Н. Эдельман
      КОГДА РУХНЕТ ПЛОТИНА
      1.
      Вязкий туман последних мгновений похмельного сна разлетелся под напором устрашающего гитарного рева. Я вскочил, разлепляя склеившиеся веки, и тут же рухнул головой на подушку, таким невыносимым оказался болевой шок. Но мощный голос Ронни Дио, не позволяя вновь закрыть глаза, ревел почти в самые уши:
      Close the city and tell the people that something's coming to call...
      If you listen to fools...
      The Mob Rules.
      Казалось, что от его громовых раскатов комната слегка покачивается, вызывая впридачу к боли головокружение, которое ощущалось странно, как чувство, будто меня подвесили вверх ногами. О, незабвенный Степа Лиходеев! Нет, не мешал я водку с портвейном, до такого маразма мне не дойти даже после двух литров "финляндии" на троих. Одного лишь этого количества хватило на главный лиходеевский синдром - невозможность определить, где я в данный момент нахожусь.
      В голове гнездилась боль всех существующих оттенков, от сдавливающей череп пиратской веревочки с узелками до гриппозной рези в глазах. На мое место бы того, кто ввел в России обычай любое дружеское общение сопровождать распитием напитков! Какая банальность - утреннее похмелье в субботу! Но что делать, если положение обязывает? Ведь скажешь, что не пьешь - не поверят. И между прочим, правильно сделают.
      Каждый раз после такого дикого похмелья даешь себе обет перейти в трезвенники, с отвращением глядишь даже на пиво, но к концу следующей недели ощущения притупляются, снова собирается хорошая компания, и тут уж не удержишься... Говорили вчера, конечно, о политике. Какая гадость! Вспомнить бы, с кем и что именно? И в чьих апартаментах мне довелось провести эту ночь? Квартира не моя, иначе стена была бы справа. И цвет обоев другой - собственно, обоев вообще нет, стены выкрашены голубой краской. Я лежал на разложенном диване, покрытом одной только простыней, изжеванной и сползшей на пол. Слева от меня находилось широкое пустое место, и вторая подушка ещё хранила вмятину от чьей-то головы. Тайна номер два. Найдутся потом трусики, и останется их примерять на всех знакомых дам. Однако моя спутница этой ночи где-то поблизости - через подлокотник кресла перекинуто платье, чулок на полу, туфля... Ну, хоть нога у неё должна быть стройной. Надо же, как память отшибло... Хотя - это же моя собственная квартира! То есть не московская, и не собственная, а та, которую я снимал в Светлоярске, в Академгородке, прибыв сюда с месяц назад, чтобы освещать ход губернаторских выборов. Редакция оплатила бы и гостиницу, но мне был нужен компьютер с подключением к сети, а тут кстати по знакомству порекомендовали квартиру, хозяева которой вовремя отправились на стажировку в Штаты. Далековато, конечно, от центра, но все равно приходилось весь день мотаться по городу, а здесь был ещё один плюс: из гостиницы трудно уходить незаметно, у меня же предвыборные репортажи были только прикрытием для расследования связей главного претендента на губернаторское кресло, генерала Орла, с местной алюминиевой мафией, поэтому я старался не привлекать к своим перемещениям особого внимания.
      Музыку сменил развязный голос молодого человека, который с преувеличенной бодростью, как бы подпрыгивая на ударениях, сообщил:
      - Итак, это был "Блэк сэббэт", "Толпа правит". Оставайтесь с нами, слушайте "Радио Рок"!
      В поле моего зрения появилась девушка, босая, в одной комбинации, со светлым потопом падавших на плечи незаколотых волос. Она подошла к музыкальному центру, милосердно убавила громкость, потом, пока я пытался вспомнить, как её зовут, обернулась ко мне и улыбнулась:
      - Проснулся, наконец-то! Чего только не выдумывала, чтобы тебя разбудить! Даже водой облить собиралась!
      Анжела, вот как её зовут! Господи, ну нельзя же столько пить! Совершенно боттичелиевская девушка, точь-в-точь с "Весны", да только погода за окном, не занавешенным шторами, была не очень весенняя. Ветер гнал тучи со свинцовым подбрюшьем, между которыми в узких разрывах, протянувшихся неплотными швами, проступала голубизна. Лучи солнца, на несколько мгновений освобождающегося из-под покрова, разливались по стеклу, ослепительными брызгами отскакивали от зеркальных поверхностей и жизнерадостно высвечивали запыленные углы, а потом снова наползали растрепанные облака, свет тускнел, и комнату заливала серая угрюмость.
      Я приподнялся на локте, скрипнул зубами.
      - Головка болит? - поинтересовалась Анжела, оглядывая мою унылую фигуру.
      - Не то слово, - прошипел я сквозь зубы.
      Она подошла ко мне, наклонилась, поцеловала в лоб. Я приподнялся, обхватил её руками, и она, взвизгнув, повалилась на меня. Я чувствовал ладонями под тонким шелком белья её тело, кожу, обтягивающую ребра не очень-то упитанной фигуры, а Анжела вяло барахталась, елозила по мне и бормотала с неискренним возмущением:
      - Витька, перестань! Пусти меня! Кто тебе кофе делать будет?
      - Черт с ним, с кофе! - я вертел головой, попадая губами в её волосы, а боль в черепе выдавливала из меня временами не то стон, не то вой.
      - Хватит индульгировать! - заявила Анжела, спихивая мою руку со своего бедра. - Где твоя мужская выдержка?
      - Иди ты со своим Кастанедой!
      - Ну все, все! Вставай! Без пяти одиннадцать! Забыл уже про свой митинг?
      На шкафу справа от меня стояли часы. Черт, она права! Сколь ни способствовала близость женского тела борьбе с похмельем, я отпустил Анжелу и, отчанно морщась от простреливающей мозг боли, вскочил и начал торопливо залезать в штаны, неуклюже прыгая на одной ноге, а другой застревая в штанине, вместо того, чтобы спокойно надеть их, сидя на кровати.
      В памяти, словно под воздействием встряски, начали всплывать кое-какие подробности вчерашней пьянки. Собрались мы у Звоновых, был мой коллега Сашка Эстес из местного "Светлоярского рабочего", мы с ним и с Женькой Звоновым хлестали "финляндию", ходили за добавкой, я осторожничал, делал "отвертку", разбавляя водку апельсиновым соком, но это оказалось роковым решением - в коктейле доза не поддавалась строгому контролю, и в итоге Анжела буквально на себе тащила меня в машину, а потом везла в Академгородок. И закономерный результат - через пять минут открытие Кардиологического центра, а я тут со свирепой болью в голове никак не могу заползти в рукава рубашки.
      Так и не справившись с рубашкой, я поспешил к компьютеру, включил и вошел в сеть. Первым делом, как обычно, полез в почту.
      - Однако... Только её тут не хватало!
      Анжела, как раз в этот момент вошедшая в комнату с чашкой в руках, спросила:
      - Что такое, милый?
      Поставив чашку на стол рядом с клавиатурой, она перегнулась через мое плечо к экрану, на котором красовалось послание от Ирки:
      "Витька! Вылетаю 73 рейсом, сегодня. Встречай около 7 вечера. Твоя И."
      - Это жена, - объяснил я, отхлебывая из чашки. - Что ей, спрашивается, тут понадобилось? Хочет на шоу полюбоваться?
      - Ты что, в ссоре с ней? - спросила Анжела, ложась грудью мне на плечо. Ее волосы щекотали мою правую руку. В её голосе слышалось разочарование - предчувствие окончания нашего коротенького романа.
      - Да нет... Просто время от времени не мешает отдохнуть друг от друга. И у нас так заведено, что в командировки я её с собой не беру... Спасибо за кофе, милая. Как раз то, что надо.
      Голова болела все так же, но хоть эта ужасная сухость во рту немного отступила.
      - Может, водочки? Или пива? - заботливо осведомилась Анжела.
      - Ни, ни, - замотал я головой. - Только не это! У меня похмелье не такое, как у всех. Никакого алкоголя! Только горячий черный кофе.
      - Что будешь на завтрак?
      - Ничего. Некогда... и не в состоянии. Но ты съешь что-нибудь, пока я тут разбираюсь.
      Она снова исчезла на кухне, а я стал просматривать новости. Столичный кризис... Комментарий... Прогноз... Босния... Азиатский кризис... Больная голова и спешка не способствовали сосредоточенности, и я быстро пропустил все это, чтобы поскорее добраться до региональных событий. О Светлоярске не было почти ничего - уже третий день подряд.
      На кухне Анжела пила кофе с бутербродами. О край блюдца с пеплом опиралась дымящаяся сигарета. Моя чашка уже кончилась. Я высыпал в кружку две ложки "нескафе", залил кипятком, потом поколебался и сделал себе бутерброд с сыром. Откусил, проглотил, прислушался к ощущениям - вроде обратно не просится. За окном на фоне депрессивно-серых туч хаотично мелькали и кувыркались черные точки, похожие на поднимающиеся над костром хлопья пепла. Снегопад в конце апреля - это ещё гнуснее, чем тяжелое похмелье. Только снег успел стаять, как все заново...
      Анжела поставила на стол чашку, которую держала обеими руками у рта, и усмехнулась.
      - Ты чего?
      - Впервые вижу тебя в таком состоянии.
      - Снегопад всегда навевает на меня меланхолию, - сурово изрек я.
      - Как же ты будешь исполнять свои корреспондентские обязанности? спросила она, делая затяжку и откидываясь на спинку стула. - Позволил себе расслабиться в пятницу вечером, да?
      - Не шути со святым, - заявил я ещё более сурово.
      Она сейчас была чертовски привлекательна, даже похмельное состояние не помешало это заметить. Она так и не оделась, и даже того незначительного количества дневного света, который проникал в окно, хватало, чтобы в её рыжеватых волосах поблескивали мелкие искорки. Интересно, любили ли мы ночью друг друга? Вся простыня сжевана, но это ничего не значит, я сплю беспокойно. Боюсь, что я её разочаровал. Но кто же знал, что эта ночь станет последней?
      Познакомился я с Анжелой недавно, и вполне случайно: зайдя как-то по делам в секретариат мэрии, обнаружил там симпатичную молодую особу, которую никогда не видел раньше, через два дня расплатился за мелкую услугу шоколадкой, ещё дня через три мимоходом пригласил её пообедать со мной, а узнав из разговора, что у неё завтра день рожденья, на следующий день зашел специально и преподнес букет. Анжела нравилась мне трезвым отношением к жизни. Она прекрасно знала, что наш роман долго не продлится, и пошла на него исключительно ради развлечения, не собираясь претендовать на что-либо большее. И со мной держалась на равных, вовсе не принимая меня за столичную знаменитость, снизошедшую до ухаживаний за молоденькой дебютанткой. Но главное даже не это. Боже мой, да за одну её тонюсенькую лодыжку, которую можно обхватить двумя пальцами, за один только вид, как она утекает в туфлю, можно было отдать все на свете!
      Хлебая кофе, я, конечно, обжег себе язык и небо, но время действительно поджимало. На церемонии открытия нового Кардиологического центра должен был присутствовать генерал Орел: Центр строился на деньги Светлоярского алюминиевого завода, то есть на деньги его фактического хозяина Александра Дельфинова, ближайшего союзника Орла. Ожидалось выступление генерала, последнее перед завтрашними выборами.
      - Ладно, дорогуша, надо поторапливаться, - сказал я, ставя кружку. На самом деле мне больше всего хотелось лечь обратно на диван и не вставать с него часов пять. Так всегда бывает - вскочишь, и вроде жив, а потом с каждой минутой тяжелая голова все сильнее тянет к земле. В такие моменты можно возненавидеть свою профессию, даже нормальных выходных у человека нет. Как раз суббота и воскресенье - самые напряженные дни. - Оставь, оставь посуду, - поморщился я, когда Анжела захотела составить чашки в раковину. - Потом помоем. Некогда.
      Тут я сообразил, что рубашка на мне до сих пор не застегнута, просто наброшена на плечи, и снова начал вползать в рукава. Оказавшись в комнате, взглянул в зеркало - лень бриться, щетина сойдет за мужественный имидж.
      Голова Анжелы вынырнула из ворота платья, и она вдруг спросила:
      - Почему бы тебе не позвонить жене? Пусть объяснит, зачем едет.
      - Бессмысленно, - все-таки, пока Анжела у зеркала засовывала в волосы шпильки, я набрал московский номер. Долгие гудки. В Москве семь утра. Достанется мне за то, что я её разбудил! Ирка была совой, ложилась в пять утра, вставала после полудня. Но трубку никто не брал. Либо она так крепко дрыхнет...
      - Пусть только попробует ревновать! - пробурчал я, кладя трубку. Сама загуляла невесть где...
      Я записал в блокнот, пока не забыл, номер её рейса и время прибытия. Анжела занялась макияжем и выскочила в прихожую только тогда, когда я уже обувался. Голова моя приобрела совсем чугунную тяжесть, и, каждый раз наклоняясь, я боялся, что сейчас она перевесит и перекувырнет меня, а когда я поднимал её обратно, в глазах темнело от рези.
      Квартира находилась на четвертом этаже обыкновенной пятиэтажки без лифта. Спускаясь по лестнице, я заметил в дырке почтового ящика что-то белое. Недоумевая, кто мог прислать мне письмо - или это для хозяев? - я открыл ящик. Внутри оказался сложенный вчетверо листок без конверта. Я развернул его и увидел текст, отпечатанный на лазерном принтере:
      "Предупреждаем г-на Шаверникова - он должен вести себя осторожнее. Его действия зашли слишком далеко. Долинов недоволен"
      Что это - угроза, предупреждение? Получать угрозы мне доводилось и раньше, но их никогда не пытались привести в исполнение. Пока я изучал записку, Анжела обогнала меня, вышла из подъезда и направилась к своей белой "оке", припаркованной у газона. Я выбежал вслед за ней на улицу. Вся масса дневного света больно ударила по глазным яблокам. За ночь сильно похолодало. Стебли жухлой травы на газоне и твердая земля между ними были присыпаны изморозью. Асфальт был ещё сухой, белесый, и падавшие на него снежинки сметались ветром к бордюру, где скапливались, как тополиный пух. Как всегда при восточном ветре, дующим над алюмзаводом, в воздухе стоял характерный запах сладковатой гари, опровергая мнение, будто металлургия алюминия - экологически чистое производство. В городе не было нужды во флюгерах; направление ветра определялось по запаху. Южный ветер приносил запах тухлых яиц с витаминного завода. Оба эти гиганта индустрии, увы, и после реформ продолжали работать, находя покупателей для своей продукции.
      - Погоди! - крикнул я Анжеле, остановившейся около машины, и подбежал к ней. - Дай-ка ключи и отойди подальше.
      Она подняла брови, но подчинилась. Разумная девушка, успела навидаться всякого в своем секретариате. Сперва я, согнувшись как только мог, попытался заглянуть под днище малолитражки. Вроде ничего лишнего. Тщательным осмотром я пренебрег. Даже самый тупой киллер должен понять, какой верх нелепости - взрывать "оку". Все-таки взмахом руки подальше отогнав Анжелу, с опаской наблюдавшую за моими манипуляциями, я открыл капот. Тоже как будто все в порядке. Но только заведя мотор, я позволил хозяйке машины занять место за рулем, а сам запихнулся на пассажирское сиденье, удивляясь - как Анжела ухитрилась вчера вечером засунуть меня в эту таратайку?
      Мы выехали на Октябрьский проспект. По небу метались тучи, со страшной скоростью гоняясь друг за другом, сталкиваясь, разрываясь на клочки, открывая в просветах небо чистейшей голубизны, и картина этой борьбы была одновременно и осязательно-отчетливой, и совершенно нереальной, как на полотнах Дали. Порывы ветра швыряли в лобовое стекло горсти снежной крупы, и эти короткие шквалы кончались так же внезапно, как начинались.
      - Послушай, - спросил я Анжелу, когда мы остановились перед светофором. - Кто такой Долинов?
      - Долинов? Не знаю никакого Долинова. Это из твоей записки? Дай сюда, - приказала она.
      Я неохотно отдал ей листок. Не хотелось, чтобы она начала волноваться, суетиться, бросилась меня спасать. И вообще, чем меньше близкие вовлечены в твои профессиональные дела, тем спокойнее.
      Прочитав записку, она задумалась ещё сильнее, и сзади засигналила "тойота", увидев, что мы не торопимся ехать на зеленый.
      - Так ты из-за этого бомбу искал? - сказала она, трогаясь с места. То-то я смотрю, ты больно осмотрительный нынче стал. Нет, впервые слышу о Долинове. По крайней мере, он точно не из Светлоярска. Может, просто блеф?
      - Может, - кисло согласился я. По правде говоря, состояние мозгов не способствовало мыслительной деятельности. Я волей-неволей предоставлял событиям развиваться своим ходом.
      - Послушай, - сказала она. - Может, тебе не надо туда ехать? Если это кто-то из наших крестных отцов, они в восторге не будут. Еще спровоцируешь их такой наглостью.
      - Только к лучшему - хоть не будем, дрожа от страха, гадать, кто за этим стоит. А что же ты мне - предлагаешь отсиживаться где-нибудь? Нечего предоставлять противнику инициативу. В толпе, где на каждого почетного гостя десяток бодигардов, я буду в большей безопасности.
      - Что за жуткие секреты ты раскопал? Кто мог на тебя ополчиться?
      - Врагов-то наберется достаточно. Не исключено, что просто припугнуть хотят.
      О том, что я писал, в общем, и так всем было известно - только те, кому полагалось карать и пресекать, делали вид, что ничего не замечают. Орел был мной недоволен. Я как-то на пресс-конференции стал выяснять у него подробности темной истории с продажей боеприпасов одной из противоборствующих сторон в "горячей точке", где генерал миротворствовал и Орел обиделся. Имел основания я и Дельфинова подозревать в недружелюбных замыслах.
      - Попробую навести справки, - пообещала Анжела. - Может, узнаю что-нибудь об этом Долинове. Позвоню тебе.
      Анжела довезла меня до новенького Кардиоцентра, ещё не обтесавшегося временем, и поэтому выглядевшего немножко призрачным, неестественно-чистеньким в окружении старых построек и неубранной строителями глины на тротуарах, остановила "оку" под знаком "остановка запрещена", я подался к ней губами, и она после короткого поцелуя отстранилась и помахала в воздухе ладонью: "Фу, как перегаром несет!" - но тут же снова присосалась к моим губам и не отрывалась минут пять.
      - Ну пока. Будь осторожнее, - и, поцеловав меня в последний раз, она укатила.
      2.
      Я направился через чугунные ворота к главному входу, где собралась изрядная толпа и на ступеньках подъезда были установлены несколько микрофонов.
      Оказалось, что церемония ещё не началась. Как и повсюду в стране, налицо были бардак и вопиющая непунктуальность. Публика уже начинала мерзнуть на незапланированном морозце. Журналисты перемешались с приглашенными гостями, среди которых преобладали уверенные бизнесмены с бритыми затылками; в толпе почти каждую минуту раздавался писк сотовых телефонов.
      Наконец, появились герои дня. Довольно щуплая, несмотря на всю самоуверенность, фигура Дельфинова окончательно меркла рядом с массивным Орлом. Его имиджмейкеры сегодня утром, вероятно, пребывали в таком же состоянии, как и я - генерал был одет в светло-серый костюм с несколько длинноватыми брюками, значительно более темную рубашку и аляповатый малиновый галстук; на плечи была накинута камуфляжная куртка. Его лицо, обладавшее выразительностью рифленой подошвы, но уже известное всей стране и даже ставшее объектом подражания, могло бы принадлежать идиоту-военруку из средней школы, но хлесткие афоризмы Орла, выдаваемые за политическую мудрость, успели привлечь к нему по всей стране немало сторонников, уставших дожидаться милостей от московского правительства.
      Главным оппонентом Орла на выборах был Барабанов, нынешний губернатор. Не то что бы особенно одиозная фигура, напротив, он даже числился в рядах демократов и считался способным администратором, насколько таковым может быть выходец из советских райкомов и обкомов, но при нем в Светлоярском крае происходило то же, что и по всей стране. В городе простаивали многие крупные предприятия, а люди, которым месяцами не выплачивали зарплату, наблюдали, как один за другим вырастают особняки местных крестных отцов.
      На открытии Кардиоцентра Барабанов, естественно, не приехал, зато наличествовал мэр Светлоярска - Пурапутин, личность тоже по-своему примечательная, известная скандальными выходками и громкими требованиями отвоевать у Америки Аляску. Я не слишком понимал, почему так лояльна к нему Анжела - Пурапутин сгоряча мог и на женщину броситься с кулаками, и бросался не раз. Впрочем, мне он своей колоритностью был даже симпатичен. Но сейчас его присутствие меня удивило. Все знали о его трениях с губернатором - двум амбициозным фигурам нелегко ужиться в одном городе, и Пурапутин тоже числился в избирательных бюллетенях, правда, без особых шансов на победу. Решил подлизаться к чужим благодеяниям - насколько я знал, город на строительство Кардиоцентра не дал ни копейки - или, пока не поздно, заручался благоволением фаворита? Он первым подошел к микрофону, как обычно, растрепанный, развинченный, дерганый, и уже открыл рот, когда на меня выскочил Сашка Эстес и, несмотря на то, что его макушка едва доставала мне до носа, похлопал меня по плечу.
      - Ну как, Виталий, оклемался? А ну-ка, дыхни, - строго приказал он.
      Я позавидовал его жизнерадостности. С этих евреев все как с гуся вода. Выпил он, помнится, больше меня, и вот - совершенно свеженький. У меня же по-прежнему пульс ударами гвоздей отдавался в висках, а глаза машинально искали какой-нибудь киоск с минералкой.
      - Вполне достаточно для приема сенсаций, - заверил его я. - Еще что-нибудь раскопал?
      Эстес был известен всему городу как автор сенсационных расследований, благодаря которым нажил себе массу врагов. В то же время его сторонились и былые друзья, брезгливо отмахиваясь: "Фи, желтая пресса!"
      - Что-то силовые стру... - заговорил Эстес, понизив голос, и, прижавшись ко мне вплотную, начал незаметно выталкивать меня из толпы собратьев-журналистов и крепких братишек, таких же, как те, что маячили за спиной Дельфинова и Орла.
      - Погоди, - оборвал я его. - Хочу послушать.
      Пурапутин в своей обычной экспансивной, несколько истеричной манере вещал о том, что надо всемерно поддерживать таких предпринимателей, как Дельфинов, которые не только деньгу зашибают, но и о родном городе заботятся. Мол, мы у себя в Светлоярске наблюдаем долгожданный капитализм с человеческим лицом. Напомнил он и другие добрые дела алюминиевого магната: шефство над молодыми спортсменами, пожертвования православной церкви, а потом как-то ловко съехал на то, что такие же честные предприниматели должны вытеснить из города "оккупировавших его спекулянтов с юга", обещав полную поддержку мэрии в этом начинании. Его сменил у микрофона будущий директор Кардиоцентра. Я вспомнил про Эстеса и спросил:
      - Ну, что там у тебя?
      - Силовые структуры подозрительно зашевелились, - зашептал он мне в ухо, становясь на цыпочки. - На важнейших городских объектах размещается омон.
      - Ну и что? Хотят подстраховаться, дело понятное.
      - Чулышманская десантная дивизия приведена в боевую готовность! К городу стягиваются внутренние войска. Да ещё "Девятка" впридачу.
      "Девяткой" на местном жаргоне назывался закрытый город Светлоярск-9, где располагался известный всей стране горно-химический комбинат, производящий оружейный плутоний. Три дня назад туда ездил Орел - очевидно, склонять избирателей на свою сторону.
      - А что - "Девятка"?
      Эстес изобразил на физиономии крайнее удивление.
      - Как же! Вчера весь вечер об этом толковали! Ну ты даешь! Вправду совсем-совсем ничего не помнишь?
      - Нет.
      - На АЭС в "Девятке" ведется грандиозное строительство, - задышал он уже в самое ухо. - Лихорадочными темпами возводят новый гигантский корпус, бетономешалок нагнали немеряно. Мне вертолетчики рассказывали, с воздуха видели. Туда типа возили Орла, и он три часа все осматривал.
      Сашка, типичный представитель желтой прессы, умел подавать информацию так, что даже самый нелепый вздор в его изложении заставлял думать: "В этом что-то есть". Я начал припоминать, что Орел ездил в "Девятку" в компании генерала Грыхенко, командующего той самой Чулышманской дивизией, и ещё нескольких крупных военных из Светлоярска. И с ними же он довольно плотно общался в течение всей избирательной компании. До сих пор я, занятый распутыванием хитрых взаимоотношений мафии и светлоярских властей, не слишком обращал на это внимания, полагая, что генералы найдут о чем поговорить.
      - Кстати, - спросил я Эстеса, - кто такой Долинов?
      - Долинов? - Сашка, задумавшись, стал наматывать на палец пучок волос над ухом. - Есть какой-то типа бизнесмен при Орле... Алексей... Олег... Анатолий... Погоди-ка! - приподнявшись на цыпочки, Эстес принялся высматривать кого-то среди важных персон у микрофона. - Нет, не вижу. Ушел, наверно. Зачем он тебе понадобился?
      Я решил не говорить Эстесу про записку - не его это ума дело. Он, со своей страстью высасывать из пальца сенсации, тут же тиснет в своей газетке: "Московскому журналисту угрожает мафия!" - и окончательно запутает ситуацию.
      - Если вдруг узнаешь про него что-нибудь, сообщи мне.
      Директор продолжал жаловаться на безденежье российской медицины и благодарить Дельфинова (а заодно и Орла) за роскошный подарок врачам и горожанам, а я начал выбираться из толпы, решив позвонить Андрею Эльбину, мужу моей троюродной сестры, который занимал не последнюю должность в краевом УВД - он был замначальника отдела по борьбе с организованной преступностью.
      Отойдя в сторону, но не слишком, чтобы моя фигура не выделялась на пустом пространстве, я воспользовался сотовым телефоном.
      - Маришка, ты? Я вас не разбудил? Дай-ка мне Андрюху.
      - Вить, его дома нет. Куда-то укатил с самого утра. Может, к обеду вернется. Ты не заглянешь пообедать?
      - Спасибо, подумаю. Ну хорошо, перезвоню попозже.
      Позвонил Андрею на службу, но никто не брал трубку. Пока я названивал, микрофоном завладел уже сам Орел. За его спиной появился некто Георгий Моллюсков, один из самых близких к генералу людей. Официально он числился придворным экстрасенсом. Слухи про него ходили разные - он то ли заряжал генерала энергией перед выступлениями, то ли оберегал его от порчи, насылаемой врагами, но так или иначе, их почти постоянно видели вместе. Выполнял Моллюсков и более прозаические обязанности: писал генералу речи и вел его финансовые дела. По его собственным словам, раньше он работал в госбезопасности, заведовал отделом, изучавшим НЛО.
      - Ну что? - схватил меня за рукав Эстес, когда я вновь оказался в толпе. На него тут же зашикали - генерал говорил смачно, его любили послушать.
      Медленное течение речи Орла вызывало подозрение, что генералу приходится до того, как произнести слово, перевести его с матерного на общерусский демагогический - на это же намекали и застревавшие между словами случайные звуки и обрывки интонаций.
      - Мы будем сражаться за то, чтобы очистить нашу родину от этой сволоты, от упырей, пьющих кровь народа, все прихвативших! Хватит, благодетели, хозяева жизни, гады! Мы вам покажем, кто хозяева! Никакая крыша не поможет! Беспредел по России устроили, так будет вам беспредел, реально будет!
      Его слова падали, будто тяжелые камни в воду, а южный выговор генерала с фрикативным "г" придавал им ещё больше весомости.
      Ирония состояла в том, что Орел ещё теснее, чем Барабанов, был связан с полукриминальными структурами, активно прибиравшими к рукам оставшуюся от Союза крупную индустрию. Обещая избирателям искоренить мафию, он вовсю пользовался поддержкой Дельфинова, в сущности, "крестного отца" края, начавшего свою карьеру с банального рэкета, переходящего местами в бандитизм.
      С недавних пор Дельфинов стал промышленным воротилой - после того, как в союзе с Барабановым взял под контроль Светлоярский алюминиевый завод. Но потом их с Барабановым пути разошлись, и он сделал ставку на Орла. Подробности этой, вовсе не бескровной алюминиевой войны, и составили предмет моего расследования. В последнее время, впрочем, страдательной стороной оказался Дельфинов. Неделю назад среди бела дня в центре города омоновцы изрешетили "мерседес", в котором ехали несколько дельфиновских подручных, в том числе его ближайший помощник, небезызвестный качок Винни-Пух. Менты заявляли, что были вынуждены стрелять на поражение, когда им оказали сопротивление, но Дельфинов утверждал, что его людей им заказал сам Барабанов. В его иерархии на второе место вышел некто Мамонтенок Дима, по слухам, не особенно лояльный шефу.
      - ...И с писаками продажными разберемся! - продолжал Орел, решив заодно припечатать и моих собратьев по профессии. - Сами все бандюгами куплены, которые в Москве наворовать успели! А народ от них не видит ничего, кроме казино с голыми бабами да небоскребов для ихних "афер-инвестов"! И газеток этих грязных, с которыми я, извините, в сортир не пойду! Вот и вся польза от этих олигархов! А у нас в провинции не развернешься, центр душит налогами грабительскими! Тут любой реально воровать начнет, чтобы государство обмануть! Мы бы все давно миллионерами стали, если бы Москва не сидела на шее! Обе ветви власти, вместо чем законы полезные принимать, уперлись лбами, как два барана, и выясняют, кто круче!
      Надо сказать, прежде Орел старался прессу не слишком задирать. И его нынешние выпады были, мягко говоря, неосторожными. Наверняка сейчас в его штабе уже подсчитывают, скольких голосов он завтра недосчитается. Орла же эти мелочи мало волновали. Он даже не совсем точно знал, в каком городе баллотируется, и мог спутать название "Светлоярск" с любым похожим "Светлогорск", "Светломорск"...
      - Слушай! - предложил вдруг Эстес, когда Орел закончил выступление. Поехали вместе в "Девятку". Транспорт будет - меня свояк обещал подвезти.
      - Зачем тебе туда ехать? Выдумай сам какую-нибудь сенсацию. Ты их умеешь изобретать на пустом месте.
      Он усмехнулся.
      - Мне антураж нужен. С антуражем будет куда убедительней!
      - И что же ты, сам поехать не можешь?
      - Одному как-то стремно... На меня вояки зуб точат. Грыхенко, так тот обещал - "я тебе типа пресс-хату устрою в казарме с "дедами". С них станется в бетон человека закатать. А вдвоем, в компании со столичным журналистом - все-таки другое дело...
      - А у тебя пропуск есть?
      - Нет, конечно. Кто мне его даст?
      - Тогда что ты надеешься там разузнать?
      - Главное - оказаться на месте. А дальше типа видно будет.
      Я потер гудящую голову.
      - Ну что ж, поехали.
      - Так бы сразу... Дай телефон, позвоню свояку. Он как раз подвалит, пока мы фуршетиться будем.
      На ступеньках появилась девица с голыми коленками, преподнесла Орлу ножницы на подушечке, тот перерезал розовую ленточку, и все повалили внутрь на халявное угощение.
      Эстес принялся уничтожать даровые бутерброды, а я глотнул кока-колы, чтобы дать отпор вновь наползающему похмелью. Пока стояли на свежем воздухе, было ещё терпимо, но внутри, в духоте и толпе, одно лишь воспоминание о запахе водки вызывало чуть ли не рвотную реакцию. Да ещё Сашка приставал, требуя от меня суждений по поводу гипотетических передвижений войск, а я только тупо огрызался. Разве можно строить умозаключения на основании нулевой информации? Для серьезного разговора не хватало ни ясной головы, ни конкретных сведений.
      3.
      Эстесовского свояка звали Максим Тур. Его "копейка" выбралась из скопления разъезжавшихся "мерседесов" и покатила на запад. Но уехали мы недалеко. Буквально на следующем же перекрестке, когда Тур тронул с места на зеленый, справа взвизгнули тормоза и "копейку" резко рвануло - в переднее крыло её ударила "БМВ", спешившая проскочить перекресток уже на красный свет.
      Мы все мгновенно выскочили наружу. За "БМВ" по тонкому слою снежка тянулись две черные неровные полосы - машину чуть-чуть занесло при торможении. Ее шофер и пассажир, два кавказца с сизой щетиной на щеках, набросились на Тура.
      - А-а, маму твою так, ти куда едэш?! - вопил шофер "бээмвэшки". - Ти со мной всю жизнь расплачиваться будэш!
      Тур, не теряясь, орал в ответ:
      - Чего на красный прешь, придурок? Думаешь, бабок наворовал, и уже все можно? Нашелся, тоже мне, пальцованный, на драндулете ржавом!
      "БМВ" действительно была довольно потрепанная и далеко не самой последней модели. Обе машины получили почти одинаковые повреждения: жеваные концы бамперов вдавились в крылья, фары рассыпались по асфальту стеклянным крошевом. Иномарка хитро смотрела уцелевшей парой фар с правой стороны, наша "копеечка" жалобно мигала аварийными сигналами.
      - Пагавари, пагавари у мэня! Ти ище пожалээш, что на свэт родылся! кричал кавказец, размахивая кулаками и чуть ли не порываясь бить по "жигуленке" каблуками.
      Я тоже ввязался в свару:
      - Помалкивай, помалкивай, ты тут не в Чечне! Сам виноват, а ещё наезжаешь! Здесь на тебя и на твоих дружков управа найдется!
      Маленький Эстес со своим напором тоже мог заставить любого оппонента пожалеть о том, что с ним связался:
      - Понаехало вас тут, нормальному человеку пройти негде! И сам-то на ворованной машине, а ещё типа права качает!
      Когда подкатили гаишники, южане окончательно стушевались. Вероятно, у них действительно были проблемы с регистрацией машины - по крайней мере, на ней не стояло талона техосмотра. Но чем закончилось разбирательство, я не узнал - зазвонил сотовый, и я поднес трубку к уху.
      - Виталий Сергеевич? Это из секретариата партии "Русский порядок". Альберт Федорович Курбатов готов вас принять.
      Партия "Русский порядок" была самой крупной национал-экстремистской группировкой в крае. Я уже давно пытался войти в контакт с её главой Курбатовым, но максимум, что мне до сих пор удалось - получить через его подчиненных известие, что он назначит встречу, когда у него будет время. Четких связей между ним и Орлом не прослеживалось, но выяснение предвыборных настроений любых группировок в городе входило в мои обязанности. И вот, наконец, он прорезался.
      - Хорошо, - ответил я. - Во сколько?
      - Через двадцать минут на углу проспекта Славы и улицы Марата вас будет ждать машина.
      Эстесу я не сказал, куда направляюсь. В некоторых вопросах Сашка был на удивление принципиален. Еще поцапается с дожидающимися меня курбатовцами, а потом навещай его в больнице. Я только таинственно улыбнулся и пожал ему и Туру руки, пожалев, что наше начинание обернулось такой неприятностью.
      - Ничего, - сказал Эстес. - Я до "Девятки" все равно доберусь!
      На углу у ЦУМа меня уже ждали. Точно такая машина, как говорилось в описании - "мазда" цвета металлик. Из Японии, с рулем справа. В машине сидели двое. Не скинхеды, каких я ожидал увидеть, а обыкновенные пролетарские физиономии. Лет под тридцать, коротко стриженные. Я постучал в стекло, и тот, что сидел за рулем, за какую-то долю секунды выскочил из машины. Он был чуть выше меня ростом, неприветливые глаза, черный плащ, а на руке красная повязка с белым кругом, в котором перекрещивались два топора, образуя подобие свастики с двумя обломанными концами. Ребята с такими эмблемами свободно разгуливали по улицам города, более того патрулировали вместе с милицией.
      - Вы Шаверников? - буркнул он. - Садитесь.
      Второй, сидевший на переднем левом сиденье, даже не обернулся.
      Меня повезли на правый берег Бирюсы и на запад, в сторону знаменитого "Каменного города" - причудливых скал посреди горной тайги. Свернули на дорогу к горнолыжному подъемнику, проходившему по узкой долине речки Бузим, где к самой трассе спускался голый склон кряжа с плоской верхушкой, на которой лепились друг к другу дачные домики, и остановились на территории одной из спортивных баз. Она была окружена глухим бетонным забором, и въезд преграждали массивные ворота. Едва я вылез из машины, сидевшая на цепи огромная овчарка бросилась ко мне с яростным лаем. Один из приставленных к воротам охранников, такой же, как мои провожатые, бритый парень в черном плаще с красной повязкой, пытался её утихомирить, но все время, пока меня вели по двору, собака рвалась мне вслед.
      По гремящему железному крылечку я попал в щитовой барак - "афганку", и, пройдя чистенькими коридорами со стенами, обтянутыми пленкой под дуб, очутился в кабинете у Курбатова.
      Стены кабинета были увешаны плакатами в черно-красной гамме, на котором повторялся мотив вскинутой в римском салюте руки. Их обилие создавало не зловещее, а какое-то соцартовское впечатление, словно я находился в кабинете инженера по технике безопасности. Сам Курбатов восседал за письменным столом, заваленным папками, брошюрами и книгами; среди их заглавий бросалась в глаза готическими буквами - "Mein Kampf". Главный светлоярский фашист был поджарым, подтянутым, короткостриженным, черная кожаная куртка смотрелась на нем как военный мундир. Я знал, что ему лет под пятьдесят, но выглядел он не больше чем на сорок. Все в нем производило впечатление застывшего рывка - острый подбородок, прямой нордический нос, щетка светловатых волос, и даже черные очки, скрывавшие глаза. При советской власти он числился андеграундным литератором, чуть ли не самым знаменитым в Светлоярске, но прославился больше не сочинениями, а эпатажными выходками, в том числе и сексуальными связями с женщинами, мужчинами, несовершеннолетними и животными. Впрочем, не исключено, что такие провокационные слухи распускал о нем КГБ.
      Руку он мне подавать, к счастью, не стал - я бы не знал, что с этой рукой делать.
      Курбатов заговорил первым, не дожидаясь моих вопросов и даже каких-либо формальных приветствий.
      - Я знаю вас как человека умного, хотя явно пристрастного. В свою очередь, я заинтересован в распространении объективной информации о нашем движении. Незнание только порождает глупые слухи, а нам скрывать нечего. Мы - зародыши тех сил, которые спасут Россию и выведут её из теперешнего скотского состояния. В Латвии там, в Эстонии хнычут, что их русские вытесняют, а на самом деле именно мы можем лишиться своей родины. Смотрите - рождаемость ниже смертности, о состоянии генофонда я вообще не говорю, население деградирует. И в то же самое время с юга бесконечным потоком толпы, совершенно чуждые нам по культуре. И не только свои чучмеки и черножопые - ещё и китайцы, вьетнамцы, курды, негры! Они оседают в России целыми кланами и племенами и продолжают плодиться, как кролики! Не найти такого провинциального города, в котором уже четверть населения не была бы черной! И как будто им этого мало, они всюду лезут! Куда пустишь одного азера или чечена, тут же набивается ещё десять, наглеют с каждым днем, захватили в свои руки всю торговлю, весь бизнес! Вот вы, интеллигенция, любите всякую гуманность и права человека, а когда вас придут выставлять из собственного дома, тут же сами всю эту чепуху позабудете! Чего ж вы не видите, что нас выгоняют из родной страны, скоро станем, как евреи, разбросанными по миру, и все равно продолжаете твердить свое: "главное, чтобы ничье право на выбор места жительства не ущемлялось"? Где же инстинкт самосохранения? Ведь этим, черным, им на все ваши права наплевать. Им главное - место захватить и размножаться, размножаться... Я все ваши аргументы знаю, вы скажете, что великий русский народ сумеет за себя постоять и что, мол, "вы его унижаете, выставляя его беззащитным перед заговором инородцев". А если мы и есть та сила в народе, которая его защитит? Конечно, никакого антирусского заговора нет. Это биология. Борьба за существование. Один вид вытесняет другой. Но почему наш народ должен исчезнуть, если те плодятся в десять раз быстрее? Мы примем защитные меры. Обязаны принять. Это неизбежно, в силу той же биологии. Мы - лейкоциты, пожирающие вредных микробов. А вы обзываете нас фашистами. Что ж, я не прочь называться "фашистом". То, что молодой неокрепший фашизм оказался раздавлен враждебными силами, ещё не дает права делать из его названия бранную кличку. Молодой боец обречен на поражения, но со временем к нему приходят сила и опыт!
      Он вещал, не глядя на меня - его лицо было направлено в сторону и чуть поднято, словно он обращался к углу над моим левым плечом. Да, говорить он умел, как и более знаменитые его предшественники, и вероятно, чувствовал себя оратором на митинге. Изредка он бросал взгляд на мой диктофон, будто хотел убедиться, что все его слова останутся сохраненными для истории.
      - Итак, мы - боевой отряд народа, защита, вызревшая в его недрах. И мы будем защищать Россию не только от чужаков, но и от разъедающей её изнутри деградации. Меры могут показаться жестокими, но наша жестокость в тысячу раз более гуманна, чем ваш хваленый гуманизм. Во-первых, ради оздоровления генофонда подлежат ликвидации лица с наследственными и с венерическими болезнями, хронические больные, уроды, сумасшедшие, дебилы, алкоголики и наркоманы. Успокойтесь, никаких расстрелов, никаких крематориев - только эвтаназия. Цыган выселить из страны под страхом смерти. Лиц кавказской национальности мы вовсе не собираемся истреблять. Мы депортируем их на родину и разрешим им проживать только в пределах их автономий, а выезд в другие районы - по специальному разрешению комендатуры. Негров - вон, в Африку, или туда, где их захотят принять. Азиатов пускать в страну только на короткий срок, скажем, не больше чем на месяц раз в год, и никаких видов на жительство. Ну, эта мера, может, не будет применяться к цивилизованным народам, японцам и южнокорейцам, но для прочих желтожопых и чучмеков никаких исключений!
      Я не удержался и спросил:
      - А евреи?
      Хотя мы были одни в кабинете, Курбатов понизил голос и жестом велел выключить диктофон.
      - Я знаю, что вы связаны с еврейскими кругами, но все-таки скажу. Международный сионизм очень силен. Гитлер пошел на него в открытую атаку и проиграл. Чтобы разобраться с евреями, нам сперва нужно укрепиться. Зато все те меры, что я перечислил, только вызовут у Запада к нам симпатию, потому что они втайне мечтают о том же самом, хотя никак не могут расстаться со своей политкорректностью. Их свои арабы и латиносы давно достали. Может быть, наш пример поможет им тоже раскачаться.
      - А как насчет поддержки собственного народа? Не крутовато ли - всем алкоголикам эвтаназию? Этак вы сократите население России побыстрее всякой смертности.
      - Я не говорю о пьющих, хотя с пьянством тоже надо бороться. Эту так называемую традицию навязали нам жиды. Но я имею в виду клинических алкоголиков, не способных ни работать, ни производить здоровых детей. Будут созданы специальные медицинские комиссии. Есть ещё масса антисоциальных личностей: бомжи, уголовники, спекулянты. Они будут изолированы в трудовых лагерях. Не для перевоспитания - это все интеллигентское сюсюканье - пусть трудятся, пока способны приносить пользу стране. За примерное поведение будем освобождать... может быть. А закоренелых - бессрочно. Да, мы изрядно проредим население, но зато избавим русский народ от балласта, который тянет его на дно. И оставшиеся здоровые люди с крепкими генами составят костяк нации и быстро восстановят её потенциал.
      - Кто из кандидатов на пост губернатора кажется вам самым приемлемым? За кого вы будете голосовать?
      Можно было подумать, что я застал Курбатова врасплох. Судя по выражению его лица, он впервые слышал о каких-то выборах.
      - Мы не пойдем голосовать, - сказал он наконец. - Это нам ни к чему. Нет, мы займемся осуществлением первых шагов своей программы.
      - Каких именно?
      - Завтра! - торжественно провозгласил он. - Завтра Россия узнает о рождении новой силы на её политических горизонтах.
      И так же торжественно встал из-за стола. Я понял, что аудиенция окончена. Выложил свою программу в расчете, что она дойдет до некоторых ушей - в первую очередь моих хозяев - а вступать в дальнейшее общение с журналистом, невзирая на свои слова об искренности, совсем не собирался. И все же я был заинтригован его упоминанием о "завтра". Желание похвастаться или намеренная утечка информации? И слухи про войска, якобы перемещающиеся к городу... Пищу для раздумий это давало.
      Я, как бы в постскриптуме, уже сделав шаг к выходу из кабинета увидев при этом, что над дверью висит икона в фотографическом глазуновском стиле, изображающая какого-то святого в белых одеждах, расшитых свастиками - задал ещё один вопрос:
      - Вы эту спортивную базу арендуете, или ваша собственность?
      - Арендуем, - сухо ответил он и, предупреждая следующий вопрос, добавил, - у нас есть спонсоры. После победы мы будем насаждать в стране здоровый русский бизнес, который принесет богатство и благоденствие.
      За дверью уже ждал тот же молодец, который привел меня сюда. Пока мы шли по коридору, я успел увидеть в окне угол площадки, на которой построили нечто вроде полосы препятствий. Сейчас там под падающим снегом тренировалось человек десять - молодые ребята призывного возраста.
      - А стрельбище у вас есть? - спросил я у провожатого.
      - Все вопросы к командиру, - пробурчал он.
      4.
      Назад меня транспортом не обеспечивали; пришлось шагать полкилометра до конечной остановки автобуса, откуда меня до центра подбросил водитель старенького "запорожца". Небо было плотно обложено серым лохматым одеялом. Склоны сопок припушило снегом, но бурая прошлогодняя трава ещё явственно проступала из-под тонкого белого слоя.
      Я вылез на Предмостной площади на правом берегу - кольце асфальта вокруг центральной клумбы, на которое беспорядочно и нагло, подрезая друг другу носы и нетерпеливо сигналя, въезжал транспорт и, так же игнорируя правила движения, выезжал. Вечные выбоины в мостовой усугублялись трамвайными рельсами. Анжела жила неподалеку, в одной из кирпичных башен на набережной напротив стадиона. Я вспомнил, что она мне так и не позвонила, и это меня слегка побеспокоило. Я решил сам ей звякнуть, но сперва направился под козырек трансагентства, чтобы не стоять под снегом.
      Снегопад, однако, не распугал бойкую торговлю, выплеснувшуюся на площадь с соседней барахолки. Рядами стояли китайцы, демонстрируя прохожим фуфайки и пуховые куртки, и тут же на свободном пятачке сипела гармошка поддатый мужичок, сидя на пустом ящике, наяривал что-то разухабистое, заглушая несущийся из ближайшего аудиокиоска блатной мотивчик, а две бабы отплясывали под гармошку на асфальте, усыпанном окурками и семечками. Неподалеку вокруг непременного "лохотрона" толпились желающие расстаться со своими денежками и подставные заводилы. Но чуть дальше, у продовольственного рынка, что-то происходило. Перед воротами густо клубился народ, вякнула милицейская сирена, кто-то торопливо продирался, пропихивался через толпу. Решив узнать, в чем дело, я направился в ту сторону и уловил обрывок разговора:
      - ...Она ему - "Что вы мне гнилые помидоры подсовываете?" Тот её блядью обозвал. Муж этой бабы взял и перевернул весь ящик с помидорами. Азеры его только окружили, тут же на них со всех сторон менты налетели, будто все заранее было спланировано. Оцепили, всех, кто с русскими мордами, выпустили, а хачиков отметелили...
      Тут у моего правого плеча на трамвайной остановке возник центр энергичного движения. Двое, мгновенно выкристаллизовавшиеся из аморфной людской массы, выкручивали руки у молодого кавказца в типичной кожаной куртке, в каких те ходят в любые морозы. Они пыхтели, шаркали по грязненькому асфальту в пустом круге посреди отпрянувшей толпы, кавказец извивался, пытаясь сбросить навалившихся на него противников, и хрипло кричал:
      - Помогите! Это бандиты! Помогите!
      Вероятно, за годы социализма в России совершенно выветрился класс уличных зевак. А может быть, сохраняются остатки совестливости, запрещающей смотреть на тех, кому не можешь помочь. Как водится, все старательно выглядывали трамвай. Я, волею случая оказавшийся ближе всех к борющейся группе, под впечатлением разговора с Курбатовым первым делом обратил внимание на локти тех двоих, что скручивали бедолагу. Никаких повязок, да и подстрижены они были обыкновенно, а не коротко, как курбатовцы. Что можно предпринять в такой ситуации? Мгновенный взгляд по сторонам - милиционер обнаружился неподалеку, у ступенек трансагентства взимал дань со старушек, перепродающих сигареты. Признаюсь, мной руководил не гражданский долг, а скорее, профессиональное любопытство. Я поспешил к менту, стараясь не переходить с шага на бег, и кивком головы указал на центр беспорядка:
      - Начальник! Разберись - драка, что ли.
      Тот бросил свой проницательный взгляд и отмахнулся.
      - Черного забирают, бандюга какой-нибудь. Давно пора всех выловить, а то развелось тут.
      Чтобы не тратить лишних слов, я показал ему журналистское удостоверение.
      - Разберитесь, сержант. Чтобы у прессы не было лишнего повода обвинять милицию в бездействии.
      Сержант лениво направился к тем двоим, которые уже скрутили кавказца и методично обрабатывали его дубинками, целясь по почкам. Люди, ждавшие трамвая, окончательно ослепли и очень старательно отворачивались. Когда сержант невразумительно представился, один из экзекуторов махнул корочкой, и сержант объяснил мне:
      - Наши ребята. Облаву проводят. Все правильно.
      - А что, избиение задержанного предусмотрено каким-нибудь уставом? громко спросил я, подходя вплотную.
      - А ты кто такой? - прорычал спецназовец и начал поднимать дубинку.
      Пришлось снова показывать свое удостоверение.
      - Катись отсюда, и чтобы я тебя не видел, живо! - заревел тот, надвигаясь на меня. - А то вместе с ним в камере окажешься!
      Он толкнул меня дубинкой в грудь, и я вынужден был отступить, не поворачиваясь, чтобы не получить удара по спине. Впрочем, меня заставили ретироваться вовсе не угрозы, а взгляды толпы, нашедшей в побежденном объект для вымещения злобы. Тетка, мимо которой я проходил, прошипела:
      - Нашелся защитник черножопых! Понаехали, русских людей обирают, всех их стрелять надо!
      Тут появилось и телевидение. Пользуясь занятостью спецназовцев, они снимали чуть не в упор и подносили микрофон к самым губам избиваемого, интересуясь, не сделает ли тот какого-нибудь заявления. И только когда один из бравых молодцев угрожающе надвинулся на них, телевизионщики отступили. Ими командовал мой знакомый - Игорь Бричковский. Он окликнул меня и догнал.
      - Что вы тут делаете? - спросил я его. - Случайно?
      - Менты на рынке зачистку проводили. Ну, мы и снимали.
      - Да что все вдруг за черных принялись? Они настолько достали?
      - Порядок в городе наводят перед выборами... И так все взвинчены.
      - Ну и страна! Выборы, демократия, и тут же такое беззаконие с националистическим душком.
      - Почему беззаконие? Наверняка этого за дело забрали, да и остальных тоже. Что вы их выгораживаете, Виталий? Верите, что среди них есть честные люди?
      Бричковский, при взгляде на него спереди, не имел при себе абсолютно никаких особых примет. Обыкновенный, достаточно упитанный и уверенный в себе мужчина. Но вид сзади мог вызвать недоуменную улыбку: по спине тележурналиста спускалась тоненькая, как мышиный хвостик, косичка, на конце которой болтался пестренький бантик.
      - Да нет, - ответил я ему, - я сам их недолюбливаю. Но дело ведь не в моем отношении к конкретным нациям. Если кто-то нарушил закон - пожалуйста, проводите свои оперативно-розыскные мероприятия, задерживайте, но издевательство над арестованным ничем не может быть оправдано, даже его сопротивлением при задержании. И сами эти облавы чудовищные... Якобы для проверки документов, что уже само по себе форменное беззаконие.
      Бричковский чуть-чуть иронически улыбался.
      - Надо было ваш монолог записать. Может, повторите? В вас пропадает талант комментатора. А что? Сделаете карьеру, затмите Киселева, оттесните Сванидзе... Ну, и я под ваше крыло переберусь.
      - Что вы смеетесь? - я не принимал его шутливого тона. - Сегодня милиция с негласного одобрения начальства бьет дубинками чеченцев, а завтра, привыкнув к вседозволенности, будет бить обычных граждан. Начали с кавказцев, а теперь все становятся объектами вымогательства! Выскочил в булочную, забыв паспорт - и уже становишься законной добычей ментов!
      - Да... - нахмурился он. - Бардак... Но на самотек тоже нельзя пускать... - Он посмотрел на часы. - В три митинг коммунистов. Надо двигаться. Поедете? Подвезем.
      - Что я там забыл? Воплей ихних, что ли, никогда не слышал? Ведь не скажут ничего нового, пассионарии хреновы.
      - Тогда чао! - он стиснул мне руку и заторопился к минивэну, в который уже грузилась его команда. Я же, ещё чувствуя внутри себя негодующее кипение - даже не из-за кавказца, а из-за шока физической угрозы - отошел к трансагентству и, не смущаясь соседством табора громкоголосых цыганок в грязных пестрых обносках и шустрых, непоседливых черноголовых цыганят, набрал номер Анжелы. К телефону долго не подходили, но после шести или семи гудков я услышал в трубке её голос.
      - Привет! Чего не звонила?
      - Алло, милый, это ты? Прости, не могу долго говорить. Я из ванной выскочила, стою голая, вода на пол течет.
      Фантазия нарисовала соблазнительную картинку, вызывая желание немедленно направиться к ней в гости. Если ночью я действительно оказался не на высоте, то может, сейчас реабилитируюсь? Но я знал, что это невозможно. Анжела жила в однокомнатной квартире с сумасшедшей матерью и всякий раз, уходя, прятала спички и перекрывала газ. Я догадывался, что она с такой легкостью поддалась на мои ухаживания, чтобы ненадолго забыть об этой тяжелой обузе, и даже что-то вроде раскаяния иногда просыпалось: вот, я уеду, и для меня все это пустяк, а для нее... А впрочем, кто её знает, сколько у неё до меня было романов, и сколько будет. С такой-то внешностью недостаток поклонников ей не грозил.
      - А ты возьми телефон, плюхайся в ванну и говори со мной в комфорте и неге, - посоветовал я. - Никогда не видел тебя моющейся. Хоть расскажи, как у тебя этот процесс происходит.
      - Провод не дотянется, - сказала она со смешком.
      - Очень жалко... Послушай, золотко, ты только скажи, узнала что-нибудь о Долинове?
      - Нет еще. Ничего не узнала. Попробую попозже навести справки. Я позвоню.
      - Ну ладно, иди купайся дальше, не мерзни.
      - Хорошо. Целую, - и в трубке раздался чмок.
      После разговора с Анжелой настроение значительно улучшилось, даже похмельное состояние почти прошло, и я, вспомнив, что даже не завтракал, решил, что пора обедать, и отправился в давно облюбованное кафе "На левом берегу", где овальный медальон над входом гордо обещал пиво "стелла артуа".
      В кафе было светленько, уютненько и совершенно пусто. Я заказал не фирменный бифштекс по-бристольски, а пельмени по-домашнему - блюдо не самое изысканное, но готовили его здесь просто изумительно, - а к ним, немного поколебавшись, кружку того самого "стелла артуа".
      В ожидании пельменей я закусывал салатом, прихлебывал пиво, чувствуя, как оно сдвигает, хотя и не растворяет, тяжелые камни в голове, смотрел в окно, за которым на тротуар и на свинцовую Бирюсу за парапетом набережной густо сыпались снежные хлопья, когда на улице заиграл, приближаясь, саундтрек из "Палп фикшн" - к кафе подкатил "шестисотый" с включенной магнитолой. Музыка оборвалась, хлопнули дверки, и больше всего мне захотелось, чтобы под нижней стороной столешницы оказался спрятан пистолет - это был Дельфинов собственной персоной и двое телохранителей.
      Сначала вошли последние - вполне заурядного вида шкаф, а второй, весьма изящный юноша с красивым по-провинциальному лицом, с длинненькими пижонскими бачками и аккуратной прической, придававшей его голове какой-то прямоугольный вид. Они осмотрели помещение, шкаф подошел к бармену за стойкой, о чем-то тихо с ним заговорил (я расслышал только "Без базара"), и только после этого вошел Дельфинов и направился прямо к моему столику. Вид у него был совсем не угрожающий, наоборот, он выдавливал на лице радушную улыбку, из-за которой его неинтеллектуальная физиономия выглядела совсем придурковато.
      Внешность у него, конечно, была неказистая - типичный бедокур-переросток лет сорока с непропорционально высоким подбородком, мясистым носом и низким скошенным лбом. Длинные дамские ресницы придавали его сужающемуся книзу лицу обиженно-капризное выражение. Из короткой редеющей шевелюры неряшливо выбивались отдельные сальные волоски. И однако, ума ему хватило не только на успешное ведение алюминиевых войн; по городу за ним утвердилась репутация интеллектуала, а на бандитских сходках он был известен под кличкой "Художник". Он в самом деле баловался живописью и регулярно ездил на этюды.
      - А-а, господин Шаверников! - воскликнул он с преувеличенной радостью. - Разрешите, это, присоединиться, - он стиснул мне руку и уселся сбоку от меня. Телохранители остались у стойки; шкаф приглядывал за входом, опираясь локтями о стойку, пижон с бачками, повернувшись к бармену, тянул через трубочку какой-то коктейль.
      - Тоже сюда ходите столоваться? - спросил я. - Что-то я вас тут раньше не встречал.
      - Нет. Мы вас искали это, специально. Разговор, короче, есть. Не, не, без гнилых базаров. Так, за жизнь. Ага, и что тут нам обломится? - он схватил меню и начал его изучать, близко поднося к глазам, как близорукий. - Что... это, посоветуете?
      Из всей его внешности только огромные мослатые кулаки свидетельствовали, что он когда-то пытался достичь благосостояния грубой физической силой, будучи чемпионом края по боксу. От него пахло одеколоном и дорогими сигаретами. Галстук с модным рисунком. Запонки. Золотая авторучка, золотые же часы на запястье, массивная печатка на пальце.
      Официант, принимавший заказ, понимал его с полуслова, несмотря на то, что Дельфинов ограничивался больше междометиями и тычками пальцев в строчки меню - не из снобизма, а потому что устная речь давалась ему с трудом. Не более чем через минуту перед ним начали составлять закуски. Одних салатов принесли три штуки. Он что, по утрам кроссы бегает, чтобы жир сбрасывать? Заметив мой любопытный взгляд, Дельфинов пожаловался:
      - Это... аппетит в натуре зверский, жру вагонами, а все конкретно насквозь пролетает. Даже худею. Короче, нервное дело - бизнес. Доктора грузят, типа язва будет, это... питаться надо регулярно. Какая в натуре регулярность, если все время разъезды там, разборки? Ну, вы журналист, сами, небось, сечете. Тоже все мотаетесь, точно?
      Я кивнул. Дельфинову принесли пельмени - одновременно со мной. Я считаю себя незаурядным едоком пельменей, но с таким блюдом вряд ли бы справился за один прием. К пельменям ему подали стопку коньяка - "хеннеси".
      - А вы что..? Пиво? Давайте я вас это... угощу.
      Я засмеялся.
      - Ну, если так, закажите мне рюмку водки. Только очень хорошей и очень холодной. Меня тут вряд ли поймут, а ваш заказ, уверен, выполнят в точности.
      Он тоже усмехнулся - понимающе и удовлетворенно, одобряя мою скрытую лесть - и не то что бы махнул рукой, просто чуть-чуть приподнялся, и официант уже стоит у его плеча, весь внимание, блокнотик с ручкой наготове.
      - Да, работка у нас конкретно нервная, в чем-то, - Дельфинов подмигнул, - противоположная. Вот Орел так понимает, что вы на него наезжаете, зуб имеет. А я так секу, что журналистов того, беречь надо. Ваша пресса - это вещь, в натуре. Вопрос в том, кто отстегивает.
      - Считаете, что все продается? - едко спросил я.
      - По жизни так выходит, - он отвалился на спинку стула, делая передышку перед главным блюдом, - что все можно купить. За соответствующие бабки. Ну, будем! - он поспешно звякнул своей стопкой о мою рюмку, едва я поднял её за тонкую ножку. Потом набухал в пельмени немеряно кетчупа, сметаны, соевого соуса, густо присыпал все карри, перемешал, и пельмени с конвейерной скоростью полетели ему в рот.
      - Да, но если платить нужно столько, что сделка окажется нерентабельной?
      - Виталий Сергеевич! - промычал он, не переставая поглощать пельмени. - Не берите в голову! Я не о вас конкретно. Разве я в натуре не понимаю, что каждый должен это, заниматься своим делом? Прокурор статьи лепит, адвокат отмазывает. Наши с Орлом пути совпали, это, временно. Стратегический союз. Он же варяг, чужой тут. Строит крутого, а никакой крыши, одни понты. Ему что - засветиться, и через два года в президенты. Тут для него стартовая площадка, бабки будет грести для финансирования президентской кампании. А краю хозяин нужен надолго. У нас тут богатств в натуре больше, чем в остальной России. Золото там, лес, электричество. Три четверти это, мировой добычи никеля. Всему этому хозяин нужен, а не лох. Чтобы умел распоряжаться и это, интересы наши отстаивать.
      - Зачем же вы Орлу помогаете? Баллотировались бы сами.
      - Типа как Коняхин предлагете? Мне ваш кореш-журналист такую это, рекламу устроит! Да и некогда мне. У меня завод, люди. Семь лет это, производство налаживали, теперь все конкретно бросать? Вы это, надолго в Светлоярске? Приезжайте как-нибудь, посмотрите. У нас такой детсад - для детей это, рабочих, такой в натуре спорткомплекс! Подсобное хозяйство. Этот кардиоцентр сегодняшний - полное фуфло, дешевка. Вот у нас на СвАЗе...
      - Социализм на отдельно взятом заводе?
      - По понятиям вроде так выходит. А что? Не мне на социализм наезжать, он для меня типа завод на халяву построил. Фишка в том, чтобы не жмотиться, а с людями это, делиться. Вот, пишите, вот в чем у наших авторитетов сила, раз вы меня к ним примазываете - они своих людей уважают. Бабки - сила, когда ими это, пользуешься с умом, а не гребешь под себя. Олигархи в Москве себе союзников покупают, ну и мы тут стараемся. Кто при бабках, у того и власть, так? А у кого бабок нет, кто их взаймы берет, ну какой же он вождь?
      В кафе появились новые люди - молодой человек с совсем юной девушкой, обсыпанные снегом. Они сели за дальний столик, кавалер продолжал что-то рассказывать своей даме, нагнувшись к её уху, а та - изящная черноглазая брюнетка не то еврейского, не то армянского вида - при каждой реплике звонко хохотала, без стеснения демонстрируя свои белейшие зубы.
      - Намекаете, что Орел будет декоративной фигурой? - спросил я.
      - Нет, зачем так однозначно? У него есть это, политическая сила, энергия, все дела. Он типа паровоза, прущего в гору. А мы к нему того, прицепимся и поедем, пока нам по пути. Будущее не с ним. Он по жизни вояка, что он сечет в этом, в гражданском хозяйстве? И внятной программы у него никакой. Будущее у тех, у кого бабки. И у тех, кто сумеет ими это, распорядиться. Мы в натуре тоже не нищие. Но для освоения это, богатств края без московских капиталов не обойтись. Ну, и политическое влияние в центре пригодится - нужные законы лоббировать. Планы у нас не хилые. Для СвАЗа нужна электроэнергия. Зачем нам её покупать? Лучше сразу ГЭС купить. И это только начало. Но этот козел Гурьябов отвалил контрольный пакет "Инженер-Банку". Там без Барабанова не обошлось. А "Инженер-Банк" нам не по зубам. Значит, снова надо искать союзников в Москве или, прямо скажем, покровителей. Нет, Виталий Сергеевич, нам на вас наезжать совсем незачем. Еще рюмашку? - спросил он, увидев, что я свою рюмку прикончил.
      - Нет, спасибо... Я как бы при исполнении... Значит, незачем на меня наезжать, да? А это что такое? - и я предъявил ему утренний листок с угрозами. - И может, вы мне расскажете, кто такой Долинов?
      - Долинов... да... - он задумался. - Слушайте, мне это в натуре не нравится. Долинов масть держит. С ним лучше не цапаться. Но это не от нас. Мы вас храним и бережем, как... как... - он так и не подобрал эпитет.
      - Следите за мной...
      - Просекли все-таки! Для вашей же пользы, только для этого. Без базара.
      - И давно?
      - С кардиоцентра вас пасем. Опекаем, точнее. Лажанулись мои братки.
      - Да нет, я не замечал ничего. Но можно же вычислить. Если вы явились сюда через пять минут после меня - специально для разговора - значит, знали, где я нахожусь?
      - Ну да... Но вы не берите в голову. Одно ваше слово - и я дам своим отбой. А ксива эта... Нет, мне такие провокации не нужны. Наверно, Орел грузит. Или этот козел, Моллюсков. У него самого крыша едет, а он и генералу мозги компостирует. А в общем, мы с этим базаром разберемся, и как все перетрем, вас, это... поставим в известность. А что вы вообще у Курбатова забыли?
      - Хватает же у вас нахальства лезть в чужую жизнь, а потом так невинно спрашивать!
      - У вас тоже, - усмехнулся он. - У вас тоже. Не, я серьезно. Мне интересно. Вы такой демократ, типа того...
      - Я все-таки журналист. Должен выяснять, у кого какие виды.
      - Ну, и что он?
      Я пожал плечами.
      - Черных хочет из города гнать. Говорит, что хоть завтра может начать.
      - Завтра? Ну да... Все к тому... А как, с кем?
      - В такие подробности он меня не посвящал. А вы что, хотите поучаствовать?
      - Я должен быть в курсе. Сами понимаете, новые разборки... Меня в них тоже втянут, никуда не денешься. И ещё вопрос, на чью сторону встать. Мне нестабильности не надо.
      Его ещё ожидал десерт - торт c нарезанным кружочками киви в желе, кофе, мороженое.
      - Но вы тоже это, должны пойти нам навстречу, - сказал он, поглотив торт. - Перестаньте в натуре копаться в чужих делах. Все мы это, не безгрешны. Что вы кому своим расследованием докажете? Ну допустим, засадят меня. Завод отойдет поркинской группировке. Вы лучше на них наезжайте. Если я - мафиози, то они... даже не знаю, как их назвать. Отморозки, полная беспредельщина.. Они всех поувольняют, наши это, социальные программы свернут. Вы этого добиваетесь? Не ворошите прошлого, а то я в вас конкретно разочаруюсь!
      Он легко поднялся из-за стола, несмотря на то, что только что умял крайне плотный обед, и размашисто хлопнул своей ладонью по моей.
      - Ну, успехов! Вы конкретно, если там какая нездоровая тема, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне! Такие люди нам нужны. Да, кстати, во вторник в Дворце Культуры открывается моя выставка. Тоджинские пейзажи. Летом писал. Заходите, я вам приглашение пришлю.
      Он направился к выходу, шкаф с бритым затылком поспешил вслед за шефом, заметив, что Дельфинов всунул в зубы сигарету, поднес ему горящую зажигалку, второй - пижон - почти не глядя, бросил официанту пачку денег и последним покинул кафе. За окном снова заиграли прерванные на середине "Flowers on the Wall", и "Шестисотый", не издавая никаких других звуков, словно его приводила в действие музыкальная энергия, укатил. Я тоже поспешил расплатиться и, в последний раз взглянув на хорошенькую девушку, сверкавшую черными глазами, вышел под густо валивший снег.
      5.
      Смысл намеков Дельфинова был совершенно ясен: через мое посредство он надеялся довести до сведения Дубаса, так сказать, моего фактического работодателя, что готов с ним сотрудничать, несмотря на альянс с Орлом, которого финансировали враждебные Дубасу структуры, в том числе упоминавшийся Дельфиновым "Инженер-банк". Вероятно, Дельфинов надеялся найти у Дубаса деньги для выкупа акций Светлоярской ГЭС. Люди обычно все меряют своими мерками, и привыкший все покупать за деньги алюминиевый босс, естественно, полагал, что расследование его прошлого я провожу по заказу Дубаса. Отчасти, конечно, он был прав, ведь если бы Дубас относился отрицательно к этим материалам, они бы не появились в газете. А так, глядишь, тоже сгодится в войне компроматов, и утешаться я мог только тем, что мои материалы хотя бы не фальшивка. Другое дело, что добывал я их на свой страх и риск, не получая ни дополнительного вознаграждения, ни каких-либо гарантий безопасности.
      И не сказать, чтобы расчеты Дельфинова были ни на чем не обоснованы. Дубас, как и прочие, легко забывал о своих принципах, когда речь шла о выгоде. Если союз с Орлом нужен Дельфинову исключительно в тактических целях, чтобы сбросить Барабанова, а дальше их дружба - до первой размолвки, если "крестному отцу" нужен карманный губернатор, а не сильный, одиозный и непредсказуемый популист, тогда естественно его желание сразу после выборов наладить связи с противниками Орла. В крае переплеталось столько интересов, а интриги в Москве были настолько запутанными, что согласие между Дубасом и Дельфиновым не казалось чем-то фантастическим.
      За этими мыслями я не забывал поглядывать по сторонам. Утром я слежку за собой не обнаружил, но если принять во внимание, какая тяжесть была в голове... Теперь, правда, Дельфинов сам признался, и либо вовсе отозвал тайный конвой, либо действует особенно изощренно. Так или иначе, никакого хвоста я не мог обнаружить. Река, не обращая внимания на снегопад, мощным потоком неслась к Ледовитому океану. За мутной вуалью непогоды едва просматривались округлые очертания правобережных сопок с розовым шрамом карьера. Мокрый снег хрустел под ногами, облепил пухлыми белыми лоскутками ветви деревьев, и те нависали над головой ажурным сводом. Еще раз оглянувшись и не увидев поблизости ничего подозрительного, я достал сотовый и позвонил Эльбину. Тот, наконец, добрался до дома.
      - Значит так, Виталий, - сказал он своим уверенным голосом. - У меня для тебя серьезная информация, но по телефону она не передается. Приезжай немедленно. Все понял?
      Таким тоном он со мной ещё никогда не разговаривал. Обычно информацию приходилось вытягивать из него клещами, а чтобы он захотел со мной поделиться... даже потребовал, чтобы я его выслушал... это что-то новенькое. Я не стал терять времени, да и под снегопадом без шапки неприятно, поэтому быстренько поймал машину и отправился в гости.
      Ехать нужно было по проспекту Славы, но неподалеку от площади Ленина (бывшей Преображенской, как сообщала мемориальная доска на углу) мы уткнулись в неожиданное препятствие. Оказывается, коммунистический митинг ещё продолжался. Дом Эльбиных находился почти сразу за площадью, и я решил, что быстрее пройти её насквозь, чем объезжать. Митинговали прямо перед Краевой думой, бывшим крайкомом партии. Народу собралось не то что бы много, но в общем - немало, тысяч десять. Поверх выцветших красных флагов и лозунгов красовалась огромная вывеска недавно открытого фешенебельного казино "Таежное золото", а чуть ниже бежала световая волна по лампочкам вокруг выставленного на наклонном постаменте шикарного "мерседеса". В казино я не был, но говорили, что посетителям за особую плату предоставлялась оригинальная услуга: можно было поужинать за столиком с прозрачной столешницей, под которой лежит обнаженная девушка. И на фоне этой витрины дикого рынка озлобленные люди на трибуне что-то кричали в толпу, но дрянной мегафон искажал их слова до полной неразборчивости, оставляя только интонацию патологической ненависти. "Сейчас... мне... автомат на грудь... И я... как в сорок первом... под Москвой... давить их..." - распинался оратор, которому в сорок первом вряд ли было больше пяти лет. Это был Коркин, лидер местных коммунистов, выделявшийся своим необычным лицом - сплошные выступы с глубокими провалами между ними, как будто его разрезали и небрежно склеили заново. Толпа в основном состояла из пожилых, многие были одеты в уродливые пальто эпохи Москвошвея, на головах у женщин - бесформенные вязаные береты или засаленные серо-коричневые шерстяные платки, из-под которых выбивались седые пучки волос. Некоторые нацепили на грудь красные банты. Под ногами в грязи, натасканной подошвами с окружающих газонов, таял снег.
      Обходя митинг стороной, я очень скоро наткнулся на вездесущего Эстеса.
      - Ну, как "Девятка"? - спросил я его.
      - Я потом туда поеду. Шеф велел про этих динозавров репортаж писать.
      Рядом крутились телевизионщики - не Бричковский, а другие. Похоже, мне сегодня суждено было притягивать скандалы. Едва я очутился рядом, прямо на телекамеру из толпы выскочила пожилая тетка в дрянном, ещё годов семидесятых, пальто, накачанная злобой до красного каления, и, потрясая щупленьким кулачком, визгливо закричала в вежливо-издевательски подставленный под брызги её слюны микрофон старательно вдолбленные ей в голову заклинания об антинародном режиме, где рефреном пробивалось: "Вешать! Вешать! Вешать!" От неё агрессия передавалась соседям, те тоже начали кричать, вытягивая шеи к объективу.
      Я обогнул телевизионщиков и пошел дальше. Сашка прошел со мной несколько шагов.
      - Быдло! - пробормотал он, семеня рядом. - Всякий раз хочется плюнуть в харю этим старперам! Семьдесят лет страну трахали, и все им типа мало!
      - Ну, эти - скорее жертвы обстоятельств, чем преступники.
      - Еще один Достоевский выискался! - фыркнул Сашка. - Если эти жертвы, то кто же настоящие жертвы? Пусть не обманывают себя, что поступали по велению сердца. Прекрасно они понимали, что гадости делают. Ты куда?
      - К Эльбину. Говорит, какое-то дело ко мне.
      - А-а... У тебя есть ещё один шанс попасть в "Девятку".
      - Нет. Теперь уже нет. Мне вечером жену надо встречать.
      - Ну как знаешь. А я поеду.
      - Смотри, выборы завтра не прозевай за своими сенсациями.
      - Да уж как-нибудь... За кого голосовать будешь-то?
      - Мы сами - люди не местные... - заныл я, подражая московским попрошайкам.
      - А, ну да, совсем поглупеешь с этими социал-патриотами. Придется ещё репортаж писать. А мой шеф, знаешь, им типа симпатизирует. Бедная моя журналистская совесть!
      Под вопли очередного оратора о том, что грядет судный день, и скоро все получат по заслугам, особенно те, кто мнят себя хозяевами мира, а на самом деле просто слуги сатаны, я устремился как к долгожданному прибежищу к подъезду Эльбина, и ещё не зайдя под крышу, принялся смахивать с волос снег, - и после холодной промозглости наконец-то оказалася в уютном тепле квартиры.
      - Добрался, наконец! - засуетилась вокруг меня Марина, едва я переступил порог квартиры. - Борщ будешь? Еще не остыл, мы недавно пообедали, все тебя ждали.
      - Спасибо, Маришка, я не голодный.
      - Тогда иди, чаю выпей. Ой, какой ты мокрый! Что же ты, в снегопад без шапки? Хочешь полотенце - волосы вытереть?
      - Сами высохнут. Привет, Андрюха, - это Эльбину, вышедшему в коридор. - Ну, что там у тебя?
      Малолетний Степка - очаровательный светловолосый мальчуган - носился по квартире на трехколесном велосипеде.
      - Дядя Витя, дядя Витя! - завопил он, едва не врезавшись в меня. - У меня гонки новые на компьютере! Хочешь, покажу?
      - Степа, не приставай к дяде Вите! - одернула его Марина. - У него с папой дела.
      - Потом, милый, - я потрепал его волосенки. - С папой твоим поговорим, и посмотрю.
      Мы с Андреем по давней российской традиции уединились на кухне, где от недавно работавшей духовки скопился жар и запотели окна. На кухонном столе стоял включенный телевизор с приглушенным звуком; на экране появлялось то лицо президента, то амфитеатр Думы, долетали слова: "импичмент", "не допустим переворота", "выражаем протест"... Здесь, в Светлоярске, поглощенные предвыборной борьбой, на эту московскую суету обращали мало внимания. В Москве же, наоборот, напрочь забыли про Орла и его амбиции, хотя неделю назад все только о Светлоярске и говорили. Я подумал, нет ли между этими событиями какой-нибудь связи? Например, правительственный кризис спровоцировали, чтобы отвлечь внимание Москвы, не давая ей поддержать Барабанова. Хотя нет, это параноидальное мышление. Результат несопоставим с усилиями.
      Я согласился выпить чая, к которому предлагался марининого приготовления пирог с вареньем из жимолости. Андрей явно успел принять рюмашку-другую и пребывал в благодушном настроении. Но почти сразу заговорил о деле.
      - Тебе знакомо такое имя - Долинов? - спросил он.
      - Как же! Не далее как утром... - сказал я, страшно удивившись, и вышел в коридор, чтобы достать записку из кармана куртки.
      - Ну да... - пробормотал Андрей, изучая послание. - Ты не выяснил, кто автор?
      - Подозреваю, что Дельфинов. Хотя он отрицает. Так кто это такой? Еще вчера я об этом Долинове никакого понятия не имел. А сегодня весь день Долинов, Долинов... Выкладывай.
      Он немного помолчал, постукивая пальцами по краю стола - вероятно, подбирал слова.
      - До девяносто первого года он служил в КГБ. Потом официально ни в каких силовых структурах не числился и вообще пропадал неизвестно где. Чуть ли не в Хорватии воевал. Иногда выныривал в Москве, где у него вроде был какой-то бизнес. В Светлоярске не показывался, но в феврале его здесь видели. С начала апреля он регулярно появляется в окружении Орла, а также Дельфинова и других крупнейших бизнесменов, в том числе тех, которые выступают против Орла. Сперва я предполагал, что он - эмиссар Луарна, прощупывает почву или что, но сейчас у меня складывается впечатление, что он скопил изрядный компромат на всех наших политиков - вероятно, пользуясь своими гэбешными связями - и шантажирует их, заставляя выполнять какие-то свои планы. Помнишь, как Орел взвился, когда ты вспомнил о хищениях боеприпасов? Ты ему на болячку наступил, его Долинов запутал в своих сетях уже основательно.
      - Ну? А почему он ваше ведомство интересует?
      - Если кого-то шантажируют - это преступление. Если шантажируют кандидата в губернаторы края, то это уже преступление государственное.
      - Тогда это дело ФСБ.
      - У меня есть подозрения, что в ФСБ Долинов нашел покровителей. А ситуация такая, что я могу работать только с людьми, которым абсолютно доверяю. Собственно, я раскапываю эту историю в частном порядке, неофициально.
      - Зачем?
      - Если Долинов действительно собрал горы компромата, то это же мечта следователя!
      - Скорее, бомба в письменном столе, - возразил я.
      - ...А кроме того, я подозреваю, что и у нас в краевом УВД он со многими повязан.
      - А я-то считал, что я один такой псих, вечно лезу на рожон, а все родственники у меня нормальные люди! Хорошо, а я-то при чем?
      - По моим сведениям, Долинов считает, что ты не сегодня-завтра раскопаешь нечто существенное, и намеревается убрать тебя с дороги. Положим, он с помощью какого-то компромата подчинил Орла своей воле. Тут приходишь ты и публикуешь этот компромат в своей газете. Все, Орел уходит из его сетей. Ясное дело, он постарается сохранить свою монополию.
      - Логично. Какие у него все-таки планы?
      - Вероятно, серое кардинальство. Сделать носителей власти марионетками, сидеть за их спиной и сколачивать состояние.
      - Любой человек, обладающий властью, захочет рано или поздно эту власть продемонстрировать. Почему же Долинов мне до сегодняшнего дня на глаза не попадался?
      - Может, у него особый случай. Может, он получает упоение от тайной власти. Есть ещё одна версия. Он сам - только подставная фигура определенных фигур в ФСБ, которые с помощью того же компромата хотят власти в масштабах всей страны.
      - Да, я слышал такие опасения... Кстати, а что за история с передвижениями войск? Что там Грыхенко затевает?
      - Из предвыборного штаба Орла пришла просьба привлечь ОМОН для обеспечения порядка и пресечения возможных провокаций. Похоже, с нашим Кулькиным он успел договориться и подключил к делу Грыхенко. Это официальное объяснение.
      - Не многовато ли? Не президентские же выборы. ОМОН - туда-сюда, но ещё десантную дивизию привлекать... А в Москве что думают?
      - В Москве ничего не думают, - он махнул рукой на телеэкран. - Ждут, то ли правительство уволят, то ли Думу разгонят.
      - Ну, а зачем это Орлу на самом деле понадобилось? Твое мнение?
      - Гнусненько все как-то... Надо думать, Орел хочет оказать давление на соперников. Да и на избирателей.
      - А другие кандидаты?
      - Барабанов вечером выступает по телеку. Наверно, будет права качать.
      - Не боится, что его вычеркнут? За нарушение процедуры?
      - Так Орел тоже успел засветиться. Вот Барабанову и отмазка протестовать против нарушения закона о выборах. И коммунисты митинговали, хотя, правда, Коркин в губернаторы не лезет.
      - Да... Не завидую я избиркому.
      - Ты не находишь, что в такой обстановке войска все-таки пригодятся? Вполне могу себе представить - завтра у урн встанет дельфиновская братва и будет так ненавязчиво уговаривать проголосовать за правильного кандидата.
      - Для мента у тебя фантазия чересчур развитая. Даже мне такое в голову не приходило. И вообще, ты остстал от времени лет на пять. Братва уже давно не играет в России решающей роли. На эту мафию появилась другая мафия ваша родная милиция. И кстати, ты лично собираешься с этим безобразием бороться?
      - Каким именно? - осведомился он, напуская на себя холодок.
      - Да с этим самым. Ваше ведомство переходит всякие границы. Народ уже боится милиции больше, чем бандитов.
      - А где я тебе других возьму? - спокойно сказал он. - Ты что думаешь, мы сами об этом не знаем? Но кто за такую зарплату пойдет закон охранять, ещё с риском на пулю нарваться? Вот и берем лимиту всякую из деревни.
      - Ну ясно... Года два назад молодежь к тому или иному авторитету шла самоутверждаться, а теперь в ряды стражей порядка. И результат соответствующий. Но зачем в таком количестве? Не пытались вместо четырех таких защитничков брать одного, но платить вчетверо больше? Не знаю, как вас финансируют, но расплодилось милиции немеряно. И гаишников тоже. Орава вымогателей! А ещё удивляемся, почему государство нищее. Конечно, если их ещё приходится на налоги содержать...
      - Что ты ко мне пристал! Не я кадровую политику провожу.
      Затренькал телефон и тут же умолк - Марина взяла трубку в другой комнате. Она крикнула:
      - Витюш, это Галина Звонова! Поговори с ней.
      - Ой, Витя, как хорошо, что ты здесь, - зачастил в трубке голос Галины Звоновой, проглатывая половину слов. - Я Андрея хотела просить, а ты на него можешь повлиять. Женька пропал, не знаю, что делать.
      - Погоди. Давай по порядку. Куда пропал? Когда?
      Выяснилось, что Женька вышел из дома три часа назад в магазин за молоком, и до сих пор не вернулся. Галина была женщиной очень мнительной: чуть её супруг задерживался на полчаса, уже готова была подозревать самое худшее. И сейчас она разрывалась, не зная, что делать - то ли самой метаться по городу, искать мужа (а с детьми кого оставить? а вдруг бандиты придут?), то ли обзванивать больницы, но последним, к счастью, ей никогда не приходилось заниматься, и она не представляла, как к этому подступиться.
      - Успокойся, - сказал я ей. - Выпей валерьянки и жди. А мы тут с начальством посоветуемся.
      Андрей отнесся к просьбе посодействовать без всякой симпатии. Он наслаждался законным отдыхом после трудовой недели, да и Звоновых недолюбливал - за суетливость Галины и незадачливость Женьки, считая, что настоящим мужчиной может называться только тот, кто умеет добиваться жизненных благ. Женька же был типичным затюканным жизнью интеллигентом: получал учительские гроши, повсюду забывал свой портфель, мог купить крем для ног вместо зубной пасты, по советской привычке считал любых где-либо служащих людей начальством и комплексовал перед ними безмерно. Я подозревал, что он женился на Галине не по большой любви, а потому что она его в нужный момент окрутила. И судьба, которая не благоволит тютям, непрерывно награждала его мелкими гадостями. Недавно у их младшего сына, Мишутки, обнаружилась астма. Значит - врачи, лекарства, санатории, а нет ни денег, ни пробивных способностей. Женька пытался бороться с неприятностями косметическим методом - отпустил для большей мужественности нисколько не молодившую его бороду, не понимая, что в наши дни она свидетельствует лишь об интеллигентской мягкотелости, а чтобы выглядеть мужественно, надо стричься ежиком. Суетливость Галины тоже приносила мало толку. Нет, Звоновы были не из тех людей, которых оскорбила бы жалость. Они её явно заслуживали.
      Эльбин, вооружившись телефоном, стал названивать во все подряд отделения милиции, называл свое имя и должность - и ему сразу же сообщали, что никаких инцидентов с участием никакого Звонова не зафиксировано, и таковых задержанных у них не числится. За районными отделениями последовали больницы - также с нулевым результатом.
      Я посмотрел на часы, выглянул в окно, за которым все так же сыпал снег, и вздохнул:
      - Пойду, может, отыщу его где-нибудь.
      - Поедем, - недовольно пробурчал Эльбин, вставая из-за стола. Бутылка коньяка с твоего Звонова.
      - Ладно, будет тебе бутылка, - пообещал я. - Если Женька отыщется.
      Разумеется, с машиной тоже были хлопоты. Перед гаражом успело намести изрядный сугроб, и Андрею пришлось возвращаться за лопатой. Машина выкатила со двора, оставляя в снегу глубокие колеи. На улице было не лучше: транспорт еле-еле пробирался через бело-серое месиво, рыхлое, как песок. Изредка гудели, мигая оранжевыми лампочками, снегоочистители, но подмоги от них почти не было. Я подумал, что в аэропорт нужно отправиться пораньше.
      Я предложил начать поиски от женькиного подъезда, и далее по наиболее вероятному маршруту его передвижения. Звоновы жили неподалеку, напротив центрального рынка. Можно представить себе наше облегчение пополам с досадой, когда искомый субъект обнаружился в двух шагах от подъезда! Женька шел с непокрытой головой, побелевшей от ледяной корки в волосах, сильно ссутулившись, и его куртка по спине была явственно заляпана грязью.
      - Все ясно, - фыркнул Андрей. - Зашел пропустить пивка - с дальнейшими последствиями.
      - Сроду он не заходил в пивнухи, - возразил я. - Ему проще шагнуть в клетку с тиграми, - и выскочив из машины, я догнал Женьку.
      - Евгений! Ты где пропадал?! Тебя Галина обыскалась! И мы тоже.
      - Ох, ребята, - пробормотал он, стараясь говорить шутливо, но не в силах скрыть, как его трясет. - Попал на старости лет в приключение...
      - Господи! - воскликнул я, разглядев его получше. - Что с твоей бородой?!
      От его бороды остались только какие-то клочья, кожу на подбородке покрывали розовые пятна ожогов, и пахло паленым. Под левым глазом красовался аккуратненький, будто нарисованный, синяк.
      Он виновато улыбнулся.
      - Все к тому же. Окружили меня, понимаете, эти - с топорами на локтях. "А, жид! - говорят. - Сейчас мы с тобой разберемся". Запихнули в машину отвезли куда-то на окраину, там... - его голос сорвался. - В общем, бороду спалили... Потом я говорю: "Вы ошибаетесь, я не еврей". Они - "А ну, расстегивай штаны. Если обрезанный, мы тебе второе обрезание устроим". Видят - и правда необрезанный. "Ладно, повезло тебе. Катись отсюда. Хоть ты и русский, рожа у тебя больно грамотная, так что второй раз не попадайся". Один там не хотел отпускать, все орал: "Интэллихэнты - они те же жиды!" Все деньги отобрали, шапку я потерял - вот так и шел до дома пешком.
      - Так, Евгений, - приказал Андрей. - Пиши заявление, сейчас поедем их ловить. Мы к этим субчикам давно присматриваемся, только материала пока на них не было. А теперь, значит, созрели.
      - Вы что, ребята, какое заявление? - запротестовал Женька. - Меня Галина ждет. Молоко я так и не купил...
      - Для вас же стараемся, для вас! - едва не закричал Андрей. - Вот потом и говорят, что милиция ничего не может! А как они вас резать будут, к кому побежите?!
      - Ладно, ладно, - утихомирил я его. - У человека такое потрясение, ему оклематься надо... Завтра я лично прослежу, чтобы он заявление написал и все что надо сделал. А пока пусть в себя приходит.
      - Да, ребят, заходите, выпьем сейчас, - позвал Женька.
      - Нет, - отказался Андрей. - поеду. Я на машине, и вообще.
      - Да ты же сам мент! - подколол я его.
      - Мент-то мент, да машину жалко.
      Я тоже не собирался надолго заходить, но решил проводить Женьку хотя бы до квартиры, чтобы Галина не переживала, что я где-то рыщу по улицам под снегопадом.
      Галина, сильно состарившаяся из-за волнений и неустроенности, выглядела на сорок с лишним, несмотря на то, что была моей ровесницей. Увидев супруга, она, конечно, разахалась, и пришлось её снова поить валерьянкой, но едва успокоившись, она заявила:
      - Так. Женя, сиди с детьми, я поеду покупать билеты в Болховск.
      - Ты что?! - выпучил я глаза. - Какие билеты?
      По её мнению, в городе больше оставаться было нельзя. Ей соседка ещё утром говорила: в Светлоярск вводят войска, ожидаются погромы - и теперь видно, что они действительно начались. Значит, придется плюнуть на гражданский долг, тем более, что один претендент другого не лучше, и увозить детей в Болховск, к бабушке.
      - Ты, Галина, поменьше верь слухам! Сколько раз уже погромы обещали! Вы уедете как дураки, вернетесь через неделю, а квартира ваша выметена подчистую!
      Я неосознанно нашел самый лучший довод, какой мог подействовать на Галину. Неделю назад, урезая свой бюджет, они купили новую стиральную машину, и Галина скорее согласилась бы на ядерную войну, чем пережила пропажу "аристона".
      - Ты уверен? - все ещё сомневаясь, спросила Галина. В конце концов, я тоже был представителем масс-медиа, которым оба супруга ещё с советских времен безоглядно верили.
      - В общем, Евгений, - сказал я, кладя руку ему на плечо, - я полагаюсь на твое благоразумие. И не вздумайте слушать соседских сплетен!
      Затем - время уже поджимало - не поддаваясь на уговоры хозяев остаться, я выскочил на улицу.
      6.
      Найти машину тоже было проблемой. Снегопад разогнал всех водителей. Наконец, попался "жигуль", шофер которого соглашался ехать, но заломил дороговато. Я попробовал торговаться.
      - Не поеду, - отрезал он. - Дорога далекая, метель, заносы.
      Будучи сам автомобильным человеком, я проникся его аргументацией и больше не спорил. Кого ещё сейчас удастся поймать.
      Ехали мы медленно, но в машине было как-то уютно: уютно хлопали дворники, уютно несло теплом из печки, уютно светилась приборная доска, в магнитоле весело орал Гарик Сукачев про "я милого узнаю по походке", и самое главное, ненадолго прекратилась вся беготня, и можно было спокойно сидеть и ни о чем не думать. Плотная облачность часа на два ускорила наступление сумерек. Вдруг на мгновение тучи словно сделались прозрачными, пробитые вспышкой, по воздуху прокатился глухой удар, и сразу же снег, падавший ленивыми мокрыми хлопьями, повалил сплошной стеной.
      - Люблю грозу в начале мая... - пробормотал я, с интересом глядя в окно. - Впервые такое наблюдаю!
      Водитель только пробурчал что-то вроде: "Яп-понский городовой!" - и уставился вперед, надеясь хоть что-нибудь разглядеть на дороге. Мы ехали не быстрее тридцати километров, и даже я, пассажир, при каждом повороте руля чувствовал, что машину начинает вести. К счастью, движение было очень редким. Впереди нас мелькали красные габаритные огни, изредка проползали встречные машины, сверля лучами фар низвергающуюся белую муть. Молнии били часто, но как-то растекались по небу над тучами, и до земли долетала только неровная бледная бахрома их сияния. Поверхность дороги превратилась в вязкую целину, от обочин сперва пробивался свет окон, но потом город кончился, и не осталось ничего, кроме снежного хаоса. Мотор подвывал, дворники остервенело метались по стеклу, и я начал поглядывать на часы. До аэропорта ещё тридцать километров, а если в заносах застрянем?
      Гарик Сукачев сменился Таней Булановой. У шофера было ещё штук пять кассет. Если попадем в заносы, хоть не скучно будет. Но этим запасом не пришлось воспользоваться. Снежная гроза кончилась, снегопад приутих, и нигде не застряв, к четверти восьмого мы были у аэропорта, в намешанной колесами грязной каше.
      Тут я задумался: а принимает ли аэропорт самолеты? Надо было позвонить из города, но не пришло в голову. Но кажется, мои опасения на этот счет были напрасны. Первым делом я посмотрел на табло в центре зала. Иркин рейс опаздывал, и значит, я прибыл даже с запасом. Но все вылетающие рейсы задерживались, и аэропорт был полон раздраженных и озлобленных людей, а воздух дрожал от гула сотен голосов. Присесть было решительно негде. Некоторое время я потолкался в толпе, потом отправился было в буфет выпить чашку кофе, но и там были очереди. Прошло пятнадцать минут. Отложили ещё один рейс. Люди штурмовали стойки регистрации и справочное окошко, пытаясь что-нибудь выяснить, но на все взволнованные вопросы динамик только квакал неживым голосом: "Все рейсы задерживаются по техническим причинам..." Какая-то энергичная дама, оттеснив очередь, размахивала удостоверением перед стеклянным окошком справочной и кричала истеричным голосом: "Меня муж встречает!" Шла вялая регистрация на местные рейсы, но потом и их отложили. Неожиданно дикторша прочитала новое объявление. Гражданам, встречающим рейс из Москвы, предлагалось собраться у второго выхода. Недоумевая, я двинулся туда вместе с прочими встречавшими - их набралось человек десять. Нам навстречу вышел служащий в форме гражданской авиации, а вместе с ним милиционер.
      - Граждане, прошу соблюдать спокойствие и выдержку, - сказал служащий аэропорта. - Десять минут назад с бортом потеряна связь.
      Вероятно, я первый догадался, что означают его слова, вернее, интонация, с которой они были связаны. Я почувствовал, что в груди останавливается сердце, и инстинктивно прислонился к стене. У стоявшей рядом со мной женщины расширились глаза.
      - Вам плохо? - спросила она, и в следующее мгновение её лицо дико перекосилось, рот раскрылся, она разразилась отчаянным, оглушительным воплем и начала падать. Ее поймали и потащили прочь, а она все кричала: "Нет! Нет! Нет!", захлебываясь слезами, хлынувшими из глаз. Я, преодолевая слабость, бросился к служащему и, едва не тряся его за грудки, потребовал:
      - Скажите мне, что... что там случилось? Я должен знать!
      Он, тоже побелев, невнятно заговорил:
      - Сначала исказились сигналы... Ничего не разобрать... Вроде призыва на помощь... и молчание.
      Больше он ничего не успел сказать: на нас нахлынула стихия вскипевшей толпы. Как все это началось, я не заметил. Видимо, услышав женский крик, кто-то бросился посмотреть, что происходит, милиция преградила дорогу, пустила в ход дубинки, и этого оказалось достаточно, чтобы глухое раздражение перешло во взрыв. К счастью, мы находились в тупике перед запертыми дверями. Всех остальных встречавших, в том числе и кричавшую женщину, смыло людской волной. В зале со звоном лопались стекла, что-то трещало, хрустело, вопли, визг. Служащий сумел незаметно открыть дверь и втянул меня за собой. Там уже изготовился к бою милицейский наряд, в бронежилетах, с дубинками наготове. Сухим треском раскатилась автоматная очередь. У служащего выкатились глаза. Кто-то из милиции поспешил успокоить его:
      - Это холостыми! - и они кинулись в распахнутую дверь.
      - Я вас, кажется, знаю, - сказал служащий, затягиваясь сигаретой, и протянул мне пачку. - Ведь вы Шаверников?
      - Да, - я тоже взял сигарету.
      - Встречали кого-то?
      - Жену.
      Он промямлил тихо:
      - Наверняка ещё неизвестно... Может, просто помехи...
      - Так что случилось, расскажите толком!
      Он ответил не сразу, прислушиваясь к доносящемуся из зала шуму, который иногда перекрывали автоматные очереди. Наконец, сбивчиво заговорил:
      - Что-то странное творится... Стали искажаться сигналы, не только с того борта, отовсюду... Ни черта не разберешь, шум и абракадабра... А с теми, кто на земле стоит - связь нормальная. И телефон так же, вообще все. Никакой связи с внешним миром, будто заэкранировали. Пытались передать вашему борту, чтобы на другой аэродром шел... Слава богу, он один был в воздухе, следующий только в одиннадцать... А отсюда, конечно, никого не выпускали... Он не отвечал, а потом вроде искаженный "SOS". И вспышку, кажется, видели в том секторе неба... Все. Мистика. Ни телекс, ни спутниковая связь - ничего...
      - Магнитная буря какая-нибудь?
      - Нет, при магнитных бурях все не так...
      Он бросил окурок в урну, избегая смотреть на меня, кивнул, и удалился. Я на вялых ногах выбрался в усмиренный зал, решив ждать точных известий - а что ещё оставалось?
      В огромные разбитые окна несло холодом. Зал опустел, все куда-то попрятались, на его обширном фоне осталось только несколько фигур уборщицы сметали осколки, да санитары клали на носилки неподвижное тело. Под ногами хрустело стекло, валялись какие-то бумаги, развалившийся чемодан с высыпавшимся из него барахлом... Разгромленные киоски, перевернутые стойки, кое-где пятна крови.
      Я поднялся на галерею второго этажа, чтобы не оставаться среди этого разгрома. Все скамьи были забиты людьми. Навстречу мне устремилась какая-то женщина с бледным лицом в обрамлении коротких черных волос. Я узнал её, только когда она подошла ко мне вплотную, и во второй раз за полчаса ощутил предобморочное состояние.
      Это была Ирина. Может быть, я не узнал её потому, что у неё была новая прическа - в стиле ретро тридцатых годов, с торчащими вперед около ушей острыми кончиками локонов, - может, потому, что уже считал её мертвой.
      - Витька... - она прижалась ко мне и впечаталась губами в мои губы. Ты цел... Господи, господи ... Я была уверена, - она отстранилась и прислонилась к перилам, нависающим над первым этажом, - что ты окажешься в самой гуще этого кошмара...
      - Слушай... - я чувствовал в голове какое-то раздвоение реальности и старался от него избавиться. - Ты каким рейсом прилетела?
      - Семьдесят третьим, как и писала. А ты какой встречал?
      Все стало ясно. В утренней спешке я, конечно, неправильно записал номер рейса. А их в Светлоярск прилетало два, с интервалом в полчаса, и их номера начинались с одной цифры. Значит, Ирка уже была тут и ждала меня, когда я в ужасе выслушивал сообщения о пропавшем самолете.
      Но я решил не волновать её описанием своих переживаний, и спросил только:
      - Давно меня ждешь?
      - Как бы давно. Успела пронаблюдать всю эту веселенькую картинку.
      - Ладно, идем. Тут такой буран был, все дороги занесло, час с лишним до аэропорта добирался.
      Я взял её дорожную сумку, и мы направились на стоянку.
      На Ирке был легонький плащик, и она уже начала дрожать.
      - Не ожидала, что здесь такая зима стоит? - спросил я, сочувственно усмехаясь. - Это, может быть, в Москве дело к лету идет, а тут Сибирь и морозы. Что-нибудь потеплее у тебя есть?
      - Нет, - ответила она, обхватывая себя руками. - По радио утром говорили - в Светлоярске как бы плюс восемь-десять.
      Она с тоскливым ужасом смотрела на горы снега высотой по колено, которые нам предстояло форсировать. У неё на ногах были туфли. Смех и грех.
      - А ну-ка... - я повесил сумку на плечо, примерился и подхватил жену на руки. Ирка взвизгнула, и туфля, сорвавшись с её ноги, шлепнулась в самый глубокий сугроб.
      Пришлось снова ставить её на землю, и пока она под порывами ветра балансировала на одной ноге, я выудил из сугроба утерянную туфлю и пальцами выскреб из неё снег, чувствуя при этом, что в моих башмаках снега скопилось гораздо больше. Потом Ирка снова оказалась у меня на руках, и я мужественно ринулся форсировать рыхлые барьеры, преграждавшие путь к какому-либо автотранспорту.
      Несмотря на снегопад, все машины разъехались. Но чуть поодаль дожидался пассажиров, как корабль у причала, рейсовый "икарус". Пока Ирка цеплялась за мою шею, я поставил её туфли на нижней ступеньке входа, и жена всунула в них ноги, снова обретя возможность ходить самостоятельно. Мы устроились на самых последних сиденьях в ряду, и там я, наконец, спросил:
      - А скажи мне, собственно, зачем ты сюда вообще летела?
      - Об этом мы поговорим потом, - ответила жена. - Там, где не будет посторонних.
      Пассажиров в автобусе было немного, сидели они вдали от нас, но Ирка так и не пожелала открывать тайну приезда, и всю дорогу, пока автобус, журча мотором, неторопливо полз в город по заснеженному шоссе, рассказывала последние московские новости, а я прижимал её к себе, чтобы она не мерзла. В темноту над шоссе ворвалось синее прерывистое сияние - в сторону аэропорта промчалась милицейская машина с мигалкой. Ирка вздрогнула, прижалась ко мне крепче.
      - Иринка, что с тобой? - удивился я её испугу. - В Москве кого-то убила?
      Синие сполохи ещё долго отражались в окнах автобуса. Ирина так и не пожелала ничего объяснять.
      Уже когда мы ехали по городу, я заявил:
      - Значит, так. Совершенно незачем нам сейчас тащиться в мое унылое обиталище, где даже ужин приготовить не из чего, а пойдем-как мы лучше в ресторан.
      - Я как бы "за", но все равно мне надо сполоснуться, переодеться... Не пойду же я туда в дорожной одежде и с этим баулом.
      Я ненадолго задумался.
      - Ладно, зайдем к Звоновым. Все ближе, чем в Академгородок тащиться.
      Галина встретила нас едва ли не в более встревоженном состоянии, чем то, в каком я её давеча оставил. В отсутствие моего благотворного влияния она снова себя взвинтила, вновь загорелась идеей ехать в Болховск, и теперь металась, не зная, что делать, срываться ли на ночь глядя или ждать до утра. Звонов, оправлявшийся от шока посредством пива с водкой в компании с Наумом Басилевичем, был подмогой никакой. Когда мы явились, Галина совсем было собралась ехать на вокзал, а Женька даже не пытался её отговорить.
      Но, кажется, единственное, чего не хватало Галине - сочувственного женского общества. Она немедленно повисла на Ирке и уволокла её вместе с дорожной сумкой в комнату, жалуясь на всяческие беды и тревоги. Я прошел на кухню, где меня ожидал характерный российский натюрморт: табачный дым, чай, водка, килька в томате, колбаса. Интерьер жилища свидетельствовал о денежном неблагополучии: желтые потеки на потолке, облезший до белизны паркет в прихожей, выцветшие, отстающие от стен обои, ветхая мебель шестидесятых годов, занимающий полкухни старомодный холодильник с дырками отколовшейся эмали. Дети - Мишутка и Маруся, то ли не улавливая родительской тревоги, то ли, наоборот, заразившись от них нервозностью, с громкими воплями носились по всей квартире.
      Я поздоровался с Басилевичем который был завлабом в Светлоярском Институте Физических Наук, СвИФН'е, и меня заставили выпить водки. После потрясений в аэропорту я сделал это не без удовольствия.
      Расшалившиеся дети и до кухни добрались - Маруся, убегая от братца, как раз заскочила сюда и спряталась под стол, и Галина, появившаяся из комнаты, одернула их:
      - Маруся! А ну, перестань! Мише нельзя бегать, у него астма! Идите "Детскую передачу" смотреть!
      Потом она засуетилась, снимая развешенное в ванной белье. Она никак не могла прервать своего рассказа - что-то о том, как водила Мишутку к колдунье, - и, снабдив Ирку полотенцем, продолжала говорить, даже когда та пыталась захлопнуть дверь ванной. Лишившись собеседницы, Галина стала упрекать мужа в пьянстве:
      - Каждый день, каждый день! Много не пей, забыл уже, что вчера было? Наум, не наливайте ему больше!
      Мне она стала предлагать ужин - разогретую жареную колбасу с картошкой. Я отказался, напомнив, что мы с женой все-таки собирались в ресторан.
      На этой кухне тоже работал телевизор. Показывали последние новости от местной телестудии.
      - А московские программы телевизор не берет! - объявил мне Женька. Ни одной. Еще с семи часов. И радио не работает, и даже телефон междугородный. С этого и новости начинаются. Специалисты вроде как ищут причины явления. Какие-то космические лучи создают помехи, или что-то такое.
      - Не может этого быть, - сказал Басилевич. - Что за помехи, которые и на проводную связь действуют? И почему местные передачи ловятся? Вообще, такой уровень помех мог создать разве что взрыв атомной бомбы.
      - Бомба... А что, правда. Говорили же ... Кстати, Эстес туда поехал. Забежал на минутку, и велел тебе передать - что попробует снова прорваться. Вы уже пытались туда ездить?
      - Да, - кивнул я. - Что именно говорили про бомбу? Очередная сенсация века?
      - Якобы Грыхенко подарил Орлу карманную атомную бомбу в "дипломате", чтобы всех шантажировать.
      - Грыхенко очень полезный человек, раз такие ценные подарки делает! усмехнулся я. - Надо бы мне с ним тоже подружиться.
      - Этот номер не пройдет, - с такой же усмешкой возразил Басилевич. Он журналистов на дух не переносит. На него уже пытались дело завести - за рукоприкладство.
      - А может, такие-то предвыборные фокусы, - продолжал гадать Звонов. Отрубили связь, чтобы в Москве не знали, что у нас происходит.
      На экране телевизора я увидел нечто знакомое - Предмостная площадь, омоновцы, обрабатывающие задержанного южанина. Слава богу, хоть я в кадр не попал.
      - Глядя на такое, - заметил я, - начинаешь испытывать ностальгию по советским временам. Знаю, что глупо, и все равно за давностью лет кажется, что и ментов было меньше, и управу на них какую-то можно было найти.
      - Почему глупо? - отозвался Басилевич. - Действительно, порядка было побольше. И не было этого беззастенчивого грабежа под названием "рыночная экономика".
      Куда деться в России от споров о политике? До тех пор, что ли, пока простые граждане не получат возможность влиять на управление страной, они будут освобождаться от накопившегося раздражения в этих спорах?
      Я сказал:
      - Если почитать тогдашние газеты из тех, что были понезависимей, столько безобразий обнаружится! А было ещё больше, просто о них никто не знал. А то, как в очередях приходилось стоять, уже забыли? У нас в Москве прилавки к концу восьмидесятых опустели, а что здесь в провинции творилось, я и вообразить не могу.
      - К тому времени все развалилось, - возразил Женька.
      - Правильно, развалилось. И пришлось сооружать нечто новое, более прочное. Зачем тогда оплакивать социализм, если он был обречен?
      - Ничего подобного, - заявил Наум. - Умелое руководство, и жили бы нормально. Это Горбачев свои реформы затеял и все похерил. А Ельцин добавил.
      - Мне вот что неясно, - сказал я. - Вроде все учили марксизм, истмат всякий, в голову вдалбливали, что личности не творят историю - так почему же все упорно твердят, что огромную страну развалил единственный человек, гнусный ренегат, агент империализма? Сама система была обречена на гибель! Если человек с невеликими доходами три четверти своего бюджета тратит на оружие, будет он жить богато?
      - Виталий, но вы должны согласиться, что прежняя власть заботилась о людях, а этой на всех наплевать, - не сдавался Басилевич.
      - Эта забота была похожа на зоопарк в областном городе, - отпарировал я. - Запаршивевшие звери сидят в вонючих клетках, и их кормят объедками. В конце концов, это смехотворно. Вы что, считаете, что эти, - я ткнул в экран телевизора, где как раз показывали митинг коммунистов, - будут о ком-то заботиться, если придут к власти? Да я за них не буду голосовать из одного эстетического принципа. Вон, у Коркина вашего морда типично эсэсовская. А программа ихняя - просто бред: социализм плюс православие плюс "Боже, царя..." Кто церкви взрывал? Кто устроил в стране разгром почище татар? Даже с фашистами их нечего сравнивать. Они хуже фашистов.
      - Видели, что сегодня с Женькой сделали? Это сегодня. А завтра? При социализме погромов не было, и один народ другой не резал.
      - Не вас ли не приняли на физфак по национальному признаку? Забыли уже? Сколько ваших знакомых уехало в Израиль - от хорошей, что ли, жизни? У нынешнего правительства очень много грехов, но по крайней мере оно не занимается организованным уничтожением целых групп населения.
      - А то, что страна вымирает от голода, вам этого мало?
      - Хорош голод - полки ломятся от продуктов. Мгновенно магазины наполнились, едва частная инициатива вылезла из подполья. За все годы советской власти такого изобилия не было!
      - Ну конечно, - добавил Звонов. - Проедаем то, что при социализме накоплено.
      - Ой, только не надо мне про социализм. Что там было накоплено? Танки и автоматы Калашникова? Вот и идет пальба во всей стране. В конце девяностого даже в Москве все пропало в магазинах. А как только либерализация началась - сразу все появилось.
      - Потому что Гайдар всю страну ограбил, - сказал Басилевич. - Все деньги, что граждане хранили в сберкассах, перед либерализацией цен были изъяты и пущены на покупку собственности и финансовые спекуляции. И никто этого не заметил, потому что цены выросли и вклады обесценились.
      - Ничего подобного. Вы мыслите категориями социалистического хозяйства. Ну да, как цены отпустили, вклады обесценились, не спорю. Но эти деньги все равно ничего не стоили, потому что на них ничего нельзя было купить. Не Гайдар народ обманул, а советское государство, расплачиваясь никчемными бумажками. Богатство нынешних олигархов - от присвоения той собственности, которая числилась общенародной, а фактически принадлежало бюрократическому государству
      - Нет, - не соглашался Басилевич. - Как же эта собственность может приносить доходы, если производство падает? Олигархи нажили свои миллиарды благодаря прокрутке в своих банках бюджетных денег, то есть наших с вами. Это что, капитализм? Закономерный результат - резкое падение жизненного уровня.
      - Потому-то полки и ломятся, что покупать всю эту снедь некому, добавил Женька. - Забыл про врачей, военных, которым годами не платят зарплату?
      - Однако они почему-то живы. Я не собираюсь оправдывать правительство, но все же они находят источник существования. Например, картошку сажают на дачных участках. Крутиться надо, крутиться.
      - Хорошо вам так говорить, - сказал Басилевич. - Но крутиться не каждый сможет. И дело не только в личных качествах. У нас, в провинции, для тех, кто пытается жить честно, выход один - медленное умирание. Заслуживает одобрения государство, которое обрекает своих граждан на такое существование?
      - Ну конечно, мы с вами максималисты. Нам с вами сразу светлый рай подавай. Но вы забыли, что жить приходится в стране, где народ за семьдесят лет привык к безделью, где коммунисты разрушили всякую мораль, не привив взамен никакой другой, и вполне логично, что этот вакуум оказался заполнен единственной моралью: главное в жизни - деньги. Отсюда и чудовищное взяточничество, и рэкет, и вымогательство. Если пол-страны занимается паразитированием на неокрепших рыночных структурах, возможна ли нормально функционирующая экономика? Так и будем жить на помойке, пока не научимся поддерживать предпринимателя.
      - То есть жулика, - сказал Женька. - У нас в стране невозможно заработать деньги честным путем.
      - Ну да, какой менталитет всю жизнь в себе культивировали, таким и приходится пользоваться. Мы сами вынуждаем предпринимателей к воровству, когда так к ним относимся.
      - Какая разница! - махнул рукой Женька. - Все равно это другой мир, нам недоступный. Как подумаешь, какие деньги там крутятся, так невольно задаешься вопросом: а есть ли они вообще? Какой-то дутый весь этот бизнес.
      - Вот мы, русские люди, в своем амплуа - взяли с запада все худшее, присобачили родную советскую бюрократию и получили дикий рынок, которым детей пугают. Настоящего рынка никто в глаза не видел, а уже кричат: "Хватит! Не хотим! Не надо!" Еще бы, если на шее сидит любимое государство во всеми заводами-пароходами нерентабельными, да ещё братва, да ещё чиновный рэкет, никто ни хрена производить не будет. Работать никто не хочет, а жить "как все" хотят. Теперь, если ты человек, у тебя и джакузи должна быть, и на Кипр летом. Вот и хапают где только можно.
      - А в первую очередь - эти ваши демократы.
      - Нечего их демократами называть. Жулики есть жулики, какими бы их убеждения ни были. При коммунистах мало воровали? А они сами? Все эти левые депутаты! Радетели о народном благе! Только и знают, что себе оклады повышать. Что делать, если социализм семьдесят лет обрубал всех, кто высовывается? Ну нет честных и толковых людей, чтобы страной управлять.
      Спор прервало появление Ирки. Она некоторое время назад уже незаметно прокралась за нашими спинами, завернувшись в полотенце, в комнату, а сейчас вышла совершенно ослепительная, одетая в вечернее платье. Я такого у неё ещё не видел - в том же стиле, что и её новая прическа, почти полностью обнажающее спину, и с разрезом юбки чуть не до талии. Я, хоть был в костюме и при галстуке, рядом с ней почувствовал себя полным мужланом. Ирина была настолько неуместна в коридоре обшарпанной квартиры, что казалось, сейчас природа не выдержит этого безобразия, и либо её шикарный наряд превратится в лохмотья, либо стены рухнут. Я поспешно нацепил на неё плащ и потащил на улицу.
      7.
      Я повел жену в ресторан "Даурия" на улице Щетинкина (в любом сибирском городе найдется улица имени этого вездесущего партизана). Это был средней руки ресторан, не слишком пижонский и вполне уютный. Несмотря на то, что раньше я сюда заходил только пару раз, швейцар меня помнил. Мы выбрали столик подальше от входа, около скрытого шторой окна. Зал был заполнен наполовину, оркестр играл что-то интимно-умиротворенное. Приглушенный свет, казалось, ещё сильнее поглощался дубовыми панелями и темными скатертями на столах. Официант зажег свечку в склянке.
      Ирина выбрала в меню куриные ножки, фаршированные грибами. К ним взяли кьянти. Но не успели принести заказ, как уютная тишина кончилась. В ресторан ввалилась целая толпа шумных личностей, среди которых я увидел Наталью Баснословову, светлоярскую поп-звезду. Все были возбуждены, веселы, и из их реплик я понял, что назначенный на вечер эстрадный концерт в поддержку Орла на площади 400-летия Светлоярска все-таки состоялся, и артисты изрядно развлеклись, выступая под снегопадом.
      Они разместились в центре ресторана за несколькими сдвинутыми вместе столиками. На пятачке перед эстрадой появились танцующие. Ирка, вероятно, была не прочь к ним присоединиться, но я не рисковал её приглашать, чтобы не позорить себя и ее: умение танцевать не входит в число моих талантов. Неожиданно в зале появились ещё одно знакомое лицо, но я никак не мог понять - это тот самый телохранитель Дельфинова со смазливой рожей, или кто-то другой, уж больно типичная у него была внешность: молодой хлыщ, клубный завсегдатай, строящий свою жизнь по рецептам "ОМа" и прочих глянцевых журналов. Сомнений прибавляло то, что сейчас он был один. Ничем не выдавая, что знает меня, он уселся за свободный столик наискосок от нас, откуда мог наблюдать и за входом, и за нами. Он заказал ужин, начал есть... Потом я на несколько минут отвлекся, а когда снова вспомнил про него, он стоял в дверях и разговаривал с двумя людьми. Один из них был Дельфинов. Другого я не знал и не мог толком разглядеть в слабом свете, но когда я, обернувшись, наблюдал за ними, его глаза внезапно сверкнули, встретились с моими, и его взгляд, пролетев через весь зал, уколол меня ледяным жалом. Они переговорили, Дельфинов с неизвестным, не заходя в зал, исчезли, а молодой человек вернулся в зал, но не подходя к своему столику, направился к музыкантам, которые только что доиграли очередную песню, что-то заказал им, протянул купюру, а затем в наступившей паузе направился прямо к нам и обратился к Ирине:
      - Потанцуем, не против?
      Она подняла на меня глаза. Мне все это очень не понравилось, но я, как воспитанный человек, только пожал плечами. Ирина встала, подала ему обнаженную руку, он вывел её на середину опустевшего пространства - и оркестр заиграл танго.
      Ее прическа, её платье - как раз это и могло навести на мысль заказать музыкантам танго, но откуда светлоярской мафии известно, что она умеет его танцевать? Или за мной так пристально следили, что знали, кто моя жена, знали, что она профессиональная, хоть и малоизвестная, актриса, а что ещё они знали? Молодой человек, вероятно, занимался бальными танцами до того, как податься в братву. Они танцевали превосходно - пробежка по направлению двух сжимающих друг друга вытянутых рук, резкий разворот, кавалер эффектно нависает над дамой, выгнувшейся затылком к полу, его губы замирают в сантиметре от её губ, и мелодия после этой завораживающей паузы продолжается едва ли не маршевым ритмом, который умеряет нежная синтезаторная скрипка, вдруг взрывающаяся пируэтами, закрученными наподобие скрипичного ключа. Именно такой в глазах выскочек-плебеев была великосветская жизнь с её утрированно-пышными страстями и трагедиями. Все эти показные чувства были искусственными, но кто может сказать, где кончается искусство и начинается жизнь? И всякий раз, как наступал очередной драматический момент танца, когда голая нога Ирины и тело замирали параллельно полу, я воображал, что эта имитация бурной страсти закончится настоящим выстрелом или ударом ножа, и готов был броситься, чтобы отобрать Ирку у этого опасного субъекта. Музыка то растекалась душещипательным минором, то семенила мелкими шажками, то вспухала пышными бумажными цветами, а напряжение все нарастало, и наконец, последняя, бесконечно растянутая пауза, заполненная скрипичным соло, когда я был совсем уверен, что это сейчас случится... Решительный финальный аккорд - и танцоры выпрямились и тут же поклонились в ответ на бурные аплодисменты. Хлопали все, даже официанты.
      Дельфиновский бодигард отвел Ирину к нашему столику, небрежно поклонился и ушел доедать свой ужин. Ирка была возбуждена, разрумянилась, её грудь, едва скрытая краем черной с блестками ткани, высоко поднималась. Я кисло глядел, как она залпом выпивает бокал вина, и официант, до того не баловавший нас вниманием, тут же подлетел и снова наполнил опустевшую емкость. Хотя все, вопреки моим домыслам, окончилось благополучно, мне было очень не по себе - в мыслях холодной иглой прочно засел взгляд незнакомца в дверях.
      - Ты чего надулся? - окликнула меня Ирка. - Завидуешь? Учись танцевать. Давай тебя научу!
      - Знаешь ведь, как у меня с чувством ритма. Не в этом дело. Просто мне этот тип не нравится. Больше не соглашайся, если он тебя снова пригласит.
      После неподражаемого танго мы оказались в центре внимания. Ирину начали постоянно приглашать танцевать люди из компании Баснослововой. В конце концов нас и вовсе перетащили за их стол. За Иркой все наперебой ухаживали, и Баснословова, бабенка с огромным, выпирающим из глубокого разреза бюстом и ногами, что называется, растущими от ушей, стала капризничать и заявлять о своих правах. Статус-кво восстановили тем, что упросили её спеть с эстрады, и она, немного поломавшись, выдала местный хит про сибирскую удаль. Мне тоже нашлась компания: какая-то усиленно молодящаяся дамочка усердно приставала ко мне, не оставив своих попыток даже после того, как я не слишком вежливо отказался с ней танцевать.
      - Хотите я вам погадаю? - сказала она, завладевая моей ладонью и принявшись её изучать.
      - Не ищите, не ищите, - усмехнулся я. - Все равно линии жизни не найдете. У меня её нет.
      - Да я вообще не знаю, где эта линия жизни, - засмеялась она. - Я пытаюсь отыскать Холм Венеры, да что-то не вижу.
      - Не повезло вам с рукой. У меня ни линий, ни холмов - одна плоская равнина. Хироманты эти, они, наверно, на культуристах свою науку выдумывали. Вот у тех-то всяких бугров и холмов навалом! Надо бы ещё попытаться по их мышцам судьбу предсказывать. Попробуйте, а?
      - Зачем мне культуристы! - отмахивалась она. - Ну их! Они твердые, как дуб, ни погладить, ни приласкать. Мне обычные мужчины нравятся, - и чтобы пояснить, какие именно, прижала мою ладонь к своей груди.
      Я машинально бросил взгляд на Ирку - не заметила ли она этих вольностей. Но супруга только пьянела и веселилась, во мне же опьянение лишь усиливало растущую тревогу. Наконец, кто-то предложил ехать в ночной клуб, и этот план был шумно одобрен всей компанией. Встав из-за стола, я не удержался, подошел к телохранителю Дельфинова, который ещё не ушел и в полном одиночестве потягивал вино, и спросил:
      - Скажите, а кто был тот человек, с которым вы разговаривали в дверях? Я имею в виду второго, не вашего шефа.
      Он поднял на меня прозрачные голубые глаза и спокойно ответил:
      - Это был Алексей Алексеевич Долинов.
      8.
      Снегопад почти прекратился, и воздух был мокрым, оттепельным. Компания немедленно бросилась играть в снежки, закидывая друг друга еле слепленными, разваливающимися в воздухе комьями. Над притихшей вечерней улицей далеко разносились хохот и женские взвизги. Ирка приняла участие в забаве, нагибаясь к сугробам, зачерпывая снега и отчаянно швыряясь им в противников, а потом растирала замерзшие, покрасневшие пальцы. Мне в спину тоже угодил снежок - я обернулся и увидел давешнюю дамочку, набивавшуюся на ухаживания; она поощрительно смеялась, держа в руке уже готовый второй снежок. Но я только вежливо улыбнулся, не давая вовлечь себя в игру. На углу компания завернула в сторону ночного клуба, а мы остановились, чтобы поймать машину. Нас - то есть в основном Ирку - пытались утащить с собой, но она только отшучивалась и звонко шлепала по пытавшимся обнять её рукам. У неё требовали адрес, спрашивали, надолго ли она в Светлоярске, приглашали куда-то завтра вечером - она хохотала и показывала на меня:
      - Ах, я не знаю ничего! Спросите у мужа! Я пьяная!
      Наконец, мы погрузились в машину, к окнам прилипли лица, руки, нам выкрикивали слова прощания и всякие легкомысленные пожелания, даже Баснословова удостоила своей улыбкой - и ещё долго махали вслед.
      Всю дорогу до дома - мы ещё заезжали к Звоновым, забрать иркин багаж я размышлял над ответом дельфиновского телохранителя, точнее, над фактом внимания этого легендарного Долинова к моей особе - и даже иногда поглядывал в зеркало, проверить, не увязался ли кто за нами. Ирина положила голову мне на плечо, то ли дремала, то ли просто расслабилась после бурного веселья. И только когда мы уже приехали, поднялись по лестнице, и я вставил ключ в замок, у меня похолодели руки. Ведь утром мы с Анжелой ушли из квартиры, не убрав постель. Я обреченно распахнул дверь, лихорадочно придумывая, как задержать Ирку в прихожей, включил свет, и едва не застонал. Такой пошлости, такой банальности я от Анжелы не ожидал! Перед обувницей на полу валялась её комбинация. Ума не приложу, когда эта девица успела её оборонить.
      Я поспешно захлопнул дверь, прислонился к ней спиной, решив - все что угодно, но Ирину из квартиры выпускать нельзя - и возмущенно сказал:
      - Ну свиньи! Ну поросята!
      - Ты о ком? - спросила Ирка. То ли она в самом деле была пьяна и плохо соображала.
      - Да Гришка Топорышкин - помнишь? Рок-музыкант местный. Поймал меня сегодня, пристал с ножом к горлу: подавай ему хату. "Я, говорит, такую телку снял, второй раз в жизни такого случая не будет. А вести её абсолютно некуда". Ну, я пожалел его, дал ключ. И хоть бы прибрались за собой, свинюшки!
      У Ирины вспыхнули глаза. Мне показалось, что сейчас она полезет драться, но она отшвырнула ногой злополучную комбинацию в сторону, прошла в комнату и безмолвно застыла перед разворошенной постелью. Затем обернулась ко мне, раскрыла сумочку и швырнула в меня пачкой сложенных вдвое листков.
      - Держи, - сказала она глухим, уязвленным голосом. - Это по твоей части.
      И тут же сорвалась с места, бросилась мимо меня на кухню и хлопнула дверью так, что задребезжало стекло. Наступила тишина, только из-за стены доносилась музыка - "Цепеллины". Видать, соседский парнишка крутил старичков. Пронзительный голос Планта вопил в блюзовом ритме:
      ...Cryin' won't help you, prayin' won't do you no good...
      Я подошел к кухонной двери. Силуэт Ирины за матовым стеклом был неподвижным. Потом она пошевелилась, сбросила плащ и опустилась на стул. Я подобрал разлетевшиеся по полу листки, начал читать и тут же забыл все семейные проблемы.
      Это было подробное описание готовящегося на завтра мятежа в Светлоярске. Душой заговора был Долинов, главной фигурой - Орел. Не дожидаясь результатов голосования, путчисты собирались спровоцировать погромы (для чего предназначались завербованные Долиновым курбатовцы, другие экстремистские группировки и обыкновенная братва), бросить на подавление беспорядков заблаговременно введенные в город армейские части, под шумок захватить все стратегические объекты и объявить о неповиновении центральным властям. Расчет, вероятно, строился на том, что деморализованные федеральные силы, продемонстрировавшие в Чечне свою полную небоеспособность, не смогут провести ответных мер, и заговорщики установят в крае свою власть. А может быть, надеялись, что зараженные сепаратизмом регионы будут один за другим откалываться от центра и примыкать к Светлоярску, прельстившись зажигательными речами Орла.
      Подробности этого плана так явно совпадали с тем, что я видел и слышал в городе, что его достоверность не вызывала никаких сомнений.
      - Ирочка, откуда ты это взяла? - крикнул я через дверь.
      Ирина распахнула дверь, ужасно красивая от злости.
      - Вы, журналисты, имеете право не раскрывать свои источники!
      - Но послушай, это же надо будет кому-то показывать. Что я буду отвечать на вопрос о том, откуда у меня эти бумаги?
      - Придумаешь что-нибудь. Мне их дали под клятвенное обещание не раскрывать никаких имен.
      - И ты сразу поверила, что все - правда?
      - Откуда я знаю? Сам разбирайся.
      Я ещё раз просмотрел листки. Никакой не ксерокс, распечатка на компьютере. Общий стиль изложения и отсутствие каких-либо пропусков наводили на мысль, что это - тщательно подготовленный донос. Вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову хранить такой подробный компромат на самого себя.
      - А я знаю, от кого это, - сказал я неожиданно для самого себя. - От Шимитовой. Точно?
      Иркина приятельница Шимитова была женой одного из функционеров созданного Орлом движения "Великая Россия", которое мы между собой называли в шутку "За державу обидно".
      - Ну, раз угадал, чего теперь скрывать. Вчера я как раз в театр собиралась, тут она позвонила, как бы важнейшее и секретнейшее дело. Назначила стрелку, устроила какую-то жуткую конспирацию со сменой такси... В конце концов затащила меня в женский туалет и там извлекла все это из лифчика. Но я надеюсь, что об её причастности ты никому не проболтаешься.
      - И что дальше? Она просила что-нибудь сделать, передать кому-то?
      - Нет. Просто вручила и убежала. Я тут же взяла отпуск за свой счет, купила билет...
      - Только мне слабо верится, что это её инициатива, - размышлял я вслух, почти не слушая Ирину. - Скорее всего, её муж сам устроил утечку дезинформации.
      - Зачем?
      - Не знаю. Может, ему не понравилась эта затея Орла - ведь тот, вместо того, чтобы укреплять державу, только её разваливает.
      - Возможно... Знаешь что? Сегодня, как раз перед отъездом, она мне позвонила вся в истерике и рассказала, что её мужа сбила машина, и он сейчас в Склифе в тяжелом состоянии. После этого я всю дорогу тряслась.
      - Да... - пробормотал я. - Это вам не бомба в письменном столе... А граната с выдернутой чекой. Слушай, надо бежать, кого-то предупреждать. Ты в Москве кому-нибудь показывала?
      - Нет.
      - Почему?
      - А кому? В ФСБ идти? Дубасу твоему звонить? Раз эти бумаги мне передали, значит, как бы считали, что я должна тебе вручить. А ты сам решай.
      Ну, положим, она не знала, на какие пружины нажимать. А мне на кого выйти? Свою газету оповестить, заработав сомнительную славу первооткрывателя сенсации? Затем я вспомнил, что связи с Москвой все равно нет. Кажется, стало ясно, почему - путчисты уже действуют. А про Интернет, может, эти революционеры старого поколения забыли? Да нет, насколько я знал, Светлоярск связан с сетью через спутник, и если вся радиосвязь экранируется, эта тоже не работает. Все-таки я включил компьютер, попытался войти в сеть. Никакого коннекта.
      Я взял телефон и первым делом позвонил, конечно, Эльбиным.
      - Вить, а он опять убежал, - сказала Марина. - На службу вдруг срочно затребовали. Он собрался и уехал с час назад. Позвони ему туда. Телефон знаешь?
      Появились смутные мысли, что какие-то пружины уже начали раскручиваться, но это только усилило мою решимость. Обычно я избегал звонить Андрею в УВД, чтобы не компрометировать тесными связями с журналистом, но сейчас звонок был по делу и срочным.
      - Ты со мной давеча поделился конфиденциальной информацией, - начал я без предисловий, - а сейчас у меня есть нечто по твоей части, и кстати, с теми же действующими лицами.
      - Это срочно? Я сам, понимаешь, не от скуки на работу ночью поперся.
      - Срочнее не бывает.
      - Ладно, приезжай. Позвонишь от проходной. Я тебе пропуск закажу.
      - Родная моя, - сказал я Ирине, кладя трубку. - Я должен ехать.
      - Я поеду с тобой, - тут же заявила она.
      Я вопросительно взглянул на нее.
      - Зачем?
      - Не желаю я тут нюхать духи твоей пассии.
      - Я же все объяснил...
      - Я когда-нибудь приводила любовников домой? - прошипела она.
      Не желая раздувать конфликт, я сказал примирительно:
      - Ну, тогда собирайся.
      Она не стала переодеваться, но демонстративно долго и тщательно подкрашивалась, от усердия высовывая кончик языка и поднося лицо к самому зеркалу. Я, пока ждал её, подумал-подумал и убрал оскверненную постель, чтобы она больше глаза не мозолила. Наконец, мы вышли на улицу. Снегопал почти прекратился, свежий густой снег поскрипывал под ногами и искрился в свете фонарей тысячами блесток, словно рассыпали битые елочные шарики.
      В городе царило спокойствие. Гаишников, пожалуй, было многовато - едва ли не на каждом перекрестке стояли их обманчиво-неподвижные, белые с синими полосками машины, то "жигули", то "форды". Но скорее всего, они занимались обычным субботним сбором дани. Вывески и витрины магазинов рассеивали темноту разноцветными огнями, но люди на улицах почти отсутствовали, словно плотное одеяло снега погребло под собой всякую разумную жизнь.
      У шофера было включено радио, откуда неслись угрожающие интонации Барабанова:
      - ...Но мы не позволим политическим авантюристам в стремлении к своим нечистоплотным целям открыто попирать закон! Светлоярская общественность в последний раз призывает вас: одумайтесь! Не доводите дело до кровавой развязки! Прекратите свои опасные эксперименты, восстановите связь с Москвой! Иначе будут приняты самые жесткие меры, вплоть до удаления некоторых имен из избирательных бюллетеней!
      - Заметили? - спросил меня шофер, немолодой дядька приличного вида, вероятно, занимающийся извозом ради прибавки к скудной зарплате в каком-нибудь НИИ. - Грозиться-то грозится, а ни одного имени так и не назвал! Чует, за кем сила, и не хочет доводить до полного разрыва. А его угрозы - смех один! Можно подумать, что он сам себе избирком! Нет, прошло время этих хапуг. Теперь в крае будет настоящий хозяин!
      Барабанов, по идее считавшийся представителем демократических сил, нес уже нечто совершенно неприличное:
      - Избиратели! Сделайте правильный выбор! Не голосуйте за ставленника еврейского капитала! Сионисты-олигархи хотят поработить Россию, скупив её на корню! Подумайте - найдется ли в такой России место русским? Если вы настоящие патриоты, поддерживайте тех, кто стремится к величию и процветанию нашей родины! Не дадим опутать Россию грязной паутиной доллара, не позволим задушить её стихией дикого рынка! Сионистам, стакнувшимся с агрессивным империализмом, свободная и сильная Россия - что кость в горле!
      - Чего это он в последний момент на чужое электоральное поле полез? сказал я вслух.
      - Земля у него под ногами горит, - буркнул шофер. - Сколько лет край грабил. Богатейшая земля, а в полном запустении. Одной братве да чеченам раздолье.
      Мы вылезли на углу улицы Лазо, у огромной серой коробки, которую милиция делила попролам с региональным управлением ФСБ. Как и договаривались, я позвонил Андрею с проходной, но на его предложение получить пропуск и подняться к нему сказал:
      - Знаешь что, лучше ты спустись, и поговорим на улице. Тем более что я с женой. Твоя машина тут?
      Он не стал возражать и вышел к нам через несколько минут. Мы уселись в его "семерку", и только там я достал иркины бумажки.
      Естественно, его первым вопросом было:
      - Откуда это у тебя?
      Я ожидал, что Ирина ответит, но она демонстративно молчала. Тогда я сказал:
      - Не имею права говорить. Да и так ли это важно? Что с ними делать, вот в чем вопрос. Или, может, ты состоишь в этом заговоре?
      - Я не состою... Но если состоит вся верхушка силовых структур края, и наш Кулькин в том числе, я не слишком понимаю, что можно предпринять... Таких сил, которые бы их остановили, в крае нет. Что мне - выписывать ордера на арест? Для задержания фигур такого уровня нужна санкция начальства. А оно все повязано. Или не поверит твоим бумажкам, не рискнет нарываться на скандал.
      - Вообще-то у меня возникли подозрения, что вы это дело уже раскручиваете... Недаром тебя на ночь глядя из дома выдернули. Может, я зря суечусь?
      Он засмеялся.
      - Нет... Хотя, если подумать, выходит, что да. Полдня на ушах стоим, пытаемся выяснить, куда связь делась, а штука вот в чем... Как там в первоисточниках - "захватить почту, телеграф, телефон". Только мосты остались.
      - Я сейчас слушал речь Барабанова и так понял, что всем уже известно это Орла работа. Только не представляю себе, как это организовано технически. И ещё он о каких-то экспериментах говорил...
      - А, это все догадки. Барабанов знает ещё меньше, чем мы. Ходят слухи, что в "Девятке" проводят какой-то эксперимент. Искривление пространства или типа того. Короче, фантастика.
      - Да, Эстес туда пытался прорваться весь день. Не знаю, удалось ли ему.
      - Все, - вздохнул Андрей. - Опоздали мы. И лучшее, что я тебе могу посоветовать - немедленно садиться на поезд и убираться отсюда к чертовой матери.
      - И ты думаешь, что после такого бегства кто-нибудь за меня как за журналиста даст хоть ломаный грош? Вот супругу я бы в Москву отправил.
      - Никуда я не поеду, - огрызнулась Ирка с переднего сиденья. - Только с тобой.
      - Но можно же, по крайней мере, кого-то предупредить, - продолжал я строить планы. - У этих черных небось есть какой-нибудь лидер диаспоры, духовный отец, или главный мафиози, на худой конец! Пусть узнают, что их завтра резать собираются.
      - Не поверят. Решат, что провокация конкурентов, чтобы их из города вытеснить. А даже если поверят - скорее сами за оружие возьмутся. Мне тут междоусобной войны не надо. И потом, не будет кавказцев - станут громить китайцев, евреев, просто бизнесменов, в конце концов. Был бы кирпич, а человек найдется.
      - Но ты, по крайней мере, не возражаешь, если я ознакомлю с этими документами представителей прессы?
      Он пожал плечами.
      - Попытайся. Если дать сейчас обращение по телеку... Хотя все равно никто на улицы не выйдет. Тут тебе не Москва, не Белый дом. Только под удар себя подставишь. Впрочем, дело твое. Странно, что ты с этого не начал.
      - Я все-таки хочу связаться с кем-нибудь из кавказского землячества. Для очистки совести. У тебя есть чьи-нибудь телефоны? Ведь наверняка есть.
      Эльбин задумался.
      - Так и быть. Исключительно для очистки совести. Записывай, - и он продиктовал мне номер. - Попроси к телефону Шалву Зурабовича. Это глава грузинской общины в городе.
      - А на кого ссылаться, если спросят?
      - Можешь сослаться на меня, - сказал Андрей, немного подумав. Потом добавил, - Ну, раз пошла такая пьянка, попробую поговорить с Черепашкиным. Из ФСБ паренек. Мы с ним сотрудничаем по поводу оргпреступности. Вроде он чист. То есть не то, что говорить ему открытым текстом, а забросить удочку, попытаться выяснить, стоит ли к ихнему начальству с этим делом соваться, или оно тоже замешано.
      Я согласился отдать Эльбину материалы, если он сделает ксерокс. Тот вскоре вернулся, вручил мне несколько копий, пообещал, что "будет работать", и мы расстались.
      Эстеса мне, конечно, найти не удалось. Его не было ни дома, ни на одной из тех квартир, где он имел обыкновение пьянствовать. Оставался номер его пэйджера... Не диктовать же ему открытым текстом: "Завтра путч. Подробности при встрече". Все-таки я бросил сообщение: "Перезвони немедленно".
      Я листал записную книжку, соображая, кому ещё можно позвонить, и все больше проникался мыслью, что без звонка Барабанову не обойтись. Все-таки пока ещё губернатор, обладает каким-то влиянием и может что-нибудь предпринять. В конце концов, при узурпации власти именно он должен пострадать в первую очередь.
      Я был слегка знаком с его пресс-секретарем, и позвонил ему.
      - Поезжай в мэрию, - ответил тот мне. - Шеф сейчас там, совещается с Пурапутиным насчет отсутствия связи.
      Пурапутин, после того, как сегодня появился рядом с Орлом, был мне совсем ни к чему. Но может, удастся поговорить с губернатором наедине?
      Мы через весь город потащились в мэрию. Она располагалась на стрелке речки Бугайки, в неуклюжей тумбе из белого бетона, какие строили в конце социализма. Раньше здесь размещалось какое-то партийное учреждение, вроде Дома Политпросвещения, а затем предшественник Пурапутина присмотрел здание и подыскал ему новое предназначение. Мент-охранник, естественно, не хотел нас пускать, несмотря ни на какие удостоверения и жалкий вид озябшей в своем условном платье и тоненьком плащике Ирки; но на поднятый мной шум явился начальник охраны, которого в свое время я успел задобрить бутылкой "Хеннеси". Тот пообещал позвать управляющего делами при губернаторе. Управляющий делами, узнав, что мне нужно срочно видеть Барабанова, весело закричал:
      - Опоздали, Виталий Сергеевич! Они с мэром только что укатили, - он подмигнул, - в сауну.
      - Где она находится? Мне очень нужно его видеть.
      - Боюсь, что вас туда не пустят. Это оч-чень, - он сказал "очень" с таким же нажимом, что и я, - закрытое заведение. Ви-ай-пи.
      Что-либо доверять самому управляющему мне совсем не хотелось, он был чрезвычайно скользким типом и жуликом, каких мало. Ну и черт с ними, подумал я, если Барабанов накануне событий пьянствует со своими политическими врагами, туда ему и дорога. Оставался ещё Шалва Зурабович.
      - Шалву Зурабовича можно? - спросил я, стоя на ступеньках мэрии, когда в трубке раздалось "алло" с сильным грузинским акцентом.
      - А кто его спрашивает, а?
      - Скажите ему - звонит Виталий Шаверников, журналист. У меня для него крайне важное сообщение.
      В трубке наступило молчание. Наконец, тот же голос произнес:
      - Приезжайте. Вы где сейчас?
      - В центре, около мэрии.
      - Ага. Мы вас ждем, - и мне продиктовали адрес где-то на северной окраине.
      Мы снова ловили машину, снова мчались через темень куда-то к черту на рога. Шофер не знал этих мест, мы оказались в новоотстроенном поселке коттеджей для новых русских, где на глухих заборах не висело ни названий улиц, ни номеров домов. Пришлось ещё раз звонить, уточнять маршрут, и наконец, нас высадили перед массивными воротами. Неприлично маленький участок огораживал высоченный забор из аккуратно подогнанных друг к другу досок, перемежавшихся фигурными кирпичными стойками, которые только усиливали впечатление осажденной крепости. Сам дом - трехэтажное островерхое здание из неоштукатуренного кирпича - был выполнен в том же стиле, с узенькими окошками-бойницами и выступами, похожими на замковые башни. Калитку нам открыл угрюмый охранник-грузин и тут же стал вещать что-то по рации, которая отвечала ему хриплой тарабарщиной. К дому вела тщательно расчищенная дорожка, выложенная плитками. Судя по пустынности крохотного участка, которому забор придавал сходство с тюремным двориком, дом был построен совсем недавно, но из глубоких сугробов торчали макушки саженцев. За стеклянной дверью оказался огромный, нисколько не соответствоваший аскетически-тесноватому внешнему облику здания, залитый светом, увешанный картинами и оленьими рогами холл с уходящей куда-то вверх широкой лестницей. Тут охранник передал нас ещё одному провожатому, такой же кавказской внешности, который повел нас вверх по лестнице, но ещё прежде низенькая женщина в черном глухом платье и с волосами, собранными в пучок на затылке, страшная, как большинство пожилых южанок, безмолвно приняла у нас и унесла верхнюю одежду.
      Наконец, мы очутились в обширной комнате, весь пол которой покрывал мягчайший ковер. Напротив двери трещал огонь в камине. У камина стояло глубокое кресло, в котором утопал худощавый, но вместе с тем вальяжный мужчина с совершенно седой шевелюрой и властным смуглым лицом. Сидевший возде него ротвейлер вскочил и глухо зарычал.
      - Сидеть, Абрек, сидеть, - негромко приказал хозяин, и пес замер, однако из его пасти временами вырывалось непроизвольное ворчание, словно внутри собаки продолжал работать какой-то механизм. - Значит, вы Шаверников? - спросил хозяин. Акцент в его речи почти не ощущался, но все же особенная твердость в произношении выдавала чужака. - Милости просим, садитесь, - он указал на стоявшее напротив него кресло. - А кто эта очаровательная дама?
      - Это моя жена, Ирина.
      - Очень, очень рад, - он снизошел до того, чтобы приподняться из кресла и поцеловать Ирке руку. Потом он сказал что-то по-грузински в укрепленный на стене возле его плеча селектор.
      - А можно его погладить? - спросила Ирка, указывая на ротвейлера.
      - Погладьте, погладьте, - разрешил хозяин. - Абрек - пес умный, отличает хороших людей от дурных.
      Ирка опустилась на корточки рядом с собакой и провела ладонью по её лоснящейся шерсти. Пес задирал голову, будто тянулся пастью к ласкавшей его руке; под его черной шкурой перекатывались бугры мускулов. Я сел в предложенное кресло, спиной к экрану домашнего кинотеатра. Хозяин был эстет - смотрел Гринуэя.
      - Итак, - продолжил он разговор, - какое срочное дело привело вас в мое жилище? Вы понимаете, Виталий Сергеевич (откуда он знает, как меня зовут?), я не приглашаю к себе незнакомых людей, тем более журналистов, но мне рассказали, что сегодня вы заступились за азербайджанца. Я не люблю азербайджанцев, азербайджанцы наши недруги, но с точки зрения вас, русских, это почти одно и то же. Думаю, за грузина вы вступились бы точно так же, и более того, даже не знали бы точно, кого защищаете.
      - Позвольте объясниться, - сказал я. - Я не питаю какой-то особенной любви к выходцам с Кавказа. Будь на его месте негр или вьетнамец, я бы тоже вмешался.
      - Да, конечно. Я имею в виду только вашу поразительную терпимость к другим национальностям, какую редко сейчас встретишь в России. Поэтому я и согласился вас выслушать.
      - Я польщен оказаным мне доверием, однако, скажу сразу, что дело, ради которого я приехал, касается вас в гораздо большей степени, чем меня...
      - Подождите, - прервал он меня. - Дела потом.
      Одновременно с его словами та же самая старая грузинка с испуганным лицом вкатила тележку, на которой стояли тарелки с брынзой, сулугуни, лобио, и темная, даже грязноватая бутылка без всяких этикеток.
      - Настоящая хванчкара, - отрекомендовал вино хозяин. - А не та бурда, которую выдают за неё в наших киосках. Наливайте, будьте моими гостями.
      Я не стал отказываться, налил себе, Ирине, отломил кусок горячего, только что испеченного лаваша.
      - За процветание этого дома! - сказал я, поднимая бокал. - Пусть в нем никогда не иссякает богатство, пусть в нем всегда живет радость, пусть он останется маленьким кусочком солнечной Грузии в далеких сибирских снегах!
      - Ай-ай-ай! - заохал грузин. - Чем старый дядя Шалва сможет достойно ответить на такие щедрые пожелания! Мой дом - ваш дом, будьте всегда в нем желанными гостями! Счастья и благополучия вам и вашей семье!
      Когда со взаимными любезностями, продолжавшимися ещё два или три бокала, которые приходилось пить до дна (против чего, впрочем, я ничуть не возражал), было покончено, я наконец, перешел к делу.
      Шалва Зурабович (после одного из тостов потребовавший, чтобы я называл его просто дядя Шалва) внимательно, целых два раза перечитал мои листки, нацепив на нос очки, потом вернул мне всю пачку и сказал:
      - Спасибо, Виталий. Я приму к сведению.
      - Можете оставить себе, - предложил я. - У меня есть ещё копия.
      - Зачем мне? Это же не официальный документ, нет? Моему слову поверят больше, чем листам бумаги.
      - И что вы намерены делать? - спросил я осторожно.
      - Ничего, дорогой Виталий! - развел он руками. - Ничего!
      - Но... Здесь же недвусмысленно говорится... И потом, то, что я сам сегодня слышал и видел в городе...
      - А чего вы от меня ждете? Чтобы я отдал приказ - все бросать, сниматься с насиженных мест? Исход на родину за одну ночь? Вы преувеличиваете мое влияние. Земляки прислушиваются ко мне, когда я говорю дело, но у меня нет над ними абсолютной власти. А чеченцы, армяне, азербайджанцы - для них я вообще не авторитет. А если вы будете советовать нам запереть покрепче двери и лечь спать с ружьем у изголовья - я вам отвечу: все мои разумные земляки делают так каждую ночь. Что делать, жестокая жизнь, жестокая реальность. Кто пренебрегал этим правилом, тех уже нет с нами. И мы будем защищаться. Каждый из нас дорого продаст свою жизнь, даже если нам суждено погибнуть. Но в конце концов, какая смерть почетнее для мужчины - немощным страцем в постели или на поле боя?
      - Но ведь как раз этого добивается Орел! Чтобы началась стрельба, чтобы появился повод ввести войска... А ведь тогда вас тоже не пощадят! Отправьте из города хотя бы ваших женщин и детей!
      - Слишком поздно, Виталий. Слишком поздно. Я ценю ваше благородство, но вы опоздали. По моим сведениям, на дорогах уже стоят заставы. Из города никого не выпускают. И поделать уже ничего нельзя. Будем молиться Богу и уповать на свою твердую руку и мужество.
      Я встал.
      - Ну, как знаете. Мое дело - сообщить. Спасибо вам за все, мы пойдем.
      Дядя Шалва снова заговорил в селектор, и появился тот грузин, который провожал нас по дому.
      - Реваз! Проводи гостей и отвези их в город. Заходите ещё к дяде Шалве, милости просим... Если живы будем, - добавил он. - А если какие проблемы будут, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне, помогу чем смогу. Ух, какую красивую жену нашел, Виталий! - и с этими словами он обнял Ирку и поцеловал в губы. - Береги её, а то отобью!
      Ирка засмеялась и сама поцеловала старика в щеку. Я только хмыкнул.
      Я не хотел, чтобы кто-то следил за нашими дальнейшими передвижениями кажется, этот дядя Шалва и так знал обо мне слишком много - и попросил Реваза высадить нас на углу Марата и проспекта Славы. И только когда черный "БМВ" исчез за углом, достал сотовый и стал названивать всем знакомым журналистам.
      Наугад я позвонил Бричковскому. Трубку сняла какая-то нетрезвая женщина.
      - Игоря нет. Вышел за добавкой. Позвоните попозже.
      В трубку залетали посторонние голоса, музыка, шум вечеринки.
      Я на всякий случай спросил, нет ли у них Эстеса.
      - Александр? Ждем его. Вы приезжайте. Он обещал быть. Адрес знаете?
      Адрес оказался у меня записан, к тому же Бричковский жил поблизости, на улице Чехова.
      У Бричковского мы застали шумное сборище. Хозяин ещё не вернулся, нас впустили, не спрашивая, кто мы такие. В квартире было не продохнуть от миазмов ароматических свечей, перемешивающихся с плотным табачным дымом. В самой большой комнате ближе ко входу стоял стол, заставленный бутылками текилы вперемешку с аптечными емкостями "абсолюта", у окна оставалось свободное пространство, где несколько человек отрешенно переминались под тягостный рэйв, лишенный всякой мелодии и чувственности. Остальные столпились вокруг стола. Некоторые обернулись на вновь вошедших - и в полумраке я увидел напротив себя лицо Анжелы. Мы не сказали друг другу ни слова, только на мгновение встретились глазами, я чуть заметно улыбнулся, но Ирина, вцепившаяся в мой локоть, что-то почувствовала и бросила на Анжелу пристальный взгляд. И тут же без всякого лимона и соли опрокинула в себя рюмку текилы и запила её рюмкой абсолюта. Ее платье и здесь произвело фурор. Какой-то юноша с вялым взглядом и двумя серьгами в ухе поколдовал с музыкой, завел Ника Кейва, и под душещипательную балладку про дикие розы повел Ирину танцевать. Его рука ездила по всей её голой спине от лопаток до поясницы, а правая пыталась залезть в вырез, доходящий до самой попки. Я вышел в коридор и там наткнулся на Анжелу.
      - Что ж это ты, подруга? - сказал я преувеличенно громко и развязно. До чего докатилась? Думала, я не выкручусь? А я выкрутился, как видишь, - и кивком головы указал на комнату, где веселилась жена.
      Анжела молчала и смотрела из полутьмы на меня, как показалось, затравленно и недоброжелательно. Внезапно она заревела и, обхватив меня руками, спрятала залитое слезами лицо у меня на груди. Иногда отрываясь от меня, она размазывала слезы по лицу прядями своих светлых волос и причитала голосом, искаженным рыданиями:
      - Витя, Витя, прости меня..! Ты же знаешь, я тебя люблю! Витя...
      Вот так с женщинами всегда. Они умеют так повернуть дело, что ты оказываешься кругом виноват. Я чувствовал себя самым натуральным подлецом, и может быть, таким и был.
      - Ну, ну, ну, ну, - я обнял её. - Самое главное - не терять головы.
      В этой квартире не было ни одной пустой комнаты - из маленькой, как только я приоткрыл дверь, вышел мужчина с блюдцем, на котором лежало несколько шприцев, и мой взгляд уперся в несколько вопросительно обернувшихся ко мне лиц. Пришлось вести Анжелу на кухню. Собравшиеся там, кажется, нисколько не удивились появлению заплаканной девушки, которую привели отпаивать водой. Она пришла в себя, вытерла слезы моим носовым платком, и тут как раз хлопнула входная дверь - явился Бричковский. Я поспешил к нему, но тележурналист был совершенно пьян, только что на ногах держался. Вероятно, ходил проветриться, но не выдержал, подзаправился по дороге в киоске. Тем не менее я отвел его в сторону и спросил:
      - Эстес правда должен прийти?
      - А, Виталий, это вы, - поднял он на меня мутные глаза. - Хрен его знает. Может, вообще не нарисуется.
      Выбирать, к сожалению, не приходилось. Я достал разоблачительные бумажки.
      - Вот, читайте.
      Он поднес лист к самым глазам, поводил им перед лицом, потом промямлил:
      - Нет, не могу. Из... извините, в глазах двоится. Вот черт.
      Тогда я попытался устно пересказать ему их содержание. Бричковский раскачивался, то и дело задевал плечом косяк и, судя по его непроницаемым глазам, забывал мои слова, не успев осознать. Но, кажется, кое-что зацепилось в его памяти. Примерно на середине моего пересказа он начал прислушиваться, даже постарался твердо держаться на ногах, хваятаясь то за меня, то за стенку. Вдруг он пробормотал: "Подождите!" - и бросился на кухню. Оттуда раздался звон металлической посуды, шум воды и крики Бричковского: "Нашатырь! Куда нашатырь дели?!"
      Я вернулся в комнату и увидел, что Ирка пристроилась на коленях у бородатого молодца, в котором узнал старшего брата Бричковского, Анатолия. Это была личность небезызвестная даже в Москве. Он числился переводчиком и издателем, и с год назад его издательство неизвестно на какие капиталы начало выпускать шикарно оформленную и превосходно напечатанную серию декаданса всех времен и народов - Де Сад, Лотреамон, Генри Миллер... Анатолий гладил Ирку по коленке, вылезшей в разрез юбки, что-то шептал глухим вкрадчивым голосом, после чего они начинали увлеченно целоваться. В оттопыренной руке Ирка держала дымящуюся папироску, я сделал шаг вперед, принюхался - конечно, анаша. Около меня оказалась не слишком привычного вида личность - блондинка с неправдоподобно светлыми волосами, в длинном платье, с напудренным лицом и утрированно ярким макияжем; была не забыта даже мушка на щеке. Но едва я чуть внимательней пригляделся, стало ясно, что эта личность - мужского пола. Сей странный субьект просюсюкал жеманным голосом, нарочито картавя:
      - Чего такой гвустный? П'ьигласи девушку на танец, - и схватил меня за руку.
      Бричковский, появившийся в комнате, пришел мне на подмогу:
      - Не об... не обращайте внимания. Это ваш тезка, Виталик. Он не опасный, просто трансвет... транвест... трансвестит.
      Я призвал на помощь все свое самообладание, и отобрав руку у этого извращеннца, сказал:
      - Милое создание, я слишком мало выпил, чтобы тобой прельститься.
      - Пвотивный! - он надул губы и отошел, покачивая узкими бедрами.
      Бричковский, похоже, так и не нашел нашатыря. Он предпринял отчаянные усилия протрезветь - вся его голова была мокрая, с волос капала вода, рубашка на груди потемнела - но результат был незначительный. Пошатываясь, тележурналист направился к серванту, открыл нижний ящик и принялся рыться в нем, мешая танцующим. Он выкидывал на ковер какие-то коробочки и пузырьки и бормотал: "Нашатырь, нашатырь... Черт, где нашатырь?"
      Ирка неожиданно соскочила с коленей Анатолия и решительно потащила меня танцевать.
      - Тебе весело? - спросил я, покачивая её более-менее в такт музыке.
      - Да! Очень! - ответила она с вызовом.
      - А мне - нет. Подожду ещё полчаса, - я взглянул на часы и тут же забыл, сколько на них было времени. - Если Эстес не придет, поеду...
      - Куда?
      - Домой. Спать. К черту все! Не хотят слушать - не надо! Пусть Орел наводит свой порядок!
      - А я? Я не хочу уезжать!
      Говорила она внятно, но мне то и дело приходилось её поддерживать, когда она начинала валиться с ног.
      - А ты оставайся, раз тебе весело. Напишу тебе адрес, приедешь утром.
      - Вот ещё новости! Меня сюда привел, а уходит один! Ты что, за время жизни в Сибири совсем о приличиях позабыл?
      Тут нас прервали. Все тот же Бричковский, схватив меня за руку, остановил наш танец и попросил:
      - Вит-талий, дайте мне эти... ваши, - и спьяну не найдя другого слова, закончил, - ...провокации...
      Я понял, о чем идет речь, и отдал ему пачку листов, уже сильно помятую. Бричковский подбежал к своему брату, стал тыкать листками ему в нос, тот сперва отмахивался, потом вчитался и вдруг закричал:
      - Господа! Завтра путч! Выпьем!
      В ответ сбивчиво прокричали "Ура!" и заторопились наполнять рюмки и чокаться. Игорь махнул рукой и побрел в коридор.
      Отведя Ирку к столу, я был очень рад, что избавился от этого тягомотного выяснения отношений, в котором мы, как бы сговорившись, упорно не называли истинную причину ссоры. Оказавшись за столом, Ирина тут же уронила голову на руки и задремала. Я вспомнил про Анжелу. Бричковский в коридоре говорил с кем-то по телефону. Заметив меня, он приподнялся, отстранил трубку ото рта и сказал:
      - Виталий, я еду снимать! Вы как, а? За компанию?
      Я поглядел на него очень скептически. Что он сейчас снимет, посреди ночи? Лучшее, что он мог сделать сейчас в профессиональном плане - лечь отсыпаться, чтобы наутро быть во всеоружии. Бричковский не стал меня уговаривать. Кое-как набросив на плечи куртку, он выскочил из квартиры и захлопнул дверь.
      Анжела по-прежнему была на кухне, и кроме нее, только один молодой человек - тот, что первым танцевал с Ириной. Он сидел рядом с Анжелой, так что их колени соприкасались, а руку положил на спинку стула у неё за плечами. Я, почувствовав неловкость при виде такого полного интима, уже хотел уйти, но тут Анжела что-то резко ответила, и молодой человек изменился в лице, обхватил её за плечи, привлек к себе, а левой рукой начал решительно задирать на ней юбку. Анжела извернулась и отвесила ему звонкую пощечину. Я мгновенно подскочил к ним.
      - Сударь, - сказал я, отрывая его от Анжелы. - Не выйти ли нам прогуляться?
      Он вскочил и стремительным ударом отшвырнул меня в угол кухни. Я врезался спиной в стену с такой силой, что в полке задребезжала посуда, и сел на пол. Анжела завизжала. Но в следующее мгновение я уже был на ногах, и мой удар приподнял противника и швырнул в раковину с грязной посудой. Висевшая над раковиной сушилка сорвалась, окатив всю кухню фаянсовыми осколками. Но он, полуоглушенный, все-таки выбрался из раковины, встал на ноги, и тут я окончательно отключил его, несильно ткнув в диафрагму.
      Анжела снова рыдала. Примчались люди.
      - Прошу прощения, - пробормотал я, ощупывая себя - целы ли ребра? - Не я эту разборку затеял. Последите за ним, ладно? Сейчас я тебя отведу домой, - пообещал я Анжеле и вывел её в коридор.
      Сперва я, однако, заглянул в комнату в поисках Ирки. Здесь какая-то красотка с невнятной, резиновой дикцией во исполнение то ли обещания, то ли проигранного пари вознамерилась петь и плясать на столе голой и, наполовину раздевшись, пыталась залезть на стол, спихивая с него рюмки и бутылки. Зрители одобрительно шумели. Потом Анатолий Бричковский поднял руку и закричал:
      - Устроим Вальпургиеву ночь! Мужчины во фраках, дамы в туфельках! Девушки, раздевайтесь!
      Публика была уже настолько пьяна, что все дамы с охотой начали разоблачаться, а вместе с ними и трансвестит Виталик, обнаруживая на своем теле женское белье самого соблазнительного фасона. Но Ирка в этой забаве не участвовала. Я нашел её в маленькой комнате - то ли она сама добрела на автопилоте, то ли кто-то заботливо отвел её и уложил на диване - она сопела, уткнувшись лицом в покрывало. На противоположном диване спала в обнимку голая парочка; по бедру дамы вилась цветная татуировка: растительные мотивы. На ковре валялись осколки раздавленного шприца. Я снял с Ирки туфли, укрыл её голую спину первым попавшимся пальто с вешалки и отправился провожать Анжелу.
      9.
      Мы с Анжелой вышли на улицу. Была глубокая ночь. Снова подмерзло, и под ногами хрустели ледяные корочки.
      - Ты, что ли, не на машине? - спросил я.
      - Нет, конечно. Кто её вместо меня обратно поведет?
      - Придется тачку ловить.
      - Давай пойдем пешком, - сказала Анжела, прижимаясь ко мне.
      Ее дом днем можно было бы увидеть на другой стороне реки, но идти до него было километра три.
      - А ты не устанешь? - усомнился я.
      - Нет. Сна ни в одном глазу.
      Мы направились к мосту. Снегопад прекратился, но небо все так же затягивали тучи.
      - Извини, что не позвонила, - сказала Анжела. - Я кое-что выяснила, но сначала не могла до тебя дозвониться, потом уже не до того было.
      - Я тоже кое-что выяснил, - ответил я. Признаться, я совсем позабыл о собственных разногласиях с Долиновым на фоне того, что грозило произойти завтра.
      В это время тучи разошлись, и в разрыве засияла полная луна.
      - Смотри, - сказал я. - Какая луна красная!
      Действительно, луна походила на яичный желток, в который капнули крови, и та неравномерно растеклась, несколько сгустившись с одного бока.
      - К чему это? - удивилась она. - Погода меняется?
      - Какое-то помутнение атмосферы. Кто был этот тип, которому я врезал?
      - Денис Заборов. Фотограф. Он давно ко мне приставал, все уговаривал меня сниматься ню. Вообще он снимает здорово, хоть и придурок. А ты как? Цел?
      - По-моему, ничего не сломал. Да разве это настоящая драка была? Если б он умел драться, мы бы с ним всю кухню вынесли. А как ты вообще к Бричковскому попала?
      - Да мы с ним давно знакомы. Я с его женой ещё в школе училась. У нас город маленький, все друг друга знают.
      - Веселое общество. Я так и не понял, что праздновали.
      - Да просто получку пропивали. У них каждый день свистопляска. Но твое появление для меня тоже было сюрпризом.
      Я вкратце рассказал ей про завтрашний путч.
      - Господи! - только и сказала она. - Ясно, почему луна красная.
      И больше на эту тему мы не говорили.
      У подъезда я уже собирался распрощаться с Анжелой, когда какой-то порыв бросил нас друг к другу. Мы продолжали целоваться, пока входили в подъезд, ехали в лифте, наконец, у дверей квартиры - но и здесь не могли отлепиться друг от друга. Анжела долго тыкала ключом вокруг замка, пока не попала в скважину. Только когда дверь тихо скрипнула, она еле слышно прошептала, на мгновение оторвавшись от моих губ:
      - Тихо!
      Мы миновали темный коридор, тем более медленно, что предпочитали ласкать друг друга, нежели наощупь искать путь, ещё раз задержались около кухонной двери, в которой тоже был замок, и только когда Анжела затворила дверь, наконец, дали волю страсти, лихорадочно сдирая одежду, но все так же молча, нарушая тишину разве что шорохом ткани и вжиканьем молний, а потом обрушились на придвинутый к стене крохотный диванчик, с которого нам мешал свалиться придвинутый вплотную стол. И снова - в безмолвии, всего и звуков было, что сдерживаемые стоны да тихий постук диванной ножки по столу.
      Когда первый порыв страсти был утолен, Анжела вдруг замерла. В коридоре послышался кашель, медленные шаги.
      - Быстро за занавеску! - приказала Анжела, выпихивая меня с дивана. Я спрятался за занавеской в углу. Она далеко не доставала до пола. Анжела торопливо пододвинула стул, который кое-как закрыл мои ноги, и метнулась обратно на диван. Тут зажегся свет, и в кухню вошла мать Анжелы. Я знал, что ей лет пятьдесят, не больше, но походка у неё была шаркающей, и голос тоже старческий, скрипучий.
      - Ты что, мама? - проговорила Анжела, приподнимаясь ей навстречу. Чего не спишь?
      - Телеграмма была? - спросила её мать.
      - Нет, мама, не было никакой телеграммы. Иди спи.
      - Надо... кашу сварить. Петя приедет, телеграмму прочтет, - выглянув из-за занавески, я увидел, что она пустила в раковине воду, подошла к плите, повернула ручку и поставила на конфорку пустую кастрюлю, забыв о льющейся воде. Едва она отвернулась, Анжела протянула руку и закрыла газ, потом налила в чашку воды, бросила туда какую-то таблетку и протянула матери.
      - Выпей, мама. Это лекарство.
      Мать безропотно подчинилась. Кажется, никогда в жизни я не чувствовал себя глупее. Мне ни разу не приходилось прятаться от мужей любовниц, тем более - от их матерей. Я стоял голый, около открытого окна, откуда тянуло холодом, за тоненькой занавесочкой, где меня мгновенно бы обнаружил любой не погруженный в себя человек, а вся моя одежда валялась на полу прямо у ног анжелиной матери. Но та, похоже, её не замечала. Она сняла трубку телефона, и не потрудившись набрать номер, заговорила:
      - Поленька? От Пети телеграмма была? Да, продают? Взять из чемодана? Поленька, ты телеграмму храни, мы её встретим. Петя приедет, ему уже каша в чемодане, и такси возмьет. Телеграмма за лампочкой, я сейчас сапоги обую, пойдем купим...
      Убедившись, что она почти ничего не замечает, я наблюдал за ней почти в открытую. Она все говорила, а по её ноге из-под засаленного халата побежала струйка, собираясь на полу в лужицу вокруг её тапочка...
      - Ох, мама! - всплеснула руками Анжела, бросилась к ней, отобрала у неё телефон и повела из кухни в ванную. Зашумела вода. Они пробыли там минут десять, и я, не дожидаясь разрешения, вылез из-за занавески и присел на диван. Потом Анжела отвела что-то сонно бормочущую мать в комнату и, вернувшись с тряпкой, стала вытирать пол.
      - Вот какая она у меня, - вздохнула она, закончив с уборкой и устало садясь рядом со мной.
      - Что ты ей дала?
      - Снотворное. Она так начинает среди ночи колобродить, и ни за что не успокоится и мне спать не дает. Приходится её снотворным пичкать, - она снова встала и сняла кастрюлю с плиты. Я обратил внимание, что все полки на кухне были высоко подвешены, так что низкорослому человеку пришлось бы встать на табурет, чтобы до них дотянуться. - Как отец нас бросил, повредилась умом, и с тех пор все время ждет, что он с минуты на минуту вернется. Все спрашивает, не звонил ли, не присылал ли телеграмму. Я раньше, как уходила, и газ выключала, и воду перекрывала, пока просто не додумалась замки на дверях поставить.
      - То-то к телефону никто не подходит.
      - Да... И ничего, ничего не соображает. За каждым шагом приходится следить. Я всякий раз со страхом домой возвращаюсь - что ещё она натворила? Раньше, когда я не научилась все меры предосторожности принимать, она то пожар устроит, то соседей затопит... Божье наказание.
      - Я тебя в Москву увезу, - прошептал я ей на ухо.
      Она только усмехнулась и потянулась за пачкой сигарет.
      - И её тоже?
      Потом, когда свет был погашен, мы снова лежали на диване, и моя ладонь ласкала её грудь, она сказала:
      - Сейчас-то полегче. А года два назад у неё припадки были, в больницу приходилось класть, одно мучение. И знаешь, кто мне помогал?
      - Кто?
      - Виталик. Да-да, этот трансвестит. Ты его у Бричковского видел. Нет, не думай, у меня с ним ничего не было. Он к женщинам влечения не испытывает. Просто мы с ним большие друзья. Он за матерью ухаживал прямо самоотверженно. Целыми ночами рядом с ней сидел. Не знаю, что бы я без него делала.
      - Ну все, - сказала она после недолгой паузы. - Теперь её нарочно не добудишься. Можно шуметь.
      Утихомирились мы лишь много времени спустя и заснули уже под утро, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы уместиться на крохотном диванчике, но мои пятки все равно свешивались над боковой стенкой дивана, слишком короткого для меня.
      10.
      Первое, что я услышал, проснувшись - шкрябанье дворницкой лопаты под окном, и лишь потом писк сотового телефона, который, собственно, меня и разбудил. Я нагнулся к полу, нащупал телефон среди валявшейся комом на полу одежды, и поднес его к уху.
      - Витька, спишь еще? - закричал в трубке голос Эстеса. - Вставай, живо-живо! В городе бунт! Все проспишь! Встретимся у "Детского мира"! Ты где, дома?
      - Нет, на правом берегу.
      - А, ну все равно! Подваливай! Если что - перезвоню.
      - Постой...
      Но он уже отключился.
      Я вскочил и бросился к окну. Оно выходило на набережную. Небо по-прежнему густо укутывали свинцовые тучи, обещая новые осадки. Вдоль набережной неслись сумрачные воды реки, на другом берегу над домами поднималась асимметричная сопка с розовыми прожилками глины на крутых склонах, где не задерживался снег. На самой вершине сопки в тучи упирался острием крохотный карандашик часовни. Проглядывающее сквозь тучи солнце было красным, как сквозь дымку зимнего заката, отчего казалось, что стоит сильный мороз, хотя в открытую створку окна задувал влажный теплый ветер.
      Мрачноватая, но спокойная картина воскресного утра... Но вдруг под правым плечом сопки, из района оперного театра, к небу поднялся столб дыма... Еще один - правее. Где-то завопила сирена, и тут же послышались частые, приглушенные расстоянием хлопки, в которых я распознал выстрелы.
      Анжела уже стояла рядом со мной, прижимаясь ко мне всем телом, и так же напряженно прислушиваясь к непривычным звукам.
      - Все-таки началось, - сказал я. - Надо идти.
      Она не стала меня отговаривать, не стала напрашиваться в компанию, просто поглядела на меня тревожными глазами и спросила:
      - Может, кофе выпьешь?
      - Нет, нет. Все пропущу.
      В прихожей она обняла меня, потом отстранилась и перекрестила.
      - Береги себя.
      - Ты тоже. Не ходи никуда. Я постараюсь звонить.
      На улице я засунул руки в карманы куртки и зашагал в сторону Предмостной площади. Выпавший накануне снег бурно таял, асфальт покрывали скользкие заледеневшие бугорки, сверху покрытые слоем жижи, иногда доходившим до щиколотки. На этом берегу, кажется, ещё было спокойно. Избирательный участок в здании школы был открыт, из репродуктора неслась музыка - крутили этот кошмарный хит, образец пошлости и безвкусицы, который сейчас казался продолжением предвыборной агитации какого-то беспринципного популиста: "Ты скажи, че те надо, может дам, че ты хошь".
      Но на Предмостной площади уже царила суматоха. Промчалась, вопя сиреной, пожарная машина, за ней - милиция. На углу плакала бабуля, растирая ладонями слезы по лицу. Под её ногами рассыпалась пачка газет, ветер шевелил заляпанные рваные страницы. Толпа окружила черный "мерседес", вытаскивая кого-то, отбивающегося, из распахнутой дверки. Произошло движение, из толпы вырвался совершенно ошалелый человек кавказской наружности, бросился бежать прямо по проезжей части - но тут его обогнала выехавшая с моста синяя "шестерка", резко затормозила, из машины выскочили люди с автоматами и в упор прошили кавказца из трех стволов. Один из них, вставив новый магазин, дал длинную очередь по витрине соседнего магазина, расстреливая мертвенные манекены девушек в элегантных пальто. Витрина осыпалась водопадом блестящих осколков на головы тех, кто в панике попадал прямо в оттепельную слякоть. Затем погромщики уселись в машину и укатили, высунув стволы автоматов в открытые окна и паля в небо. Остался неестественно вывернутый труп в луже крови.
      Я наблюдал за происходящим почти машинально, в своем оцепенении даже не подумав падать лицом вниз, но поймав себя на том, что тщательно отмечаю все детали и даже подыскиваю наиболее выразительные слова для будущего репортажа. Господи, - вдруг осенило меня, - ещё же Ирина! Сейчас она бросится искать меня по всему городу, если успела проспаться. И я почти бегом пустился к мосту. Мимо меня на бешеной скорости пронеслось несколько иномарок. На самой середине моста стояли, впечатавшись друг в друга, грузовик и микроавтобус. Они загородили проезд трамваю, ехавшему на правый берег. Двери трамвая были открыты, все пассажиры высыпали на мост, окончательно перегородив движение, и те, кто ехал мне навстречу, выскакивали на левую полосу, рискуя столкнуться с немногими машинами, стремившимися в самый эпицентр беспорядков, где к небу поднимались уже не два, а не меньше десяти черных дымов. На асфальте, прислонившись к колесу микроавтобуса, сидела пожилая женщина; из под её волос по лицу стекали струйки крови. Рядом с ней суетилась молодая девушка, то опускавшаяся перед женщиной на колени, то растерянно оглядывавшаяся. Услышав вопль сирены, она бросилась, размахивая руками, чуть ли не под колеса мчавшейся мимо "скорой помощи". Но та не остановилась. Следом за ней прокатил армейский грузовик с брезентовым верхом; я увидел над задним бортом лица солдат в кургузых ушанках. Тучи сгустились, совсем затмевая красноватый, неестественно тусклый свет солнца, и из них снова посыпал снег.
      Приближаясь к концу моста, я все более и более лихорадочно думал куда? К Бричковскому или на стрелку, назначенную Эстесом? На ходу достал телефон, набрал номер Бричковского - длинные гудки, гудки, наконец, кто-то снял трубку: "Алло! Говорите!" - но как раз в этот момент у меня над ухом раздалось:
      - Ага! Вот ещё один! Ну что, мужик, делиться будем, или как?
      Дорогу мне загородили трое бомжей самого бомжового вида - немыслимо обросшие, полупьяные, в безобразном рванье. За ними стояла чуть поприличнее одетая тетка с лицом, заплывшим от алкоголизма. В ту же секунду я сделал дикий прыжок и начал отступать, делая вид, будто нащупываю что-то в кармане. Видимо, они поддались на мой блеф, потому что чуть отшатнулись. Я бросился от них через трамвайный круг, завернул за угол Оперного театра, и только там перешел на торопливый шаг. Впереди лежал проспект Революции. По опустевшему проспекту, занимая всю его ширину, неслась толпа. Еще минута и меня захлестнуло потоком и потащило с собой. Мелькали открытые рты, зубы, глаза, руки... Толкаясь и отбиваясь, я двигался против течения и, несколько раз получив локтем под ребра, тоже ошалевший, выбрался из самого плотного скопления людей в более разреженную середину толпы. Здесь непреодолимое течение слабело, и людей влекло вперед в основном стадное чувство, но у них хватало времени, чтобы отвлекаться на побочные действия среди хаоса и разгрома, остающегося позади первой сокрушительной волны.
      У тротуара лицом в снег валялся труп в серой милицейской куртке. Несколько мужчин деловито переворачивали "мерседес" с уже выбитыми стеклами. Машина пару секунд балансировала на боку, потом с лязгом хлюпнулась на крышу. Один из мужиков недолго повозился около багажника, и по эмали на боку машины пополз огонь. Вскоре автомобиль полыхал вовсю, и от него вверх потянулся новый столб густого дыма. С криками "Бей буржуев!" довольные разрушители кинулись к следующей машине. В соседнем доме послышались выстрелы, на втором этаже зазвенело окно, из него в перемешанный с грязью снег плюхнулся человек; на которого тут же накинулись и принялись избивать железными арматурными прутьями. На локте у одного из избивавших я заметил знакомую повязку - два черных топора в белом круге. На углу громили винный магазин, не обращая внимания на языки огня, выстреливающие из верхних окон того же дома. Сквозь разбитую витрину в магазин сигали люди, хватали бутылки, и тут же пили из отбитых горлышек. Какой-то пьяный схватил с полки бутылку и швырнул её под ноги другим мародерам; бутылка лопнула, окатив их осколками стекла и залив вином. Разошедшийся пьяница разбил ещё одну бутылку, и тогда на него двинулись; он ощетинился и стал обороняться с "розочкой" от третьей бутылки в руке. Тут же среди толпы шныряли двое мальчишек, обстреливая друг друга снежками из грязного месива. Но заметив свалку в магазине, один из них подобрал обороненный кем-то железный прут и с внезапным ожесточением бросился в середину драки, лупя железякой по всем подряд. Я часто видел на этом углу нищего таджика в серых отрепьях, и с ним - такого же оборванного мальчугана. Сейчас никого из них не было, валялась только грязная рогожа, вымокшая в большой красной луже на снегу.
      В следующем квартале уничтожали избирательный участок. У входа валялся в грязи поспешно намалеванный и уже сорванный плакат: "В связи с беспорядками выборы отме..." Трещали рамы, из окон на асфальт швыряли избирательные урны, кипы бюллетеней, и те, тихо шелестя, устилали мостовую сплошным белым ковром, словно огромные снежные хлопья. Погромом распоряжались те же курбатовцы с красными повязками, проявляя расторопность зондеркоманды. И тут же, рядом, через ожесточенную толпу, в которой, кажется, я один с ужасом наблюдал за происходящим, пробиралась сгорбленная старуха в черном платке и с квадратным ящиком для подаяний на церковь. Она, как слепая, натыкалась на людей и протяжно гнусавила: "Ныне освобождаеши Россию от супостата... Возрадуйтесь, православные..." А дальше стоял новенький офис с серыми, похожими на картонные, стены и огромными стеклами в тонких ярко-зеленых рамах, совершенно целый, будто невидимая стена отгораживала его от разбушевавшейся людской стихии. На месте был даже коврик, который покрывал кусок тротуара перед входом, а на этом коврике стояли два лба устрашающего вида, с "узи", открыто повешенными на груди, курили и сплевывали себе под ноги.
      Настойчиво запищал телефон. Уже ни на что не обращая внимания, я извлек из-под куртки трубку, поднес к уху. Звонил Топорышкин.
      - Ну все! - заорал он, даже не поздоровавшись. - Сегодня я им покажу! Все скажу, что о них думаю! Сколько можно народ обманывать?!
      - Ты где?! - крикнул я. - Что такое затеваешь?!
      - Через полчаса у памятника Ленина даю концерт! Приходи непременно! Это будет нечто!
      - Григорий, ты что, съехал?! Какой концерт?! Ты куда лезешь?! Сиди и не рыпайся!
      - Нет, все уже решено! Народ собрался! Знаешь, как это делается? Я звоню десяти своим фанам, каждый из них - десяти приятелям, и вот весь город там, где я захочу! Нет, такой случай упускать нельзя! Ты не понимаешь? Это же концептуально!
      - Тьфу на тебя! Еще раз повторяю - не лезь на рожон, если хочешь в живых остаться! Все, некогда мне тебя, придурка, вразумлять!
      До "Детского мира" было уже недалеко. Я свернул на улицу Марата, где бритоголовые ребята, перевернув лоток с порнухой, весело топтали сапогами видеокассеты и жгли костер из журналов. С хрустом лопалась пластмасса, корчились в огне сисястые красотки с глянцевых обложек. Рядом на земле мычал, задыхаясь, продавец - молодой парень, рот и нос которого были туго замотаны магнитной лентой из разбитой кассеты. И тут же по грязи ползала тетка, выхватывая чуть ли не из под ног толпы рассыпавшиеся с другого лотка апельсины и виноград. На углу, как ни странно, я в самом деле наткнулся на Эстеса, который мчался мне навстречу со стороны Преображенского собора. Он сбрил бороду, нацепил черные очки и перестал походить на самого себя, но его курчавая шевелюра все равно выдавала еврейское происхождение, и непонятно, почему он до сих пор уцелел. Видимо, громили в основном не по национальному, а по имущественному признаку, а его нарочито неказистая курточка с заплатами на локтях служила вроде маскировки.
      - Скорее! - завопил он, хватая меня за руку. - К собору! Там митинг!
      Он развернулся и бросился обратно. Я едва поспевал за ним, стараясь не сбиваться на бег, чтобы не спровоцировать погоню.
      - До "Девятки" добрался? - крикнул я ему в спину.
      - Да, был там! - отмахнулся он.
      - Ну и что?
      - Там такое, такое..! Но сейчас это все чепуха! Потом расскажу! Тут интереснее!
      Похоже, что площадь перед собором служила центром притяжения для всех, кто находился на улице. Уже издалека сквозь треск, крики, стрельбу доносился торжествующий мегафонный голос, заставляющий вспомнить старые добрые времена парадов на Красной площади. Напротив паперти в кузове грузовика стоял сам Курбатов. Он-то и выкрикивал в рупор призывы к крови и насилию, призывая добровольцев вставать под священные знамена русской идеи.
      - За Орла и порядок! - вопил он.
      - За Орла и порядок! - ревели в ответ.
      - Дадим отпор ворью, снова пытающемуся поставить нас на колени! Они уже здесь, они идут - трусливые наймиты мирового сионизма! Армия и воры в законе против вашей свободы! Сплотимся под священным красным знаменем! Мафия не пройдет! Смерть кремлевским бандитам!
      - Господи, - прошептал я. - Он хоть сам-то понимает, что говорит?!
      Площадь запрудила огромная, хотя довольно разреженная толпа, заметно сгущавшаяся к центру, где с другого грузовика в протянутые руки напирающих, беснующихся, отпихивающих друг друга людей совали винтовки, патроны, гранаты, саперные лопатки, автоматные рожки. Над морем голов колыхались алыми струями лозунги, флаги - почему-то особенно много было красных знамен с белым кругом, как на курбатовских повязках, но не со скрещенными топорами, а с силуэтом Сталина. Собственно курбатовцев было не очень много, но с каждой минутой вся толпа приобретала все больше и больше сходства с ними - те же стеклянные ненавидящие глаза, те же резкие движения, тот же отрывистый лай вместо нормальной речи. Получивших оружие кое-как строили рядами на молебен, потом сажали в скопившиеся слева от собора грузовики и куда-то увозили. На ступенях собора поп ("Отец Вассиан, настоятель", шепнул мне Эстес. - "Колоритная личность. Всех валютных проституток исповедует") поднимал крест, благословляя нестройную рать, и та выкидывала вперед руки одновременно с коротким нечленораздельным ревом, звучавшим, как грохот тысяч сапог по брусчатке. Рядом с настоятелем угрюмый дьякон, совершенно неотличимый от курбатовцев, только в рясе, высокий, с застывшим холодным лицом, мерно размахивал кадилом, из которого на передние ряды летели капли освященной воды. И над всем этим, затягивая полупрозрачной сеткой и все пять маковок с золотыми крестами, и пестро раскрашенную колокольню, с которой поверх площади несся исступленный, сумасшедший трезвон, косыми линями сыпал снег.
      Неподалеку от Курбатова крутились телевизионщики - деловито, без особой суеты они снимали выступление лидера национал-радикалов и все происходящее на площади. Похоже было, что Курбатова их присутствие не только не раздражает, а наоборот, они находятся под его покровительством: рядом с оператором стояли двое молодчиков с нарукавными повязками, явно выполняя функцию охранников.
      - Это не Бричковский там выслуживается перед новой властью? - спросил я у Эстеса.
      - Нет. Бричковский собирался снимать ввод войск. Он сейчас где-то на Стрелке.
      Но совершенно неожиданно наш разговор приобрел эффект заклинания, правда, удавшегося лишь частично. За нашей спиной скрипнули тормоза, и меня окликнул знакомый голос:
      - Виталий! И вы тут?!
      Я обернулся. За моей спиной остановился глянцевый "Ниссан-Патрол". С высокого сиденья через открытую дверь на меня глядел Бричковский-старший. Под расстегнутым пальто на нем был дорогой костюм с белейшей рубашкой и модным галстуком, на ногах - блестящие штиблеты. Позади него на правом сиденье маячила шикарная блондинка с ярко-красными губами на надменном лице и длинными ногами, обтянутыми чулками. Одним словом - плейбой-джентльмен, неизвестно как затесавшийся в самую гущу кровавых беспорядков в глубине сибирских просторов.
      - Такой же вопрос я бы мог задать и вам, - ответил я.
      - А, это вы, Эстес... - кивнул он Сашке. - Я вас не узнал. Садитесь.
      Мы залезли на заднее сиденье. От блондинки распространялся такой густой парфюмерный аромат, что дышать в салоне было почти нечем. Внедорожник фыркнул мотором, развернулся и помчался по проспекту на восток, сразу же взяв огромную скорость. Бричковский притормаживал только перед самыми крупными скоплениями людей, но так нагло и настойчиво сигналил, что даже самые отмороженные погромщики не пытались остановить его и вытащить из машины.
      - Откуда у вас все это? - спросил я с большим удивлением. - И как вы не боитесь разъезжать на такой машине здесь, среди этих толп?
      - Я не боюсь, - ответил он, оборачиваясь ко мне и вовсе перестав следить за дорогой, - потому что законно пользуюсь плодами экспроприации неправедно нажитого! Сейчас такой момент, Виталий, когда у энергичных людей появился шанс достичь всего, к чему они стремились! И упускать этот момент никак нельзя!
      - Иначе говоря, все дозволено?
      - Вот именно. Раньше тоже было все дозволено - кучке проходимцев, выдававших себя за защитников закона. И они, конечно, не желали ни с кем делиться своей вседозволенностью.
      - Но если всем все дозволено, вседозволенность одних будет упираться во вседозволенность других.
      - Конечно. Разве я спорю? Потому-то я и говорю, что надо пользоваться моментом. Сейчас наступило время настоящих мужчин, которые плюют на условности так называемой цивилизации. Прав только тот, кто сильный, кто знает, что ему нужно от жизни.
      - А я думал, что вам от жизни нужно переводить Малларме, а не разъезжать на джипах.
      - Одно другому не мешает. Как вы думаете, почему мы наблюдаем все это? - он обвел рукой лобовое стекло со всем, что в него попадало - толпы людей, мечущиеся по перемешанной грязи, разбитые вывески, столб дыма из здания в конце проспекта. - Потому что сложилось трагическое противоречие: предметами роскоши могли пользоваться только те, кто был этой роскоши недостоин. Согласитесь, было несправедливо, когда на этой вот машине мог разъезжать только какой-нибудь тупой бандит, который бы не то что не мог оценить красоту её силуэта, изящество дизайна, но просто не понял бы, когда бы с ним об этом заговорили. Старая родовитая аристократия поколениями оттачивала свой вкус и чувство прекрасного. И она была носителем эстетического начала, привносившего в жизнь необходимую гармонию. А разве получится что-нибудь хорошее, когда вчерашняя чернь, плебеи, выгнав господ, напялят на себя их одеяния, даже не зная толком, что куда пристегивать? Они будут испражняться в фарфоровые вазы, а картины старых мастеров у них превратятся в мишени для стрельбы! Но вещи-то, вещи, дорогой Виталий, умеют мстить за непочтительное обращение с ними! Вот откуда все кровавые эксцессы нашего столетия, забывшего истинную иерархию ценностей и заменившего стройную сословную пирамиду одной отвратительной тусовкой, которую обозвали этим ужасным словом - "демократия". Власть народа! Что может быть гнуснее и противоестественнее? Раз вся эта шелуха демократии слетела, можно не кутаться в рубище обыденных условностей, а показывать все, на что ты способен. Именно в такие мгновения выявляются истинные гении - полководцев, художников, которые могут переступить через навязанные им обывательские табу! Только истинные ценители искусства во всех его проявлениях достойны стать новой аристократией, новой элитой!
      Бричковский свернул на улицу Луначарского и эффектно затормозил перед старинным особняком, где располагался городской музей. Особняк был цел вероятно, помогло то, что он стоял за высокой оградой, а напротив находилась гораздо более притягательная цель в виде пивного бара, оформленного в стиле американского салуна. Обе распахивающиеся створки на его входе уже были сорваны, но резная балюстрада пока что уцелела. К одной из деревянных колонн прислонился мужчина и блевал; изнутри доносились шум и громкая матершина. Бричковский вышел, прихватив с собой "калашников", лежавший между сиденьями, обошел машину, открыл правую дверцу и помог выйти блондинке, подав ей руку.
      - Идемте, господа! - позвал он нас. - Надо же и вам начинать свой путь в элиту!
      Не дожидаясь нас, они с дамочкой направились ко входу в музей. Мы тоже вышли из машины, но я сказал Эстесу:
      - Знаешь что, шел бы он куда... Нарвется рано или поздно на настоящую элиту, а я не хочу получить пулю с ним за компанию.
      - Да я вообще не понимаю, чего мы с ним поехали, - отозвался Эстес. Пошли на стрелку, раз нас сюда занесло.
      Мы снова оказались на проспекте Революции и здесь стали свидетелями ещё одной драмы из тех, что происходили по всему городу. Несколько человек сосредоточенно пытались вздернуть на фонарь солидного человека, вероятно, бизнесмена. Кто он по национальности, я не мог определить - его лицо было совершенно залито кровью. Вероятно, его вытащили из дома напротив, на котором ещё сохранилась золоченая вывеска: "Светлоярский индустриальный банк". Мужчина был без верхней одежды, рубашка вылезла из брюк, и между ней и ремнем проглядывал упитанный животик. Рядом с ним валялся раскрытый дипломат и ворох рассыпанных бумаг. Вешатели очень старались, но видно было, что они с трудом представляют, как это делается. Один из них, взобравшись на фонарь, тянул наверх веревку, петлей затягивавшуюся на шее жертвы, но ему конечно, не хватало сил, и мужчина при каждом рывке чуть-чуть приподнимался и снова оседал на землю - ноги его больше не держали, а по промежности и внутренней стороне штанин расплывалось темное пятно.
      Мы обогнули их по большой дуге и буквально за углом квартала, в улице, спускавшейся к реке, обнаружили, наконец, силы правопорядка. Здесь стоял оранжевый "пазик", и около него - довольно большая группа милиционеров, главным образом офицеров, одетых в обыкновенные форменные куртки и фуражки. Они стояли в полном бездействии и вообще не были экипированы для подавления каких-то беспорядков.
      Эстес устремился к ним и ещё издали начал кричать:
      - Там идет самосуд! Остановите погромщиков!
      Ближайший милиционер, куривший к нему спиной, обернулся, смерил Сашку взглядом, прищурился и процедил:
      - А, ещё один жид! Проваливай! Правильно ваших режут, и всяких черножопых! - и с полной невозмутимостью отвернулся.
      - Пошли, - потянул я Сашку за локоть. - Не связывайся с ними.
      Сашка пытался вырваться, все время, пока я тащил его прочь, вызывающе оглядывался, но менты просто не удостаивали его своим вниманием. Только на проспекте он отнял у меня руку и, втянув голову в плечи, зашагал вперед.
      Похоже, на Стрелке происходило что-то серьезное, поскольку людей к концу проспекта становилось заметно меньше - собственно, кроме отдельных фигур в отдалении и кое-где в подворотнях, мы вообще никого не видели. Мы. старались держаться поближе к стенам домов, что было непросто, так как тротуар перед многими из них уже успел покрыться битым стеклом и обломками, а иные горели, распространяя вокруг жар.
      Проспект выходил к мэрии. Она была окружена широкими пустыми пространствами, частично выложенными фигурной плиткой, частично занятыми газонами с редкими деревцами. Вокруг мэрии, за линией кое-как расставленных железных заграждений, стяли цепочкой омоновцы в бронежилетах и с щитами, пытаясь сдержать натиск агрессивной толпы. Из неё в милиционеров летели камни, бутылки, раздавались отдельные выстрелы, по большей части в воздух. Затем, будто повинуясь неслышимому сигналу, толпа сплотилась и ринулась на омоновцев, навалилась, смяла... Но турникеты выдержали натиск, милиционеры только чуть-чуть отступили, и тут же сами перешли в атаку, молотя поверх турникетов по головам нападающих резиновыми дубинками. Толпа отхлынула, оставляя шапки, железные прутья, двух или трех раненых. Одного из них схватили за плечи, поволокли по земле к своим, другой так и остался лежать ничком, вытянув вперед правую руку. Турникеты мешали милиционерам преследовать толпу, а может, это не входило в их намерения, поскольку часть решеток повалилась, образовав в обороне бреши. Некоторые омоновцы, подбирая щиты, поднимались с колен, кого-то пострадавшего с запрокинутой окровавленной головой уносили к мэрии, в то время как оставшиеся в строю ещё теснее сдвинули щиты, прикрывая отход. Из убегавшей толпы вдруг вырвался мужчина, метнулся у милиционерам, швырнул в них камень и так же торопливо догнал толпу и нырнул в нее.
      Но затем соотношение сил изменилось не в пользу милиции. На площадь выехала пара грузовиков с митинга у церкви. С них посыпались люди, открыв по омоновцам частую беспорядочную пальбу. Те, почти не отстреливаясь, отступили к мэрии, укрылись за колоннами у входа, и вскоре оттуда и из окон мэрии началась ответная стрельба. Теперь уже все попрятались, пользуясь любыми прикрытями - турникетами, бетонными обломками, деревьями, машинами. Площадь опустела. Пространство между мэрией и универмагом, из которого тоже валил дым, перебежал человек, метнул бутылку с воткнутой в горлышко горящей тряпкой и плюхнулся за поваленные решетки, отмечавшие ещё недавно проходившую линию фронта. К этому моменту мы с Эстесом тоже лежали на пузе за углом дома, время от времени отваживаясь поднять голову.
      - Я ничего не понимаю, - прошептал Эстес. - Кто кого и от кого защищает? Если эти бандиты за Орла, то за кого милиция?
      - Попробуем выяснить ... - отползя чуть дальше за угол, я прислонился к стене, достал сотовый и набрал номер Эльбиных.
      Услышав мой голос, Марина зарыдала.
      - Витя! Андрея убили!
      - Как? Что? - закричал я.
      - Только что звонили - он выходил на улицу, и двое... из автоматов... сели в машину... - и её голос утонул в рыданиях.
      - Так. Так. Успокойся. Не плачь, - заговорил я торопливо, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более убедительно. - Сейчас буду. Подожди. Не уходи никуда!
      - Я пойду, - сказал я, поднимаясь на ноги. - Андрея убили.
      Эстес мрачно кивнул.
      - Я с тобой до угла - обойду квартал. Кажется, я Бричковского заметил возле универмага.
      - Гляди-ка, - сказал он, когда мы дошли до поперечной улицы. - Вот кто нам все объяснит! Чулышманская дивизия!
      - С чего ты взял, что это они?
      - Что я, десантных беретов не отличу? А других десантников у нас в крае не имеется.
      Та часть улицы, что продолжалась за проспектом, была занята войсками. Там стояла пара БТР-ов, у их колес выстраивались люди в пятнистых комбинезонах. Эстес бросился туда и почти сразу же наткнулся на генерала Грыхенко собственной персоной.
      - Генерал! - закричал Сашка, налетая на него. - Чьи приказы вы выполняете? Ваши войска собираются наводить порядок?
      Грыхенко посмотрел на Эстеса, и его лицо побагровело.
      - Так... - зарычал он. - Я же тебе ещё в прошлом году велел мне на глаза не попадаться. Старшина Пападьяк! - приказал он. - Взять его!
      Старшина Пападьяк оказался великаном чудовищных габаритов: метра два в высоту и примерно столько же в плечах. В распахнутом вороте его комбинезона виднелась тельняшка.
      - Вы не имеете права! - завопил Сашка, когда могучие клешни старшины опустились на его плечи. - Я выполняю задание редакции! Я журналист!
      - Лучше бы ты им не был, - зловеще прошипел Грыхенко. - И про редакцию вашу не забудем! Желтая пресса, мать вашу за ногу! Всей стране мозги затрахали, понимаешь! Обыскать его!
      Старшина Пападьяк извлек из кармана Эстеса газовый пистолет, почти неотличимый по виду от огнестрельного оружия.
      - Ну вот и все, дорогой гражданин Эстес! - ухмыльнулся генерал. Давно у меня руки чесались... А вот сам попался. Не слышал моего приказа всех, при ком будет найдено оружие, расстреливать на месте? Старшина Пападьяк, выполняйте приказ!
      Все это время я медленно приближался к ним, и сейчас находился не более чем в десяти шагах от генерала. Эстес коротко вякнул, но ручища Пападьяка тут же заткнула ему рот. Мои глаза встретились с сашкиными, увидели застывший в них ужас, немой вопль, пронзительный призыв - и я бросился прочь, ещё успев услышать голос Грыхенко:
      - Приказ номер два! Всех журналистов в районе расположения войск расстреливать как шпионов!
      Его слова потонули в грохоте автоматной очереди.
      Не думаю, что за мной гнались, но я почти машинально рванулся к арке, выскочил на какой-то двор, нашел дорожку между гаражами, снова оказался на проспекте Революции, высунул голову из-за угла - и тут к моему плечу осторожно прикоснулись. Я резко обернулся и отступил, ударившись спиной о каменный выступ - это был тот пижон, телохранитель Дельфинова, который вчера танцевал с Иркой. Вероятно, вся паника, которая переполняла меня, выступила на лице - братушка улыбнулся, успокаивающе, но не без превосходства.
      - Хватайте и делайте ноги, - в мою руку опустился брелок с автомобильными ключами. - Пока блямбу не припаяли. Босс вас отмазывать не будет.
      Машина, которую он мне предлагал, стояла тут же - белая "девяносто девятая". Я машинально сделал шаг к ней, и непрошенный доброжелатель подтолкнул меня в спину.
      - Поживее! И в город не суйтесь, пока разборки не кончатся.
      Не тратя времени на уговоры, он сделал шаг в сторону - и тут же пропал в подворотне.
      В любом случае машина была кстати. Сутки назад я в поисках бомбы заглядывал под "оку", но сейчас махнул рукой - если бы меня хотели убить, то нашли бы способ попроще. Я завел мотор и выехал на набережную. Прямо сразу сматываться из города я не собирался, сперва нужно было хотя бы отыскать жену.
      Ведя машину одной рукой, я ухитрился набрать на сотовом телефоне номер Бричковского и услышал сплошные короткие гудки. Бросил трубку на сиденье и обратил внимание, что следом за мной, почти бампер в бампер, держится малиновая "ауди". До набережной погромы ещё не докатились, здесь продолжалось кое-какое движение, но все-таки то, что две машины идут так близко друг к другу, казалось совершенно неестественным. В голове снова и снова прокручивалась картинка дурацкой гибели Эстеса - боже мой, какой он идиот, ведь сам мне говорил про угрозы Грыхенко! - и конечно, сперва я думал, что дельфиновский подручный спасает меня от генеральского гнева. Но был же ещё и Эльбин! За что он получил пулю? Не за те ли бумажки, что я привез ему вчера? Конечно, сейчас это уже не имело никакого значения, но если кто-то из путчистов обозлился и захотел разобраться со всеми, кто пытался хоть чем-нибудь помешать, то вполне вероятно, что мне приготовили ту же участь. Я свернул в боковую улицу, объехал вокруг квартала и снова выехал на набережную - и что же, "ауди" вслед за мной совершила этот бессмысленный маневр. Все стало ясно, но я по инерции продолжал гнать вперед, приближаясь к дому Бричковского. А что потом? Когда я выйду из машины, меня можно будет брать голыми руками. Ездить до тех пор, пока не удастся оторваться? Скорее я сам запутаюсь или наткнусь где-нибудь на бунтующую толпу. Я подождал, пока на встречной полосе не покажется несколько машин, и тогда резко нажал тормоз, одновременно поворачивая руль. Машина крутанулась на заснеженном асфальте, встала на два колеса, чуть не опрокинувшись, но я вывернул руль, прибавил газу, выровнял машину и помчался в обратную сторону, приведя в остолбенение всех шоферов на дороге. Я никогда бы не решился на такой фокус, если бы не уроки автогонщика Миана Курина - тот года два назад учил меня управлению машиной в разных экстремальных ситуациях, в том числе и выходу из крутого заноса.
      Преследователи не решились повторять мой маневр. Они подождали, пока проедут встречные, и развернулись по всем правилам - но затем сказалась разница в мощности, и "ауди" начала догонять меня. Я выскочил на мост и прибавил газу. Проезд на север и запад был закрыт - путь проходил через центр города, занятый бушующей толпой. На восток? Прямая дорога через степь, там я был беззащитен - догоняй и делай что хочешь. Оставалось южное направление, шоссе, ведущее вдоль Бирюсы по горным отрогам. Там, возможно, уроки Курина дадут мне фору. И миновав Предмостную площадь, я повернул на знаменитую неимоверной длиной и гигантскими лужами улицу Кирова, повторяя путь, которым меня вчера везли к Курбатову.
      Здесь, как я ни выжимал газ, рискуя разбить машину на скверных железнодорожных переездах, "ауди" все время висела на хвосте. Я был слишком занят погоней, но все-таки замечал по сторонам - то броневик, то взвод омона, то митингующую толпу. Наконец, позади остался щит "Аргинск 430, госграница 1066". Город кончился. Шоссе М58 оказалось занесенным снегом, но в общем, проезжим. И когда начались длинные языки по распадкам, стало казаться, что мои надежды оправдываются. Водитель "ауди" явно осторожничал, и я, рискованно проходя крутые повороты, пробитые в почти отвесных склонах, понемногу отрывался от погони. Дорогу я знал хорошо: когда бывал в Светлоярске летом, часто ездил здесь на водохранилище. Можно было надеяться, что после Бирюсинска, городка гидроэнергетиков, когда шоссе совсем углубится в горы, преследователи окончательно отстанут, и я сумею обмануть их и вернуться. Но после деревушки Ледящевки начался длинный прямой участок, и когда мы подъезжали к Бирюсинску, "ауди" снова шла почти вплотную. Дорога резко повернула и выскочила на мост через Бирюсу, идущий параллельно плотине ГЭС - втиснутой в узкое ущелье колоссальной бетонной стене со скошенными ребрами водосливов и острыми клювами кранов на верхней кромке. Она была прекрасно видна, несмотря на то, что до неё было больше километра. У её подножья клокотала и бурлила вода, вырвавшись на волю из-под лопаток турбин.
      На противоположном берегу Бирюсы, прямо за мостом, стоял пост ГАИ. Дежурный гаишник при моем приближении махнул жезлом, и я волей-неволей нажал на тормоз. Сейчас выяснится, что у меня ни прав, ни документов на машину, а она ещё того гляди числится в угоне... "Ауди" тоже остановилась, и я подумал - может быть, удастся отвлечь на неё внимание мента? Ее пассажиры выскочили наружу одновременно со мной. Один из них держал в руке помповое ружье дулом к небу.
      - Попался! - заорал он. - Шаверников, ты задержан! Руки на капот!
      - В чем дело?! - возмущенно крикнул я. - Что за бандитизм среди бела дня? Командир, - обратился я к гаишнику, - что вы допускаете на своем посту?
      - Спокойно, - сказал мент. - Все согласовано, - и демонстративно отвернулся.
      Меня окружили, прижав к боку машины. Стало быть, мента предупредили заранее, потому он меня и остановил... А я так глупо попался! Страшный треск и грохот заставил бандитов - или агентов в штатском, кто их разберет - резко обернуться. На моих глазах серое тело плотины сверху донизу раскроила косая трещина, и в следующую секунду в неё хлынула вода. Чудовищный поток хлестал со стометровой высоты, выламывая из плотины огромные глыбы бетона. Трещина расширялась на глазах. И словно специально, снеговые тучи расступились, сверкнуло солнце, и в облаке брызг над ревущим водопадом вспыхнула всеми цветами огромная радужная дуга.
      11.
      Я первый вышел из оцепенения, нырнул в раскрытую дверь машины, стоявшей с работающим мотором, врубил передачу и помчался вниз по дороге, уходящей вглубь длинного распадка. Примерно через пол-километра шоссе резко поворачивало, начиная зигзагами взбираться на горный склон, но я продолжал ехать прямо, по гравийной дороге, уходящей на север. Я знал, что здесь недалеко до магистрали и железной дороги, ведущих из Светлоярска на запад, и надеялся таким путем вернуться в город, хотя засыпавший дорогу глубокий снег делал это намерение проблематичным. Дорога вилась по распадку между сопок. К счастью, тут нелавно проезжал какой-то грузовик, колею ещё не успело занести свежим снегом, и я гнал по ней, истерично давя на акселератор, когда казалось, что машина начинает вязнуть. Временами подъемы достигали немыслимой крутизны; глядя на них, можно было решить, что здесь способна взобраться только исключительно мощная машина, но "девяносто девятая" с разгона преодолевала склоны, и всякий раз, как автомобиль оказывался во власти неведомых сил, бросающих его в какую угодно сторону, только не в ту, куда направлял руль, я про себя давал клятву по возвращении в Москву поставить Миану Курину ящик пива... второй... третий... Такого сумасшедшего ралли в моей жизни ещё не случалось. Но внезапно все кончилось. Очередного виража я все же не осилил, машина вылетела с дороги и плюхнулась в лощину, чуть ли не по капот уйдя в снег. Пара попыток выбраться задним ходом ясно дала знать, что без тягача не обойтись.
      Покой и тишина - только ветер шумел в верхушках деревьев - внезапно наступившие после дикой гонки, буквально оглушили меня, будто из бурного моря волной вышвырнуло на скалу. Несколько минут я сидел неподвижно, приходя в себя. Затем вспомнил плотину, радугу - и бросился лихорадочно искать сотовый.
      Он нашелся на полу, куда свалился на каком-то из виражей. Я хотел позвонить Анжеле, предупредить о надвигающемся потопе - ведь её дом стоял на самой набережной. Но связи не было; то ли я находился вне зоны приема сигналов, то ли сеть отключилась из-за беспорядков.
      До железной дороги оставалось километров пятнадцать. Я открыл дверцу машины и кисло посмотрел на глубокий снег, по которому предстояло пробираться в городских ботинках. Здесь, в распадках, среди темных елок, по-новогоднему обсыпанных снегом, как будто бы скопился холод, и мне в своей весенней куртке сразу стало очень зябко. Топать часа три минимум. За такой срок я успею напрочь ноги отморозить. Я прикрыл дверь, не решаясь сразу пуститься в такое рискованное предприятие, пока в салоне ещё сохранялось тепло, и открыл бардачок. Мне хотелось найти какой-нибудь полиэтиленовый пакет и соорудить из него портянки, чтобы не промокли ноги, когда начнет таять неизбежно набьющийся в ботинки снег. Мне на ладонь выпал тяжелый пистолет - армейский "ПМ". Я вытащил обойму. Заряжен. Спасибо за подарочек от Дельфинова. Что это - жест доброй воли или провокация? Что бы сделали те, кто пытался меня арестовать, если бы увидели оружие? Я очень хорошо запомнил приказ генерала Грыхенко. Но сейчас пистолет был кстати. Я сунул его в карман и, сразу почувствовав уверенность в себе, решительно шагнул в снег.
      Кое-как в несколько прыжков я выбрался в колею, оставленную грузовиком, стоя поочередно на каждой ноге, вытряхнул снег из ботинок и побрел по дороге. Странная небесная аномалия, замеченная мной утром, ещё отчетливее давала о себе знать: дело шло к середине дня, а солнечный свет, пробивающийся сквозь тучи, был отчетливо красного оттенка, и на лесистых склонах клубились сумеречные тени, а нетронутая белизна была облита багровой дымкой. Я шагал, стараясь не ступать в глубокий снег, и с тревогой поглядывал на тучи, готовые разразиться новым снегопадом. Снежинки уже густо облепили меховой воротник, холодя небритые щеки.
      Мои опасения оправдывались. Снег заносил колею, которая бесконечно тянулась по распадкам. Мне, жителю Москвы, было трудно представить себе места, где на десятки километров - никаких следов человеческого присутствия, только дорога, да по правую руку на вершинах сопок иногда вылезали в поле зрения массивные опоры высоковольтной линии, прорубающейся напрямик через тайгу. Холод пробирал все сильнее, а прошел я не больше пяти километров. Тем временем за спиной нарастал, становясь явственно различимым, шум, и через несколько минут я понял, что это ревет мотор грузовика. Я сошел с дороги и, увязая в снегу почти до колен, укрылся за стволом сосны. От дерева к дороге тянулась хорошо заметная цепочка глубоких ям, оставленных ногами. Я ухватился за свисавшую над самыми следами разлапистую ветку и качнул её. С ветки хлопнулся пласт снега, обсыпав меня с ног до головы белой пылью. Следы оказались кое-как прикрыты, но оставались резко обрывавшиеся отпечатки подошв на колее. Тут, наконец, из-за поворота выскочил грузовик - армейский "ГАЗ-66". На подножке с правой стороны, держась за ручку двери, стоял мужчина с двустволкой и в серо-сизой милицейской ушанке. Он не был похож на тех, что гнались за мной до Бирюсинска, но я отступил ещё дальше за ствол и сунул руку в карман, нащупывая рукоятку пистолета. Моя надежда, что обрыв следов не будет замечен, не оправдалась. Грузовик остановился напротив сосны, мужчина с ружьем спрыгнул в снег и заорал:
      - Ты где?! Выходи!
      Я выглянул с другой стороны ствола. В кабине виднелись, по меньшей мере, три головы, но двери оставались закрытыми. Мужик с двустволкой направился к моей сосне. Я осторожно протянул руку к ближайшей ветке и медленно отвел её к себе. Когда хруст снега под ногами мужчины раздался совсем рядом, я отпустил ветку. Та спружинила и плюнулась снегом прямо в лицо мужику, вдобавок хлестнув его на излете. Тот, ослепленный, отшатнулся и плюхнулся в сугроб, но ружья из рук не выпустил. Я не рискнул бороться с ним за двустволку на глазах у сидевших в грузовике и, пока он ничего не видел, бросился к машине, чтобы обогнуть её сзади. В голове мелькнула идея захватить водителя в заложники и под дулом пистолета заставить отвезти меня в город. Ослепленный мужик грохнул из обоих стволов на шум моих движений, и тотчас же в кузове с брезентовым верхом заорал ребенок. Я подбежал к заднему борту, прокрался вдоль него, услышав при этом, кроме надрывного детского крика, ещё и бормотание нескольких голосов, среди которых выделялся один женский, словно старуха подражала интонациям маленькой девочки: "Водичка... Теплая водичка..." Мотор грузовика урчал на холостом ходу. Я оказался у кабины и, сжимая в правой руке пистолет, левой дотянулся до дверной ручки, рванул её на себя, дверь распахнулась... На мгновение мелькнуло перед глазами пустое водительское место, темная фигура в глубине кабины, и тут же меня резко рвануло за оба плеча, пролетело опрокидывающееся небо, верхушки деревьев, я плюхнулся спиной и затылком в снег, что-то темное закрыло лицо, на тело навалилась тяжесть. Я сжимал и разжимал пустой правый кулак - пистолет отлетел при рывке. Потом темное исчезло, но засыпанные снегом глаза по-прежнему ничего не видели.
      - Да это не тот, - глухо донесся до меня голос. - Морда русская. Э, браток, вставай! - и мою голову бесцеремонно вытащили из сугроба, усадив прямо. - Ты кто?
      Я помотал головой, стряхивая снег. Надо мной склонились трое мужиков в ватниках и камуфляже. В одном я узнал обладателя двустволки; по его щеке тянулась багровая полоса. Еще у одного тоже было ружье. Нет, это определенно не те крутые, от которых я удирал.
      - Я - Шаверников, журналист, - пробормотал я.
      - Во блин, обознались! - вздохнул один из мужиков. - А ты чего убегал? Да ещё при пушке?
      - Были там, - невнятно объяснил я, - пытались забрать меня на посту как раз, когда плотина треснула. А вы за кем охотитесь?
      - Террориста ловим. Чечен один, он как раз и рванул плотину, в отместку за то, что ихних режут. Куртка у него такая же, как твоя. Вот и обознались. Ты уж извини.
      - Террорист..? Чечен..? Вы что, съехали? Чтобы эту плотину взорвать, грузовик тротила нужен!
      - Дык мафия ж! Это твоя машина там завязшая?
      - Да.
      В кузове снова завопил ребенок, пронзительно, не оставляя никакой надежды, что когда-нибудь у него кончатся силы на крик.
      - Кто там у вас? - спросил я, поднимаясь. Хоть упал я в сугроб, но спину все равно отшиб.
      - Держи, - протянул мне пистолет один из мужиков. - Беженцы у меня там. Из Бирюсинска. В "Девятку" их везу.
      Мне никогда не попадались подробные карты Светлоярского края, но закрытый город действительно размещался где-то здесь, и только сейчас я догадался, что гравийка ведет как раз туда.
      - Ладно, мужики, поехали, - продолжил он. - Может, ещё догоним этого чечена. Михалыч, ты полезай в кузов, - велел он одному из обладателей ружей. - Пусть человек сидит в кабине, греется. Ты как, ноги-то ещё не отморозил? - спросил он меня. - Вон сколько по снегу топал в штиблетах своих. И занесло ж тебя! Ничего, щас мы тебя отогреем. Андрюха! - крикнул он в открытую дверь кабины. - Доставай свою кедровую, лечиться будем!
      Я залез в кабину, кое-как пристроился на сиденье рядом с Андрюхой высоченным парнем в вязаной шапочке - и, сняв ботинки, пододвинул ноги поближе к печке. Тот, что раньше ехал на подножке, снова занял свой наблюдательный пост. Андрюха протянул мне фляжку. Я глотнул. Это был самогон, настоянный на кедровых орешках. Водитель, трогаясь с места, забрал у меня фляжку и тоже приложился к ней. Машина потащилась по колее, которая чем дальше, тем больше исчезала под снегом.
      - Ну вот, похватал я баб с детишками с набережной, сколько в машину влезло, - начал рассказывать шофер без каких-либо предисловий, - и к мосту. Думаю, если по трассе ехать, так под Ледящевкой волной смоет. Ну, только проскочили, в кабину барабанят. Останавливаюсь, гляжу назад - твою мать, а моста-то нет! Сразу за нами снесло. Во, бля... - задумчиво добавил он и замолчал, вероятно, заново переживая мгновения на грани гибели. - Дай-ка ещё хлебнуть, - обратился он к Андрюхе. - А то руки затрясутся.
      - И на посту эти два кореша явились, Михалыч с Серегой, - продолжил он, кивая в сторону правого окна. - Чечена, значит, ловить надо.
      - Ну и послал бы их, - мрачно пробурчал Андрюха. - Полон детей грузовик. А если тот отстреливаться будет?
      - Не могу. Михалыч - сосед мой, из Бирюсинска, вместе с ним рыбачим. Сердит он больно на этих черных. Осенью поехал в Светлоярск картошку продавать, только к рынку подъехал, там хачики эти - "берем все по рублю". А он по полтора, то есть по тыще пятьсот по-старому, собирался торговать. Отказался, короче. Ну, встал на место, эти являются, человек десять. "Пошли поговорим". Окружили его - как не пойти. Завели между фурами и отметелили. А заодно всю картошку рассыпали, да ещё стекло в "жигуле" выбили. Ну вот, ни денег, ни картошки, только харя разбита.
      - А я тебе вот что скажу, - пробасил Андрюха. - Это Барабанова работа - насчет ГЭС. Он нанял террористов, чтобы выборы сорвать.
      - Да выборы и так оказались сорваны, ещё до того, как она рухнула! сказал я.
      - Ну, он заранее не мог знать. А бомба уже была подложена, и часы запущены.
      - Да вы чего! - воскликнул шофер. - Андрюх! Какого Барабанова? Его убили ночью. Не слыхал, что ли? По радио говорили.
      - Как убили?! - теперь настала моя очередь удивляться.
      - Вот так. Позвали его в сауну... с телками... Эта банда, Дельфинов с компанией - мириться, типа, будем. А там - не телки, а лбы с "калашами". Так что у нас теперь губернатором генерал Орел. Порядок будет!
      - Только Светлоярска не будет, - заметил я. Вроде все сходилось. Ведь вчера мне сказали, что Барабанов отправился в сауну... Правда, в том бардаке, который начался с утра, могут распространяться какие угодно слухи...
      - Столица будет в "Девятке", - заявил шофер. - Там же и генерала Орла штаб. Сам увидишь.
      - Ох-х... - прошипел я сквозь зубы. - Лучше бы мне туда не соваться... Я у Орла в черном списке.
      - А, не переживай! Спрячем! Посидишь где-нибудь, пока не утрясется. Хочешь, к себе на дачу отвезу? Самогона - полный погреб! Картошка, грибки соленые, все как у людей!
      - Мне бы в город надо... Жена там осталась.
      - Ну, друг, даже и не знаю, кто тебя возьмется в город везти. Там, говорят, резня сплошная, кровищи по колено. Ты и этого не знаешь?
      - Знаю. Как же, своими глазами наблюдал.
      - Ты его, дядь Сень, не уговаривай, - сказал Андрюха. - Он же журналист. Сам знаешь, им туда и надо, где погорячей. А в Чечне вы были? спросил он меня.
      - Нет, в Чечне - нет.
      - Тут у нас похлеще Чечни будет, - сказал шофер. - Только там нашим вставили, а тут мы черным жопы надерем.
      - Ага, и заодно друг другу, - суровый Андрюха, похоже, отличался рассудительностью.
      - Генерал Орел порядок наведет! У него омон, танки, все схвачено.
      Метель опять разыгралась. Снежные струи неслись прямо на лобовое стекло, от колеи остались только два еле заметных углубления в белом покрове, и без того слабый дневной свет совершенно померк, на мир наползли странные фиолетовые сумерки. Грузовик урчал, меся колесами сугробы. Серега, стоявший на подножке, не выдержал, постучал в дверь.
      Он засунул в кабину голову, всю облепленную мокрым снегом, и завопил, перекрикивая вой ворвавшегося вместе с ним в дверь бурана:
      - А ну его нахер! Все равно ни хрена не видно! Полезу в кузов!
      - Давай, если место найдешь, - отозвался шофер. - Там все и так друг на друге сидят. Да закрывай дверь, метет ведь! Что, вот так бы сейчас и брел, - сказал он мне. - Повезло тебе, да? Можно ради этого разок по шее получить?
      По каким приметам он находил дорогу, мне было неведомо. Свет фар рассеивался на ближайших, мечущихся в порывах ветра, снежинках. Вдруг мне показалось, что спереди, сквозь свист метели, пробивается какой-то рев. Затем в сумраке возникло яркое пятно, и вместе с ним - надвигающаяся на нас темная громада.
      Шофер остановил машину, помигал дальним светом, но темное пятно двигалось прежним курсом.
      - Что делает, урод, что делает! - воскликнул шофер и прижал ладонью кнопку гудка. Пронзительный непрерывный сигнал понесся в пространство, а вместе с ним снова завопил притихший было ребенок. В кузове раздался какой-то громкий хлопок. Затем в кабину настойчиво застучали, но нам было не до того.
      Из метели вынырнула и остановилась в каком-то метре от грузовика острая морда бронетранспортера. Его прожектор бил нам прямо в глаза.
      Шофер, многоэтажно матеря встречного водителя, полез наружу. Я прикрыл глаза ладонью. Из кузова продолжали молотить, ребенок уже заходился в крике.
      Навстречу нашему шоферу по снегу пробирался военный в десантном комбинезоне. Они встретились ровно между машинами, и десантник заорал на нашего дядю Сеню, но его слов за метелью, ревом моторов и детским криком было не разобрать. Потом к нему присоединились двое других десантников, с автоматами. Все они вчетвером направились в обход грузовика к заднему борту, по пути один из солдат встал на подножку, распахнул дверь, заглянул в кабину и, не сказав ни слова, бросился догонять своих.
      - Чего у них там... - пробормотал я и стал надевать ботинки. Но тут вернулся дядя Сеня.
      - Дожили, - буркнул он, отряхивая снег. - Одна тетка разумом подвинулась. Это та, что про воду все бормотала. Вырвала двустволку и в упор перед собой шарахнула. Дела!
      Мимо машины в сторону бронетранспортера пробежал один из солдат. Я вслед за дядей Сеней выскочил наружу.
      Да, это была такая метель, какая заносит путников в степи. Напор ветра тут же заставил меня согнуться почти вдвое, потоки колючих холодных шариков, как проволокой, хлестали по открытым участкам кожи, морозные иглы залезали во все отверстия в одежде, какие только могли найти.
      - Зря вылез! - закричал дядя Сеня. - Ухи отморозишь!
      - Только погляжу. Что за вояки? Откуда?
      - Из "Девятки" колонна. В Бирюсинск. Я им - "мост рухнул", а майор "у нас приказ". Ну, против приказа не попрешь. А баба эта типа психанула от ребенка. Хотела в него попасть, а попала в мать. У той тоже мамаша, тут же на эту набросилась, волосы ей рвать, короче, уже двоих буйных вязать надо.
      Мы оказались у заднего борта. Беженцы суетились, трясущимися руками вытаскивая из кузова раненую девушку - мать ребенка - и передавая её стоявшим внизу солдатам. Я всегда поражался удивительной текучести крови, её способности разбрызгиваться и пачкать все вокруг. Кровью были перемазаны с ног до головы те, кто подавал девушку из кузова. Среди них был Серега тот, кого я очень ловко обезвредил сосновой веткой, и который потом ехал на подножке. Сейчас его лицо под кровавыми брызгами было белее снега. Ребенок продолжал орать, лишь ненадолго умолкая, чтобы набрать воздуха для очередной рулады, и в паузах становились слышны беспорядочные угрозы и проклятия, выкрикиваемые охрипшим голосом.
      - Заткните ей рот! - заорал дядя Сеня. - Пусть остынет!
      Девушку уложили на плащ-палатку. Она была молодая, крупнотелая, с хорошо развитыми формами, выпиравшими из синтетической курточки. Весь верх её живота был разворочен, ошметки кожи перепутались с лоскутами куртки. Кровь почти мгновенно скопилась в углублениях плаща, нашла путь и просочилась ручейком в рыхлый снег, расплываясь по нему ярким пятном.
      От военной колонны прибежал врач, нагнулся над девушкой и стал разрезать на ней куртку. На свет выкатились налитые груди с огромными пятнами сосков. И почти тут же врач выпрямился и сказал:
      - Умерла.
      - И что теперь... - пробормотал растерянно дядя Сеня. Ему явно хотелось, чтобы военные забрали труп, а заодно двоих свихнувшихся женщин, и ребенка впридачу.
      - Забирайте её и езжайте, - буркнул майор. - И проезд освободите.
      - Да как же мы тут все! - завопили из кузова.
      - Поместитесь как-нибудь.
      - Может, её тут пока оставить? Полежит... Или снаружи привязать...
      - Я вам дам - оставить! - прикрикнул дядя Сеня, вновь обретая командирские интонации. - Живо место расчищайте!
      Тело девушки завернули в тот же плащ, стряхнув с него разлитую кровь, и стали поднимать обратно в кузов. Лишенное жизни, оно сразу отяжелело, сделалось неуклюжим и неудобным, и с ним долго возились, пока не ухитрились перетащить его через задний борт в переполненный и без того фургон. Приятель шофера, тот, которого звали Михалычем, спрыгнул с борта.
      - Дай хоть умоюсь, - сказал он и, загребая свежий снег, стал тереть им лицо и руки.
      Я вышел из оцепенения - мне почему-то казалось, что я знал убитую девушку всю жизнь, и когда она умерла, во мне тоже оборвались какие-то нити, приводившие тело в движение, - и предложил:
      - Давайте я в кузов сяду. А в кабину пусть кто-нибудь из женщин садится.
      - Это дело, - одобрил дядя Сеня. - Пойду Андрюху выгоню, пусть тоже культурности поучится. Только никого из тех свихнувшихся! Они мне рулить не дадут!
      - Я, я! - засуетилась молодая женщина с узким лицом, обрамленным растрепанными светлыми кудрями. - У меня Илюшенька слабый, ему тепло нужно! - и не дожидаясь разрешения, полезла из кузова прямо по головам, только отпихиваясь от тех, кто огрызался и пытался схватить её за пальто.
      - Живее! Дорогу! - торопил майор. Дядя Сеня убежал в кабину. Мотор заревел, и грузовик начал сдавать задним ходом по глубокому снегу.
      - Хорош! - завопил Михалыч и замахал рукой, когда "ГАЗ" полностью съехал на целину, освободив проезд. Военная колонна потянулась мимо. За бронетранспортером следовали три мощных "урала".
      - Надо бы придержать их, - озабоченно бормотал Михалыч. - А то застрянем тут, че тогда делать?
      Но он волновался напрасно: полноприводный "ГАЗ" выбрался в колею, углубленную армейскими машинами.
      Мы с Андрюхой забрались в темный кузов. Тело девушки лежало вдоль правого борта, к левому жались беженцы. Никак не умолкавшего ребенка пыталась убаюкать какая-то из женщин. Он был чуть ли не с ног до головы измазан кровью и ошметками мяса своей же матери. Впрочем, кровью был залит весь фургон, и все его пассажиры. Две женщины - сумасшедшая и бабушка ребенка - были кое-как связаны; свихнувшаяся что-то бормотала, у другой рот был замотан шарфом. Ее глаза сверкали, и время от времени она судорожно дергалась, пытаясь освободиться.
      Когда мы залезали, все как-то уплотнились, но вскоре стало ясно, что долго так ехать невозможно. Я сидел около заднего борта на каком-то ящике; Андрей и Михалыч примостились на самом борту, спинами наружу. Остальным пришлось садиться на колени друг к другу, и мне досталась как раз мать убитой девушки.
      - Смотри, чтобы не развязалась, - предупредил Михалыч.
      Машина тряслась по колее. Метель притихла, стало чуть посветлее.
      - Хлебнуть надо бы... - пробурчал Андрюха. Его фляжка не вылезала из кармана, он привстал, схватился за неё обеими руками, и тут машину дернуло, и он бы кувырнулся наружу, если бы его не успел поймать Михалыч. Фляга пошла по рукам, и я тоже приложился к ней не без удовольствия.
      - Кушать хочет, - сказала женщина, пытавшаяся убаюкать ребенка. - Эй, девки, молока ни у кого нет?
      - А ты ему кедровочки нашей, - ухмыльнулся Андрюха. - Вдруг понравится?
      Сумасшедшая бормотала почти непрерывно, в паузах, когда замолкал ребенок, становилось слышно, что она повторяет все одно и то же, утрированно акцентируя букву "ч": "Водичка... водичка... Теплая водичка..." Остальные тихо переговоривались: "...И правда, солнце красное... а радио молчит, телевизор... и поезда все отменили..." "Я в газете читала - плотину давно ремонтировать пора, а денег ни копейки не давали..." "...Вчера только свадьбу спраздновали, квартиру им купили, хотела пойти, проведать..." "Может, не будет ничего? Подтопит маленько... Эх, надо было остаться... Ведь все разграбят..." "Не видела, что ли, как хлестало? Все смоет - и Бирюсинск, и..." "Мужа-то у неё не было (вероятно, речь шла о погибшей девушке). В Чечне без вести пропал. Жили она да мать..."
      - Мама, мама, скоро приедем? - хныкал мальчик лет пяти, капризно тыкаясь в бок матери склоненной головкой. - Мама, дай машинку...
      - А тетя правда умерла? - спрашивала у своей матери девочка чуть постарше и все тянулась поднять край плаща, закрывавший лицо покойной. Мать одергивала её. - А бабку судить будут? Она злая, да? Она сумасшедшая?
      - Все сумасшедшие злые, - отвечал ей черноволосый мальчик с насупленным лицом. - Мой папа говорит - их лечить не надо, лучше сразу убивать.
      - Твой папа дурак, - категорично заявила девочка. - У меня дядя сумасшедший. Он добрый. Он мне жевачку дарит, - она высунула язык с прилипшей к нему резинкой.
      - Дай пожевать, - попросил мальчик.
      - Бери, - девочка протянула ему обслюнявленный комок. - Только недолго. Уже почти весь вкус кончился.
      - А "ригли джусифрут" лучше, - сказал мальчик, немножко пожевав. - Это самая хорошая жевачка.
      - Дирол с кислитом лучше! У меня зубы никогда болеть не будут!
      - А у меня они и так не болят!
      - Зачем вообще мы в "Девятку" едем? - усомнилась одна из женщин. - Там радиации много. У меня там сестра живет, так у неё помидоры вырастают огромные - мутанты! А огурцы, наоборот, все жухнут.
      - А ты что хочешь, Петровна? - отвечали ей. - Среди тайги замерзать? А радиация - это так... Водки побольше пей, и ничего не будет. Живут же там люди...
      - Да ты что, не слышала? Там ночью что-то такое включили, до утра земля тряслась. Испытывают - поле, не поле...
      - Мама, - спрашивал первый мальчик. - А у тети Шуры весело? У неё машинки есть? - и чуть погодя снова захныкал, - Мама, я писить хочу!
      - Терпи, терпи, сынок, - уговаривала его мать. - Скоро приедем.
      Грузовик остановился.
      - Что тут? - спросил я.
      - КПП. "Девятка", - объяснил Михалыч. - Да щас пропустят. Доехали, слава-те господи.
      На задний борт вспрыгнул солдат с автоматом.
      - А это что? - осведомился он, показывая на мертвое тело.
      - Несчастный случай. И две чокнутые впридачу.
      Солдат хотел ещё что-то спросить, но снова заорал ребенок, и он поморщился, спрыгнул и снаружи заорал: "Порядок! Пусть едут!"
      Еще через несколько минут мы стояли на центральной площади города, у автовокзала. Видимо, властям уже стало известно, какой груз лежит у нас в кузове, и машину сопровождали скорая помощь и милиция. Чтобы мать мертвой девушки могла вылезти из кузова, ей развязали руки. Оказавшись снаружи, она немедленно сорвала со рта повязку и заревела, надсаживаясь:
      - Демократы, демократы проклятые! Довели страну! Квартира, дача..! она повалилась ничком в сугроб, тут же снова вскочила с искаженным, перекосившимся лицом, по которому текли потоки слез, смывая крупицы снега. - Ы-ы, душегубы-ы, убийцы-ы! Ы-ы! - и падала опять, рвала на себе волосы, отбивалась от набежавших людей, вырывалась, плюхалась задом на землю и все вопила, пока её волокли к санитарной машине.
      Сумасшедшую тетку тоже забрали, а остальным объявили, что в ближайшем детском саду будет оборудован временный лагерь для беженцев, и оставили нас в покое, не утруждаясь какими-либо выяснениями личности. Женщины с детьми потянулись к указанному детскому саду. Остались мы - пятеро мужчин.
      - Ну, - сказал я, подавая руку шоферу. - Спасибо. Попробую найти транспорт до Светлоярска.
      - Бывай, - он стиснул мне ладонь. - Если не уедешь, или где спрятаться надо будет, приходи. Запомни: улица Ленина, дом три, дядя Сеня. Уфф, отделались от этих наконец-то! Ну народ! Ладно, мужики, щас домой заскочу и обратно - за новой партией.
      - Моста ж нет, - напомнил Андрей.
      - Вдруг кто на этом берегу объявится. Или майор переправу наладит. Надо ехать.
      Я пожал руки остальным и направился в сторону автостанции, выяснить, как тут с автобусами. Меня окликнули. Обернувшись, я увидел, что от людей, занимавшихся размещением беженцев, ко мне торопится какой-то человек, крича ещё издали:
      - Виталий! Как ты тут оказался?!
      12.
      Это был Василий Бойков, местный бизнесмен, а в прошлом мой сокурсник по журфаку. Несмотря на то, что он нашел себе другое занятие, наши с ним связи не прерывались, и он иногда останавливался у меня, когда приезжал в Москву по делам.
      - Ты - ренегат, тебе не понять всех прелестей и опасностей нашей профессии, - отшутился я.
      - Моя профессия ничуть не хуже, - ответил он. - Вот что. Не знаю, куда ты направляешься, но так просто я тебя не отпущу. Сейчас разберусь с этими беженцами, и мы пойдем тяпнем по рюмашечке. А заодно и расскажешь все, что видел. Ведь ты из Бирюсинска, я так понимаю?
      - Ну да. А какое отношение ты имеешь к беженцам?
      - А, ты ещё ничего не знаешь! Я вот уже два месяца как зам нашего мэра, прикинь?
      - Ну, позд...
      - Не с чем тут поздравлять, - перебил он меня. - Сначала было ещё туда-сюда, но сегодня..!
      - Что сегодня?
      - Потом, потом. Вот что, я тут распоряжусь, а ты пока...
      День самых неожиданных встреч продолжался. К нам подошел не кто иной, как Георгий Моллюсков, экстрасенс генерала Орла.
      - Ага, как раз вы! - обрадовался Василий. - Знакомы?
      - Только заочно, - слащаво улыбнулся Моллюсков и протянул мне руку. Как поживаете?
      - Спасибо, разнообразно, - ответил я сдержанно и сказал Бойкову, - Не подозревал, что у тебя такие знакомства.
      - Как-никак, я тут не последний человек в администрации. И в таком качестве должен поддерживать добрые отношения с новой властью.
      - С новой властью? - я изобразил из себя чайника.
      - В полдень генерал Орел выступил с радиообращением, объявив, что берет власть ради восстановления порядка и стабильности, - объяснил Бойков и добавил, - Вы идите в администрацию, а я через пять минут, - и он поспешил к колонне беженцев, на ходу отдавая распоряжения.
      Мы с Моллюсковым зашагали по совершенно январскому скрипучему снегу к зданию администрации, расположенному здесь же, на площади.
      - Я ничуть не удивлен, - сказал я Моллюскову по поводу известий об Орле. - А вот до меня доходил слух, что Барабанова ночью убили. Это правда?
      - Сомнительные слухи, - поспешил ответить Моллюсков. - Его местопребывание неизвестно. Расследование, как сами понимаете, сейчас затруднено. Может быть, он инсценировал свою гибель, чтобы скрыться и избежать ответственности.
      - Как всегда на Руси, при новой власти старая оказывается преступной. Давняя традиция... А вы, позвольте спросить, занимаете какой-нибудь пост при Орле?
      Моллюсков засмеялся.
      - Ну, формального распределения портфелей у нас ещё не было. А я сейчас вроде как по связям с общественностью... В самом широком смысле.
      В администрации, несмотря на воскресный день, было полным-полно народу. Входная дверь непрерывно хлопала. У подъезда стоял фургон, в него торопливо грузили какие-то ящики, папки с бумагами, телефонные аппараты...
      - Что тут происходит? Что за суета?
      - Готовятся к эвакуации, - пояснил Моллюсков. - Нет, нет, ничего страшного не происходит. Просто на всякий случай. У нас на ГХК возникли кое-какие осложнения, но собственно, об этом я и так хотел говорить с Бойковым, так что вы все услышите, но чуть позже.
      Тут нас догнал и сам Василий.
      - Уфф, как они меня достали! - выдохнул он. - Абсолютно тупой народ, ничего сами организовать не умеют. Ну ладно, я заслужил право минут на десять расслабиться. Идемте.
      Внутри было ещё бестолковее. В здании как раз шел ремонт, и по коридорам, наполовину отгороженным веревочками, с разобранным полом и свежеокрашенными стенами, суетливо бегали женщины в шубах; где-то непрерывно звенел телефон.
      - Идемте в столовую, - сказал Бойков. - Там потише.
      - Знаешь, мне бы сперва умыться... - даже в царившей здесь суматохе на меня то и дело бросали опасливые взгляды, по которым я догадывался о состоянии своей внешности.
      - Ага, пошли, - и Василий отвел меня в туалет.
      То, что я увидел в зеркале, действительно могло кого угодно привести в содрогание: небритое лицо, в грязи и с явственными следами крови, а правое ухо побелело - вероятно, успел его отморозить на метели. Я принялся оттирать холодной водой ухо и руки, красные, задубевшие. Кожа на лице горела после морозного воздуха. Василий тем временем журчал струей в писсуар.
      - Чего тут Моллюсков делает? - спросил я его.
      Василий усмехнулся.
      - Саботирует приказы начальства. Орел послал его в Бирюсинск узнать, что там делается, а он постарался опоздать на военную колонну, и сейчас ждет следующую, причем вовсе не горит желанием куда-то ехать.
      Здание администрации, как и вся "Девятка", явно переживало не лучшие времена, но банкетный зал - тот самый тихий уголок, обещанный Василием - по сравнению с облупленными коридорами выглядел более чем на уровне. Закуски также явно не входили в столовское меню - нам принесли соленые грибы, красную рыбу, салат из "фрю-де-мер". К этому прилагалась бутыль "Джонни Уокера". Увидев эти яства, я сразу же осознал уже давно донимавший меня зверский голод.
      - Я бы вас, ребят, в гости позвал, - извинился Бойков, когда мы устроились за огромным столом, - чем тут ютиться, но у меня бардак, хозяйки нет...
      - Куда ты жену дел? - спросил я, поудобнее устраиваясь в кресле и чувствуя, что никакая сила не поднимет меня, по крайней мере, в течение часа.
      - Увез её из города. Когда тут все началось.
      - Что именно?
      - Сейчас, сейчас, - остановил меня Моллюсков. - Пьете этот империалистический самогон?
      Поразительно, с какой легкостью я завоевываю расположение всяких мерзавцев! Вблизи советник Орла производил ещё более отталкивающее впечатление. Весь он был какой-то неопрятный: круглое лицо с обтекавшей его короткой черной бородкой, мутные глазки, желтые зубы и запах изо рта, свидетельствующий, что реклама "Стиморола Про-зет" была Моллюскову незнакома.
      - Нну! - он приподнялся в казенном кресле, схватил рюмку. - Нас трое, священное российское число. Выпьем за традиции!
      Чокнулись, я закусил оливкой, запил тоником.
      - Так вот, - сказал Моллюсков, вальяжно откинувшись и сложив руки на животе. - Что касатеся вашего, Виталий - разрешите мне такую фамильярность? - вопроса, то я должен вполне официально объявить о том, что собственно в Крае происходит. Василий Антонович уже кое-что знает, мы его, как заместителя мэра, частично ввели в курс дела, но и он ещё не все слышал. Три месяца назад выведен на эксплуатационную мощность в семь тысяч мегаватт новый ядерный реактор. Эта энергия позволила приступить к осуществлению эксперимента "Экран".
      Я заинтересованно поднял брови.
      - Практическая реализация принципа силового поля, - пояснил Моллюсков. - Светлоярск накрыт полупроницаемым колпаком радиусом в сто километров, который не пропускает никакой материи плотностью больше восьмидесяти килограммов на кубометр и искажает проходящее сквозь него элекромагнитное излучение.
      - Вот почему связи нет... - кивнул я. - А когда этот ваш так называемый эксперимент начался?
      - Вчера в девятнадцать ноль-ноль.
      В такие моменты начинаешь жалеть о своей профессии. Главное - добыть информацию, а от кого, каким образом - неважно, хотя иной раз не расспрашивать хочется собеседника, а дать ему по морде.
      - Ну и как результаты? - спросил я и даже улыбнулся, хотя очень криво.
      - Удовлетворительные, - сказал Моллюсков, почему-то сморщился и снова разлил виски. Чокнулись, выпили. Не слишком ли гоним? - подумал я. А, не все ли равно, может, напившись, избавлюсь от ощущения оглушенности обухом, хотя последние лет пятнадцать, а тем более события этого дня, кажется, должны были приучить к философскому спокойствию.
      - Так все-таки, откуда толчки? - спросил Бойков.
      - С момента начала эксперимента в районе "Девятки" ощущаются слабые сейсмические толчки, вызвавшие совершенно неадекватную реакцию населения, пояснил Моллюсков.
      - Может, и неадекватную, если знать, в чем дело, - обиженно отозвался Бойков. - А по-моему, даже чересчур спокойную. Прикиньте, громадный реактор, уран, радиоактивные отходы, что там творится - неизвестно, нас ведь не информируют, и вдруг все это начинает трястись. Сразу захочешь оказаться как можно дальше отсюда.
      - По нашему мнению, - сказал Моллюсков, - толчки вызваны некоторой нестабильностью силового поля. Ему не хватает энергии, и оно колеблется. Мы решили увеличить мощность, питающую поле, и если наша гипотеза верна, толчки должны прекратиться. Да они и так прекратились - последний был зафиксирован часа два назад. И никаких разрушений в зоне толчков не наблюдается.
      - А плотина? - неожиданно сказал я.
      Моллюсков посмотрел на меня с некоторой обидой.
      - Виталий, при чем тут плотина? Если здесь, в эпицентре, нет ни одного разбитого окна, то как могли эти слабые сотрясения разрушить такую громаду?
      - Не знаю как. Но ещё прошлым летом что-то писали, что мол, при строительстве атомной станции так глубоко сваи вгоняли, что нарушили геологическую структуру, и все поехало. А ГЭС, как я слышал, стоит как раз на геологическом разломе. Может, случайное совпадение, а возможно, с каждым толчком там накапливались сдвиги... Кумулятивный эффект... Я, конечно, не эксперт, но в то, что её взорвали какие-то террористы, верю ещё меньше.
      - Что-то мне такое говорили, - добавил Бойков, - что при её строительстве в бетон много соли сыпали - чтобы быстрее застывал. Такая была прогрессивная технология. А соль всю арматуру-то и съела. Так что ГЭС сама должна была рано или поздно развалиться.
      - Как бы там ни было, я лично присутствовал при её разрушении, и никакого взрыва не слышал.
      Они очень заинтересовались и начали расспрашивать меня о подробностях. Я сообщил им все, что видел, описал поездку в грузовике с беженцами, и наконец, все, свидетелем чему был в Светлоярске.
      - Только не надо мне говорить, - сказал я, закончив рассказ, - что совпадение начала вашего эксперимента с выборами чисто случайное.
      - А кто это говорит? - возразил Моллюсков. - Генерал Орел единственная сила, способная навести в стране порядок. Его избрание губернатором края должно было стать первым шагом на пути к президентскому креслу. Но мы заблаговременно узнали, что некоторые круги пойдут на все, чтобы помешать его избранию. К счастью, в крае нашлись патриотические силы и, воспользовавшись достижениями российской науки, воздвигли непроницаемый барьер. Захватив плацдарм, мы...
      - И что это за круги? - перебил его я.
      - Те, которые уже восемьдесят лет распродают и грабят Россию. Жидомасоны.
      - Слушайте, - сказал я, - был бы я евреем, я бы вам сразу плюнул в рожу. Но я не еврей, и поэтому спрошу: ну какое дело евреям до России? Что за паранойя, помноженная на извращенную манию величия? Ну, одна шестая часть суши, но зато сплошные леса, болота, и морозы полгода. Почему они не хотят погубить, допустим, Америку? Или Китай?
      - Америку им губить незачем, - снисходительно улыбнулся Моллюсков, потому что они там и так заправляют. Они стремятся к мировому господству. Но Россия всегда стояла несокрушимым бастионом на пути их планов. Особенно их душам, пропитанным темным варварским иудаизмом, ненавистно православие как воплощение истинного христианского духа. Еще при Владимире Святом они пытались навязать Руси свою гнусную религию. Но им не удалось провести наших предков. И с тех пор они мстят за поражение! Они хотят расчленить Россию, закабалить, лишить славной истории и культуры!
      - Вась, - сказал я Бойкову, - и ты собираешься дружить с этими людьми? Ни один разумный человек в эти бредни не поверит.
      - Дело не в вере или неверии, - оборвал меня Моллюсков. - Они хитрые. Они все продумали. Еще в начале нашего века все великие деятели русской культуры питали к евреям здоровое, естественное отвращение. Возьмите Чехова, Есенина... Но евреи через своих агентов сумели заразить интеллигенцию идейкой, что, мол, антисемитизм - это плохо, это недостойно образованного человека. И вы тоже, Виталий, попали в плен к этим представлениям. Сбросьте свои шоры. Я считал вас порядочным, принципиальным человеком. Неужели и вы настолько продажны? Бросьте своих работодателей, губящих Россию, для вас найдется работа в патриотической печати!
      - А я не хочу работать в патриотической печати, - ответил я. - Если кто и разрушает Россию, так эти ваши патриоты!
      - Они стремятся возродить основы национального духа, почти утраченные за годы власти сионистов-большевиков!
      - Я не буду спорить, что в двадцатые годы среди коммунистов было много евреев. Но они выполняли свою собственную программу, никакого отношения к иудаизму не имеющую. А лучшие друзья сионизма - это ваши патриоты. Благодаря их усилиям все евреи сбегут из России в Израиль, чего сионизм и добивается.
      - Вы так говорите потому, что вас учили истории по учебникам, написанным евреями.
      В это время нам принесли обед. Запах из супницы резко усиливал выделение слюны. Каждый из нас получил по тарелке золотисто-прозрачной ухи с куском форели.
      - Последняя, наверно, - вздохнул Василий. - Ее под плотиной разводили. А теперь...
      - Естественные рыбные миграции восстановятся, - заявил Моллюсков.
      - Лет через сто, не раньше.
      - Так природа мстит за насилие над ней. Вы видите, что вся эта индустрия - тупик, ловушка дьявола, приманка, зовушая в ад? И что характерно, её движущей силой выступают как раз евреи. Восемьдесят процентов мирового банковского капитала находится в руках евреев.
      - Я не знаю, откуда вы взяли эту цифру, - сказал я, - но даже если она верна, евреев надо не подозревать в стремлении к всемирному господству, а благодарить за их труды. Известно ли вам, что когда императрица Елизавета выгнала всех евреев из России, хозяйство империи и финансы пришли в такой упадок, что их очень скоро пришлось звать обратно?
      - Так я о том же и толкую! - воскликнул Моллюсков. - Они опутали мир паутиной индустриализации, и человечество оказалось в положении наркоманов, которые без новых доз прожить не могут. Тут все увязывается в одно. Промышленность - это город с его пороками и обезличиванием людей. А какой ещё народ, кроме евреев, уже две тысячи лет живет только в городах? И пусть не обижаются, когда их называют безродными космополитами. Такие и есть. В городе нация перестает существовать. Все города мира похожи друг на друга, и их обитатели тоже. Истинно национальное начало сохраняется только в сельской жизни. Все великие писатели были почвенными, жителями села возьмите хоть нашего Толстого, хоть американского Фолкнера. Я готовлю для генерала Орла программу возрождения России. Расселение городов и подъем крестьянского хозяйства - вот что её спасет! И свободные хлебопашцы вдали от городского разврата из общения с землей-прародительницей, медитаций на лоне природы, будут набираться духовности.
      - Ага, и как вы это себе представляете? - усмехнулся я. - Мы вот сидим в комфорте, от батарей идет тепло. А вы, значит, стремитесь в грязную избу с крохотным слюдяным оконцем, где весь свет - от убогой коптилки? И жевать пареную репу вместо устриц? А как приспичит - придется бежать на улицу, в промерзший сортир, и сидеть над дырой, из которой идет вонь? Самое подходящее место для медитаций! Там, пожалуй, наберешься духовности... в смысле "духовитости".
      - Не надо утрировать. Я не призываю отказываться от достижений цивилизации...
      - ...которые выдуманы евреями, - добавил я, не удержавшись.
      - Да хотя бы и евреями! Главное - разумно пользоваться ими, а не делать из них идола.
      - Итак, мир продался дьяволу за памперсы и "вискас".
      - Да! Сначала жидомасоны, назвавшись большевиками, истязали Россию. Результат их стараний был ужасен, но здоровые народные силы начали брать верх. Тогда они, с их изощренным коварством, сделали хитрый ход - открыли Россию для дикого рынка. Не добили страну атеизмом, добьем развратом. Они готовят плацдарм для прихода своего истинного хозяина, и этого нельзя допустить. Вы думаете, миссия генерала Орла - частный эпизод российской политики? Нет, это одна из битв, может быть, решающая битва противостояния добра и зла.
      Я перегнулся через стол к Бойкову и шепнул:
      - Ему виски больше не наливать.
      - Напрасно вы мне не верите, - сказал Моллюсков, отставляя пустую тарелку. - Это вовсе не абстрактные философские термины. За ними скрывается извечная сущность противостояния, двух образов жизни, двух континентов, двух цивилизаций - цивилизации торговцев и цивилизации героев.
      - Интересно, чем вам торговцы не угодили? Более эффективной экономической модели мир пока что не придумал. Если вы спросите людей, что они предпочитают - сытость или гордость, большинство выберет первое.
      Моллюсков покачал головой:
      - Оно и плохо. Брюхо тянет человека к земле, мешая ему задуматься над духовными сущностями. Древние люди, которым потребительская цивилизация не запорошила глаза, отлично это понимали. Не случайно всегда и везде восток отождествлялся с Богом и светом, а запад - со страной мертвых. На чем строится рыночная модель? На индивидуализме, потреблении, максимуме экономической эффективности. Но она напрочь отрицает такие ценности, как нация, история, социальная справедливость, религия. Все народы, принявшие эту систему, забудут свою культуру и растворятся в обезличенной человеческой массе. И особенно тяжело придется нам, русским. На русский народ всегда была возложена особая миссия - объединить всю Евразию в противовес атлантической торгашеской сверхдержаве. Русские непоколебимо верят в торжество правды, духа и справедливости. Отнимите у них Священную империю - и они лишатся смысла существования и исчезнут.
      - Если и была когда-нибудь у России цель - так это указывать другим народам: "Сюда - не надо!" Благодаря вашим безответственным фантазиям она окончательно превратится в черную дыру, которая утянет в себя и уничтожит всю цивилизацию. И с какой стати вы приписываете русскому народу те качества, которыми он никогда не обладал, а если и обладает, то с радостью от них избавится? За что вы его так не любите и все стремитесь снова загнать в голод, под власть очередного деспота?
      - Само стратегическое положение России... - начал было Моллюсков, но тут пол тряхнуло, сверху посыпались крошки штукатурки, свет мигнул, но мы ещё не успели ничего понять, как на поясе у Моллюскова запищала рация. Он поднес её к самому уху, и я услышал только невнятный писк далекого, торопливого голоса. Моллюсков ответил несколько раз: "Да! Да! Еду!" и встал из-за стола.
      - Нужно срочно ехать, - сказал он обеспокоенно. - Там что-то творится.
      13.
      Если прежде здание администрации напоминало муравейник, то теперь это был муравейник, в который ткнули палкой. Всякое движение окончательно приобрело хаотичный характер. Все мчались на улицу, но не всякий мог сообразить, где выход, и несколько потоков, каждый во главе со своим лидером, сталкивались в коридорах, создавая ещё большее столпотворение. Какая-то дама, вальяжная, но сейчас растерзанная, с разметавшимися волосами и щекой, дергающейся от тика, налетела на Бойкова, заголосила:
      - Василий Сергеич, что делать?! Кузова убежала с ключами, а там деньги, печати!! - и тут же помчалась дальше, не собираясь выслушивать ответ.
      На улице было не лучше. В коричневых сумерках из подъездов выбегали люди, в глубоком снегу, свирепо визжа, буксовала битком набитая машина, и никому из пассажиров, охваченных паникой, не приходило в голову вылезти и подтолкнуть. Мы трое запихнулись в "джип-чероки", и Василий погнал по накатанной колее в сторону АЭС.
      Она находилась километрах в пяти от города. Весь комплекс горно-химического комбината, основной функцией которого было производство оружейного плутония, размещался отчасти между сопок, отчасти - для большей надежности и секретности - в их недрах, внутри скальной породы.
      Вдоль дороги от самого города тянулась колючая проволока. Потом мы подъехали к КПП, где происходило настоящее столпотворение. Грузовики, автобусы, джипы, даже бронетранспортеры, развернутые во все стороны света, сбились в такую кучу, что потребовался бы не один час и много-много терпения, чтобы распутать эту головоломку и направить всех туда, куда они намеревались ехать. Машины окутывал дизельный чад; рев моторов и пронзительные гудки были почти не слышны за густой матершиной, в которой тон задавали армейские начальники. Все они орали друг на друга, забыв о чинах, и кажется, уже забыли, чего добивались, а просто отводили душу. Где-то в АЭС завывала сирена. Неразбериху усугубляли и люди, заполнившие все пространство между пытавшимися маневрировать машинами. Наш "чероки" уткнулся в эту мешанину с тыла, ещё больше затруднив проезд в город. Моллюсков решительно двинулся вперед, мы поспешили за ним - Василий даже не успел запереть машину.
      Почти сразу же мы наткнулись на группу, в центре которой находился собственной персоной Грыхенко. Мне захотелось спрятаться за спины попутчиков, что было непросто, так как я был выше их. Но генерал, вероятно, меня не запомнил и вообще был слишком занят спором.
      - Бомбой долбануть, атомной, понимаешь! - кричал Грыхенко.
      - Нет, погодите, - убеждал генерала какой-то штатский, которому явно было не по себе от собственной смелости. - Вдруг те, что внутри, ещё живы?
      - Проблемы надо решать быстро, понимаешь! - проревел Грыхенко. - А что будем делать, если пупырь этот дальше расти будет?!
      У Бойкова при словах об атомной бомбе глаза полезли на лоб; я был просто ошарашен паникой и ничего не понимал. Моллюсков, кажется, тоже.
      - Да что тут, наконец? - закричал он, пропихиваясь в самый центр группы, к Грыхенко. Тот со своим обычным выражением крайнего недовольства проурчал:
      - А, Моллюсков, явился! Ты у нас эксперт, вот сам и разберись. Применяй свои, как их, эхстра... сенсорные способности. А это кто? - ткнул он пальцем в Бойкова.
      - Я - Бойков, заместитель мэра города, - торопливо ответил сам Василий и добавил, - нас знакомили, тов... - запнулся, после заминки произнес уже твердо, - товарищ генерал.
      - Ну да, - кивнул Грыхенко, вроде как узнавая, - вот, берите Карелина и работайте.
      Карелиным оказался тот штатский, перечивший Грыхенке, как объяснил мне Моллюсков - физик, участвовавший в эксперименте "Экран". Глаза физика бегали с бешеной скоростью, выдавая дикую панику, которую необходимость что-то срочно делать пока что загоняла вглубь рассудка.
      - Сейчас, сейчас, увидите, - приговаривал он, пока мы шли торопливым шагом, едва не срываясь на бег, по утрамбованной заледенелой дороге к зданию АЭС. - Господи, что же делать, что делать! - вдруг воскликнул он, теряя самообладание.
      - Чего тут Грыхенко разорался? - спросил я у Моллюскова. - Ему и АЭС подчиняется?
      - Ну да, в отсутствие генерала Орла. Тот назначил его своим начштаба.
      На КПП не было никакой охраны. Не только переломленный шлагбаум сиротливо валялся поперек колеи, но и сама будка была полуснесена каким-то неосторожным транспортом. Впереди вставала станция - грандиозное кубическое сооружение из бетона, над которым торчала высоченная то ли труба, то ли вышка, а сзади поднимался ряд других труб, приземистых и широких. Карелин, словно загипнотизированный неведомой нам пока целью, стремительно мчался вперед, и мы спешили за ним по длинным коридорам, которые заливались тревожным красным светом выпыхивающих ламп и снова погружались в темноту, по грохочущим под ногами железным галереям с перилами, нависшими над необозримыми пространствами, где вдали терялись какие-то стальные конструкции, огромные выпуклые крышки с рядами заклепок, желтые мостовые краны, по идеальной чистоты залам с полированными пультами, усыпанными разноцветными огоньками - и все под непрерывный вой сирен, среди торопливой суеты. Куда-то бежали - но преимущественно навстречу нам - люди в белых халатах, военные, потусторонние существа с лысыми противогазами вместо лиц, в блестящих костюмах химической защиты. Даже те, кто оставался за пультами, сидели они или стояли, нависая над кнопками, словно держали в себе взведенную пружину, готовые по первому импульсу все бросить и помчаться прочь. Казалось, что изнутри здание ещё более вместительное, чем выглядело снаружи - но может быть, мы находились уже в глубине сопки, к склону которой примыкала станция. Порой случайный взгляд, брошенный за перила, улетал в какие-то совершенно необозримые глубины, уходящие вниз, в темноту. Наконец, мы спустились на пару ярусов по железной лестнице и оказались перед входом в огромный туннель. Пожалуй, по нему мог бы проехать "БелАЗ" средней величины. По стенкам, сходящимся сверху полукруглым сводом, тянулись многочисленные кабели, как в метро, а по дну были проложены рельсы. Туннель делал плавный поворот, и вскоре вход исчез из вида, но выход не показывался. Людей здесь не было, как и вообще какого-либо движения, но на равных расстояниях друг от друга сидели лампочки, освещавшие все те же бетонные стены, кабели и рельсы.
      Мы прошли по туннелю не меньше километра, когда впереди, наконец, показался дневной свет, а вместе с ним в туннель проникли струи холодного ветра, крутившие снежинки. Туннель, прорезая сопку, выходил в котловину, со всех сторон окруженную такими же округлыми сопками. А в центре котловины, немного превосходя высотой сопки, поднимался мыльный пузырь. Только так можно было описать этот идеальный сферический купол, по которому пробегали радужные цвета, а время от времени - белые молнии разрядов. Купол был полупрозрачным: сквозь него просматривалась противоположная сопка, а внутри виднелись смутные контуры какого-то сооружения. Между куполом и выходом из туннеля, на пространстве шириной в сотню метров, продолжалась суета. Урчал автопогрузчик с большим ковшом, сгребая обломки какой-то аппаратуры, люди тянули провода, снимали купол видеокамерами, или просто шатались без дела, непрерывно поглядывая на выход из туннеля. Сбоку застыла санитарная машина.
      - Что это?! - выдохнули мы хором.
      - Вон там находились излучатели силового поля, - пояснил Моллюсков, сглатывая слюну. - Но это...
      - Это появилось, когда увеличили мощность поля, - объяснил Карелин. Тоже силовое поле, только гораздо большей напряженности. И с тех пор продолжает медленно расти.
      - Значит, это поле и есть... - сказал я и шагнул вперед.
      - Стойте! - Карелин схватил меня за рукав. - Близко не подходите! У него потенциал в миллионы вольт!
      - А те, кто внутри, что с ними? - осторожно спросил Моллюсков.
      Карелин только развел руками.
      - Вы не знаем, что с ними стало. Видите, купол почти непроницаем. То, что происходит внутри, понять невозможно. Никакого движения с той стороны ещё никто не заметил. Может быть, никого из них уже нет в живых... Иначе они должны были отключить установку...
      До меня медленно начало доходить.
      - То есть, получается...
      - Ну да, да! - подхватил Моллюсков. - Центр управления экспериментом был расположен внутри! И связи с ними, конечно, тоже никакой нет?
      - Нет, - вздохнул Карелин. - Все телефоны сгорели.
      - А энергия-то! - подал я ещё одну идею. - Реактор тоже нельзя отключить?
      - И реактор тоже там, - промолвил физик совсем горестно.
      - А внешнее поле - оно ещё существует?
      - Мы проверяли - связи по-прежнему нет.
      - Что же, нет никакого выхода?
      - Теоретически аппаратура не рассчитана на такие нагрузки, - уныло объяснил Карелин. - Рано или поздно она должна выйти из строя. Но когда? Через сутки? Через месяц? Неизвестно. А если внутри начались процессы самостабилизации?
      - То есть?
      - Мы тут подсчитали и прикинули, что мощности реактора для питания обоих полей недостаточно.
      - Я так и думал, - заявил вдруг Моллюсков. - Помните, Святослав Илиьч, мы предполагали, пытаясь объяснить подземные толчки, что напряженность поля привела к разрыву пространственно-временного континуума? Но вы понимаете, что это такое - разрыв континуума? Это значит, что станция провалилась в параллельное пространство! И избыточная энергия приходит оттуда!
      - Подождите, - возразил Карелин. - Источником энергии может являться сама деформация континуума. Грубо говоря, именно из таких деформаций берется вся энергия во вселенной.
      - Не вся, - ухмыльнулся, прищурившись, Моллюсков, - Есть такая энергия, о которой вы понятия не имеете - потому что она вашими приборами не улавливается. Тут нужны более тонкие структуры - и он постучал себя пальцем по черепу. - Знаете, какая гигантская психическая энергия выделилась утром, при бунте в Светлоярске? Меня даже здесь, за десятки километров, будто кувалдой шарахнуло. Я и сейчас чувствую, как она пульсирует. Когда люди объединяются в толпу, она становится единым организмом, и если бы вы видели её астральное тело, то перепугались бы досмерти! Потому-то я и выступаю здесь как эксперт, что чувствую то, что проникает сквозь любые силовые поля...
      За спиной раздался рев мотора; из туннеля на открытое пространство выкатился "козел", в котором сидел все тот же Грыхенко.
      - Сворачивайте, сворачивайте тут все! - сразу же принялся рапоряжаться Грыхенко. - Нечего мусолить, понимаешь, шарахнем бомбой! Заложим в туннеле, там внизу туннель есть.
      - Товарищ генерал, это невозможно! - бросился к нему Бойков. Прикиньте, рядом город, двадцать тысяч человек! А с другой стороны миллион в Светлоярске! И эвакуировать некуда!
      - Насчет туннеля, - вмешался Моллюсков, - я бы посоветовал ничего с ним не делать, а приставить к его светлоярскому выходу надежную охрану, лучше с огнеметами.
      - Что за туннель? - спросил я у Бойкова, стараясь поменьше маячить перед генералом.
      - Ходят слухи, что есть какой-то... - сказал Василий дрожащим голосом. - Ведет отсюда в Светлоярск. Зачем - не знаю. Что-то связанное с радиоактивными отходами.
      - Нет, - возразил Карелин. - Вы ведь знаете, что Светлоярск стоит на урановом месторождении? При коммунистах хотели построить там подземный рудник и прямо по туннелю возить сюда, на ГХК. Туннель начали строить, говорят даже, весь построили, но потом стройку внезапно бросили, и вход в него замуровали. Так что есть ли он, нет ли - дело темное.
      На чем основывался странный совет Моллюскова, я прослушал - они спорили уже о другом. Выяснилось, что никто не знает, где, собственно, находится вход в этот туннель. Директор комбината присутствовал при эксперименте, и значит, сейчас тоже был как минимум недоступен.
      - Долинова потрясите, Долинова! - предложил Моллюсков генералу. Пусть разузнает у своих эфэсбэшников!
      - Долинов - предатель! - заревел Грыхенко. - Он заодно с бандитами, мутит народ на баррикадах, понимаешь! Им "Сигнал" займется!
      Но Моллюсков напомнил, что группу "Сигнал" - местный аналог "Альфы" не зная, чью сторону она примет, оставили за пределами поля. Тут разговор прервался криком. Все обернулись - и увидели, что какой-то мужчина очертя голову несется к гигантскому пузырю. За ним бросились - но поздно. Не добежав до пузыря метров тридцати, человек словно исчез в яркой вспышке, а когда перед глазами у нас перестали плавать огненные пятна, его уже не было - только рассыпавшиеся по земле черные головешки. И тут же выяснилась причина его паники - полупрозрачная стенка, радужные переливы на которой побежали быстрее, надвинулась и поглотила угольки. Затем с правой стороны, где над незаконченной стройкой торчал башенный кран, взлетел сноп искр, решетчатые конструкции крана раскалились добела, он подломился и повалился на силовое поле, разваливаясь на кусочки и рассыпая новые фейерверки кипящих брызг. Вместе с ним рухнула стена недостроенного здания, но поднявшееся вверх облако пыли я увидел уже мельком, захваченный потоком людей, мчащихся ко входу в туннель. Вместе со всеми, забыв о своем "козле", бежал и Грыхенко, но его водитель не бросил казенную машину и, на бешеной скорости догнав нас, чуть не задавил нескольких человек, едва успевших отскочить в сторону. Грыхенко пытался вскарабкаться в притормозившую машину - его отталкивали люди, грозьдьями повисшие на "козле". Шофер лично выкинул кого-то из автомобиля, только после этого генерал сел, и вездеходик, втрое перегруженный, тяжело укатил, по дороге теряя тех, кто пытался уцепиться за его борта. Среди них был и Моллюсков. Стоя на четвереньках, он слепо шарил по бетону - искал свалившиеся очки - и тихо повизгивал в панике, что его бросили. Я подбежал к нему, подобрал очки, поднял на ноги, и мы устремились вдогонку за остальными.
      Наша группа оказалась катализатором, ускорившим панику. Из боковых помещений выскакивали люди, обгоняли нас и исчезали впереди, где раздавался топот множества ног и грозные окрики Грыхенко: "Всем оставаться на местах! Под угрозой расстрела..." Когда мы громыхали по железным лестницам, Моллюсков, тяжело дыша, сказал:
      - Теперь мне все ясно.
      Нам с Бойковым было не до того, чтобы реагировать на его заявление, и он молча пыхтел, стараясь поспевать за нами. Но уже неподалеку от выхода заговорил снова:
      - Я смутно различаю внутри колпака биополя... не знаю, каким существам они принадлежат, но судя по всему, они чудовищны. Не перехватили ли они управление экспериментом? А если так, наши надежды на саморазрушение аппаратуры могут оказаться тщетными.
      - Взрослым людям, - бросил я раздраженно, - не следует слишком много играть в "Doom".
      - А известно ли вам вообще, - сказал Моллюсков, - что половина атомных центров в стране служит вовсе не для получения электричества? Все они находились в ведении особого отдела КГБ, занимавшегося трансцендентальными проблемами. И в Чернобыле произошло нечто совсем иное, чем нам рассказывали. Это вовсе не ошибка операторов была. Сейчас станция отошла к Украине, и все запуталось. А если бы не Чернобыль, история страны вообще бы пошла по-другому. Астральная энергия...
      Он не успел договорить - из подкатившей к воротам машины вылез генерал Орел. Он был сильно возбужден, и никакие эвфемизмы не передадут его экспрессивных реплик, в которых самым приличным было: "Ну, Долинов! Подставил, козел!"
      К генералу бросились с криками: "Эвакуироваться! Эвакуироваться надо!"
      - Что же они... - простонал Карелин. - Никакой автоматики нет, хоть бы реакторы заглушить...
      Моллюсков тоже устремился к Орлу, а я поймал дернувшегося за ним Бойкова.
      - Вась, найди мне транспорт. Мне не хочется с Орлом встречаться - ни я не обрадуюсь, ни он.
      - Ох... - он схватился за голову. - Виталий, прикинь, мне надо быть в курсе... Ладно! - махнул он и сунул мне связку ключей. - Бери джип.
      - Спасибо, - я протянул ему руку. - Я машину пригоню, как поутихнет. Счастливо!
      - Дай бог... Ты извини, раз тут такие дела... Заходи, в общем...
      - Зайду, если живы будем, - мы с ним торопливо обнялись, и я побежал к пробке перед КПП.
      14.
      "Джипом-чероки" воспользоваться мне не удалось. Военные пошли на жесткие меры, чтобы освободить проезд, и престижный полноприводник валялся на обочине вверх колесами, вместе с двумя-тремя другими машинами. Видимо, их спихивали с дороги бэтээром. Я растерянно оглянулся - и тут же загудел сигнал, скрипнули тормоза. За моей спиной, едва не коснувшись меня бампером, остановилась потрепанная "волга" с ржавчиной на колесных дисках и незакрашенными пятнами грунтовки на крыльях. За рулем сидел Карелин. Я бросился к нему.
      - Карелин, подбросьте до "девятки"! Я без транспорта.
      - Жену сейчас заберу и к черту! - тоскливо проговорил Карелин, с характерным скрежетом врубая передачу. - На север, в Каргат!
      - Как же поле?
      - А, все равно, лишь бы отсюда подальше. Видели, видели, как оно все крушит? А что будет, когда до реакторов доберется?
      - Где вас высадить? - спросил он, когда мы были в городе.
      - Слушайте, - сказал я. - Отвезите меня в Светлоярск.
      - Вы что, очумели? Там же резня. А у меня жена, семья...
      - Очень надо! Любые деньги дам!
      - Нет, и не просите!
      - Ну хотя бы на трассу вывезите! Сколько вам дать - сто рублей? Двести?
      - Пятьсот, - буркнул он, вероятно, надеясь, что меня отпугнет сумма.
      - Хорошо. Едем.
      - Зря я согласился... - снова застонал он, когда мы уже катили в сторону магистрали, ведущей из Светлоярска на запад. - Дороги занесло... Войска, бандиты... Налетит танк на полном ходу - и готово...
      Солнце пряталось где-то за тучами, и его красный свет все сильнее переходил в фиолетовый. Лес, вплотную подступающий с обеих сторон к дороге, совершенно тонул в сумраке. На обочине стоял человек, подняв руку. Угасающего дневного света хватило, чтобы я узнал его, когда мы подъехали поближе - и это был не кто иной, как Игорь Бричковский!
      - Стой! - завопил я, и Карелин непроизвольно затормозил.
      - Вы чего?
      - Надо забрать этого.
      Но тут на дорогу с Бричковским вышло ещё двое мужчин и женщина, и Карелин, не говоря ни слова, нажал на газ.
      - Остановитесь, говорю вам! - повторил я.
      - Так я и знал, - заскулил Карелин, отъезжая все дальше и дальше. Так я и знал, что останусь без машины...
      - Слушайте, Карелин, - процедил я сквозь зубы. - Я обещал вам пятьсот рублей. И дам больше. Вот вам аванс! - я швырнул ему на колени три сотенные бумажки. - Но мы должны подобрать этих людей. Это мои знакомые, не бандиты, а журналисты. А если по хорошему не хотите, учтите - я вооружен. Сами выбирайте - либо зарабатываете деньги, либо выметаетесь из машины ко всем чертям!
      Карелин, охая и ругаясь себе под нос, включил задний ход. Мы подъехали к журналистам.
      - Игорь, привет! - крикнул я, приоткрывая дверцу. - Что это вы тут стоите? Лезьте все назад, а если не поместитесь - я не виноват.
      С Бричковским были телеоператор и шофер микроавтобуса из его группы, а в женщине я узнал ту даму, которая вчера лезла на стол плясать голышом. Она была почему-то без шубы и, обхватив себя руками, притоптывала на одном месте, чтобы не замерзнуть.
      Бричковский первый полез на заднее сиденье, оглянулся на своих спутников - его оператор был мужиком очень солидной комплекции, из тех, что помещаются только на два стула - и спросил:
      - А шофер нам нужен? Давайте его вышвырнем, - и тут крикнул своему водиле, - Вовик, вытащи этого баклана из-за руля!
      Услышав такое, Карелин газанул. Взревел мотор, но "волга" осталась стоять - в суматохе физик не включил передачу. Я схватился за пистолет. Когда я перед тем грозился применить оружие, мне было неизвестно, лежит ли он по-прежнему в кармане куртки, но сейчас оказалось, что лежит, никуда не пропал после всех моих приключений. Едва не тыча стволом Карелину в висок, я приказал:
      - Ногу с газа, руки на руль! Только нажми ещё раз! - потом перевел дуло на тележурналиста, - Если вы, Бричковский, ещё будете позволять себе такое...
      - А что, а что... - он загородился от пистолета ладонями. - Виталий, не суетитесь... Нам же действительно надо ехать, а шофер у нас свой...
      - Молчать! - и, выскочив из машины, прицелился в Вовика, который уже пытался вытащить Карелина из-за руля. - Марш назад!
      - Вы тут не очень-то... - загудел бородатый великан-оператор.
      - Ты ехать хочешь?! - завопил я, тыкая "макаровым" во всех по очереди. - Еще одно слово - и...
      И, стоя у двери, с ожесточением наблюдал, как все они угрюмо запихиваются на заднее сиденье. Под их весом зад "волги" просел почти до земли. Мне самому пришлось захлопывать за ними дверь. Потом я плюхнулся на переднее сиденье, велел Карелину:
      - Поехали!
      Машина натужно дернулась, но все-таки стронулась с места и, покряхтывая, покатила дальше.
      - Перестаньте, кому ваш драндулет нужен! - ещё раз оборвал я унылые причитания Карелина.
      - Я на вас Орлу пожалуюсь, - простонал он.
      - Успокойтесь, я у Орла и так на плохом счету, - затем обернулся назад, - Так как вас сюда занесло?
      - Ехали в "Девятку", - объяснил Бричковский. - Там, говорят, на атомной станции что-то страшное происходит. А тут, на дороге, бандиты с обрезами.
      - Кавказцы?
      - Да нет, наши! А, один хрен! Вышвырнули из машины, забрали аппаратуру, деньги и укатили. Почему не пристрелили - непонятно. Юльку вот даже не изнасиловали, только дубленку сняли. Видно, торопились очень. Вот мы час уже тут припухаем. Слушайте, - добавил он, - а может, обратно поедем? Вас сенсации не интересуют?
      - Там такая сенсация! - протянул я. - Такая сенсация, что лучше держаться подальше. Давай, давай, поехали, - бросил я Карелину, который изъявил живейшее желание вернуться и начал притормаживать. - Я там уже побывал. А у вас все равно аппаратуры нет, - и я в нескольких слова описал то, что творилось на ГХК. - А что в городе происходит?
      Бричковский только головой покачал.
      - Ни хера не разберешь. Громят, стреляют. Полгорода в воде, мосты снесло. Что не затоплено, горит. Про плотину-то слышали?
      - Собственными глазами все видел, - похвастался я, а про себя поразился: как это так сегодня меня все в самый эпицентр событий заносит? Игорь, вы не знаете, где моя жена?
      - Ваша жена?
      - Ну да. Ирина. Я её вчера к вам приводил. Брюнетка в вечернем платье. Она у вас спать оставалась.
      - А-а... Так я же уходил. И даже дома с тех пор не был.
      Признаться, меня больше беспокоила не Ирка, а Анжела. Я ведь так и не сумел её предупредить. Конечно, волне тоже нужно время, чтобы дойти до города, но в том хаосе вряд ли кто-нибудь занимался эвакуацией населения или хотя бы предупреждал об опасности.
      Мы выскочили на трассу. Я ожидал, что здесь будет какой-нибудь пост, караул, но шоссе, присыпанное снегом, было совершенно пустынным. Карелин остановился и сказал дрожащим голосом:
      - Ну, я вас довез. Как договаривались.
      - Опять этот лох возникает! - пробурчал телеоператор, и в этот раз я был с ним согласен.
      - Я передумал, - сказал я, - вы нас довезете до Светлоярска.
      - Ради бога! - взмолился Карелин. - У меня жена, семья...
      - У всех жена и семья, - оборвал его Бричковский. - Виталий, ткните ему стволом под ребра.
      Карелин, не дожидаясь подобного понукания, повернул в сторону Светлоярска.
      Странная это была поездка; в почти полной темноте, с выключенными фарами, по засыпанному снегом вымершему шоссе катила, скрепя и дребезжа всем, чем только можно, набитая людьми раздолбанная "волга". Я сидел, обернувшись к сидевшим вповалку спутникам, лиц которых уже не мог разглядеть.
      - Эй, друг! - окликнул Карелина Бричковский. - Ты чего тащищься, как глиста? Сам же себя задерживаешь.
      - Без света быстрее не могу.
      - Ну так включи свет!
      - Вдруг кто увидит!
      - А, блин! - взорвался шофер Вова. - Пустите меня за руль! Останавливай!
      Карелин не посмел ослушаться. Вова вывалился из двери, спихнув с себя ограбленную Юлию, обогнул машину и вытащил Карелина из-за руля. Я на этот раз не вмешивался.
      - Лезь назад! - приказал водила Карелину.
      - Моя машина! - только вякнул тот.
      - Лезь, быстро! А то без тебя уедем!
      Карелин не успел захлопнуть дверцу, а машина уже взревела и помчалась вперед. Как любой профессионал, Вовик считал делом чести мчаться на предельной скорости, когда машина ещё не слетает с дороги. Фары он, правда, включил, но лучше от этого не стало. Вновь разыгралась метель. Снег словно возникал из невидимого ядра перед капотом машины и мгновенными лучами облетал ветровое стекло, а отдельные снежинки плясали перед стеклом, как безумные мотыльки. Впереди не было ничего видно, только редкие дорожные знаки, вспыхивавшие в свете фар, подтверждали, что мы все ещё едем по дороге.
      - Что же Орел? - сказал я, продолжая разговор. - Нагнал в город войск, а порядок навести не может? Боевой генерал, называется...
      - У всех крыша поехала, - ответил Бричковский. - Прямо как вода на огне. Только что все спокойно, и вдруг весь объем вскипает.
      - Ясное дело, - пробурчал оператор, - поедет крыша, если по улице пройти нельзя, не наткнувшись на хачика.
      - Тоже об этнической чистоте мечтаете? - отозвался я. - Говорил я тут вчера с одним - "здоровый русский национализм", все дела. И вот сегодня мы видим воочию, как его молодчики этот самый национализм воплощают. Нравится?
      - Это вы с кем - с Дельфиновым? Или, может, с Курбатовым?
      - Смеяться будете - и с тем, и с другим.
      - Сейчас уже неудобно как-то говорить, - сказал Бричковский, - но ведь это тоже назревшая проблема была. Черные эти дождались, сами взрыв спровоцировали своей наглостью. Надо было раньше принимать меры, но пофигизм властей... да и куплены они все.
      - Будем объективны. Это не наглость, а как бы сказать... "демографическая проблема". Прирост населения на Кавказе большой, земли мало, перенаселение, безработица, война. Естественно, они будут стремиться туда, где есть возможность заработать... Что делать, это - реальность. Приходится расплачиваться за то, что Кавказ завоевали. Теперь, как границу ни перекрывай, все равно лезть будут всеми правдами и неправдами.
      - Раньше не лезли, - буркнул Карелин, успокоившийся до того, что осмелился подать реплику.
      - Ага, не лезли! Лезли - у кого получалось. Прописка же была, миграции населения ограничивали административными методами.
      - Ну, значит, эти методы приносили пользу, - сказал Бричковский. Если друг друга не резали, а как-то мирно сосуществовали.
      - Может, потому взрыв и произошел, что насильно заставляли сосуществовать? Как перегретый пар в наглухо закрытом котле. Эта жестокость - наследие социализма. Чего вы хотите? Семьдесят лет страну насиловали. А человек за ночь не меняется. Сегодня друг в друга палят добрые соседи, которые вчера вместе выпивали.
      Мимо промчался джип, на мгновение ослепив дальним светом всех, кроме меня, снова повернувшегося назад. Насколько я мог разглядеть в темноте, мы приближались к городу. Вокруг не было ни огня, но впереди над горизонтом разливалось красноватое сияние, оттенком заметно отличающееся от обычного ореола вечернего города. Немного левее нашего курса зарево на мгновение усилилось, охватив каймой черный контур ближайшей сопки, а немного спустя воздух заметно дрогнул.
      - Рвануло что-то, - предположил Бричковский. - Надо будет добраться, посмотреть.
      - В той стороне алюмкомбинат, - сказал оператор. - Он в низине. Если его затопило...
      - Вы вообще сейчас куда? - спросил Бричковский.
      Только сейчас я понял, что неосознанно откладывал этот вопрос до возвращения в город.
      - Не имею ни малейшего понятия. Сначала осмотримся. Жену бы где-то найти надо. Телефон хоть работает?
      - Все отрубилось. И свет, и вода, и связь. Наверно, служащие разбежались. Так, Вовик, - сказал он шоферу. - Приехали. Скоро пост будет, там документы проверяют, а мы без них остались. Лучше мы здесь вылезем.
      - Пожалуй, это разумно, - согласился я.
      Документы у меня были, но оставался пистолет. К тому же я вспомнил утреннюю погоню: так и осталось неизвестно, от кого исходил приказ меня задержать. Лишний раз рисковать мне не хотелось.
      Я отдал Карелину все деньги, которые нашлись в карманах.
      - Не держите зла! Сами понимаете, такое время...
      Мы высыпали из машины. Сидевшие друг на друге телевизионщики с трудом ковыляли на затекших ногах. Карелин чуть ли не минуту смотрел на деньги видно, никак не мог поверить, что его не только оставили в живых, но даже заплатили. Перебрался за руль, рванул с места, но, торопливо разворачиваясь, увяз-таки в снегу. Пришлось оказать ему ещё одно благодеяние - подтолкнуть машину. Выбравшись из сугроба, "волга" укатила. Сначала стихло фырчание её неисправного глушителя и лязг в моторе, потом и габаритные огни растворились в темноте.
      - Будет теперь вспоминать до конца жизни, - сказал я вслед машине.
      - Тут ещё кое-что придется вспоминать, - недовольно бросил Бричковский. - За час десяток таких воспоминаний наберется. Пошли, что ли?
      И он повел нас куда-то мимо деревенских домиков, которыми была застроена окраина города. Чуть ли не на каждом шагу ноги по колено утопали в снегу. Дома стояли вымершие, чуть заметно поблескивая во мраке стеклами в ослепших окнах, и только во дворах при нашем приближении отчаянно заливались лаем собаки.
      15.
      Сделав изрядный крюк, мы выбрались в микрорайон к северу от Академгородка. Здесь Вова высказал намерение от нас отделиться.
      - Мне туда, - махнул он в сторону блочного дома, поднимавшегося черной глыбой среди мрака, как броненосец; и его лифтовые будки на фоне подсвеченных заревом туч казались трубами. - А то заходите. Вместе проще обороняться, в случае чего.
      - Не, Вов, - сказал Бричковский. - Мы на студию. А вот Юльку забери. Нечего ей сейчас по улицам разгуливать.
      Светлая кофта Юлии некоторое время ещё виднелась в темноте, но потом и она пропала.
      - Вы куда? - спросил меня Бричковский.
      Я пожал плечами.
      - Посмотрю, что к чему. Пройдусь.
      - Ага. Ну смотрите. Я уже насмотрелся. Пойду на студию. Там, надо думать, спокойно. Войска охраняют и все такое. А дома у меня не осталось. Как и у Гоши. Ему вообще на тот берег надо.
      - Как вас вообще в "Девятку" понесло? - спросил я. - Неужели ваши репортажи ещё кому-то нужны? Сейчас, кажется, только свою жизнь остается спасать.
      - Информация остается информацией. Иногда её можно за хорошие деньги продать. Сами знаете: в такое время нам самая работа. Ну, нам туда. Если что, приходите.
      Они с оператором Гошей направились в сторону телецентра, который находился неподалеку от Академгородка, на том же плато. Искушение пойти с ними было довольно сильным, но что мне делать одному в пустой квартире? Во мне теплилась слабая надежда переправиться на тот берег - может, дом Анжелы уцелел и она где-нибудь там, рядом. Или заглянуть в мэрию - вдруг там что-нибудь о ней знают? Еще оставались Звоновы. Как они с их неприспособленностью, живы ли в этом бардаке? Женьку, с его идейками о гражданском долге, ещё потянет в самую гущу. И я медленно направлялся в сторону центра.
      За углом ближайшего к Октябрьскому проспекту дома темнота чуть-чуть отступила. Рядом с домом пылал костер. Я ускорил шаги. Сначала мне попались три въехавшие друг в друга машины с выбитыми стеклами, потом вывороченный гараж-ракушка, опрокинутые мусорные баки, высыпавшиеся из которых отбросы издавали едкую вонь гниющих овощей. Весь проезд вдоль дома был засыпан обломками мебели, бумагой, рваным тряпьем. Этот-то мусор и горел, освещая сцену разгрома. Языки пламени то опадали, то взлетали снова, найдя новый горючий материал, и выхватывали из темноты труп мужчины с кавказским лицом и голыми волосатыми ногами.
      На проспекте было видно какое-то движение, и я направился туда. Вдоль проспекта стояло довольно много машин, почти все - побитые, без фар, часто попадались перевернутые или сгоревшие. На газоне, разделявшем проезжую часть, горел поваленный рекламный плакат. В свете огня копошились люди, перегораживая проезд кузовами машин, какими-то трубами, спиленными деревьями и прочими материалами. Я увидел в основании возникающей баррикады пару поваленных ларьков; несколько человек толкали ещё один - "тонар" на колесиках. Меня заметили, окликнули:
      - Эй, ты там, помогай!
      - Дурью маетесь, мужики! Танку ваша преграда - тьфу, даже не заметит! - ответил я издалека, потихоньку отступая к ближайшему дому.
      - Самый умный нашелся, да? - заорал один из них, направляясь ко мне с обрезком трубы в руках. - Ты куда, куда заторопился, а?! Сюда иди, кому говорят! Мужики, все за ним! Сбежит!
      - Черт с ним! - откликнулись у баррикады. - Некогда его ловить, работать надо!
      - Я вам дело говорю! - крикнул я, прежде чем нырнуть в тень проулка. Выбрали бы улицу поуже, если охота баррикаду строить!
      После этого я некоторое время пробирался дворами, мимо мертвых рядов гаражей, но пройдя несколько кварталов, вернулся на проспект, где тот заканчивался, переходя в улицу Сафьянова. Здесь, по мере приближения к центру, безлюдье кончалось. Люди сначала попадались поодиночке, группками, но очень скоро я оказался в толпе, суетившейся наподобие разворошенного муравейника, когда из общих усилий, нередко противоположных друг другу, складывается небольшой, но все-таки заметный результат. Многочисленные костры, лужи горящего бензина, пламя, выбивающееся кое-где из окон домов или гуляющее по крышам, давали достаточно света, а сотни возбужденных голосов сливались в один гул. Многие, как и я, пробирались вперед, туда, где толпа уплотнялась. Людским течением меня вынесло к грузовику, превращенному в трибуну - вроде тех, что я видел утром у церкви. В его кузове около микрофонов стояло несколько человек, но они не митинговали только тихо переговаривались. В одном из них я заметил что-то знакомое и, протолкавшись поближе, но не в самый первый ряд, присмотрелся к нему. Да, это был Алексей Алексеевич Долинов, как его аттестовал вчера дельфиновский пижон-бодигард. Он, поблескивая стеклами очков, видимо, отдавал приказания: один из его подручных - типичный "бык" по внешности - спрыгнув из кузова, куда-то заторопился в сопровождении нескольких громил такого же вида, другой, в пятнистом камуфляже, отойдя чуть в сторону переговаривался с кем-то по рации.
      - Да! На проспекте? У Ильича? Да, передам! Сюда движутся? - услышал я его реплики.
      - Что там, Черепашкин? - нетерпеливо окликнул его Долинов.
      Черепашкин приблизился к Долинову, начал что-то ему торопливо докладывать. Долинов выслушал, нахмурился, проговорил пару слов подчиненным; его взгляд упал на толкавшихся внизу людей, и я поспешно нагнул голову, хотя едва ли бы он выделил меня в полумраке, среди множества других лиц. В динамике затрещало, раздалось негромкое "раз-раз", и тут же он взревел голосом Долинова.
      - Друзья! Соратники! - кричал в микрофон Долинов. - Сюда от площади Ленина движутся танки! Не дадим стереть в прах завоевания восставшего народа! Не позволим загнать себя в пучину нищеты и бесправия! Встанем грудью на защиту нашей свободы! Все на баррикады!
      Он ещё надрывал голос, а воющая толпа уже несла меня прочь. Она была такой плотной, что временами меня поднимало в воздух, и я не чувствовал под ногами земли. Людской поток с двух сторон обтекал лежавший на боку автобус, и только оказавшись позади него, как за волноломом, я смог остановиться и перевести дух.
      Примерно через квартал толпа разбивалась об очередную баррикаду бесформенное нагромождение перевернутых машин, мебели, вывороченных светофоров и кирпичей. Многие обходили её и накапливались спереди, но все равно оставались поблизости и кишели рядом, увеличивая своей плотностью преграду. Я, стараясь выйти на более-менее открытое пространство, чтобы видеть всю панораму, тоже оказался перед баррикадой, у кромки тротуара - и тут один из людей, опасно балансировавших наверху баррикады, взмахнул рукой, что-то прокричал, и толпа вспухла, вскипела волнами, расходившимися от этого центра возмущения, ощетинилась ломами, пиками из лыжных палок, стволами ружей, и её многоголосый вой в первые секунды даже заглушил гул показавшихся в конце проспекта бэтээров. Первый из них подлетел к баррикаде, выхватил прожекторами мешанину белых лиц с прищуренными от невыносимой яркости глазами и завяз в толпе, как в песке. Люди мгновенно облепили машину, полезли на нее, загрохотали по броне. В общем гуле был различим только визгливый беспорядочный мат. Потом броневик заревел, подался назад, его огромные колеса повернулись на пол-оборота, те, что напирали на него сзади, отшатнулись, сбивая соседей с ног, оборвавшийся вопль, хруст... Из толпы выбрались двое человек с белыми лицами, все мокрые от ужаса, с прилипшими ко лбу волосами, волоча третьего, не державшегося на ногах; за ним по грязи тянулись две жирные кровавые полосы, будто его ноги разматывались, как рулоны бумаги. Лязгнуло железо, и, сухо протрещав, черное небо над бронетранспортером прочертила трассирующая очередь. Худой парень повалился в толпу, вылетел с другой стороны и покатился по земле, прижимая к груди руку и непрерывно вопя:
      - Блядь! Блядь! Блядь! Блядь!
      - Врача! Врача сюда! - надрывались в толпе сквозь пронзительные крики боли: "Ой-ой-ой-ой-ой!"
      - Что вы делаете! - закричал сквозь мат и вопли другой истеричный голос. - Разойдитесь! Дайте им уехать!
      - Молчи, сука, пидарас! - раздалось в ответ. - Вали отсюда! Наших убивают! Поджигай его!
      И тут же, в одно мгновение, толпу словно смело внезапно налетевшим вихрем. Я не успел ничего сообразить, как ноги сами собой подогнулись, бросив тело ничком на землю. Те, кого не сразила первая очередь, повалились, как и я, силясь слиться с перемешанной снежной гязью, либо прятались за броневиком. Пули щелкали по металлу, взрывали грязь, откалывали куски бордюрного камня, но пока что пролетали мимо меня. Я осмелился приподнять голову - огонь вели два других броневика, остановившиеся чуть поодаль, поливая непрерывной очередью баррикаду и пространство вокруг первого бэтээра. Я очень медленно, каждое мгновение одергивая себя, чтобы не суетиться, пополз к фундаменту ближайшего дома. Локтем уткнулся во что-то мягкое и оглянулся. Это был тот парень, которого ранили первым. Сейчас он лежал неподвижно и только хрипло дышал, а на его губах пузырилась кровавая пена.
      Какой бы долгой ни казалась стрельба, продолжалась она, вероятно, не более полуминуты. Потом пулеметы умолкли, и между бэтээрами вперед кинулись солдаты в касках и бронежилетах. Я метнулся ко входу в здание - это было разгромленное отделение сбербанка - и оказался в кассовом зале, хранившем следы недавнего евроремонта. В центре выложенного плиткой зала было окруженное скамеечками углубление фонтана, и вода на дне бассейна ещё не успела высохнуть. Дальнейшее действие я наблюдал, лежа среди осколков за разбитым стеклом. Когда солдаты оказались перед баррикадой, она снова ожила, выставила перед собой стальные копья, и нападавших осыпал град кирпичей и бутылок. Вслед за этим залпом вооруженные чем попало люди бросились навстречу солдатам, смяли их, и перед баррикадой закипела всеобщая свалка. Один из бронетранспортеров дал очередь поверх голов, и толпа снова ненадолго откатилась, но уже через секунду пришла в себя и с новой силой навалилась на солдат. Однако, к тем пришло подкрепление. БТР-ы подошли вплотную, а вслед за ними, лязгая гусеницами, подкатили танки. На броне одного из них стоял офицер и что-то орал в мегафон, но в общем реве его слов разобрать было невозможно. Вдруг в одном из окон на противоположной стороне проспекта сверкнула вспышка, и офицер кубарем скатился с танка. Танк медленно и тупо повернул башню, совершенно механически, словно им управляла безликая сила рока, так же медленно поднял ствол, оглушительно грохнул, окутался дымом, и кусок стены вокруг окна начал неправдоподобно медленно, но потом все быстрее и быстрее обваливаться, обнажая перекрытия, рухнул на мостовую кучей каменной крошки - до меня по земле докатился отзвук удара - и затянул фасад дома пылью. К офицеру, пригибаясь, подбежали санитары, уложили на носилки, утащили за танк. Несколько бойцов в спецназовских беретах кинулись к домам, и я понял, что пора уходить, чтобы не попасть в облаву. Кое-как в темноте я нашел дорогу к черному ходу, выбрался во двор и поспешил выйти на параллельную улицу.
      Теперь, когда сильные впечатления немного сгладились, можно было покрутить шариками. Я вспомнил, что говорил Грыхенко Моллюскову в "Девятке". Но зачем бывшему гэбэшнику, главному организатору утреннего переворота, вставать во главе восстания? Что-то не поделил с Орлом? Или отвел генералу роль поджигателя, а теперь хочет устранить его за ненадобностью? А Черепашкин... Где я слышал эту фамилию? Ну да, так вчера Андрюха называл своего приятеля из ФСБ, к которому собирался обратиться. И значит, это я Андрея ненароком подставил. Сам-то пока жив, а вот он оказался пресловутым сапером, для которого первая ошибка - последняя... Я все же не забывал оглядываться по сторонам и держался по возможности в тени. В этих кварталах было потише - вероятно, основная волна погромов уже прокатилась. Несколько темных фигур сосредоточенно взламывали железную дверь в полуподвал. На углу проспекта Революции пылал дом - сталинской постройки, с трухлявыми перегородками, из тех, что вспыхивают, как спички. Сейчас от перегородок уже ничего не осталось, одна лишь каменная коробка, снизу доверху заполненная ревущим пламенем. Там, в пекле, среди ослепительных огневых вихрей, открывался другой мир - манящий своей чуждостью, но абсолютно недоступный.
      Прикрываясь рукой от невыносимого жара, я обогнул дом по большой дуге и вышел на проспект, освещенный пожаром. Он проходил всего в паре кварталов от реки, и вероятно, фронтальная волна наводнения докатилась сюда - снег с мостовой был смыт, сменившись грязными разводами, в углублениях неровного асфальта плескались мутные моря. Схлынувшая волна оставила после себя массу всякой дряни. В домах, кажется, не осталось ни одного целого стекла. И даже ни одной целой вывески. Похоже, вокруг разгромленного киоска разыгрался настоящий бой. Здесь лежали три обгорелых трупа - признаться, я не без злорадства увидел на локте у одного из них черно-красную курбатовскую повязку - ещё один высовывался в распахнутую дверь сгоревшего "мерседеса". И всюду что-нибудь горело. Пожары никто не тушил, и они озаряли улицу неровным оранжевым светом - вот что было источником зарева, которое мы видели с шоссе. В горле першило от гари, по воздуху летали хлопья пепла. То и дело где-нибудь раздавался треск обрушивающихся балок. Где-то во дворе грохнуло, над крышей взлетел столб пламени - вероятно, рванули газовые баллоны.
      Следующий квартал занимала стройка. На деревянной стене, ограждавшей котлован, среди ярких сиреневых пятен темнела фигура. Я пересек проспект брезгливое любопытство давно пересилило ужас и отвращение. На деревянных досках был криво распят свяженник в рясе, с козлиной русой бородкой. Вокруг него и по нему самому шли каракули люменисцентной краски из аэрозольного баллончика: "Так будет с каждым кто укрывает чурок". Пятна краски покрывали лицо казненного и его тело поверх уже спекшейся, почерневшей крови, придавая ему нелепо-жуткий вид клоуна, прикинувшегося мертвецом, чтобы попугать детей. А рядом с ним трепетал на ветерке полуоторванной половиной предвыборный плакат: "Голосуя за Орла, ты голосуешь за Великую Россию".
      Между тем и живых людей на проспекте было много - пожалуй, слишком много. Одни сосредоточенно копались в разгромленных магазинах, другие, наоборот, беспорядочно носились вдоль домов. Вблизи и поодаль хлопали выстрелы. Из дома вышло несколько человек, передний достал из кармана бумажку, принялся разглядывать её в свете пожара, наконец, сказал: "Ага. Квартира пятнадцать" - и повел всю группу в следующую дверь. Чтобы избежать встречи с подобной компанией, движущейся мне навстречу, я зашел в ближайший подъезд. Здесь было темно, как в гробу. Сверху по колодцу лестницы долетали гулкие удары и вопли: "Открывай, сука! Хуже будет!"
      Пружина входной двери заскрипела - очевидно, погромщики решили зайти именно сюда. Я поспешил вверх по лестнице, споткнулся в темноте о ступеньку, и не расшибся только потому, что успел наощупь ухватиться за перила. На лестничной площадке я забежал в первую взломанную дверь. Квартира подверглась ужасающему разгрому. Тут перебили все, что можно было перебить, изломали мебель, ободрали обои, по радиоаппаратуре в гостиной, видимо, упражнялись в стрельбе. Окно спальни выходило во двор, и при свете чадно горевшей шины я увидел следующую картину: молоденькая девушка, брюнетка южной внешности, совершенно голая, топчась босыми ногами по снегу и подняв над головой руки, пыталась изображать подобие лезгинки, представление о которой получила, вероятно, из "Кавказской пленницы". Ей мешали то ли полное неумение, то ли дрожь, сотрясавшая её тело. За ней наблюдали трое мужчин. Один задавал ритм хлопками в ладони, второй сутулая личность в черном пальто, с плешивой головой, острыми скулами, глубоко посаженными глазками и нехорошей улыбкой, развинченными движениями всех суставов тоже изображал какое-то подобие танца, соображаясь со своими внутренними ритмами, и его длинные пальцы то и дело норовили дотронуться до девушки. Третий, с ружьем в руке, лениво-презрительно выкрикивал "асса!" и сплевывал под ноги.
      - Пляши, пляши, чеченская блядь, - усмехнулся он. - Потом подо мной попляшешь.
      Они были так увлечены, что не заметили, как я перемахнул подоконник и спрыгнул на землю, выхватывая пистолет. Я нажал на курок, но в последний момент увел оружие дулом вниз. Пуля взвизгнула, расщепив доску разломанного ящика под ногами у мужчин.
      - Лежать! - крикнул я. - Брось оружие!
      Они, ошеломленные, поспешили исполнить приказ. Только девушка замерла на месте, прижав руки к груди и не отводя от меня смертельно испуганных черных глаз. Я подбежал к лежащим, поднял ружье, приказал:
      - Руки на затылок и, не оглядываясь, вперед! Считаю до десяти!
      Они не заставили себя упрашивать. Я, наблюдая за их отступлением, подошел к девушке.
      - Ты где живешь?
      - Там, - она указала дрожащей рукой на соседний дом. - Но... но... всех... моих... - и её голос окончательно утонул во всхлипах.
      - Ясно, - я торопливо сорвал куртку и протянул ей. - Одевай.
      Куртка оказалась короткой, и девушка, сколько её ни натягивала, не могла прикрыть темный треугольник между ног.
      Я быстро огляделся. У подъезда стояло несколько целых машин под шапками снега. Я выбрал "жигули-копейку", высадил прикладом ружья боковое стекло, сел за руль, открыл дверь с другой стороны.
      - Садись.
      Девушка подчинилась. Надо было спешить - те трое наверняка вернутся с подмогой. К моему удивлению, мотор завелся сразу, как только я соединил вырванные из замка зажигания провода. Я вывел машину на улицу. Девушка не сводила с меня испуганных глаз - вероятно, ещё не поняла, спаситель я или похититель.
      Мне же её лицо показалось знакомым. Где-то я её видел - эти черные глаза, хорошо заметный пушок над верхней губой. Ну конечно! Вчерашний разговор с Дельфиновым, молодая пара в кафе...
      - Как тебя зовут? - спросил я.
      - Луиза, - ответила она. - И тут же, без всякого перехода, - Почему ты их не застрелил?
      - Я тебе не меч карающий, - огрызнулся я. А у неё из глаз вдруг хлынули долго сдерживаемые слезы. Она рыдала, и сквозь слезы невнятно рассказывала: никакая она не чеченка, а армянка, и то наполовину. И прожила всю жизнь в Светлоярске. И папа её - не коммерсант, а физик, и тоже всегда жил в России. А эти явились сегодня - сосед-алкоголик навел - вломились, папу убили, маму изнасиловали и тоже убили, а её пока оставили в живых поразвлечься... Я вел машину, стараясь выбирать боковые улицы. Нам повезло ещё раз - до Академгородка мы добрались без приключений.
      Машину я бросил у подъезда. Здесь, похоже, погромов не было. Мы поднялись по темной лестнице, дверь в квартиру оказалась целой и запертой. Внутри - тоже темно и никого.
      Мы прошли на кухню, где на столе ещё со вчерашнего утра стояла грязная посуда. Я зажег свечу, достал из молчащего холодильника початую бутылку "мартини", налил полный стакан и протянул ещё дрожащей девушке.
      - Выпей. Поможет.
      Потом я провел её в комнату, поставил на середину брошенный в углу иркин дорожный баул.
      - Вот. Выбирай. Наверно, найдется что-нибудь на тебя.
      Она вытащила первую попавшуюся блузку, спросила:
      - Это чье?
      - Моей жены.
      - А где она?
      - Не знаю, - сказал я угрюмо и опустился на край дивана.
      - Бедный... - прошептала она, села мне на колени и прижалась щекой к моей щеке. Потом сбросила куртку, в которую до сих пор старательно куталась, и её губы сами нашли мои губы.
      У меня не было желания её отталкивать.
      16.
      Луиза уснула, а я вышел на кухню, там вылил в стакан остатки вермута и начал медленно пить, стоя у окна и глядя на расстилающуюся под горой панораму мертвого города, освещенного багровыми пятнами пожаров. Потом на меня напал голод. В холодильнике нашелся сыр, паштет, зачерствевший хлеб. Я делал себе третий бутерброд, когда раздался тихий стук. Я замер, прислушиваясь. Да, слух меня не обманул - стучали в дверь. Я со свечкой в одной руке и с пистолетом с другой на цыпочках вышел в прихожую, встал у притолоки, прижимаясь спиной к стене, поднял пистолет дулом вверх и негромко окликнул:
      - Кто там?
      - Вить, свои, - раздался в ответ знакомый голос.
      Я распахнул дверь - в прихожую шагнула Ирка и тут же пошатнулась, стала падать на меня. Я подхватил её, тревожно заглянул ей в лицо:
      - Что с тобой?
      - Ничего... Устала смертельно, ноги не держат... Да ты сделай шаг, дай войти человеку.
      В узенькую прихожую втиснулся Наум Басилевич - я его сразу не заметил. В руке он держал ружье, но приглядевшись, я увидел, что это простая духовушка из тира с обломанным пластмассовым прикладом. Из такого разве что глаз кому выбьешь, если повезет. Ирка сняла пальто, явно чужое, под которым обнаружилось её давешнее платье, присев на обувницу, стала стаскивать с ног ботинки - тоже чужие.
      - Ох, все ноги стерла! - простонала она. - Сейчас бы в ванну горячую часика на два.
      - Воды нет, - сообщил я. - Ни горячей, ни холодной. Ничего нет.
      - Знаю я... Высоко ты живешь, к реке не сбегаешь. Снега, что ли, набрать, пока не растаял? Ну хоть полежу, тоже приятно.
      Она встала, направляясь в комнату, и я загородил ей дорогу.
      - Когда ты войдешь, - заявил я, - можешь думать все, что тебе угодно, только учти одно - эту девушку я спас от страшной смерти.
      Ирина молча отстранила меня, шагнула в комнату. Я - следом за ней. Последним вошел Басилевич.
      Луиза при нашем появлении встрепенулась, приподнялась, посверкивая из темноты глазами.
      - Тихо, тихо, - успокоил я её. - Это свои.
      - Луиза?! Люсенька?! - вдруг воскликнул Басилевич и шагнул к ней. Это ты? Что случилось? Где родители?
      - Ой, это вы, дядя Наум? - и она снова заплакала, уткнувшись лицом в диван.
      - Убили её родителей, - тихонько сказал я Науму, уводя его на кухню. Так ты её знаешь?
      - Да. Спартак, её отец - завлаб у нас в институте. То есть был. Я частенько к ним заходил. Бедная девочка! Такие славные люди были!
      Ирка, ненадолго задержавшаяся с Луизой, вышла к нам и спросила:
      - У тебя что-нибудь выпить есть?
      - Мартини я допил, извини. Водка осталась.
      - Давай сюда. И поесть что-нибудь. Есть хочу зверски.
      Я достал водку, выгрузил на стол сыр, хлеб - вообще все, что было в холодильнике.
      - Не надо мне рюмки, давай стакан, - приказала жена. - Наливай больше, не жалей. Это что, эмменталер? Прелесть, - она завернула ломтик сыра в лист салата и захрустела, даже с полным ртом не умолкая. - Признавайся, кто у тебя хозяйство вел? Отродясь ты не покупал салата. И вы, Наум, не стесняйтесь. Все равно доесть надо, а то пропадет.
      - Ну... - я нерешительно поднял стакан.
      - Ничего, ничего, чокнемся, - подбодрила меня Ирина. - Хорошие пожелания нам не помешают. Например, уцелеть в этой передряге, - и она выхлебала чуть ли не полстакана зараз. - Связь так и не восстановилась, не знаешь? Что в мире творится?
      Пламя простенькой свечи колебалось от наших голосов, разбрасывая пляшущие огоньки по изогнутым стенкам стаканов и по поверхности налитой в них прозрачной жидкости, и словно сближало нас ещё теснее под шатром сумрака. Лица собеседников то выступали из темноты отдельными пятнами, то снова проваливались.
      - Не знаю, доходили ли до вас слухи... - начал я. - Если нет, то вы вряд ли мне сразу поверите. Я буду говорить только о том, чему сам был свидетелем. А вы, Наум, выскажите свое мнение, - и я поведал им обо всем, что видел днем. Уважая утомление слушателей и свое собственное, я описал приключения в городе и дорогу в "Девятку" в самых общих чертах, подробно изложив лишь увиденное на атомной станции.
      Ирина едва дождалась конца рассказа - после водки она клевала носом в самом прямом смысле, едва не ударяясь им о столешницу.
      - Дорогая, шла бы ты спать, - сказал я.
      - Нет, я не хочу, - она в очередной раз стряхнула с себя дурман сна. Мне очень интересно. Говоришь, колпаком как бы накрыло? И не знают, как отключить?
      - Вот именно. Так что, готовьтесь, родные мои, к робинзонаде на острове с рванувшим реактором и взбесившимся населением.
      - Неужели совсем-совсем нельзя установить связь? - удивился Басилевич. - Например, световыми вспышками, по азбуке Морзе. Солнце же мы видим. Вообще, конечно... Я слышал, что в "Девятке" собралось несколько крупных умов. Нобелевку они, во всяком случае, заслужили. Жалко, если они в самом деле погибли.
      - Значит, настанет эра силовых полей? Новое слово в военной технике? Что-то меня очень не радуют такие открытия. Особенно приводящие к подобным результатам.
      - Виталий, не путайте "потом" и "в результате". Не будем гадать, решился бы Орел на захват власти, если бы ему не пообещали такой щит. Но этого разгула страстей, разумеется, никто не мог ожидать.
      - Может быть, это силовое поле как-нибудь действует на психику?
      - Чего зря гадать? Время сейчас такое, озверевшее. Все давно с катушек слетели.
      Ирина снова начала засыпать, на этот раз сползая со стула вбок. Я успел подхватить её. Она так и не раскрыла глаз, и я взял её на руки и отнес в комнату. Там стянул с неё платье, уложил рядом с Луизой и вернулся на кухню.
      - Где вы её нашли, Наум? - спросил я.
      - Скажем так, у Звоновых. Я наткнулся на неё в подъезде, когда она ходила и стучала во все двери подряд. Сказала, что дом и подъезд запомнила, а квартиру - нет. Попросила, чтобы я отвел её сюда. Ну, и дошли кое-как.
      - А ваши родные как? Что с ними?
      - Сын в Москве учится, жена в Канаде. Я тоже должен был через неделю вылетать, да вот... Наверно, не получится.
      - Что Звоновы?
      - Беда, как всегда. Сначала Евгений звонит: не знает, что делать, надо ли идти на митинг или нет, и вообще непонятно, какой митинг - фашистский или антифашистский. Я ему говорю - ты что, вчера мало получил? Сиди дома и не рыпайся. Так нет же - ему, мол, надо в лицей, спасать какие-то сверхгениальные рисунки учеников. Потом уже сама Галина звонила, пока телефон ещё работал, потребовала, чтобы я отправился его искать. Черт возьми, у обоих с мозгами не в порядке! Ну, пришел я к ихнему лицею - там войска. Тут как раз вал по реке прокатился. Все залило, я отсиделся на втором этаже, прошел для очистки совести по ближайшим улицам, потом отправился к Звоновым, Галину утешать, ну, и на Ирину наткнулся. Мы у Галины посидели, я уж и не знал, что делать: Ирина порывалась сюда идти, но и Галину с детьми бросать не стоило. В конце концов дождались Евгения.
      - Вернулся? Живой?
      - Да, что самое невероятное. Но без приключений не обошлось - по жизни ему не везет... На этот раз к нему омоновцы прицепились, приняли за бомжа. Тебя, мол, видели при разгроме винного магазина, мы тебя как мародера расстреляем. Но опять повезло - нашелся толковый человек, какой-то старшина, сообразил, что спиртным от него не пахнет, и приказал отпустить. Вот, значит, и в армии разумные люди бывают. Как же он говорил, его звали... Смешная фамилия такая... А! Старшина Пападьяк.
      - Когда разумные, а когда не очень... - пробурчал я.
      - Вы с ним сталкивались, что ли?
      - Н-да, - кивнул я, не желая вдаваться в подробности, но добавил, Вероятно, план по расстрелам они уже выполнили.
      - Вот, Виталий, а вы все отмахивались. Вот они и приступили к открытому уничтожению народа.
      - Я и сейчас отмахиваюсь. Эта армия не восстанавливает конституционный порядок, а наоборот, поддерживает узурпатора. Противостоящая ей толпа в известном смысле стала жертвой провокации, но я и ей симпатизировать не могу. В вину московской власти можно поставить доведение ситуации до опасной точки, но это пройдет по статье "преступная халатность", а не "злой умысел".
      - Да? А я склонен видеть за происходящим именно чью-то направляющую руку. Как утренний бунт был спровоцирован Орлом для "наведения порядка", так и его выступление могло быть спровоцировано кем-то - скажем, чтобы подтолкнуть Москву на введение диктатуры во всей стране.
      - Ничего не выйдет. Орел, вон, в одном городе не может справиться, хотя казалось бы, у него все козыри на руках. А в масштабах страны, с небоеспособной армией, с коррумпированной милицией! Хотя бардак, который в результате возникнет, может быть пострашнее любой диктатуры. Они уже сами друг с другом перегрызлись. Мне говорили, что нынешние события на самом деле организовал не Орел, а стоявший за его спиной некто Долинов, фигура с темным прошлым, предположительно - гэбэшный агент. Он заставил всех - и Орла, и Дельфинова - подчиняться ему, угрожая разоблачениями. Но уже сегодня я видел его среди бунтующей толпы, где он держался как главнокомандующий. Потом ещё генерал Грыхенко. Странно даже, что он позволил Орлу оттеснить себя на вторые роли. Надеюсь, его отговорили от намерения взорвать под излучателем поля атомную бомбу. Этому любителю крутых мер и на город сбросить бомбу ничего не стоит.
      - И так уже почти в загробном мире, - Наум махнул рукой в сторону окна. Его фраза закончилась зевком.
      - Да, современное сознание должно представлять ад как-то в этом роде. Тут поневоле начнешь задумываться над фантазиями Моллюскова. Еще утром я мог бы себе сказать: в этой стране меня уже ничего не удивит. И вот нет же, удивило, и не один раз... Что должен делать человек, которому сказали, что город накрыт силовым полем? Бросить все и мчаться глазеть на это поле?
      - Вы же говорили, что видели его своими глазами, - пробормотал Наум, не поднимая головы со сложенных на столе рук.
      - Да, но... Мало ли какие локальные эксперименты могут вытворять на секретных объектах. Я имею в виду основное, которое радиусом в сто километров. Кстати, интересно, что происходит с речной водой? Не начнет ли она подниматься, когда наткнется на такую запруду? Моллюсков говорил, что поле непроницаемо для твердых предметов. А жидкости? И этот снегопад не по сезону. Может, поле вызвало атмосферные пертурбации? А, Наум? Ваши соображения?
      Но Басилевич уже спал, тихо посапывая. Мне спать совсем не хотелось, но заняться было нечем. Я вошел в комнату и улыбнулся, разглядев, что Ирка и Луиза спят на диване, крепко обнявшись. Я попробовал их чуть-чуть подвинуть, потом примостился с краю, чувствуя, что легкого толчка достаточно, чтобы свалить меня на пол.
      17.
      В небе за окном уже ощущалась гнетущая предрассветная серость, когда я, наконец, начал засыпать. В мою дремоту проникали далекие хлопки выстрелов, а потом к ним присоединилась раздающаяся под окном песня. Я решил было, что она мне снится, но прислушался, приподнявшись на локте. Голос, без сомнения, принадлежал Топорышкину - не слишком сильный, как у большинства российских рок'н'рольщиков, берущий скорее так называемой "задушевностью". Пел он "Раскинулось море широко", которую полюбил, услышав в исполнении Шевчука, и с тех пор пытался ему подражать.
      Я подошел к окну, но было ещё слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Вспомнив, что где-то в комоде валялся фонарик, я начал шуровать по ящикам. Ирка от шума проснулась и приподняла голову.
      - Ты чего?
      - Спи. Кажется, ещё один гость намечается.
      Фонарик действительно нашелся, и даже загорелся, когда я нажал на кнопку.
      - Ты уходишь? - встревожилась жена.
      - Только на улицу выгляну. Я сейчас. Хочешь, пистолет оставлю.
      - Пусть у тебя будет.
      Я зашел на кухню, растолкал Басилевича.
      - Наум, я спущусь вниз, приведу Топорышкина. Вон он, орет под окном.
      Он вскочил.
      - Пойдемте вместе.
      Мне хотелось, чтобы он остался с женщинами. Хотя, впрочем, мы же ненадолго. Я бесшумно отворил дверь, вышел на лестничную площадку. Все тихо. Мы спустились по лестнице, нащупывая неровным пятном света ступеньки. Топорышкин валялся метрах в десяти от подъезда на куче талого снега. Он как раз добрался до последней строчки: "...и след их вдали пропадает", - и спел её как-то чересчур душещипательно, дрожащим голосом, даже всхлипнул. Посветив ему на лицо, я увидел, что он не просто плачет - все его лицо было залито слезами, вместе с которыми растекалась грязь.
      - Григорий! Ты чего тут валяешься?! - прикрикнул я на него. - А ну, пошли в дом!
      - Виктор! - выговорил он сквозь слезы; он всегда называл меня "Виктором", и мне никак не удавалось его убедить, что я не "победитель", а "полный жизни". - Это ты, Виктор? - и совершенно трагически воскликнул, вновь разражаясь рыданиями, - Виктор, нас предали!
      - Не нас, а вас, - не удержался я от реплики. - Давай, вставай.
      - Не могу, - воскликнул он. - Я ранен. Нога... Нога не шевелится.
      Я, встревожившись, осветил фонариком его ноги. Кажется, совершенно целые, только сплошь измазанные грязью. Вообще он был в глине с головы до пят; даже его длинные волосы свисали засохшими сосульками.
      - Ничего ты не ранен. Пьян, и все. Иначе бы сюда не добрался. Ногу, небось, отлежал, пока тут валялся. Ну-ка, Наум, поднимаем его.
      Мы зашли с двух сторон от музыканта, ухватили его подмышки, поставили на ноги.
      - А! А! - рванулся назад Топорышкин, когда мы повели его к подъезду. Обернувшись, я увидел незамеченный сначала пакет, до отказа набитый бутылками, которые выпирали из полиэтилена своими округлыми боками.
      - Наум, возьмите пакет, - попросил я. - А его вести буду.
      Ручки пакета, естественно, были разорваны. Басилевичу пришлось прижимать тяжеленную ношу к животу, чтобы бутылки не вываливались через довольно крупную дырку.
      Топорышкин шел послушно, только ноги чуть-чуть заплетались.
      - Нас предали, Виктор! - патетически стонал он, шмыгая носом. Растоптали все идеалы!
      - По улицам-то ты как прошел?! - удивился я.
      - Кто... - он начал заваливаться вперед, и я не без труда удержал его в вертикальном положении. - Кто к пья... пьяному будет цепляться!
      - Тебя, дурака, сто раз могли за мародерство расстрелять. Одно меня поражает - что винные магазины ещё до конца не разграбили. Велики запасы спирта на Руси! Или ты это богатство с утра таскал?
      Мы вошли в подъезд. Пришлось обнять Топорышкина одной рукой за спину, а в другую взять фонарик. Где-то наверху открылась дверь. Я решил, что это Ирке не терпится нас встречать. Но подъем был долгим и трудным. Топорышкин, занятый своими переживаниями, совершенно не смотрел, куда шел, и цеплялся ногами за каждую ступеньку. При этом он дергал меня и мою правую руку, и луч фонарика хаотически прыгал, выхватывая из тьмы все что угодно, кроме той ступеньки, на которую предстояло шагнуть.
      - Понимаешь, Виктор, - бормотал Григорий. - Я им отдавал все, всю свою душу... А они? Они втоптали все идеалы в грязь...
      Я, споткнувшись в очередной раз, злобно выматерился и сказал:
      - В грязи ты сам извалялся. А интересно, чего ты ждал? Экстремизма по всем правилам? Благородной анархической утопии? - и, утрированно картавя, Погхом есть погхом.
      Сзади раздавалась ругань Басилевича, которому пакет Топорышкина доставлял не меньше хлопот, чем мне - сам его владелец.
      - Я поражаюсь, как он его дотащил! - бросил Басилевич реплику в пространство.
      - На спину падал, - шмыгнул Топорышкин. - Понимаешь, Виктор, я пел... Я был против нашего бардака, а мне подсунули ещё хуже... И песни... Как я их теперь буду петь? А жалко, - он сглотнул, и слово прозвучало словно бульканье. - Хорошие песни были.
      Кто-то спускался нам навстречу. Когда шаги раздались на верхних ступеньках пролета, я поднял фонарик - и тут же был ослеплен гораздо более мощным лучом. Впрочем, его тут же отвели, осветив наши ноги.
      - Вы из шестнадцатой квартиры? - спросил обладатель фонарика.
      - Да, а вы...
      - Я - Родион Куропаткин, - представился неизвестный, предвосхищая мой вопрос. - Председатель комитета самообороны. Мы выясняем, кто из жильцов дома. У вас что, гости?
      - В сущности, это мое личное дело, - сказал я вызывающе, по своей неприязни к подобным самозванным вожакам.
      - Вы вовсе неправы, - возразил Куропаткин поучающим тоном. - В осажденной крепости всегда нужно знать, сколько человек в наличии, кто они такие... Ведь не исключено, что придется обороняться... Кстати, я должен предупредить насчет оружия.
      - Может, вы разрешите пройти?
      Он вежливо посторонился, и только после этого я спросил:
      - Что насчет оружия?
      - Я должен официально предупредить вас о недопустимости его хранения. Если оно у вас есть, вы должны сдать его комитету.
      - Это ещё зачем?
      - В городе проходят репрессии. Были случаи, когда за найденное в квартире оружие расстреливали весь подъезд. Так у вас есть оружие?
      - А как же вы прикажете обороняться - если, как сами говорите, придется? Вдруг мародеры явятся?
      - Организуем дежурство.
      - Извините, - язвительно сказал я, - а если явятся эти, которые репрессируют... Они сочтут ваш комитет владеющим оружием на законном основании?
      - Я - член компартии с шестьдесят пятого года! У меня билет сохранился!
      - Значит, то, что происходит в городе, вы считаете коммунистическим переворотом?
      - Не переворотом, а возвращением законной власти... Так я сейчас приду с комитетом! - крикнул он мне вслед.
      - Приходите, - согласился я, чтобы лишних скандалов не поднимать. Свой "макаров" отдавать я, естественно, не собирался.
      Не успел я постучать, как Ирина распахнула дверь.
      - Вы что так долго? - прошептала она.
      - Погаси свечку, - сказал я нормальным голосом. - Это Гриша Топорышкин, - представил я ей музыканта. Ирина, судя по её выражению, начала припоминать, где она слышала это имя, а я подивился тому, как моя выдумка обернулась реальностью: Топорышкин явился в квартиру, действительно, самым свинским образом.
      Увидев перед собой Ирину, он поднял голову, даже всхлипывать перестал, нетвердо переступил через порог, начал валиться в её сторону и, промахнувшись мимо её отдернувшейся руки, чмокнул воздух. Я ухватил его сзади за куртку, чтобы он не повалился на Ирку всем своим весом.
      - Сударыня, - бормотал он мокрым от слез голосом, пытаясь ещё раз попасть губами в её руку, - перед вами музыкант, обманутый в своих лучших намерениях. Все мои идеалы... их растоптали... у меня на глазах... Найдется ли у вас капля душевного тепла, чтобы пожалеть... Сочус... сочувствие... Только женское сочувствие может меня утешить... нет, спасти... Как ваше имя, сударыня?
      Ирка пребывала в растерянности. Между тем мне удалось содрать с Топорышкина куртку, и он, ничем не сдерживаемый, рванулся вперед и обхватил Ирину обеими руками, упав головой ей на плечо. У неё одна рука была занята подсвечником, и она никак не могла справиться с разошедшимся музыкантом.
      - Витя, я как бы все понимаю, это твой друг, но утихомирь его в самом деле! - возопила Ирина.
      Я оторвал Топорышкина от жены и сказал, одновременно решив проблему, как бы поненавязчивее представить её ему:
      - Григорий, оставь Ирину в покое, это моя жена!
      - Дайте я все-таки пройду, - сказал, кашлянув, Басилевич. Я подвинулся, пропуская его с тяжелой ношей в узенький коридорчик прихожей, попутно заметив экзотичность содержимого пакета: сверху лежала изящная бутылка "либфраумильха", а рядом - зеленая граната портвейна "анапа".
      Дальше мое внимание начало разрываться в две стороны: из комнаты на шум вышла Луиза, и одновременно в незакрытую входную дверь вслед за Басилевичем вступил Куропаткин со своим комитетом. Топорышкин сразу же ринулся к новой особе женского пола, и я, чтобы поумерить его порывы, веско заявил:
      - А это - моя дочь.
      Даже в слабом свете фонариков было заметно, как люсино лицо и шею заливает краска.
      - Ну что же, - всхлипнул Григорий. - Виктор, ты думаешь... - и, не закончив фразы, взревел. - Сударыня, я шел топиться! - потом схватил руку Люси и присосался к ней губами, ухитряясь при этом мычать, - Мумамыня, можете ми вы откмыть семце месчасмому музыкамту...
      - Позвольте, хм-хм, приступить к осмотру, - напомнил о себе Куропаткин хорошо поставленным голосом, наводящим на мысль о преподавании истории КПСС в каком-нибудь вузе. Он принес мощный фонарь, размером с радиоприемник.
      - Кто это такие? - спросила у меня Ирина с ноткой неприязни по адресу пришедших. И тут же, забыв о своем вопросе, набросилась на Луизу:
      - Люся, в каком ты виде! Перед чужими! Немедленно иди оденься!
      Луиза, вправду, была одета в одну лишь иркину рубашку, но Ирина была к ней несправедлива. Она сама в таком виде частенько ходила по дому и даже, случалось, принимала гостей.
      - Какая разница, - ответила Люся, отстраняясь от тянущегося к ней зареванным лицом Топорышкина. - Все уже все видели.
      - Ну и что! - отрезала Ирина. - Еще не хватало нам стриптиза во время чумы.
      - Хм-хм, - снова подал голос Куропаткин. - Мы - комитет самообороны, осматриваем дом на наличие оружия.
      Он вдвинулся в прихожую, потеснив всех нас; за ним виднелись ещё две-три фигуры, в том числе женщины, одну из которых, соседку, я знал. Ее звали Зинаида Петровна.
      Куропаткин сразу же углядел забытую духовушку Басилевича.
      - А! - воскликнул он чуть ли не обрадованно. - А говорили - нет оружия!
      - Это игрушка, - пожал я плечами. - Может, вам ещё столовые ножи сдать?
      - Все равно, все равно, - замахала на меня руками Зинаида Петровна. Это для вас игрушка, а они не станут разбираться. Знаете, как сейчас расстреливают, - затрещала она на одном дыхании, с пулеметной скоростью, даже во двор не выводят. Прямо на лестничной площадке и в лифт скидывают.
      - Тут как бы нет лифта, - не удержалась от реплики Ирина.
      - Тем более, прямо тут бросят. Вы жена Виталия, да? Давно приехали? Как вас угораздило, прямо в этот кошмар-то! А у Евгении-то Алексанны, из пятой квартиры, мужа убили. Увидели пэйджер и сразу же - "а, новый русский!" - и застрелили. Утром, почти у меня на глазах...
      Мы все вместе понемногу дрейфовали в комнату, куда Люся уже увела Топорышкина. Он, как был в неимоверно грязных джинсах и в ботинках, плюхнулся в кресло, усадил её себе на колени и уткнулся лицом ей в грудь. Он снова разревелся, да так, что забыл даже гладить её по голому бедру, что возмещала она сама, осторожно поглаживая его по волосам и плечу с вытутаированным на нем знаком "инь и ян". Что она в нем нашла? На мой взгляд, не могло быть ничего гаже, чем его длиннющие патлы и коротенькая новомодная бородка, больше похожая на черный пластырь, облепивший подбородок. Но может, современным девушкам именно такие нравятся?
      - Луиза! - прикрикнул я на нее. - Это что такое!
      Она подняла на меня лицо - уже не ту маску затравленного существа, какую я видел вчера.
      - Это же Топорышкин! - сказала она. - Да я ни одного его концерта не пропускала!
      - Даже при том, что он пел? Этот экстремистский панк про коммунизм?
      - При коммунизме, - вызывающе крикнула она, - никто геноцид не устраивал!
      - Ага, а как чеченцев и крымских татар выселяли и прочие народы, слышала? Евреев всех собирались, которых Гитлер не добил, да слава богу, Виссарионыч-людоед подох вовремя!
      - По-ослушайте! - солидно заявил Куропаткин. - Нас, хм-хм, учили вести цивилизованную дискуссию, и это - завоевание демократического общества, но сами вы, я вижу, придерживаетесь демократических убеждений, а позволяете себе, хм-хм, неоправданно резкие выпады. И при всем уважении к вашим убеждениям, хм-хм, мы видим, к чему приводит необузданная демократия, - он указал на подсвеченное пожарами ночное небо над городом, - а при генералиссимусе ничего подобного не могло произойти.
      - Кому-кому, а не коммунистам обвинять других в геноциде!
      - У тебя, Витя, поразительное свойство, - сказала Ирина, - всех мучить своими моралями, при том, что самого не назовешь образцом примерного поведения. И Люсеньку оставь в покое. А то вправду строгого отца разыгрываешь. Какое у тебя право её поучать?
      Такое с ней бывало - проникнется самыми нежными чувствами к мнимой или подлинной сопернице и вместе с ней начинает меня третировать.
      - Я все знаю! - усмехнулся я. - Вы с ней так нежненько спали в обнимочку..!
      Ирка встала перед Люсей, загораживая её от меня.
      - И что с того, что две испуганные, беззащитные женщины пытались чуть-чуть приласкать друг друга? Только такой испорченный, развращенный, как ты, человек, может увидеть в этом нечто предосудительное!
      - Это ты-то испуганная и беззащитная, - покачал я головой. - Наум, тащи бутылку!
      Басилевич откупорил рейнвейн, принес с кухни первые попавшиеся стаканы и чашки.
      - О! - одобрительно крякнул Куропаткин, давно забывший о поисках оружия. - Это кстати! - и не дожидаясь дополнительных приглашений, стал разливать вино по емкостям и передавать их своему комитету. Я оторвал руку Григория от луизиного бедра, впихнул в неё чашку с вином и зарычал на него:
      - Пей, черт тебя подери! Говорил ведь тебе - не связывайся с подонками! Нонконформист хренов! Все вы такие, теоретики насилия, поклонники святого Адольфа! А как дело до настоящего насилия доходит, сразу лапки кверху и причитаете: "Я этого не хотел!"
      - Я повеситься хотел, Виктор! - проревел он и, схватив чашку, стал торопливо пить, давясь и захлебываясь.
      - Нам, интеллигентным людям, не пристало исповедовать экстремистские теории, - снова заговорил я. - Можешь воспевать насилие сколько хочешь, но когда оно начинается в реальности, лучше не путаться под ногами у профессионалов этого дела. Я надеюсь, тебе самому не досталось?
      Топорышкин повернулся к Луизе, привлек её к себе и начал яростно обцеловывать её грудь; она только осторожно отводила его пальцы, тянущиеся к пуговицам на её рубашке.
      - Да, я пьяный, сударыня, - бормотал он, давясь слезами, в промежутках между поцелуями. - До этого я два года вообще ничего не пил, Виктор может подтвердить. Только травяной чай. Это была идея. Мы должны очиститься, изгонять из себя все ложное. Алкоголь - это зависимость. Нет, не алкогольная зависимость, а вообще. От жизни. От цивилизации. От шаблонов. Это связи, которые нам навязывают. Но теперь мы... Какие связи рвать? После этого... После этого... На моих глазах собака загрызла ребенка... Девочку лет семи. Их вывели во двор, натравили питбуля... Он ей оторвал руку, потом вцепился в горло... А её мать ползала у них в ногах, умоляла пощадить. Но её только били ногами в лицо... А мужа... мужа... - и он завыл, лишаясь членораздельной речи.
      - Господи! - запричитала одна из теток. - И как таких извергов зесля носит?!
      - А что, собственно, случилось с молодым человеком? - спросил Куропаткин, которого, казалось, топорышкинские рассказы нисколько не тронули, между тем как Луиза была совершенно белая - вероятно, вспомнила собственные переживания - и сама льнула к Григорию, а Ирка больно стиснула мою руку.
      - Молодой человек занимался агитацией в пользу коммунистов и других экстремистских течений, - любезно объяснил я, с трудом сдерживая желание грязно выругаться, - а когда увидел своих - и ваших - друзей в действии, у него немного поехала крыша.
      - Не преувеличивайте, не преувеличивайте, - начал укорять меня Куропаткин, по своему почину откупоривая следующую бутылку. - Эксцессы, хм... совершаются как раз теми, на кого было направлено возмущение масс... и завербованными ими всякими отбросами общества - жульем, бродягами, асоциальными личностями... Вот в истории, рассказанной вашим другом - кто держит питбулей? Только эти, хм-хм... "новые русские". Простому человеку, обездоленному реформами, это не по карману.
      - Это что же выходит, они сами себя бьют? - спросил я с сарказмом.
      - Не сами себя. Друг друга. Устроили разборку на весь город, пользуясь бездействием скоррумпированной власти. Ну и нет худа без добра. Во-первых, теперь всем ясно видно, куда Россию заведет скопированная с Запада демократия, а во-вторых, в городе станет поменьше, хм-хм, лиц кавказской национальности. Теперь будут знать свое место.
      - Эй, эй, - крикнул я, - вы тут поосторожнее со своим национал-шовинизмом! Вот у этой девушки, - указал я на Луизу, - убили родителей за то, что они армяне.
      - Ох, бедная! - всплеснула руками Зинаида Петровна. - А ведь я вас знаю, - сказала она, присматриваясь к Луизе. - Вы фигуристка. Вас по телевизору показывали. На чемпионате России. Вы какое место заняли?
      - Девятое, - пробормотала Луиза несколько сконфуженно.
      - Зато первая в Светлоярске, - утешила её Зинаида Петровна. - А как ваша фамилия, я запамятовала?
      - Шаверникова, - сказала Луиза с вызовом, и на её лице появилось что-то вроде улыбки.
      Теперь настал мой черед разинуть рот.
      - Браво, - сказала Ирина. - Один - один. Чего удивляешься? Ты же её как бы удочерил.
      - Да, - вымолвил я, - но откуда она знает мою фамилию?
      - Я тебя тоже узнала, - объяснила Луиза. - Читала твои статьи. А твоя жена подтвердила.
      - И вы тоже... - проскулил Топорышкин. - И вы тоже, сударыня... Да, я недостоин вас! - вдруг воскликнул он, выскочил из-под неё - она плюхнулась в кресло на его место - и встал перед ней на колени, по-прежнему упираясь лбом ей в живот. - Я как последний подонок пытался вас разжалобить, не зная, какую трагедию вы пережили! Я даже прощения у вас просить не имею права! Но зато вы лучше поймете меня, я верю - у вас большое чистое сердце, и мы вдвоем, раскрыв друг другу обьятия, сумеем забыться...
      - Григорий! - воскликнула Луиза не то обрадованно, не то раздосадованно, но в любом случае с ноткой снисхождения к этим нелепым пьяницам-мужчинам. - Перестань чепуху говорить! - и взяв его голову в руки, отстранила его от себя. - Ну что мне с тобой делать? Иди сюда, поцелуй меня.
      Топорышкин, жутко разомлевший от такого предложения, потянулся к ней губами, мокрым лицом, шеей, весь. Но не успели их губы соприкоснуться, как он отпрянул и заявил:
      - Нет, - и всхлипнул. - Я недостоин вас. Я сам помогал этим... этим... Песни пел...
      Он вскочил на ноги, буквально выдрал из карманов джинсов кассету, рванулся к окну и дернул за ручку. Мы с Луизой повисли у него на плечах и попытались оттащить музыканта от окна. Но он, крепко вцепившись в ручку, сумел распахнуть створку и швырнул на улицу кассету. В окно залетали дождевые капли, другие, прибитые ветром, размазывались мокрыми полосками по стеклу. Окна выходили как раз на восток, и ещё не взошедшее солнце уже подсвечивало брюхо суровым тучам, нависавшим текучим, бурлящим слоем, в котором ясно различались струи и завихрения, отражавшие атмосферные пертурбации, над городом, погруженным в полную темноту, словно в лужу чернил - по ней довольно щедро были рассыпаны огоньки пожаров. И ещё этот жуткий красноватый оттенок, рассеянный по небу, придавая панораме впечатление не то инопланетного пейзажа, не то обложки "металлической" пластинки. Из города по-прежнему неслась стрельба - торопливый треск ручного оружия и более редкие, солидные разрывы снарядов. Поняв, что Топорышкин не собирается выбрасываться из окна, мы ослабили хватку, но далеко не отходили - на всякий случай. Наконец, шумно втянув носом сопли, Топорышкин позволил отвести себя в кресло.
      - Это поле, - сказала вторая женщина из "комитета". - На мозги давит, все с ума посходили.
      - Какое поле? - не сразу сообразил я, вероятно, потому, что заговорила о нем женщина, которая вроде бы не должна о нем знать и вообще едва ли в состоянии вообразить, что такое "силовое поле".
      - Ну, это... Из "Девятки" которое.
      - Да нет, - перебил её другой мужчина, кажется, гораздо менее бойкий, чем Куропаткин. До сих пор он только помалкивал и регулярно подливал себе в стакан. - Это не поле, а такая волна, которая у человека всю ауру съедает. А люди без ауры жить не могут и становятся вроде наркоманов: им будет нужна постоянная подпитка от этой волны. Вот так мы все свою свободу потеряем: отключай эту волну и делай с нами что хочешь.
      - Что ж тогда все обезумели? - усомнилась Зинаида Петровна.
      - Да я ж говорю: вроде наркоманов. Все ауры лишились и буйные стали.
      - Мы же не буйные.
      - У нас аура сильная. И то все взвинченные, еле держимся. От этого и в глазах краснеет. Вы думаете, на самом деле небо красное? Оно нам только таким кажется.
      - А солдаты как же? - не сдавалась вторая женщина.
      - Солдаты? Ха! Это не солдаты. Это биороботы. Мутанты. Их вывели в реакторах, от радиации, и держали много лет в туннелях под городом. И убить их нельзя. В них пули застревают, а им хоть бы что. А кровь у них зеленая. Вот по телевизору говорят: "Пропали такие-то без вести. В Чечне." Ничего они не пропали, их тут у нас переделывают, зомбируют.
      - Ой, да! Да! Правда! - подхватила Зинаида Петровна. - А ещё находят трупы - голова отгрызена, и вся кровь из тела высосана, ни капельки не остается. Только рядом где-нибудь знак кровавый нарисован: круг, а в нем пятиконечная звезда верхушкой книзу. Это вот этих зомби работа. Им свежая кровь нужна, чтобы питаться. Вот страсти господни! Воистину светопреставление началось! Прямо все как по Библии! Из пещер выходят звери, меченные номерами!
      - Петровна, не разводи клерикального мракобесия! - оборвал её Куропаткин. Его речь становилась все более невнятной, а жесты - все более развязными. - Креститься там, хм-хм, венчаться - это ладно, это здоровые народные традиции, но мы не должны сваливать на потусторонние силы неумолимую диалектику истории!
      Ну точно, преподавал диамат. Или истмат.
      - Которая нацелена на то, что авангард передового советского народа под предводительством верного ленинца генерала Орла возвращает себе власть, попавшую в руки ревизионистов и агентов империализма...
      Куропаткин, похоже, не заметил моей иронии.
      - Само собой. Должно же это когда-нибудь произойти.
      - Но в какой марксизм и ленинизм это может укладываться?! Новая схема строительства коммунизма - "с перекурами"? "Отдохни, твиксом закуси"?
      Куропаткин не успел ответить на мой выпад. Нашу дискуссию прервал Топорышкин. Привстав из кресла, в которое его снова усадила Луиза, он прошептал - даже слезы на лице высохли:
      - Виктор... Час назад я отравился денатуратом. У меня в глазах темнеет, Виктор...
      Плюхнулся обратно в кресло и закатил глаза.
      Луиза вскрикнула, бросилась ему на грудь. В комнате возникла суета передвижений и восклицаний.
      - Водки ему дайте, водки! - требовал Куропаткин. - Есть в доме водка?
      Я был совершенно уверен, что про денатурат Григорий только что выдумал, но, зараженный общей суматохой, побежал на кухню. Там на дне бутылки ещё оставалась водка.
      - Маловато, - авторитетно заметил Куропаткин. - надо больше, чтобы денатурат обычным спиртом вытеснить. А, давайте вино! Наливай, дочка, большую кружку!
      Эта его реплика относилась к Луизе, которая суетилась больше всех. У неё так тряслись руки, что она половину пролила на пол, и неизвестно, как уцелели чашка и горлышко бутылки, неоднократно соприкасавшиеся с сильным звоном. Еще пол-чашки она разлила по груди Григория, когда пыталась влить вино ему в рот.
      Я осторожно взял её за предплечье.
      - Люсенька, не переживай ты так. Наш фантазер на жалость бьет.
      Она резко обернулась ко мне - пожалуй, даже с возмущением - но тут Григорий пошевелился, приоткрыл глаза и выдавил:
      - Виктор, ты... ты всегда... - и недоговорил, его снова охватили спазмы рыданий.
      - Он хочет сказать, что во мне нет ни капли романтики, и вообще, я циничный и черствый человек, - громко сказал я и обнял Луизу, у которой уже набухли на глазах слезы, - Пойдем-ка, Люсенька. Его общество действует на тебя разлагающе.
      - Пустите! - вырвалась она, впервые назвав меня на "вы", и разразилась серией невнятных восклицаний, - вы теперь всегда... помыкать мною, да? Спасли, попользовались, но я вам теперь не вечная должница! Вы не видели, как у вас на глазах убивали родителей! Вы не знаете... Вы не... Пустите меня, я пойду их хоронить!
      Я был несколько ошарашен этой словесной атакой, но все же не потерял самообладания и, крепко схватив её за дергающиеся руки, сказал:
      - Наум, подержите её пожалуйста, я схожу за валерьянкой.
      Как будто одного слова "валерьянка" хватило, чтобы её успокоить, она обмякла в моих руках и прошептала:
      - Прости... Я не хотела... - и обернувшись к Ирине, торопливо заговорила, - Это все чепуха... Я сама не знаю, что говорила... Глупости... - и совсем жалко залепетала, - Понимаете, когда я там, голая, перед этими... И тут он с пистолетом... я не знала, зачем он меня увозит... а потом... оказалось... я вас очень-очень люблю... - она всхлипнула и звонко добавила, - я у него на коленях просить прощения буду! Ничего не было!
      Я положил руки ей на плечи.
      - Луиза, не унижайся и не ври. С женой я сам как-нибудь разберусь.
      - Пожалуй, пора мне идти за валерьянкой, - натянуто пошутила Ирина, и словно оценив её шутку, Луиза разразилась диким истерическим смехом. Она повалилась на пол, продолжая задыхаться от пронзительного хохота, а Топорышкин поднял голову и обрушил на всех нас поток визгливой матершины, которая лилась из него неудержимо, как рвота, однообразная, невыразительная, повторяющаяся, и он совершенно напрасно пытался залить её слезами и сжимать рот. От Топорышкина и Ирина заразилась; признаться, за многие годы совместной жизни я ни разу не слышал от неё таких многоэтажных оборотов и не подозревал, что она на них способна. Потом она схватила початую бутылку и стала пить прямо из горлышка - глоток за глотком.
      В наступившей тишине Топорышкин встал, слегка покачиваясь, но все-таки твердо, и тихо сказал:
      - Виктор... Дай мне пистолет.
      - Зачем тебе пистолет?
      - Я убью Орла!
      Он попытался выговорить это сквозь зубы, чтобы получилось мужественно и сурово, но из-за слез его заявление прозвучало фальцетом, с проглоченными согласными.
      - Знаете ли, - сказал на это Куропаткин, и в его речи послышались оттенки рассудительных горбачевских интонаций, - так не годится. Мы тут все свои, но я буду вынужден сообщить, хм-хм, законным властям.
      Топорышкин, как-то резко опьянев и зашатавшись, уставился на него остекленевшим взором. Потом откинул лезущую в глаза прядь и бросился на него с шипением:
      - С-стукач!
      Куропаткин едва успел увернуться от его длиных ногтей гитариста, сейчас поломанных, но от этого ещё более острых. Все же Григорий сбил его с ног. На выручку Куропаткину поспешил его товарищ по комитету, оттащил Григория, который махал кулаками и рвался в бой.
      Когда Куропаткин поднялся на ноги, от его корректности не осталось и следа. Лицо побагровело, шевелюра растрепалась.
      - Все вы тут фашистское гнездо! - завопил он. - Интеллигенты гребаные, дерьмократы вонючие, чеченские подстилки! Правильно вас таких расстреливают! Мало расстреливали! Жидовские прихвостни!
      Я не сразу понял, почему Ирина повисла у меня на плечах, пытаясь остановить, и что-то кричит на ухо; почему мгновенно приблизившийся Куропаткин, перекосившись лицом и даже как-то всем телом, сжимает в руках несерьезную духовушку, пытаясь то ли прицелиться в меня, то ли отгородиться. Что она могла сделать против армейского "пээма", оттягивавшего к земле мою руку? Я едва удержался, чтобы не нажать на курок, и, задыхаясь от ярости, заорал на него:
      - Вон отсюда! Еще раз увижу - пристрелю!
      Рядом со мной стоял Басилевич, такой же оскаленный, приподняв пустую бутылку. Комитетчики осторожно, бочком и даже спиной вперед, начали пробираться в прихожую. Куропаткин, оказавшийся в этой процессии первым, из-за спин женщин шипел что-то злобное: "Придут наши товарищи - тогда разберемся!" Зинаида Петровна, косясь на нас обоих, пыталась его утихомирить, одновременно делая мне примиряющие жесты - мол, не будем портить отношения.
      - Заткнись, подонок! - не выдержав, заорал я. - Таких, как ты, в сортире топить надо!
      - Витя, Витя, убери пистолет, - настойчиво повторяла Ирина, схватив меня за вооруженную руку и следя, чтобы дуло "макарова" было направлено в нейтральное пространство. Комитет толкался в прихожей, раздался звук открываемой двери, потом какие-то голоса на лестнице, испуганное восклицание, возня. Я выбежал в прихожую посмотреть, что там творится, и испытал ощущение мгновенной пустоты в животе. В квартиру входил не кто иной, как старшина Пападьяк. Обеими руками он держал Куропаткина, и хотя тот был крупным мужчиной, возникало ощущение, что могучий, как ледокол, старшина, несет его по воздуху. На плече у Пападьяка висел "калашников" с коническим раструбом, придававшим автомату игрушечный и одновременно зловещий вид. Вслед за старшиной - мои ноги ещё крепче приросли к полу входил пижон-бодигард Дельфинова, тоже в камуфляже, с автоматом и с черной полосой наискось по лицу, словно собирался воевать не в городе, а в джунглях. И наконец, третья - Анжела.
      - Витя! - только и сказала она. И подойдя, приложила ладонь к моей щеке, уже приобретающей сходство с обувной щеткой.
      - Ну и компания у тебя, - только и смог вымолвить я, вконец ошалев. Откуда вы все такие?
      - Значит, вы - Шаверников? - прогудел Пападьяк. - Что с этим делать? он встряхнул Куропаткина как пустой мешок. - Выбежал из вашей двери с духовушкой в руках. Я его придержал на всякий случай.
      - Пусть катится, - сказал я. - Я его выгнал. Анжела, родная, что все это значит? У меня сейчас крыша поедет.
      Пижон увидел Ирину и помахал ей рукой.
      - Привет, красуля! Как делишки?
      - Мы разве знакомы? - надменно ответила она. И отшив его, тут же снизила тон, - впрочем, заходите. А вас я где-то видела, - сказала она Анжеле.
      - Вчера, у Бричковского, - ответила та, нисколько не смутившись. Виталий нас друг другу не представил. Вы его жена? - и она протянула Ирине руку.
      - Ну говори, как ты? - торопливо спросил я её. - Вы в порядке? Дом ваш не затопило? Как плотина рухнула, я за тебя испугался...
      - Не затопило, - произнесла Анжела. - Снесло. До основания.
      - Боже! Значит, ты бездомная? Ну, моя квартира, конечно, всегда к... А мать твоя как же?
      - Отмучилась, бедная, - сказала Анжела печально, но спокойно. - Лежит где-то там под водой в завалах.
      - А ты сама как уцелела?
      - Меня дома не было. Пурапутин срочно вызвал. Все сбежали, одна я шефа не бросила... Нет, не одна я, конечно, ещё кое-кто, но в общем... Так вот, слушай, зачем я приехала. Я по его просьбе тебя разыскиваю. Он хочет...
      - Ага, - не удержался я, несмотря на присутствие жены, - а без его просьбы ты бы...
      - Ну Витя! - воскликнула она укоризненно. - Как бы я могла? А тут охрану дали...
      - Ах, вот оно что... А то я думаю - странный у тебя эскорт. И все равно не понимаю. Армия и братва в союзе, что ли?
      - Ты слушай сюда. Витя, ты нам нужен. Пурапутин пытается создать комитет примирения. И хочет, чтобы ты в него вошел.
      - Зачем я ему понадобился?
      - У тебя авторитет, связи... наконец, трезвый взгляд и ясное мышление.
      - Трезвый, как же, - я обвел рукой батарею пустых и полных бутылок. Кстати, угощайтесь. А что эти все деятели - Орел там и прочие?
      - Слушай, поехали. По дороге расскажу. Дельфинов с нами в союзе. Славик - его человек. ("Знаю", - кивнул я.) Орел, в общем, тоже за нас. По крайней мере войска выделил на охрану.
      - Ох, не стоит в такие времена наверх соваться... - ломался я. Первым расстреляют... Потом, у меня тут куча подопечных...
      - Кто кому подопечный, - фыркнула жена. - Как раз без тебя спокойнее будет, а то ты вечно на рожон лезешь. Нам Наума вполне хватит. Верно, Наум? Он человек трезвый, рассудительный, мы за ним будем как за каменной стеной.
      - Ну... Тогда ладно. Наум, держите, - я отдал ему пистолет, при этом обернувшись к братку-пижону, - спасибо Дельфинову.
      - На здоровье, - ощерился тот. - Шеф - человек с понятиями.
      Луиза тем временем явочным порядком завладела джинсами из иркиной сумки и как раз влезала в них.
      - Подождите меня, - сказала она. - Я с вами в город поеду, - и объяснила недоуменно уставившимся на неё взглядам, - Надо родителей найти и похоронить.
      - Перестань пожалуйста! - хором рявкнули на неё мы с Ириной. - Чего придумала!
      - Нет, я поеду! - заявила она, вскочив на ноги.
      - Во-первых, я тебя все равно не возьму, - отрезал я. - Во-вторых, всякие там приличия и долг - это хорошо, но в экстремальных ситуациях ими приходится пренебрегать. Ну как ты себе это представляешь, а? Где ты их будешь искать? А потом что делать?
      - Но как же они... - ещё пыталась она шебуршиться.
      - Сейчас у меня кое-кто по попке получит. Ирка, нашлепай её от меня.
      - Если тут кто старших не слушается, - прогудел Пападьяк, - могу помочь.
      Я вспомнил Эстеса и невольно содрогнулся.
      - Спасибо, не надо.
      - Я тоже могу, - хихикнул пижон Славик. - В натуре могу.
      - Ладно, сами разберутся. Ну, мы пошли. Дам о себе знать при первой возможности.
      Я поцеловал жену, хотел поцеловать Луизу. Та, надувшись, отвернулась, но в последний момент все-таки подставила щеку для поцелуя.
      18.
      Анжела и её телохранители приехали на грязно-желтеньком инкассаторском броневичке, который стоял у подъезда. Над городом повисла серая утренняя муть, усугублявшаяся несильным, но унылым дождиком, пришедшим на смену снегу; тот, что выпал накануне, ещё не успел стаять, но все газоны были в черных проплешинах.
      За рулем сидел Славик. Мы выехали на Октябрьский проспект. Видимо, недавно здесь шел бой. Вся проезжая часть была засыпана обломками, которые приходилось объезжать, а кое-где мостовая провалилась в проходящие снизу канализационные трубы.
      - Так что в городе происходит? - спросил я Анжелу. - Кто против кого воюет?
      Она пожала плечами.
      - Точно неизвестно. Вероятно, образовалось огромное количество мелких отрядов, которые сражаются... сами не знают, за что. В общем, расклад такой. С одной стороны армия. Она более-менее лояльна Орлу, но реальное командование находится у Грыхенко, который настроен подавлять беспорядки самими жесткими мерами. С другой стороны - кое-как вооруженная толпа, подстрекаемая Долиновым. Помнишь такого?
      - Как же!
      - Странно даже, что мы только позавчера о нем узнали. Вот появился такой фрукт, будто из ничего, оказалось - влиятельная личность. Ходят слухи, что все эти безобразия инспирированы тайной организацией офицеров ФСБ, мечтающей о восстановлении Союза. И Долинов до поры до времени действовал по их плану, пока это отвечало его цели, а как добился беспорядков, стал играть в свою игру. Вчера Долинов был в союзе с Орлом, а теперь переметнулся на другую сторону, когда тот решил от опасного союзника избавиться. Наконец, наш мэр. Он решил примирить главных противников и собрал в Краевой думе нечто вроде координационного совета по нормализации обстановки.
      - Как раз тем, кто старается разнять дерущихся, в первую очередь достается. По своему опыту знаю.
      - Тем не менее его как бы признали. Никто его не слушается, но у нас там возникла такая себе нейтральная зона, где можно хотя бы вести какие-то переговоры. Орел - то есть Грыхенко - выделил войска для охраны. Дельфинов тоже в миротворцах, - она понизила голос, чтобы Славик с переднего сиденья не мог её расслышать. Вероятно, не для конспирации, а из деликатности, Всех своих козырей он лишился - завод затоплен, да и ГЭС разрушена. И Дима-Мамонтенок к Долинову переметнулся. Только авторитет и остался. Да, поле это еще... Что с ним делать, никто не знает. Сидит у нас этот псих Моллюсков и выдает идеи - одна другой безумней. Бедлам, короче.
      - Ехай вдоль реки, - сказал Пападьяк, когда мы оказались на проспекте Революции. - Там спокойнее.
      Мы свернули в переулок, ведущий к Бирюсе. На обочине над трупом грызлись две дворняги со свалявшейся шерстью. Одна из них, покрупнее, наступала на маленькую соперницу, скаля клыки и коротко, отрывисто взрыкивая.
      - Скоренько они приучились к человечине, - пробормотал Пападьяк.
      "Не с твоей ли подачи?" - мысленно откликнулся я и тут же крикнул:
      - Стой!
      Славик затормозил, и оба они с Пападьяком недоуменно обернулись ко мне:
      - Ты чего?
      Я открыл дверь и вылез из броневичка. При моем приближении собаки насторожились, но не спешили убегать, наоборот, ощетинились, застыли в боевой позе, готовясь отстаивать добычу. Не поворачиваясь к ним спиной, я осторожно обошел труп - и подтвердилось то, что я мельком заметил из окна машины: у трупа отсутствовала голова, но как ни странно, на земле под обгрызенной шеей почти не было крови. А на стене ближайшего дома красовался неровный знак: вписанная в круг перевернутая пентаграмма.
      - Туфта! - заявил Славик, когда я рассказал им о своей находке и о том, что говорила ночью Зинаида Петровна. - Это эфэфсбэшные киллеры на понт берут! - и объяснил, что в распоряжение Долинова заговорщики из ФСБ предоставили специальную диверсионную группу "Оса", которая терроризирует население.
      - Почему же крови нет? - спросила Анжела, на которую мой рассказ произвел сильное впечатление.
      - Откуда нам знать, - я решил поддержать менее мистическую версию, может, они сперва дали крови вытечь, а потом приволокли труп сюда.
      К реке мы выскочили неожиданно. Там, где до неё должны были оставаться ещё пара кварталов, сейчас расстилалось водное пространство, свинцовое, бурное, необъятное, уходящее в непроницаемую даль. Кое-где из-под воды торчали стены особенно крепких зданий, но в целом опустошение было абсолютное. Исчезли все лесистые острова, разделявшие Бирюсу на несколько проток, исчез решетчатый силуэт железнодорожного моста справа, хотя осталось привычным ориентиром округлое плечо бугра, давая знать, что дело не в тумане, скрывшим от глаз знакомую картину, исчез автомобильный мост слева, исчезло чертово колесо из парка культуры. Дорога оказалась на самом берегу, и ехать по ней было почти невозможно: асфальт снесло водой, через каждые двадцать метров - завалы из рухнувших, сцепившихся ветвями деревьев, да ещё обломки сильно подмытых домов с левой стороны улицы. Кое-как проехав квартал, мы были вынуждены вернуться на проспект.
      Стрельба, похоже, приближалась, но проспект перед нами был пуст вероятно, бои шли в боковых улицах. Но вдруг в квартале от нас на проспект выехали два БТР-а и покатили нам навстречу. Славик аж взвизгнул - и так же взвизгнули шины нашего броневичка, рванувшегося вперед. Я решил было, что пижон спятил от неожиданности, но он знал, что делает - ведь не станешь же разворачиваться на заваленной обломками улице под прицелом пулеметов. В пятидесяти метрах впереди был перекресток. Славик свернул налево, почти не снижая скорости.
      - Зачем мы удираем? - спросила Анжела. - Это же наши!
      - Думаешь, будут разбираться? - пробурчал Пападьяк, и в подтверждение его слов на оставшемся за спиной проспекте загрохотала пулеметная очередь. Но не успели мы доехать до следующего перекрестка, как на машину будто со всех сторон обрушился шквал огня. Сверкнуло осколками боковое зеркало. Очень неприятно сидеть в железной коробке, по которой со всех сторон барабанят пули. Я не знал, долго ли сможет выдерживать хилая инкассаторская броня стрельбу такой плотности, но тут машина накренилась, заскрежетала дисками по асфальту и заглохла.
      - Огонь справа, - оценил обстановку Пападьяк. - Выбирайтесь через левую дверь и в дом.
      Сам он выскочил из своей двери, обежал броневичок и, высовываясь из-за него, посылал короткие очереди по окнам противоположного дома, прикрывая наш отход.
      - Порядок, - сказал он, догоняя нас, - бэтээры подвалили, сейчас им будет не до нас.
      - Кто стрелял? - спросил я.
      - ... их знает. Так, вылазим на двор, будем пробираться своим ходом.
      Мы попали в какой-то офис. Накануне он подвергся основательному разгрому, но хотя бы не сгорел. Однако шли мы, хрустя по стеклу и постоянно огибая завалы перевернутой мебели и разбитых компьютеров, а то и перелезая через них. Наконец, нашли и черный ход - массивную бронированную дверь, развороченную взрывом; полосы железной рамы были завязаны чуть ли не узлом, сама дверь искарежена, скручена, полуоторвана. Она прочно застряла в раме, но оставляла достаточно широкий проход - для всех, кроме Пападьяка. Тому пришлось бы протискиваться, согнувшись едва ли не вдвое, и поэтому первым пошел Славик. Он выглянул, осмотрелся, ступил в проем и, ещё до того, как мы услышали визг пуль, откалывающих крошки от бетона, ввалился обратно, скрюченный, зажав живот обеими руками, из-под которых текли алые струйки, и рухнул навзничь.
      - Слава! - Анжела нагнулась над ним. - Что с тобой?!
      - Уй-ее, - просипел он с мгновенно вспотевшим от дикой боли лицом. При-па-я-ли...
      Пападьяк, в свою очередь, выглянул в дыру и сказал нам каким-то очень нехорошим голосом:
      - Уходим. Берите его вдвоем, несите - вон, по лестнице, вверх.
      Я схватил Славика за плечи, приподнял, потащил. Анжеле сил хватало только на то, чтобы взять его за ноги - оторвать от пола мы его уже не могли. Пападьяк пятился вслед за нами, держа дверь на прицеле.
      - Все равно нас найдут, - сказал я, имея в виду остающуюся на ступеньках кровавую дорожку.
      - Может, побоятся сунуться. Они не знают, сколько нас.
      - А их сколько?
      - Четверо как минимум. Сидели напротив, за гаражами.
      Мы втащили Славика на второй этаж, забились в первый попавшийся кабинет. Пападьяк принялся сдвигать к двери столы.
      - Сами себя в ловушку загнали, - сказал я. - Надо было на первом этаже прятаться.
      - Там всюду решетки на окнах. Что там с братушкой?
      С трудом мы заставили Славика распрямиться, оторвать от раны его одеревеневшие руки, разодрали одежду и увидели в животе дырку, из которой пульсирующей струйкой бежала кровь.
      - Прямо в печень, - сказал Пападьяк. - Не жилец.
      Анжела метнула в него испепеляющий взгляд, но похоже, Славик не слышал ни этого приговора, ни увещеваний Анжелы, которая приговаривала: "Славик, потерпи минутку, все будет хорошо, сейчас мы тебя перевяжем, Славик, держись, ну, ещё чуть-чуть", и одновременно требовала у нас: "Бинт! Бинт! Давайте бинт! Есть бинт? Ну что-нибудь!" Славик, снова зажав рану ладонями, перекатывался с боку на бок и непрерывно стонал: "Ее... Уу-ее..." Движения его все замедлялись, веки закрылись, он замер.
      - Славик! Славик! - воскликнула Анжела и, подняв голову, посмотрела на нас удивленными глазами.
      - Может, он в обмороке? - спросила она неуверенно.
      - Теперь бинты не нужны, - пробасил Пападьяк, обнаружив неожиданное умение говорить эвфемизмами.
      И сразу же, словно ждали этого момента, в дверь шарахнули чем-то тяжелым. Но пападьяковская баррикада не поддалась. В коридоре заорали:
      - Лучше выходите, а то гранатой долбанем!
      Мы с Пападьяком, не сговариваясь, кинулись к окну, выходившему на тот же двор. Нет, высоко. И в доказательство того, что путь закрыт, почему-то целое до сих пор стекло разлетелось вдребезги, осколок прочертил по щеке старшины кровавую полоску.
      - Мы выходим! - крикнул Пападьяк. - Не стреляйте, мы баррикаду разберем!
      Мы с ним отодвинули столы. Дверь чуть-чуть приотворилась.
      - Бросайте оружие и выходите с руками за головой!
      - Сейчас мы им бросим оружие, - пробурчал Пападьяк, извлек из кармана гранату и, прежде чем я успел вмешаться, вырвал чеку, помедлил секунду, швырнул гранату через щель в коридор и сам бросился в сторону от двери. Анжела стояла над мертвым Славиком напротив двери; я сбил её с ног, повалился сверху, и тут шарахнуло. Выбитая дверь шлепнулась на пол в каком-нибудь сантиметре от нас, но пока она ещё летела, Пападьяк уже выскочил в коридор, паля из автомата. Еще стреляя, он начал страшно дергаться, словно его тянули за невидимые ниточки, медленно опустился на колени и ткнулся лицом в лужу крови; затем ещё пару раз дернулся не по своей воле и завалился на бок.
      - Надеюсь, оставшиеся не будут такими придурками, - раздался в коридоре голос, когда выстрелы стихли. В комнату заглянули два автоматных ствола, потом в дверной проем вышли и их обладатели, два молодых парня. Я, приподняв руки с раскрытыми ладонями, медленно поднялся на ноги. Анжела тоже попыталась встать, но охнула и повалилась снова.
      - О! Бабец! - обрадованно сказал один из парней. Опустив автомат дулом вниз, он подошел к Анжеле, схватил её за руку, рывком поднял на ноги и вознамерился ухватить её за промежность.
      - Хаврюшин, отставить! - раздался голос от двери. Парень отпустил Анжелу, и она снова сползла на пол. В комнату вошел худощавый мужчина лет тридцати, черноволосый и с черными усиками. - Мы ж не бандиты какие-нибудь. Вот месячишку без баб посидишь, тогда... Вы кто такие? - спросил он нас.
      - Бичевой, вы меня не узнаете? - ответил я вопросом на вопрос, потому что сам его узнал. Это был Александр Бичевой, ветеран-"чеченец", с которым мы встречались пару недель назад в ходе моего расследования дельфиновских делишек; Бичевой, пытавшийся заняться предпринимательством, жаловался на рэкет братвы.
      - А, Шаверников! Вы тут как оказались?
      - Пробираюсь в Думу, - честно объяснил я. - А эти двое нас охраняли. Поверьте, я не имею никакого отношения к этой выходке с гранатой. Я хотел его задержать, но не успел...
      - А! - Бичевой махнул рукой. - Что я - псих, людей под дверью оставлять? Я ждал чего-нибудь подобного. Знаю я этого Пападьяка, служил с ним в одном полку. Вояка хороший, но редкостная дубина. А это кто? - он вгляделся в черты мертвого Славика. - Никак Славик-фуфло? Хорошо, ещё один должок закрыли. Так мы скоро всю эту братву отмороженную загасим. Странная в натуре у вас компания, Виталий. А с девушкой что?
      Выяснилось, что Анжела, падая, вывихнула ногу. Бичевой начал меня расспрашивать, куда и откуда мы направляемся. Я объяснил ему, зачем нам надо в Думу и почему нас сопровождал такой странный эскорт, а потом спросил:
      - Так объясните мне, какой у нас, так сказать, статус? Мы пленные или кто?
      - На войне как на войне, Виталий. Раз вы мне попались, я вас больше не отпущу. Вы можете пригодиться как заложники или для обмена.
      Я вздохнул.
      - Александр, не делайте из меня врага.
      Он только усмехнулся.
      - А о "хельсинкском синдроме" слышали? Когда заложники не хотят, чтобы их освобождали?
      - Но это же глупо! Вам придется таскать нас за собой, все время охранять... Ваша боеспособность снижается.
      - Ничего. Людей у меня много. Весь квартал контролируем.
      - А по-вашему, порядочно держать девушку в заложниках? Отпустите хотя бы её.
      - Вы всерьез предлагаете отпустить её сейчас одну? Со мной ей безопаснее, чем где бы то ни было.
      Я сдался.
      - Что ж, право сильного... Но удовлетворите хотя бы мое журналистское любопытство - что у вас за группировка и какие цели вы ставите?
      - Наши цели? Вот они - очистить город, а потом и всю страну от ворюг, мафиози и черных. То, о чем мечтает каждый честный русский.
      - Ну-ну. Примерно под такими же лозунгами вчера вся каша и заварилась. Результаты пока неутешительные.
      - Спорить мы с вами будем в другой обстановке, - спокойно сказал Бичевой. - А пока решаются задачи не стратегические, а тактические.
      Нас повели в его штаб, располагавшийся напротив, через двор. Анжела сильно хромала и, чтобы не падать, вцепилась в мой локоть. Мы вышли под холодный дождик, который превратил землю во дворе, голую и вытоптанную, как и в большинстве светлоярских скверов, в скользкую глину. Нам навстречу спешил парнишка, топая по тропинке кирзовыми сапогами. Подбежав к Бичевому, он неловко козырнул и, отведя командира чуть вперед, начал что-то докладывать ему торопливым шепотом. Бичевой выслушал его, задал пару каких-то вопросов, затем удовлетворенно произнес, оборачиваясь к нам:
      - Отлично, сейчас у нас будет танк, - и приказал двигаться быстрее.
      Когда мы входили в дом, я услышал совсем близкие выстрелы, и к ним впридачу - грохот, рев и лязг. В штабе у Бичевого постарались навести какое-то подобие порядка. Сюда стащили целую мебель и даже зачем-то водрузили на письменный стол компьютер, если только он не остался от прежних хозяев. В углу стоял штабель консервных банок.
      - Карауль этих, - приказал Бичевой тому парню, который доставил ему донесение, совсем молоденькому пацану, одетому даже не в камуфляж, а джинсовую куртку, под которой была черная футболка с надписью "Iron Maiden". - Если сбегут - голову оторву, - и торопливо выбежал из кабинета.
      После такого напутствия наш страж свирепо направил на нас автомат. Но он недолго удостаивал нас своим вниманием: было заметно, что его (впрочем, как и меня, и даже Анжелу) гораздо больше занимают раздающиеся под окнами рев, крики и стельба.
      - Можно посмотреть? - спросил я.
      - Смотрите, - хмуро разрешил он и сам подошел к окну. Его автомат был нацелен на меня, но смотрел он, сперва одним, а затем и обоими глазами, наружу. Окно выходило на поперечную улицу, параллельную той, на которую так неудачно завернул наш "уазик". От дома на углу проспекта Славы остались одни руины - видимо, по нему упорно долбали прямой наводкой. В развалинах первого этажа застрял танк. Он сел брюхом на какой-то прочный выступ, как на бетонный надолб, и не мог сдвинуться с места. Его гусеницы скрежетали по обломкам, то взад, то вперед, но никак не могли найти сцепления с землей. Иногда танк дергался, начинал было поворачиваться, но тут же гусеница срывалась, и он опять только ревел мотором. Помещение, куда он так неудачно заехал, раньше было магазином, и его гусеницы перемалывали рассыпавшиеся по полу батончики "сникерсов".
      Мы смотрели на танк с другой стороны улицы и сверху вниз, но даже на таком расстоянии он производил подавляющее впечатление своей мощью, заключенной в тяжеленную стальную коробку. И тем бессмысленней казалась отвага крохотных фигурок, оседлавших эту по видимости неуязвимую в своей брони махину. Один из людей Бичевого вскарабкался на башню и каким-то дрыном долбил по замку люка, другой, увертываясь от начинавшей поворачиваться пушки, пытался обмотать тряпкой перископ водителя вероятно, чтобы заставить его высунуться наружу. Танк временами начинал содрогаться, словно пытался сбросить этих непрошенных визитеров, но их на танке становилось все больше. Уже сам Бичевой взобрался на броню и держал под прицелом люк водителя. Охранявший нас парнишка хмурился, кусал губы, припрыгивал от нетерпения, хватался за автомат и бормотал: "Ну что они, блин, возятся, что возятся..." Даже меня заразил этот азарт, я обнаружил, что до белизны костяшек вцепился в подоконник и, почти не дыша, ловлю каждое движение этого поединка. Кажется, Анжела испытывала то же самое - с той же силой, с какой я ухватился за подоконник, она стискивала мою руку. Вдруг и она, и парнишка вскрикнули - танк окутался дымом, дернулся, шарахнуло, вспышка буквально расколола надвое находившуюся перед ним стену, она обрушилась, и вместе с ней содрогнулись все руины, и сверху посыпался ливень мелких и крупных обломков. Трудно сказать, зачем танкисты выстрелили - то ли надеясь завалить обломками нападавших, то ли просто от отчаяния и одурения - но одной из этих целей они достигли. Тот боевик, что пытался вскрыть командирский люк, повалился с танка с кровавой, расплющенной головой. Другой оказался на земле, придавленный огромной неровной глыбой, из-под которой с другой стороны торчал его ботинок. Бичевой и ещё один боец спрыгнули с танка, попытались приподнять глыбу, но им не хватало сил. Придавленный через равные промежутки времени начинал вопить так пронзительно, что его было слышно за ревом танка, и мы ждали очередного вопля, как китайские узники ждут, когда на них упадет новая холодная капля - с надеждой на избавление и мучительным нетерпением, когда ожидание кажется непереносимее самого страдания.
      - Господи, - простонала Анжела, то стискивая руки, то зажимая уши, хоть бы добили его, что ли!
      Пацан-часовой не обратил на её реплику никакого внимания: он затравленно глядел в сторону проспекта, откуда заворачивал БТР и, прижимаясь к стенам, бежали солдаты. Бойцы Бичевого, занятые танком и раненым товарищем, их не замечали. Тоскливо выматерившись, парнишка выбил прикладом стекло и дал длинную очередь по солдатам, движущимся по другой стороне улицы. И сразу же все взорвалось пальбой: тарахтел пулемет на бэтээре, стреляли солдаты, отстреливались люди Бичевого, и я почти сразу же перестал слышать что-либо, кроме звона в ушах. Наш страж был так увлечен стрельбой, что я решился: когда у него кончился магазин, и он собрался ставить новый, я шарахнул его в висок первым, что попалось под руку: сотовым телефоном, который машинально нацепил перед уходом из дома.
      Анжела смотрела на меня, расширив глаза и зажав руками рот.
      - Пошли! - прокричал я, сам не слыша своего голоса.
      - Зачем ты его так?
      - Я им обещаний вести себя смирно не давал!
      - Ты его убил?
      - Вряд ли. Скорее оглушил. Убьют его теперь свои.
      Я наклонился и, обыскав поверженное тело, забрал все, какие нашел, рожки к автомату, а сам автомат повесил на грудь
      - Уходим! Живо!
      - О чем ты думал?! Я же ходить не могу!
      - Ничего. Дохромаешь как-нибудь.
      И схватив Анжелу за руку, я потащил её к выходу. Она, хромая, сделала шаг, другой, вдруг охнула и пошла нормально - вероятно, сместившийся сустав встал на место.
      19.
      Мы помчались вниз по лестнице - кажется, той же дорогой, какой пришли сюда. Я надеялся выбраться во двор, не встретив по пути никого из боевиков - вероятно, все они были отвлечены попыткой захватить танк. Ушли мы вовремя - едва спустились на пролет, над нами загрохотало, все здание содрогнулось, на нас посыпалась пыль, мелкие камушки, и обернувшись, я увидел, что из дверного проема, в который мы только что выбежали, валит дым.
      - Что это?! - Анжела испуганно прижалась ко мне.
      - Снаряд, наверно, разорвался. Танки подвалили или что-нибудь в этом роде. Теперь ты понимаешь, как я был прав?
      - Да, повезло.
      Едва она сказала это, я распахнул дверь на улицу, и мне в грудь уперлись два или три автоматных ствола. Из-под солдатских касок блестели стальным отливом глаза - жестокость, распаленная собственным страхом.
      Непонятно, почему меня не пристрелили сразу же. Вероятно, вид у меня, несмотря на автомат, был чересчур штатский.
      - Я же говорил - они оттуда посыплются, - сказал из-за спины солдат лейтенант в десантном берете. - Вот и стенка подходящая...
      - Стойте! - Анжела протиснулась вперед и встала между мной и стволами. - Мы были в плену, сбежали. Мы направляемся в Краевую думу по личному разрешению генерала Грыхенко. Вот пропуск, - она достала из кармана пальто и сунула лейтенанту под нос какую-то картонку. - За самочинные действия будете отвечать!
      Лейтенант бросил взгляд на картонку, и - то ли оказался дисциплинированным, то ли палаческая работа его не прельщала, - бросил:
      - Х... с ними. Отведем в комендатуру, там разберутся.
      С меня сорвали автомат, поставили нас лицом к стене - ноги враскорячку, руки упираются в стену - и обыскали. Солдат, обыскивавший Анжелу, молодой еще, в веснушках, но с неприятным лицом мелкого городского хулигана, не стеснялся ощупывать все её места, которые того заслуживали. Ко мне проявляли меньше внимания, но напоследок, то ли от избытка эмоций, то ли для профилактики шарахнули промеж ног коленом. Оказалось, до сих пор я не имел никакого представления, что такое настоящая боль. На некоторое время я вырубился. Вероятно, меня тащили волоком, судя по измазанным глиной брюкам и исцарапанной под ними кожей.
      Я пришел в себя на полу темной стальной коробки, которая мчалась куда-то, трясясь на исковерканной мостовой. Судя по лязгу гусениц, это была БМП. Анжела сидела рядом на корточках, и моя голова лежала у неё на коленях. Вместе с сознанием вернулась и боль, заставившая меня скрючиться, прижав руки к паху. Я не мог даже стонать - только скрипел и шипел. Откуда-то из сумрачной железной высоты до меня донесся словно бы голос божества: "Смирно лежи!" - и отвечающий ему голос Анжелы: "Сами его избили, а теперь недовольны. Да он вообще без сознания. О господи!" - и её рука легла на мой лоб. Как я потом выбирался из БМП, вспоминается с трудом. Я старался передвигаться на своих ногах, но это получалось только благодаря помощи Анжелы и конвоира, поддерживавших меня с двух сторон, и мои вымученные усилия заглушили большую часть сигналов из внешнего мира: перед глазами все расплывалось, раскачивалось, слова воспринимались обрывками. Анжела снова с кем-то спорила, но все её доводы натыкались на единственный ответ: "Приедет майор Селтачня, разберется". И нас запихнули в темный подвал, уже полный таких же, как мы, задержанных.
      Свет в подвал приходил лишь из нескольких окошек, верхняя кромка которых находилась на одном уровне с тротуаром, а образовавшиеся в результате многолетнего нарастания мостовой колодцы были завалены мусором. Разглядеть что-либо в таком освещении было трудно, но я, немного придя в себя, заметил, что обитатели подвала в большинстве своем - самые что ни на есть штатские люди, какие-то бабы в платках, небритые алкоголики в кепках, даже дети. Вероятно, всех, кто мало-мальски смахивал на боевика, расстреливали сразу же. Недостаток света с избытком компенсировался обилием звуков: здесь плакали, причитали, матерились, делились переживаниями, временами даже раздавались взрывы смеха. Как ни велико было население подвала, мы все-таки ухитрились отыскать укромный уголок за каким-то бетонным выступом и приютились там.
      - Как ты? - спросила Анжела, подставляя плечо для моей головы.
      - Ох, хреново мне ... - простонал я. - Только таких сильных впечатлений мне не хватало для полноты картины!
      - Что, теперь проник в глубинную сущность событий? - хмыкнула она.
      Ее слова прозвучали довольно громко в случайно наступившем мгновении тишины, и из темного угла неподалеку от нас поднялась фигура и направилась к нам, пробираясь через скопление людей.
      - Анжела? - спросил этот человек, наклоняясь к нам, и я узнал в нем Анатолия Бричковского. От его вчерашнего шика не осталось и следа: лицо все иссечено мелкими порезами, глаз подбит, волосы растрепаны. Но костюм и галстук были ещё при нем.
      - А-а, Виталий, и вы здесь, - добавил он, заметив меня. - Где вас отловили?
      - На Пролетарской улице, - объяснила Анжела. - Мы из Академгородка пробирались. А вы как сюда попали?
      - А! - он махнул рукой. - Не будем о том, что лучше забыть. К чему умножать свои печали? Давайте радоваться жизни, пока есть возможность.
      - Чему можно радоваться в такой обстановке? - проскрипел я.
      - Ну, хотя бы тому, что даже тут я нашел очаровательную даму и интересного собеседника. Знаете, - он оглянулся, - это напоминает мне одну гравюру. "Последняя ночь в Консьержери". Разумеется, с поправкой на местные реалии. И к сожалению, наводит на печальные раздумья о нашей собственной участи. Да, закономерный конец всей этой демократической чуши. Вот к чему приводит безответственное интеллигентское прожектерство. Сперва семнадцатый год, теперь - снова, как будто одного раза было мало...
      - И что, ваши убеждения ещё не поколебались? Вы радовались каким-то предоставившимся возможностям. Где они сейчас, эти возможности?
      - Возможностями я воспользовался сполна, - заявил Бричковский, - и ни о чем не жалею. А сегодня... Да, фортуна повернулась не той стороной. Но наивысшие мгновения жизни не могут долго длиться. На то они и мгновения. За взлетом следует падение. И потом, вы искажаете мои слова, что, извините за прямоту, свойственно вашей профессии. Я говорил, что в подобные времена мужчина должен полагаться только на себя.
      - Сейчас нам даже на себя полагаться трудновато, - пробормотал я. - А? Или вы другого мнения?
      - Ну, в некоторых отношениях... - он обвел взглядом подвал. - Нет, с этим стадом ничего не сделаешь. Только завязнешь в нем, как в песке.
      - Настоящий супермен, - сказал я с усмешкой, - нашел бы способ устроить какую-нибудь заваруху, чтобы в суматохе ускользнуть. Но я не вижу необходимости идти на такой неоправданный риск.
      Теперь усмехнулся Бричковский.
      - Вы ещё питаете иллюзии, что разберутся и отпустят? Как в тридцать седьмом году. Могу вас заверить: в ваших же интересах оттягивать момент разбирательства как можно дольше. Затаиться тут в углу и не откликаться, когда вас вызовут. Вы в проскрипционных списках числитесь под третьим номером.
      - Каких ещё списках? - изумилась Анжела. - Я всего часа три как из Думы. Нас там ждут и гарантируют защиту.
      - Кто гарантирует?
      - Пурапутин, Дельфинов...
      - Да господи! - он чуть не рассмеялся. - Они сами в этих списках идут номером первым и вторым. В городе только одна власть - армия Грыхенки. А у него расправа короткая.
      - Но Грыхенко же тоже...
      - Погоди, - перебил я Анжелу. - Что вообще за списки? Откуда они взялись? Вы их сами видели?
      - Видел, - ответил он уверенно. - Нашелся один... доброжелатель, снял с них копию и показал мне. Я там тоже есть, не сомневайтесь.
      - А вас-то за что? - воскликнула Анжела.
      - Значит, тоже кому-то дорогу перебежал. В нашем деле без этого не выходит. Потом, у них какая технология? Рубить головы всем, кто высовывается. Льщу себя надеждой, что я был в городе фигурой заметной. Впрочем, сейчас об этом можно и пожалеть...
      - Вы сами заговорили о тридцать седьмом годе... - произнес я. Практиковалась тогда и такая штука: конкуренту звонили и предупреждали, что ночью за ним придут. И он сам исчезал. Вроде и не настучал, а человека все равно нет...
      - Думаете, меня на испуг брали? Нет. Слишком тщательная была работа, чтобы счесть её за мистификацию. Тем более в такое время... Сами понимаете, если бы кто-то хотел свести со мной счеты, он бы нашел более простой способ.
      - Все это какое-то огромное и чудовищное недоразумение, - сказала Анжела. - Может быть, провокация. Говорю вам, я со вчерашнего вечера была в Думе с Пурапутиным, и Грыхенко там появлялся. Не назовешь его любезным, но он выделил людей для охраны...
      - Моя милая Анжела! Не ожидал от вас, с вашим опытом работы в мэрии, такой наивности. Вопрос в том, кого и от чего охранять. Так сказать, в какую сторону. Теперь, вместо того, чтобы обшаривать весь город, Грыхенке остается только ждать, когда все птички слетятся в клетку. Может, вам повезло, что вы попались раньше и не тем... А впрочем, вряд ли стоит рассчитывать на лучшее...
      Словно в подтверждение его слов, где-то рядом затарахтел автомат, второй, затем - демонстративно долгая пулеметная очередь. Снаружи что-то кричали, стены подвала от тяжелых разрывов дрожали, и прямо по людям с писком бегали испуганные, выскочившие из каких-то своих щелей крысы. Люди кинулись подальше от окон, сбиваясь в один клубок. Анжела взвизгнула, вцепилась в меня, попыталась спрятаться за моей спиной. Бричковский, наклонив ко мне искаженное лицо, лихорадочно зашептал:
      - Слушайте, Виталий, у нас мало времени. Сейчас кинут сюда гранату... Надо доставить себе удовольствие... Пока не поздно...
      - Вы о чем?
      Он кивнул на Анжелу.
      - Вот... Такая женщина... Грех не воспользоваться, в последний раз... Кинем жребий, кто первый...
      - Вы что, на мордобой нарываетесь? Что, по-вашему, порядочный человек ответит на такое предложение?
      - Не то время, чтобы строить из себя порядочного... - торопливо уговаривал он меня под аккомпанемент стрельбы. - А если кто из нас выживет, его совесть не замучает, я вам гарантирую... Надо пользоваться моментом, даже самым последним... Или вы стесняетесь на виду? На глазах у всех и не такое выделывают...
      Я начал тяжело приподниматься, остро ощущая свою беспомощность. Должно быть, гримасу боли на моем лице Бричковский принял за ярость, потому что отскочил в сторону. Но тут же по скованности моих движений догадался, какого рода недуг меня угнетает, и закричал:
      - Ага, вы потому отказываетесь, что не можете?! Не будьте эгоистом, Шаверников! Тоже рыцарь нашелся! Или вам неизвестно, что эта шлюшка спала с половиной города? Нет у вас на неё никаких исключительных прав!
      - Никогда не догадывался, - медленно проговорил я, - до какой гнусности может довести любовь к Бодлеру.
      - Кстати, - осклабился он, - вы и не догадываетесь, чем я занимался вчера перед тем, как мы так мило беседовали на проспекте Славы! Я провел приятнейшее утро с вашей женой! Могу вас поздравить: она просто мастер орального секса!
      Я плюнул ему в лицо. Он бросился на меня, попал на острые ногти Анжелы и взревел. Еще мгновение - и мы бы с ним покатились в обнимку по грязному полу. Но громыхнула дверь, раздался окрик "Смир-рно!" - мы отпрянули друг от друга и оглянулись. В раскрытой двери стоял курбатовец, наголо бритый, с андреевским крестом из пулеметных лент на груди.
      - А ну, все выметайтесь! - услышал я его приказ сквозь заполнивший уши звон.
      Все, кто был заперт в подвале, медленно потянулись цепочкой на двор. Мы вышли одними из последних, едва переставляя подгибающиеся ноги. У выхода во двор стоял ещё один курбатовец, вглядывался в лица:
      - Проходи... Проходи... Нагнали бомжей каких-то... Стой! - задержал он очередного мужчину. - А ты у нас, случаем, не чурка?
      - Нет, нет! - заволновался тот. - Я... - и полез в карман - вероятно, за какими-то документами. Но проверяющий смилостивился, - Ладно. Вали отсюда! - и толкнул беднягу в спину. Тут же рядом разномастно одетые боевики держали под прицелами автоматов группу сдавшихся милиционеров. Перед ними прохаживался ещё один курбатовец, вероятно, старший - он единственный был в черной униформе.
      - Русский? - тыкал он пальцем в очередного пленного. - Служить будешь? - и когда тот поспешно кивал, делал знак, и помощник тут же цеплял на локоть новообращенному красную повязку.
      - Да что ты их спрашиваешь! - усмехнулся кто-то из конвоиров. - Они ещё вчера свои ряды очистили, сами всех своих чурок перестреляли!
      Тем временем настала моя очередь быть проверенным на национальную благонадежность. Я сделал шаг вперед - и тут меня окликнули:
      - Да это никак Шаверников!
      Повернув голову влево, я увидел чуть поодаль побитый "лендровер", кое-как выкрашенный в защитный цвет, около него - Курбатова с группой приближенных, но самое главное - Долинова в длинной военной шинели. Именно он направлялся ко мне навстречу, восклицая на ходу:
      - Не ожидал, не ожидал! А это... - он на мгновение задумался. - Анжела Веснина, я не ошибся? Что вы тут делаете? Да, мы же незнакомы. Я - Алексей Долинов, - и он протянул мне руку, которую пришлось пожать. Такое обхождение внушало некоторый оптимизм, и мы позволили отвести себя к "лендроверу". Курбатов на Анжелу посмотрел заинтересованно, но мне лишь вяло кивнул, и они с Долиновым продолжили обсуждать какие-то свои дела. Вместе с ними был и Мамонтенок-Дима - тот самый авторитет, переметнувшийся к Долинову. Такую кличку он получил за свою неимоверную волосатость.
      - ...Дельфинов своих стрелков в "Каменном городе" прячет... - говорил Курбатов.
      - Я этому козлу устрою каменный город из гранитных надгробий! огрызался Долинов. Я попытался прислушаться, но они говорили вполголоса, а как назло, рядом длинноволосый светлый парень, которому больше бы пошла косуха с заклепками, чем прожженный десантный комбинезон, громко хвастался вчерашней расправой над каким-то грузином:
      - ...Они там сами все пидоры... Ну, мыла у нас не было, так мы ему, значит, дрыном в жопу, чтобы, значит, дырку расширить...
      Бричковского Долинов не удостоил своим вниманием. Любитель прекрасного сделал было шаг в нашу сторону - обиделся, вероятно, что им пренебрегли но потом передумал, криво усмехнулся, направился к толпе бывших узников подвала, которые не спешили расходиться, ошеломленные внезапным освобождением, и кучковались во дворе - и тут какая-то тетка в платке взвизгнула:
      - Этот..! Вчера..! Доченьку мою..! - и бросилась на него. К ней присоединились две соседние женщины, охваченные тем же порывом, а затем и вся толпа отпущенных на свободу, заразившись стадным инстинктом, накинулась на попавшегося под руку плейбоя. С толпой разъяренных женщин не справится ни одна сила на свете. Сколько ни палили в воздух курбатовцы, сколько ни прикладами по спинами - бабы не успокоились, пока не довели расправу до конца. Тогда они отпрянули, оставив то, во что превратился Бричковский, лежать под холодным дождем, самые капли которого вобрали в себя заливший небо недобрый румянец и, упав на асфальт, текли прочь ручейками крови несчастного поклонника маркиза Де Сада.
      - Не смотри туда, не смотри, - шептал я, обнимая Анжелу, прижавшуюся лицом к моей груди, и сам старался не смотреть, но любопытные глаза косили, косили, острожно подбираясь к этой нечеткой окровавленной груде на краю поля зрения. У парня, пару минут назад рассказывавшего про грузина, лицо на глазах зеленело, сравниваясь цветом с его пятнистым камуфляжем. Потом по его груди и горлу прокатилась судорога, он зажал рот ладонью и бросился за "лендровер".
      20.
      О том, что с нами собираются делать, нам с Анжелой не сообщали. Несмотря на корректное и даже предупредительное обращение Долинова, нас обыскали - в третий раз за день - и, обнаружив у Анжелы пропуск от Грыхенко, вскоре дознались, что мы держали путь в Думу.
      - Замечательно! - сказал на это Долинов. - Вместе поедем. А с Грыхенко у меня полная договоренность.
      Его воинство погрузилось по машинам всех типов и размеров и понеслось по проспектам, как полный хозяин в городе. Я обратил внимание на кативший в конце процессии таинственный автобусик с занавесками на окнах, откуда никто не выходил. Долинов не наврал - Грыхенко явно вступил с ним в альянс. Регулярные войска выстроились перед длинным темно-серым зданием Думы как будто на парад, боевики - среди которых многие только вчера впервые взяли в руки оружие - расположились напротив них не слишком ровной линией. По этому коридору мы, словно почетные гости, в сопровождении большого эскорта вошли в Думу.
      Появление Долинова чуть ли не под руку с Грыхенко явно было полнейшей неожиданностью. "Комитет примирения" собрался в кабинете какого-то важного деятеля, чуть ли не самого Брыкина, спикера. Кабинет выходил окнами во двор, и видимо поэтому считался более-менее безопасным. Обстановка чем-то напоминала утро после попойки. Весь т-образный стол был заставлен открытыми консервами, блюдами с бутербродами, фруктами, нарезанным хлебом, бутылками с газировкой и даже пивом - и все это не просто "надкусанное", а самым гадким, свинским образом раздавленное, поваленное, перевернутое; и на столе, и на полу - куски хлеба, полусъеденные шпроты, мандариновые шкурки, липкие лужи "кока-колы". Даже те, кто сидел, повскакали с мест - и застыли в изумлении, на мгновение-другое представив финальную сцену "Ревизора". Я увидел Орла в его малиновом галстуке, Дельфинова, Пурапутина. Были здесь Медузовский - директор экскаваторного завода, сейчас почти полностью разворованного, Александрюк - главный редактор "Светлоярского рабочего", Распадов - известный светлоярский писатель-почвенник; мелькнул отец Вассиан в черной рясе. Навстречу нам из кресла, точь-в-точь такого же, как у Бойкова, что вызвало у меня секундное чувство дежа-вю, поднимался Моллюсков. Первым пришел в себя Пурапутин. Он поспешил к Долинову, протягивая руки:
      - Алексей Алексеевич, вот и вы! Мы вас давно поджидаем!
      Долинов отстранил его рукой. Вальяжного благодушия, с которым он встречал Грыхенко, сейчас на его лице не было и в помине. Он шагнул к остолбеневшему Дельфинову и ткнул ему пальцем в грудь.
      - Ну, кореш, это твои шестерки меня завалить пытались?
      Дельфинов молчал.
      - Отмазываться будешь? Ты меня реально достал своими наездами! Три раза! Головы тебе предъявить - все десять штук? Опознаешь свою пехоту?
      Глаза Долинова сверкнули зеленью, он махнул рукой - и в коридоре заиграл какой-то марш Третьего рейха, бравурный, развязный, с залихватским рефреном "ва-ха-ха!" Звук был глухой, плывущий, как на старых пластинках. Долинов скинул шинель, в которую до сих пор кутался - и оказался вылитым Штирлицем в мундире штандартенфюрера. Только железного креста не хватало. Затем в кабинет вошли две длинноногих манекенщицы с тщательно уложенными светлыми волосами и с губами, нарисованными темной помадой на строгих лицах. Они были одеты в длинные, до пят, платья из прозрачной ткани; в огромные декольте, обрамленные пышными воланами, вылезали черные кружевные бюстгальтеры. Девушки старались держаться спокойно, хотя лицо одной из них заметно дергалось. Руками в ажурных сетчатых перчатках они держали между собой едва не волочившуюся по земле холстину, в которую было завернуто что-то крупное. Следом за ними шли два эсэсовца - для полного сходства им даже где-то раздобыли "шмайссеры". По сравнению с ними курбатовские боевики со своими красными повязками выглядели участниками плохой самодеятельности, да и сам Курбатов в своей черной коже казался штафиркой-провинциалом, по недоразумению затесавшимся на торжество арийского духа. Девушки вышли вперед, отпустили края холстины - она раскрылась, и на пол вывалилось пять или шесть окровавленных голов.
      Все шарахнулись в стороны. Манекенщицы, очевидно, не знали, что за ношу они несут - они первые громко завизжали и отпрянули, повалившись на фальшивых эсэсовцев. Один Дельфинов бросился к холстине, на которой с внутренней стороны оказался нарисован какой-то пейзаж, замаранный кровью, и заорал:
      - Моя картина!
      Он развернулся и налетел на Орла с визгом: "Это ты нас сдал, козел!" Вспомнив свою боксерскую юность, Дельфинов нокаутировал генерала точным ударом, и массивное тело Орла повалилось, с грохотом опрокинув один из столов. Все, что стояло на столе, полетело на пол, под ноги бросившихся вперед людей Долинова. Дельфинов, оказавшись на генерале, вцепился ему в горло. Орел, хоть и оглушенный, сопротивлялся. Кто-то пытался оттащить от него алюминиевого босса, двое быков, ещё сохранивших золотые цепи как знаки различия, наоборот, поспешили на подмогу своему шефу. Все в кабинете смешалось в одну кучу. Одни пытались уберечься и сталкивались с теми, кто стремился им навстречу; люди скользили в пузырящихся лужах шипучки и спотыкались о раскатившиеся по всему полу круглые окровавленные предметы. Прибежавшие на шум курбатовцы открыли яростную пальбу по окнам и потолку. Я схватил Анжелу в охапку и прижал к стене, стараясь защитить её от осколков стекла, штукатурки и летевших со всех сторон горячих гильз.
      Наконец, свара кое-как утихла. Дельфинова оттащили от Орла, и тот встал на ноги. Его лицо налилось кровью, говорить он не мог - только хрипел. Пурапутин метался между ними, хватал за рукава, капризным тоном уговаривал: "Господа, господа, спокойно!" Анжела шагнула к единственному уцелевшему столу, рухнула в кресло самого спикера, уткнула голову в сложенные на столешнице руки, и её лопатки затряслись, едва не прорывая замызганную, заляпанную ткань плаща.
      Над Анжелой склонился отец Вассиан - круглолицый, румяненький, с прилизанными волосами, вполне благодушный - и принялся её утешать:
      - Крепитесь, дочь моя, Господь с нами, Господь хранит своих чад...
      - Шли бы вы к черту, батюшка, - прошипел я сквозь зубы, грудью ооталкивая его в сторону. - Утешайте тех, кто с вашего благословения мертвые по канавам валяются!
      - Поднять руку на поганого басурмана - не грех, не грех, а правое дело... - забормотал он, отшатнувшись от меня, но продолжая умильно улыбаться.
      - Так, - зловеще сказал Долинов, единственный сохранивший спокойствие в этом бедламе, - больше никто вякать не будет? - и тут же забыл о своем нордическом имидже, взорвался, заорал, - Вы у меня грязь с ботинок слизывать будете, бакланы! Захотели без Долинова обойтись?! Ну как, получилось?! Сидите по уши в дерьме?! Да я ж вас выручать пришел, придурки! Чего не радуетесь?! Где твои орлы, Орел?! Нету! Все у меня! Съели?! Доперло?!
      Дельфинов визгливо закричал генералу Грыхенко, торопясь, пока ему не заткнули рот, сбиваясь и путаясь в словах:
      - Петр Терентьевич, и вы ему поверили?! Он провокатор в натуре! Он на Лубянку работает! Он всех нас заложил и повязал! У него команда - гэбэшные киллеры! Он нас конкретно засветит и под волыны подставит! И этот... этот... Мамонтенок, он у них под колпаком давно!
      Мамонтенок-Дима шагнул к нему, хрустя по осколкам бутылок: "Щас ты у меня свой язык схаваешь!" Грыхенко молчал. Долинов же оттеснил Мамонтенка и проорал Дельфинову прямо в лицо:
      - Молчи, козел позорный! Ты у меня вот где! - и он сунул под нос Дельфинову кулак. - Ты - никто! Где твоя братва?! Где комбинат?! Одни счета в швейцарских банках остались! Но их мы из тебя вытрясем! Забыл Тугрика?! Хочешь как его - в кислоте утопим?! Или пираньям тебя скормить?!
      Дельфинов тяжело дышал, дергался между заломившими ему руки боевиками, яростно вращал глазами.
      Долинов после напряженной паузы сказал:
      - Ладно, кореш, с тобой мы ещё побазарим. А вот лоходромы твои мне глаза мозолят, - и он даже ничего не приказал, только показал пальцем на обоих шкафов, и их тут же окружили, скрутили, поволокли в коридор. Один из них вывернул голову к своему конвоиру - точно такому же быку, только с курбатовской повязкой на локте, и завопил:
      - Толян, падла! Ссучился, да?! Да мы ж с тобой... вместе... вчера еще... А кого я из-под ментовских пуль вытащил?! Ты гондон, Толян! Я тебя с того света достану!!
      Он продолжал орать в коридоре, пока не раздались выстрелы - две коротких очереди, и ещё два одиночных. Потом стало тихо-тихо.
      Анжела подняла голову, сказала сухим, деревянным голосом:
      - Витя, налей мне воды.
      Я торопливо плеснул в стакан кока-колы, поставил перед ней. Анжела взяла стакан, сделала глоток - но поперхнулась, закашлялась, выплюнула чуть ли не половину обратно, на полированную столешницу и календарь, раскрытый на позавчерашнем дне. Я постучал Анжелу по спине, обнял за плечи, с трудом оторвавшись от стола - нервная разрядка приняла у меня парадоксальную форму: я начал поспешно хватать все, что попадется под руку, и набивать рот, мешая сыр с шоколадом и шпроты с мандаринами.
      - Вы все, все мои! - снова заорал Долинов, теперь уже обращаясь ко всем. - У меня одного связь с Кремлем есть! От меня зависит - скинут на нас бомбу или нет! Надеетесь, что Президент не позволит?! Нет вашего Президента! В Москве левые у власти, награбленное экспроприировали, а вы все приговорены к высшей мере! А в стране гражданская война идет! Никто вам не поможет, не заступится!
      - Минутку, Алексей Алексеич! - засуетился Пурапутин. - Какую бомбу? Зачем бомбу? Так вы уж им передайте, что нам тут и без бомбы однозначно несладко! Да и вам самим, что ли, жить надоело?
      - Я-то знаю, где спрятаться! - заявил Долинов.
      - На испуг берет! - пробурчал Орел. - Нет у него реально никакой связи с Москвой! И коммунистов никто к власти не пустит! А бомба поле не прошибет!
      - Вот это мы и проверим в ближайшем будущем! - ощерился Долинов. Экспериментировать будем дальше, ага? В общем, так. В Москве ничего не понимают. Вырос пупырь, накрыл город. Самолеты об него расшибаются, ракеты не пробивают. Все в панике и готовы на крайние меры. Канал связи есть только у меня. И от меня зависит, как подать центру то, что тут у нас творится. Поэтому очень советую не рыпаться и не выводить меня из терпения. Все вы до окончания беспорядков будете находиться здесь, под охраной господина Курбатова. А дальше посмотрим.
      - Кто реально беспорядки-то спровоцировал?! - не умолкал Орел. Теперь хрена с два этих отморозков разгонишь! Сам их вооружил на свою голову, сам и отдувайся! Если бы мне вчера палки в колеса не вставляли некоторые, называющие себя боевыми генералами!
      Орел ещё пытался ерепениться, но было ясно, что козырей у него никаких нет. Он ничего не добился, своей авантюрой бесповоротно загубил политическую репутацию, вместо порядка получил бунт среди развалин, пальбу на улицах, горы трупов, толпы беженцев. И это при том, что Светлоярск неизвестно на сколько времени отрезан от внешнего мира, при явно небольшом запасе продовольствия и медикаментов. А если ещё реакторы разрушатся на нашем маленьком островке, что тогда?
      - Ладно, ладно! - крикнул Грыхенко. - Нечего с больной головы, понимаешь, на здоровую! Пущай, пущай бунтуют! Мы зачистку сделаем, в городе, понимаешь, швали всякой меньше останется! Жечь их надо, давить! Танками! Демократов этих, черножопых спекулянтов! Как тараканов! Развелись, понимаешь, пока в стране бардак творился! Раньше надо было начинать! Уже попрятались по щелям, а когда успокоится, снова расплодятся!
      Он походил на перегретый паровой котел: переполнявшая генерала ярость сочилась отовсюду, заливая багровым румянцем его лицо, вылетала молниями из глаз.
      - Кстати, генерал, - сказал ему Долинов. - Там проблемка была. Помогай. Хачик один совсем обнаглел. Он типа главный грузин в городе, построил себе ту ещё крепость, и все никак не угомонится. Моих ребят два десятка уже полегло. Он там, может, один остался, а все отстреливается. Дядя Шалва - его кликуха. Живым бы его взять, да уже небось не выйдет... Огнеметы у тебя есть?
      - Танки пошлем, - рыкнул генерал. - Где он засел, говоришь?
      - На Юбилейной. Да вон, Димон знает. Димон, сходи, разотри там с генералом.
      Когда Грыхенко и Мамонтенок-Дима удалились, Долинов сказал:
      - Это, значит, ваш комитет, да? Заседаете, да? - он поддал ногой перевернутую консервную банку. - Истэблишмент, вашу мать! Шавки обдолбанные! Трепло! Только умеете, что собачиться! Страну просрали, и все никак не угомонитесь? Я ваш комитет распускаю!
      Он направился к председательскому креслу, но в нем по-прежнему сидела Анжела, и Долинов замер в некоторой нерешительности. Анжела, чтобы не дать ему повода для грубости, встала, и новоявленный вождь, даже не подумав уговаривать её остаться, уселся в кресло. Курбатов встал у его плеча, как верный адьютант. Анжела отошла к окну, где Пурапутин в своей обычной хамоватой манере попытался проявить участие:
      - Ну как ты, мать? В приключения вляпались? Целы? А эти-то двое, охрана ваша, где?
      Она только хмуро скривила лицо. Пурапутин понял, что ничего хорошего не услышит, и замолчал. Рядом со мной оказался Моллюсков, ещё более неопрятный, чем обычно. В его всклокоченной шевелюре торчали какие-то щепки, изо рта несло не только запахом нечищенных зубов, но и весьма откровенным перегаром. Впрочем, все мы выглядели не лучше.
      - Давно из "Девятки"? - спросил я его. - Как там Бойков?
      - Трудится, беженцев размещает. Паника улеглась, малый купол стабилизировался, больше не увеличивается. Мы создали комиссию...
      - А что же вы говорили, - не дослушал я его, - биополе... Вам к городу нельзя приближаться...
      Не знаю, что бы он мне на это ответил - его окликнул Долинов.
      - Эй вы, телепат! Вы тут типа эксперт по полю? Докладывайте обстановку!
      Моллюсков, нисколько не задетый такой пренебрежительностью, важно вышел на середину кабинета.
      - Алексей Алексеевич! - торжественно начал он. - То, что я сейчас скажу, покажется вам чрезвычайно странным, но не забывайте - сознание, открытое сверхчувственному восприятию, видит в мире многое, что недоступно обыденному разуму! Конечно, у меня нет связи с кремлевскими политиками; но я даже сквозь непроницаемый барьер поля вижу нечто далекое, но имеющее прямое отношение и к эксперименту в "Девятке", и конкретно к вам.
      Он говорил напористо, убедительно, обильно жестикулируя, и Долинов не прерывал его, хотя слушал с видом чрезвычайного недовольства.
      - Мы по своей самонадеянности, - продолжал Моллюсков, обращаясь не сколько к Долинову, сколько ко всем собравшимся, - полагали, что происходящее - сугубо местная проблема. Оказалось, что она входит составной частью в единый план. Одновременно с нашим силовым куполом возникли силовые купола в Америке, Англии, Японии и ЮАР, с теми же последствиями - я имею в виду выход поля из-под контроля экспериментаторов и невозможность его отключить. Вы, конечно, решите, что это невозможно - чтобы одновременно в пяти странах, день в день, независимые исследования привели к одинаковым результатам. Но расследование в "Девятке" раскрыло любопытную деталь. Вероятно, кое-кто из вас помнит Карелина. Он разбирал бумаги академика Урбенса, видимо, уже покойного, и сказал мне, что сама идея поля возникла как бы на пустом месте - она не вытекает из предыдущих теоретических исследований. Похоже, что академика посетило озарение, и он разработал практический метод получения поля на пустом месте. Любопытно, да?
      - Может, Карелин просто не понял теорию академика? - осмелился вставить реплику Александрюк.
      - Или, - добавил я, - Урбенс уничтожил или забрал с собой те записи, в которых содержалась логическая связь с предыдущими теориями?
      - Все это - выводы, за которые неизбежно должен ухватиться логический разум, если он не располагает какими-то другими фактами. Но мы ими располагаем. Мы думали, что это - наш эксперимент. Теперь выходит, что мы были только орудием в чьих-то руках. Хаос не только здесь, под куполом. Хаос и снаружи. Из этого хаоса родится фигура Адепта. По его сигналу в мир хлынут полчища, скапливающиеся там, внутри малого купола...
      - Демоны, демоны... - залепетал отец Вассиан. - Не разумею я, о каком Адепте вы толкуете - не об Антихристе ли? - но адовы полчища рвутся губить Святую Русь. Что братоубийство идет - это дьяволовы козни! - и он размашисто перекрестился.
      - Вот именно, - кивнул Моллюсков. - Теперь все видят истинную сущность этой заатлантической плутократии. Они сами, жалкие технократы, отринувшие мистические таинства, наивно считали себя хозяевами собственной судьбы, но техника, на которую они делали ставку, в решающий момент предала их, вскрыв ту трансценденцию, что таится за людой наукой, за любой теорией, и стало ясно, что весь их либерализм оказался маской сатаны. На наших глазах начинается великая битва цивилизации западной - плутократической, дьявольской, и восточной - благородной, хранительницей древнего знания!
      - Святая Русь да восстанет на Антихриста! - снова вмешался отец Вассиан. - Истинно, истинно говорите, Георгий Петрович! Бысть ей оплотом Святой Веры, как предначертано! Явится в её просторах герой - победитель змия!
      - Да, - с каким-то самодовольством подтвердил Моллюсков. - Такова миссия России - Третьего Рима. Ибо именно Россия, великая евразийская держава, объединила священные земли, в которых хранятся ключи к древним таинствам. И не случайно все началось здесь, в Светлоярске. Знаете ли вы, что мы находимся в истинном центре Азии? Ну да, да, считается, что центр Азии - в Кызыле, в Туве, там даже обелиск установлен. Но в незапамятные времена на севере Азии находилась страна гипербореев - родоначальников евразийской цивилизации. Потом те земли ушли под воду Ледовитого океана, но с учетом тех территорий центр Азии окажется именно в Светлоярске. Это особая, сакральная точка, в которой должно начаться объединение всей Евразии под эгидой великой возрожденной России!
      - Узрим, узрим гибель зверя гордого, - вторил ему отец Вассиан, - и вавилонской блудницы, этого вертепа разврата и порока, имя коему Нью-Йорк! Сбываются свидетельства Иоанновы, и лжепророки будут низвергнуты в геенну огненную, а с ними все, кто прельщал малых мира сего!
      - Старый мир сгорит в огне ядерной войны между Атлантической сверхдержавой и Евразийской империей, - прокомментировал его слова Моллюсков. - Так человеческий дух избавится от уз косной материи и воссоединится с небесным духом в грядущем вечном царстве. А вам, - призвал он Курбатова, - истинным защитникам России, оплоту надмирных сил, пора отказаться от своей убогой эмблемы, этой позорной уступки жалкому либеральному закону, и вернуться к истинной, священной свастике - символу циклического времени, возврата к золотому веку. Алексей Алексеевич! вспомнил он, наконец, и про Долинова. - Вы - рыцарь великой миссии! Полководец последней битвы! Ведите нас на бой с полчищами Сатаны!
      Долинов улыбался. Ему, конечно, льстило такое выспренное чествование, но едва ли он собирался воевать с Сатаной, тем более - избавляться от уз косной материи. Курбатов стоял неподвижно, поджав губы, и что выражали его глаза за темными очками - сказать было невозможно.
      - Здесь, здесь надо борьбу начинать! - вдруг завопил писатель-почвенник с круглым, совершенно монгольским лицом. - Вот же они все - наемники заокеанских масонов! - он ткнул пальцем в редактора "Светлоярского рабочего". - Это же ужас - что они с нашей молодежью делают! Растление, порнография, сплошной разврат! Вот она, дьяволова работа! А телевизор?! Зомбирование народа! Жвачка для мозгов! Позор и мерзость! Как ни включишь - сплошные прокладки! Тьфу, стыдобища! И голые бабы непрерывно! А уж что вытворяют - язык сказать не поворачивается!
      - Да, да, - с самым умильным видом подхватил отец Вассиан. - И журналистов наших, купленных врагом рода человеческого, тоже пора обуздать! Знаю, клевещут они на православие, на святую церковь, на благочестие народное!
      - Ваша святая церковь, - не выдержал я, - оплот стяжательства и мздоимства! Вы и близко к Богу не стоите!
      - Хватит нам головы дурить! - набросился на меня писатель. - Пришла пора правды! Кончилось ваше время! Ваше и всех ваших друзей-нанимателей! Что, разворовали великую державу? - обернулся он к Дельфинову и другим магнатам-промышленникам. - Пустили народ по миру? А что придется держать ответ, не думали? Алексей Алексеевич, за вами слово! Прижмите к ногтю всех этих бандитов, ворюг, политиканов, растлителей! Это они, они страну довели! По их вине кровь! Пусть получат по заслугам!
      Пурапутин, которого, конечно, тоже зачислили в политиканы, прямо затрясся от негодования. Понять его было очень несложно. Он к нашему писателю-земляку, мастеру искреннего слова, властителю дум, со всей душой, оказал доверие, небось прислал эскорт, вытащил Распадова из той дыры, где тот прятался в страхе за свою жизнь - и получил взамен черную неблагодарность, облыжные обвинения, чреватые самыми серьезными последствиями.
      - Это вы зря! - крикнул он. - Зря, однозначно! Нас так просто на понт не возьмешь, мы тоже люди не простые! Все туда же - рожа косоглазая, а лезет защищать русский народ!
      Конфликт не получил развития - вернулись Грыхенко с Мамонтенком, и Долинов вскочил из-за стола.
      - Все, - сказал он. - Хватит. Этих двоих, - он указал на Моллюскова и Распадова, - я беру к себе. Вы, батюшка, - обратился он к отцу Вассиану, отправляйтесь в свой храм. Охрану я дам. Отслужите молебен за победу святого дела. С остальными потом разберемся. Оставляю их на тебя, - это к Курбатову. - Да, а ты, - приказал он Мамонтенку-Диме, - будешь отвечать за этого другана, Дельфинова. Сбежит - башку оторву! Только, смотри, аккуратнее, мне с ним ещё побазарить надо.
      Мамонтенок ткнул пистолетом в спину побелевшего Дельфинова и погнал его в коридор:
      - Топай, топай, кореш! Шевелись, не на расстрел веду!
      Курбатов сказал:
      - С вашего позволения, Алексей Алексеич, я их на свою базу переведу. Там надежнее. Санитарные условия, опять же... С данного момента, - объявил он нам, - вы все до особого распоряжения находитесь под моей охраной!
      Под ненавязчивым конвоем курбатовских молодчиков нас вывели на холодную и мокрую площадь. Здесь, под неподвижным Лениным, устремляющим каменный взгляд к хмурому облачному потолку, Курбатов остановился. Оглянувшись на здание Думы, над которым ещё развевался российский флаг, он прокричал:
      - Сорвать эту тряпку! Вывесить наше боевое знамя!
      Подчиненные бросились исполнять приказ, и в этот же момент двое черномундирников приволокли бабенку - невзрачного вида, неопределенного возраста, в которой только и было приметного, что обтягивающие джинсы да грубые башмаки с толстенными подошвами. Один из курбатовцев после обмена ритуальным фашистским салютом объяснил:
      - Вот, задержали, в исполнение вашего приказа...
      - Ой, мужчина, вы такой солидный! - игриво залепетала дамочка. Скажите вашим ребятам, что они руки распускают? Щиплются, тискают!
      - Повторяю для тех, кто не слышал! - выкрикнул Курбатов. - О мерах по оздоровлению нравственности в городе Светлоярске! Параграф третий! С лиц женского пола, которые появятся на улице в штанах, штаны сдирать, пороть и отправлять домой с голым задом! - и схватив ластившуюся к нему девицу, он принялся расстегивать на ней ширинку, словно собираясь привести свою угрозу в исполнение. Тут Анжела глухо охнула, и я мгновенно все понял: это была не женщина, а трансвестит Виталик. Я замер, перестал дышать, чтобы остановить время, отдалить неотвратимое, но было поздно. Курбатов взревел и отпихнул Виталика от себя, хватаясь за кобуру.
      - Педик! Гомик! Щас я тебе яйца оторву и в жопу засуну!
      Рядом со мной воздух взвихрило молниеносное движение - Анжела вцепилась в руку Курбатова, повисла на ней, отводя дуло пистолета от Виталика, и кричала:
      - Не трогай его! Не смей!
      Курбатов вырвал руку, нажал - может быть, непроизвольно - на курок. Пуля, попавшая в лоб Анжеле, отбросила её прочь, и она покатилась по талой грязи, перевернулась пару раз и застыла у подножья памятника, разбросав тонкие изломанные руки и ноги. Когда я подбежал к ней, она глядела в небо мертвыми глазами, из дыры над правым глазом по лицу растекалась сетка кровавых струек.
      Я встал на ноги. Рука Курбатова ещё продолжала медленно опускаться. Он разжал ладонь, пистолет стукнулся об асфальт.
      Я налетел на Курбатова, вцепился ему в горло и затряс, крича ему в лицо:
      - Такой порядок ты хотел?! Такой?! Такой?!
      Тут бы мне и пришел конец от рук его бандитов, но клацанье затворов перекрыл оглушительный, налетевший будто со всех сторон, хлопок, и все непроизвольно задрали головы. Красноватый оттенок, к которому мы успели привыкнуть, исчез, и небо в разрывах туч показалось ошеломляюще голубым. Дождь прекратился, по лужам запрыгали лучи солнца, налетевший ветерок принес с собой сырой и свежий запах ранней весны.
      P. S.
      Когда в город вошли федеральные войска, я снова оказался в числе интернированных, давал показания следственной комиссии, но, вероятно, благодаря старым связям в Москве меня довольно быстро отпустили на все четыре стороны.
      Угрозы Долинова частично подтвердились. Сработал эффект домино, правительство пало, и вслед за Светлоярском вся страна погрузилась в хаос анархии, расползаясь, как мокрая промокашка. Нам с Ириной все же удалось не без приключений вернуться в Москву. Луизу мы взяли с собой. Сперва мы думали её удочерить, но этот план отпал сам собой, когда Луиза вышла замуж за сотрудника гуманитарной миссии ООН и уехала с ним во Францию.
      Марина Эльбина со Степой спаслись. Их спрятали соседи, когда пьяные подонки из того же подъезда явились мочить ментовскую семейку. Топорышкин завязал с экстремизмом, подался на запад, некоторое время лабал на Брайтон-Бич, потом, как я слышал, отправился в Таиланд изучать восточную премудрость. Басилевич перебрался к жене в Канаду. О генерале Орле, этом неудавшемся наполеоне, долго не было ничего слышно, и я решил было, что его втихаря расстреляли где-нибудь в подвалах ФСБ, но неожиданно он вынырнул где бы вы думали? - в Израиле. То ли он сам, поступившись принципами, отыскал в себе каплю еврейской крови, то ли нашел жену-еврейку, не знаю. Теперь занят обличениями реформаторов, которые довели Россию до гражданской войны, и выражает надежду на возвращение в большую политику.
      Дельфинову повезло меньше. Его тело, страшно изуродованное пытками, нашли в общественном туалете. А Долинов пропал - снова канул в ту неизвестность, из которой так неожиданно вынырнул. Мне говорили, что на запрос следственной комиссии из ФСБ прислали бумагу о том, что никакого Долинова никогда ни у них, ни в КГБ не числилось.
      Василий Бойков стал мэром "Девятки", хотя вряд ли такой успех его радует. В тот момент, когда силовое поле самоликвидировалось, на горно-химическом комбинате произошел страшный взрыв, и только каким-то чудом реакторы уцелели. Второго Чернобыля не получилось, но тем не менее пришлось разгребать многочисленные завалы - и в прямом, и в переносном смысле. К их ликвидации приложил руку и Звонов; лишившись средств к существованию, он перебрался в "Девятку", занялся физическим трудом. Что же касается силового поля - установки для его получения оказались полностью разрушенными, создатели поля погибли, документация тоже мистическим образом пропала, и маловероятно, чтобы этот эксперимент снова был где-нибудь повторен в ближайшее время.