Марика купила их, потому что вспомнила другие, прекрасно распустившиеся тюльпаны на грани увядания. При всей своей неподвижности перед тем, как осыпаться, они все равно походили на просторные шелковые платья, застывшие на мгновение в неистовой пляске. Вот это она и хотела сфотографировать.
      Но может быть, зимние тюльпаны такими не станут. Выгибаться и кокетничать их побуждают тепло и солнце.
      Она направила на цветы яркую лампу в надежде, что они примут ее за солнечный свет. Затем она расставила красные герберы в прямой высокой вазе и пошла в лабораторию, чтобы напечатать несколько портретов.
      Телефон в мастерской зазвонил в самый ответственный момент, и Марика предоставила вести беседу автоответчику.
      Немного позже, включив запись, она услышала голос девочки: "Привет! Это Мю, ты хотела меня фотографировать; перезвони мне как можно скорее, я могу позировать на этой неделе почти в любое время, кроме среды и пятницы. Ах да, в субботу я тоже никак не могу".
      "Могла бы сказать, что свободна только в четверг", - подумала Марика. Ей стало не по себе от этого голоса. В нем было что-то ускользающее. Она почувствовала, что ей трудно заставить себя позвонить по номеру, который оставила Мю.
      Надо поскорее отделаться от этого. Она набрала номер, и Мю ответила. Теперь ее голос был хрипловатым и напряженным, как будто она только что откуда-то прибежала или у нее что-то болело.
      Они договорились встретиться в четверг в мастерской.
      "Что ж, посмотрим", - подумала Марика, легкое беспокойство не сразу улеглось.
      * * *
      Посреди ночи Марика проснулась, рывком села и подумала: "Фен!"
      Накинув одежду, она сунула в сумку дорожный фен, быстро спустилась к машине и поехала по пустынным ночным улицам в мастерскую.
      Она нетерпеливо отперла дверь, зажгла свет и вошла.
      Тюльпаны с вытянутыми шеями и закрытыми чашечками походили на капризные слепые цветы-змеи, а их лепестки сложились как губы, нехотя цедящие какое-то сдавленное крошечное "о".
      Марика сбросила с себя пальто. Включила в розетку фен.
      Затем, взяв одну из маленьких закрытых цветочных головок, просто-напросто разогнула лепестки пальцами.
      Ей было немного совестно. Но что же делать, ведь цветы все равно вот-вот увянут.
      Щелкнув выключателем фена, она направила струйку маленького шумного сирокко прямо в бутон, который тотчас начал принимать именно ту форму, какая ей была нужна: лепестки шелковисто поблескивали, темнели и извивались, словно тонкая ткань на ветру.
      Она отложила фен.
      "Да что я, собственно, делаю?" - подумала она. И ее охватил почти суеверный страх в ожидании кары.
      Но дело было сделано. "Во имя искусства совершались преступления и похуже", - улыбнувшись напомнила она себе, и в мыслях мелькнули какие-то горящие коровы в одном из фильмов Тарковского - говорят, знаменитый режиссер и в самом деле их поджег.
      Все же этот поступок, не лишенный извращенности, ее немного встревожил. Это чувство породило в ней неожиданную энергию, и, сосредоточившись, она сделала серию снимков и тут же проявила их. Она отметила про себя, что некоторые из них, по всей вероятности, должны получиться совсем неплохо. И потом, не раздеваясь, потная, с воспаленными глазами, она заснула на маленьком диване в мастерской, как бывало много раз прежде.
      * * *
      В четверг Мю явилась, опоздав больше чем на полчаса, нервная и напряженная, но после чашки крепкого кофе немного приободрилась.
      - Я мало спала, - сказала она. - Наверное, нам лучше отложить съемку до следующего раза. У меня синяки под глазами.
      Вид у нее и вправду был болезненный. Марика объяснила, что речь пока идет о пробных снимках.
      - Выходит, по-твоему, если я ужасно выгляжу, это не имеет значения? сказала Мю.
      - Я не собираюсь снимать тебя для рекламы косметики, - сказала Марика.
      Девочка была задета, она уставилась в пол.
      - Я всю ночь не ложилась, письма писала, - сказала она.
      - Вот как, - сказала Марика. - Если хочешь узнать мое мнение, добавила она, - то я думаю, что в тебе есть и красота, и своеобразие.
      - Только нос и уши подкачали, - сказала девочка.
      "Пожалуй, все будет не так просто", - подумала Марика.
      - Не хочешь немного оглядеться в мастерской? - предложила она.
      Мю ходила по мастерской и смотрела, но мысли ее, похоже, витали где-то в другом месте. Увидев старые фотографии Марики с показов мод, она явно оживилась и совсем опешила, узнав, что Марика была фотомоделью. Да еще в Париже!
      Марика привыкла к такой реакции. Многим, казалось, с трудом верилось, что она добровольно оставила выгодную карьеру модели, чтобы самой стать фотографом, имея в качестве начального капитала лишь деньги, накопленные за годы работы во Франции. Большинству обычно хотелось услышать истории о том, какая это была жизнь: ужасная, великолепная, одурманенная кайфом, суровая, легкомысленная. Использовали тебя или ты сама командовала другими? Об этом хотелось узнать всем.
      Но нельзя предлагать себя другим, как разменную монету. Всем не обязательно знать, из какой трясины ты себя вытащила. На свете слишком много тех, кто с удовольствием бередит чужие раны, поскольку собственные причиняют им слишком сильную боль.
      Такие люди любят повторять: "Ей здорово повезло в жизни, но в глазах у нее столько печали".
      "Господи, дай им зеркало, мягкую игрушку и боксерскую грушу".
      Но девочке она сказала только:
      - В жизни все зависит от того, что ты за человек. Но такую жизнь, как была у меня, долго не вынесешь. По крайней мере, если с самого начала не особо веришь в себя.
      Она заметила, что девочка немножко оттаяла, когда услышала о вере в себя. "Девочка"... Впрочем, сколько ей может быть лет? Почему она называет ее про себя "девочка"? Ей наверняка уже больше двадцати.
      Другой фотографией, вызвавшей у Мю неподдельный интерес, был портрет мужчины.
      - Какой классный, - сказала Мю. - Кто это?
      - Это мой... - Марика запнулась, она никогда не знала, как обозначить Педера. - Это Педер, - сказала она. - Мой самый лучший друг.
      - Ясно, значит, просто приятель, - сказала Мю.
      - Да нет, - беспомощно ответила Марика.
      - Ага, значит, это твой парень, - решила Мю. И, увидев смущенное лицо Марики, добавила: - Он что, женат на другой? - В голосе звучало участие.
      - Нет, что ты, - сказала Марика. - У него нет другой.
      - Вы живете вместе?
      - Нет, - ответила Марика. - Он на месяц уехал в Данию, снимает фильм.
      - На месяц! - воскликнула Мю. - Представляю, как ты по нему скучаешь.
      Марика чувствовала себя так, словно ее намалевали в углу краской романтичного розового цвета, из большой жестянки. Чтобы вырваться из этого образа, она должна была совершить остроумный словесный прыжок самурая, но у нее не было желания играть в такую игру с Мю, которую она едва знала.
      Поэтому она просто прошла через комнату и, достав три последние фотографии с тюльпанами, подозвала Мю и попросила сказать, что она о них думает.
      - Очень странно, - сказала она девочке, чтобы завоевать ее доверие. Когда я была маленькой, я боялась цветов. Теперь я люблю их.
      Мю засмеялась:
      - Разве можно бояться цветов?
      - Особенно тех, что стояли в вазах, - пояснила Марика.
      - Ты хочешь сказать, тебя пугало то, что их срезали? - спросила Мю с откровенным удивлением перед такой чрезмерной чувствительностью Марики.
      - Нет, - ответила Марика. - Меня пугало, что они такие красивые, а умирают очень быстро. Но теперь я безумно люблю фотографировать увядшие цветы, - с гордостью добавила она.
      - Да, таким образом ты уберегаешь их от смерти, - бросила Мю мимоходом, бегло взглянув на фотографии. Затем, вернувшись на прежнее место, уселась на диван и снова мрачно погрузилась в себя - Марика не знала, что бы еще придумать.
      - Пойду поставлю какую-нибудь музыку, - сказала она.
      * * *
      Марика рассматривала контрольные отпечатки с пленок, на которых была заснята Мю. Она была в смятении.
      Позировать оказалось для Мю делом трудным, ей сложно было смотреть в камеру. Что такое, собственно, застенчивость, в особенности у взрослого человека? Неужели и впрямь настоящее целомудрие? Или это страх перед тем, что люди поймают в твоих глазах проблеск чего-то, что ты скрываешь, ненависти, злобы или плотоядного вожделения?
      - Думай о чем-нибудь приятном, - сказала тогда Марика.
      И тут Мю просто-напросто расплакалась.
      А затем наружу вышла вся история; самая обыкновенная история о женатом мужчине и его любовнице. Телефонные звонки к нему на работу. Невыполненные обещания. Ожидание в маленькой квартирке, куда доносится ругань соседей сверху. А теперь он просто скрывается от нее. Если она спрашивает его на работе, он никогда не перезванивает. Мю звонила даже ему домой, но там всегда подходит либо его жена, либо ребенок, либо включается автоответчик. Наверное, он обзавелся отдельным телефоном с засекреченным номером.
      - Но я знаю, это все потому, что он боится, - сказала Мю. - Я разбудила в нем что-то такое, что угрожает привычному, спокойному ходу его жизни.
      "Может, и так, - подумала Марика. - И что из этого? Привычки и спокойствие - мощные союзники. Кому охота предавать их даже ради такой симпатичной террористки, у которой что-то тикает внутри; и трудно сказать что - сердце или взрывное устройство".
      Разве только эти привычки и спокойствие давно уже стали для человека тюрьмой, и он нуждается в том, чтобы его вызволили оттуда. Но все-таки вызволять его оттуда не такой оголтелой.
      Марика подивилась и устыдилась собственной черствости. Девочке всего двадцать два, и она безнадежно влюблена. И все же было в Мю что-то странное. Ее беспомощность чем-то отталкивала. Так и хотелось как следует встряхнуть ее.
      Может, это было потому, что чувствовалось: внутри нее сидит другой человек. Этот другой проглядывал в неожиданно острых замечаниях, в мимолетных шутках, но все это прорывалось как бы невольно; это были незапланированные сбои.
      Марика сварила девочке еще кофе и терпеливо слушала. Она почувствовала сильное искушение сфотографировать плачущую Мю, но ей стало стыдно, и она удержалась от этого желания.
      Она говорила с девочкой так нежно и мягко, что под конец язык стал похож на хвост новорожденного котенка. Марика ничего не могла с собой поделать, ее обезоруживал поток горьких слов Мю. Словно от этих грустных излияний она уменьшалась, а девочка росла; но этот рост не был благотворным.
      "А ты сильная, - устало подумала одурманенная Марика; во рту у нее пересохло. - Знала бы ты, девочка моя, какую власть ты имеешь над людьми".
      И все же: женщина всегда хочет поддержать другую женщину, - по крайней мере, так рассуждала Марика. Если есть хоть какая-то возможность, надо помочь спрятанному в ней золотнику вырваться наружу.
      Но позднее, когда поток слов и слезы иссякли, дело приняло неожиданный оборот. Втянула ее в это девочка или они пришли к этому сообща?
      Теперь она сидела, перебирая фотографии, а тогда ей и в голову не приходило, что из ее камеры могут появиться такие снимки; по крайней мере, в тот день.
      Когда слезы мало-помалу прекратились, девочка наконец-то призналась: "Я пришла к тебе, потому что надеялась, что ты сделаешь сногсшибательную фотографию. Такую, чтобы можно было ему подарить".
      И тут Марика подумала: "Ладно, вдруг это поможет ей расслабиться. А потом мы сможем заняться делом".
      - Настоящую сексуальную фотографию, - пояснила девочка. - Такую, перед которой мужчина не сможет устоять.
      И вот Марика разглядывала уже готовые фотографии.
      Что она чувствовала? Стыд?
      Конечно же, это что-то вроде порнографии; то, что было незаметно во время съемок, сейчас проступило с грубой очевидностью.
      Здесь и речи не было ни о какой наготе; порнография заключалась в самих позах. Мю выглядела, как заправская проститутка. На нескольких фотографиях она показывала свою грудь - она упрямо на этом настаивала. ("Хочу посмотреть, какая она на самом деле", - сказала Мю.)
      Где-то в самой глубине глаз девочки притаились горе и ненависть, и Марике было не по себе от этого взгляда, но она понимала, что есть люди, для которых именно это и придает фотографии особый смак.
      Она пыталась заглянуть в глубину самой себя. Ведь все это начиналось как игра. Правда ли, что она пыталась таким образом заставить Мю расслабиться?
      Конечно, к этому примешивалось еще и нечто щекочущее. Это было удовольствие от того, что кто-то другой обнажает, разоблачает себя. Не ты сама, а кто-то другой.
      Такие невинные снимки, но было в них что-то исполинское, древнее, незыблемое, то, что, без сомнения, всегда с нами, - так жители вулканического острова всегда живут в атмосфере наследственного уважения к вулкану и ритуальной фамильярной шутливости, потому что вулкан - это их родина.
      Что ей сказать Мю? Что снимки получились неудачными и она их выкинула? По правде говоря, Марике на самом деле стало стыдно.
      Беда только в том, что Мю наверняка фотографии понравятся. Отношения с девочкой явно не станут лучше, если Марика выбросит снимки.
      А судя по портретам расслабившейся, ненакрашенной Мю, которые девочка позволила сделать после этих пробных съемок, она прекрасная модель для серии фотографий, которую собиралась сделать Марика.
      Настоящих фотографий. Таких, как ей хочется, таких, которые идут из глубины души и требуют воплощения.
      * * *
      Мю пригласила Марику на ленч к себе домой.
      Девочка через вторые руки снимала однокомнатную квартиру в Васастане. Она встретила Марику на пороге в поношенной кофточке и шерстяных лосинах в рубчик.
      Улыбнувшись как можно дружелюбнее, Марика вошла в прихожую.
      - Я купила свежего хлеба! - сказала она. - Чувствуешь, как пахнет!
      - Спасибо, - сказала Мю. - Хотя хлеб у меня есть... - Девочка первой прошла в глубь квартиры, которую Марика про себя окрестила "однокомнатная тоска". Горы всякой всячины, мебель из "Икеи", стандартный набор плакатов на стенах.
      На столе в комнате стояли блюдо салата и две тарелки с унылым цветочным узором.
      Марика сказала себе: "Ты превратилась в настоящую мещанку. Как, по-твоему, еще может жить безработная двадцатидвухлетняя девочка?"
      Перед тем как сесть за стол, они посмотрели контрольные снимки, и Мю отнеслась к ним, как и следовало ожидать, - отобрала те, на которых меньше всего походила на саму себя, а те, где выглядела естественно, забраковала.
      - Никому и никогда не говори, что фотографии сделала я, - строго предупредила Марика. - Ты и вправду собираешься послать одну из них ему?
      "Ему" было сигнальным словом, ей следовало бы поостеречься лишний раз произносить его. И пошло-поехало, Мю тотчас принялась анализировать его поступки, ожидая, чтобы Марика нашла им оправдания, которые та не могла найти, со всех сторон рассматривать его высказывания, размышлять о том, стоит ли ей сделать химию, потому что ему нравятся кудрявые волосы, и, наконец, показала его фото.
      Марика увидела обыкновенного конторского служащего в расцвете лет. Как выяснилось, звали его Йорген.
      - Он знает, что я могла бы изменить всю его жизнь, - говорила Мю. - Он знает, что между нами есть что-то особенное. Стоит нам оказаться в одной комнате, возникает электрический разряд. Такой сильный, что прямо искры летят.
      - Ты по-прежнему не можешь до него дозвониться? - спросила Марика.
      - Нет, - призналась девочка. - Но так бывало и раньше. Иногда я охотилась за ним неделями. Но если мы окажемся наедине, я уверена, он сдастся.
      Марика не знала, что на нее нашло, но она не удержалась и спросила:
      - Неужели тебе не надоело?
      Глаза Мю вспыхнули настоящим гневом. Да, была в ней сила, такая сила, которая способна своротить горы.
      - Неужели ты никогда не была по-настоящему влюблена?! - воскликнула Мю. - В мужчину, у которого есть другая?
      В ее интонации звучало обвинение: "У тебя есть все. Но сердца-то у тебя нет".
      "Эх ты, девочка моя, видела бы ты мое сердце, все израненное и кровоточащее, - сказала про себя Марика словами героини мелодрамы. - Мое святое сердце, конечно, так же исправно вырабатывает любовь, как и твое. Чье сердце больше, крошка? Давай положим их на весы и посмотрим".
      Но вслух она сказала только:
      - В конце концов выдыхаешься. И тогда приходится искать какой-то выход.
      - Какой еще выход? - прошипела девочка. - Может быть, начать плести кружева или еще чего-нибудь?
      "Нет, так дело не пойдет, - подумала Марика. - Никудышный психолог Марика Вальберг сунула свой длинный нос в чужие дела. Не для того мы встречались. Мы должны были заняться фотосъемкой. А теперь едва ли можно даже заикнуться об этом".
      - Я только хотела сказать, что хорошо, когда есть что-то еще, осторожно начала она. - Так, чтобы в твоей жизни был уголок, который принадлежит только тебе самой.
      - Ага, значит, поэтому ты занимаешься фотографией? - спросила Мю.
      - Ну, это слишком уж прямолинейно, - ответила Марика.
      - Ты пытаешься таким образом убить время, пока твой парень так долго находится в отъезде, - предположила Мю.
      "Только не втягивай сюда Педера, - подумала Марика. - У меня нет ни малейшего желания обсуждать его с тобой".
      - Для меня любовь - это совсем другое, - продолжала Мю. - Это плохо, если в тебе есть такой уголок, куда любовь не проникает.
      "Пора остановиться", - подумала Марика.
      - Слушай, Мю, - сказала она. - Прошу прощения, если я вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются. У меня дурацкая привычка навязывать другим свои решения. Я же не знаю, каково быть тобой. Но и ты не знаешь, каково быть мной.
      "Одни штампы, - подумала она. - Опять заговорил психолог".
      Мю взглянула на Марику, лицо девочки вновь обрело свое покорное выражение.
      - Ты права, - сказала она. - Мы с тобой едва знакомы.
      Они доели остатки салата. Марика отрезала ломтик хлеба, которым ее угощала Мю, а Мю отрезала ломтик от того, что принесла Марика.
      Марика украдкой посмотрела на часы.
      - Не можешь позволить себе расслабиться? - участливо спросила Мю. Наверное, иногда такая работа - это очень большой стресс.
      - Мне хорошо работается при стрессе, - сказала Марика.
      И тут наконец она без обиняков выложила свое предложение насчет фотосъемок.
      Может быть, идея слишком прозрачная, да и романтичная, оправдывалась Марика, но все будет зависеть от общего настроения, от выражения лица натурщицы.
      Она представляла себе это так: женщина лежит на голой мерзлой земле, возможно, на поле. Часть ее тела запеленута белым полотном, как саваном. Сначала - только неподвижное белое лицо с закрытыми глазами, как маска смерти. Волосы, разметавшиеся по глинистой земле, может быть, снежинки. И вот постепенно она пробуждается, кадр за кадром; проводит руками по лицу и наконец садится, смеется, мчится по полю, исступленно танцует, а саван развевается вокруг тела.
      Снимать надо как можно скорее, поскольку земля сейчас голая и мерзлая, а снега не слишком много. В любое время может начаться оттепель или, наоборот, наметет сугробов.
      Они могли бы поехать в загородный домик, где Марике разрешили пожить.
      Мю изумленно уставилась на нее.
      - Так можно закоченеть! - возмущенно воскликнула она.
      - Ничего подобного. Я вырежу подстилку из пенки, которую мы частично засыплем землей, можем взять с собой вентилятор с подогревом. Или разжечь костер. Пока я буду фотографировать только твое лицо, ты можешь лежать в пуховом спальнике.
      Девочка недоверчиво посмотрела на Марику, иронически усмехнувшись уголком рта.
      - Если получатся хорошие фотографии, ты сможешь увидеть их на выставке, - добавила Марика почти с мольбой.
      Мю села в кресло и задумалась. Она снова взглянула на Марику так, словно та была диковинным цирковым зверем.
      - Неужели нельзя иначе показать, какая ты крутая? - сказала она наконец. - Так, чтобы не простудиться?
      Марика засмеялась:
      - По-твоему, все это глупо.
      Мю улыбнулась:
      - Послушай, а может, слегка надуманно?
      - Искусство может быть слегка надуманным, - согласилась Марика.
      - Я знаю, - сказала Мю.
      - Мы поедем туда на выходные, - сказала Марика. - Там красиво. Будем жарить колбасу на костре, и все такое.
      - На все выходные я уехать не могу, - сказала Мю. - Вдруг он позвонит.
      * * *
      Марика вышла на серую улицу, довольная своими достижениями: в конце концов Мю позволила себя уговорить. Они поедут за город на выходные.
      Она ликовала. Попутный ветер, контакт установлен! Пришла человеку на помощь. Умная тридцатичетырехлетняя женщина. Беседу провела удачно. Даже не обиделась на упрек в "наигранности". С каждым прожитым днем человек мудреет. Мир у моих ног.
      На другой стороне улицы молодая мать пыталась помирить двух орущих детей.
      Марика разглядывала ее, испытывая смешанное чувство сострадания и восхищения.
      "И все-таки я не лишена самодовольства, - вдруг подумала она. Наверное, становишься такой, когда у тебя нет детей; никто тебя не выводит на чистую воду.
      А впрочем, на свете полно самодовольных людей, у которых есть дети; и, возможно, этим людям каким-то образом удалось втянуть детей в эту ложь, так что они сами чувствуют себя еще сильнее, поскольку полагают, что подобных им стало больше".
      Марика села в машину и вырулила на Оденгатан. Она больше не чувствовала себя неуязвимой, но мысли по-прежнему роились в голове.
      "Интересно, а есть такие люди, которые вообще совсем не думают? продолжала размышлять Марика. - И если есть, то они не думают потому, что боятся, или они просто-напросто глупые? А тогда что такое глупость; существует ли изначальная глупость или то, что мы считаем глупостью, вызывает очень глубокая рана?
      И кто тогда исцелит эту рану?
      Раз мысли могут причинять такую боль.
      Может быть, я сама очень глупа, - назидательно сказала она самой себе. - Взять хотя бы эту идею с фотографиями: мертвая женщина пробуждается и танцует. А может, это расхожий образ, который давно известен всему миру. Самая настоящая мыльная опера.
      Как бы то ни было, для меня она важна, и ее надо воплотить в жизнь".
      * * *
      Мю позвонила в пятницу и сказала, что у нее температура.
      - Я на ногах не стою, - уверяла она, но что-то в ее голосе насторожило Марику. Уж не решила ли девочка все-таки дожидаться, пока позвонит мистер Женатый Мужчина?
      В таком случае ничего не поделаешь.
      - Надеюсь, ты скоро поправишься, - сказала Марика и собралась положить трубку.
      - Может, поговорим немного? - просительно сказала Мю.
      - Сейчас мне некогда, - солгала Марика, ей надо было справиться со своим разочарованием, прежде чем выслушивать новые признания. - Позвони мне, когда сможешь назначить другой день.
      "Ах ты, маленькая зануда, - подумала она. - Собственно говоря, мне следовало бы найти кого-нибудь другого для этой работы".
      Полдня Марика не могла успокоиться. Потом стала фотографировать цветы, чашечки белых роз, до половины засыпанные пеплом.
      "Красиво или надуманно?" - спросила она себя, внезапно ощутив, какое все вокруг хрупкое. Может быть, вообще все это лишено смысла.
      Она позвонила Педеру в Данию, но его голос был нервным и усталым. "Он произносит нежные слова просто из чувства долга", - подумала она. И сама услышала, какой жалкий, умоляющий у нее голос.
      Вдруг потянуло каким-то холодом изо всех забытых трещин. Она почувствовала себя очень маленькой и не могла понять, как еще несколько дней назад могла заниматься делами, спокойная и самоуверенная, убежденная в собственной правоте.
      Она позвонила подруге, та пригласила Марику прийти, и они сели вдвоем перед камином. Они массировали друг другу плечи, сидя у огня. Марика рассказала о девочке.
      - Она считает мою идею с мертвой женщиной наигранной, - жаловалась она, а подруга ее утешала: похоже, эгоистичная девчонка просто ничего не понимает.
      - Оставь ее в покое, - говорила подруга Марике. - Она приносит тебе одни разочарования. И вообще, какой тебе от нее толк?
      - Не знаю, - сказала Марика.
      - Ты случайно не влюблена в нее? - спросила подруга, и Марике показалось, что под пленкой предостерегающей интонации трепещет крошечная надежда на драматическое развитие событий.
      - Нет, - ответила она. И насколько она могла судить, ответила правдиво.
      В субботу выпал снег, так что фотографировать за городом на открытом воздухе стало совсем невозможно. Снег шел все выходные, образовав толстое покрывало, которое, несмотря ни на что, внушало чувство спокойствия и надежности: мир, покрытый искрящимся снегом, не может быть только злым.
      * * *
      Посреди ночи зазвонил телефон. Часы показывали четверть четвертого.
      "Педер! - подумала Марика сквозь сон. - Что-то случилось, он попал в аварию! Или что-то с мамой, сердечный приступ!"
      Дома автоответчика не было. Сердце у Марики колотилось, она в панике схватила трубку.
      - Марика? - произнес сдавленный голос.
      - Кто это?
      - Извини. Это Мю. Не стоило звонить в такое время, но я в отчаянии; мне кажется, я вот-вот рухну.
      - Дорогая моя, - сказала Марика тоном престарелой тетушки. Что-нибудь случилось?
      - Нет, ничего, - прошептала девочка. - Просто я совсем одна, и жить незачем.
      - Да что ты говоришь, - увещевал старушечий голос Марики.
      - Ты не можешь приехать? - прошептала Мю.
      Завтра рано утром Марику ждала важная работа с аппаратурой. Если ей придется сидеть у Мю и утешать ее до самого утра, то надо прямо сейчас ехать в мастерскую, на скорую руку собрать аппаратуру, погрузить в машину, а потом нести это к девочке, чтобы вещи не украли, пока машина будет на стоянке. Или ехать туда без ничего, чтобы потом, может быть, прерывать разговор в самый ответственный момент и отправляться в мастерскую.
      - Может, лучше ты ко мне приедешь? - предложила она. - Возьми такси, я оплачу дорогу, никаких проблем.
      Она была совершенно не готова к ее истерике.
      - Никто! - кричала девочка в трубку. - Никто в целом мире не считает меня интересной! Все равно - есть я на свете или нет!
      С этими словами она швырнула трубку.
      Марика перезвонила, но никто не ответил.
      Она набрала номер еще несколько раз. Девочка не отвечала.
      В конце концов Марика села в машину и поехала.
      Она позвонила в дверь на темной лестнице, никто не открыл.
      - Мю! - крикнула Марика сквозь щель в почтовом ящике. - Мю, это Марика! Открой!
      Открылась дверь в квартире напротив: сосед в халате с монограммой укоризненно уставился на нее:
      - Вы знаете, который час?
      Пока Марика пререкалась с соседом, дверь открыла Мю.
      - Я спала, - сказала она.
      Тяжело вздохнув, сосед закрыл дверь. Они слышали, как он ворчит за тонкой перегородкой входной двери, и Марика невольно расхохоталась нервным смехом.
      - Я думала, с тобой что-то случилось, - сказала она. - Я позвонила и...
      - Я выдернула шнур. Когда я очень злюсь или расстраиваюсь, я иногда вдруг засыпаю, так или иначе, это к лучшему.
      - Мне уйти?
      - Нет-нет, раз уж приехала, заходи. - Это прозвучало так, словно она делала Марике одолжение.
      Они вошли в норку, где жила Мю.
      - Я так испугалась, - сказала Марика. - Ну что, тебе лучше?
      Мю не ответила, просто вошла в освещенную комнату и села на кровать, выпрямившись и широко раскрыв глаза. Стоя в дверях, Марика смотрела, как двигаются у нее желваки. Напряженное тело вздрагивало, как будто за ее спиной с грохотом несся огромный поезд.
      "Пора уносить ноги", - подумала Марика.
      И тут Мю закричала. Крик был негромкий; девочка широко раскрыла рот, и из него вырвалось сипение. Голова у нее тряслась. Она поднесла руки к щекам и, прежде чем Марика успела ее остановить, расцарапала себе лицо длинными ногтями.
      - Прекрати! - Марика бросилась к кровати. Теперь девочка плакала, все ее тело сотрясалось в рыданиях. Она била кулаками по стене и плакала.
      Марика инстинктивно схватила девочку и, сжав ее руки, держала их, не выпуская. У девочки по щекам бежали красные кровоточащие царапины. Голова дергалась.
      - Успокойся, - сказала Марика. - Ляг. Дыши.
      Она повалила девочку на матрас; можно было подумать, что она ее насилует. Вся ситуация выглядела непристойной, неуместной.
      - Дыши, - повторила Марика и почувствовала необыкновенное облегчение, когда девочка и в самом деле послушалась и постаралась вернуть самообладание. Теперь она тихо скулила, как брошенный щенок.
      - Я жить без него не могу, - вырвалось у нее.
      - Да нет, можешь, - вяло уверяла ее Марика.
      - Ты не знаешь, что было до того, как я его встретила. Все было мертвым. И я охотно бы умерла.
      Марика молча погладила ее по голове.
      - Мне кажется... - прошептала Мю. - Мне кажется, во мне есть что-то, из-за чего меня невозможно полюбить.
      Марика по-прежнему молчала. В голове ясно и отчетливо, как на экране компьютера, мелькнули возможные реплики горе-психолога. Но язык онемел.
      - Во мне будто есть что-то нездоровое, - шептала Мю. - Какая-то большая мерзкая черная опухоль где-то внутри. - Она погладила кончиками пальцев пораненные щеки, и на ее лице появилось выражение детского незащищенного страдания. - Знаешь, мне иногда хочется, - говорила она, чтобы мы с ним вместе покончили с собой. Это ведь чудовищная глупость. Но я так часто об этом мечтаю. Как ты считаешь, я больна?
      Марика хотела бы ответить: "Нет".
      - Наверное, всегда есть какая-то причина, - начала она.
      - Мне кажется, никогда прежде я не могла любить, - прошептала Мю. Мне кажется, все это время я копила в себе любовь.
      "Моя девочка, - озабоченно подумала Марика. - Кто знает, что ты в себе копила".
      Мю положила голову ей на колени, и Марика сидела неподвижно, пока та не заснула.
      Она сидела там, неловко и неуклюже, как Мария с Христом, снятым с креста, и смотрела на расцарапанное лицо и припухшие веки Мю. Вдруг ей захотелось любой ценой немедля уехать отсюда. Ее потянуло в мастерскую. К свету, лежащему на белых стенах, к резкому запаху желтого безмолвия темной комнаты.