Пижон увидел Ирину и помахал ей рукой.
      - Привет, красуля! Как делишки?
      - Мы разве знакомы? - надменно ответила она. И отшив его, тут же снизила тон, - впрочем, заходите. А вас я где-то видела, - сказала она Анжеле.
      - Вчера, у Бричковского, - ответила та, нисколько не смутившись. Виталий нас друг другу не представил. Вы его жена? - и она протянула Ирине руку.
      - Ну говори, как ты? - торопливо спросил я её. - Вы в порядке? Дом ваш не затопило? Как плотина рухнула, я за тебя испугался...
      - Не затопило, - произнесла Анжела. - Снесло. До основания.
      - Боже! Значит, ты бездомная? Ну, моя квартира, конечно, всегда к... А мать твоя как же?
      - Отмучилась, бедная, - сказала Анжела печально, но спокойно. - Лежит где-то там под водой в завалах.
      - А ты сама как уцелела?
      - Меня дома не было. Пурапутин срочно вызвал. Все сбежали, одна я шефа не бросила... Нет, не одна я, конечно, ещё кое-кто, но в общем... Так вот, слушай, зачем я приехала. Я по его просьбе тебя разыскиваю. Он хочет...
      - Ага, - не удержался я, несмотря на присутствие жены, - а без его просьбы ты бы...
      - Ну Витя! - воскликнула она укоризненно. - Как бы я могла? А тут охрану дали...
      - Ах, вот оно что... А то я думаю - странный у тебя эскорт. И все равно не понимаю. Армия и братва в союзе, что ли?
      - Ты слушай сюда. Витя, ты нам нужен. Пурапутин пытается создать комитет примирения. И хочет, чтобы ты в него вошел.
      - Зачем я ему понадобился?
      - У тебя авторитет, связи... наконец, трезвый взгляд и ясное мышление.
      - Трезвый, как же, - я обвел рукой батарею пустых и полных бутылок. Кстати, угощайтесь. А что эти все деятели - Орел там и прочие?
      - Слушай, поехали. По дороге расскажу. Дельфинов с нами в союзе. Славик - его человек. ("Знаю", - кивнул я.) Орел, в общем, тоже за нас. По крайней мере войска выделил на охрану.
      - Ох, не стоит в такие времена наверх соваться... - ломался я. Первым расстреляют... Потом, у меня тут куча подопечных...
      - Кто кому подопечный, - фыркнула жена. - Как раз без тебя спокойнее будет, а то ты вечно на рожон лезешь. Нам Наума вполне хватит. Верно, Наум? Он человек трезвый, рассудительный, мы за ним будем как за каменной стеной.
      - Ну... Тогда ладно. Наум, держите, - я отдал ему пистолет, при этом обернувшись к братку-пижону, - спасибо Дельфинову.
      - На здоровье, - ощерился тот. - Шеф - человек с понятиями.
      Луиза тем временем явочным порядком завладела джинсами из иркиной сумки и как раз влезала в них.
      - Подождите меня, - сказала она. - Я с вами в город поеду, - и объяснила недоуменно уставившимся на неё взглядам, - Надо родителей найти и похоронить.
      - Перестань пожалуйста! - хором рявкнули на неё мы с Ириной. - Чего придумала!
      - Нет, я поеду! - заявила она, вскочив на ноги.
      - Во-первых, я тебя все равно не возьму, - отрезал я. - Во-вторых, всякие там приличия и долг - это хорошо, но в экстремальных ситуациях ими приходится пренебрегать. Ну как ты себе это представляешь, а? Где ты их будешь искать? А потом что делать?
      - Но как же они... - ещё пыталась она шебуршиться.
      - Сейчас у меня кое-кто по попке получит. Ирка, нашлепай её от меня.
      - Если тут кто старших не слушается, - прогудел Пападьяк, - могу помочь.
      Я вспомнил Эстеса и невольно содрогнулся.
      - Спасибо, не надо.
      - Я тоже могу, - хихикнул пижон Славик. - В натуре могу.
      - Ладно, сами разберутся. Ну, мы пошли. Дам о себе знать при первой возможности.
      Я поцеловал жену, хотел поцеловать Луизу. Та, надувшись, отвернулась, но в последний момент все-таки подставила щеку для поцелуя.
      18.
      Анжела и её телохранители приехали на грязно-желтеньком инкассаторском броневичке, который стоял у подъезда. Над городом повисла серая утренняя муть, усугублявшаяся несильным, но унылым дождиком, пришедшим на смену снегу; тот, что выпал накануне, ещё не успел стаять, но все газоны были в черных проплешинах.
      За рулем сидел Славик. Мы выехали на Октябрьский проспект. Видимо, недавно здесь шел бой. Вся проезжая часть была засыпана обломками, которые приходилось объезжать, а кое-где мостовая провалилась в проходящие снизу канализационные трубы.
      - Так что в городе происходит? - спросил я Анжелу. - Кто против кого воюет?
      Она пожала плечами.
      - Точно неизвестно. Вероятно, образовалось огромное количество мелких отрядов, которые сражаются... сами не знают, за что. В общем, расклад такой. С одной стороны армия. Она более-менее лояльна Орлу, но реальное командование находится у Грыхенко, который настроен подавлять беспорядки самими жесткими мерами. С другой стороны - кое-как вооруженная толпа, подстрекаемая Долиновым. Помнишь такого?
      - Как же!
      - Странно даже, что мы только позавчера о нем узнали. Вот появился такой фрукт, будто из ничего, оказалось - влиятельная личность. Ходят слухи, что все эти безобразия инспирированы тайной организацией офицеров ФСБ, мечтающей о восстановлении Союза. И Долинов до поры до времени действовал по их плану, пока это отвечало его цели, а как добился беспорядков, стал играть в свою игру. Вчера Долинов был в союзе с Орлом, а теперь переметнулся на другую сторону, когда тот решил от опасного союзника избавиться. Наконец, наш мэр. Он решил примирить главных противников и собрал в Краевой думе нечто вроде координационного совета по нормализации обстановки.
      - Как раз тем, кто старается разнять дерущихся, в первую очередь достается. По своему опыту знаю.
      - Тем не менее его как бы признали. Никто его не слушается, но у нас там возникла такая себе нейтральная зона, где можно хотя бы вести какие-то переговоры. Орел - то есть Грыхенко - выделил войска для охраны. Дельфинов тоже в миротворцах, - она понизила голос, чтобы Славик с переднего сиденья не мог её расслышать. Вероятно, не для конспирации, а из деликатности, Всех своих козырей он лишился - завод затоплен, да и ГЭС разрушена. И Дима-Мамонтенок к Долинову переметнулся. Только авторитет и остался. Да, поле это еще... Что с ним делать, никто не знает. Сидит у нас этот псих Моллюсков и выдает идеи - одна другой безумней. Бедлам, короче.
      - Ехай вдоль реки, - сказал Пападьяк, когда мы оказались на проспекте Революции. - Там спокойнее.
      Мы свернули в переулок, ведущий к Бирюсе. На обочине над трупом грызлись две дворняги со свалявшейся шерстью. Одна из них, покрупнее, наступала на маленькую соперницу, скаля клыки и коротко, отрывисто взрыкивая.
      - Скоренько они приучились к человечине, - пробормотал Пападьяк.
      "Не с твоей ли подачи?" - мысленно откликнулся я и тут же крикнул:
      - Стой!
      Славик затормозил, и оба они с Пападьяком недоуменно обернулись ко мне:
      - Ты чего?
      Я открыл дверь и вылез из броневичка. При моем приближении собаки насторожились, но не спешили убегать, наоборот, ощетинились, застыли в боевой позе, готовясь отстаивать добычу. Не поворачиваясь к ним спиной, я осторожно обошел труп - и подтвердилось то, что я мельком заметил из окна машины: у трупа отсутствовала голова, но как ни странно, на земле под обгрызенной шеей почти не было крови. А на стене ближайшего дома красовался неровный знак: вписанная в круг перевернутая пентаграмма.
      - Туфта! - заявил Славик, когда я рассказал им о своей находке и о том, что говорила ночью Зинаида Петровна. - Это эфэфсбэшные киллеры на понт берут! - и объяснил, что в распоряжение Долинова заговорщики из ФСБ предоставили специальную диверсионную группу "Оса", которая терроризирует население.
      - Почему же крови нет? - спросила Анжела, на которую мой рассказ произвел сильное впечатление.
      - Откуда нам знать, - я решил поддержать менее мистическую версию, может, они сперва дали крови вытечь, а потом приволокли труп сюда.
      К реке мы выскочили неожиданно. Там, где до неё должны были оставаться ещё пара кварталов, сейчас расстилалось водное пространство, свинцовое, бурное, необъятное, уходящее в непроницаемую даль. Кое-где из-под воды торчали стены особенно крепких зданий, но в целом опустошение было абсолютное. Исчезли все лесистые острова, разделявшие Бирюсу на несколько проток, исчез решетчатый силуэт железнодорожного моста справа, хотя осталось привычным ориентиром округлое плечо бугра, давая знать, что дело не в тумане, скрывшим от глаз знакомую картину, исчез автомобильный мост слева, исчезло чертово колесо из парка культуры. Дорога оказалась на самом берегу, и ехать по ней было почти невозможно: асфальт снесло водой, через каждые двадцать метров - завалы из рухнувших, сцепившихся ветвями деревьев, да ещё обломки сильно подмытых домов с левой стороны улицы. Кое-как проехав квартал, мы были вынуждены вернуться на проспект.
      Стрельба, похоже, приближалась, но проспект перед нами был пуст вероятно, бои шли в боковых улицах. Но вдруг в квартале от нас на проспект выехали два БТР-а и покатили нам навстречу. Славик аж взвизгнул - и так же взвизгнули шины нашего броневичка, рванувшегося вперед. Я решил было, что пижон спятил от неожиданности, но он знал, что делает - ведь не станешь же разворачиваться на заваленной обломками улице под прицелом пулеметов. В пятидесяти метрах впереди был перекресток. Славик свернул налево, почти не снижая скорости.
      - Зачем мы удираем? - спросила Анжела. - Это же наши!
      - Думаешь, будут разбираться? - пробурчал Пападьяк, и в подтверждение его слов на оставшемся за спиной проспекте загрохотала пулеметная очередь. Но не успели мы доехать до следующего перекрестка, как на машину будто со всех сторон обрушился шквал огня. Сверкнуло осколками боковое зеркало. Очень неприятно сидеть в железной коробке, по которой со всех сторон барабанят пули. Я не знал, долго ли сможет выдерживать хилая инкассаторская броня стрельбу такой плотности, но тут машина накренилась, заскрежетала дисками по асфальту и заглохла.
      - Огонь справа, - оценил обстановку Пападьяк. - Выбирайтесь через левую дверь и в дом.
      Сам он выскочил из своей двери, обежал броневичок и, высовываясь из-за него, посылал короткие очереди по окнам противоположного дома, прикрывая наш отход.
      - Порядок, - сказал он, догоняя нас, - бэтээры подвалили, сейчас им будет не до нас.
      - Кто стрелял? - спросил я.
      - ... их знает. Так, вылазим на двор, будем пробираться своим ходом.
      Мы попали в какой-то офис. Накануне он подвергся основательному разгрому, но хотя бы не сгорел. Однако шли мы, хрустя по стеклу и постоянно огибая завалы перевернутой мебели и разбитых компьютеров, а то и перелезая через них. Наконец, нашли и черный ход - массивную бронированную дверь, развороченную взрывом; полосы железной рамы были завязаны чуть ли не узлом, сама дверь искарежена, скручена, полуоторвана. Она прочно застряла в раме, но оставляла достаточно широкий проход - для всех, кроме Пападьяка. Тому пришлось бы протискиваться, согнувшись едва ли не вдвое, и поэтому первым пошел Славик. Он выглянул, осмотрелся, ступил в проем и, ещё до того, как мы услышали визг пуль, откалывающих крошки от бетона, ввалился обратно, скрюченный, зажав живот обеими руками, из-под которых текли алые струйки, и рухнул навзничь.
      - Слава! - Анжела нагнулась над ним. - Что с тобой?!
      - Уй-ее, - просипел он с мгновенно вспотевшим от дикой боли лицом. При-па-я-ли...
      Пападьяк, в свою очередь, выглянул в дыру и сказал нам каким-то очень нехорошим голосом:
      - Уходим. Берите его вдвоем, несите - вон, по лестнице, вверх.
      Я схватил Славика за плечи, приподнял, потащил. Анжеле сил хватало только на то, чтобы взять его за ноги - оторвать от пола мы его уже не могли. Пападьяк пятился вслед за нами, держа дверь на прицеле.
      - Все равно нас найдут, - сказал я, имея в виду остающуюся на ступеньках кровавую дорожку.
      - Может, побоятся сунуться. Они не знают, сколько нас.
      - А их сколько?
      - Четверо как минимум. Сидели напротив, за гаражами.
      Мы втащили Славика на второй этаж, забились в первый попавшийся кабинет. Пападьяк принялся сдвигать к двери столы.
      - Сами себя в ловушку загнали, - сказал я. - Надо было на первом этаже прятаться.
      - Там всюду решетки на окнах. Что там с братушкой?
      С трудом мы заставили Славика распрямиться, оторвать от раны его одеревеневшие руки, разодрали одежду и увидели в животе дырку, из которой пульсирующей струйкой бежала кровь.
      - Прямо в печень, - сказал Пападьяк. - Не жилец.
      Анжела метнула в него испепеляющий взгляд, но похоже, Славик не слышал ни этого приговора, ни увещеваний Анжелы, которая приговаривала: "Славик, потерпи минутку, все будет хорошо, сейчас мы тебя перевяжем, Славик, держись, ну, ещё чуть-чуть", и одновременно требовала у нас: "Бинт! Бинт! Давайте бинт! Есть бинт? Ну что-нибудь!" Славик, снова зажав рану ладонями, перекатывался с боку на бок и непрерывно стонал: "Ее... Уу-ее..." Движения его все замедлялись, веки закрылись, он замер.
      - Славик! Славик! - воскликнула Анжела и, подняв голову, посмотрела на нас удивленными глазами.
      - Может, он в обмороке? - спросила она неуверенно.
      - Теперь бинты не нужны, - пробасил Пападьяк, обнаружив неожиданное умение говорить эвфемизмами.
      И сразу же, словно ждали этого момента, в дверь шарахнули чем-то тяжелым. Но пападьяковская баррикада не поддалась. В коридоре заорали:
      - Лучше выходите, а то гранатой долбанем!
      Мы с Пападьяком, не сговариваясь, кинулись к окну, выходившему на тот же двор. Нет, высоко. И в доказательство того, что путь закрыт, почему-то целое до сих пор стекло разлетелось вдребезги, осколок прочертил по щеке старшины кровавую полоску.
      - Мы выходим! - крикнул Пападьяк. - Не стреляйте, мы баррикаду разберем!
      Мы с ним отодвинули столы. Дверь чуть-чуть приотворилась.
      - Бросайте оружие и выходите с руками за головой!
      - Сейчас мы им бросим оружие, - пробурчал Пападьяк, извлек из кармана гранату и, прежде чем я успел вмешаться, вырвал чеку, помедлил секунду, швырнул гранату через щель в коридор и сам бросился в сторону от двери. Анжела стояла над мертвым Славиком напротив двери; я сбил её с ног, повалился сверху, и тут шарахнуло. Выбитая дверь шлепнулась на пол в каком-нибудь сантиметре от нас, но пока она ещё летела, Пападьяк уже выскочил в коридор, паля из автомата. Еще стреляя, он начал страшно дергаться, словно его тянули за невидимые ниточки, медленно опустился на колени и ткнулся лицом в лужу крови; затем ещё пару раз дернулся не по своей воле и завалился на бок.
      - Надеюсь, оставшиеся не будут такими придурками, - раздался в коридоре голос, когда выстрелы стихли. В комнату заглянули два автоматных ствола, потом в дверной проем вышли и их обладатели, два молодых парня. Я, приподняв руки с раскрытыми ладонями, медленно поднялся на ноги. Анжела тоже попыталась встать, но охнула и повалилась снова.
      - О! Бабец! - обрадованно сказал один из парней. Опустив автомат дулом вниз, он подошел к Анжеле, схватил её за руку, рывком поднял на ноги и вознамерился ухватить её за промежность.
      - Хаврюшин, отставить! - раздался голос от двери. Парень отпустил Анжелу, и она снова сползла на пол. В комнату вошел худощавый мужчина лет тридцати, черноволосый и с черными усиками. - Мы ж не бандиты какие-нибудь. Вот месячишку без баб посидишь, тогда... Вы кто такие? - спросил он нас.
      - Бичевой, вы меня не узнаете? - ответил я вопросом на вопрос, потому что сам его узнал. Это был Александр Бичевой, ветеран-"чеченец", с которым мы встречались пару недель назад в ходе моего расследования дельфиновских делишек; Бичевой, пытавшийся заняться предпринимательством, жаловался на рэкет братвы.
      - А, Шаверников! Вы тут как оказались?
      - Пробираюсь в Думу, - честно объяснил я. - А эти двое нас охраняли. Поверьте, я не имею никакого отношения к этой выходке с гранатой. Я хотел его задержать, но не успел...
      - А! - Бичевой махнул рукой. - Что я - псих, людей под дверью оставлять? Я ждал чего-нибудь подобного. Знаю я этого Пападьяка, служил с ним в одном полку. Вояка хороший, но редкостная дубина. А это кто? - он вгляделся в черты мертвого Славика. - Никак Славик-фуфло? Хорошо, ещё один должок закрыли. Так мы скоро всю эту братву отмороженную загасим. Странная в натуре у вас компания, Виталий. А с девушкой что?
      Выяснилось, что Анжела, падая, вывихнула ногу. Бичевой начал меня расспрашивать, куда и откуда мы направляемся. Я объяснил ему, зачем нам надо в Думу и почему нас сопровождал такой странный эскорт, а потом спросил:
      - Так объясните мне, какой у нас, так сказать, статус? Мы пленные или кто?
      - На войне как на войне, Виталий. Раз вы мне попались, я вас больше не отпущу. Вы можете пригодиться как заложники или для обмена.
      Я вздохнул.
      - Александр, не делайте из меня врага.
      Он только усмехнулся.
      - А о "хельсинкском синдроме" слышали? Когда заложники не хотят, чтобы их освобождали?
      - Но это же глупо! Вам придется таскать нас за собой, все время охранять... Ваша боеспособность снижается.
      - Ничего. Людей у меня много. Весь квартал контролируем.
      - А по-вашему, порядочно держать девушку в заложниках? Отпустите хотя бы её.
      - Вы всерьез предлагаете отпустить её сейчас одну? Со мной ей безопаснее, чем где бы то ни было.
      Я сдался.
      - Что ж, право сильного... Но удовлетворите хотя бы мое журналистское любопытство - что у вас за группировка и какие цели вы ставите?
      - Наши цели? Вот они - очистить город, а потом и всю страну от ворюг, мафиози и черных. То, о чем мечтает каждый честный русский.
      - Ну-ну. Примерно под такими же лозунгами вчера вся каша и заварилась. Результаты пока неутешительные.
      - Спорить мы с вами будем в другой обстановке, - спокойно сказал Бичевой. - А пока решаются задачи не стратегические, а тактические.
      Нас повели в его штаб, располагавшийся напротив, через двор. Анжела сильно хромала и, чтобы не падать, вцепилась в мой локоть. Мы вышли под холодный дождик, который превратил землю во дворе, голую и вытоптанную, как и в большинстве светлоярских скверов, в скользкую глину. Нам навстречу спешил парнишка, топая по тропинке кирзовыми сапогами. Подбежав к Бичевому, он неловко козырнул и, отведя командира чуть вперед, начал что-то докладывать ему торопливым шепотом. Бичевой выслушал его, задал пару каких-то вопросов, затем удовлетворенно произнес, оборачиваясь к нам:
      - Отлично, сейчас у нас будет танк, - и приказал двигаться быстрее.
      Когда мы входили в дом, я услышал совсем близкие выстрелы, и к ним впридачу - грохот, рев и лязг. В штабе у Бичевого постарались навести какое-то подобие порядка. Сюда стащили целую мебель и даже зачем-то водрузили на письменный стол компьютер, если только он не остался от прежних хозяев. В углу стоял штабель консервных банок.
      - Карауль этих, - приказал Бичевой тому парню, который доставил ему донесение, совсем молоденькому пацану, одетому даже не в камуфляж, а джинсовую куртку, под которой была черная футболка с надписью "Iron Maiden". - Если сбегут - голову оторву, - и торопливо выбежал из кабинета.
      После такого напутствия наш страж свирепо направил на нас автомат. Но он недолго удостаивал нас своим вниманием: было заметно, что его (впрочем, как и меня, и даже Анжелу) гораздо больше занимают раздающиеся под окнами рев, крики и стельба.
      - Можно посмотреть? - спросил я.
      - Смотрите, - хмуро разрешил он и сам подошел к окну. Его автомат был нацелен на меня, но смотрел он, сперва одним, а затем и обоими глазами, наружу. Окно выходило на поперечную улицу, параллельную той, на которую так неудачно завернул наш "уазик". От дома на углу проспекта Славы остались одни руины - видимо, по нему упорно долбали прямой наводкой. В развалинах первого этажа застрял танк. Он сел брюхом на какой-то прочный выступ, как на бетонный надолб, и не мог сдвинуться с места. Его гусеницы скрежетали по обломкам, то взад, то вперед, но никак не могли найти сцепления с землей. Иногда танк дергался, начинал было поворачиваться, но тут же гусеница срывалась, и он опять только ревел мотором. Помещение, куда он так неудачно заехал, раньше было магазином, и его гусеницы перемалывали рассыпавшиеся по полу батончики "сникерсов".
      Мы смотрели на танк с другой стороны улицы и сверху вниз, но даже на таком расстоянии он производил подавляющее впечатление своей мощью, заключенной в тяжеленную стальную коробку. И тем бессмысленней казалась отвага крохотных фигурок, оседлавших эту по видимости неуязвимую в своей брони махину. Один из людей Бичевого вскарабкался на башню и каким-то дрыном долбил по замку люка, другой, увертываясь от начинавшей поворачиваться пушки, пытался обмотать тряпкой перископ водителя вероятно, чтобы заставить его высунуться наружу. Танк временами начинал содрогаться, словно пытался сбросить этих непрошенных визитеров, но их на танке становилось все больше. Уже сам Бичевой взобрался на броню и держал под прицелом люк водителя. Охранявший нас парнишка хмурился, кусал губы, припрыгивал от нетерпения, хватался за автомат и бормотал: "Ну что они, блин, возятся, что возятся..." Даже меня заразил этот азарт, я обнаружил, что до белизны костяшек вцепился в подоконник и, почти не дыша, ловлю каждое движение этого поединка. Кажется, Анжела испытывала то же самое - с той же силой, с какой я ухватился за подоконник, она стискивала мою руку. Вдруг и она, и парнишка вскрикнули - танк окутался дымом, дернулся, шарахнуло, вспышка буквально расколола надвое находившуюся перед ним стену, она обрушилась, и вместе с ней содрогнулись все руины, и сверху посыпался ливень мелких и крупных обломков. Трудно сказать, зачем танкисты выстрелили - то ли надеясь завалить обломками нападавших, то ли просто от отчаяния и одурения - но одной из этих целей они достигли. Тот боевик, что пытался вскрыть командирский люк, повалился с танка с кровавой, расплющенной головой. Другой оказался на земле, придавленный огромной неровной глыбой, из-под которой с другой стороны торчал его ботинок. Бичевой и ещё один боец спрыгнули с танка, попытались приподнять глыбу, но им не хватало сил. Придавленный через равные промежутки времени начинал вопить так пронзительно, что его было слышно за ревом танка, и мы ждали очередного вопля, как китайские узники ждут, когда на них упадет новая холодная капля - с надеждой на избавление и мучительным нетерпением, когда ожидание кажется непереносимее самого страдания.
      - Господи, - простонала Анжела, то стискивая руки, то зажимая уши, хоть бы добили его, что ли!
      Пацан-часовой не обратил на её реплику никакого внимания: он затравленно глядел в сторону проспекта, откуда заворачивал БТР и, прижимаясь к стенам, бежали солдаты. Бойцы Бичевого, занятые танком и раненым товарищем, их не замечали. Тоскливо выматерившись, парнишка выбил прикладом стекло и дал длинную очередь по солдатам, движущимся по другой стороне улицы. И сразу же все взорвалось пальбой: тарахтел пулемет на бэтээре, стреляли солдаты, отстреливались люди Бичевого, и я почти сразу же перестал слышать что-либо, кроме звона в ушах. Наш страж был так увлечен стрельбой, что я решился: когда у него кончился магазин, и он собрался ставить новый, я шарахнул его в висок первым, что попалось под руку: сотовым телефоном, который машинально нацепил перед уходом из дома.
      Анжела смотрела на меня, расширив глаза и зажав руками рот.
      - Пошли! - прокричал я, сам не слыша своего голоса.
      - Зачем ты его так?
      - Я им обещаний вести себя смирно не давал!
      - Ты его убил?
      - Вряд ли. Скорее оглушил. Убьют его теперь свои.
      Я наклонился и, обыскав поверженное тело, забрал все, какие нашел, рожки к автомату, а сам автомат повесил на грудь
      - Уходим! Живо!
      - О чем ты думал?! Я же ходить не могу!
      - Ничего. Дохромаешь как-нибудь.
      И схватив Анжелу за руку, я потащил её к выходу. Она, хромая, сделала шаг, другой, вдруг охнула и пошла нормально - вероятно, сместившийся сустав встал на место.
      19.
      Мы помчались вниз по лестнице - кажется, той же дорогой, какой пришли сюда. Я надеялся выбраться во двор, не встретив по пути никого из боевиков - вероятно, все они были отвлечены попыткой захватить танк. Ушли мы вовремя - едва спустились на пролет, над нами загрохотало, все здание содрогнулось, на нас посыпалась пыль, мелкие камушки, и обернувшись, я увидел, что из дверного проема, в который мы только что выбежали, валит дым.
      - Что это?! - Анжела испуганно прижалась ко мне.
      - Снаряд, наверно, разорвался. Танки подвалили или что-нибудь в этом роде. Теперь ты понимаешь, как я был прав?
      - Да, повезло.
      Едва она сказала это, я распахнул дверь на улицу, и мне в грудь уперлись два или три автоматных ствола. Из-под солдатских касок блестели стальным отливом глаза - жестокость, распаленная собственным страхом.
      Непонятно, почему меня не пристрелили сразу же. Вероятно, вид у меня, несмотря на автомат, был чересчур штатский.
      - Я же говорил - они оттуда посыплются, - сказал из-за спины солдат лейтенант в десантном берете. - Вот и стенка подходящая...
      - Стойте! - Анжела протиснулась вперед и встала между мной и стволами. - Мы были в плену, сбежали. Мы направляемся в Краевую думу по личному разрешению генерала Грыхенко. Вот пропуск, - она достала из кармана пальто и сунула лейтенанту под нос какую-то картонку. - За самочинные действия будете отвечать!
      Лейтенант бросил взгляд на картонку, и - то ли оказался дисциплинированным, то ли палаческая работа его не прельщала, - бросил:
      - Х... с ними. Отведем в комендатуру, там разберутся.
      С меня сорвали автомат, поставили нас лицом к стене - ноги враскорячку, руки упираются в стену - и обыскали. Солдат, обыскивавший Анжелу, молодой еще, в веснушках, но с неприятным лицом мелкого городского хулигана, не стеснялся ощупывать все её места, которые того заслуживали. Ко мне проявляли меньше внимания, но напоследок, то ли от избытка эмоций, то ли для профилактики шарахнули промеж ног коленом. Оказалось, до сих пор я не имел никакого представления, что такое настоящая боль. На некоторое время я вырубился. Вероятно, меня тащили волоком, судя по измазанным глиной брюкам и исцарапанной под ними кожей.
      Я пришел в себя на полу темной стальной коробки, которая мчалась куда-то, трясясь на исковерканной мостовой. Судя по лязгу гусениц, это была БМП. Анжела сидела рядом на корточках, и моя голова лежала у неё на коленях. Вместе с сознанием вернулась и боль, заставившая меня скрючиться, прижав руки к паху. Я не мог даже стонать - только скрипел и шипел. Откуда-то из сумрачной железной высоты до меня донесся словно бы голос божества: "Смирно лежи!" - и отвечающий ему голос Анжелы: "Сами его избили, а теперь недовольны. Да он вообще без сознания. О господи!" - и её рука легла на мой лоб. Как я потом выбирался из БМП, вспоминается с трудом. Я старался передвигаться на своих ногах, но это получалось только благодаря помощи Анжелы и конвоира, поддерживавших меня с двух сторон, и мои вымученные усилия заглушили большую часть сигналов из внешнего мира: перед глазами все расплывалось, раскачивалось, слова воспринимались обрывками. Анжела снова с кем-то спорила, но все её доводы натыкались на единственный ответ: "Приедет майор Селтачня, разберется". И нас запихнули в темный подвал, уже полный таких же, как мы, задержанных.
      Свет в подвал приходил лишь из нескольких окошек, верхняя кромка которых находилась на одном уровне с тротуаром, а образовавшиеся в результате многолетнего нарастания мостовой колодцы были завалены мусором. Разглядеть что-либо в таком освещении было трудно, но я, немного придя в себя, заметил, что обитатели подвала в большинстве своем - самые что ни на есть штатские люди, какие-то бабы в платках, небритые алкоголики в кепках, даже дети. Вероятно, всех, кто мало-мальски смахивал на боевика, расстреливали сразу же. Недостаток света с избытком компенсировался обилием звуков: здесь плакали, причитали, матерились, делились переживаниями, временами даже раздавались взрывы смеха. Как ни велико было население подвала, мы все-таки ухитрились отыскать укромный уголок за каким-то бетонным выступом и приютились там.
      - Как ты? - спросила Анжела, подставляя плечо для моей головы.
      - Ох, хреново мне ... - простонал я. - Только таких сильных впечатлений мне не хватало для полноты картины!
      - Что, теперь проник в глубинную сущность событий? - хмыкнула она.
      Ее слова прозвучали довольно громко в случайно наступившем мгновении тишины, и из темного угла неподалеку от нас поднялась фигура и направилась к нам, пробираясь через скопление людей.
      - Анжела? - спросил этот человек, наклоняясь к нам, и я узнал в нем Анатолия Бричковского. От его вчерашнего шика не осталось и следа: лицо все иссечено мелкими порезами, глаз подбит, волосы растрепаны. Но костюм и галстук были ещё при нем.
      - А-а, Виталий, и вы здесь, - добавил он, заметив меня. - Где вас отловили?
      - На Пролетарской улице, - объяснила Анжела. - Мы из Академгородка пробирались. А вы как сюда попали?
      - А! - он махнул рукой. - Не будем о том, что лучше забыть. К чему умножать свои печали? Давайте радоваться жизни, пока есть возможность.
      - Чему можно радоваться в такой обстановке? - проскрипел я.
      - Ну, хотя бы тому, что даже тут я нашел очаровательную даму и интересного собеседника. Знаете, - он оглянулся, - это напоминает мне одну гравюру. "Последняя ночь в Консьержери". Разумеется, с поправкой на местные реалии. И к сожалению, наводит на печальные раздумья о нашей собственной участи. Да, закономерный конец всей этой демократической чуши. Вот к чему приводит безответственное интеллигентское прожектерство. Сперва семнадцатый год, теперь - снова, как будто одного раза было мало...
      - И что, ваши убеждения ещё не поколебались? Вы радовались каким-то предоставившимся возможностям. Где они сейчас, эти возможности?
      - Возможностями я воспользовался сполна, - заявил Бричковский, - и ни о чем не жалею. А сегодня... Да, фортуна повернулась не той стороной. Но наивысшие мгновения жизни не могут долго длиться. На то они и мгновения. За взлетом следует падение. И потом, вы искажаете мои слова, что, извините за прямоту, свойственно вашей профессии. Я говорил, что в подобные времена мужчина должен полагаться только на себя.