1

 
Сквозь стайку дач, спеша в Москву,
Состав промчался с грузом хлеба
И, растревожив тишину,
Швырнул гудок, как камень, в небо.
 
 
А вот курьерский. Он летит,
Он товарняк перегоняет,
Ведь там Галинка ждет, не спит,
Он это знае-ет, знае-ет, знае-ет…
 
 
Вокзальный свод в лучах сверкает,
Как сказочная стрекоза…
Дома, зевая, протирают
Свои квадратные глаза.
 
 
Ночь темный спрятала покров
В кусты газона, за скамейку.
Светает… Радугой цветов
Блеснула клумба-тюбетейка.
 
 
Тюльпан расправил лепестки,
Пион с плеча стряхнул росинку.
Заря в струе Москвы-реки
Полощет алую косынку.
 
 
И от улыбки той зари
В проулок удирает тень.
Смущенно гаснут фонари –
Приходит день.
 

*

 
– Шофер! Такси свободно?
– Да, прошу!
– Мне нужно в Теплый. Знаете дорогу?
– Еще б не знать! Живу там, слава богу.
 
 
– Вот и отлично. Едем. Я спешу!
Шофер машину ловко развернул,
Потом спросил: – А дом у вас который?
– Дом двадцать шесть. – Тот весело кивнул:
– А знаете, есть странные шоферы.
 
 
Волшебники! Вот хоть бы я сейчас:
Хотите, ваше имя угадаю?
Вы муж Галины Громовой. И вас
Зовут Андреем. Так я понимаю?
 
 
Андрей воскликнул: – Так! Но кто же вы?
Как вас-то звать?
– Максимом Рыбаковым.
– Теперь понятно. Галя из Москвы
Вас часто теплым поминала словом.
 
 
А Варя ваша просто сущий клад.
Сердечный, настоящий человек!
Спасибо вам… Я очень, очень рад…
Такое не забудется вовек!
 
 
Максим нахмурил брови: – Ерунда.
С людьми живем, а не в глухом болоте.
Случись с другим такая же беда,
И вы небось ведь мимо не пройдете?!
 
 
Андрей сказал: – Я, кстати, вот о чем:
У вас нога, а вы…. Я извиняюсь… –
Максим кивнул: – Маресьев за рулем! –
И улыбнулся: – Ничего, справляюсь.
 
 
Ну вот мы и приехали! Пока!
Галина ждет. В глазах небось огонь.
Счастливо вам! – И сильная рука
Андрею крепко стиснула ладонь.
 

2

 
Как странно все: не вышла на звонок…
Открыла дверь соседка – тетя Шура.
– Андрей? Входи! Ну как дела, сынок?
Ой, что же это я стою, как дура?!
 
 
Иди, иди, совсем ведь заждалась.
Волнуется, поди-ка, ретивое?!
Все на вокзал звонила… Извелась…
Ах, господи, вот горе-то какое!
 
 
– Да будет вам! – Но все-таки в тревоге
Рванул он дверь, шутливо прогудев:
– Встречай, жена! Домой вернулся лев! –
И замер, удивленный, на пороге…
 
 
Она сидела боком у стола,
Лица не поворачивая к свету.
Вся жизнь в тот миг, казалось, перешла
Лишь в пальцы, теребящие газету.
 
 
Пред ним была она и не она.
И близкая, и словно бы чужая:
Куда девалась нежно-золотая
Ее волос пушистая волна?
 
 
Уже не пряди, вешним солнцем сотканы,
Теперь, как странно глазу, у жены,
Как после тифа, крохотные локоны
Из-под косынки были чуть видны.
 
 
Вдруг обернулась, ко всему готовая,
И тотчас в сердце, как заряд свинца, –
Полоска шрама, тонкая, пунцовая,
От уха к носу поперек лица…
 
 
Хотела встать, но отказали ноги.
Он подскочил к ней, обнял, зашептал:
– Сиди, сиди… И к черту все тревоги,
Вот я и дома… Ехал… Тосковал…
 
 
Она к нему прижалась головой.
И он умолк. Какие тут уж речи!
И тотчас ощутил, как под рукой
Вдруг задрожали тоненькие плечи.
 
 
– Ну, будет, будет!.. Это ни к чему…
Не так все плохо… Нет, ты не права. –
Ах, что он говорит ей! Почему?
Куда вдруг делись главные слова?
 
 
Те самые, что, сидя у реки,
С любимой разлученный дальней далью,
Под шум тайги, в минуту злой тоски
Он повторял ей с тихою печалью?
 
 
Так что ж, он позабыл их? Растерял?
Иль чем-то, может, вдруг разочарован?
Да нет же, нет! Он попросту устал
И этой встречей горькою взволнован!
 
 
Она, вдруг смолкнув, тихо руку мужа
Сняла с плеча и опустила вниз,
Туда, где пояс с каждым днем все туже:
– Ну вот тебе, Андрей, и мой «сюрприз»..
 
 
Рука его как будто испугалась,
Едва заметно дернулась назад…
Но нет, ей это только показалось!
Он крикнул: – Галка, я ужасно рад!
 
 
Нас будет трое! Превосходно! Славно!
А я-то там никак не мог понять…
Теперь уж вам, Галина Николавна,
Нельзя слезинки даже проливать!
 
 
Ну, я побреюсь, подзарос в дороге! –
Что рассказал, что скрыл любимый взгляд?
И сердце билось в страхе и тревоге:
Рад или нет он? Рад или не рад?..
 

3

 
Неделя прошла, а за нею другая,
Жизнь словно бы гладко и мирно течет.
Ни горя, ни песен, ни ада, ни рая…
Пусть так. Но чего же еще она ждет?
 
 
Веселья? Да нет же! Она не про это.
С весельем успеем. Веселье – потом.
Иной холодок тут средь теплого лета:
Андрей… Что-то новое прячется в нем.
 
 
Нет, внешне он тот же: приветливый, ровный,
С рассветом он в главке, к закату – домой.
Порою обнимет, погладит любовно
И слово сердечное скажет порой.
 
 
А то вдруг пошутит: – А ну-ка, Галина!
Ты знаешь: ведь лжи я терпеть не могу.
Ты в самом ли деле подаришь мне сына?
Смотри, коль девчонку, на полюс сбегу.
 
 
И все-таки сердце все чаще сжималось:
Порою украдкой он глянет, вздохнет,
И вдруг точно грусть или легкая жалость,
Как тень, в его темных зрачках промелькнет.
 
 
Мелькнет, будто птица помашет крылом,
И снова все ровно, спокойно и складно.
Но женским, но тайным каким-то чутьем
Она понимала: «Нет, что-то неладно!»
 
 
Готовилась к школе, над планом сидела.
«Все думы тревожные – глупость, пустяк!»
Но сердце как будто иглой то и дело
Кололо: «Нет, Галка, здесь что-то не так!»
 
 
Но что же не так? Может, чувства остыли?
Нет, это неправда! Андрей не такой.
А может быть, недруг преследует? Или
Гнетет его скука бумаги и пыли
И сердцем он рвется к работе живой?
 
 
Что ж, может быть, пусть он встряхнется немножко!
Пускай! Ведь живая работа нужна.
Но я тогда как же? А как же Сережка?
Ведь это уж скоро… А я здесь одна…
 
 
Но что, если он и не мрачен нисколько
И это лишь глупые нервы шалят?
Что, если все это мне кажется только?
Ах, вздох его грустный! Ах, горестный взгляд!
 
 
Он сам засмеялся бы: «Сгинь, ураган!
Куда я поеду? Нашла же заботу!
Итак, педагог, доставай-ка свой план.
Поныла – и хватит! Теперь за работу!»
 

4

 
Лунный свет лежит на одеяле…
– Спишь, Галина? – Он слегка привстал. –
Знаешь, мне сегодня приказали
Возвращаться к нашим, на Урал.
 
 
Только не волнуйся. Я ведь скоро!
Ровно через месяц и назад.
Еду по запросу Христофора.
Что же, он начальство, я солдат.
 
 
«Так и есть!» Она тоскливо сжалась.
«Вот он, вздох, и вот он, грустный взгляд!
Значит, ничего не показалось…
Но ведь он не сам, ему велят!»
 
 
Прошептала: – Ну, а как же я-то?
Ведь теперь уж скоро я должна…
Знаешь, мне немножко страшновато:
Вдруг случится что, а я одна…
 
 
– Как одна? Да тут кругом друзья!
Вспомни хоть про Варю Рыбакову.
– Не сердись, Андрей, я просто к слову.
Раз нельзя, ну значит, и нельзя.
 
 
И, обняв порывисто его,
Прошептала ласково и тихо:
– Ничего, конечно, ничего…
Просто я ужасная трусиха.
 
 
Он погладил худенькую шею
И сказал с улыбкою: – Не трусь!
Я же через месяц возвращусь
И ко всем событиям успею.
 
 
С первым снегом, утренней порошею
Прикачу я. Все сомненья прочь!
Спи, Галинка, спи, моя хорошая…
Спи спокойно… За окном уж ночь…
 
 
Тьма вокруг все гуще, все плотнее.
Бьют часы – рассвет еще далек.
Скверно нынче на душе Андрея,
Он лежит и смотрит в потолок.
 
 
Что ж он, сердцем, что ли, измельчился?
Почему он Гале не сказал,
Что «Колумб» ни строчки не писал
И что ехать сам он напросился?
 
 
Испугался честных глаз Галины?
Да, пожалуй. Видно, в чем-то слаб.
Но зачем же ехать? Где причины?
Сам себе-то объяснил хотя б?
 
 
Объяснять? Но тут бессильны речи!
Погоди, когда ж все началось?
В день приезда. Да, тогда при встрече
Словно б что-то в нем оборвалось.
 
 
Галка та и больше уж не та!
Что ж, выходит, и любовь пропала?
Что ж, выходит, только красота
В ней всегда Андрея привлекала?
 
 
Нет, конечно, глупость, ерунда!
Тут не это, тут совсем иное.
Ну, а что, Андрюша? Что такое?
Разлюбил? «Да нет же, никогда!
 
 
Шрам? Неужто этакая малость…
Впрочем, нет, пусть это не пустяк,
Только я не поступил бы так.
Просто мне сейчас мешает жалость.
 
 
Я еще привыкнуть не могу.
Ну, да это, право, и понятно.
А отъезд? Но я же не бегу!
Я ведь через месяц и обратно.
 
 
Съезжу, поработаю, встряхнусь.
Дело там горячее, живое.
Шум таежный вмиг развеет грусть.
И домой! И снова я с тобою.
 
 
Надо спать. Часы пробили три.
Скоро ночь огни свои потушит.
И зажгутся факелы зари.
Надо спать… И вдруг чуть слышно в душу –
 
 
Тихий голос… Но зачем? Откуда?
«Да, ты прав, геолог, поезжай.
Ну а коли станет в жизни худо,
Помни: я люблю тебя. Прощай!»
 
 
К черту! Хватит! Мне не так уж плохо.
Грусть пройдет, развеется, как дым.
Он затих и с еле слышным вздохом
Прошептал: – Ну ладно, поглядим…
 
 
Лунный свет лежит на одеяле,
По ночному столику скользит…
Нет, сегодня он уснет едва ли.
А Галина спит или не спит?
 
 
Только нет, видать, и ей не спится.
И хоть мрак еще висит ночной,
Но он ясно чувствует щекой,
Как дрожат Галинины ресницы.
 

1

 
– Ты что же это, друг, лежишь с газетой?
Жена с работы – прямо в магазины,
Тащи, как лошадь, свертки да пакеты,
А он пришел, и нет ему кручины!
 
 
Ну, хоть бы ужин разогрел, солдат!
Ведь знаешь, что жена вернется злая.
Возьму-ка я сейчас вон тот домкрат
Да косточки твои пересчитаю!
 
 
Максим накрылся в ужасе газетой:
– Постой, не бей младенца, пощади!
Все разогрел: и кашу и котлеты.
Вон там снимай подушку и гляди.
 
 
– Ах, господи! – Варвара застонала. –
Ну как тебе хозяйство доверять?
Кастрюлю прямо дном на покрывало…
Помог. Спасибо. Нечего сказать!
 
 
Потом, надев домашний сарафан
И доставая свертки из корзины,
Частила: – Вот сосиски, вот сазан,
А это вот севрюга для Галины.
 
 
Смотри какая, правда, хороша?!
А то ведь Галка, ну буквально тает.
В чем, право, только держится душа?
Не спит, не ест, все мужа поджидает…
 
 
А муж хорош: не пишет и не едет.
Копает где-то камни у ручья.
Эх вы, мужчины! Нет у вас, медведи,
Где надо, настоящего чутья!
 
 
– Но-но! – Максим с улыбкою сказал. –
Давай за стол! К чему шуметь без толку?
А я таких огурчиков достал…
Мечта! Ты любишь пряную засолку?
 
 
У нас суббота нынче, не страдай…
Ведь тут пустяк… Совсем пустяк в графине…
– Огурчики? Постой, не открывай!
Огурчики я отнесу Галине.
 
 
– Ну что ж, отлично! – молвил Рыбаков. –
Рюмашка есть – закуска не кручина.
– Для рюмки, милый, кстати, есть причина:
Перехожу теперь на шесть станков!
 
 
У нас на «Красной Розе» порешили
Такие вскоре выпустить шелка,
Что все другие смежные текстили
От зависти сгорят наверняка!
 
 
Представь: на синем поле без узора…
Ах, нет! Чтоб ты наглядней представлял,
Дай карандаш! – Но тут из коридора
В дверь кто-то еле слышно постучал.
 
 
Она вошла, шагнув тяжеловато,
Осыпанная снегом и дождем,
И, улыбнувшись как-то виновато,
Вдруг прислонилась к косяку плечом.
 
 
– Галина! – Варя бросилась к порогу,
Порывисто подругу обняла. –
У нас испорчен лифт, а ты, ей-богу,
Одна на пятый… Ведь с ума сошла!
 
 
– Постой, Варюша! Я же вся в снегу.
Где вешалка? Мне помнится, в передней? –
Максим шагнул: – Позвольте, помогу,
Я кавалер как будто не последний!
 
 
Галина взгляд на Варю подняла.
А в нем тоска… Безжизненное море…
– Что, Галка? Что? Неважные дела?
Беда случилась? – Нет, Варюша, горе!
 
 
Прошла… Безмолвно села на диван,
Смотрела в сумрак строго и печально.
Взяла зачем-то поданный стакан
И все крутила ложкой машинально.
 
 
Потом взглянула в круглое трюмо:
– Что ж, тут любой, наверно, отшатнется…
Мне, Варя, нынче принесли письмо.
Андрей… Он не приедет… Не вернется…
 
 
Слова звенели холодно, как льдинки.
Казалось, что душе ее сейчас
Чужды все чувства. Ни одной слезинки
Не пролилось из потемневших глаз.
 
 
– Oн пишет мне… постой-ка, что ж он пишет?
Ах да!.. О том, что он не может лгать,
Что мой привет в таежном ветре слышит,
А сам в душе не в силах отыскать
 
 
Ни ласки, ни ответного огня,
В нем, как он пишет, что-то вдруг сломалось.
Нет, он не то чтоб разлюбил меня,
Но «жалость, Галка, понимаешь, жалость!
 
 
Она, как спрут, мне сердце оплела.
Прости, я знаю: жалость унижает.
Но если сердце с ней не совладает,
Любовь уйдет. И вот она ушла…
 
 
Нет, даже не ушла, но рядом с нею
Живет вот этот леденящий спрут.
Суди сама: ну разве так живут?
Живут – любя и вместе с тем жалея?
 
 
Нет, ты ни в чем, ни в чем не виновата!
Но я никак привыкнуть не могу…
И, все былое сохраняя свято,
Я честно ухожу, а не бегу.
 
 
Прости, Галина, мне ужасно больно.
Ведь я сижу, как Каин, над письмом…»
А дальше он… Но, кажется, довольно!
Хотя постой. Тут вот еще о чем.
 
 
Еще одна томит его кручина:
Мне будет трудно. Я же скоро мать!
А он отец. Он не забудет сына.
Он нам обоим станет помогать.
 
 
Вся эта многослойная постройка
Имеет и довольно прочный гвоздь:
В конце он пишет про Татьяну Бойко…
 
 
Да, без того, видать, не обошлось.
Нет, Варя, мне не надо состраданья.
Я думала. А впрочем, что слова?!
Прочти сама «сердечное» посланье.
 
 
А вдруг и я тут где-то не права.
Прочтя письмо, Варвара помолчала.
– Нет, не на том стоит, Галинка, мир! –
И вдруг со злобой тихо прошептала
Презрительно и твердо: – Дезертир!
 

2

 
– Вот я и дома! Ничего, Варюша,
Теперь, спасибо, я дойду одна.
А час теперь который? Ты послушай,
Какая вдруг повисла тишина!