Дума о Севастополе (сборник)

Значит, будут цветам улыбаться люди,

Значит, счастье, как свет, будет жить всегда

И конца ему в мире уже не будет!

1984

Прощай, Ленинград…

Мой строгий, мой ласковый Ленинград,

Ты вновь теперь назван Санкт-Петербургом.

Не важно: я рад иль не очень рад,

Но я, как и в юности, – твой солдат,

Оставшийся самым вернейшим другом.

А почему я не слишком рад?

Скажу откровенно и очень честно:

Царь Петр был велик. Это всем известно.

Но был ли во всем абсолютно свят?

И Русь, как коня, на дыбы вздымая,

Он мыслил по-своему рай и ад.

И, головы русским стократ срубая,

Пред немцами шляпу снимал стократ.

И грозно стуча по сердцам ботфортами,

Выстраивал жизнь на немецкий лад.

И Русь до того наводнил Лефортами,

Что сам был, возможно, потом не рад.

Слова, с увлеченностью чуть не детской:

Гроссбух, ассамблея, штандарт, Шлиссельбург,

И вот, в честь святого Петра – Петербург,

Вся Русь – как под вывескою немецкой!

Потом и похлеще пошло житье:

Царей на Руси – ни единого русского!

Все царские семьи от корня прусского

Да немцы голштинские. Вот и все.

– Ну что тут нелепого? – скажут мне. —

Сложилось все так, как оно сложилось. —

Что ж, пусть. Но скажите тогда на милость,

Могло быть такое в другой стране?

Могли бы английские или французские

Короны столетиями носить

Дворянишки, скажем, заштатно-прусские,

Которым и дома-то не на что жить?!

Чтоб где-то в Иране, в Канаде, в Китае ли

В креслах для самых больших чинов

Сидели, судили и управляли бы

Такие премьеры, что и не знали бы

Ни стран этих толком, ни языков?!

Ответят: – Зачем так шутить безбожно?

Народ, государственность – не пустяк! —

А вот на Руси – даже очень можно!

И можно, и было как раз вот так!

И разве, скажите мне, разрешили бы

Придумывать где-то для городов

В Норвегии, Швеции иль Бразилии

Названья из чуждых им языков?

У нас же пошли из немецких слов

Названия всяческие вывертывать:

Ораниенбаум, Кронштадт, Петергоф,

Затем – Оренбург, а в Москве – Лефортово.

Затем граф Татищев сей путь продлил

И город, что встал на седом Урале,

Велел, чтоб Екатеринбургом звали

И к царственным туфелькам положил.

О, нет. Никакой я не ретроград.

И ханжества нет во мне никакого,

И все-таки «град» – это слово «град»,

И я ему, право, как брату, рад,

А «бург» – чужеродное сердцу слово!

И вот, словно в залпах «Авроры» тая,

Прошедший сквозь семьдесят лет подряд,

В блокаду не дрогнувший Ленинград

Уходит, главы своей не склоняя!

Как сказочный крейсер, гонимый прочь,

Все флаги торжественно поднимая,

Плывет он в историю, словно в ночь,

Своих неразумных сынов прощая…

Плывет, отдавая печаль волнам,

И в громе оркестров слова рыдают:

«Наверх вы, товарищи! Все – по местам!

Последний парад наступает…»

1991

Запоминайте нас, пока мы есть!

Запоминайте нас, пока мы есть!

Ведь мы еще на многое сгодимся.

Никто не знает, сколько мы продлимся,

А вот сейчас мы с вами, рядом, здесь.

Кто мы такие? В юности – солдаты,

Потом – трудяги, скромно говоря,

Но многие торжественные даты

Вписали мы в листки календаря.

Мы победили дьявольское пламя

И вознесли над пеплом города.

Видать, нам вечно быть фронтовиками:

И в дни войны, и в мирные года!

Зазнались? Нет, смешно и ни к чему!

Нам не пришло б и в голову такое.

Когда пройдешь сквозь самое крутое,

Тогда плюешь на эту кутерьму.

Что нам чины, восторгов междометья!

Да мы их и не ведали почти.

Нам важно, чтоб смогли вы обрести

Все то, что мы достигли в лихолетья.

А чтобы жить нам светлою судьбою

И взмыть под звезды выше во сто раз —

Возьмите все хорошее от нас,

А минусы мы унесем с собою…

Мы вечно с вами толковать бы рады,

Но всех ветра когда-то унесут…

Запоминайте ж нас, пока мы тут,

И нас по письмам познавать не надо!

Когда ж потом, в далекие года,

Воспоминаний потускнеют нити,

Вы подойдите к зеркалу тогда

И на себя внимательно взгляните.

И от взаимной нашей теплоты

Мир вспыхнет вдруг, взволнованный и зыбкий.

И мы, сквозь ваши проступив черты,

Вам улыбнемся дружеской улыбкой…

Солдат

Меж стиснутых пальцев желтела солома,

Поодаль валялся пустой автомат,

Лежал на задворках отцовского дома

Осколком гранаты убитый солдат.

Бойцы говорили, не то совпаденье,

Не то человеку уж так повезло,

Что ранней зарей в полосе наступленья

Увидел гвардеец родное село.

Чье сердце не дрогнет при виде знакомой

До боли, до спазмы родной стороны!

И тяжесть становится вдруг невесомой,

И разом спадает усталость войны!

Что значили парню теперь километры?!

Ждала его встреча с семьей на войне,

В лицо ему дули родимые ветры,

И, кажется, сил прибавлялось вдвойне!

Но нет, не сбылось… Громыхнула граната…

Капризен солдатской судьбы произвол:

Две тысячи верст прошагал он до хаты,

А двадцать шагов – не сумел… не дошел…

Меж стиснутых пальцев солома желтела,

Поодаль валялся пустой автомат…

Недвижно навеки уснувшее тело,

Но все еще грозен убитый солдат!

И чудилось: должен в далеком Берлине

Солдат побывать, и, как прежде в бою,

Он будет сражаться, бессмертный отныне,

Бок о бок с друзьями шагая в строю.

За мысли такие бойцов не судите,

Пускай он в Берлин и ногой не ступил,

Но в списках победных его помяните —

Солдат эту почесть в боях заслужил!

Помните!

День Победы. И в огнях салюта

Будто гром: – Запомните навек,

Что в сраженьях каждую минуту,

Да, буквально каждую минуту

Погибало десять человек!

Как понять и как осмыслить это:

Десять крепких, бодрых, молодых,

Полных веры, радости и света

И живых, отчаянно живых!

У любого где-то дом иль хата,

Где-то сад, река, знакомый смех,

Мать, жена… А если неженатый,

То девчонка – лучшая из всех.

На восьми фронтах моей отчизны

Уносил войны водоворот

Каждую минуту десять жизней,

Значит, каждый час уже шестьсот!..

И вот так четыре горьких года,

День за днем – невероятный счет!

Ради нашей чести и свободы

Все сумел и одолел народ.

Мир пришел как дождь, как чудеса,

Яркой синью душу опаля…

В вешний вечер, в птичьи голоса,

Облаков вздымая паруса,

Как корабль плывет моя Земля.

И сейчас мне обратиться хочется

К каждому, кто молод и горяч,

Кто б ты ни был: летчик или врач,

Педагог, студент или сверловщица…

Да, прекрасно думать о судьбе

Очень яркой, честной и красивой.

Но всегда ли мы к самим себе

Подлинно строги и справедливы?

Ведь, кружась меж планов и идей,

Мы нередко, честно говоря,

Тратим время попросту зазря

На десятки всяких мелочей.

На тряпье, на пустенькие книжки,

На раздоры, где не прав никто,

На танцульки, выпивки, страстишки,

Господи, да мало ли на что!

И неплохо б каждому из нас,

А ведь есть душа, наверно, в каждом,

Вспомнить вдруг о чем-то очень важном,

Самом нужном, может быть, сейчас.

И, сметя все мелкое, пустое,

Скинув скуку, черствость или лень,

Вспомнить вдруг о том, какой ценою

Куплен был наш каждый мирный день!

И, судьбу замешивая круто,

Чтоб любить, сражаться и мечтать,

Чем была оплачена минута,

Каждая-прекаждая минута,

Смеем ли мы это забывать?!

И, шагая за высокой новью,

Помните о том, что всякий час

Вечно смотрят с верой и любовью

Вслед вам те, кто жил во имя вас!

Могила Неизвестного солдата

Могила Неизвестного солдата!

О, сколько их от Волги до Карпат!

В дыму сражений вырытых когда-то

Саперными лопатами солдат.

Зеленый горький холмик у дороги,

В котором навсегда погребены

Мечты, надежды, думы и тревоги

Безвестного защитника страны.

Кто был в боях и знает край передний,

Кто на войне товарища терял,

Тот боль и ярость полностью познал,

Когда копал «окоп» ему последний.

За маршем – марш, за боем – новый бой!

Когда же было строить обелиски?!

Доска да карандашные огрызки,

Ведь вот и все, что было под рукой!

Последний «послужной листок» солдата:

«Иван Фомин», и больше ничего.

А чуть пониже две коротких даты

Рождения и гибели его.

Но две недели ливневых дождей,

И остается только темно-серый

Кусок промокшей, вздувшейся фанеры,

И никакой фамилии на ней.

За сотни верст сражаются ребята.

А здесь, от речки в двадцати шагах,

Зеленый холмик в полевых цветах —

Могила Неизвестного солдата…

Но Родина не забывает павшего!

Как мать не забывает никогда

Ни павшего, ни без вести пропавшего,

Того, кто жив для матери всегда!

Да, мужеству забвенья не бывает.

Вот почему погибшего в бою

Старшины на поверке выкликают

Как воина, стоящего в строю!

И потому в знак памяти сердечной

По всей стране от Волги до Карпат

В живых цветах и день и ночь горят

Лучи родной звезды пятиконечной.

Лучи летят торжественно и свято,

Чтоб встретиться в пожатии немом,

Над прахом Неизвестного солдата,

Что спит в земле перед седым Кремлем!

И от лучей багровое, как знамя,

Весенним днем фанфарами звеня,

Как символ славы возгорелось пламя —

Святое пламя Вечного огня!

Письмо с фронта

Мама! Тебе эти строки пишу я,

Тебе посылаю сыновний привет,

Тебя вспоминаю, такую родную,

Такую хорошую, слов даже нет!

Читаешь письмо ты, а видишь мальчишку,

Немного лентяя и вечно не в срок

Бегущего утром с портфелем под мышкой,

Свистя беззаботно, на первый урок.

Грустила ты, если мне физик, бывало,

Суровою двойкой дневник украшал,

Гордилась, когда я под сводами зала

Стихи свои с жаром ребятам читал.

Мы были беспечными, глупыми были,

Мы все, что имели, не очень ценили,

А поняли, может, лишь тут, на войне:

Приятели, книжки, московские споры —

Все – сказка, все в дымке, как снежные горы…

Пусть так, возвратимся – оценим вдвойне!

Сейчас передышка. Сойдясь у опушки,

Застыли орудья, как стадо слонов;

И где-то по-мирному в гуще лесов,

Как в детстве, мне слышится голос кукушки…

За жизнь, за тебя, за родные края

Иду я навстречу свинцовому ветру.

И пусть между нами сейчас километры —

Ты здесь, ты со мною, родная моя!

В холодной ночи, под неласковым небом,

Склонившись, мне тихую песню поешь

И вместе со мною к далеким победам

Солдатской дорогой незримо идешь.

И чем бы в пути мне война ни грозила,

Ты знай, я не сдамся, покуда дышу!

Я знаю, что ты меня благословила,

И утром, не дрогнув, я в бой ухожу!

1943

На исходный рубеж

– Позволь-ка прикурить, земляк!

Склонились… Огонек мелькает…

– Да легче ты. Кури в кулак.

Опять патруль ночной летает.

С утра был дождик проливной,

Но к ночи небо чистым стало,

И в щелях, залитых водой,

Луна, качаясь, задрожала…

Шли по обочине гуськом,

Еще вчера был путь хороший,

А нынче мокрый чернозем

Лип к сапогам пудовой ношей.

Стряхни его – ступи ногой,

И снова то же повторится.

А утром с ходу прямо в бой…

– Эй, спать, товарищ, не годится!

Пехотный батальон шагал

Туда, где лопались ракеты,

Где высился Турецкий вал,

Еще не тронутый рассветом.

Все шли и думали. О чем?

О том ли, что трудна дорога?

О доме, близких иль о том,

Что хорошо б поспать немного?

Не спят уж третью ночь подряд,

Счет потеряли километрам,

А звезды ласково горят,

И тянет мягким южным ветром…

Конец дороге. Перекоп!

Но сон упрямо клеит веки…

Видать, привычка в человеке:

Ночлег бойцу – любой окоп.

Посмотришь – оторопь возьмет.

Повсюду: лежа, сидя, стоя,

В траншеях, в ровиках – народ

Спит, спит всего за час до боя!

Все будет: грохот, лязг и вой…

Пока ж солдатам крепко спится.

Глядят луна да часовой

На сном разглаженные лица.

1944

Вернулся

Другу Борису

Сгоревшие хаты, пустые сады,

Несжатые полосы хлеба.

Глазницы воронок зрачками воды

Уставились в мутное небо.

В разбитой часовенке ветер гудит,

Пройдя амбразуры и ниши,

И с хрустом губами листы шевелит

В изжеванной временем крыше.

Все рыжий огонь пролизал, истребил,

И вид пепелища ужасен.

Лишь дождь перевязкой воды исцелил

Осколком пораненный ясень.

К нему прислонился промокший солдат.

Вокруг ни плетня, ни строенья…

Не выскажешь словом, как тяжек возврат

К останкам родного селенья!

Нет сил, чтоб спокойно на это смотреть.

Такое любого расстроит.

Солдат же вернулся сюда не жалеть, —

Пришел он, чтоб заново строить!

1946

Прислали к нам девушку в полк медсестрой

Прислали к нам девушку в полк медсестрой.

Она в телогрейке ходила.

Отменно была некрасива собой,

С бойцами махорку курила.

Со смертью в те дни мы встречались не раз

В походах, в боях, на привале,

Но смеха девичьего, девичьих глаз

Солдаты давно не встречали.

Увы, красоте тут вовек не расцвесть!

На том мы, вздыхая, сходились.

Но выбора нету, а девушка есть,

И все в нее дружно влюбились.

Теперь вам, девчата, пожалуй, вовек

Такое не сможет присниться,

Чтоб разом влюбилось семьсот человек

В одну полковую сестрицу!

От старших чинов до любого бойца

Все как-то подтянутей стали,

Небритого больше не встретишь лица,

Блестят ордена и медали.

Дарили ей фото, поили чайком,

Понравиться каждый старался.

Шли слухи, что даже начштаба тайком

В стихах перед ней изливался.

Полковник и тот забывал про года,

Болтая с сестрицею нашей.

А ей, без сомнения, мнилось тогда,

Что всех она девушек краше.

Ее посещенье казалось бойцам

Звездою, сверкнувшей в землянке.

И шла медсестра по солдатским сердцам

С уверенно-гордой осанкой.

Но вот и Победа!.. Колес перестук…

И всюду, как самых достойных,

Встречали нас нежные взгляды подруг,

Веселых, красивых и стройных.

И радужный образ сестры полковой

Стал сразу бледнеть, расплываться.

Сурова, груба, некрасива собой…

Ну где ей с иными тягаться!

Ну где ей тягаться!.. А все-таки с ней

Мы стыли в промозглой траншее,

Мы с нею не раз хоронили друзей,

Шагали под пулями с нею.

Бойцы возвращались к подругам своим.

Ужель их за то осудить?

Влюбленность порой исчезает как дым,

Но дружбу нельзя позабыть!

Солдат ожидали невесты и жены.

Встречая на каждом вокзале,

Они со слезами бежали к вагонам

И милых своих обнимали.

Шумел у вагонов народ до утра —

Улыбки, букеты, косынки…

И в час расставанья смеялась сестра,

Старательно пряча слезинки.

А дома не раз еще вспомнит боец

О девушке в ватнике сером,

Что крепко держала семь сотен сердец

В своем кулачке загорелом!

1947

Трус

Страх за плечи схватил руками:

– Стой! На гибель идешь, ложись!

Впереди визг шрапнели, пламя…

Здесь окопчик – спасенье, жизнь.

Взвод в атаку поднялся с маху.

Нет, не дрогнул пехотный взвод.

Каждый липкие руки страха

Отстранил и шагнул вперед.

Трус пригнулся, дрожа всем телом,

Зашептал про жену, про дом…

Щеки стали простынно-белы,

Сапоги налились свинцом.

Взвод уж бился в чужих траншеях,

Враг не выдержал, враг бежал!

Трус, от ужаса костенея,

Вжался в глину и не дышал.

…Ночь подкралась бочком к пехоте,

В сон тяжелый свалила тьма,

И луна в золоченой кофте

Чинно села на край холма.

Мрак, редея, уходит прочь.

Скоро бой. Взвод с привала снялся.

Трус уже ничего не боялся, —

Был расстрелян он в эту ночь!

1948

Морская пехота

Пехота смертельно устала

Под Мгой оборону держать.

В окопах людей не хватало,

Двух рот от полка не собрать.

Двадцатые сутки подряд

От взрывов кипело болото.

Смертельно устала пехота,

Но помощи ждал Ленинград.

И в топи, на выступе суши,

Мы яростно бились с врагом.

Отсюда ракетным дождем

Без промаха били «катюши».

Да, было нам трудно, но вскоре

Ударил могучий прибой,

И на берег хлынуло море

Тяжелой, гудящей волной.

Штыки, бескозырки, бушлаты,

На выручку друга, вперед!

Держитесь, держитесь, ребята!

Морская пехота идет!

Врагу мы повытрясли душу,

А в полдень под тенью берез

Сидели наводчик «катюши»

И русый плечистый матрос.

Костер сухостоем хрустел.

Шипел котелок, закипая.

Матрос, автомат прочищая,

Задумчиво, тихо свистел…

Недолог солдатский привал,

Но мы подружиться успели,

Курили, смеялись и пели,

Потом он, прощаясь, сказал:

– Пора мне, братишка, к своим,

В бою я, сам знаешь, не трушу.

Ты славно наводишь «катюшу»,

И город мы свой отстоим.

Дай лишнюю пачку патронов.

Ну, руку, дружище! Прощай.

Запомни: Степан Филимонов.

Жив будешь, в Кронштадт приезжай.

А коли со мною что будет,

То вскоре на кромку огня

Другой Филимонов прибудет —

Сын Колька растет у меня.

Окончилась встреча на этом.

Военная служба не ждет.

На новый участок с рассветом

Морская пехота идет.

Погиб Филимонов под Брестом,

О том я недавно узнал.

Но сын его вырос и встал

В строю на свободное место.

Вот мимо дворов, мимо кленов

Чеканно шагает отряд.

Идет Николай Филимонов

Среди загорелых ребят.

С обочин и слева и справа

Им радостно машет народ:

Идет наша русская слава —

Морская пехота идет!

1949

Моему сыну

Я на ладонь положил без усилия

Туго спеленатый теплый пакет.

Отчество есть у него и фамилия,

Только вот имени все еще нет.

Имя найдем. Тут не в этом вопрос.

Главное то, что мальчишка родился!

Угол пакета слегка приоткрылся,

Видно лишь соску да пуговку-нос…

В сад заползают вечерние тени.

Спит и не знает недельный малец,

Что у кроватки сидят в восхищенье

Гордо застывшие мать и отец.

Раньше смеялся я, встретив родителей,

Слишком пристрастных к младенцам своим.

Я говорил им: «Вы просто вредители,

Главное – выдержка, строгость, режим!»

Так поучал я. Но вот, наконец,

В комнате нашей заплакал малец.

Где наша выдержка? Разве ж мы строги?

Вместо покоя – сплошные тревоги:

То наша люстра нам кажется яркой,

То сыну холодно, то сыну жарко,

То он покашлял, а то он вздохнул,

То он поморщился, то он чихнул…

Впрочем, я краски сгустил преднамеренно.

Страхи исчезнут, мы в этом уверены.

Пусть холостяк надо мной посмеется,

Станет родителем – смех оборвется.

Спит мой мальчишка на даче под соснами,

Стиснув пустышку беззубыми деснами.

Мир перед ним расстелился дорогами

С радостью, горем, покоем, тревогами…

Вырастет он и узнает, как я

Жил, чтоб дороги те стали прямее.

Я защищал их, и вражья броня

Гнулась, как жесть, перед правдой моею!

Шел я недаром дорогой побед.

Вновь утро мира горит над страною.

Но за победу, за солнечный свет

Я заплатил дорогою ценою.

В гуле боев, много весен назад,

Шел я и видел деревни и реки,

Видел друзей. Но ударил снаряд —

И темнота обступила навеки…

– Доктор, да сделайте ж вы что-нибудь!

Слышите, доктор! Я крепок, я молод. —

Доктор бессилен. Слова его – холод:

– Рад бы, товарищ, да глаз не вернуть.

– Доктор, оставьте прогнозы и книжки!

Жаль, вас сегодня поблизости нет.

Ведь через десять полуночных лет

Из-под ресниц засияв, у сынишки

Снова глаза мои смотрят на свет.

Раньше в них было кипение боя,

В них отражались пожаров огни.

Нынче глаза эти видят иное,

Стали спокойней и мягче они,

Чистой ребячьей умыты слезою.

Ты береги их, мой маленький сын!

Их я не прятал от правды суровой,

Я их не жмурил в атаке стрелковой,

Встретясь со смертью один на один.

Ими я видел и сирот, и вдов,

Ими смотрел на гвардейское знамя,

Ими я видел бегущих врагов,

Видел победы далекое пламя.

С ними шагал я уверенно к цели,

С ними страну расчищал от руин.

Эти глаза для Отчизны горели!

Ты береги их, мой маленький сын!

Тени в саду все длиннее ложатся…

Где-то пропел паровозный гудок…

Ветер, устав по дорогам слоняться,

Чуть покружил и улегся у ног…

Спит мой мальчишка на даче под соснами,

Стиснув пустышку беззубыми деснами.

Мир перед ним расстелился дорогами

С радостью, горем, покоем, тревогами…

Нет! Не пойдет он тропинкой кривою.

Счастье себе он добудет иное:

Выкует счастье, как в горне кузнец.

Верю я в счастье его золотое.

Верю всем сердцем! На то я – отец.

1954

Шли солдаты

Вдоль села, держа равненье,

Мимо школы, мимо хат,

Шел с военного ученья

По дороге взвод солдат.

Солнце каски золотило,

Пламенел колхозный сад.

Свой шуршащий листопад

Осень под ноги стелила.

До казарм неблизок путь,

Шли, мечтая о привале,

Только песню не бросали —

С песней шире дышит грудь.

Возле рощи над рекою

Лейтенант фуражку снял,

Пот со лба смахнул рукою

И скомандовал: – Привал!

Ветер, травы шевеля,

Обдавал речной прохладой.

За рекой мычало стадо,

А кругом поля, поля…

От села дымком тянуло,

Рожь косынками цвела.

Песня крыльями взмахнула

И над рощей поплыла.

Снял планшетку лейтенант,

Подошел к воде умыться.

– Разрешите обратиться, —

Козырнул ему сержант.

– Там девчата говорят,

Что рабочих рук нехватка.

Нам помочь бы для порядка,

Кто желает из солдат?

Взводный молвил: – Одобряю.

Только время нас не ждет.

Но коль просит целый взвод,

В счет привала – разрешаю.

Рожь качалась впереди

И приветливо шепталась:

– Ну, гвардейцы, прочь усталость,

Кто желает, выходи!

Не жалели рук ребята.

Как грибы, скирды росли.

Восхищенные девчата

Надивиться не могли.

После крепко руки жали,

Угощали молоком,

Шумно с песней всем селом

До плотины провожали.

Солнце село в отдаленье,

На воде дрожал закат.

Шел с военного ученья

По дороге взвод солдат.

1954

Стихи о солдатской шутке

Из чьих-то уст взлетела над кострами,

На миг повисла пауза… И эхо

Метнулось в лес широкими кругами

Солдатского раскатистого смеха.

Ой, шутка, шутка – выдумка народа!

Порой горька, порой солоновата,

Ты облегчала тяготы похода,

Гнала тоску окопного солдата.

Случись привал, свободная минутка

В степи, в лесу на пнях бритоголовых,

Как тотчас в круг уже выходит шутка,

Светлеют лица воинов суровых.

Повсюду с нами в стужу и метели,

В жару и грязь по придорожным вехам

Шагала ты в пилотке и шинели

И с вещмешком, набитым громким смехом.

Звучал приказ. Снаряды землю рыли.

Вперед, гвардейцы! Страха мы не знаем.

Что скромничать – мы так фашистов били,

Что им и смерть порой казалась раем…

Все позади: вернулись эшелоны,

Страна опять живет по мирным планам.

Мы из винтовок вынули патроны,

Но выпускать из рук оружье рано.

Взвод на ученье. Грозен шаг у взвода.

А в перекур веселье бьет каскадом.

Ой, шутка, шутка – выдумка народа!

Ты снова здесь, ты снова с нами рядом.

Кто нерадив, кто трудности боится,

Ребята дружно высмеять готовы.

И вот сидит он хмурый и пунцовый

И рад бы хоть сквозь землю провалиться…

И в мирный час, как в час войны когда-то,

Солдат наш свято долг свой исполняет.