Посмотрев на физиономию Мадде, она поняла, что совершила большую ошибку, но какую именно, не знала. А Нинни, Элиф и Эмель просияли.
      - Ладно, я позвоню, - проворчала Мадде. - Но особенно не надейтесь.
      Рядом как раз стоял телефон-автомат, так что деваться ей было некуда. К тому же он работал. Мадде набрала номер.
      "Еще девчонки? - Голос в трубке был такой громкий и воодушевленный, что слышали все. - Отлично!"
      Мадде со строгим выражением лица повернулась к новоиспеченным гостям.
      - Ладно, поехали, - сказала она. - Только купим еще чипсов.
      Нинни позвонила брату и потребовала от него обещания, что тот наврет что-нибудь родителям Элиф и Эмиль, если те позвонят. Сама же она останется у Мадде. Брат потребовал за это пятьдесят крон.
      Затем они поспешили к киоску и купили три огромных пакета чипсов по сниженной цене.
      На автобусной площади Мадде обнаружила, что ее записная книжка пропала. В страшной панике они ринулись назад к телефонной будке, но там ее не было. Никто из прохожих ничего подозрительного не видел. Девушка из газетного киоска ничего не знала. Может, книжка вывалилась из сумки по дороге к киоску? Они всюду искали и всех спрашивали. Книжки нигде не было. Мадде побелела, как полотно, казалось, она вот-вот упадет в обморок. Она не помнила, ни на каком автобусе надо ехать, ни на какую улицу им надо. Она не знала даже имени владельца квартиры. Вроде какой-то -ссон.
      Она позвонила домой одному из устроителей, с которым была знакома, но тот, разумеется, уже выехал. Автоответчик сообщил, что вся семья в выходные будет в отъезде. На фоне записи раздавались счастливые трели канарейки.
      - Я покончу с собой, - сказала Мадде.
      * * *
      Она повторила это еще раз полчаса спустя, когда они усталые, с ноющими ногами опять стояли на станции "Лильехольмен" и различными способами пытались отыскать, где проходит праздник. На карте района Вэстберги Мадде нашла две улицы. Они доехали туда на автобусе, и Мадде с видом генерала, который сквозь пустыню ведет остатки своей побежденной армии, руководила поисками среди одинаковых трехэтажных кирпичных домов, во дворах, на лестницах, где слышались звуки праздничного гомона и музыки. Они даже позвонили в какую-то дверь, и их чуть не затащили на пьянку два обрюзгших идиота в майках с картинками. По дороге оттуда Лейла чуть не заплакала.
      - Если хотите, можете идти домой, я продолжу без вас, - сказала Мадде.
      Несмотря на разочарование и усталость, становиться изменниками никто не хотел - даже Нинни, Элиф и Эмель. Нинни страшно натерла ноги, но все равно шла дальше с ботинками в руках. Но в конце концов даже Мадде поняла, что придется оставить эту затею. От Лейлы не укрылось, как лицо Мадде время от времени слегка передергивалось; равномерное, секундное подрагивание, как в лампе дневного света, когда она вот-вот перегорит. Мадде не плакала.
      В автобусе по дороге обратно к Лильехольмену они открыли пакеты с чипсами, и теперь пальцы у Лейлы были все маслянистые. Воспоминание о соблазнительном образе в зеркале больше ее не грело. Ей было четырнадцать лет. В груди неуверенно шевелилось начало летней простуды. Она знала, что нос у нее блестит, а губы бледные. Она чувствовала себя улиткой, у которой отняли раковину. Больше всего на свете ей хотелось домой, в свою комнатку. Но сказать об этом она не осмеливалась. Мадде решила, что они пойдут на Т-Сентрален. Один раз она видела приятелей Тото с парнем-иммигрантом, который, может быть, сейчас там тусуется. Если они найдут его, то, возможно, узнают и адрес. Шансы были ничтожно малы, но на Т-Сентрален всегда происходит что-то интересное. Ну не ехать же домой, в самом деле.
      Лейла была на грани паники при мысли о ночном городе. Папина новая подруга говорила, что там могут воткнуть в спину иглу, зараженную СПИДом. Смерть со своими черными ядовитыми стрелами бродит по городу, она ненавидит невинность, она хочет отравить розовые беззащитные тельца маленьких четырнадцатилетних улиток, лишившихся домика.
      Но возразить Лейла не решалась. И не решалась ехать домой одна.
      Она безропотно последовала за всеми в метро. Молча, про себя она читала молитву. Когда молишься, нужно сложить руки, иначе молитва не подействует. Она надеялась, что никто ничего не заметил. Лейла молилась о том, чтобы они встретили какого-нибудь знакомого, кого-то, кто отвел бы их в безопасное место. О том, чтобы Мадде перестала быть похожей на приговоренного к смерти и образумилась. О том, чтобы снова оказаться в своей кроватке со своими хрупкими мечтами.
      И Тессан будто услышала ее мысли:
      - Идея с Т-Сентрален никудышная. Может, ломанемся еще куда-нибудь?
      - И куда? - поинтересовалась Мадде.
      На этот вопрос никто ответить не мог. Семь девочек, всем по четырнадцать лет. Несчастье объединило их, они заключили союз. Ни у кого и в мыслях не было нарушить его; ночь они проведут вместе в священном согласии.
      На обсуждение ставились какие-то неопределенные предложения о молодежных центрах и кафе, но они тотчас были отвергнуты голосованием.
      Девочки сидели, словно накрытые общим покрывалом горя, то вздыхая, то предаваясь резкому, ироническому хихиканью, в знак одобрения Маддиных замечаний о земной юдоли, в которой люди влачат свое существование. Все они будто говорили одними устами.
      На "Зинкенсдамм" вошла компания малолетних пятничных гуляк. Они тащились через весь вагон, в глазах у них греховно горела анархия, а ноздри хищно раздувались. "Зиг хайль, зиг хайль!" И они хотели, чтобы все повторяли за ними.
      На следующей станции девочки перешли в другой вагон.
      Они уселись на коленях друг у друга; сгущенное соцветие ароматов чипсов и парфюмерии наползло на одетого в строгий костюм джентльмена, который до этого сидел в задумчивости один. Он поднял глаза и посмотрел на них с каким-то смущенным любопытством.
      - Только не думайте, алкоголя мы не употребляли, - заметила Элиф.
      - Мы просто молодежь, - сказала Пу жалобным тоненьким голоском какого-нибудь звереныша из диснеевского мультфильма. - Мы как раз и есть те самые подростки, которым обычно некуда пойти.
      - Но куда-то вы все-таки направляетесь, - сказал мужчина.
      Он был по-настоящему изысканным и походил на героя британского телесериала, повествующего о непростой дилемме богатых аристократических семей, решение которой требовало известной сдержанности. Было удивительно, что он заговорил с ними.
      - Может, в Хинсеберг?* - спросила Мадде.
      * Женская тюрьма.
      Мужчина улыбнулся. Зубы у него были ровные и белые, как мел.
      - Не думаю, - сказал он. - Во всяком случае, надеюсь, что это не так.
      - Очень мило с вашей стороны, - проговорила Пу, улыбнувшись ему своей блестящей металлической улыбкой.
      Остальным она сказала:
      - Мы ему нравимся!
      - Если хочет, может о нас позаботиться, - бесстрашно хихикнула Тессан, а Пу добавила:
      - Иначе придется тащиться в го-о-ород.
      - Не советую, - серьезно возразил он. - Мало ли что может случиться в такую ночь.
      - А что нам делать? - с надрывом произнесла Эмель.
      - Может, вы пригласите нас к себе домой? - продолжила Тессан свое обворожительное наступление.
      Мужчина снова улыбнулся быстрой веселой улыбкой. Он как-то смущенно посмотрел на свои руки. На мизинце у него было дорогое кольцо с печаткой; на нем все было дорогое.
      Он поднял глаза.
      - Идет, - ответил он.
      * * *
      Они сошли на "Эстермальмсторг". Он не шутил, он действительно пригласил их к себе. Даже Мадде позволила себя уговорить. Он обещал угостить их бутербродами. "А это не опасно?" - думала Лейла. Но все-таки их семеро.
      "К. Б." - так он просил называть его. Как послушные, но вышедшие из положенного возраста бойскауты, они шагали за ним по перрону.
      Молодой русский парень с вьющимися волосами и жаждой приключений в глазах играл на синтезаторе и пел, стоя прямо напротив эскалатора. Девочки завороженно смотрели, как К. Б., улыбнувшись, положил ему в коробку сотенную купюру.
      - Калинка, калинка... - Русский перестал петь и низко поклонился. К. Б. остановился.
      - Go on singing, - сказал он. - Go on singing*.
      * Пой, пой. Продолжай (англ.).
      "Это наверняка очень хороший музыкант, - подумала Лейла. - Он, несомненно, пользовался успехом в России".
      У выхода из метро лежал лохматый нищий, перед которым стояла табличка, написанная от руки: "Я бездомный".
      Ему в шляпу К. Б. ничего не положил. Лейла задумалась о том, хороший он человек или нет.
      Как бы то ни было, лучше уж оказаться в его руках, чем угодить прямо в когти людей со спидозными иглами.
      * * *
      В квартире у К. Б. все было очень строгим. Все цвета словно перемешались с рисовой мукой: светло-серый, светло-зеленый, светло-желтый. У него были светло-серые кожаные диван и кресла, дорогая тренажерная установка. Он показал им висевшие на стенах подлинники картин. А еще у него были две абсолютно одинаковые литографии какого-то Миро, он находил ужасно забавным то, что одна из них была подделкой, но невозможно было определить какая.
      Музыкальный центр у К. Б. суперсовременный, они такого еще не видали, и еще у него был телевизор с плоским экраном и кристальным изображением.
      Он работал в суде. Мадде тотчас решила, что он полицейский. Она обличительным тоном заметила, что приятелю ее двоюродной сестры, миролюбивому антирасисту, полицейский дал по яйцам.
      Лейле стало стыдно.
      Но К. Б. в ответ только дружелюбно объяснил, что он адвокат.
      - Будете минеральную воду? - спросил он и провел их в кухню. Он достал все, что нужно для бутербродов, а также выставил блюдо с экзотическими тропическими фруктами. В два других блюда они выложили чипсы.
      И вот они сидели и жевали.
      Во взгляде К. Б. читалось какое-то подобие сожаления или, по крайней мере, легкой грусти.
      - Послушайте, я хотел бы сказать вам что-нибудь хорошее, - сказал он. - Дать какой-нибудь совет.
      - Что за совет? - поинтересовалась Пу.
      - На будущее. И просто для жизни. - К. Б. нервно развел руками.
      - Мы собираемся стать безработными наркоманами, - хихикнула Тессан.
      Это задело К. Б.
      - Решать вам, - сказал он. - Я только хочу, чтобы люди прислушивались друг к другу. Я думаю, мир изменился бы, если один человек был способен выслушать другого. Если бы люди иногда могли совершать невозможное и подвергать свою веру сомнению. - Он был печален или даже растроган.
      Они сидели в гробовой тишине. Лейла думала, что кто-то из них должен сказать что-нибудь дружелюбное. Все-таки они были его гостями, а он казался в каком-то смысле таким одиноким. Но чего, собственно говоря, он от них хотел? Наверняка за этим кроется какой-то подвох.
      Молчание продолжалось. Все жевали, каждый на свой лад.
      "Весь мир жует, - подумала Лейла. - Люди и звери. Крысы в простенках. Черви. А черви, вообще, жуют? В таком случае нам повезло, что мы не слышим, как они это делают".
      Во всем этом пережевывании было что-то бесконечно мучительное. Она прекратила жевать и проглотила последний кусочек, остававшийся во рту.
      - Можно вас пофотографировать? - вдруг спросил он.
      "Ага, так вот, оказывается, чего он хотел", - подумала Лейла. У нее на языке вертелось: "Никаких фото в обнаженном виде, спасибочки".
      Но он хотел сделать обычные фотопортреты, особенно Элиф и Эмели. У него был отличный полароид, "великолепный", как он сам говорил.
      Вся подозрительность улетучилась, они столпились вокруг него, как вокруг Деда Мороза, и вскрикивали от восторга или от негодования, когда на снимках проступало изображение.
      Но в разгар этого детского праздника зазвонил телефон.
      К. Б. бросил камеру и кинулся в прихожую. Он что-то пробормотал в трубку, а затем вернулся к ним с такой физиономией, будто услышал о приближении лавины и теперь все его ученики должны были уйти с лыжни.
      И не успела последняя фотография из полароида полностью проявиться, как их вежливо выпроводили за дверь.
      * * *
      Хумлегорден. Пу хотела писать, и им пришлось немного углубиться в парк.
      Мадде молчала, тушь размазалась по глазам.
      Выходя от К. Б., в подъезде они обнаружили, что у Тессан в сумке что-то тяжелое - бутылка вина с кухни.
      - Да у него их полно, - оправдывалась она.
      - "Пули..."... - Мадде пыталась разобрать надпись в полутьме Хумлегордена. - "Пули... гни Монт" - чего-то там...
      При помощи туши Нинни и каблука они протолкнули пробку вовнутрь. Каждой досталось по нескольку больших глотков. Мадде выпила больше всех. Лейле вкус показался отвратительным: сладко и кисло одновременно.
      Было уже за полночь, и Лейле хотелось только одного - попасть домой. У нее созрело предложение. Конечно, она рисковала навсегда прослыть маленькой трусихой. Но она мужественно приготовилась. В горле пересохло, сердце колотилось. Несмотря ни на что, она сказала:
      - А пойдем ко мне?
      * * *
      Они все-таки оказались на Т-Сентрален; там они стояли на перроне в ожидании поезда в западную часть города.
      Мама Лейлы согласилась принять всех семерых. Лейла знала, что это жертва, которую мама приносит ради нее. Мама не произносила этого вслух, но было видно, что она переживает из-за того, что дочери не хватает настоящих хороших друзей. Лейла надеялась, что другие не почувствуют этого беспокойства. Она надеялась еще, что они стерпят ее обои. Словом, будут благодарны.
      Но пока что никаких знаков благодарности они не подавали. Мадде была настроена весьма язвительно и решительно. Она напоминала человека, который носит в сумке бомбу и пытается не привлекать внимания окружающих.
      Пу жаловалась, что пластинка больно давит на зубы. Нинни размышляла о том, можно ли получить заражение крови от мозоли, а Тессан ныла, что потолстела на несколько тонн от съеденных чипсов. Элиф и Эмель лопотали друг с другом по-турецки и многозначительно перемигивались.
      У Лейлы кололо в груди, в животе все переворачивалось.
      "Если бы я могла удержать в воображении мой всесильный образ из зеркала, - подумала она. - Если бы он всегда был со мной, как перламутровый домик всегда с улиткой. Красавица. Тогда бы все было иначе. Тогда бы я им нравилась. Ну, или не совсем нравилась бы; но они бы точно хотели дружить со мной. Они и пикнуть не осмелились бы. "С ума сойти, - думали бы они. Нас пригласили домой к Лейле"".
      - До чего же дебильный вечер, - подытожила Пу.
      Тессан застыла. Взгляд ее был устремлен куда-то в конец перрона. Казалось, она наблюдает за чем-то отвратительным, но жутко интересным. Лейла посмотрела в ту сторону и увидела странную фигуру, двигавшуюся по направлению к ним вдоль перрона. Люди перед ней расступались. На женщине был старый коричневый плащ, и она, извиваясь, пробиралась вперед, огибая группки одетых в летние платья людей. И хотя на ногах у нее красовались золотистые босоножки, на голове была толстая вязаная шапка серо-зеленого цвета. Она пришла из другого времени года, словно залежалась под прелой листвой и вобрала в себя холод и зловещую скрытность спящих змей.
      Когда она подошла поближе, на лице стали различимы знаки, синие надписи на лбу и на щеках.
      - Ни фига себе, - сказала Пу. - Да она из психушки сбежала.
      - Она похожа на змею, - прошептала Лейла.
      Сзади послышался шум прибывавшего поезда, похожий на звуки прибоя. Женщина находилась совсем близко к краю платформы.
      - Только бы она не прыгнула, - сказала Элиф. - Сумасшедшая.
      А Лейла пришла в ужас от собственной мысли: "Надеюсь, она это сделает".
      - Пускай прыгает вместо меня, - сказала Мадде.
      Но ничего не случилось. Змеюка вошла в другой вагон, бубня и извиваясь.
      Прежде чем сесть, Лейла не удержалась и мельком взглянула на нее сквозь стекло между вагонами.
      Они вышли на станции "Абрахамсберг".
      - Какое привлекательное место, - сказала Тессан.
      - Смотрите, - заметила Нинни. - Она тоже вышла.
      "Зачем? - подумала Лейла. - Это как-то связано с нами?"
      Змеюка уже подошла к эскалатору. Она обернулась, махнула рукой, что-то пробормотала и исчезла.
      - Вы видели, что у нее под шапкой? - спросила Эмель. - Фольга.
      Они еще постояли на станции, так как Лейла велела всем пожевать зубной пасты, чтобы от них не пахло вином.
      - Может, нам еще в трубочку подуть, - разозлилась Пу.
      Вяло, со вздохами они плелись в гору вслед за Лейлой.
      Преодолев половину пути, они опять увидели Змеюку. Она будто и вправду увязалась за ними и теперь поджидала их во всей своей отвратительной неприглядности, как символ их испорченного вечера. И теперь им надо было пройти мимо нее.
      Она стояла на тротуаре прямо у входа на старую детскую площадку с песочницей, домиком и железной установкой, чтобы лазать.
      Они подошли. Бабка не двигалась. Она повернулась к ним. Лейла увидела, что синие каракули у нее на лице на самом деле были словами, написанными, по всей видимости, шариковой ручкой.
      На лбу она нарисовала себе крест. Надписи были на щеках и, наверно, по всему телу. Из-под бесформенной шапки торчала фольга вперемешку с клоками крашенных в крысиный цвет волос. Оказавшись рядом, они почувствовали, что от нее воняет.
      Старуха бубнила:
      - Габриэль, Микаэль, Уриэль, Ариэль, Господи Иисусе, сохрани меня от змеиного укуса.
      - Какая еще змея, - сказала Тессан. - Сама ты змея.
      Та, казалось, не слышала. Они обступили ее. Поблизости росла сирень, и запах бабки смешивался с благоуханием цветов. Аромат был тошнотворный.
      Лейла прочла надпись у нее на лбу. "Христос. Пан Кратер. Луриэль". Что это значит?
      - Ты где живешь? - спросила Тессан.
      - Моисей Авраам Леопард, - ответила та. - Солнечный Плексус.
      Под надписью белело лицо, будто покрытое восковой оболочкой. Зубов у нее почти не было. Изо рта воняло ворванью, как от китовых скелетов в музее. Где-то в глубине нее жил большой дохлый кит. Да, у нее внутри находилось черное, как смоль, море, полное гниющих чудищ. Она служила всего лишь вратами; входа вовнутрь следовало опасаться.
      - Пошли, - сказала Элиф. - Это просто несчастная старуха.
      В общем-то так и было. Сестра змеиного племени была старая, худая женщина с тощими запястьями. Она такой же человек, как они. Но от этого было не легче.
      - Ты здесь живешь? - спросила Мадде и показала на игрушечный домик. Ты печешь куличики из песка и ешь их?
      Вдруг они плотно столпились вокруг, и, поскольку она явно не хотела, чтобы до нее дотрагивались, ей пришлось отступить на детскую площадку. Теперь она молчала. Взгляд блуждал, при дыхании она издавала тихие хрипы.
      "Сейчас что-то случится, - подумала Лейла. - Они чего-нибудь натворят". И у нее появилось непонятное желание; толстая противная почка расцвела в груди: "Сделай ей больно, уничтожь ее". Она почувствовала, будто она, Лейла, больше не была самой собой. Кто-то другой вылез из нее наружу, отодвинув ее в сторону, словно сама она была всего лишь ширмой.
      - Что у тебя под шапкой? - спросила Тессан.
      - Защити меня, Господи Иисусе, от змеиного укуса.
      Вдруг Мадде сорвала с нее шапку. У Змеюки был маленький череп с редкими волосами, которые она, похоже, никогда не мыла. Хрупкая семенная коробочка. Она скулила, как щенок, пытаясь прикрыть макушку одной рукой, а другую протянула за головным убором.
      Взяв шапку, Мадде скорчила гримасу. Она бросила ее за забор, в колючие кусты. Кусочек блестящей фольги зацепился за ветку. "Все это мне снится", подумала Лейла.
      Не переставая скулить, Змеюка попятилась и упала, споткнувшись о бортик песочницы.
      Она лежала, а из головы у нее текла кровь.
      Эмель вскрикнула и закрыла лицо руками.
      - О черт! - воскликнула Тессан.
      Змеюка лежала без движения, только чуть-чуть вздрагивала.
      Они отпрянули.
      - Наверно, надо вызвать "скорую", - сказала Пу.
      - Она не могла серьезно пораниться, - сказала Элиф. - Должно быть, на бортике был маленький камешек.
      - Да она просто притворяется, - сказала Мадде дрожащим голосом.
      Тессан подошла поближе:
      - Эй, слушай, что с тобой?
      И она попыталась разглядеть рану.
      Тут Змеюка резко села, обхватив руками макушку:
      - Иисус Мария, Дух Святой,
      Моисей Авраам Леопард
      Уран, Сатанурн со Сраной Планетой!
      Она поднялась, обнаружила в кустах свою шапку, фольгу и потянулась за ними рукой, казавшейся неестественно длинной, потом с молниеносной быстротой надела шапку и проскользнула в домик, как будто она и вправду жила там.
      - Уриэль-Габриэль-Жопиэль-Змеэль,
      Богиэль, Иисус Христос в хлебе и вине! - послышалось оттуда.
      - Сматываемся, - выдавила из себя Лейла.
      * * *
      Она пыталась заснуть. Она представляла себе, что лежит в теплом песке под ясным голубым небом.
      Но тело никак не могло угомониться, как будто в нем повсюду засели маленькие осколочки. В комнате было душно.
      Когда они пришли, мама приготовила для них кучу разных бутербродов с домашним хлебом. Аппетита ни у кого не было.
      Мама великодушно оставила их одних.
      У Лейлы на ночном столике лежал номер детского журнала, но никто не стал дразнить ее за это.
      Они только хотели поскорее улечься: Лейла в кровать, Мадде на матрасе для гостей, Тессан на тканом ковре, Пу в спальном мешке, а Элиф, Эмель и Нинни - в общей комнате на диване, на широких диванных подушках и на розовом пуховом пальто.
      Мадде, Тессан и Пу спали.
      У Лейлы перед глазами маячила Змеюка. Исписанная синими каракулями, она на все бросалась. Лоб ее был окровавлен, а губы что-то бубнили. Ее запах, как зараза, засел у Лейлы в ноздрях.
      "Я ни в чем не виновата", - думала она, но чувствовала себя так, будто все произошло по ее вине. Непонятное желание обрело форму, ее охватила злоба. Может, бабка потеряла сознание, там, в домике. И теперь лежит без чувств, возможно, мертвая.
      Но она же встала. Она же забрала свою шапку.
      Все равно. Ее проклятие лежит на мне.
      Лейла прокралась из своей комнаты в гостиную.
      Нинни тихо, по-щенячьи посапывала на розовом пуховом пальто. Одна из близняшек спала на диване, волосы черным каскадом перекинулись через край. Другая ворочалась на полу, пытаясь сдвинуть три разъезжающиеся диванные подушки.
      - Эмель? - шепнула Лейла.
      Та, что не могла заснуть, посмотрела на нее.
      - Элиф, - поправила она, встала и вышла к Лейле. - Мне снилась всякая гадость, мне плохо.
      Они прокрались на кухню. На улице уже светало.
      - Что тебе снилось? - спросила Лейла.
      - Такая мерзость, что лучше не рассказывать. А ты вообще спала?
      - Я все время думаю про Змеюку. А вдруг она лежит там в обмороке.
      - Хочешь, пойдем посмотрим, - предложила Элиф.
      На улице было прохладно; ласковый ветерок дул им в лицо. Пахло сиренью, невинностью и чистой надеждой.
      - Мне плохо, голова раскалывается, - сказала Элиф. - А вдруг она до сих пор там и сейчас не спит?
      На детской площадке, окруженной живой изгородью из колючих кустов шиповника, было тихо и пустынно. Был ли там кто-то?
      Нет, в домике зияла пустота. На стене светились те же самые неразбочивые граффити. На песке в песочнице было полно следов, как будто старуха плясала там в своих золотых туфлях. Несколько темных пятен крови осталось на деревяшке песочницы. На ветке повис маленький кусочек оловянной фольги.
      Элиф легла на деревянную скамейку.
      - Мне так хреново, - снова сказала она. - Я чуть-чуть полежу. - Она закрыла глаза.
      Лейла на осмелилась возразить. Она посмотрела на домик. Его пустота манила, как открытый колодец. Она не могла ничего с собой поделать и проползла вовнутрь. Там было прохладно и сыро, от песка веяло ледяной старостью. Там тоже валялся обрывок фольги. Мелкая монетка за переправу. Ей не хотелось прикасаться к ней.
      Лейла съежилась в комочек. В окошко было видно, как утренние лучи высвечивают в песочнице утоптанный песок. Птицы чирикали все усерднее, словно их щебет был неотделим от нарастающего света. Свет был по-детски свежим, будто полагал, что может все отмыть, излечить все своим целительным бальзамом.
      Лейла прошептала:
      - Защити меня, Господи Иисусе, от змеиного укуса.
      Она почувствовала, как голову облегает бабкина шапка.
      Она вздрогнула, сжала руки и про себя взмолилась: "Боже милостивый, только бы она на нас не сердилась, только бы она не пострадала из-за нас".
      Тишина, и больше ничего. Сырость и прохлада песка просочились сквозь легинсы. Здесь она и будет сидеть. Вход охраняет призрак. Время остановилось.
      Внезапно снаружи послышались звуки, неразборчивое бормотание, какое-то заклинание. Поначалу она не поняла, откуда они доносятся. Вся дрожа, она выглянула из домика.
      Элиф спала на скамейке, голый живот выглядывал из-под коротенькой кофточки. Ее ботинки на платформе, как якоря, погрузились в песок, рука свисала вниз. Она разговаривала во сне на своем родном языке. Нахмурив брови, она повторяла одно и то же.
      Лейла смотрела на нее и слушала.
      - Yalan soylemiyorum, - говорила Элиф. - Yalan soylemiyorum.
      Она казалась сердитой, а может, огорченной. Когда Лейла наклонилась, чтобы заглянуть ей в лицо, Элиф вздрогнула и проснулась.
      - Вот черт, - сказала она. - Мне так фигово.
      Она села. Потом улеглась опять.
      Послышались шаги; кто-то поднимался на гору. Лейла не решалась посмотреть, кто это. Может быть, это два типа, которые всю ночь пьянствовали и так и не смогли найти себе девчонку. А теперь искали, кого бы изнасиловать. Она села на корточки и прижала палец к губам. Элиф лежала как ни в чем не бывало, ей не хотелось никуда идти. Шаги приближались; послышались голоса: обычный разговор между мужчиной и женщиной.
      Они прошли мимо.
      - Элиф? - позвала Лейла. - Может, пойдем? А то кто-нибудь придет. Нам нельзя оставаться здесь одним.
      - Я знаю приемы айкидо, - пробормотала Элиф.
      - Хорошо, но все равно пойдем. Я не хочу оставаться здесь одна.
      - Но я же с тобой. - Элиф закрыла глаза. Подводка синими пятнами размазалась вокруг глаз. На ноздре у нее была маленькая родинка.
      Все-таки с Элиф лучше не ссориться. Сидеть здесь, рядом с нею - это честь, доверие. "Элиф, это было, когда мы с тобой вышли погулять ночью", можно было бы сказать потом при случае. И знать, что ты видела гордого воина спящим.
      - Элиф, ты простудишься. - Она нежно потормошила ее. - Надо идти.
      - Да-да-да. - Та поднялась и встала.
      Они оставили позади знаки Змеюки; ее дом и ее танцплощадку, ее следы и два поблескивающих кусочка фольги.
      Они шли домой. Солнце било в глаза. Чувствовалось, что теперь-то сон должен прийти.
      - А что за мерзость тебе приснилась? - спросила Лейла.
      Элиф пожала плечами и выпрямилась. К ней вновь вернулась ее привычная гордость, в глазах блеснул панцирь мрачной иронии. Она откинула волосы назад.
      - Я уже забыла, - решительно сказала она.
      Но Лейла не чувствовала себя разочарованной или обиженной. Беспокойное чувство в животе прошло. Кошмары Змеюки отступили.
      Они шли домой, к остальным, в жилище для человека.
      Они прокрались на свои места.
      * * *
      В человеческой постели, приготовленной заботливой мамой, Лейла лежала беззаботная, позабывшая о злых силах, недавно пробудившихся в ней.
      Она почти уснула, и где-то на грани между сном и реальностью, где мы забываем свои имена, мелькнула еще одна мысль: "Змеюка, наверное, тоже спит, засыпает в той же самой тьме...
      А что, если мои сны коснутся ее снов?" В глубине бесконечной тьмы сновидений, которая, возможно, одна для людей и гор, для росянки и тапира; для красавицы и чудовища.
      Тьма кроется позади зеркального отражения.
      Любит ли она всех нас?
      СЕРЕБРО
      Теперь меня зовут Серебро. Много чего произошло. Я уже не боюсь остаться одной. Случилось Преображение.
      На самом деле я, наверное, должна бы стать несчастной. Некоторые сочли бы это вполне естественным. Когда что-то случается, предполагается, что это вызовет определенную предсказуемую реакцию и человек будет несчастным. Многие скажут, что это закон природы. А может, эти законы выдумали люди и решили им следовать? Кто знает, каковы законы на самом деле? "Счастье", "несчастье" - что это такое?
      Я переехала, несмотря на протест домашних. Это было правильное решение. Теперь я могу спокойно думать, и мысли слетаются ко мне, как птицы к дереву. Сейчас лето, и здесь в сарае не очень холодно. Я тут все расчистила - потратила неделю, но теперь здесь можно жить. Тут довольно скромно, но я не имею ничего против скромности. Я вообще хотела бы жить в гроте на берегу или в белой комнате с большим окном, выходящим на море.
      Долгое лето впереди совсем не пугает, даже наоборот. Я думаю, после Преображения мне вообще никогда не будет страшно.
      Я уверена, почти все, кто считает себя "несчастными", могли бы стать "счастливыми", как только решились бы на это. Все, что нужно сделать, - это понять, как ты видишь, направить свое Око так, чтобы увидеть прекрасное или, по крайней мере, завораживающее во всем. Око ведь никто не может отнять, даже если человека лишат зрения - тогда можно смотреть вовнутрь, и откроется внутреннее Око. Таким образом можно обрести силы и пережить почти все. Стоит только подумать о людях, которые сохраняют достоинство и любовь к жизни при самых чудовищных обстоятельствах, например в концлагере. Возможно, они смотрели на все этим самым Оком.
      И может быть, это то же Око, которое прозревает у осужденных на смерть, и тогда им все вдруг начинает казаться головокружительно красивым. Или это происходит потому, что они вдруг понимают необъяснимость происходящего, или шок сдвигает привычное мироощущение?
      Некоторые, конечно, сталкиваясь с осознанием загадочности мира, предпочитают обратиться в религию. Они не в силах справиться с такой полной свободой. И обращаются к Богу за объяснениями.
      Но можно ли вообще думать самостоятельно, будучи запрограммированным с паролем "Бог"? Можно ли быть взрослым?