Проходные дворы

Взял сотку с припуском, то есть с кружкой пива, пару бутербродов с красной икрой, сел в угол.

Осмотрелся. Народу, как ни странно по вечернему времени, было немного. Но человека, похожего по описанию на Николу Рыжего, он не заметил. Не хотелось просто так возвращаться домой.

За соседним столиком гуляла компания молодой шпаны. Говорили по «фене», стараясь показать всем, что они солидные блатняги.

Мишин позвал одного из них.

Тот подошел к столу.

– Ну, чего тебе?

– Ты, сявка, со мной по закону вообще разговаривать не можешь. Но я тебе дело поручить хочу.

Пацан с уважением взглянул на татуировки на руках, на золотые фиксы.

– Что надо?

– Рыжего знаешь?

– Конечно.

– Где он?

– Позвать?

– Зови.

Рыжий появился через полчаса. Подошел, сел за стол.

– Ты кто такой?

Мишин назвал свою кличку.

– Слышал о таком?

– Говорили люди. Чего надо?

– От Армяна привет и ксивенка.

Мишин достал из кармана листок бумаги. Рыжий прочел, засмеялся радостно:

– Так что мы здесь сидим? Пошли ко мне.

Напились они в этот вечер сильно. На следующий день Мишин встретился со Скориным.

– Не нажимай, – сказал Скорин, – пей, гуляй, входи в доверие. Когда увидишь, что он тебе полностью верит, попроси достать на пару дней пистолет.

Уже зимой Мишин и Рыжий гуляли в ресторане «Звездочка» на Преображенке.

Там Мишин и завел разговор об оружии. Рыжий сказал:

– Достану, но нужен «кусок» (тысяча рублей).

На следующий день он передал Мишину пистолет. Оружие отстреляли. Экспертиза показала, что из него был убит капитан Кочкин.

Через два дня Мишин вернул пистолет.

– Ну как дела? – спросил Рыжий.

– Не очень. Наводка оказалась туфтовой, поэтому взял мало. Нужно к солидному делу прибиваться.

– Понимаешь, – Рыжий внимательно посмотрел на Мишина, – я о тебе с солидными ребятами говорил. Они у меня стволы прячут. Ну, конечно, с каждого дела мне небольшую долю отстегивают. А мне много и не надо – было бы на что погулять. Они хотят где-то 15 февраля взять две сберкассы – в Пушкино и у стадиона «Динамо» в Москве. Завтра за стволами приедут, я о тебе снова поговорю.

Мишин позвонил Скорину.

А дальше все было как обычно. Наружка привела человека, взявшего оружие, в Красногорск, а через день установили всех участников банды.

Брать банду поручили двум группам.

Одну возглавлял Сергей Дерковский из МУРа, вторую – Скорин. В коридоре управления они потянули спички. Тот, кто вытащит короткую, берет Митина. Повезло Дерковскому.

Всех взяли ночью. Без стрельбы и осложнений. Действительно, агентуре трудно было выйти на этих людей. Они вели жизнь вполне законопослушных молодых людей. Главарь банды, Митин, работал мастером на заводе, его подручный, Лукин, – студент авиационного института. Остальные члены банды ударно трудились, исправно посещали комсомольские собрания.

Судьба Мишина сложилась вполне удачно. Он поступил на завод, стал высококвалифицированным слесарем. Когда умерла мать, продал дом и уехал в Калининскую область.

Очень долго я не мог понять: почему старые сыщики называли банду Митина последней? После знаменитой амнистии летом 53-го года, которую почему-то называют бериевской, хотя инициатором ее был Маленков, банд в стране появилось немерено.

На мой вопрос так никто и не ответил. Видимо, опера имели в виду, что это была последняя банда времен культа личности. Менее чем через месяц после ее ликвидации умер Сталин.

Последняя банда… Достаточно смешное определение в нашей действительности. И почему-то вспомнилось выступление начальника лагерей ОГПУ М.Д. Бермана на первом слете ударников строительства Беломорско-Балтийского канала имени Сталина.

Он много говорил тогда о том, что именно труд на строительстве канала перековал бывших бандитов, воров, проституток и вредителей. Пройдет время – и труд в лагерях ОГПУ превратит всех преступников в строителей социализма. И через несколько лет с преступностью в нашей стране будет покончено. Завершил он выступление словами:

Наш паровоз вперед лети!..

Вот он и летит… Только куда?

Уж рельсы кончились, а станции все нет.

«Таганка, все ночи, полные огня…»

Тюрьма эта была элитная. В ней сидели только «социально близкие». По сто шестнадцатой пополам – так у блатарей называлась 58-я статья – сюда не отправляли.

Конечно, может показаться странным, но Таганка являлась нашим криминальным символом тех лет.

Ее разрушили, а память о ней живет в неведомо кем сочиненной песне.

Включаю телевизор. На экране кандидат в президенты, сын юриста, голосом, «лишенным приятности», выводит грустную песню старых московских yрок: «Таганка…»

Включаю радио, на волнах неведомой станции неплохой певец с надрывом сообщает озверевшим от жары соотечественникам:

Быть может, старая тюрьма Таганская

Меня, мальчишечку, по новой ждет…

Наверняка в мире нет больше такой страны, как наша, – страны, где уголовная «феня» так органично вошла в речевой строй современного языка.

Нигде с таким упоением не поют блатных песен. И не только пацаны под гитару в подъезде, но и траченные жизнью интеллигенты на своих застольях.

И везде – «Таганка».

Думаю, что ворам в законе надо сброситься и восстановить тюрьму как памятник воровского эпоса. Сейчас многое восстанавливают, что разрушали раньше. А здесь – символ блатной идеологии. Он вполне может стать основой бандитской национальной идеи.

Потому что ни в какой другой стране, кроме нашей, вероятность попасть в «зону» не жила в каждом гражданине – независимо от его положения в обществе. А песни и язык тюремного мира были своеобразной профилактической прививкой.

В 1934 году на прилавках магазинов появился коллективный труд тридцати шести писателей во главе с Максимом Горьким: «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина».

Из аннотации к книге следовало, что на ее страницах читатели увидят «типы руководителей стройки, чекистов, инженеров, рабочих, а также бывших контрреволюционеров, вредителей, кулаков, воров, проституток, спекулянтов, перевоспитанных трудом, получивших производственную квалификацию и вернувшихся к честной трудовой жизни».

Надо сказать, что книга эта была написана по личному распоряжению Генриха Ягоды.

Работали над ней лучшие перья советской литературы: Борис Агапов, Сергей Буданцев, Евгений Габрилович, Михаил Зощенко, Вера Инбер, Валентин Катаев, Алексей Толстой, Виктор Шкловский, Бруно Ясенский.

Поэтому сей коллективный труд получился ярким и убедительным.

ОГПУ ставило перед писателями главную задачу – читатель должен понять, что труд в ГУЛАГе не уничтожает, а перерождает преступника.

Точку в этой идеологической кампании поставил сам Сталин, объявив, что в СССР навсегда покончено с преступностью.

Это заявление вождя должно было успокоить инженера, вернувшегося с работы в обворованную квартиру, или бухгалтера, раздетого уркаганами в темной подворотне.

С той поры ни в кино, ни в книгах, ни в газетах не появлялись уголовные сюжеты. Не существовало у нас преступников – и все дела.

* * *

Дом наш – единственный кирпичный пятиэтажный – стоял в плотном кольце одноэтажных и двухэтажных домишек Кондратьевских и Тишинских переулков. Здесь бушевал Тишинский рынок. Сейчас это небольшой пяточок, огороженный забором. А тогда человеческое море захлестывало все близлежащие улицы и выплескивалось к Белорусскому вокзалу.

На территории этой существовала своя иерархия, а ее представители узнавались даже по некой форменной одежде.

Ниже всех стояли уголовные солдаты-огольцы. Они ходили в темных кепках-малокозырках, в хромовых сапогах, именуемых прохорями, сбитых в гармошку, под пиджаками непременно – тельняшка, белый шарф на шее и, конечно, золотой зуб-фикса. Они были особо опасны для нас, мальчишек. Могли запросто отобрать продовольственные карточки, если тебя родители посылали в магазин, снять шапку, изъять билеты в кино.

Они шныряли по рынку, выполняя указания солидняка – местного ворья. Сегодня, когда вижу новых волонтеров уголовного мира, в кожаных куртках и плотных брюках с напуском, я тут же вспоминаю огольцов с Тишинки.

В Москве гремели первые салюты, а в нашем доме грабили квартиры, грабили и соседние магазины, и склады.

Нет, это делали не мальчики в малокозырочках – другие, совсем другие люди занимались этими делами. Один из них жил в нашем доме. Здоровый, мордастый, летом он ходил в светлом коверкотовом костюме, с двумя медалями и двумя нашивками за ранение на лацкане.

…Впервые я их увидел летом 43-го – троих шикарно, не по военному времени, одетых молодых мужчин и двух красивых девушек с ними.

Они шли по двору. На груди мужчин серебрились медали, а у одного был даже орден Красной Звезды. Зимой они ходили в фетровых бурках и кожаных пальто.

По сей день у меня вызывают смех наши фильмы с грязными, плохо одетыми бандитами. Не знаю, как другие, но наш Мишка Монахов был законодателем мод в районе. Мы, пацаны, обожали его: он щедро угощал нас папиросами и шоколадом. К тому же огольцы с Тишинки боялись трогать соседей Монаха. Он держал за нас «мазу» – так это называлось раньше. А однажды утром я увидел, как двое здоровых онеров волокли его в машину. Серый пиджак был разорван, синевой наливалась правая половина лица. Когда его вталкивали в «эмку», он подмигнул мне разбитым глазом.

Видимо, детство мое, прошедшее в самом сердце человеческой скверны, страх перед «огольцами» заставили меня пойти в спортивный зал и учиться драться и каленым железом выжгли из моей души «блатную романтику».

* * *

В Москве была своя градация ценностей: я имею в виду не официальные, не навязанные нам газетами и радио ценности.

В городе рождались криминальные легенды. К сожалению, я не знал тогда, что через много лет постараюсь изложить их на бумаге. Я бы собрал эпос, и, уверен, истории эти пришлись бы по душе читателям.

В легендах тех лет жили отважные благородные воры и бесстрашные умные сыщики.

Тогда о МУРе в московском обществе говорили почтительно и таинственно. И хотя о его сотрудниках не писали в газетах и не снимали фильмов, в столичных гостиных рассказывали просто фантастические истории. Кое-кого из сыщиков знали в лицо, как эстрадных артистов; иметь с ними короткие, дружеские отношения считалось также престижно, как с популярными тенорами.

Звезды кино и театра. Звезды-летчики. Звезды-писатели и поэты. Звезды-сыщики: в 30-е годы это Николай Осипов, Георгий Тыльнер, Леонид Буль, Валерий Кондиано. Эти люди раскрыли преступления, вошедшие в историю криминалистики: кражу редкой коллекции монет у одного из красных наркомов, описанную Львом Шейниным в очерке «Динары с дырками», кражу знаменитого золотого брегета у Эдуарда Эррио, нашумевшее ограбление мехового магазина в Столешниковом.

В 50-х люди знали Игоря Скорина, Владимира Корнеева, Илью Ляндреса и, конечно, Володю Чванова.

О Володе можно рассказывать бесконечно, мой покойный друг Игорь Скорин называл его невезучим, потому что ему доставались самые неприятные дела. Сложность их заключалась в том, что потерпевшими были знаменитые артисты тех лет: Гельцер, Мессерер, Яблочкина, Артур Эйзен.

В 1958 году мы с Чвановым сидели в его кабинете в МУРе и он рассказывал крайне занимательную историю одной громкой квартирной кражи.

Я отлично знал, что родной «Московский комсомолец», в котором я тогда работал, никогда не напечатает такие истории, но собирал их, как скряга копит деньги.

Был конец мая, в окно кабинета вползала вечерняя свежесть, вытягивая табачный перегар, и доносилась веселая музыка из сада «Эрмитаж».

Так уж случилось: самое модное место Москвы тех лет обреталось аккурат напротив самого МУРа. Это, кстати, порождало массу шуток и анекдотов у гулявших здесь московских деловых.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.