Эдуард Белтов
      ВТОРОЙ ФРОНТ ИОСИФА СТАЛИНА
      Памяти Николая и Михаила Белтовых,
      солдат Большой войны,
      с той войны не вернувшихся
      От автора
      Не нами сказано: познания умножают скорби. Так чего же мы, грешные, угомониться не можем и в стремлении своем к познанию калечим собственные и окружающих души, без конца тревожа их горькой, а чаще - страшной правдой об историческом катаклизме, который в стране, где мы родились, выросли и возмужали, именуется (и видит Бог - не без причины) Великой Отечественной войной? Ужели мало нам, ту войну пережившим, и этих цифр, и фактов этих, от которых и сейчас, через шестьдесят лет, душа застывает в оцепенении, а мозг по-прежнему не в состоянии понять, а не поняв - и объяснить того, что тогда произошло?
      Работал я в свое время в отделе фотожурналистики журнала "Советское фото" (а недолгое время даже и заведовал этим отделом). Знал я, разумеется, и практически всех ветеранов советского фоторепортажа, людей совершенно необычных, если не сказать - замечательных. Того, что видели и знали они, без конца мотавшиеся по поистине необъятным просторам Союза, не видел и не знал больше никто. Другое дело - могли ли они показать и рассказать правду о том, что видели. И то, что они, конечно же, не могли этого сделать, страшно их печалило, и в застольных наших беседах именно это было главным. И всякий раз, когда в День победы собирались у нас в редакции бывшие военные фоторепортеры, разговор заходил, как правило, не о том, что удалось им снять в войну, а о том как раз - чего не удалось. Помню, как, услышав мои сетования на то, что, просматривая газеты первых месяцев войны, я не обнаружил в них практически никаких фотодокументов о тех страшных днях, Яков Рюмкин, человек веселый и бесстрашный, посмотрел на меня, как смотрят на Богом обиженного, и сказал:
      - А их и не было, этих, как вы их называете, фотодокументов. Потому что драпали так, что и сказать страшно. И ничего было нельзя. Ничего! Скажем, наши старые танки нельзя было снимать потому, что они были старые. А новые потому, что они были новые. А подбитые немецкие танки вообще снять было невозможно - их просто никто не видел. В "Живых и мертвых" у Симонова фоторепортер Мишка Вайнштейн - реальное, между прочим, лицо, фотокор "Правды" - прыгает от радости, что сможет это сделать, комбриг Серпилин с его ребятами постарались, и вот они: снимай - не хочу. Так это же в окружении было, понимаете, в окружении! И никто этих танков так никогда и не увидел, потому что репортер погиб, а пленка пропала. Вполне жизненная история...
      И другой Яков - милый и, увы, тоже уже покойный Яша Халип - встрял в этот памятный для меня разговор:
      - И вообще в летние месяцы сорок первого практически никто из фоторепортеров на передовой ничего не снимал, хотя бы потому, что само по себе понятие передовой было в высшей степени условным. Утром, скажем, это действительно была передовая, а вечером, глядишь, уже глубокий тыл. Поэтому и снимать приходилось какую-то другую войну, и главными тогда были сюжеты вроде "Отдых после боя" иди еще что-то вроде этого. И, раз уж к слову пришлось, замечу, что знаменитая фотография Макса Альперта, которую стали называть "Комбат" и которая стала в полном смысле слова символом сражающейся Красной армии, ну, та, где командир с пистолетом в руке поднимает в атаку бойцов, фотография эта снята в глубоком тылу, на территории Среднеазиатского военного округа - то ли в Ташкенте, то ли в Алма-Ате, я уж теперь не помню. Да об этом никто и не знал тогда, все думали: вот какой отчаянный репортер - в самую гущу боя влез...
      - Это ты, Яша, правильно заметил: мы тогда снимали другую войну... сказал Рюмкин, аккуратно обезглавливая вилкой балтийскую салаку, которой мы закусыва ли "наркомовские сто грамм". - И вообще все менялось беспрерывно. Одна история с моей "лейкой", которую я уронил в Сталинграде с третьего этажа, а потом благополучно снимал ею всю войну, чего стоит. Это действительно была "лейка" - настоящая американская, а не ее бледная копия, которая называлась ФЭД, и я действительно по нечаянности уронил ее с третьего этажа, и ничего ей не сделалось, осталась только вмятинка - и все, а она работала как часы. Так вот, всю войну я с гордостью об этом рассказывал и демонстрировал замечательную продукцию наших союзников по антигитлеровской коалиции. А в сорок седьмом я за этот же самый рассказ чуть "червонец" не схлопотал, и только случай меня от Колымы спас, честное слово. В это время уже вовсю сажали за то, что на языке "органов" называлось "преклонение перед иностранной техникой". Если же иметь в виду, что я - еврей, то все эти послевоенные кампании по борьбе с бог знает чем могли бы и по мне проехаться...
      При этом разговоре не присутствовал Макс Владимирович Альперт, тот самый, который знаменитого "Комбата" снял, и когда я потом рассказал ему о нашем разговоре и о том, что я, как и многие мои сверстники, многого, слишком многого не знаю о Большой войне, он подтвердил: да, снимок этот сделан в глубоком тылу, и не его, Альперта, вина, что бильдредакторы центральных газет - то ли сами, по своей инициативе, то ли по указанию свыше - никогда о месте и времени стемки не упоминали. Макс Владимирович - худощавым пппгпяяяый и .бесконечно кооректный вый, долговязый и бесконечно корректный в ибщении с собеседником вне всякой зависимости от ранга последнего - был, между прочим, автором самого известного портрета Сталина, того самого, с трубкой (и я, признаюсь, всё-таки выцыганил у него на память этот снимок с его, Макса Владимировича, автографом, который в конце-то концов спер кто-то из многочисленных моих знакомых). Он показал мне и еще с десяток дублей, которые сделал'тогда, в 1935 или 1936 году, и я вынужден был отдать должное вкусу вождя: для публикации он отобрал лучший - это несомненно. Так вот, именно Альперт сказал мне тогда то, чего ради я сегодня, через много лет, и пишу эти строки.
      - Дорогой Эдуард Николаевич, - сказал он. - Не в том, собственно, дело, что сегодня вы многого об этой войне не знаете: придет время - и тайное станет явным, а в том, что вы никогда не узнаете о другой войне, войне Сталина против собственного народа, и о втором фронте, который был открыт уже 22 июня 1941 года. Поспрашивайте стариков - не все, но многие из них расскажут вам такое...
      Дорогие мои старики, много лет хранившие в своих архивах то, что не могло появиться на страницах газет и журналов, патриотами которых вы были, я буду всегда вас помнить и любить - за все. И за то, что вы заставили меня задуматься о другой войне, совсем не похожей на ту, о которой так много написано и сказано.
      Когда генералы плачут
      7 июня арестован Герой Советского Союза генерал-полковник Григорий Михайлович Штерн. Постановление на арест подписано, однако, только 9 июня заместителем наркома госбезопасности Меркуловым и Прокурором Союза ССР Бочковым. Впрочем, на следующий день под этим постановлением появляется еще одна подпись - Маршала Советского Союза Буденного. Буквально за несколько часов до начала войны, 21 июня 1941 года, Штерну предъявлено обвинение в том, что он "является участником антисоветской заговорщицкой организации, проводил подрывную работу по ослаблению военной мощи Советского Союза, а также занимался шпионской работой в пользу иностранных разведывательных органов".
      Штерн все отрицает. Его бьют. Он сознается. И вдруг совершенно неожиданно на одном из протоколов допроса - сделанная его дрожащей рукой приписка: "Все вышеуказанное я действительно показывал на допросе, но все это не соответствует действительности и мною надумано, так как никогда в действительности врагом народа, шпионом и заговорщиком я не был".
      Его снова бьют - и добивают: теперь он сознается во всем, что приписывает ему следствие. Будущий Маршал Советского Союза Кирилл Афанасьевич Мерецков, на глазах которого истязали Штерна, до конца своих дней не сможет забыть его нечеловеческих воплей...
      22 июня 1941 года подписан ордер на арест Героя" Советского Союза, командующего ВВС РККА генерал-лейтенанта Павла Васильевича Рычагова. Как ни странно, именно в этот день его отправили... в отпуск, но уже 24 июня арестовали, сняв с поезда в Туле. Много лет спустя окажется, что "основанием к аресту Рычагова послужили показания Смушкевича, Сакриера и Ванникова. Их показания были получены в результате применения незаконных методов следствия: избиений, истязаний и других пыток..."
      Как это было, рассказали бывшие следователи НКВД А. Болховитин и Семенов.
      А. Болховитин: "В июне-июле 1941 года... я вел дело генерал-лейтенанта Рычагова. На допросах, которые вел я, виновным себя во вражеской деятельности он не признавал и говорил лишь об отдельных непартийных поступках. В июле была проведена очная ставка со Смушкевичем В порядке "подготовки" Рычагова заместитель начальника первого отдела Никитин зверски его избил. Я помню, что Рычагов тут же сказал, что теперь он не летчик, так как Никитин перебил ему барабанную перепонку уха. Смушкевич судя по его виду. тоже неоднократно избивался..." Здесь - добавлю от себя: Смушкевич не просто "неоднократно избивался" - незадолго до ареста он попал в авиакатастрофу и ходил на костылях; следователь специально бил его по искалеченным ногам, заставляя встать на колени...
      Семенов: "В 1941 году... я был свидетелем избиений Влодзимерским арестованных Мерецкова, Локтионова, Рычагова и других. Избиение носило зверский характер. Арестованные, избиваемые резиновой дубинкой, ревели, стонали и теряли сознание... Арестованный Штерн был так сильно избит, что его отливали водой".
      Все сознались, кроме генерал-полковника Локтионова.
      Что с этими генералами было дальше - известно: они были этапированы в тюрьмы Куйбышева и Саратова, а 28 октября 1941 года все до единого расстреляны. Впрочем, несколько авиационных генералов, арестованных накануне или в первые дни войны, пробыли в заключении до февраля 1942 года, а потом тоже были уничтожены.
      Особо надо сказать о судьбах генералов - героев летних боев 1941 года, которые дрались в окружении и попали в плен.
      Некоторые (Кирпонос, Ефремов и другие), осознав безвыходность ситуации, застрелились (очень может быть, что одним из определяющих факторов, кроме всех прочих, был здесь еще и тот, что члены семей сдавшихся в плен военнослужащих подлежали немедленной репрессии). Другие, как герой обороны Смоленска генерал М. Ф. Лукин, попали в плен, будучи тяжело ранены, и это их спасло (Лукину ампутировали ногу, и по возвращении из плена он был отправлен в отставку, как говорили когда-то, с пенсией и мундиром). Те же, кто дрался до последнего, но пулю в лоб себе не пустил, справедливо полагая, что у живого есть еще шанс из плена вырваться, до конца войны так в немецком плену и пробыли. Судя по тому, что арестованы они были не сразу по окончании войны, а уже в самом конце 1945 года, можно предположить, что освободили их союзники и только потом они были депортированы на родину.
      Их мучили аж до 1950 года, пока наконец не расстреляли. Вот их имена:
      генерал-лейтенант А. К. Кириллов;
      генерал-майор П. Г Понеделин;
      генерал-майор М. А. Белишев;
      комбриг Н. Г Лазутин;
      генерал-майор М. Н. Сиваев;
      генерал-майор П. Ф, Привалов.
      В своей книге о Сталине Д. А. Волкогонов приводит имена нескольких десятков советских генералов, исчезнувших в летние месяцы сорок первого. Лишь некоторым, писал он, удалось вернуться в строй.
      Но тогда же, в июле сорок первого, были втихаря, без шума и пыли, приговорены к расстрелу и казнены в Москве генералы-латыши, но не той, старой латвийской армии генералы, вроде командира Земгальской дивизии Жаниса Баха, а уже советские - например, начальник артиллерии 24-го корпуса Артур Даннебергс и начальник снабжения этого же корпуса Артур Дальбергс. Прикончили при этом еще и пару-тройку полковников, занимавших генеральские должности, но это уже так, для порядку, что ли...
      Особняком стоит судьба командующего 28-й армией Резервного фронта генерал-лейтенанта В. Я. Качалова.
      Владимир Яковлевич Качалов, армия которого вынесла на себе всю тяжесть боев' под Смоленском, исчез в августе 1941 года. Несмотря на то что никакой достоверной информации о его судьбе не было, специальной директивой Сталина, Жукова и Василевского он был объявлен предателем. "Сообщается для сведения фронтов, армий, корпусов и дивизий, - сказано было в директиве, - что бывшие генерал-лейтенант Качалов В. Я., командующий 28-й армией Резервного фронта, генерал-лейтенант Власов А. А., командующий 2-й ударной армией, генерал-майор Понеделин П. Г, командующий 12-й армией, генерал-майор Малышкин В. Ф., начальник штаба 19-й армии, значившиеся пропавшими на фронте без вести, как теперь достоверно установлено, изменили Родине, перебежали на сторону противника и в настоящее время работают с немцами против нашей Родины, против Красной Армии".
      И решением Военной коллегии Верхов ного суда СССР 29 сентября 1941 года Владимир Яковлевич Качалов был заочнo приговорен к смертной казни. Оставалось только найти его да расстрелять. Всю войну и в послевоенные годы сотрудники военной контрразведки СМЕРШ искали его, но найти так и не смогли. Жену его законопатили в лагеря, свободы она практически так и не увидела - умерла вскоре после освобождения. Но это уже было после смерти Сталина. А пока сыщики СМЕРШа рыскали в поисках "предателя Родины",. стало известно, что генерал Качалов на сторону врага не перебегал, а геройски погиб тогда же, в августе 1941 года. Но если' Верховный Главнокомандующий объявил его предателем значит, он предатель. Ведь сказано же было - "как теперь достоверно установлено"..,
      А вот потери советских войск с июля по октябрь 1941 года, о которых во время войны не знал практически никто.
      Овладев Минском, немцы подсчитывают трофеи и пленных. Взято в плен 328.898 солдат и офицеров Красной армии, захвачено в качестве трофеев 3332 танка и 1809 орудий.
      Умань. Пленных - 100.000,
      танков - 300, орудий - 800.
      Смоленск. Пленных - 350.000,
      танков - 3000, орудий - 3000.
      Гомель. Пленных - 80.000,
      танков - 140, орудий - 700.
      Киев. Пленных - 600.000,
      танков - 800, орудий - 4000. Вязьма. Пленных - 663.000,
      танков - 1242, орудий - 5400. К 30 сентября советские ВВС потеряли 8166 самолетов - 96,4 процента от общего их числа.
      "Городок провинциальный, летняя жара..."
      Войну против советского народа фашисты начали утром 22 июня 1941 года.
      Война, которую вел против советского народа Сталин, не прекращалась ни на минуту с тех пор, как он возглавил партию, а значит, и государство. Самым страшным сражением этой войны стали годы Большого террора - тридцать седьмой и тридцать восьмой. Это сражение будущий генералиссимус блестяще выиграл. Теперь предстояло выиграть следующее.
      В последние годы много написано о депортации этим сухоруким людоедом целых народов - поволжских немцев, чеченцев. ингушей, калмыков, корейцев, греков. Все это - правда. Но правда также и то, что еще раньше, в ночь с 13 на 14 июня 1941 года, силами местных чекистов, а также внутренних и конвойных войск НКВД была проведена, без преувеличения, грандиозная операция по выселению из Литвы, Латвии, Эстонии и Молдавии (бывшей Бессарабии) так называемых социально-опасных элементов. Некоторые историки склонны noлагать, что сделано это было в порядке обеспечения предстоящей операции "Гром" - нападения советских войск на фашистскую Германию. Трудно сказать, так ли это, важно другое - превентивные аресты распространились тогда на сотни тысяч человек, в том числе и евреев, живших на территории незадолго до этого образованных советских республик.
      Кстати: о количестве евреев, пострадавших тогда, точных сведений нет. Мне удалось установить фамилии примерно полутора-двух тысяч человек, общее же их число, по моим предположениям, вполне может простираться до нескольких десятков тысяч. Известно, к примеру, что из одной только Риги было выслано около трех тысяч еврейских семей - надо думать, что это никак не меньше десяти тысяч человек. Вскоре после ареста мужчин, как правило, отделяли и увозили в неизвестном направлении. Много позже выяснилось, что большинство их было заочно осуждено Особым совещанием при наркоме внутренних дел СССР и этапировано в один и тот же лагерь, так называемый Ивдельлаг (название свое он получил от поселка Ивдель в Свердловской области). Именно этот лагерь стал последним пристанищем для тысяч умерших там евреев.
      Высланные в глухие сибирские деревушки (судя по воспоминаниям уцелевших в основном Томской и Иркутской области) еврейские старики, женщины и дети были обречены на медленное умирание (а многие умерли еще во время этапирования к месту ссылки). С собою им было разрешено взять минимум вещей, еды не было никакой, а по прибытии на место жить приходилось очень часто в землянках. Надо взять в расчет еще и то обстоятельство, что русского языка почти никто из ссыльных не знал - говорили на идиш и на языке той республики, откуда были высланы. И сколько их.умерло тогда в этой проклятой Сибири, тоже никто не знает. Во всяком случае, мало кто из стариков пережил страшные военные годы...
      Вот, к примеру, крошечный городок Орхей (Оргев) в бывшей Бессарабии. Всех жителей здесь было хорошо если две тысячи, преимущественно - евреи, В ночь с 13 на 14 июня 1941 года сотрудниками НКВД арестовано 119 местных жителей. Мужчины, за редким исключением, этапирована в Ивдельлаг, женщины с детьми высланы в Сибирь. Большинство арестованных - евреи. Вот их имена (о судьбе некоторых до сих пор нет никаких сведений, и я буду признателен, если получу их от кого-то из читающих эти строки).
      Авруцкий Абрам Шмулевич Авербух Сарра Исааковна Айзикович Александр Абрамович Айзикович Нухим Мошкович Анатолий Афанасий Яковлевич Антоновский Борис Владимирович Баринбойм Герц Антонович Беркович Иосиф-Нухим Борисович Бортникер Арон Иделевич Бровар Сарра Абрамовна Бурд Шоель Волькович Бурсук Мордко Абрамович Вайншенкер Лев Мойшевич Вайнштейн Меер Мордкович Воловский Яков Моисеевич Герман Пинкус Ицкович Глейзер Вольф Маркович Глузгольд Лейб Аронович Гольдман Абрам Григорьевич Гоник Мордко Ушерович Горишник Яков Борисович Гудзевич Юлиан Михайлович Гульчин Хаим Ихелевич Гуревич Герш-Лейб-Сруль Исерович Гутман Сарра Янкелевна Духовный Давид-Эцик Вольфович Дюкман Шоиль Янкелевич Елишас Лейб Годелевич Зеленский Исаак Федорович Кацап Мордко Хаскелевич Кацап Хаскель Герцевич
      Кигель Хаим Янкелевич Клейман Абрам Шнеерович Кройтор Николай Петрович Левенштейн Ицик Фроймович Минайлов Яков Шлемович Нисенблат Схарий Иселевич Онкель Евшения Владимировна Пивоваров Сергей Сергеевич Прицкер Меер Эльевич Раппопорт Шмурш Гершевич Резник Марк Львович Розенфельд Лейзер Срулевич Розенфельд Меер Срулевич Розен Лев Давидович Тоскарь Лейб Самуилович Тростянецкий Густав Абрамович Фойгель Мойше Ниселевич Фойгель Нисель Генрихович Фойман Герш Моисеевич Фройман Герш Срулевич Херц Сергей Георгиевич Хорховер Маркус Хенрикович Цвибак Абрам Иосифович Цуркан Федор Филиппович Шарф Иосиф Лейзерович Шварцман Вольф Янкелевич
      "22 июня ровно в четыре часа..."
      С этого дня все, что происходило на территории СССР, разделилось на фронт и тыл, а все, что было вчера и раньше, определялось емким и страшным словосочетанием - "до войны".
      Много лет ходили среди советской интеллигенции слухи, что в первый же день войны Сталин... исчез. Что несколько дней, чуть ли не неделю, его никто не видел и что с ним - не знал. Но это было не так. Он действительно исчез, и правда, что несколько дней никого не принимал, общаясь с военным руководством страны только по телефону. Но в первый день войны, непосредственно 22 июня 1941 года, он был в Кремле.
      Из записей, сделанных дежурными секретарями о посетителях И.В. Сталина. 22 июня 1941.
      1. т. Молотов ........ .5.45 - 12.05.
      2. т. Берия ...........5.45 - 9.20.
      3. т. Тимошенко ...... .5.45 - 8.30.
      4. т. Мехлис ......... .5.45 - 8.30.
      5. т, Жуков .......... .5.45 - 8.30.
      6. т. Маленков ........7.30 - 9.20.
      7. т. Микоян ......... .7.55 - 9.30.
      8. т. Каганович ....... .8.00 - 9.35.
      9. т. Ворошилов ...... .8.00 - 10.15.
      10. т. Вышинский . . , , , .7.30 - 10.40.
      11. т. Кузнецов ........ 8.15 - 8.30.
      12. т. Димитров ...... .8.40 - 10.40.
      13. т. Мануильский . . . .8.40 - 10.40.
      14. т. Кузнецов ...... .9.40 - 10.20.
      15. т. Микоян ........ .9.50 - 10.30.
      16. т. Молотов ...... .12.25 - 16.45.
      17. т. Ворошилов .... .11.40 - 12.05.
      18. т.Берия ........ .11.30 - 12.00.
      19. т. Маленков ......11.30 - 12.00.
      20. т. Ворошилов .... .12.30 - 16.45.
      21. т.Микоян ....... .12.30 - 14.30.
      22. т. Вышинский .... .13.05 - 15.25.
      23. т. Шапошников . .. .13.15 - 16.00.
      24. т, Тимошенко .... .14.00 - 16.00.
      25. т.Жуков ....... ..14.00-16.00.
      26. т. Ватутин ....... .14.00 - 16.00.
      27. т. Кузнецов . ..... .15,20 - 15.45.
      28. т. Кулик ........ .15.30 - 16.00.
      29. т.Берия ........ .16.25-16.45.
      О чем они говорили со Сталиным в эти первые военные часы?
      Кто о чем.
      Ворошилов, например, который был отставлен с поста наркома обороны после позора финской кампании, вернулся к своему коньку (коньку - в полном смысле слова) и выложил вождю свои предложения по немедленному комплектованию девяноста девяти (!) кавалерийских дивизий (не ста - чтобы Хозяина не пугать). Вождь подумал - и послал его куда подальше. Впрочем, неугомонный конник на этом не остановился. Прошел год, и он предложил уже не более и не менее как создание Конной армии (!). На этот раз он был послан, по-видимому, еще дальше и до конца войны командовал Штабом партизанского движения...
      Как явствует из этого документа, Берия в тот роковой день был у Сталина трижды - больше, чем другие. Он вообще, судя по всему, одним из первых в руководстве страны вышел из состояния шока и прибыл на прием к Сталину не с пустыми руками. Из опубликованных ныне архивных документов следует, что "в связи с известными транспортными затруднениями значительная масса заключенных эвакуировалась пешим порядком нередко на расстояния до 1000 километров... Эвакуации подверглись 27 исправительно-трудовых лагерей и 210 колоний, с общим числом заключенных до 750.000 (! - Э. Б.) человек".
      Уже 22 июня специальной директивой наркома внутренних дел и Прокурора Союза ССР Берия было приостановлено (цитирую) "освобождение заключенных, осужденных за измену Родине, шпионаж, террор, диверсию, троцкистов, правых и за
      бандитизм". Впоследствии эта директива была дополнена, и до окончания войны задержаны: "иноподданные воюющих с СССР стран и все подданные этих стран, независимо от состава преступления; члены антисоветских политпартий и участники буржуазно-националистических контрреволюционных организаций; граждане СССР национальностей из Бессарабии (до установления там советской власти), осужденные за контрреволюционные преступления". Всего заключенных, отбывших сроки наказания и подпадающих под действие указанных директив, в лагерях и колониях до конца войны задержано было несколько десятков тысяч человек.
      "Московская зачистка"
      Не позже семи часов утра 22 июня начальником Управления НКГБ по Москве и Московской области комиссаром госбезопасности 3-го ранга Кубаткиным и начальником Управления НКВД по Москве и Московской области старшим майором госбезопасности Журавлевым был уже составлен и введен в действие "План агентурно-оперативных мероприятий УНКГБ и УНКВД г. Москвы и Московской области по обеспечению госбезопасности г. Москвы и области в связи с нападением гитлеровской Германии на СССР". Вот как он выглядел.
      "Для обеспечения государственной безопасности г. Москвы и Московской области в связи с начавшимися военными действиями между СССР и Германией провести по УНКГБ и УНКВД г. Москвы и Московской области следующие мероприятия:
      1. С 7 час. 00 мин. 22.06.1941 г. весь оперативный состав управлений перевести на казарменное положение.
      2. 22.06.1941 г. по отделам, межрайотделам, горотделам и райотделениям просмотреть все имеющиеся агентурные и следственные материалы на лиц, изобличенных в антисоветской и уголовно-преступной деятельности.
      Немедленному аресту подлежат:
      по признаку "Т" - 71
      по признаку "Ц" - 16
      по признаку "В" - 8
      шпионаж германский - 161
      шпионаж итальянский - 6
      шпионаж японский - 34
      шпионаж другой - 56
      по признаку бактериологической диверсии - 8
      троцкистов - 78
      быв. участников а/с (антисоветских - Э. Б.) политпартий - 82
      сектантов-антивоенников - 91
      разного а/с (антисоветского. - Э. Б.) элемента - 466
      Всего - 1077 (человек)
      Кроме того, немедленному изъятию подлежит уголовно-преступный элемент в количестве 230 человек.
      3. С 22.06. учащенный прием и инструктаж всей агентурно-осведомительной сети, направив ее на:
      а) вскрытие к/р подполья и деятельности иностранных разведок;
      б) выявление анстисоветской и уголовнопреступной деятельности к/р элементов, авторов к/р листовок и лиц, проявляющих пораженческие и повстанческие настроения;
      в) выявление и изъятие незаконно хранящегося у населения оружия, боеприпасов, взрывчатых и отравляющих веществ;
      г) освещение политических настроений среди населения.
      <...> В тех случаях, где агентурно-осведомительная сеть по количеству и качеству не отвечает требованиям, произвести дополнительные вербовки квалифицированной агентуры".
      В общем, все как в тридцать седьмом:
      шпионов и диверсантов - полно, про них знают, но почему-то арестовывают только сейчас.
      И пошло, и поехало.
      Всех немцев - немедленно на учет. А
      что делать с целой республикой - автономной республикой немцев Поволжья, приютившейся возле Саратова? Кого надо (а кого - надо?) - немедленно расстрелять, а вообще республику сей же час упразднить, а немецкое население оной - сослать. За Урал. В трудармию. Так и сделали.
      А еще извлекли из лагерей тех немцев-коммунистов и антифашистов, кого в тридцать седьмом не дострелили - и дострелили. Так, из Унженского лагеря НКВД срочно этапировали в Москву полумертвого члена ЦК КПГ и члена Исполкома Коминтерна Гуго Эберлейна, отбывавшего там пятнадцатилетний срок, тут же оформили дело на доследование,приговорили к расстрелу и, ясное дело, расстреляли.
      То же и с уцелевшими в лагерях финнами.
      А уж про латышей и говорить нечего - этих, как и в тридцать седьмом, летом сорок первого расстреливали пачками.
      Но "зачистка" Москвы в самые первые дни войны - это были только цветочки.
      Суд скорый и неправый
      Третьего июля совершенно неожиданно для всех по радио выступил Сталин.
      Оклемавшись после первого испуга (могли ведь и сместить его, приехав к нему на дачу, члены Политбюро и военные, да разве достало бы у них, трусов, всего лишь за три года до этого бросивших под нож своих товарищей по партии, Гражданской войне да и просто, как теперь принято говорить, по жизни, смелости сделать это?), вождь назвал слушающих его "братьями и сестрами" и указал, что теперь надо делать, чтобы победить врага.
      "Братья и сестры", большинство из которых так и не могло осмыслить, почему из сводок Совинформбюро нельзя было понять, что происходит на фронте, опять, в который уж раз, вождю поверили.
      Во все поверили - и в то, что на оставляемой врагу территории нужно уничтожить и истребить все, что можно уничтожить и истребить: заводы и фабрики - взорвать, хлеб - сжечь, скот - порезать. Ну а то, что миллионы "братьев и сестер" при этом будут брошены на произвол судьбы и обречены на вымирание, это Большого брата не интересовало. И долгие еще десятилетия после этого всяк советский человек, заполняя анкету по учету кадров, должен был непременно ответить на вопрос, а не жил ли он или, может быть, его родственники на оккупированной территории. А коли жил - те, кто постарше, знают, что из этого следовало...
      И буквально на следующий день снова заработала приостановившаяся машина сталинских репрессий. Застоявшиеся было без дела (года полтора, почитай, смертных приговоров было - кот наплакал) палачи-юристы оживились. За три июльских дня сорок первого в одной только Москве Военная коллегия Верховного суда СССР, Особое совещание при наркоме внутренних дел СССР, военный трибунал Московского военного округа, трибунал Внутренних войск НКВД и специальное присутствие Мосгорсуда приговорили к смертной казни более тысячи заключенных московских тюрем. Никак не менее десяти тысяч было в срочном порядке приговорено к длительным срокам заключения и этапировано в лагеря Сибири и Дальнего Востока. И это только в Москве. Сколько же их было по всей стране сказать невозможно.
      Из Темниковского исправительно-трудового лагеря были привезены в Москву жены объявленных в 1937 году врагами народа известных военачальников - Блюма Савельевна Авербух-Гамарник, Нина Евгеньевна Тухачевская-Аронштам, Нина Владимировна Уборевич и Екатерина Михайловна Корк. Уже в начале июля 1941 года они были приговорены к смертной казни и расстреляны.
      Наркомат путей сообщения СССР, где дважды в 1937-1938 годах было расстреляно все (за исключением, разумеется, наркома Лазаря Кагановича) руководство, в 1939-м снова был "почищен", и арестованные тогда путейцы во главе с заместителем наркома Сергеем Торопченовым были расстреляны в июле 1941-го. Я пытался определить, сколько же времени приходилось на рассмотрение в судебном заседании дела каждого из приговоренных к смертной казни. В 1937-м были случаи вынесения таких приговоров Военной коллегией в течение... пяти минут, а в 1938-м Генерального секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева судили аж целых двадцать пять минут. Теперь и этих пяти минут не выходило. Оставалось предположить, что никаких судебных заседаний не было вовсе, и смертные приговоры выносили заочно, по спискам.
      Кого только не было в этих списках - и люди, совершенно никому не известные, и те, кто занимал достаточно высокие должности. Вот "навскидку", что называется, выбранные фамилии растрелянных в Москве жарким летом сорок первого года.
      Это генерал армии Д. Г Павлов, командующий Западным фронтом, и вместе с ним генерал-майоры Климовских В. Е., Коробков А. А. и Григорьев А. Т. - это они, оказывается, были виноваты в страшном поражении Красной армии в первые дни войны. В июле их судили и расстреляли в день вынесения приговора. Дело арестованного вместе с ними командующего артиллерией Западного фронта генерал-лейтенанта Н. А, Клича было почему-то выделено в отдельное производство, но и он тоже был расстрелян, правда, уже осенью.
      Авербух В. Б., секретарь ЦК компартии Палестины;
      Белицкий Д. П., редактор "Ленинградской правды";
      Вардин-Мгеладзе И. В., литкритик, один из вождей Российской ассоциации пролетарских писателей (расстреляли и еще несколько литераторов, в том числе талантливого прозаика Михаила Лоскутова);
      Гродко А. Н., заместитель наркома юстиции СССР;
      Курбанов Джумбай, председатель Совнаркома Кара-Калпакской АССР;
      Лоренц И. Л., полпред СССР в Австрии;
      Муругов И. В., секретарь Читинского обкома ВКП(б);
      Магер М. А., комкор, член Военного совета ЛВО;
      Никитин А. Е., заведующий отделом печати ЦК ВКП(б), редактор журнала "Огонек";
      Попов М. И., редактор газеты "Труд";
      Самуленко А. Г, заместитель председателя правления Госбанка СССР;
      Соколов Н. К., председатель правления Госбанка СССР;
      Стомоняков Б. С., заместитель наркома иностранных дел СССР;
      Хольцман В. С., директор Туберкулезного института Наркомздрава СССР;
      Хохуля В. И., директор завода No 70 Наркомата боеприпасов СССР (всего директоров заводов расстреляно было с десяток);
      Чапликас Ю. И., бывший министр внутренних дел Литвы;
      Шапиро М. И., бригинтендант, начальник санотдела МВО;
      Эфрон С. Я., журналист, секретный сотрудник НКВД, муж М. И. Цветаевой.
      И еще - бесконечная череда крупных хозяйственников, инженеров и техников, рабочих, служащих и колхозников. Формула обвинения у подавляющего большинства одна и та же - шпионаж или участие в контрреволюционной организации. У некоторых - другая. Кассира московской столовой No 58 Софью Михайловну Михайлову, например, расстреляли за "террористические намерения", отделочницу артели Анфису Васильевну Лукьянову - за "участие в профашистской организации пораженческого характера", а рабочего-шорника Григория Ефимовича Глубокина по обвинению в "клевете на одного из руководителей партии и правительства". Писатель Александр Абрамович Айзенберг расстрелян за "злостную агитацию", кладбищенский сторож-землекоп Салахутдин Алибаев - за "контрреволюционную пропаганду", а известный литературный критик, председатель Всесоюзного объединения "Международная книга" Николай Семенович Ангарский-Клестов оказался одновременно агентом царской охранки и германской разведки, а также участником контрреволюционной вредительской организации...
      Тридцать две "железные маски"
      К началу войны среди неисчислимо многотысячного населения московских тюрем были и иностранцы. Их было много - начиная от коммунистов-коминтерновцев из самых разных стран мира, потерявших "доверие товарища Сталина", кончая какими-то странными индусами "без постоянного места жительства и без определенных занятий".
      В Бутырской тюрьме летом сорок первого оказались и несколько союзников-англичан. Это уже потом, после войны, в лагерях их соотечественников будут называть "британские соузники", намекая на выходившую в Москве газету "Британский союзник", а тогда, в июле сорок первого, сокамерники дивились на них как на восьмое чудо света.
      История этих полутора десятков англичан весьма замысловата. В мае сорокового
      во Франции Тони Бэйнбридж, Джозеф Уол - во Франции Тони Бэйнбридж, Джозеф Уоллер, Уильям Робертc, Джеймс Эллан, Морис Барнс, Джордж Бриггс и их товарищи попали к немцам в плен и содержались потом в лагерях на территории Польши. С помощью польских антифашистов бежали. Переплыли Буг, чтобы добраться до русских. Советские пограничники открыли по ним огонь. Морис Барнс был убит, остальные арестованы и отправлены за решетку.
      Пятеро англичан в результате и оказались в Бутырской тюрьме. Как рассказывал потом Джеймс Эллан, выучивший к тому времени несколько русских слов, "они били меня, бросали на каменный пол и все время повторяли: "Он понимает по-русски"...
      Но 9 июля 1941 года все вдруг переменилось; англичан подкормили (правда, насильственно, потому что они ждали какой-то подлянки со стороны чекистов) и... сдали представителям посольства Великобритании. Так счастливо закончилась страшная эпопея сынов туманного Альбиона в СССР образца сорок первого года.
      А вот другим иностранцам так не повезло. Им вообще никак не повезло, хотя и были они иностранцами, как теперь сказали бы, "из ближнего зарубежья".
      ...В списке особо охраняемых заключенных Сухановской спецтюрьмы НКВД (в номенклатуре Тюремного управления НКВД она именовалась "объект 1-Ю") эти три десятка своего рода "железных масок" числились давно - еще с 1939 года. И никто, кроме высшего военно-политического руководства страны и нескольких высших руководителей НКВД, не знал ни их имен, ни званий их, ни должностей. Уж на что внутренняя охрана любопытна - и то ничего толком разнюхать не могла. Видом эти люди были нерусские, говором - и подавно, хотя довольно быстро определилось, что по-русски почти все при желании говорили свободно. На допросы их таскали редко, содержались они по всей строгости, и не в общих камерах, а только - свои со своими (да и то по двое: тюрьма эта была
      обустроена в бывшем монастыре Екатерининская пустынь, и кельи монашьи там были - не повернуться и в полный рост с трудом встать). И решили надзиратели, что это
      - японские шпионы: уж больно лица их на японские махали. Насчет японских шпионов
      - следователи проболтались, шпионаж им по делу шили, но японцами они на самом-то деле не были. А были они монголами. И не простыми аратами или цириками, по-русски говоря - крестьянами или солдатами, но самым что ни на есть высоким монгольским руководством.
      Пока до конца не понятно, что послужило поводом для их ареста. Можно только предположить, что когда их ознакомили с предстоящей операцией против японских войск на реке Халхин-Гол, они по каким-то причинам выступили против использования при этом частей и подразделений Монгольской народно-революционной армии. Но это
      - только мое предположение, не более того. Так ли, сяк ли, но в течение нескольких июльских дней 1939 года все они были арестованы и этапированы в Москву. И более того - то ли в пути следования, то ли еще на
      месте, в Улан-Баторе, были убиты еще несколько высших военных чиновников, в том числе - министр обороны. Как ни странно, но об этом было сообщено в центральных советских газетах, правда, в своеобразной форме. В сообщении ТАСС говорилось, что случился недосмотр и эти несколько человек, ехавшие в Москву якобы для консультаций с советским правительством, отравились некачественными консервами, отчего и скончались, несмотря на все принятые медицинские меры. (А я-то, я-то ведь, когда уже в восьмидесятых просматривал советские газеты тех лет, это сообщение читал, но никакого особого значения ему не придал, иди знай, что за ним скрывалось,..)
      Всех других до Москвы благополучно довезли, и вот их имена и должности:
      премьер-министр МНР Амор Гданбугин;
      председатель Малого хурала МНР Дан-сорон Доксом;
      министр здравоохранения Галинлыб Сайри;
      министр юстиции Гампылын Ланши-Цодол;
      министр финансов Добчин Санжи;
      министр скотоводства и замледелия Зундуев Нурбу-Доржи;
      министр торговли Ламдин-Суруну Шаг-дор-Жаб;
      министр торговли и промышленности Рэчинэ Миндэ;
      первый секретарь ЦК Монгольской Народно-революционной партии Доринжаб Лубсан Шарап;
      секретарь ЦК Монгольской Народно-революционной партии Ульзуйто Бадархо;
      заместитель главнокомандующего Монгольской Народно-освободительной армии Дамба-Готобин;
      начальник общей части Политуправления Монгольской Народно-освободитльной армии Намжил-Бодархин;
      министр внутренних дел Хаса-Очир;
      заместитель министра внутренних дел Насын Тохтого Нерин-Мурид;
      секретарь МВД Гендын Жамсаран;
      начальник Управления погранвойск Пильжитмаги Бальжинима;
      начальник отдела мест заключения Дамбо-Чимидин (Чимит);
      начальник Особого отдела МВД Чампойл Батосухз;
      начальник 1-го отдела Гуржан Ценде-Сурун;
      начальник Секретно-политического отдела МВД Нерендо Чилит-Доржи;
      начальник строительного отдела МВД Дыжид Осор;
      заместитель начальника Секретно-политического отдела МВД Дамба Ценде;
      заместитель начальника отдела контрразведки МВД Санжи Базао-Хонда;
      разведки МВД Санжи Базар-Хонда;
      помощник начальника следственной части МВД Цеидуев Сосоржан;
      начальник шифровального отделения Готоб Цаган;
      начальник Увурхангайского отдела Цибик Долгоржан;
      начальник пограничного разведпункта Чимик Бордухо;
      начальник отделения отдела контрразведки Гуро Аракча Нырен-Орог:
      начальник отделения Мунко-Гомбожабин;
      начальник 1-го отделения Секретно-политического отдела МВД Делик Галсан-Пунцунок;
      начальник отделения 3-го отдела МВД Готоб-Сурун;
      начальник Арахангайского аймачного отделения Идам-Суреней Бимбо-Жаб.
      Что делали в тюрьме с этими несчастными все эти два года, ведомо одному Богу да еще их следователям. У меня же такое ощущение, что с ними просто не знали, что делать, а потому, накрутив стандартные обвинения в шпионаже, на время про них забыли, Уже победоносная Красная армия побила японцев при Халхин-Голе, уже комкор (тогда еще - комкор) Г. К. Жуков поблагодарил лично начальника Политуправления монгольской армии (а кого же еще благодарить, коли все остальные - в тюрьме?) за помощь в великом сражении, и полусумасшедший от пережитого маршал Чойбалсан (могли ведь и его тоже, свободное дело...) вышел из запоя, а эти "железные маски" все сидели и сидели. И тут - война. И всех их расстреляли. В один день. И дружба советского и монгольского народов засияла новыми красками...
      "На костер пойдем, а от своих убеждений не откажемся!"
      Среди многочисленных обитателей Бутырской тюрьмы летом сорок первого года был художник-иллюстратор, член Союза художников СССР Григорий Георгиевич Филипповский. Именно благодаря ему удалось кое-что узнать о злоключениях академика Вавилова. Вот как зги воспоминания изложены в книге Марка Поповского "Дело академика Вавилова".
      "Когда Филипповского втолкнули в камеру, то среди сидящих, лежащих и стоящих заключенных он сразу заметил странную фигуру: пожилой человек, лежа на нарах, задирал кверху опухшие ноги. Это был академик Вавилов. Он лишь недавно вернулся после ночного допроса, где следователь продержал его стоя более десяти часов. Лицо ученого было отечным, под глазами, как у сердечного больного, обозначились мешки, ступни вздулись и показались Филипповскому огромными, сизыми. Каждую ночь его уводили на допрос. На рассвете стража волокла его назад и бросала у порога. Стоять Николай Иванович уже не мог, до своего места на нарах добирался ползком. Там соседи кое-как стаскивали с его неестественно громадных ног ботинки, и на несколько часов он застывал на спине в своей странной позе".
      Но пришел конец тюремным мучениям, и судила Вавилова Военная коллегия Верховного суда СССР в составе: диввоенюрист Дмитриев, диввоенюрист Суслин, бригвоенюрист Климин и секретарь суда.
      "Предварительным и судебным следствием установлено, что Вавилов с 1925 года явлвлся одним из руководителей антисоветской организации, именовавшейся "Трудовая крестьянская партия", а с 1930 года являлся активным участником антисоветской организации правых, действовавшей в системе Наркомзема СССР и некоторых научных учреждений СССР... В интересах антисоветских организаций проводил широкую вредительскую деятельность, направленную на подрыв и ликвидацию колхозного строя, на развал и упадок социалистического земледелия в СССР... Преследуя антисоветские цели, поддерживал связи с заграничными эмигрантскими кругами и передавал им сведения, являющиеся государственной тайной Советского Союза...
      Вавилова Николая Ивановича подвергнуть высшей мере наказания - расстрелу, с конфискацией имущества, лично ему принадлежащего. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит".
      Обжалованию в судебных инстанциях приговор действительно не подлежал, но оставалась призрачная надежда на помилование, Вечером того же дня Вавилов пишет письмо Калинину: "Обращаюсь с мольбой в Президиум Верховного Совета о помиловании и предоставлении возможности работой искупить свою вину перед Советской властью и советским народом.
      Посвятив 30 лет исследовательской работе в области растениеводства (отмеченных Ленинской премией и др.), я молю о предоставлении мне самой минимальной возможности завершить труд на пользу социалистического земледелия моей Родины.
      Как опытный педагог клянусь отдать всего себя делу подготовки советских кадров. Мне 53 года".
      Только 26 июля стало известно, что в помиловании Н. И. Вавилову отказано.
      Вавилов пишет письмо Берии:
      "Первого августа 1941 года, то есть три недели после приговора, мне было объявлено в Бутырской тюрьме Вашим уполномоченным от Вашего имени, что Вами возбуждено ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР об отмене приговора по моему делу и что мне будет дарована жизнь".
      8 августа. И еще раз - ему же:
      "...мог бы закончить в течение полугода составление "Практического руководства для выведения сортов культурных растений, устойчивых к главнейшим заболеваниям"... В течение 6-8 месяцев мог бы закончить при напряженной работе составление "Практического руководства по селекции хлебных злаков" применительно к условиям различных районов СССР".
      Мы уже никогда не узнаем, было ли Вавилову известно, что тогде же, летом сорок первого, в какой-то из московских тюрем (да уж не в той ли же и Бутырке?) томился Леонид Ипатьевич Говоров, его старый, еще со студенческих лет, друг а потом и сотрудник, доктор биологических наук, работавший в знаменитом ВИРе - Всесоюзном институте растениеводства. В Леониде Ипатьевиче, старом русском интеллигенте, еще были живы представления о настоящей дружбе и истинной порядочности, а потому, узнав об аресте Вавилова, он помчался из Ленинграда в Москву. Вот он дойдет до товарища Сталина и все ему расскажет, он раскроет товарищу Сталину глаза на то, что это за великий ученый - Николай Иванович Вавилов и что это за подлецы сидят в НКВД. Так его не то что к Сталину - даже к ничтожному Маленкову не допустили. А по возвращении в Ленинград арестовали. Несколько дней не спавший и ничего не евший, разбитый морально и физически, он послушно поплелся за чекистами в "Кресты". А потом вернулся в Москву - теперь уже на казенный счет. 9 мая 1941 года Военная коллегия Верховного суда СССР по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации приговорила Говорова Л. И. к смертной казни. В исполнение приговор был приведен 27 июля 1941 года.
      На следующий день были расстреляны еще двое выдающихся генетиков и соратников Вавилова - заведующий отделом генетики Всесоюзного института растениеводства и завкафедрой генетики растений ЛГУ Георгий Дмитриевич Карпеченко и заведующий кабинетом селекции ВНИИ эфиро-масличной промышленности Борис Аркадьевич Паншин.
      А для самого Вавилова жаркое лето сорок первого сменится лютой зимой сорок второго. И человек, который навсегда мог избавить планету от голода, 26 января 1943 года умер в Саратовской тюрьме,
      От голода.
      И это не ирония судьбы. Это омерзительная ее гримаса.
      Очень крутой маршрут,
      или Эвакуация
      по разным категориям
      Правительство озабочено сложившейся на фронте ситуацией. Остро стоит вопрос о возможном оставлении Москвы и, соответственно, эвакуации населения. Но можно ли эвакуировать его все, полностью? Разумеется, нет. Надо спасать цвет нации. И его спасают.
      3 августа 1941 г Постановление Совета по эвакуации при СНК СССР "О направлении старейших мастеров искусств из г Москвы в г Нальчик" с приложением списка эвакуируемых.
      ТСЭ-60 ее Совершенно секретно
      Совет по эвакуации постановляет:
      1. Разрешить Комитету по делам искусств при СНК СССР направить из Москвы в Нальчик старейших мастеров искусств и членов их семей согласно положению.
      2. Обязать ВЦСПС предоставить Комитету по делам искусств при СНК СССР в г. Нальчик для размещения мастеров искусств санаторий ЦК работников политпросветучреждений и дом отдыха ВЦСПС.
      3. Обязать НКПС в трехдневный срок выделить Комитету по делам искусств для перевозки мастеров искусств и членов их семей шесть классных вагонов и один багажный. Председатель Совета по эвакуации
      Н. Шверник Секретарь Совета по эвакуации М. Кузьмин
      Приложение к постановлению Совета по эвакуации
      Совершенно секретно
      Список мастеров искусств
      Большой театр
      Держинская К. Г, Нежданова А. В., Степанова Е. А., Обухова Н. А., ШтейнбергЛ. П., ГельцерЕ. В., СавранскийЛ. Ф., МонаховА. М.
      Малый театр
      ЯблочкинаА. А., Климов М. М., Остужев А. А., Яковлев Н. К., Турчанинова Е. Д., Массалитинова В. О., Любимов-Ланской Е. О., Ленин М. Ф., Нароков М. С.
      МХАТ
      Немирович-Данченно В. И., Леонидов Л. М., Качалов В. И., Книппер-Чехова 0. Л., Лилина М. П., Москвин И. М., Тарханов М. М., Вишневский А. Я, КореневаЛ. М., Шевченко Ф. В., Халютина С. В., Изралевский Б. Л., Подгорный Н. А.
      Остальные театры Москвы
      Михоэлс С. М., Пульвер Л. М., Курихин Ф. И., Волков Я. М., Бравин Н. М.
      Художники
      Грабарь И.Э., Кардовский Д. Н., Крымов Н. П., Лансере Е. Е., Мешков В. Н., Нестеров М. В., Бакшеев В. Н., Юон К. Ф., Федоровский Ф. Ф., Ульянов Н. П., Бялыницкий-Боровский В. В., УЛЬЯНОВ П. А.,
      Бируля В. К., Чернышев Н. М., Яковлев Н. М., МоравовА. В., Кельин П. И., Струнников Н. И., Туржанский Л. В., Меркуров С. Д., Мухина В. И., Павлов И. Н., Моор Д. С., Дени В. Н., Радаков, СварогВ. С., Менделевич
      Архитекторы
      Веснин А. В., Веснин А. А., Рыльский И. В., Семенов В. Н., Щусев Д. В., Жолтовский И. В., Гельфрейх
      Композиторы и музыкальные деятели
      Глиэр Р. С., Мясковский Н. Я., Шапорин Ю. А, Василенко С. Н., Прокофьев С. С., Гольденвейзер А. Б., Игумнов К. Н., Нейгауз Г.Г, Цейтлин Л. М., Козолупов С. М., Табаков М. Н., Юдина М. В., Сибор В., Аргамаков, Ламм И., Эккерт К., Данилин Н.
      Драматурги и писатели
      Билль-Белоцерковский В. Н., Сергеев-Ценский С. И., Вересаев В. В., Серафимович А. С., Гладков Ф. В., Бахметьев М. М., Купала Я., Колос Я., Федин К. А., Новиков-Прибой А. С., Пришвин М. М., Сейфуллина Л. Н., Маршак С. Я., Чуковский К. И.
      Эвакуируются, согласно директиве НКВД, узники тюрем на Украине.
      Из воспоминаний жительницы Павлограда Евдокии Афанасьевны Добычниковой, арестованной в феврале 1941 года, узницы Днепропетровской тюрьмы НКВД (август 1941 года):
      "В ночь на 7 августа около трех тысяч узников погнали на восток. Через два месяца (! - Э. Б.) мы были в Донецке. Узников, выбившихся из сил, конвой пристреливал".
      Из воспоминаний Ольги Иванчук:
      "В конце июня 1941 года, когда советские войска убегали от немецкого наступления, были истреблены почти все заключенные тюрьмы в Дубно. В камеры стреляли из коридора через "кормушки", а на четвертом этаже через "кормушку" бросали гранаты".
      А пока шесть классных вагонов и один багажный, под завязку набитые мастерами искусств, движутся на Восток, туда же движутся и другие составы.
      История повторяется, и повторяется "Крутой маршрут" Евгении Гинзбург образца тридцать восьмого года. Только маршрут выходит, пожалуй, покруче.
      Август 1941 года. Из воспоминаний М. Штейнберг, отдавшей ГУЛАГу в общей сложности почти тридцать лет, в то время - заключенной Кировоградской тюрьмы.
      "Настроение у всех в камере было ужасное. Просто ужасное. В тот же самый крохотный "волчок" каждый день, буквально каждый день мы видели, что двор наполняется заключенными, что во дворе стоит стол, покрытый красной скатертью, что за этим столом сидит пять человек, иногда трое, что гора дел на этом столе, и одного за другим к нему вызывают... Два вопроса, только два вопроса, два-три слова. Суд длился ровно две минуты. Тут же говорили: "Расстрел". То есть все, кого выводили во двор, уже не возвращались в свои камеры. Их сразу отводили в смертный корпус. Причем в корпусе этом держали их не 24 часа, а расстреливали гораздо быстрее.
      Мы видели все и слышали: обвинения были такие ничтожные, такие никчемушные, что не только не было никакой гарантии, что ты сама не получишь такой же приговор, - скорее наоборот.
      Когда нас выводили на прогулку, то среди конвоиров был один, который явно расстреливал. У него лицо было такое. Уверена, что он расстреливал.
      Во дворе были высокие каменные стены, и в них такие маленькие дырочки - на уровне человеческого роста. Откуда взялись эти дырочки? Конечно, это следы пуль. К моменту отправления нас на этап Кировоградская тюрьма почти очистилась. Остался тот последний этап, с которым администрация не знала, как поступить. Такое у меня впечатление. То ли просто расстрелять, то ли отправить в тыл. Все, кто остался в этом последнем этапе, не имели приговоров.
      31 июля вечером вывели нас во двор. Причем уже никого не вызывали по фамилиям. Просто открывали двери камер: "Выходи, все с вещами!" Вывели уже не на обычный прогулочный, а на какой-то большой, входной двор. Я пыталась тогда же подсчитать, сколько людей идет со мной, но не смогла. Конвой зверствовал: нас поставили на колени, потом посадили. Ни оборачиваться, ни разговаривать ничего подавали. За мной было, наверное, рядов двадцать. Потом я пыталась сделать то же на этапе - и опять не смогла: этап растянулся на очень большое расстояние. Это была большая колонна. Для чего я пыталась рассчитать, сколько людей на этапе? Просто было интересно, сколько идет со мной людей.
      Итак, нас вывели во двор. У каждого конвоира на поводке была одна или две овчарки, которых с трудом сдерживали. И весь этап плотно сбивался, чтобы овчарки не могли достать. Страшно было, и каждый старался стать в середину. Вышел начальник тюрьмы (или конвоя), и не с одним револьвером, а с двумя - что для нас было необычно. Почему это произвело на нас такое устрашающее впечатление - трудно сказать.
      В это время из смертного корпуса вывели приговоренных к смерти, 14 человек. Km были эти 14 человек, я не знаю. Могу только сказать о женщинах. В основном это были осужденные по религиозным делам. Их обвиняли в том, будто они говорили, что видели какие-то огненные буквы. Словом, чушь, о которой даже говорить не приходится. А о приговоренных к расстрелу мужчинах я не знаю, ничего не знаю".
      Из воспоминаний М. Штейнберг (продолжение).
      Прошло каких-то полтора часа, только-только собрали этап, только-только собирались его вывести - и началась страшная бомбежка. Огромный угол тюрьмы рассыпался, как спичечный коробок. Даже представить было трудно, что тюрьма такая непрочная, может так быстро и легко развалиться, Стены падали плашмя. Вот тут-то конвой себя и показал. Стали загонять в подвалы. Прикладами, собаками. "Быстрей!" Обычная дверь. Все около нее сбились. Такой непробиваемый затор стоял, а они сзади напирают, вталкивают. Впихнули нас всех в этот подвал - ужасно это было, конечно. Впихнули всех вместе. И смертников, и нас. Невозможно было ни двинуться, ни увидеть что-нибудь. 14 потом - страшно. Мы же видели, как один угол тюрьмы грохнулся, мог и второй грохнуться так же хорошо.
      Наконец бомбежка кончилась. И утром первого августа нас снова вывели во двор. Опять вышел тот же начальник тюрьмы. Все затихли. Трудно себе представить, что может быть такая тишина, когда стоят 800-900 человек. Мне кажется, что одно дыхание производит какой-то шум, что не может быть такой тишины. И всё-таки она была.
      Из больницы вывели во двор очень тяжелого астматика, который дышал, как меха. Начальник тюрьмы подошел к этому астматику: "Вас сейчас пристрелить или потом?" Тот смотрит снизу вверх, как будто решается вопрос о какой-то ерунде, как будто до него не доходит, что вопрос стоит о его жизни.
      Потом начальник обернулся к этапу и сказал: "Транспорта у нас нет. Дойдет тот, кто дойдет. Протезы - не протезы, все будут идти. Того, кто идти не сможет, - пристрелим. Мы немцам никого не оставим. Так что учтите: вы хозяева своей жизни. Пока - вы".
      Нас вывели из Кировограда в 10 часов утра 1 августа. А в два часа дня в Кировограде уже были немцы. Немцы не спешили, Они занимали очередной город и сколько-то дней наводили свои порядки. А в те дни, когда они двигались, они двигались молниеносно. Были ли позади нас какие-то советские войска - я не знаю. Пальбу мы слышали, но никакие отступающие советские части нас не перегоняли. Правда, шли мы очень быстро.
      Все было ослепительно залито солнцем. В полдень оно стало невыносимым. Ведь это Украина, август месяц. Было примерно 35 градусов жары. Шло огромное количество людей, и над этой толпой стояло марево пыли, марево. Дышать было не просто нечем, дышать было невозможно. Так как на совсем небольшом расстоянии друг от друга шли конвоиры и у каждого на поводке овчарка, то помимо воли, независимо от сознания, что этим подставляешь под овчарку кого-то другого, каждый стремился в середину колонны. Каждый. Но мешал конвой. Все время оклики: "Не менять мест! Не меняться!"
      В руках у каждого был узел. Несла и я свой. Взяла с собой даже телогрейку. Без телогрейки очень трудно прожить заключенному. Это и подушка, и подстилка, и укрытие - всё. Ведь в подавляющем большинстве тюрем нет ни коек, ни матрацев, ни белья.
      Но когда мы по этой жаре прошли 30 километров, я свой узел тихонько положила на обочину. Ничего себе не оставила, ни ниточки. Поняла, что мне уже ничего не донести.
      Так же поступило огромное большинство женщин. Но те, кто не бросил свои вещи после первых 30 км, бросили их после 130 км. До места никто ничего не донес.
      Когда прошли еще 20 км, я сняла туфли и бросила их. Пошла босиком, Я родилась и выросла на Украине и привыкла ходить босиком. Босиком приятно, легко ходить. Но когда идешь босиком по скошенной стерне...
      Когда идешь по стерне, поджимаешь пальцы ног. Но это замедляет шаг. А нас все время торопили, не всегда удавалось поджимать пальцы, и к сотому километру у меня уже ногти начали сползать на ногах.
      Иногда конвой проявлял к нам если не человечность, то какую-то терпимость, что ли. Когда мы проходили огородами (или шли мимо сел), там - как обычно для украинских огородов - были воткнуты палки поперек. Эти палки ничем не прикреплены. И вот нам разрешали вытаскивать такие палки и брать их для опоры. Кто брал одну палку, кто - две. И у меня на руке - во всю правую ладонь - был огромный волдырь. Он прорвался, и образовалась рана...
      Уже на второй день пути я разорвала свое черное шерстяное платье пополам и подвязалась им, как юбкой. Конвой - так конвой, мужчины - так мужчины, меня это уже не трогало. Никого это не трогало, ни их, ни нас.
      ...После Аджамки 30 километров я тянула за собой свою сокамерницу Соколовскую. Это была старая женщина, лет под семьдесят, совершенно седая, ярко выраженного еврейского типа. Она была рафинированной интеллигенткой. Она приходилась родной сестрой первой жене Троцкого. Только поэтому ее и посадили, (Автор ошибается: шедшая с нею Берта Ильинична Соколовская была арестована, вероятно, из-за своего мужа, бывшего братом первой жены Троцкого - Натальи Львовны. - Э. 6.).
      Ей было очень трудно идти. Она цеплялась за меня и все говорила про свою 25-летнюю внучку, с которой жила. Последним страхом в жизни Соколовской был страх, что ее внучку тоже возьмут. Мне было тяжело тянуть ее за собой, и я сама стала падать. Она говорит: "Ну, отдохни немного, я пойду одна". И тут же отстала на два метра. Мы шли ппппйпними. Когда я почувствовала, что она последними. Когда я почувствовала, что она отстала, я обернулась, хотела взять ее-и увидела, как ее убили. Ее закололи штыком. Со спины. Она не видела. Но, видно, хорошо закололи. Она даже не шелохнулась. После я думала, что она умерла более легкой смертью, чем все остальные. Она не видела этого штыка. Она не успела испугаться.
      ...На этапе, когда мы уже дошли до Аджамки или Верблюжки - это два села между Кировоградом и Александрией, - нам в первый раз за два дня давали кашу. Там колхоз в огромных котлах варил кашу. Но взять эту кашу нам было не во что. Я прошу прощения за ненужную подробность, но - чтобы вы имели представление. У одной женщины и у меня был большой номер бюстгальтера. И вот мы решили взять эту кашу в два бюстгальтера - мой и ее. Потому что у других женщин были маленькие номера. Посуды ни у кого никакой не было, и горячую кашу хоть в руки бери, хоть как, а все были голодные. И всех нас поразило, что когда я подошла к этой женщине и сказала, что мы хотим взять кашу в ее бюстгальтер, она ответила, что нет, бюстгальтер она не может дать. "Почему?" - "Мне он нужен".
      Ну, настаивать никто не стал. Но ни у кого больше ничего не было. Поэтому со мной пошла другая женщина и набрала каши в подол.
      Когда мы вернулись, стали думать, как эту кашу разделить, как есть... Женщина, которая несла кашу в подоле, села, мы уселись вокруг нее и стали есть прямо из подола. Как скоты. Сначала ели из подола, потом - из моего бюстгальтера. Потом я этот бюстгальтер так и надела - немытым...
      ...Немцы проходили на своих мотоциклах в день по сотне километров, мы же при большом напряжении проходили по сорок-пятьдесят. И когда немцы нас настигали, когда они были уже совсем близко, нас заставляли бежать. Конвойные тоже бежали, но по обочине, в кукурузе. Они менялись каждые полчаса или каждый час; одни отдыхали на машине, а другие бежали со своими овчарками. Они бежали в кукурузе, чтобы их не было видно, чтобы их не убили. Когда бомбили, нас с дороги не снимали, просто окрик: "Ложись!" Мы ложились на дорогу. Но я не помню ни одного случая, чтобы в этап попала бомба.
      Весь этап прошла со мной Маруся Кацамай.
      Марусю привезли в Кировоградскую тюрьму, когда вся тюрьма была, по существу, эвакуирована. Остался тот последний этап, который администрация, вероятно, не решалась полностью уничтожить. Маруся приехала с ребенком. Ребенка этого она родила в 36 лет. Косы у нее были длинные, толстенные, цвета льна - такого с желтизной, с золотом. Она очень высоко голову держала - косы оттягивали. И глаза ее были такой голубизны - как будто вы в небо глядели.
      Я разговорилась с ней - и очень удивилась: деревенская женщина, а прекрасно знает Толстого, Достоевского... Полуграмотная женщина, а столько читала! А ее отношение, ее понимание, ее ум...
      Когда ее привезли в Кировоградскую тюрьму, администрация не знала, что с ней делать. Она с ребенком - как ее взять? Был июль. Жара невыносимая. Ей велели подождать и оставили у ворот тюрьмы, без конвоя. И она сидела и ждала. А ребенка положила на колени, покачала, и он уснул. Тут тихонько окрылась дверь тюрьмы, и ребенка рывком схватили. И прежде чем она успела вскочить, этот ребенок был за запертой дверью у конвоира. И билась Маруся головой об эти железные ворота, билась часами. Женщина, которая родила первенца в 36 лет, это волчица. Мало сказать волчица - все доводы чица. Мало сказать волчица все доводы разума умирают. Я как-то начала утешать ее, что когда вернемся, я помогу ей найти ребенка. В то, что мы вернемся, я сама не верила - я слишком много видела, слишком много страшного было - не верила, но уверяла в этом Марусю. Говорила, что вернемся и я через город, через все учреждения найду ее ребенка. Ей так хотелось в это поверить! И она с таким чувством мне говорила: "Да у меня же сад, у меня же яблоки как два кулака, да я ж вам и мед, да я ж вам..."
      Весь этап она прошла. И умерла у меня на руках в Усть-Каменогорской тюрьме.
      Поздно вечером нас привели в Александрию. Ночевали в колхозной конюшне, А утром, часов в пять, нас начали выводить и строить. У конвоя это занимало очень много времени - пока всех построят в колонну, пока выведут овчарок, пока установят свои пулеметы, пересчитают всех... Конечно, в этапе много было возможностей для побега, сколько угодно возможностей, но куда бежать, если немцы близко? Кто бы помог мне, еврейке? Никто не бежал из колонны. Позже было два случая побегов - уже из вагонов. Расстреляли тут же, на месте.
      В некоторые дни, когда нас немцы совсем нагоняли, мы шли, почти не отдыхая. Был такой день - я очень хорошо его помню - когда мы вышли в пять утра, а отдых был только на следующий день в семь утра. Мы шли сутки и прошли 70 километров.
      Я себе задаю иногда вопрос, есть ли у человека порог боли или порог усталости. Наверное, нет. Наверное, всё-таки нет, если можно пройти 70 километров и через полчаса подняться по крику: "Подъем!", когда кажется, что пусть поставят перед тобой 15 пулеметов - все равно не встану. И всё-таки встаёшь и идешь дальше. В дороге, кстати, умирали немногие. Очень много людей погибло потом, когда уже не надо было идти, когда уже не надо было торопиться, когда нас погрузили в вагоны. Вот тогда на каждой остановке открывали вагоны и вытаскивали умерших. А в дороге, пока шли, почти никто не умер. Во всяком случае, из женщин, кажется, никто. В нашей колонне, первый слева в моем ряду, шел один мужчина, не помню его фамилии. Он был главным инженером крупного завода сельскохозяйственных машин. Мне очень трудно рассказать про него, это невозможно рассказать - это надо видеть. Он все время шел рядом. Он был одет в спецовку. Это был человек не крупный, не толстый и, видимо, не очень крепкий. Выбился он из сил очень быстро. На первых же переходах он уже не хотел есть. Это первый тяжелый признак, когда человек, прошедший 50 км, не хочет есть. По дороге мы все время разговаривали с ним - о литературе, о прочитанном. Меня поразило разнообразие его интересов, очень тонкое понимание литературных школ, очень тонкая оценка писателей в их нарочитом, что ли, отношении к советской власти, в их искренности. Когда я тащила за собой Соколовскую, он помогал мне, и мы втроем шли рука об руку. Я даже не могу вспомнить, как, почему он оторвался от меня. Я как-то не заметила этого, но следующее мгновение меня настолько потрясло... Это произошло после Александрии, за Красной Каменкой, на четвертом или пятом дне нашего пути. Шли проливные дожди, грунтовые дороги страшно размыло/было ужасно много грязи, и идти очень тяжело, а нас все гнали и гнали..."
      Фронт. Август. Котел пол Рославлем. В плен немцами взято 38 тысяч советских солдат и офицеров, захвачено около 250 танков, около 250 орудий.
      Тыл. Август. Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).
      "По гулу машины, которая шла где-то сзади, я поняла, что это большая машина. Я не могу решить, намеренно ли он бросился под машину или поскользнулся. Думаю, что бросился сам. Под машиной был какой-то крюк, и этот крюк зацепил его за оторванный хлястик на куртке. Его несколько раз перевернуло под машиной, и я видела сама, как колеса прошли по этому человеку, - сама видела. И самое поразительное - он остался жив! Машина проехала, не останавливаясь. Конвой ее не задерживал. Этап остановился только на такое время, которое потребовалось, чтобы подогнать подводу, ехавшую за колонной. Ведь колонна растянулась так, что те, кто шел в ее начале, не видели последних рядов. Когда подогнали подводу, подошли двое конвоиров: один взял моего попутчика за плечи, другой - за ноги, раз-раз - раскачали и бросили его на подводу. Я слышала стук головы о заднюю перекладину. Я не видела, остался ли он в сознании, но во всяком случае вечером он был еще жив. На следующий день, коща нам дали хлеб, я взяла кусок, зачерпнула в консервную банку воды, которую нам тоже дали, и подошла к подводе: он был еще жив. Он даже узнал меня. Я подняла его голову, напоила, попыталась всунуть кусочек хлеба - ему уже не хотелось есть.
      Вечером его на подводе уже не было. Они не хоронили тех, кого сбрасывали по дороге. Крестьяне находили эти трупы и закапывали где-то.
      Да, я могу повторить, что в нашем этапе в основном погибали мужчины. Помню еще одного из них, Седого. Он был до революции редактором газеты "Одесские новости". Когда его взяли, ему было уже далеко за семьдесят - он был глубокий старик. И меня поразило, с какой заботой относилась к нему молодежь. Его все время поддерживали под руки, вели по двое. Вели эстонцы, латыши... То ли это были сокамерники, то ли нет - мне трудно сказать, какое это было знакомство. Я не могла выйти из рядов, чтобы с ним познакомиться, но я знаю, что это Седой. Я его все время видела.
      ...Его добили, когда выбилась из сил молодежь, когда никто не мог тащить никого и ничего. ("Седой - литературный псевдоним редактора "Одесских новостей" Ильи Львовича Соколовского, бывшего в молодости близким другом Троцкого и родным братом его первой жены - Натальи Львовны. Мемуаристка либо не знала, либо запамятовала, что к моменту ареста И. Л. Соколовский был уже совсем слепым (поэтому, вероятно, его и поддерживали под руки), а упомянутая выше Б. И. Соколовская - жена "Седого" - была его спутницей во всех скитаниях, начавшихся во второй половине 1920-х годов ссылкой в Ташкент, и в описываемом этапе также шла вместе с ним. - Э. Б.).
      Фронт. Август. Котел под Смоленском. В плену - 310 тысяч солдат и офицеров Красной армии, немцами взято в качестве трофеев около трех тысяч танков и около трех тысяч орудий.
      Тыл. Август. Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).
      "А мы все шли. Конвой нас подбадривал: "Ну немножко, ну вот еще немножко. Вот дойдем до Днепропетровска и больше не будем идти пешком". Но в Днепропетровске не было никакого транспорта, чтобы нас грузить. Все эвакуировались, все было занято, все было переполнено.
      И нам сказали, что надо пройти еще до Павлодара - это 140-150 км от Днепропетровска. И мы пошли. Немцы нас уже не догоняли. Да мы и не могли делать ни 70, ни 50 км в день. Мы и 30 не могли пройти. У меня такое впечатление, что эти последние 30 км мы шли неделю. И конвой чуть подобрел: бери сколько хочешь палок. Но палки съедали руки. У нас были страшные руки. Мы же бросили все свои вещи в начале пути, и ни у кого никакой тряпки не было, чтобы завязать эти кровоточащие раны".
      Фронт. Август. Котел под Уманью. Немцами взято в плен 103 тысячи солдат и офицеров Красной армии, захвачено 317 танков и 858 орудий.
      Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).
      "Как я шла... Как раненые собаки оставляют на снегу окровавленный след, так каждый шаг мой отпечатывался. На подошвах уже ни сантиметра кожи не было. Но мне казалось, что не очень больно - ощущение боли как-то притупилось.
      ...Нас подвели к вагонам - это были рудовозы. Это такие гигантские деревянные ящики для угля, а сбоку - узенькая лесенка. Но начинается эта лесенка на высоте человеческого роста, так как вагоны стоят на очень высоких рессорах.
      Какая женщина могла так поднять ногу, чтобы взобраться на эту лестницу? Никто не мог. Не только я, но даже молодые женщины не могли. И тут конвой озверел. Стали вчетвером у двери вагона и толкали, били:
      "Скорей, скорей!" Но когда мы ставили ногу на эту лестницу, то не было сил, чтобы поднять ногу на следующую ступеньку. И даже если нам удавалось подняться до самого верха лестницы, то уже не хватало сил, чтобы спрыгнуть внутрь вагона. Но что делать? Как-то спрыгивали. Прямо на рифленый пол рудовоза. Вагон наполнялся очень быстро. В первый момент мы не отдавали себе отчета в том, что в этом вагоне жутко тесно, что придется ехать в нем почти месяц, что в этих вагонах нет уборных, нет параши, что если начинаются женские функции (у многих они к тому времени еще сохранились), то негде помыться. И, что самое главное, на верху каждого вагона было устроено как бы седалище. Чуть ниже крыши было место, чтобы постелить доски. И вот на этих досках_ехали конвоиры - так что все свои отправления мы должны были делать у них на глазах. У нас еще не выработалась привычка не считаться с этим, еще убивало чувство стыда, еще мучились до предела, до конца терпели. Можно ли представить это? Большинство так ослабло, что не могло дожидаться ведра или параши - все делали под себя. И стояла ужасная вонь и грязь. Потом принесли ведра. Эти ведра должны были выносить через верх, а вагоны выше человеческого роста примерно на метр. Никто не мог поднять ведро на такую высоту, не на что было встать, поэтому становились на людей. Причем это не так, что вот человек встал, а другой встал ему на плечи. Уже никто не стоял - никто не мог стоять, поэтому просто ложились друг на друга. И когда кто-нибудь собирался вылить парашу, он кого-нибудь подтаскивал к тому, кто уже лежал, и клал этих двоих. Шаткая эта подставка из двух лежащих людей не всегда выдерживала, и поэтому ведро часто опрокидывалось не за стенку вагона, а внутрь, на нас".
      Фронт. Август. Котел под Гомелем. Немцами взято в плен 78 тысяч солдат и офицеров Красной армии, захвачено около 150 танков и около 700 орудий.
      Тыл. Август. Воспоминания М. Штейнберг (продолжение).
      "Ужасно было и другое - быстро возникла вшивость. Так их много было, этих вшей, что когда вагон засыпал, люди шевелились, кипели, прямо как вода в кастрюле кипит. В вагоне было больше ста человек. Скамеек никаких не было. Поскольку дно было рифленым, то ни один человек не мог лечь на пол на протяжении всей дороги. Мы сидели в вагоне, как в камере: каждая из нас вдвигалась в следующую. Ноги при этом страшно затекали.
      В вагоне была перегородка. За перегородку в первый же день положили умирающих. Положили мужчин в наш женский вагон в надежде на то, что мы будем за ними ухаживать. Перегородка была невысокой - два ряда сбитых досок, так что легко можно было перелезть.
      В Кировоградской тюрьме сидела врач, Софья Викторовна. С ней сидел и ее отец - священник, отец Виктор. Отец Виктор сразу же попал в наш вагон за эту перегородку. Мы с Софьей Викторовной вдвоем кормили его и других умирающих. Мы брали их пайки и пытались заставить их есть, но почти никто из них уже есть не мог.
      Тогда мы выносили эти пайки конвоиру и спрашивали, можно ли раздать их другим заключенным. Если он разрешал, то мы клали пайки на крышку ведра, и тот, кто хотел, брал. Хотели многие. Себе мы пайки не брали. Никогда. Ни я, ни Соня. И не потому, что мы не хотели есть, а чтобы не выглядело, что мы помогаем больным ради этих паек.
      Из тех, кто был за перегородкой, никто больше трех дней не прожил. Перегородку эту скоро разобрали.
      Первые три дня нас не кормили. Совсем. И почти не давали воды. На третий день нам сварили кашу из манной крупы. Сварили её в бочке из-под керосина или бензина. А приносили кашу в ведрах, на которых было столько грязи, что сомнение брало - а не бывшие ли это параши.
      Трое суток я не ела, но эту кашу съесть не могла. Может быть, позже, через год, скажем, я бы эту кашу и съела, но в тот момент - нет. И не только я одна. И кроме того, снова возник вопрос: во что взять кашу? Приносили ее горячей. Чем есть? Как есть? У нас не было подолов, не было платков, не было ничего. У меня был, правда, бюстгальтер. Раздеться - значит догола раздеться на глазах конвоиров. Я сейчас не могу вспомнить, как этот вопрос разрешался. Есть прямо из ведра вагон не мог. Возле ведра могло есть пять, ну, десять человек. Да и ведра эти... Они так напоминали только что использованные параши! Это было хуже скотства, это было ужасно, ужасно. Но - ели. Ели не все, но многие.
      Регулярной пайки сначала не было. Выдавали хлеб,нарезанный, конечно, без всякой хлеборезки - как получится. Мы страдали не столько от голода, сколько от жажды. Воды давали страшно мало. А ведь мы ехали в начале августа по Украине в жуткую жару. Только день на двенадцатый мы доехали до Урала: ночи стали очень холодными. Но дни все равно были очень жаркие. По ночам мерзли. Прижимались друг к другу. Все-таки спали, потому что были очень измучены. Продолжались женские функции, а помыться было совершенно негде. Мы жаловались врачу, что у нас просто раны образовываются. От этого многие и умирали - от грязи умирают очень быстро.
      Во время этапа мы вконец оборвались. Приехали в Усть-Каменогорск в совершенно чудовищных лохмотьях. Не было чулок, не было трико, не было полотенец. Да вообще ничего не было - ни ложки, ни кружки.
      Я не помню, сколько мы ехали. Наверное, месяц. Нас ведь не все время везли. Пропускали другие эшелоны. Наши вагоны загоняли в тупики, и там мы стояли по три-четыре дня. Я насчитала в нашем составе 52 вагона. Я не уверена, что все зги 52 вагона везли заключенных. Ведь некоторые вагоны были для конвоя, некоторые - для продуктов, некоторые - для неисчислимого количества собак, для лошадей и т. д. Когда мы приехали на станцию "Защита", осталось всего 17 вагонов с заключенными. Я думаю, что люди, которые ехали в остальных вагонах, умерли. Правда, в наш вагон никого не подселяли по пути из других вагонов. Но, возможно, это потому, что вагон был женским, а умирали в пути в основном мужчины.
      Если открывание дверей и вынос трупов были редкими в начале этапа, то уже на 67-й день пути эти открывания стали ежедневными. Шли на станцию, кого-то вызывали, открывали двери на стороне, противоположной железнодорожной станции, и через ворота на крюках, которые открывают при разгрузке руды, выбрасывали умерших.
      Эти трупы обычно складывали на близком расстоянии от рельсов, чтобы их не зацепил поезд...
      Когда мы подъехали к "Защите", ни один человек не мог вылезти из вагона не было никаких сил. И охрана не могла нас заставить. Ни ружья, ни овчарки не помогли. Мы не то что не хотели подчиниться, а просто не могли. Тогда конвоиры открыли ворота вагона, брали за руки и за ноги и выбрасывали. И ведь все это с высоты человеческого роста. Потом подогнали три грузовика и стали перевозить всех в тюрьму.
      Тыл. Бессарабия. Вспоминает Софья Левензон (Вайнштейн).
      "В 1941 году, в ночь с 13 на 14 июня, в два часа ночи - стук в дверь. Мы вскочили в ночных рубашках. Солдаты МВД о чем-то поговорили с отцом, и чрез 15 минут нас вывели из дому. Один солдат сказал: "Соберите постели в простыни пригодятся". Погрузили меня, отца и мать в грузовик и на первой станции за Кишиневом погрузили в товарные вагоны с нарами из досок - мужчин отдельно, женщин отдельно.
      Почти через три недели прибыли в Омск (не буду писать, как выпускали под вагон по необходимости, как получали ломтик хлеба в два-четыре дня). Мы с мамой оказались со многими в бараке, сколоченном на скорую руку из досок в совхозе села Паутовка Омской области.
      На второй же день вывели под охраной на полевые работы. Вечером отмечались в комендатуре. Когда начался учебный год, мама спросила насчет школы, но бригадир Кутыркин сказал, что нас привезли сюда перевоспитывать.
      К осени 1942 года в совхозе появился капитан МВД и стал составлять списки для переезда (нас с мамой и других женщин с маленькими детьми в списки не включили, но все умоляли включить, потому что говорили, что везут к мужчинам).
      Оказалось, что пароходом перевозили по Оби в Березово, Салехард... В Березове ловили рыбу в замерзшей Оби, жили в избушках, сколоченных кое-как из досок. После того, как я два раза тонула в Оби, меня перевели работать на рыбзавод, в основном во вторую и третью смену..."
      Тыл. В августе был уже готов список узников Орловской тюрьмы, которых руководство МВД планировало этапировать в глубь страны. Но поскольку немцы стремительно наступали, решено было всех их расстрелять. И их расстреляли. Не было никакого суда, и приговора никакого не было. Было постановление наркома внутренних дел СССР, генерального комиссара госбезопасности Л. П. Берия, подписанное 9 сентября 1941 года. А 11-го числа из 161 приговоренного были расстреляны 157.
      А узники в Орле были народ не случайный, не с бору по сосенке собранный. Были это всякие тогдашние знаменитости. Вот лишь некоторые из них.
      Раковский Христиан Генрихович - старый большевик, один из тех, собственно, кто и создавал партию большевиков. В марте 1938 года на знаменитом "бухаринском" процессе был приговорен не к расстрелу, как почти все подсудимые, а к 20 годам заключения.
      Плетнев - врач, лечивший А. М. Горького.
      Кригер-Крейцберг А. А. - член ЦК и заведующий орготделом компартии Германии, директор Госиздата Автономной республики немцев Поволжья.
      Каменева (Бронштейн) Ольга Давыдовна - жена Л. Б. Каменева и родная сестра Троцкого.
      Ворович Б. Г - хозяйственник из города Шахты. Интересен был тем, что еще в мае 1941 года его оправдала Военная коллегия Верховного суда СССР (таких случаев в истории этой судебной инстанции было раз-два и обчелся), но он почему-то содержался в тюрьме.
      Спиридонова Мария Александровна - лидер партии левых эсеров. С тех пор, как арестовали ее после неудачного мятежа в июле 1918 года, ни одного дня на свободе она уже не провела - то в ссылке, то в так называемом "минусе", то есть с запрещением проживания в определенных городах. Арестованная в последний раз в 1938 году, М.А. приговорена была к двадцатилетнему тюремному (не лагерному) заключению. Вместе с нею был арестован, осужден и тоже содержался в Орловской тюрьме ее муж, тоже бывший член ЦК партии левых эсеров, Илья Андреевич Майоров. Так их вместе и расстреляли.
      Тела всех 156 расстрелянных заключенных Орловской тюрьмы были вывезены в Медведовский лес и там закопаны.
      А эти документы в комментариях не нуждаются. Не знаю, правда, успел ли их прочитать недавно умерший сын Лаврентия Берия Серго Гегечкори, последние годы жизни потративший на то, что всем нам доказать, каким замечательным был его отец и как несправедливо с ним поступили. Хорошим он, говорят, был человеком, сам-то Сергей Лаврентьевич...
      Совершенно секретно Народному комиссару внутренних дел СССР
      тов. Берия
      Дальнейший вывоз заключенных из прифронтовой полосы... считаем нецелесообразным ввиду крайнего переполнения тыловых тюрем.. Необходимо предоставить начальникам УНКГБ и УНКВД совместно, в каждом отдельном случае, по согласованию с военным командованием решать вопрос о разгрузке тюрьмы от заключенных в следующем порядке:
      1. Вывозу в тыл подлежат только подследственные заключенные, в отношении которых дальнейшее следствие необходимо для раскрытия диверсионных, шпионских и террористических организаций и агентуры врага.
      2. Женщин с детьми при них, беременных и несовершеннолетних - освобождать.
      3. Всех осужденных по Указам Президиума Верховного совета СССР от 26.6, 10.8 и 28.12 - 1940 г и 9.4 с.г, а также тех осужденных за бытовые, служебные и другие маловажные преступления или подследственных по делам о таких преступлениях, которые не являются социально опасными, использовать организованно на работах оборонного характера по указанию военного командования, с досрочным освобождением в момент эвакуации охраны тюрьмы.
      4. Ко все остальным заключенным (в том числе дезертирам) применять высшую меру наказания - РАССТРЕЛ. Просим ваших указаний. Зам. народного комиссара внутренних дел СССР (Чернышев)
      Начальник тюремного управления (Никольский) 4 июля 1941 г.
      Совершенно секретно
      Заместителю народного комиссара внутренних дел СССР тов. Чернышеву Начальнику тюремного управления НКВД СССР капитану государственной безопасности тов. Никольскому
      г. Москва
      С началом военных действий началась и эвакуация заключенных из тюрем западных областей, а несколько позднее приступили к вывозу из остальных...
      Несмотря на наличие распоряжений штаба фронта, на станциях военные коменданты вагонов под заключенных не давали, так как таковых не хватало для перевозки раненых, членов семей и др. воинских перевозок... В большинстве тюрем западных областей местные органы НКГБ не только не способствовали, а наоборот, задерживали вывоз контингентов, числящихся за ними, возлагая потом всю ответственность на начальников тюрем. Проведение операций по 1-й категории (так на чекистском жаргоне изящно именовался расстрел заключенных. - Э. Б.) в большинстве своем также возлагали на работников тюрем, оставаясь сами в стороне, и поскольку это происходило в момент отступлений под огнем противника, то не везде работники тюрем смогли более тщательно закопать трупы и замаскировать внешне,
      ЛЬВОВСКАЯ ОБЛАСТЬ - из тюрем области убыло по 1-й категории (опять напомню: расстреляно. - Э. Б.) 2464 человека, освобождено 80S... Все убывшие по 1-й категории погребены в ямах, вырытых в под
      валах тюрем, а в гор. Злочеве в саду. Все документы и архивы в тюрьмах сожжены за исключением журналов по учету заключенных, картотек и учета ценностей. Все эти документы прибыли в гор. Киев.
      ДРОГОБЫЧСКАЯ ОБЛАСТЬ - ...В остальных двух тюрьмах г Самбора и Стрий содержалось 2.242 заключенных. Во время эвакуации по 1-й категории убыло по обеим тюрьмам 1.101 человек... Осталось 80 незарытых трупов, на просьбы начальника тюрьмы к руководству горотдела НКГБ оказать ему помощь в зарытии трупов ответ был получен отрицательный.
      СТАНИСЛАВСКАЯ ОБЛАСТЬ - ...По 1-й категории убыло 1.000 человек, погребение произведено за пределами тюрьмы в вырытой для этой цели яме.
      ТАРНОПОЛЬСКАЯ ОБЛАСТЬ -...В тюрьме г. Чертков содержалось 1.300 заключенных. Для эвакуации было подано достаточное количество вагонов, но начальник горотдела НКГБ распорядился оставить в тюрьме 800 подследственных и осужденных... В самый последний момент он отказался от указанных 800 заключенных и заявил начальнику тюрьмы: "Делайте с ними что хотите"..
      Начальник тюремного управления НКВД УССР капитан госбезопасности (Филиппов) 12 июля 1941 года
      Спецсообщение
      Разослать т. Берия, т. Меркулову,
      т. Серову Из тюрьмы в городе Черткове заключенные в числе 954 человек 2-го июля с. г. были выведены пешком в направлении г. Умани... 20-го июля по прибытии в г Умань в связи с создавшейся обстановкой на фронте (прорвавшиеся немцы находились в 20-30 км от Умани) по распоряжению военного прокурора и руководства НКГБ УССР подследственные и осужденные за контрреволюционную деятельность в числе 767 были расстреляны, трупы их зарыты.
      Зам. нач. 1-го отдела упр. НКВД СССР капитан госбезопасности
      (Волхонский) 5 августа 1941 г.
      Тюремному управлению НКВД СССР
      Докладная записка Доношу по поводу конвоирования заключенных Ворошиловградской области.
      Заключенные, убывшие из Ворошиловграда 13 июля по жел. дороге с конвоем конвойных войск НКВД в составе 1200 чел., прибыли в Ростов на Аксайскую переправу, где мост в их присутствии 20 июля был взорван. Начальник конвоя ст. лейтенант конвойных войск тов. Пяткин всех здоровых заключенных высадил и увел через Дон пешим строем. Больные, арестованные в количестве 152 человек, остались в вагонах на Аксайской переправе, старшим оставался лейтенант конвойных войск тов. Клыков, который простоял с заключеными на переправе 21, 22 июля, а 23, с угрозой захвата данной местности врагом, три заквагона с арестованными взорваны...
      Политрук внутренней тюрьмы Ворошиловградского НКВД
      (подпись неразборчива) сержант госбезопасности Чирков
      Такие вот были они герои - тов. Пяткин и тов. Клыков. И вполне возможно, что дожили они и до того времени, когда всем до единого участникам Великой Отечественной вручили ордена имени этой войны. А они, как ни крути, в ней участвовали - по крайней мере жарким летом сорок первого года...