А глаза – два темных василька.
Улыбнется Галя – и река,
Улицы, деревья, облака –
Все в глазах смеется и дробится.
 
 
Вышло так: вдруг кем-то почему-то
Был маршрут «проверен», «уточнен»,
И отъезд в последнюю минуту
На день раньше был перенесен.
 
 
Как тут быть? Галинки нету дома,
А сегодня ехать… Вот задача!
Он поспешно позвонил знакомым,
На работу – всюду неудача!
 
 
Вещи все уложены давно
Нежными стараниями Гали.
Он письмо оставит. Решено.
И жену дождется на вокзале.
 
 
И сейчас вот быстро вдоль вагона
Он шагает, теребя усы,
То и дело глядя на часы,
Что сияют в глубине перрона.
 
 
Пять минут… Ведь это очень мало…
А Галины до сих пор все нет.
Может быть, письма не прочитала?
Где-то задержалась? В чем секрет?!
 
 
– Эй, Андрюша, погоди немножко! –
И с площадки, прожевав галету,
Быстро спрыгнул веснушчатый Лешка. –
Знаешь, есть счастливая примета:
 
 
Эта вот платформа – номер три.
И вагон наш третий… Нет, серьезно…
Место третье у тебя, смотри!
Поезд тоже третий… Грандиозно!
 
 
Стой! И три минуты до отхода!
Ты счастливец! Вот взгляни, сейчас
Из гудящей сутолки народа
Вспыхнет пара темно-синих глаз…
 
 
Я ведь знаю, будет все в порядке.
Галя – это ж золотник урана! –
В это время вышла на площадку
Статная, высокая Татьяна.
 
 
На друзей спокойно поглядела
И сказала: – Граждане, в вагон!
Христофор Иваныч возмущен.
Был свисток, и тут стоять не дело.
 
 
Взгляд похож нередко на людей:
Тот в улыбке доброй расплывется,
Этот строг и важен, как музей,
Тот сердит, а этот вон смеется…
 
 
Танин взгляд был чем-то вроде лорда:
Не смеялся он и не страдал,
А при встрече холодно и гордо
Словно б вам два пальца подавал.
 

2

 
Мчит состав, по стеклам бьют дождинки,
Канул в ночь вокзала яркий свет…
Эх, Галинка, милая Галинка!
Прибежит, а поезда уж нет…
 
 
Впрочем, ладно. И не так случалось…
Был состав, и с Галей был Андрей.
Но хотя прощанье состоялось,
А на сердце было тяжелей.
 

*

 
Сорок первый. Грохот эшелонов,
В новенькой пилотке, в сапогах,
В толкотне стоял Андрюша Громов,
Ветку липы теребя в руках.
Видел он, как старшина кого-то
Распекал за смятый котелок,
Как супруга командира роты
Все совала мужу узелок.
Тот не брал: – Оставь, снеси ребятам…
Ну не плачь, Маруся… ничего… –
И смущался, видя, что солдаты
Из вагонов смотрят на него.
Десять лет Андрей учился с Галей.
Галя – друг. Да мало ли друзей?
Почему же нынче на вокзале
Он с тоскою думает о ней?
Как вчера он с Галей попрощался?
«Не забудь, пиши мне…» Эх, дубина!..
Лжешь, что дружба, лжешь, а не признался,
Испугался синих глаз Галины.
«Нe забудь, пиши мне…» Ну и пусть!
Так тебе и надо, жалкий трус!
Забирай теперь в дорогу грусть,
Увози неразделенный груз!
Но когда Андрей шагнул к вагону,
Каблуком притопнув по окурку,
То увидел вдруг в конце перрона
Легкую знакомую фигурку.
Галя шла, бежала все быстрее,
Словно что-то потерять боясь,
И, когда увидела Андрея,
Вдруг густым румянцем залилась.
Грудь ее порывисто вздымалась,
Руки были холодны как лед.
– Знаешь, я как раз не собиралась..
Впрочем, нет… Совсем наоборот…
Был таким рубиновым закат,
Что хоть кисть макни в него – и вот
На стене появится плакат:
«Комсомольцы, дружно все на фронт!»
Лязгал штык, команды раздавались,
Где-то под гармошку напевали…
Возле эшелона на вокзале
В первый раз они поцеловались.
И увез он марш военных труб,
Полный горя синий взгляд Галинки,
Вкус ее сухих горячих губ
И солоноватый вкус слезинки…
Про любовь Галина не сказала.
Взгляд на все ответил откровенно.
Ну а писем разве было мало?
Два письма в неделю непременно.
Что письмо?! Но если приглядеться,
Это ж ведь и есть любовь сама.
Ровно триста сорок два письма.
Триста сорок две частицы сердца!..
 
      3
 
Это было десять лет назад,
А сдается, что совсем недавно…
Эх, жена, Галина Николавна,
Где же нынче был твой синий взгляд?
 
 
Что могло с тобою приключиться?
За окошком полночь. Холодок…
Сел Андрей. Не хочется, не спится!
– Лешка, брось мне спичек коробок.
 
 
Таня спички со стола взяла,
Кинула Андрею, усмехнулась:
– Что, геолог, нелегки дела? –
И, локтями хрустнув, потянулась.
 
 
Хороша Татьяна, что скрывать:
Строгий профиль, как из-под резца,
Мягкая каштановая прядь,
Блеск зубов и матовость лица.
 
 
Только это ни к чему Андрею,
Он спокойно на нее глядит.
Таня – это статуя в музее,
Хороша, а сердце не болит…
 
 
За окошком черною лисицей
Ночь несется, к травам припадая.
Эх, Андрей, чего грустить, вздыхая?!
Надо спать. Да вот никак не спится.
 
 
– Это скверно: ждать и не дождаться, –
Таня вдруг сурово изрекла. –
Я вот тоже как-то раз, признаться,
Милого напрасно прождала.
 
 
Первый курс… Девчонка… Дура дурой.
И взбрело ж мне в голову тогда,
Что с моим лицом, с моей фигурой
Покорю я парня без труда.
 
 
Он был славный, добрый, беззаботный,
С полуслова друга понимал.
А со мной хоть и шутил охотно,
Но любви моей не замечал.
 
 
Да, любви. Но мне открылось это
Слишком поздно. Так-то, побратимы.
В этом нет уже теперь секрета,
Все ушло и пролетело мимо…
 
 
Но тогда мне, помню, показалось,
Что вздыхать, робея, ни к чему
И что, коль со счастьем повстречалась,
Взять его должна я и возьму.
 
 
По каким неписаным законам
С давних пор уж так заведено,
Что о чувствах девушкам влюбленным
Первым говорить запрещено?!
 
 
Любит парень – парню все возможно:
Признавайся, смотришь – и поймут…
А девчонка – лютик придорожный:
Жди, когда отыщут и сорвут.
 
 
Только я не робкого десятка.
Что мне было понапрасну ждать?!
Для чего играть со счастьем в прятки?
Он молчит, так я должна сказать!
 
 
Помню шумный институтский вечер.
Хриплые раскаты радиолы.
Я решила: нынче эта встреча
Будет не бездумной и веселой.
 
 
Пусть она не в парке состоится,
А вот здесь, под меди завыванья.
Что ж, так даже легче объясниться:
Хоть не будет тяжкого молчанья.
 
 
Тот пришел с подружкой, тот – с женою.
Танцы, смех, веселый тарарам…
Я ж застыла, будто перед боем,
Взгляд и душу устремив к дверям.
 
 
Лешка приподнялся моментально
И спросил нетерпеливо: – Ну?
Что же дальше? – Дальше все печально,
Дальше мой фрегат пошел ко дну.
 
 
Мой герой явился. Только рядом,
Рядом с ним, сияя, шла другая.
Щурилась подслеповатым взглядом…
Рыжая, толстенная, косая…
 
 
– Ну а как же он? – воскликнул Лешка.
– Он? – Татьяна зло скривила губы: –
Он блестел, как новая гармошка,
А в душе небось гремели трубы!
 
 
Он смотрел ей в очи, ей-же-богу,
Как дворняга, преданно и верно.
Ну, а я, я двинулась к порогу.
Что скрывать, мне очень было скверно…
 
 
Сразу стал ничтожным, как букашка,
Разговор наш. Он влюблен. Он с нею!
Да, Андрюша, не дождаться – тяжко,
Потерять же – вдвое тяжелее…
 
 
– Таня, брось! – вздохнув, промолвил Лешка. –
Что прошло, того уж не вернешь.
Грусть ли, снег – все тает понемножку,
А виски вот ты напрасно трешь.
 
 
Есть примета – постареешь рано.
А для женщин – это ж сущий ад! –
И, поймав его беспечный взгляд,
Улыбнулась строгая Татьяна.
 
 
– Слушай, Лешка, – вдруг сказал Андрей. –
Ты приметы сыплешь, будто дождик.
Впрямь ты, что ли, веруешь в чертей?
Ты же комсомолец и безбожник.
 
 
Лешка прыснул: – Вот ведь чудачина!
Не во мне таится корень зла.
Просто моя бабка Акулина
Без примет минуты не жила.
 
 
И, от бед оберегая внука,
Без сомнений и без долгих дум
Бабка той мудреною наукой
Набивала мой зеленый ум.
 
 
Мне плевать на бога и чертей!
Стану ли я глупости страшиться!
Только надо ж как-то разгрузиться
Мне от ноши бабушки моей!
 
 
Вдруг профессор приоткрыл ресницы
И сквозь сон сердито пробурчал:
– Что вам, полуночники, не спится?
Ночь давно. Кончайте свой кагал!
 
 
Он еще побормотал немножко,
Сонно потянулся и зевнул.
Щелкнул выключатель у окошка,
И вагон во мраке потонул.
 
 
– Есть примета, Христофор Иваныч, –
Улыбнулся Лешка. – Верьте мне:
Никогда нельзя сердиться на ночь –
Домовой пригрезится во сне…
 

Глава 3.
НОВЫЙ ДРУГ

ЧАСТЬ 2