можно было не задерживаться, у "Академкниги" тоже, далее вы попадали к самому модному месту гуляющей Москвы.
      "Коктейл-холл", или просто "Кок".
      Когда в стране развернулась знаменитая кампания борьбы с "безродными космополитами" и низкопоклонством перед Западом, начали бороться с засильем иностранщины в родном языке.
      На это всем указал И. Сталин в своей знаменитой работе "Марксизм и основы языкознания".
      Теперь в футболе форварды стали нападающими, в боксе раунды трехминутками, французские булки - городскими.
      Покойный Илья Григорьевич Эренбург со смехом рассказывал мне, что его друзья объявили негласный конкурс на лучшее название для "Коктейл-холла", в духе последних указаний партии.
      Победу одержал человек, который придумал наименование "Ерш-изба".
      Но тем не менее красные электрические буквы, сложившиеся в космополитическое название, продолжали победно светиться на главной улице Москвы.
      Заметное это было место в жизни тогдашнего московского Бродвея.
      Здесь пили пунши и шампань-коблеры, коктейли "Маяк" и "Ковбой", "Флип ванильный" и "Карнавал".
      Играл на втором этаже маленький оркестр, руководил им высокий усатый красавец скрипач, которого все звали Мопассан, он же будущий прекрасный композитор Ян Абрамович Френкель.
      Через много лет в Ленинграде, где по моему сценарию снимали фильм, а Ян Абрамович писал для него музыку, мы почти всю ночь проговорили о славном "Коке". И увенчанный славой композитор вспоминал о нем с тоской и нежностью.
      Это место для нас, молодых, было притягательно своей дешевизной.
      Сдав несколько книг из родительской библиотеки в букинистический магазин, можно было с барышней сидеть там весь вечер.
      И публика была здесь особая. Писатели, актеры, известные спортсмены и, конечно, артельщики.
      Это была специфическая категория московских жителей. Несколько лет назад мне до хрипоты один новоявленный экономист доказывал, что теневая экономика появилась у нас вместе с перестройкой.
      Он обвинил Горбачева и Ельцина, Силаева, Гайдара, Черномырдина и многих других в том, что они породили теневую экономику. Прав он только в том, что раньше такого термина в официальных бумагах ОБХСС не было. Но подпольная экономика существовала с первых лет Советской власти, породившей в стране дефицит товаров. Тогда эти люди именовались артельщиками.
      Была такая структура - Промкооперация. Ее артели, густо разбросанные по Москве и области, выпускали все, что необходимо человеку: бритвы, ручки, рубашки, шапки, белье и так далее, до бесконечности.
      Артельщики были люди ушлые. За счет экономии сырья и левых поставок они выпускали неучтенный дефицитный товар, который с ходу расходился в небольших магазинчиках.
      Понятно, что поставка непланового сырья и ре ализация продукции не могли обходиться без поддержки чиновников разного ранга.
      В доле были руководители Промкооперации, Министерства местной промышленности, крупные чиновники из исполкомов и райкомов и, конечно, шаловливые опера из БХСС.
      Сейчас мы это все именуем коррупцией, тогда в протоколах это называлось: "...вступив в преступный сговор..."
      Всегда это было в нашей стране. Как говорили урки: "Где капуста - там жди козла".
      Но тем не менее граждане страны поголовного дефицита носили дешевые рубашки из парашютного шелка, летние брюки из бумажного габардина, меховые шапки из белки и кролика, пальто из драп-велюра.
      Много хорошего выпускали артели.
      Московские артельщики были детьми упраздненного Сталиным нэпа.
      Это был новый класс - предпринимателей. Естественно, что они тоже любили пройтись по московскому Бродвею.
      Куда девались синие вытертые галифе, хромовые сапоги и френчи-сталинки?!
      По улице шли солидные люди в дорогих костюмах из "жатки", был в ту пору у нас такой модный материал, пошитых у Зингера или Замирки, а может быть, у самого Лосева.
      Они не просто гуляли, они показывали себя и своих дам вечерней столичной публике.
      Потом направлялись в "Аврору" - самый модный по тем временам ресторан - отдохнуть и послушать джаз знаменитого Лаце Олаха.
      Они всегда занимали левую сторону. Это была богатая, "купеческая" сторона.
      Артельщики той поры, естественно, не ездили на "мерседесах" и "ягуарах". Они даже 401-й "Москвич" боялись себе купить.
      Они жили странной двойной жизнью. После широкой гульбы в ресторанах уезжали на снятую "конспиративную квартиру" и там переодевались в старые галифе и френчи. Они смертельно боялись соседей и уполномоченных по подъезду.
      Они жарили на кухне дешевые котлеты, а, запершись в комнате, на электроплитке разогревали полуфабрикаты из "Националя".
      Никто не должен был знать об их деньгах, дорогих костюмах, часах и бриллиантах.
      Но тем не менее именно они, в отличие от нынешних дельцов, поставляли в магазины качественные и, что очень важно, дешевые товары.
      Ах, московский Бродвей!.. Элегантный, денежный, праздничный. Он звал к себе людей. И они шли. Многие, вырвавшись из коммуналок, выходили на эту улицу-реку.
      Словно стремительные корабли проносились по ней автомобили ЗИС-110 с правительственными кукушками на радиаторе.
      Но были минуты, когда эта река-улица словно замирала. И все расступались, освобождая дорогу одному человеку.
      Этот человек...
      Он часто ходил пешком по "Броду". Высокий, интересный, чуть сутуловатый.
      Я хорошо помню его в серой пижонистой кепке из букле, какие умели шить только в Столешниковом, и американском плаще цвета маренго.
      Он шел не спеша, разглядывая толпу, улыбаясь, приветливо кивал завсегдатаям "Брода".
      И от кивка и улыбки этого человека пробирал холодок.
      Сам Абакумов, сам Виктор Семенович, генерал-полковник, могущественный министр самого главного ведомства страны сталинской империи, совершал свой вечерний моцион.
      Он шел спокойно, без охраны. Шел мужественно, ничего не боясь: ни "кровавой клики Тито-Ранковича", ни многочисленных террористов, ни крутых заговорщиков.
      Шеф МГБ не боялся, поскольку точно знал, что всех их выдумали его сценаристы - специальная группа, которая, словно увлекательные романы, создавала сюжеты заговоров. Многие из них с интересом читал великий вождь, и не просто читал, но, когда считал нужным, пускал в ход, а некоторые, как заговор маршала Жукова и присвоение никем не виденной короны из Норвегии (кстати, до сего времени хранящейся в королевском дворце в Осло), до поры до времени ложились на полку, чтобы возникнуть в свой час.
      Поэтому Абакумов и не страшился ходить вечером по улице с одним адъютантом, семенящим сзади.
      Нет, забыл я. На улице Горького, так же как и на Арбате, через каждые пятьдесят метров "в зоне визуального контакта" стояли одинаково одетые люди. Они осуществляли охрану правительственной трассы.
      Прогулки Абакумова закончились в июле 1951 год.
      Он был арестован.
      Один из старых контрразведчиков рассказал мне, что кличка у Абакумова в конторе была "Витька Фокстротист".
      Что делать, была у министра слабость к танцам. Любил он посетить модный тогда дансинг ресторана "Спорт" на Ленинградском шоссе, дом № 8.
      Ходил туда, конечно, в штатском и инкогнито. Мужик он был интересный, хорошо одетый, поэтому местные барышни охотно с ним танцевали.
      Незыблемым авторитетом в этом дансинге слыл приблатненный тридцатилетний господин по имени Алик.
      Вот с ним-то и произошел у Виктора Семеновича конфликт.
      Дело кончилось тем, что Алика с его компанией обработали приехавшие через час ребята из МГБ.
      Поучили в туалете как следует, но не забрали. Оставили на свободе работать на лекарства.
      А "Спорт" после этого быстро закрыли, и министр начал ездить танцевать в "Шестигранник".
      Любил поплясать генерал Абакумов, потому что, в сущности, был совсем молодым человеком.
      Родился он в 1908 году, в рабочей семье, окончил начальную школу и, получив столь фундаментальное образование, пошел работать грузчиком на склад Центросоюза.
      Парень он был здоровый, работал хорошо, поэтому в 1930 году вступил в ряды ВКП(б).
      В 1932 году по рекомендации партийной организации был направлен на работу в НКВД, где начал свою службу спецкурьером, потом стал младшим оперуполномоченным.
      В 1939 году с должности оперуполномоченного СПО (секретный политический отдел) был назначен начальником Ростовского УНКВД.
      Кто же помог ему навинтить на петлицы ромбы старшего начсостава?
      Правая рука Берия, комиссар госбезопасности третьего ранга Богдан Захарович Кобулов, начальник СПО.
      Через год он же помог Абакумову стать замнаркома НКГБ.
      В том же году он уже начальник Управления особых отделов РККА, которое потом переименуют в ГУКР "Смерш". По распоряжению Сталина Абакумов одновременно занимает должность замнаркома обороны.
      На новом посту Абакумов почувствовал себя вполне независимым и отдалился от Лаврентия Павловича.
      Сразу после войны Абакумов стал наркомом государственной безопасности, а его предшественник Меркулов возглавил Госконтроль.
      Вот тогда и произошел у него конфликт с Берия.
      Абакумов отказался подписать приемо-сдаточный акт, и Лаврентий Павлович материл его прямо в кремлевских коридорах.
      Об этом мне рассказывал бывший начальник ФПУ КГБ.
      Я не буду пересказывать успехи в оперативно-чекистской деятельности генерал-полковника. Об этом написано много и повторяться неинтересно.
      Арестовали Абакумова после письма Сталину рядового следователя подполковника Михаила Рюмина.
      Он написал этот донос, спасая себя от гнева всесильного министра, недовольного его работой.
      Безусловно, не это послужило причиной опалы Абакумова.
      Влияние на МГБ было необходимо двум политическим партнерам - Лаврентию Берия и Георгию Маленкову.
      Так бывший министр госбезопасности, генерал, превратился в заключенного № 15 в семьдесят седьмой камере Бутырской тюрьмы.
      Днем и ночью с него не снимали наручники, а после перевода в Лефортово заковали в кандалы. Его избивали на допросах, не давали спать.
      На своей шкуре бывший главный чекист страны испытал, что такое "особые условия допроса".
      Но, как ни старались ставший замминистра МГБ полковник Рюмин и его подчиненные, Абакумов виновным себя не признал и никого по делу не взял.
      Он просидел под следствием три года. В декабре 1954 года в Доме офицеров Ленинградского военного округа, где в 50-м году приговорили к высшей мере социальной защиты Кузнецова, Попкова, Вос кресенского и всех, кто проходил по знаменитому "ленинградскому делу", состоялся суд над теми, кто придумал сценарий несуществующего заговора против великого вождя.
      Пять бывших руководителей специальной следственной части во главе с Абакумовым предстали перед судом.
      Но и там Абакумов не признал себя виновным, заявив, что обвинения это провокация, сфабрикованная Берия и Богданом Кобуловым.
      19 декабря 1954 года в 12 часов 15 минут Абакумов был расстрелян во внутренней тюрьме КГБ. При этом присутствовал Генеральный прокурор СССР Роман Руденко.
      Но тогда мы этого ничего не знали и продолжали гулять по своей любимой улице. Для нас она была самая нарядная и красивая.
      Мы шли вниз по Горького, на углу у здания Совмина поворачивали обратно и медленно двигались к площади Пушкина. Там - новый разворот и снова к Совмину.
      Сейчас этот променад, возможно, многим покажется странным, но в те годы в нем был глубокий смысл.
      В процессе движения люди знакомились с новыми западными модами. Законодателями их на Бродвее считались артисты Большого театра, операторы ЦСДФ и спортсмены.
      Это была когорта выездных, и тряпки они привозили из своих заграничных вояжей.
      Днем и вечером здесь гуляли знаменитости. Борис Ливанов и Павел Массальский, невероятно популярные в те годы драматурги братья Тур, короли футбола Всеволод Бобров и Константин Бесков.
      Я очень хорошо помню, как впервые увидел на Бродвее Константина Симонова.
      По улице по-хозяйски шел красивый мужчина, одетый в светлый пиджак, на котором золотом переливались три медали лауреата Сталинской премии.
      В те годы носить их считалось особым шиком.
      Навстречу нам шла сама удача, воплотившаяся в образе знаменитого писателя.
      Гуляющая толпа могла показаться однородной только для глаза непосвященного человека. Мы, завсегдатаи, знали, кто к какой компании принадлежит. Их было на этой улице три. Я имею в виду нас, молодых.
      Одна объединяла приблатненных ребят. В нее входили Юрка Тарасов, Володя Усков, Мишка Ястреб, Сашка Копченый и другие. Они собирались в сквере на Советской площади.
      Вторая компания была наша. Место встречи - парикмахерская на углу проезда МХАТа и Горького.
      В нашей компании преобладали в основном ребята, занимавшиеся боксом: Володя Трынов, Валя Сургучев, Юлик Семенов, Артур Макаров, Леша Шмаков. Через несколько лет они станут известными литераторами, режиссерами, актерами.
      Мы сами ни к кому не приставали, но если "наезжали" на нас, то давали жестокий отпор.
      С приблатненными сложились вполне дружеские отношения и была негласная договоренность о взаимовыручке.
      Третья большая компания ни с кем не общалась и жила обособленно.
      Это номенклатурные дети. Сыновья маршалов и министров, послов и крупных аппаратчиков. Они все, в отличие от нас, учились в престижных институтах и военных академиях. Посторонних в свой круг избранных они не пускали.
      А они действительно считали себя избранными. С благословения Сталина в стране начинал формироваться новый класс партийно-государственной номенклатуры.
      Дети этих людей со временем должны были занять командные высоты в стране.
      Я не называю их фамилий, потому что они ничего не скажут нынешнему читателю.
      Время беспощадно смыло их из людской памяти. Родители умерли в забвении, сыновья в основном спились.
      Я уже писал о том, что вдоль Бродвея стояли и "топтуны" из МГБ.
      Как вытягивались они и даже вроде выше становились, когда медленно полз вдоль тротуара "паккард" Берия!
      Он тоже не боялся агентов и террористов, такой уж отважный человек был маршал Берия. А тихую езду практиковал он совсем по другому поводу. Полз за его машиной второй "паккард", и сидел в нем полковник Саркисов, начальник личной охраны лубянского маршала.
      По команде шефа выскакивал он из машины и проводил "оперативно-розыскные действия". Задерживал красивых блондинок.
      У меня был друг - веселый и щедрый студент-плехановец Боря Месхи.
      И вот он влюбился. Безнадежно полюбил девушку, которая нравилась всем нам. Она появлялась на "Броде", но только днем и всегда одна. Интересная, изящная, недоступная... Она даже в кино ходила одна или с подругой. Никаких мужчин рядом. Никогда!
      Мой друг проследил ее. Тем более что это было не очень сложно - она жила на улице Горького.
      А потом были цветы и попытка знакомства. Все было, что полагается в таких случаях. Но неудачно.
      Однажды, когда мы стояли у ее дома, к нам подошел веселый парень в модном костюме, взял нас под руку и отвел в переулок.
      - Ребята, - он улыбнулся широко и добро, - оставьте ее в покое.
      - Что? - удивился Боря, который был скор и тяжел на руку.
      - А вот что. - Человек достал из нагрудного кармана модного пиджака алую сафьяновую книжечку с золотым тисненым гербом и тремя буквами - МГБ.
      Он раскрыл ее, я прочитал и навсегда запомнил: майор Ковалев Игорь Петрович, оперуполномоченный по особым поручениям.
      - Ребята, я не хочу, чтобы у вас были неприятности. Она под нашей защитой.
      Наша прелестная незнакомка оказалась подругой всесильного Берия.
      Мы все поняли. Да и как не понять, когда почти ежедневно исчезали в небытие наши приятели. Скрипач Алик Якулов, поэт Виталий Гормаш, студент-востоковед Гарик Юхимов, трубач Чарли Софиев. Их имена в танцзале гостиницы "Москва" произносили шепотом. Исчезали и другие. Да разве перечислишь всех, с кем ходил на танцы, пил коктейли и просто гулял по нашему гостеприимному "Броду".
      Сегодня, когда мы хоть что-то узнали о своем же прошлом, можно легко вычислить, что товарищи наши один за одним становились статистами в очередной пьесе "Театра на Лубянке". Но тогда мы не знали этого и пребывали в неведении и... радости. Нам казалось, что каждый новый день станет для всех необыкновенно счастливым. Парадокс, который можно объяснить только нашей молодостью.
      Вот так мы жили. Сегодня я часто думаю: когда в моих ровесниках появился страх? И понимаю, что тогда, когда в Елисеевском было все, когда гулял по "Броду" Абакумов и ловил девушек бериевский адъютант.
      В конце 50-х вся читающая публика увлеклась романами Эриха Ремарка. Он стал для нас неким символом поколения.
      В 1961 году я с огромным трудом приобрел "Черный обелиск".
      Первая фраза последней главы романа запомнилась мне своей бесконечной грустью.
      Но только через много лет я по-настоящему понял ее пронзительную горечь:
      "Я больше никогда не видел ни одного из этих людей".
      Я живу в квартире Сталина
      Когда-то наш дом назывался "Дом правительства". Потом его разжаловали, как, впрочем, и многих его обитателей.
      Сначала посадили одних, потом тех, кто сажал и занял их квартиры, а позже поснимали с работы и отправили в политическое небытие третье поколение сталинской номенклатуры.
      После блистательного романа Юрия Трифонова дом наш стал именоваться "Домом на набережной".
      Сегодня он стоит на страже Замоскворечья, словно старшина-сверхсрочник, увешанный, как медалями, мемориальными досками.
      Нынче творение архитектора Иофана - только памятник архитектуры, образец конструктивизма тех далеких лет.
      В 1941 году я жил в доме № 26 по Грузинскому Валу. Немцы неуклонно приближались к Москве. Каждое утро мы, "не уехавшие в эвакуацию" (так говорили в то время) пацаны, бежали на задний двор и собирали все, что выкидывали по ночам перепуганные пламенные партийцы. Портреты и бюсты Дзержинского, Ленина, Сталина, какие-то партийно-политические книги, подшивки газет и журналов.
      Мне повезло, среди этого мусора я откопал подшивку замечательного журнала "30 дней".
      Там я прочитал рассказ Б.Левитина "Тайна стен старого Кремля".
      Суть его была в том, что некий инженер Гаврилов изобрел прибор, который подключался к стене и передавал на киноэкран веками спрессованные события, происходившие у стен Кремля.
      Чтение это было весьма занятным.
      Жаль, что не существовало такого инженера и его прибора под названием "историофон".
      Много чего могли бы спроецировать на киноэкран стены дома № 2 по улице Серафимовича.
      Особенно 181-й квартиры, где я живу.
      Когда мы переезжали в эту квартиру после капитального ремонта дома, сосед по лестничной площадке спросил меня:
      - Знаешь, кто здесь жил раньше?
      - Нет.
      - Василий Сталин. Нехорошая это квартира.
      Сегодня о Василии Сталине говорят по-разному. Особенно летчики. Одни считают, что он был плохим командиром и никудышным пилотом. Другие приписывают ему невероятные подвиги в небе.
      Шла война, а мы были мальчишками. Мы знали, что сын вождя - военный летчик. Чего только не приписывали мы ему! И необычайные тараны, и десятки сбитых самолетов, и даже бомбежки Берлина.
      И если бы нас тогда спросили, кто отважнее всех - Гастелло, Талалихин, Сафонов, Покрышкин, - мы не задумываясь ответили бы: "Василий Сталин".
      Да, именно он. Сын вождя.
      Устные рассказы о его подвигах обретали в те годы характер эпический. На этом человеке лежал отблеск неземного, божественного величия его отца.
      Мы их выдумывали и свято верили в это, потому что свято верили в вождя.
      Как хорошо я помню торжественный голос Левитана, ведущего репортаж с первомайских и ноябрьских парадов на Красной площади:
      - Первую эскадрилью, пролетающую над площадью, ведет командующий ВВС Московского военного округа генерал-лейтенант Василий Сталин.
      Значительно позже, в 50-е годы, я видел его несущийся по Москве автомобиль. Белый открытый "хорьх" с красными сафьяновыми сиденьями. Таких машин в столице было две. На одной ездил всесильный начальник сталинской охраны генерал Власик, а на второй - сын вождя.
      Впервые я увидел его в спортивном зале "Крылья Советов".
      Шла обычная тренировка. И вдруг кто-то сказал: "Сын Сталина приехал". Мы выскочили в коридор, и я увидел невысокого человека в коричневом кожаном пальто, на которое были нашиты генеральские погоны, в низко надвинутой на глаза летной фуражке.
      Он посмотрел на нас, разгоряченных после тренировки, улыбнулся и подмигнул.
      Сталин-младший формировал новый спортивный клуб ВВС и отбирал лучших футболистов, хоккеис тов, боксеров.
      Он очень любил спорт. И сделал много хорошего для спортсменов.
      О нем всегда хорошо вспоминал мой друг и тренер, знаменитый боксер Николай Королев, много доброго рассказывал Всеволод Бобров.
      Через десять лет в МУРе я узнал весьма интересную историю.
      ...Дверь была выломана грубо, по-дилетантски. Ни один уважающий себя квартирный вор не оставил бы столько следов.
      Майор Чванов внимательно оглядел ее, провел пальцами по щербатым вмятинам и спросил эксперта:
      - Ваше мнение?
      - Думаю, ломали фомкой или чем-то похожим.
      Очередная квартирная кража произошла на Беговой улице в доме № 1а. Владимир Федорович Чванов вошел в квартиру, внимательно осмотрел коридор: явных следов не было, да и откуда им было взяться, когда на месте преступления уже работала опергруппа 63-го отделения милиции. Чванов же любил приезжать на происшествие первым, когда нетронутыми оставались мелкие детали. Та самая мелочевка, из которой впоследствии складывается полная картина происшедшего.
      В комнате - раскрытые настежь дверцы шкафов, вываленные на пол вещи, набросанные в кучу книги, осколки посуды. На стуле в углу сидела хрупкая большеглазая женщина, хозяйка квартиры, известная балерина Суламифь Мессерер.
      - Я ушла на репетицию...
      - В какое время? - спросил Чванов.
      - В одиннадцать.
      - А вернулись?
      - В два.
      - Так точно запомнили время?
      - Когда я подошла к двери, часы пробили два раза.
      - Вы ничего подозрительного не заметили?
      - Кажется, нет.
      Обычный ответ. Люди, живущие спокойно и тихо, никогда не замечают того, что может показаться подозрительным человеку, ждущему неприятностей. По словам хозяйки, из квартиры пропали два танцевальных костюма, шуба, пальто, костюм мужа, отрезы, несколько золотых украшений и сценическая бижутерия французской фирмы "Тет".
      - Вещи очень красивые, практически неотличимые от настоящих драгоценностей.
      Хозяйка замолчала и удивленно посмотрела на дверь. В комнату вошла огромная служебная собака Корсет. Огляделась, словно собиралась сказать: "Вот вы здесь сидите бездельничаете, а я работаю", - и скромно уселась в углу.
      - Товарищ майор, - доложил проводник, - Корсет след взял, работал заинтересованно, довел до трамвайной остановки.
      - Скажите, пожалуйста, - повернулся Чванов к хозяйке, - у вас есть чемоданы?
      - Конечно.
      - Они все целы?
      - Сейчас посмотрю.
      Как он и думал, двух чемоданов в квартире не оказалось.
      - Вот что, ребята, - сказал Чванов оперативникам,- обрабатывайте жилсектор и их маршрут до трамвая. Я на Петровку, вызову кондукторов.
      Шесть немолодых женщин с беспокойством поглядывали на Чванова.
      - Товарищи, - сказал он, - вспомните, сегодня между двенадцатью и двумя садились ли к вам пассажиры с двумя чемоданами?
      - Садились, - откликнулась одна.
      - А где вышли?
      - На Лесной.
      - А какие были чемоданы?
      - Богатые такие, светло-коричневые с ремнями.
      - Опишите, кто держал чемоданы?
      - Их трое было. Девушка и два парня. Я запомнила спортсмена, который билеты брал.
      - Почему спортсмена?
      - Да значок у него на пиджаке, такие все спортсмены носят.
      - Погодите-ка.
      Чванов спустился этажом ниже, где висел плакат спортобщества "Динамо", на котором красовались почти все спортивные значки. Стал снимать плакат со стены.
      - Зачем тебе он? - строго спросил неведомо откуда появившийся замнач ХОЗУ.
      - Хочу в рамку его вставить, - усмехнулся Чванов. Вернувшись в кабинет, он положил плакат на стол и обратился к кондукторше: - Смотрите внимательнее. Здесь есть этот значок?
      - Есть! - Она ткнула пальцем в знак "Мастер спорта СССР".
      Поздно вечером уже дома Чванов подытожил день. Кое-что есть. Два парня и девушка. Один из них среднего роста, блондин, в сером костюме со значком мастера спорта.
      Через два дня пришло любопытное агентурное донесение. Некто Морозов, инструктор спортобщества "Урожай", в пивной на Лесной улице по пьянке рассказал, что они с дружком готовятся "подломить" богатую квартиру. Разговор этот произошел за два дня до кражи у Суламифь Мессерер.
      Агенту было поручено отработать связи Морозова. Среди прочих внимание привлек блондин среднего роста, мастер спорта по имени Витя. Чванов не сомневался, что они на верном пути. За Морозовым началось наблюдение.
      Однажды вечером домой Чванову позвонил ювелир Малишевский: "Владимир Федорович, есть разговор, давайте встретимся". Несколько лет назад Чванов помог этому человеку избежать крупных неприятностей. Встретились у Малишевского.
      - Смотрите, - ювелир положил перед майором брошь.
      - Красивая вещь, - усмехнулся Чванов, - но если вы хотите предложить ее мне, то таких денег я за год не зарабатываю.
      - Она ничего не стоит, дорогой Владимир Федорович, - засмеялся Малишевский, - это отличные "тетовские бриллианты".
      Чванов насторожился.
      - Эта брошь мне знакома, я когда-то чинил ее. Принадлежит она Суламифи Мессерер, а ее, как мне сказали, обокрали.
      - Откуда она у вас?
      - Моей приятельнице Ане, барменше из "Коктейль-холла", предложил ее купить один из клиентов. Вот она и решила ее оценить у меня.
      - Я могу встретиться с Аней?
      - Конечно. Она сегодня не работает.
      Они встретились на Тверском бульваре.
      А на следующий день Чванов с оперативниками сидели в "Коктейль-холле" за укромным столиком рядом с лестницей. Часов в семь к стойке подошел молодой блондин. Крепкий, спортивный, со значком мастера спорта на лацкане модного пиджака.
      Аня подала условный знак.
      Чванов принял решение "спортсмена" не брать, чтобы не подставить Аню. За ним начали плотно следить. Выяснилось, что он действительно футболист, мастер спорта, нападающий в одной из московских команд, Олег Платонов.
      На следующий день после тренировки оперативники проследили его до дома на улице Горького. В установленной квартире жил замминистра коммунального хозяйства. Платонов встречался с его дочерью Леной.
      Платонова взяли при выходе из квартиры замминистра. В чемоданчике обнаружили два отреза, по описанию похожие на краденые.
      Через два часа Чванов с оперативниками позво нили в дверь этой квартиры. Им открыла моложавая дама. Прочитав постановление на обыск, она закричала:
      - Да вы знаете, к кому пришли?
      - Знаю, - устало сказал Чванов. - Где ваша дочь?
      В коридор вышла миловидная девушка в халате.
      - Выдайте вещи добровольно, Лена, - предупредил Чванов.
      А через десять дней, когда уже делом вовсю занимался следователь, в кабинет Чванова ворвался генерал-лейтенант авиации. Чванов взглянул на него и обомлел. Это был Василий Сталин. Совсем недавно Никита Хрущев помиловал его, вернув ордена и генеральские погоны. Сын покойного вождя начал орать с порога.
      - Товарищ генерал, - сказал Чванов, - я слушать вас не желаю! - Он встал и вышел из комнаты.