Расследование операции «C–L» застряло на мертвой точке. И я начал заниматься другими делами, хотя понимал, что мне нелегко будет забыть о нашей неудаче. Отъезд Ленка словно был последним звеном в этой цепи.
      Надежда на то, что в ближайшее время мы нападем на след, который даст нам возможность продолжить поиски, казалась столь же невероятной, как выигрыш главного приза в лотерее.
      Поэтому меня так поразило телефонное сообщение, полученное всего через пять дней. В отделении банка были обнаружены двадцать четыре тысячекронные купюры серии «C–L».
      – Откуда они у вас взялись? – удивился я.
      – Выпали из почтового мешка, – прошептали в трубке.
      – Не говорите об этом никому. Через десять минут я буду У вас.
      Наконец-то преступники, взорвавшие почтовый вагон поезда № 2316, перешли к действиям. А может быть, эти купюры были просто кем-то найдены после взрыва? Тогда мы снова выходим на ложный след.
      Но, даже держа эти деньги в руках, я не могу сказать, были ли они выброшены в воздух под давлением в две тысячи атмосфер или нет. Разглядываю купюры одну за другой. Они совсем новые, заметен только след от сгиба. Значит, деньги могли побывать в употреблении. У некоторых грязноватые края, словно кто-то мял их пальцами, испачканными графитом. Наивная уловка. Деньги наверняка где-то лежали и еще не были в употреблении.
      Я нахожусь в просторном помещении, где стоит несколько больших столов, заставленных картотеками и счетными машинами. Два стальных сейфа и никаких окон. Под самым потолком горят лампочки. Голые светлые стены. Суровое, неуютное царство денег.
      Вокруг меня семь человек, все, кто посвящен в это дело. Четверо мужчин, включая руководителя группы, ничем не примечательные люди в штатском, И три женщины.
      Я кладу деньги на маленький столик.
      – Кто обнаружил серию?
      – Я.
      Это слово с гордостью произносит тридцатипятилетний служащий с живыми глазами. Его зовут Ольдржих Гавел.
      – Правда, не я вынимал деньги из почтового мешка, – продолжает он, – а товарищ Калина. Я присутствовал при снятии пломб. На серию обратил внимание при подсчете и доложил об этом руководителю группы. А он сразу сообщил вам и потом действовал согласно вашим указаниям.
      Тогда я обращаюсь к руководителю группы:
      – Вы действовали по циркуляру и поступили разумно. Спасибо.
      Руководитель группы, все еще взволнованный, благодарно, но беспокойно улыбается. Калина, на которого указал Гавел, недовольно пожимает плечами. Он на добрых десять лет старше Гавела.
      Ольдржих Гавел рассказывает, что слишком новые купюры сразу бросились ему в глаза, ведь в последнее время не выпускалось новой серии. Он сравнил номер серии с текстом старого циркуляра. Это действительно оказалась серия «C–L». Проворный парень!
      Руководитель группы обращает мое внимание на то, что денег в почтовых мешках поступает в банк немало и надо, пожалуй, опросить и другие группы и отделы.
      – Если в других группах не столь внимательны, как вы, так это излишне. Как только деньги разойдутся по сберкассам, они станут анонимными.
      – Можно установить наблюдение над приемом переводов…
      – Поздно, – отвечаю я. – Сколько денег было в почтовом мешке?
      – Три миллиона сто шестьдесят тысяч крон, – угрюмо отвечает Калина.
      У меня под рукой все чеки и переводы, а также список счетов, открытых согласно им. Они еще не расписаны по карточкам. Как только Гавел обнаружил серию «C–L», руководитель группы приказал приостановить работу.
      – Отлично, – говорю я. – Дополните мне, пожалуйста, ваш список точными адресами отправителей.
      Работа немалая. Но все охотно принимаются за нее. А я расспрашиваю руководителя группы о порядке пересылки денег в почтовых мешках. Оказывается, таким способом отправляются лишь округленные суммы, собранные в одной сберкассе. Поэтому купюры в почтовом мешке не соответствуют точно суммам, указанным на бланках отправления. На многих бланках указаны суммы меньше тысячи крон. Но, расплачиваясь, клиенты могут вручить кассиру и купюры серии «C–L», и работники сберкасс будут сдавать сдачу уже нормальными деньгами.
      – В этом случае, – делает выводы руководитель группы, – трудно установить, кто сдавал в кассу купюры серии «C–L». Может фигурировать и имя отправителя, и имя владельца счета. Но определить, кто из них посылал эти деньги, трудно.
      – И все же у нас есть твердый ориентир, – говорю я, – все это случилось на одной почтовой линии. Мы легко установим отправителей переводов в почтовых отделениях или банках.
      Я снова, чувствую себя уверенно и не дам выбить себя из седла. Не уходить в сторону. Не уклоняться от найденного следа, пока не убедишься, что он действительно никуда не ведет.
      Перевода на двадцать четыре тысячи мы в списках не обнаружили. Я проглядываю длинный перечень сумм, принятых в качестве денежного перевода. Семерым моим помощникам предстоит нелегкая работа – выделить тех владельцев сберкнижек, на чей счет переведено больше всего денег. Впрочем, это не так уж канительно, как мы предполагали, и довольно быстро удается установить, что одному из владельцев сберкнижек как раз начислены переводы общей суммой в двадцать четыре тысячи крон.
      Группа продолжает свою работу с еще большим рвением. Калина старается вовсю, словно желая искупить свой промах. Собственно, у меня нет к нему претензий. Ведь и у нас циркуляр лежит без дела.
      Двадцать четыре тысячи крон тремя переводами поступают на счет Йозефа Трояна, проживающего в Праге, Голешовицы, Пискова, 4. Это уже говорит о многом. Переводят ему: девять тысяч – Станислав Петржик, Обровицы, 27, район Усте над Лабем. Восемь тысяч – Вацлав Вагнер, Духцов, улица Либкнехта, И. И семь тысяч – Индржишка Тисовская, Мост, Вокзальная, 830.
      – Ловко! – взволнованно восклицает руководитель группы. – Вот карточка счета Йозефа Трояна.
      Разумеется, ее надо просмотреть. А теперь присядем и закурим сигарету. Счет на имя Йозефа Трояна открыт два года назад, в то время, когда сберегательные кассы переходили из частных рук в социалистический сектор. Вклад на сберкнижке Трояна резко колеблется от нескольких крон до нескольких тысяч, с максимальной суммой восемь тысяч крон вскоре после открытия счета, В 1951 году сумма вклада едва достигала пятисот двух крон. В начале 1952 года она резко уменьшается. К тому времени, когда ему переведено двадцать четыре тысячи, на его счету оставалось всего восемьдесят крон.
      – Самое время, – иронически произносит руководитель группы, – и вот некто ему посылает деньги.
      – Когда нужда велика, божья помощь близка, – смеюсь я. – Нужно установить, переводили ли когда-нибудь раньше Петржик, Вагнер и Тисовская деньги на счет Трояна?
      Вся семерка, подобно трудолюбивым пчелам, усердно принимается за работу. Довольно быстро выясняется, что ни Петржик, ни Вагнер, ни Тисовская никогда и ничего Трояну ранее не переводили.
      Тогда я говорю:
      – Запишите спокойно на его счет эти двадцать четыре тысячи и, разумеется, без всякой задержки выплатите по первому требованию. В настоящих купюрах. Он никоим образом не должен получить на руки деньги серии «C–L».
      Семь пар глаз смотрят на меня так, словно я сошел с ума.
      – На это нам нужно получить разрешение, – растерянно произносит руководитель группы.
      – Будет разрешение и все, что полагается, – не даю я ему докончить.
      Здесь мне больше делать нечего. Я договариваюсь о встрече с руководителями министерства финансов и министерства внутренних дел. Снова мобилизую свой штат сотрудников, уже работавших по делу серии «C–L». Все это люди способные, расторопные. И вскоре я получаю нужную информацию о Трояне. Редактор и переводчик, сорок лет, женат, бездетный. С 1948 года без постоянных занятий, потому что крупное частное издательство, где он работал, было ликвидировано. Прямых политических претензий к нему нет. Переводит якобы с трех языков. Состояние здоровья неважное. Уже несколько лет страдает диабетом.
      Наиболее опытные наши сотрудники отправляются собирать подробные сведения о Станиславе Петржике, Вацлаве Вагнере и Индржишке Тисовской. Действовать они будут смотря по обстоятельствам.
      Мне остается только ждать. Двадцать четыре тысячи серии «C–L» – инфляция в миниатюре. Что, еслп деньги этой серии появились еще где-то? И это сейчас, когда мы боремся за стабильность цен и выравнивание покупательной способности и производства. А там, глядишь, в ход пойдут миллионы. Эти стяжатели плюют на общественные интересы. И государство для них ничто.
      Трояну отправили обычное извещение о полученных на его имя переводах. Но он никак не прореагировал на это и не попросил выплатить ему деньги.
      Больше нигде серия «C–L» не появлялась, а может, просто нам об этом не было известно. Пришли сообщения от моих сотрудников. Станислав Петржик, проживающий в Обровицах, 27, житель пограничного района. Он умер как раз в тот день, когда перевел Йозефу Трояну девять тысяч. Пожилой женатый человек. Скончался от паралича. Овдовевшая супруга не имеет никакого представления о его финансовых делах. О Йозефе Трояне никогда не слышала. Не осталось ни подтверждения, ни заполненного бланка перевода. На почте Станислава Петржика знали. Но девять тысяч он внес через несколько часов после своей смерти. Не правда ли, немного странно? Молодая почтовая служащая, принимавшая деньги, не обратила внимания на имя, стоявшее на бланке перевода. В ту минуту она еще не знала о смерти Петржика. В почтовом отделении Обровиц работает всего три месяца. Циркуляр о серии «C–L» ей неизвестен.
      С Вацлавом Вагнером тоже не все в порядке. Во-первых, никакого Вацлава Вагнера в Духцове нет, тем более по этому адресу. Однако кто-то, пользуясь этим именем, переслал перевод Трояну. Почтовый служащий не проверяет серии тысячекронных купюр. Услышав о циркуляре, с удивлением начал его искать, но не нашел.
      Индржишки Тисовской в Мосте тоже, разумеется, нет. Местное почтовое отделение приняло серию «C–L» так же доверчиво, как духцовское и обровицкое. Ясно, о циркуляре забыто напрочно. Правда, нашему расследованию это пошло на пользу. Пожалуй, метод выжидания себя оправдал.
      Видимо, кто-то явился в Обровицы, узнал о смерти Станислава Петржика и воспользовался этим. А потом отправился в находившиеся неподалеку Духцов и Мост. Там он просто прибег к вымышленным именам. И вероятно, удовлетворенно потирая руки, счел, что все в порядке. Таким тройным трюком он перевел деньги на один и тот же счет, то есть в один почтовый ящик. Во всех трех случаях он прибег к чекам, которые не мог получить ни от кого другого, как только от Йозефа Трояна.
      Ну что ж, будем рассуждать логично. Станислав Петржик едва ли принадлежал к этой шайке преступников. Вагнер и Тисовская вообще не существуют. Единственной известной нам реально существующей личностью является Йозеф Троян. Поэтому вполне правдоподобно, что эти двадцать четыре тысячи под вымышленными именами отправил он сам. А если и не сам, то должен, во всяком случае, об этом знать.
      Вызываю Лоубала и Трепинского и говорю им:
      – Идем к Трояну.
      Близится полдень. По имеющейся у нас информации, Троян в основном работает ночами, а днем спит. Если у него дела в городе, он отправляется туда обычно после обеда. Я рассчитываю на то, что он встретит нас еще не бритый. Мне нужно застать его врасплох и добиться от него правды. А беседовать за закрытыми дверями его квартиры гораздо удобнее, чем где-либо в другом месте. И если возникнет необходимость, придется употребить власть.
      Мы, все трое в штатском, незаметно входим в дом. Довольно старый семиэтажный жилой дом с множеством квартир. Теперь нельзя терять ни минуты. Спокойно звоню в дверь, с именем Йозефа Трояна на табличке. Вскоре за дверью слышатся чьи-то шаги, кто-то идет открывать. Дверь открывают, даже не заглянув в глазок. Распахивают настежь, словно кого-то ожидали. В дверях стоит человек, которого я так же мало ожидал увидеть, как и он меня. Передо мной – Карличек.
      – Что вы тут делаете? – удивленно спрашиваю я. Карличек моргает целую минуту. Наконец открывает рот, словно хочет что-то сказать, но не произносит ни слова. Он еще не оправился от удивления и, по-видимому, не знает, что и думать.
      – Расследую убийство, – говорит он наконец. – Входите…

      Пока мы стоим на лестничной площадке, я ни о чем не спрашиваю. Но вот мы входим в квартиру. Карличек неслышно закрывает за нами дверь. Мы попадаем в современную, просторную прихожую с высоким потолком, слабо освещенную единственной лампочкой.
      Кроме нас четверых, в прихожей никого.
      – Кто убит?
      – Йозеф Троян, – тихо говорит Карличек.
      Вот так история!
      Карличек, видимо, делает соответствующие выводы из моего посещения. Наша встреча весьма напоминает другую встречу, год назад на железной дороге. Я незаметно прикладываю палец к губам, он так же незаметно кивает. Все ясно. Никаких лишних разговоров. Может быть, здесь существует какая-то связь.
      Перед нами три двустворчатые двери. Средние двери открываются, и выходит человек, который мне тоже знаком. Младший лейтенант Скала, начальник опергруппы. Мы приветствуем друг друга, пожимая руки.
      – Как вы сюда попали? – спрашивает он тихо.
      – Пришел взглянуть, – отвечаю я.
      – Ждем результатов вскрытия.
      Через двери, оставленные Скалой открытыми, я вижу комнату, обставленную уже не так современно, как прихожая. В углу у окна, закрыв лицо руками, сидит в кресле худощавая блондинка. Видны красивые ноги и покрытые ярко-красным лаком ногти. Около кресла стоит сотрудник угрозыска с блокнотом в руке. Он оглядывается на нас.
      Карличек подходит к следующей двери и открывает ее.
      – Пожалуйста… – приглашает он.
      Он ориентируется здесь как дома.
      Мы входим. И оказываемся в кабинете, являющемся одновременно спальней. На письменном столе беспорядок, свидетельствующий о том, что здесь работали. Узкая постель не убрана, словно ее владелец только что встал. Со стула поднимается пожилой человек в роговых очках, с седеющей бородкой, придающей ему добродушное выражение.
      – Доктор Боучек, – представляет его Скала.
      В комнате еще два сотрудника из группы Скалы. Их чемоданчики и футляры уже закрыты. Работа закончена. Они терпеливо ждут.
      – Товарищ капитан хочет получить информацию, – говорит Карличек с напускным равнодушием.
      Вероятно, он на меня слегка обижен. По его недавней посылке Гелене Дворской трудно решить, забыл он ее или нет.
      Правда, Скала и Карличек понимают, что я не вмешивался бы в это дело, не будь у меня на то серьезных причин.
      – Троян здесь и работал и спал, – говорит Скала. – Его жена спит в соседней комнате. Вчера вечером он попросил ее разбудить его в семь утра, ссылаясь на свой срочный отъезд.
      – Куда он собрался?
      – Он не поделился с ней. Она обычно не знает, куда он ходит и ездит. В основном он отправляется в редакции, издательства и тому подобные учреждения.
      На ночном столике – чайный прибор и пакетик диабетического печенья.
      – Вчера вечером, когда пани Троянова ложилась спать, он якобы еще работал. А придя утром с завтраком, она обнаружила, что ее муж мертв. Он лежал в постели. Смерть застигла его во сне, но тело было словно сведено судорогой. Пани Троянова кинулась к доктору Боучеку, живущему поблизости.
      Я оборачиваюсь к доктору. Он с серьезным видом поглаживает бородку и кивает в знак согласия.
      – Да, я уже несколько лет лечащий врач их семьи, – говорит он задумчиво. – Пан Троян был серьезно болен. Сахарная болезнь, диабет. Но он не придавал этому большого значения. Ему неплохо помогали инъекции инсулина. Делал он их себе сам, два или три раза в день… по необходимости. И ему становилось легче. Инсулин действует как помощник организму. Сжигает сахар, если сам организм не в силах этого сделать. По просьбе пани Трояновой я немедленно пришел, но было уже поздно.
      – Вы установили причину смерти? – спросил я.
      – Как будто налицо все признаки тетанового отравления. Такие случаи бывают. Когда в юности я проходил практику в больнице, там неожиданно умер один из врачей: он небрежно делал себе инъекции – прямо через брюки. И заразился тетаном, который оказался на поверхности материи.
      – И вы вспомнили об этом при виде шприца Трояна?
      – Ну конечно. Я сразу же попросил пани Троянову разрешить мне закрыть комнату и сообщить о случившемся соответствующим органам. Телефона в квартире нет. Пан Троян никогда не заботился о чистоте шприца. Я неоднократно его предупреждал.
      Скала вежливо прерывает доктора.
      – Простите, – обращается он ко мне. – Доктор Боучек действовал совершенно правильно. Но мы с нашим врачом обратили внимание на то, что Троян всегда держал шприц в футляре, и вряд ли он мог таким путем ввести тетан в организм. Поэтому наш врач взял для осмотра шприц и запасы инсулина, имевшиеся у Трояна дома.
      – И что же?
      – Как раз сейчас он всем этим занимается, – продолжал Скала. – Наш врач подтвердил диагноз доктора Боучека и распорядился немедленно произвести вскрытие трупа Трояна. Шприц и инсулин мы конфисковали. Если наше предположение подтвердится, значит, речь идет о преступлении. И мы сейчас ждем результатов.
      – А почему вы считаете, что совершено преступление?
      Скала показывает на Карличека:
      – Карличек предложил снять отпечатки пальцев на стекле шприца. Мы это сделали. Там оказалось несколько отпечатков, не принадлежащих ни Трояну, ни пани Трояновой, ни прислуге, приходящей к ним… а какому-то другому лицу, пока для нас абсолютно не известному. Только на металлическом стержне шприца есть палец Трояна.
      Ну вот, снова Карличек пустил в ход свою удивительную логику. Может, это и так, но кто из чужих мог взять шприц Трояна?
      – А что, Троян оставлял свой шприц без присмотра?
      – Довольно часто, – подтверждает Скала. – Об этом свидетельствует и сама пани Троянова. Временами у Трояна бывали посетители, в основном коллеги по работе. Но вряд ли этих людей интересовал его шприц.
      На этот раз, обнаружив серию «C–L», мы не поднимали тревогу, как с той тысячекронной купюрой из ювелирного магазина. Мы работали тихо, словно невидимые духи. И, однако, кто-то заглянул в наши карты.
      – Спросите пани Троянову, – говорю я через минуту, – не ездил ли куда-нибудь ее муж в последнее время.
      Скала выходит из комнаты, чтобы выполнить мою просьбу. А я спрашиваю доктора Боучека:
      – Что произошло бы, доктор, не сделай себе Троян своевременно инъекцию инсулина?
      – Несколько раз так бывало, – говорит доктор, усердно кивая. – После войны мы не всегда могли достать инсулин, время было переходное, смутное. В таких случаях он терял душевную и физическую энергию, становился вялым, неловким. Но через несколько минут после инъекции все приходило в норму.
      Я бросаю взгляд на Карличека.
      – Помните ту записку, которую я получил от вас в квартире Дворской?
      – Я сразу подумал о ней, как только вы появились здесь, товарищ капитан, – ответил он спокойно.
      Тогда в записке Карличек намекал на отсутствие кокаина у таинственного туриста номер два, остановившегося на ночлег в деревенской гостинице. А ведь этому туристу мог быть необходим именно инсулин, но турист не признался в этом, боясь оставить улики.
      Что же предпринять? Может, приклеить бедняге Трояну фальшивые сомовьи усы, надеть на голову шляпу вроде той, что была у туриста, сфотографировать и предложить снимки свидетелям? Нет, не годится! Прошел без малого год, да и маску пришлось бы делать, лишь исходя из словесного портрета, составленного самыми разными людьми.
      Карличек говорит с унылым видом:
      – У Йозефа Трояна нет усов, каштановые волосы, нормальный овал лица и никаких особых примет.
      Один из сотрудников Скалы протягивает мне паспорт Трояна. В этот момент возвращается Скала.
      – Пани Троянова утверждает, что ее муж в последнее время нигде не бывал, кроме Праги.
      Вот так-то. Пани Троянова вряд ли говорит правду, или же я сильно ошибаюсь.
      – Она просит разрешения уйти к сестре, – продолжает Скала. – Ей тяжело здесь оставаться.
      – Запрещать я ей не могу, – отвечаю я, – но попросите ее, пожалуйста, подождать еще минутку. Думаю, скоро мы получим сообщение из прозекторской. К тому же, если она хочет несколько дней провести вне дома, ей придется прихватить с собой кое-что из вещей. Так что пока пусть собирается. Предоставьте ей полную свободу.
      Скала уже направляется к двери, но я делаю ему знак и шепчу:
      – Когда пани Троянова соберет свои вещи, в самую последнюю минуту перед ее уходом проверьте их.
      – А что там у нее может быть? – спрашивает Скала тоже шепотом.
      – Кто знает, скажем, несколько тысяч крон. Карличек стоит недалеко от меня и слышит мои слова.
      Когда уходит Скала, он шепчет мне с горящими глазами:
      – Деньги она может спрятать на себе. Давайте пригласим женщину, чтобы она обыскала ее.
      – Нет, пока не нужно.
      Карличек слегка отступает. В нем вновь вспыхнуло пламя непогасшей страсти – разрешить эту загадку с серией «C–L». Мое короткое «нет» подействовало на него как ушат холодной воды.
      Я молча расхаживаю по комнате. Возвращается Скала и с ним еще один сотрудник, допрашивавший Троянову.
      – Никто до него не дотрагивался? – спрашиваю я, показывая на чайный прибор.
      – Пока нет, – говорит Скала.
      Наконец раздается звонок в дверь. Я выхожу из кабинета Трояна. Пришел старый знакомый, наш врач.
      – Так вот… – говорит он, – тетан обнаружен в инсулине и на игле шприца. Он и послужил причиной паралича и смерти. Отличная, высокоактивная культура! Но как она могла попасть в ампулу с инсулином?
      Диагноз ясен. Неясно только, действительно ли здесь произошло убийство. Правда, есть два важных обстоятельства. Отпечатки чужих пальцев на шприце и счет Трояна в сберкассе. Как две резонирующие струны. Коснешься одной, зазвучит и другая.
      Я вхожу в комнату, где сидела в кресле блондинка. Теперь она стоит у стола и закрывает небольшой дорожный чемодан. Со страдальческим видом она смотрит на дверь.
      Если она имеет какое-то отношение к операции «C–L», то мое имя ей известно. Преступники уже доказали нам, что умеют добывать нужную им информацию. Надеюсь только, что она не знает меня в лицо. И я, естественно, не представлюсь. Ведь мы не в гостях, и танец, на который я ее приглашаю, отнюдь не вальс.
      Я обращаюсь к ней любезным и серьезным тоном.
      – Диагноз подтверждает смерть от тетана, пани Троянова.
      Она опускает голову, и ее взгляд медленно скользит по полу, словно она не в силах его поднять.
      – Доктор Боучек сказал об этом сразу, – печально говорит она.
      Она уже не молода, но – как говорится – еще в расцвете сил. Красивая фигура, роста, скорее, высокого, и явно знает толк в косметике. Подозреваю, что все эти женские ухищрения предназначались отнюдь не для больного мужа. Я не хочу быть пристрастным, но эта женщина почему-то мне несимпатична.
      – Вы где-нибудь работаете, пани Троянова? – спрашиваю я.
      – Нет. Придется что-нибудь подыскать, – говорит она с усилием, словно преодолевая душевную боль. – Нам трудно жилось. Заработка мужа хватало только на самое необходимое. Но он не разрешал мне…
      Ее рассказ мог бы звучать более естественно. Она явно разыгрывает передо мной спектакль.
      – И сейчас вы остались совершенно без средств?
      – Какое-то время я продержусь. Недавно мой муж получил небольшую сумму денег.
      – Их могут рассматривать как наследство, – говорю я, – а для введения в права наследования обычно требуется некоторое время.
      – Это было бы ужасно. – Она тяжело вздыхает. – У меня мало наличных денег. А эти несколько тысяч лежат на его счете.
      Вопрос, кто кого переиграет, она меня или я ее.
      – А разве у вас нет права пользоваться счетом мужа?
      – Нет, это был его личный счет.
      – Значит, пока что деньги с этого счета вам не выдадут.
      – Вы так думаете?
      – Конечно, ведь эти деньги являются наследством! Она, словно слабея, опускается на стул.
      – Пани Троянова, – говорю я почти дружески, – возможно, мы сумеем кое-что для вас сделать. Ведь это гонорар, не так ли?
      Она качает головой.
      – Думаю, что нет. Он продал кому-то свою пишущую машинку. PI ничего мне об этом не сказал. У него было две машинки, а теперь осталась одна. Исчезли и его золотые часы. Память от отца. Он действовал всегда самостоятельно, не советуясь со мной. Но, правда, и не скрывал. Я видела извещение из банка на его столе. Потом он куда-то его спрятал. Мы не говорили об этом. Между нами… – она слегка потерла лоб, – правда, теперь это не имеет значения… Просто у нас и сейчас были неплохие отношения, но когда-то были лучше…
      – Я не прошу вас вводить меня в подробности своей личной жизни, пани Троянова, – говорю я строго. – Просто мне хотелось дать вам совет. Узнайте, кто из нотариусов занимается делами наследства, поговорите с ним, и он вам наверняка что-то подскажет.
      Я напрасно пытаюсь прочесть на ее лице, какое впечатление произвела на нее моя наивная приманка.
      Она молчит, и я продолжаю:
      – Вы можете уйти, а нам здесь нужно еще кое-что осмотреть. На это есть серьезные причины. Если вы возражаете против осмотра, я представлю вам соответствующее разрешение. Только его нужно получить. А до этого нам придется временно опечатать квартиру.
      Троянова медленно встает, равнодушно глядя на меня.
      – Делайте что хотите.
      И подходит к своим вещам. Я выхожу в прихожую. Добродушный доктор Боучек тоже собирается уходить.
      – Я провожу пани Троянову, – предлагает он свои услуги, – и помогу объяснить ее сестре, что случилось. Если она появится там с этой печальной новостью одна…
      Адрес сестры пани Трояновой нам, разумеется, известен.
      Сейчас в прихожей собрались все. Троянова наконец; выходит из своей комнаты. В правой руке у нее небольшой чемоданчик, через левую переброшен легкий дождевик. На плече висит дамская сумка на длинном ремешке. Ничего не скажешь, красивая женщина, вслед ей на улице непременно кое-кто обернется.
      Все молчат. Троянова медленно идет к дверям, словно не замечая нас. У нее серьезное лицо и спокойный печальный взгляд. Она уже берется за ручку двери, когда лейтенант Скала делает шаг к ней.
      – Пани Троянова, – говорит он миролюбиво. – Для порядка мы должны осмотреть ваши вещи.
      Она смотрит на него с удивлением, за которым ощущается негодование.
      – Но простите, почему?
      Скала пожимает плечами. Надеюсь, он не скажет, что это моя идея. Карличек, я, Лоубал, Трепинский и все остальные стоят не двигаясь.
      – Я возражаю, – говорит Троянова с энергией, которая в подобную минуту кажется излишней.