Глава 9

Буря на следующий день поутихла, но они пробыли в пещере еще день, чтобы кобыла успела оправиться, а новорожденный жеребенок – окрепнуть. Внимание жеребенка смущало и раздражало Гариона – малыш неотступно следил за ним влажными глазами и то и дело тыкался носом в колени. Остальные лошади смотрели на Гариона с молчаливым уважением. Все это выбивало его из колеи.

Прежде чем покинуть пещеру, они тщательно уничтожили все следы своего пребывания. Никто не говорил, что нужно убрать, просто все как один, повинуясь невысказанному порыву, занялись уборкой.

– Огонь еще горит, – сказал Дерник, оглядываясь с тревогой, когда они уже собрались уходить.

– Он погаснет после нашего ухода, – сказал ему Волк. – Не думаю, чтобы ты смог его погасить, как бы ни старался.

Дерник кивнул.

– Вероятно, вы правы, – согласился он.

– Закрой дверь, Гарион, – сказала тетя Пол после того, как они вывели лошадей на террасу.

В некотором смущении Гарион взялся за край громадной железной двери и потянул. Хотя Бэйрек, налегая изо всех своих могучих сил, так и не смог ее сдвинуть, под рукой Гариона она подалась легко. Достаточно было чуть потянуть, и она тут же мягко затворилась. Две половинки сошлись с громким стуком, так что между ними осталась лишь тонкая, едва различимая линия.

Господин Волк легонько коснулся железной двери, глаза его устремились в неведомые дали. Потом он вздохнул, повернулся и повел их по террасе туда, откуда они пришли два дня назад.

Обогнув уступ, они сели в седла и поехали мимо поваленных глыб и тающего льда к первым кустам и чахлым деревцам за перевалом. Хотя ветер был все еще резкий, небо прояснилось, и лишь несколько перистых облачков неслись едва ли не над самыми головами путешественников.

Гарион проехал вперед и оказался рядом с господином Волком. От всего случившегося в пещере мысли его пришли в полное смятение, и он отчаянно нуждался в том, чтобы привести их в порядок.

– Дедушка, – позвал он.

– Да, Гарион? – отвечал старик, очнувшись от полусна.

– Почему тетя Пол пыталась меня остановить? Тогда, с жеребенком?

– Потому что это было опасно, – отвечал старик.

– Почему опасно?

– Когда ты пытаешься сделать что-то невозможное, ты тратишь на это слишком много энергии, и, если не оставляешь попыток, это может оказаться смертельным.

– Смертельным?

Волк кивнул.

– Ты полностью истощаешься, и у тебя не остается сил, чтобы поддерживать собственное сердцебиение.

– Я не знал. – Гарион был поражен.

Волк пригнулся, проезжая под низко нависшей веткой.

– Ясное дело.

– Разве не ты говоришь всегда, что нет ничего невозможного?

– В пределах разумного, Гарион. В пределах разумного.

Несколько минут они ехали в молчании. Стук конских копыт заглушался толстым мхом, который покрывал землю.

– Наверное, мне бы стоило побольше обо всем этом разузнать, – сказал наконец Гарион.

– Мысль неплохая. Что именно ты хотел бы понять?

– Наверное, все.

Господин Волк рассмеялся.

– Боюсь, это займет очень много времени.

У Гариона упало сердце.

– Это так сложно?

– Нет. На самом деле это очень просто, но простые вещи труднее всего объяснить

– Бессмыслица какая-то, – возмутился Гарион.

– Да? – Волк насмешливо посмотрел на него. – Тогда позволь задать тебе простой вопрос. Сколько будет дважды два?

– Четыре, – тут же ответил Гарион.

– Почему?

Гарион растерялся.

– Просто четыре, – ответил он робко.

– Но почему?

– Не почему, просто так получается.

– Все бывает почему-либо, Гарион.

– Ладно, тогда почему дважды два – четыре?

– Не знаю, – сознался Волк. – Я думал, может, ты знаешь.

Они проехали мимо стоящей торчком скрюченной коряги, белой на фоне голубого неба.

– Мы так ни к чему и не пришли, – сказал Гарион.

– Напротив, я думаю, мы проделали уже большой путь, – отвечал Волк. – Так что именно ты бы хотел узнать?

– Что такое чародейство? – спросил Гарион напрямик.

– Я уже однажды тебе говорил. Воля мироздания.

– Ты же сам понимаешь, что это ничего не значит.

– Ладно, попробуем по-другому. Чародейство – это когда ты делаешь что-то не руками, а разумом. Большинство людей этим не пользуется, потому что руками делать гораздо проще.

Гарион нахмурился.

– По-моему, это совсем не трудно.

– Это потому, что ты действовал, подчиняясь порыву. Ты никогда не садился и не обдумывал, как это сделать, – просто делал.

– Разве так не проще? Я хочу сказать, почему нельзя просто делать, не думая?

– Потому, что непроизвольное чародейство – это колдовство низшего сорта. Оно совершенно неподконтрольно. Если ты просто даешь силе своего разума полную волю, может случиться что угодно. Сила разума неподвластна морали. Доброе или злое в ней идет от тебя, а не от чародейства.

– Ты хочешь сказать, когда я сжег Эшарака, это был я сам, а не чародейство? – спросил Гарион. При одном воспоминании ему сделалось худо.

Господин Волк серьезно кивнул.

– Может быть, тебе будет легче, если вспомнишь, что ты же дал жизнь жеребенку. Эти два поступка как бы уравновешивают друг друга.

Гарион обернулся через плечо. Жеребенок бежал за ним, как собачка.

– Ты говорил, это может быть либо хорошее, либо дурное.

– Нет, – поправил Волк. – Само по себе оно не имеет отношения к этим понятиям. И оно никоим образом не подскажет тебе, как его использовать Ты можешь делать с его помощью все – вернее, почти все. Ты можешь сорвать вершины со всех гор, или перевернуть деревья корнями вверх, или сделать облака зелеными, если тебе заблагорассудится. Вопрос каждый раз в том, надо ли это делать, а не в том, можешь ли ты это.

– Ты сказал «почти все», – подметил Гарион.

– Я к этому подхожу, – сказал Волк. Он задумчиво рассматривал низко плывущее облако – обычный с виду старик в поношенной рубахе и сером колпаке, глядящий на небо. – Одно запрещено категорически. Ты ничего не можешь уничтожить.

Гарион опешил.

– Я уничтожил Эшарака, разве не так?

– Нет, ты его убил. Тут есть разница. Ты поджег его, и он сгорел. Уничтожить что-либо – значит попытаться его рассоздатъ. Вот это-то и запрещено.

– Что будет, если я все-таки попробую?

– Твоя сила обернется против тебя, и ты в то же мгновение исчезнешь.

Гарион сморгнул и в ту же секунду похолодел, вспомнив, как близко подошел к запретной черте во время стычки с Эшараком.

– Как мне определить разницу? – спросил он вполголоса. – Как понять, что я хочу просто убить кого-то, а не уничтожить его?

– Это не самое лучшее поле для экспериментов, – сказал ему Волк. – Если хочешь кого-нибудь убить, пронзи его мечом. Будем надеяться, что такого рода ситуация не будет возникать у тебя часто.

Они остановились у бегущего по замшелым камням ручейка и напоили коней.

– Видишь ли, Гарион, – объяснил Волк, – конечная цель Вселенной – создавать новое. Она не позволит тебе идти следом и рассоздавать то, что она с таким трудом создала. Когда ты кого-нибудь убиваешь, ты в действительности лишь видоизменяешь его. Ты превращаешь его из живого существа в существо мертвое. Оно никуда не девается. Чтобы рассоздать его, ты должен был бы начисто вычеркнуть его из мира. Когда ты чувствуешь в себе желание сказать кому-нибудь «исчезни», «сгинь» или «не будь», ты подходишь вплотную к грани, за которой саморазрушение. Это – главная причина, по которой мы держим свои эмоции под постоянным контролем.

– Я этого не знал, – признался Гарион.

– Теперь знаешь. Не пытайся рассоздать даже малейший камешек.

– Камешек?

– Вселенная не делает различия между камешком и человеком. – Старик сурово посмотрел на него. – Твоя тетя вот уже несколько месяцев пытается объяснить тебе, что нужно сдерживать свои чувства, а ты каждый раз начинаешь с ней воевать.

Гарион повесил голову.

– Я не знал, к чему она клонит, – сказал он виновато.

– Потому что ты не слушаешь. Это твой большой недостаток, Гарион.

Гарион покраснел.

– Что было, когда ты первый раз обнаружил, что можешь... ну... делать это? – быстро спросил он, желая сменить тему.

– Это была глупость, – отвечал Волк. – Так всегда бывает в первый раз.

– Что это было?

Волк пожал плечами.

– Я хотел сдвинуть большой камень. Рукам моим и спине это не удавалось, а вот разум был уже достаточно силен. После этого у меня не осталось иного выбора, кроме как научиться жить с этим, ибо, выпустив это наружу, ты уже не можешь запереть его обратно. С этой минуты жизнь твоя меняется, и ты должен учиться самообладанию.

– В это всегда все и упирается?

– Всегда, – сказал Волк. – На самом деле это не так сложно, как кажется. Взгляни на Мендореллена. – Он указал на рыцаря, который ехал рядом с Дерником: оба увлеклись разговором. – Мендореллен – славный парень: прямой, искренний, невероятно благородный. Но будем честны: голову его не посещала ни одна мысль – до недавних пор. Теперь он учится побеждать страх и, учась, вынужден думать – вероятно, впервые в жизни. Для него это болезненно, но он это делает. Если Мендореллен с его ограниченностью учится побеждать страх, то уж ты, конечно, способен овладеть другими чувствами. Все-таки ты немного сообразительнее.

Силк, ехавший впереди дозором, вернулся.

– Белгарат, – сказал он, – примерно в лиге от нас есть нечто такое, на что, по-моему, стоило бы взглянуть.

– Хорошо, – ответил Волк. – Обдумай то, что я говорил, Гарион. Мы еще вернемся к этому разговору. – И они с Силком галопом поскакали вперед.

Гарион раздумывал над словами старика. Более всего остального тревожила душу грандиозная ответственность, которая навалилась на него вместе с непрошеным талантом.

Жеребенок трусил за ним, то убегая за деревья, то возвращаясь. Его копытца часто-часто топотали по влажной земле. То и дело он останавливался и глядел на Гариона любящим, доверчивым взором.

– Перестань, – сказал ему Гарион.

Жеребенок унесся прочь.

Се'Недра пришпорила лошадь и догнала Гариона.

– О чем вы говорили с Белгаратом? – спросила она. Гарион пожал плечами.

– О многом.

Она тут же насупила брови. За несколько месяцев знакомства Гарион научился отлично различать эти мгновенные сигналы опасности. Ему было ясно, что принцесса нарывается на ссору, и с удивлявшей его самого проницательностью он угадывал причины ее враждебности. То, что произошло в пещере, оказалось для нее тяжелым потрясением, а она этого не любила. Что еще хуже, принцесса несколько раз пыталась подольститься к жеребенку, явно желая единолично завладеть любовью малыша. Жеребенок же упрямо не замечал ее: внимание его было так захвачено Гарионом, что он даже к матери шел, только если проголодается. Се'Недра не любила, чтобы ее не замечали, даже больше, чем не любила потрясений. Гарион с огорчением осознал, как мало у него шансов избежать ссоры.

– Я, конечно, не желаю лезть в личную беседу, – сказала она с вызовом.

– Мы ни о чем личном не говорили. Мы говорили о чародействе и о том, как избежать нежелательных последствий. Я не хочу больше делать ошибки.

Она обдумала услышанное, ища скрытое оскорбление. Его кроткий ответ разозлил ее еще сильнее.

– Я не верю в чародейство, – заявила она. В свете недавних событий это прозвучало полной нелепицей, и она поняла это, едва договорив. Брови ее снова сошлись на переносице.

Гарион вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Ты хочешь ссориться из-за чего-нибудь определенного или мы просто будем ехать и орать друг на друга безо всякого повода?

– Орать? – Голос ее стал выше на несколько октав. – Орать?

– Визжать, если тебе больше нравится, – сказал он по возможности обиднее. Раз уж ссора все равно неизбежна, он желал несколько раз поддеть ее до того, как она перестанет что-либо слышать.

– ВИЗЖАТЬ?! – завизжала она.

Ссора продолжалась с четверть часа, пока не подъехали тетя Пол и Бэйрек и не растащили их, и, надо сказать, получилась так себе. Гарион был слишком занят своими мыслями, чтобы вкладывать подлинное чувство в оскорбления, которые бросал Се'Недре, а она – слишком раздражена, чтобы упреки ее получались по обыкновению едкими. Под конец все вылилось в однообразную перебранку. «Испорченная девчонка» и «тупой мужлан» – бесконечным эхом отдавалось от близлежащих гор.

Вернулись господин Волк с Силком.

– Что за крик? – спросил Волк.

– Дети тешатся, – отвечала тетя Пол, выразительно глядя на Гариона.

– Где Хеттар? – спросил Силк.

– За нами, – ответил Бэйрек. Он обернулся к вьючным лошадям, но высокого олгара нигде не было видно. Бэйрек нахмурился. – Он только что был здесь. Может, он остановился, чтобы дать лошади отдохнуть или еще зачем-либо.

– Ничего не сказав? – возразил Силк. – На него не похоже. И не в его духе оставить вьючных лошадей без присмотра.

– Должно быть, у него была серьезная причина, – сказал Дерник.

– Поеду поищу его, – сказал Бэйрек.

– Нет, – ответил господин Волк. – Подожди несколько минут. Незачем нам разбредаться по всем горам. Если уж ехать назад, то всем вместе.

Они стали ждать.

Сосны вокруг жалобно шелестели и постанывали на ветру. Через несколько минут тетя Пол шумно выдохнула.

– Едет. – В голосе ее звучали стальные нотки. – Он забавлялся.

Далеко на дороге появился Хеттар в черном кожаном одеянии. Он скакал легким галопом, чуб его развевался по ветру. Когда он приблизился, они услышали, что он насвистывает себе под нос простенький мотив.

– Что ты там делал? – осведомился Бэйрек.

– За нами ехали двое мергов, – сказал Хеттар так, словно этим все объяснялось

– Ты мог бы позвать меня с собой, – сказал Бэйрек с некоторой обидой.

Хеттар пожал плечами.

– Их было всего двое. Они ехали на олгарских лошадях, так что я счел это личным оскорблением.

– У тебя всегда находятся причины счесть оскорбление личным, когда дело касается мергов, – сурово сказала тетя Пол.

– Но ведь я все уладил, разве не так?

– Тебе не пришло в голову сообщить нам, куда ты едешь? – спросила она.

– Их было всего двое, – снова сказал Хеттар. – Я не собирался задерживаться надолго.

Она набрала в грудь воздуха, и глаза ее опасно сверкнули.

– Ладно, Пол, – сказал ей господин Волк.

– Но...

– Ты его не исправишь, так и незачем себя распалять. Кроме того, дело действительно сделано. – И старик обернулся к Хеттару, не обращая внимания на яростный взгляд дочери. – Эти мерги были из тех, что ехали с Бриллом?

Хеттар покачал головой.

– Нет. Те мерги – уроженцы юга и ехали на мергских лошадях. Эти двое были с севера.

– Они заметно разнятся? – с любопытством спросил Мендореллен.

– Немного отличается оружие, кроме того, южане не такие высокие, и лица у них более плоские.

– Откуда же у них олгарские лошади? – спросил Гарион.

– Они – конокрады, – мрачно отвечал Хеттар. – Олгарские лошади высоко ценятся в Ктол Мергосе, и некоторые мерги завели обыкновение пробираться в Олгарию и угонять лошадей. Мы всячески стараемся отбить у них к этому охоту.

– Эти лошади выглядят неважно, – заметил Дерник, глядя на двух заморенных животных, которых Хеттар держал в поводу. – Они измучены долгой скачкой, и на боках у них следы бичей.

Хеттар мрачно кивнул.

– Еще один повод ненавидеть мергов.

– Ты их похоронил? – спросил Бэйрек.

– Нет. Оставил лежать, чтобы другие мерги, которые поедут следом, нашли. Может, это послужит им уроком.

– По некоторым признакам кое-кто из них здесь уже побывал, – сказал Силк. – Я нашел следы примерно десяти.

– Этого и следовало ожидать, – сказал Волк, поглаживая бороду. – Ктачик пустил в ход своих гролимов, а Тор Эргас, вероятно, приказал патрулировать все эти места. Уверен, что они попытаются нас остановить, и думаю, нам надо как можно быстрее двигаться к Долине. Добравшись до нее, мы сможем не беспокоиться больше из-за мергов.

– А они не последуют за нами в Долину? – спросил Дерник, беспокойно озираясь.

– Нет. Мерги ни за что не посмеют вступить в Долину. Там – дух Олдура, а мерги смертельно его боятся.

– Сколько дней до Долины? – спросил Силк.

– Четыре-пять, если поскачем быстро, – отвечал Волк.

– Тогда нам лучше трогаться сейчас же.

Глава 10

Зима, царившая высоко в горах, сменилась осенью, стоило спуститься в предгорья. Если холмы над Марагором покрывал частый ельник и густой подлесок, то по эту сторону гор преобладали сосны, подлеска же почти не было. Воздух казался суше, склоны холмов, поросшие высокой травой, издалека казались совсем желтыми.

Сперва они ехали через местность, где листья на редком кустарнике ярко алели, но стоило спуститься ниже, и листва пожелтела, а потом стала и вовсе зеленой. Гариона это обратное движение времен года смущало. Казалось, оно нарушает все его привычные представления об изначальном порядке вещей. Когда они добрались до Долины Олдура, стояло позднее лето, золотое и слегка туманное. Хотя они часто встречали следы мергских патрулей, шнырявших по всем предгорьям, стычек больше не происходило. Переехав некую нигде не отмеченную границу, они больше не видели мергских следов.

Они ехали вдоль бурного потока, который с шумом несся по большим окатанным валунам. Это был один из истоков реки Олдура, протекающей через обширную Олгарскую долину и впадающей в Чирекский залив восемью сотнями лиг северо-восточнее.

Долина Олдура лежала между двумя горными хребтами, составляющими костяк континента. Она заросла высокой сочной травой с разбросанными там и сям огромными одинокими деревьями. Здесь паслись олени и дикие лошади, доверчивые, как коровы. Повсюду летали ласточки и горлинки, наполняя воздух своим пением. Когда отряд въехал в Долину, Гарион заметил, что птицы слетаются к тете Пол, а самые смелые даже садятся к ней на плечи, восторженно щебеча.

– Я и позабыл про это, – сказал Гариону господин Волк. – В следующие несколько дней трудненько будет привлечь ее внимание.

– А?

– Каждая птица в Долине не преминет ее навестить. Так случается всякий раз, как мы приезжаем сюда. Птицы при виде ее сходят с ума.

Гариону показалось, что в многоголосом птичьем щебете он различает как бы слабый шепот:

– Полгара, Полгара, Полгара.

– Это мое воображение или они правда разговаривают?

– Странно, что ты раньше их не слышал, – отвечал Волк. – Каждая птица, встреченная за последние десять лиг, без умолку повторяет ее имя.

– Посмотри на меня, Полгара, посмотри на меня, – казалось, говорила ласточка, стремительно проносясь мимо ее лица. Тетя Пол ласково улыбнулась, и птичка засновала с удвоенной скоростью.

– Я никогда прежде не слышал, чтобы они говорили, – изумился Гарион.

– Они говорят с ней постоянно, – сказал Волк. – Иногда часами напролет. Вот почему она иногда кажется немного рассеянной. Она слушает птиц. Твоя тетя живет в мире сплошных разговоров.

– Я не знал.

– Не многие об этом знают.

Жеребенок, более-менее степенно трусивший за Гарионом, пока они ехали по предгорьям, в сочных травах Долины обезумел от восторга. Он носился по лугам, изумляя всех своей резвостью. Он катался в траве, дрыгая тоненькими ножками. Он стремглав перелетал пологие холмики. Он нарочно ворвался в стадо пасущихся оленей, спугнул их и весело за ними помчался.

– Вернись! – крикнул Гарион.

– Он тебя не услышит, – сказал Хеттар, улыбаясь причудам малыша. – По крайней мере, притворится, что не услышал. Ему слишком весело.

– Вернись немедленно! – Гарион вложил в свою мысль несколько большую суровость, чем намеревался. Передние ножки жеребенка замерли, он споткнулся и встал. Потом повернулся и поспешно затрусил к Гариону. Глаза у него были виноватые.

– Плохая лошадка! – погрозил Гарион.

Жеребенок повесил голову.

– Не брани его, – сказал Волк. – Ты сам когда-то был маленьким.

Гарион тут же раскаялся в своих словах и похлопал жеребенка по спине.

– Все в порядке, – сказал он извиняющимся голосом.

Жеребенок с благодарностью посмотрел на него и вновь поскакал по траве, впрочем, сильно не удаляясь.

Принцесса Се'Недра следила за Гарионом взглядом. Она почему-то все время за ним следила. Когда она глядела на него, глаза у нее делались задумчивыми, а завиток медно-рыжих волос как бы сам собой накручивался на палец и оказывался во рту. Гариону казалось, что всякий раз, когда он оборачивается, Се'Недра наблюдает за ним, покусывая локон. По какой-то причине он не решался напрямую с ней об этом поговорить, отчего смущался и нервничал.

– Я бы не мучила его так, будь он моим, – оторвав ото рта кончик локона, сказала она осуждающе.

Гарион счел за лучшее не отвечать.

Они миновали три разрушенные башни, стоящие поодаль одна от другой и явно очень древние. Видимо, все они первоначально были футов под шестьдесят высотой, но годы, ветра и дожди сделали их гораздо ниже. Последняя из трех башен была черная, как после пожара.

– Здесь что, была война, дедушка? – спросил Гарион.

– Нет, – печально ответил Волк. – Эти башни принадлежали моим собратьям. Вон та – Белсамбару, эта – Белмакору. Они давным-давно умерли.

– Я думал, чародеи не умирают.

– Они устают – или, может быть, теряют надежду. Они прекращают свое существование.

– Они убивают себя?

– В некотором роде. Хотя все это несколько сложнее.

Гарион не расспрашивал больше, видя, что старик явно не желает входить в подробности.

– А вон та – сгоревшая? Она чья была?

– Белзидара.

– Это ты вместе с другими чародеями сжег ее после того, как он переметнулся к Тораку?

– Нет. Он сам ее сжег. Думаю, он хотел таким образом показать нам всем, что больше не принадлежит к нашему братству. Белзидар всегда любил театральные жесты.

– Где твоя башня?

– Дальше в Долине.

– Ты мне ее покажешь?

– Если хочешь.

– А у тети Пол есть своя башня?

– Нет. Девочкой она жила со мной, а после мы отсюда уехали. Мы так и не собрались выстроить ей отдельную башню.

Они ехали допоздна и остановились под могучим деревом, одиноко стоящим посреди широкого луга. Крона дерева отбрасывала тень площадью в несколько акров. Се'Недра спрыгнула с лошади и побежала к дереву, ее медно-рыжие волосы развевались за спиной.

– Красивое какое! – воскликнула она, в священном восторге прикладывая ладони к грубой коре.

Господин Волк покачал головой.

– Дриады. Они шалеют при виде деревьев.

– Я его не узнаю, – сказал Дерник, слегка нахмурясь. – Это не дуб.

– Может быть, какая-нибудь южная разновидность, – сказал Бэйрек. – Я и сам такого никогда не видел.

– Оно очень старое, – сказала Се'Недра, нежно прижимаясь щекой к древесному стволу, – и говорит странно. Но я ему нравлюсь

– Так что это за дерево? – спросил Дерник. Он все еще хмурился. В своей потребности все систематизировать и разложить по полочкам он явно не мог пройти мимо него спокойно.

– Оно одно такое в мире, – сказал ему господин Волк. – Не помню, чтобы мы как-нибудь специально именовали его. Для нас это всегда было просто дерево.

– Я не вижу под ним ни ягод, ни плодов, ни каких-либо семян, – заметил Дерник, разглядывая землю под раскидистыми ветвями.

– Они ему ни к чему, – отвечал Волк. – Я уже говорил – оно единственное в своем роде. Оно всегда было здесь – и всегда будет. Оно не испытывает потребности в воспроизводстве.

Дерника это обескуражило: он никогда прежде не слышал о дереве, которое бы не давало семян.

– Это весьма необычное дерево, Дерник, – сказала тетя Пол. – Оно дало росток в тот день, когда был сотворен мир, и, вероятно, будет стоять здесь, доколе мир существует. Назначение его – не в размножении.

– В чем же его назначение?

– Мы не знаем, – отвечал Волк. – Мы знаем только, что оно – древнейшее из живущего в мире. Быть может, его назначение – олицетворять длительность и неразрывность жизни.

Се'Недра скинула сандалии и взобралась на толстые ветви, лепеча от нежности и восторга.

– Нет ли, случаем, сведений о родстве дриад с белками? – осведомился Силк.

Господин Волк улыбнулся.

– Если вы можете обойтись без нас, мы с Гарионом съездили бы по делу.

Тетя Пол посмотрела на него вопросительно.

– Пришло время для небольшого наставления, Пол, – пояснил он.

– Мы обойдемся без вас, отец, – сказала она. – К ужину вернетесь?

– Постарайся, чтобы он не остыл. Едем, Гарион?

Дед и внук в молчании ехали по зеленым лугам. Залитая вечерним золотым светом Долина казалась особенно теплой и прекрасной. Гариона смущала внезапная перемена в настроении господина Волка. Всегда прежде старик действовал под влиянием момента, экспромтом. Частенько он принимал важнейшие решения на ходу, полагаясь на случай, на везение, на то, что сметка, а если потребуется, и чародейство помогут ему выкрутиться. Здесь, в Долине, он казался иным: безмятежным, недоступным для происходящего во внешнем мире мельтешения событий.

Милях в трех от дерева стояла башня. Она была приземистая, круглая, построенная из грубо отесанных камней. Сводчатые окна под самой крышей смотрели на четыре стороны света, но двери нигде не было видно.

– Ты сказал, что хотел бы побывать в моей башне, – сказал Волк, спешиваясь, – Это она.