Неподалёку от нашего дома, на улице Южной, был зоосад. Я пропадал в нём целыми днями.
      То, что я видел, казалось мне удивительным.
      Орёл сидел на белом камне, надвинув на себя чёрные крылья, как бурку.
      Волк ходил из угла в угол в своей сумрачной клетке, как будто он что-то забыл и никак не может вспомнить.
      Пасть у бегемота открывалась, как саквояж. А губы у него были живые, розовые, нежные.
      В научной библиотеке зоосада работал мой дядя, и меня к нему пускали в любое время. Хотя я ещё не умел читать как следует, я помогал ему расставлять на полках книги. Больше всего мне нравились басни с картинками.
      Дома, просыпаясь, я слышал, как кричат павлины и обезьяны. Их голоса очень схожи.
      А засыпая, слышал плач шакалов и рыканье льва — дикие звуки пустыни.

      — Ты кто такой и зачем сюда ходишь каждый день? — спросил меня молодой нестрогий человек в светло-синем халате.
      — Я здесь живу, рядом, — ответил я.
      Он посмотрел на меня внимательно. Видно, ему хотелось поговорить с кем-нибудь не по делу, а просто так.
      — Тебе что, нравится здесь? — спросил он.
      — Нравится. Я привык.
      — И я привыкаю…
      Мы сели на скамейку возле бассейна с водоплавающей птицей. Здесь было прохладно, хотя и шумно. Утки-кряквы крякали, нырки ныряли…
      Моего нового знакомого звали Сеня Зюкин. Он недавно вернулся из армии и собирался поступить в цирковое училище. А пока работал смотрителем у львов.
      — Только фамилия у меня неподходящая, — сказал он. — Укротитель Сеня Зюкин! Смех… — Он посмотрел на меня своими спокойными зелёными глазами и спросил: — Вот твоя как фамилия, скажи?
      Я сказал.
      — Тоже не подходит, — задумчиво продолжал Сеня. — Я у всех спрашиваю. И всё не годится. Надо, чтобы звучало! Понимаешь? Это цирк!.. Про меня ещё, может быть, книжку напишут.
      С тех пор я часто встречал Зюкина. Но не каждый день. Потому что он иногда болел. А болел он потому, что много закалялся и сильно простужался. Примет ледяной душ и заболеет. Поправится и говорит:
      — Видно, надо повторить.
      — Он упрямый, — говорила про него Зоя Пухова из медпункта.
      Ледяной душ помог. Кожа на спине и на груди у Сени стала такая жёсткая, как на руках, и теперь ему не страшны были ни солнце, ни холод.
      — Закаляйся и ты, — сказал мне Сеня Зюкин. — Ты что будешь делать, когда вырастешь?
      — Я, может, книжку про вас напишу, — ответил я.
      — Ну-ну, — протянул Сеня. — Посмотрим…
      Читать я учился сам по табличкам на вольерах. Увидишь льва прочитаешь: лев; увидишь оленя — и прочитаешь: олень. Ещё лучше, чем по книге с картинками.
 
 
      А Сеня Зюкин тем временем научился ходить на руках. Когда львица Дамаянти увидела, как он идёт по дорожке вверх ногами, она взяла своего львёнка за шиворот и утащила его в тёмный угол клетки и там спрятала за ящиками.

      — Этого львёнка мы назовём Добряк! — сказал Сеня Зюкин.
      Львёнок раскрыл пасть и попытался зарычать. Сеня сунул ему бутылку с молоком. Львёнок зажмурился и стал тянуть молоко через соску, цепляясь за горлышко и за рукав Сениного халата то одной, то другой лапой.
      — Пей, пей, — говорил Сеня. — Расти большой и умный.
      Добряк рос быстро.
      Каждое утро Сеня водил его на прогулку по главной аллее. Иногда Добряк убегал вперёд.
      Так было и на этот раз.
      Я качался один на деревянных качелях. Время было раннее. В тени под деревьями дремала Ведьма, рыжая дворняжка. Днём она всё больше спала, а ночью ходила по всему зоосаду, за что её и прозвали Ведьмой.
 
      Вдруг из-за поворота показался Добряк. Он заметил меня издали, бросился ко мне и полез на качели. Ведьма подняла голову и насторожилась. Я не знал, что мне делать. В кармане моей куртки были бутерброды, завёрнутые в бумагу. Добряк зацепил зубами свёрток и тянул его к себе.
      Ведьма вскочила на ноги и зарычала. А Добряк уже навалился на меня своими тяжёлыми лапами.
      — Сеня! — закричал я. — Сенечка!
      Свёрток вывалился из моего кармана, и бутерброды рассыпались по земле.
      Добряк, сильно качнув доску, спрыгнул с качелей. В ту же минуту Ведьма вцепилась зубами в его ухо. Добряк отбивался от неё, мяукал и рычал.
      Теперь я испугался, что Добряк обидится на меня из-за этой Ведьмы. А подойти было страшно.
      Сеня Зюкин бежал к нам, перепрыгивая через клумбы и размахивая руками. Ведьма сразу отпустила Добряка и зарычала на Сеню. Но он ей сказал:
      — Ну знаешь! Это уж слишком! Ты моих львов не трогай!
      Ведьма что-то проворчала в ответ и ушла в кусты.
      — А ты чего испугался? — сказал мне Сеня. — Он же Добряк, мухи не обидит.
      Добряк съел мои бутерброды и смотрел на меня, зажмурившись. Правое ухо, за которое его оттрепала Ведьма, слегка оттопыривалось.
      — Да я-то ничего, — сказал я, собравшись с духом, — только у меня все пуговицы отлетели.
      Пока Зоя Пухова пришивала пуговицы к моей куртке, Сеня рассказывал, какой номер он покажет на манеже.
      — Я поднимусь с Добряком под купол цирка, — говорил Сеня. Понимаешь?
      — Понимаю, — ответил я.
      — Нет, ты послушай! Я поставлю два самолёта на карусель. Мы с Добряком сядем в машины, а они — круг за кругом — будут подниматься выше и выше!
      Я ещё никогда не видел Сеню Зюкина таким. Он поднял правую руку, как бы приветствуя публику.
      — Представьте! — продолжал Сеня, обращаясь ко мне и к Зое. — Цирк полон. У кассы, возле которой толпятся люди, висит объявление: «Билетов нет».
      Зоя Пухова, опустив на колени мою куртку, молча и внимательно смотрела на Сеню.
      — Но я хочу видеть укротителя! — сказала Зоя Пухова.
      — Я тоже хочу видеть укротителя! — сказал я.
      Сеня засмеялся.
      — Это и есть настоящий цирк, когда все хотят видеть укротителя…
      Он вздохнул.
      Он всегда вздыхал, когда говорил о цирке. Это была его мечта — цирк, зажжённые огни, толпа у входа.
      И Добряк на арене.
      — Да, друзья, — сказал Сеня Зюкин, — на свете есть тысяча дорог. Но где-то на перекрёстке сверкает огнями цирк. И мы с вами непременно встретимся, если вы к тому времени не забудете Добряка с улицы Южной.
      Добряк зарычал и ударил себя хвостом по бокам.

      Сеня Зюкин сидел на солнышке возле клетки Добряка, завтракал и читал учебник алгебры. Он готовился к экзаменам. Алгебра давалась ему нелегко. Гораздо легче было управляться со львами.
      Добряк смотрел на Сеню и вздыхал. Сеня не обращал на него внимания. Тогда Добряк зарычал. Сеня удивлённо поднял глаза. Лев подошёл к решётке и подставил ему свою большую рыжую голову. Правое ухо у него слегка оттопыривалось.
      — Не даёшь заниматься! — сказал Сеня и почесал ему за ухом карандашиком.
      Добряк закрыл глаза от удовольствия: от Сени пахло хлебом и молоком.
      Когда Сеня начал работать в зоосаду, он курил. Но привычку эту скоро бросил, потому что Добряк не выносил табачного запаха. Он отворачивался, закрывал глаза лапами и даже кашлял. От дыма у него кружилась голова. И вообще он не доверял человеку, у которого изо рта идёт дым.
      — Добряк прав! Что я, в самом деле, дракон, что ли, чтобы дым изрыгать, — сказал однажды Сеня и решительно забросил пачку папирос в мусорный ящик.
      Сеня внёс в клетку Добряка лестницу и влез на неё, чтобы вычистить верхние брусья. А свой учебник положил на нижнюю ступеньку.
      Добряк попробовал лапами, крепкая ли это лестница.
      — Ничего, — сказал Сеня, — лестница крепкая, выдержит!
      Добряк поднялся на одну ступеньку, потом — на вторую…
      И вот Сеня Зюкин стоит на верху лестницы, а Добряк карабкается к нему по ступенькам. В зубах он держит учебник алгебры.

      Повадилась Ведьма ходить на виноградник.
      Вся морда у неё, и грудь, и лапы перепачканы виноградным соком.
      — Ах, Ведьма, — говорит Сеня Зюкин, — опять ночью на виноградник летала?
      А Ведьма возле него прыгает, скачет. Весёлая такая Ведьма!
      И вдруг она загрустила, перестала есть, пить. Целый день только скулит и лает. Задремлет — и залает, проснётся — и заскулит. Никто не мог понять, что с ней случилось.
      Сеня привёл доктора Тарантьева.
      — Зверя надо понимать, — объяснял мне Сеня. — Он ведь сам сказать ничего не может. А Тарантьев понимает. Он, может быть, и есть самый лучший укротитель. Давеча у слона из хобота занозу вытащил. И слон стоял перед ним как миленький. Вот у кого учиться надо.
      Тарантьев посмотрел на собаку, на то, как она щёку на лапу укладывает, и сказал:
      — Это у неё зуб болит. Ну-ка, Ведьма, раскрой пасть!
      Он взял Ведьмину голову, заглянул ей в пасть и добавил:
      — Так и есть. Поранила десну какой-то колючкой. Всё виноград не даёт ей покоя. Пойдём, Ведьма!
      Ведьма вздохнула и поплелась за доктором Тарантьевым. У него в зоосаду была своя лечебница для зверей.
      Рану залечили. Но на виноградник Ведьма больше не летала: боялась колючек.

      — Ой, Сенечка! Говорят, кабан из вольера убежал! — крикнула Зоя Пухова.
      — Как это убежал? — удивился Сеня. — Этого не может быть.
      — Говорят, убежал. В орешнике хрюкает.
      — Показалось, — сказал Сеня.
      Но всё же он побежал к кабаньему вольеру. И мы с Зоей бросились за ним.
      Чёрный кабан с продольными полосами на спине преспокойно лежал в тени возле кормушки в своём загоне.
      — Ну вот! — сказал Сеня. — Что я говорил?
      В это время у нас за спиной раздалось хриплое кабанье хрюканье.
      — Слышишь? — сказала Зоя Пухова и вцепилась в Сенин рукав.
      — Слышу, — ответил Сеня и поднял голову.
      Хрюканье раздавалось откуда-то сверху.
      — Ты когда-нибудь слышала, чтобы кабан на дереве хрюкал? — спросил Сеня.
      — Нет, — ответила Зоя.
      — Послушай.
      Хрюканье перелетало с места на место. Мы смотрели на деревья и вдруг увидели, что прямо перед нами на ветке сидит большой скворец.
 
      «Хрюк-хрюк, — сказал скворец и поглядел сверху на Сеню, на Зою Пухову и на меня. — Хрюк-хрюк!»
      — Молодец! — похвалил его Сеня. — Покажи нам теперь, что ты ещё умеешь?
      «Ха-ха-ха!» — скрипучим голосом прокричал скворец и полетел над деревьями.
      — Шутник, — сказала Зоя Пухова, держа Сеню за руку.
      — Как клоун! — с восхищением заметил Сеня.
      Заслонив глаза от солнца, он с улыбкой глядел на улетающего скворца.

      Сеня Зюкин умел играть на губной гармошке.
      У него была песенка про Добряка, и он её пел на свой лад, подбирая по слуху мелодию.
      Это была целая история в стихах и с музыкой, целый номер для циркового представления.
      Начиналось всё с того, что лев будто бы убежал из цирка.
 
Прекрасный лев сбежал из цирка,
А где его искать?
Бегут пожарные по крыше,
А зверя нет нигде.
 
      Тут, конечно, все вспоминают про укротителя и призывают его скорее:
 
— А где, скажите, укротитель?
— Он чай в буфете пьёт.
— Пусть он придёт сюда скорее
И нас спасёт от льва.
 
      И приходит добродушный укротитель, внимательный ко всем.
 
И тут явился укротитель,
Спросил: — Что здесь за шум?
И снял соломенную шляпу,
И сел на венский стул.
 
      Сеня Зюкин замечательно изображал укротителя в новеньком костюме с платочком в верхнем кармане пиджака.
 
Достал сиреневый платочек,
Взмахнул своей рукой.
— Какая чудная погода,
На улице весна!
 
      Все вокруг волнуются, кричат про льва, которого нет в клетке.
 
А все кричат: — Сбежал из цирка
Огромный страшный лев,
Стоят пожарные на крыше,
А зверя нет нигде!
 
      Но это всё были напрасные страхи.
 
И укротитель рассмеялся,
Сказал: — Напрасный шум!
Мой верный лев везде со мною,
Он чай в буфете пьёт!
 
      Сеня Зюкин готовил песенку про Укротителя и верного льва к приёмному экзамену в цирковое училище. И мы с Зоей Пуховой были её первыми слушателями.

      Прошло много лет. Я учился в университете. Но жил по-прежнему на улице Южной.
      Как-то я встретил Зою Пухову. Она сказала мне, что в зоосаду, как всегда летом, обновляют таблички на вольерах и на клетках, что работы много и нужны помощники.
      У меня только что начались каникулы. Было много свободного времени, и я взялся писать таблички — какие звери где живут и чем питаются.
      В зоосаду многое переменилось. Ведьмы уже никто не помнил. Качели давно убрали. Добряка взяли в другой город, откуда, говорят, он лопал в цирк. В библиотеке, где когда-то работал мой дядя, я видел вырезку из вечерней газеты, где было напечатано несколько строчек о Добряке.
      Зоя Пухова всё вспоминала Сеню Зюкина.
      — Он цирковое училище окончил, — говорила она. — Добился своего. Может, ты его где увидишь или узнаешь что о нём, тогда скажи мне, не забудь. Я за него порадуюсь. Он-то, наверное, забыл меня.
      Работал я в мастерской с художником. Он рисовал фигурку животного, а я писал печатными буквами текст. Два раза в день к нам приходил молодой научный работник Брагин. Он приносил тексты, напечатанные на пишущей машинке, и строго проверял нашу работу.
      Однажды писали мы табличку для клетки с мартышкой. Художник нарисовал обезьянку и вышел покурить на свежем воздухе. А я стал писать текст, букву за буквой, строчку за строчкой. Написал и задумался.
      Чего-то не хватало на табличке. Как-то она скучно выглядела.
      Тогда я взял кисточку и нарисовал, как мог, очки на хвосте обезьянки. Сразу стало веселее. Мартышка и очки.
      Как в басне Крылова.
      Вечером, когда зоосад уже был закрыт для посетителей, мы с художником пошли к клетке, чтобы привинтить табличку.
      Мартышка в это время чистила свою тарелочку, разглядывала её со всех сторон и не обращала на нас внимания.
      Вдвоём мы перешли за барьер, отделяющий клетку от зрителей. Я достал из кармана винты и стал осторожно прикреплять табличку к деревянной перекладине.
      В это время к нам подошёл Брагин.
      — Что это такое? — воскликнул он, указывая на рисунок.
      Художник удивился, вынул трубку изо рта и сказал:
      — Это не моя работа.
      Я молчал.
      — Поймите, — сказал мне Брагин, — зоосад не имеет никакого отношения ни к басням, ни к сказкам, ни даже к цирку! Здесь изучают зоологию, так что басни тут ни при чём!
      Мартышка бросила свою тарелочку, схватилась за голову и прыгнула на трапецию. Она раскачивалась и кричала что-то очень сердито.
      — Она, кажется, с вами не согласна, — сказал я.
      Брагин смутился. Он снял очки, сунул их в верхний карман пиджака.
      — Осторожно! — сказал художник.
 
      И в ту же секунду мартышка метнулась к решётчатой стенке и выхватила очки Брагина.
      С криком и хохотом, размахивая очками, она взлетела на трапецию и стала кривляться, показывая зубы.
      Брагин бросился искать смотрителя.
      — Брагин! — крикнул я ему вслед. — Вы только взгляните! Это же мартышка из басни.
      Мы с художником пошли в нашу мастерскую, унося с собой злополучную табличку.
      — Этого нарочно не придумаешь, — говорил художник, раскуривая свою трубку. — Цирк! Настоящий цирк!

      Однажды осенью я приехал в Ленинград. Вечером шёл по набережной реки Фонтанки и вдруг увидел перед собой старое здание ленинградского цирка.
      Смеркалось. Низко над домами ползли серые тучи. А перед цирком ярко горели цветные фонари. Было очень людно, и многие спрашивали, нет ли у кого-нибудь лишнего билетика на представление.
      И меня потянуло в цирк. Я подошёл к кассе и увидел объявление: «Билетов нет».
      — Что вы! — сказала мне кассирша. — Билетов нет и не будет! Разве вы не знаете, что сегодня на манеже укротитель львов Александр Южный?
      — Укротитель? — спросил я. — А льва как зовут?
      — А льва зовут Добряк! — сказала кассирша и закрыла окошко.
      Так вот оно что! Я посмотрел на афишу. На ней был изображён огромный лев. Правое ухо его слегка оттопыривалось…
      На другой афише был нарисован Сеня Зюкин с губной гармошкой. Рядом со львом на взлётной площадке. Я сразу его узнал. У ног его стоял чемодан с цветными наклейками. А за спиной серебрилось крыло самолёта. А ещё была одна афиша, на которой, как в мультиках, были изображены укротитель и лев, мирно беседующие за чайным столом. И две нотные строки песенки Сени Зюкина…
      Накрапывал дождик. В цирке зажигались огни. Народ толпился у входа. Я поднял воротник плаща, подошёл к уличному фонарю, достал записную книжку, вырвал из неё листок и написал: «Я хочу видеть укротителя!»