ГЛАВА 26

— Поверьте моему слову, ваше величество, — говорил Заласта недоверчивому Сарабиану, — это явление никак нельзя было назвать природным.

— Тебе лучше знать, Заласта, — с сомнением отозвался Сарабиан. — Однако все мои чувства требуют искать прежде всего естественное объяснение — к примеру, облако набежало на солнце.

— Уже вечер, Сарабиан, — напомнила Элана, — солнце давно зашло.

— Да, этот довод некоторым образом ослабляет мое объяснение. Значит, вы все и раньше видели эту тень?

— Почти все, ваше величество, — заверил его Оскайн. — Однажды — на корабле — ее видел даже я, и тогда никакое облако не заслоняло солнце. Думаю, что нам следует довериться суждению наших эленийских друзей. Они и прежде сталкивались с этим необычным явлением.

— Тупица, — пробормотал Спархок.

— Прошу прощения? — мягко отозвался Сарабиан.

— Простите, ваше величество, — извинился Спархок. — Разумеется, я имел в виду не вас. Это наш загадочный гость не слишком умен. Если уж берешься за кем-то шпионить, не стоит возвещать о своем присутствии фанфарами и барабанным боем.

— Он делал это и прежде, Спархок, — напомнил ему Эмбан. — Он являлся нам в Дарсасе, в кабинете архимандрита Монсела.

— Быть может, он просто не подозревает о том, что мы его видим, — предположил Келтэн. — Когда Адус только начал работать на Мартэла, он пытался заниматься соглядатайством — но потом Мартэлу пришлось нанять Крегера.

— Кто такой Адус? — спросил Сарабиан.

— Наш давний знакомый, ваше величество, — ответил Келтэн. — Шпиона из него не вышло, потому что всякий на сто ярдов в округе мог догадаться о его присутствии. Адус не признавал мытья, а потому обладал весьма неповторимым ароматом.

— Неужели это возможно? — обратился Вэнион к Сефрении. — Неужели именно Келтэн мог случайно наткнуться на правильный ответ?

— Вэнион! — возмущенно воскликнул Келтэн.

— Извини, Келтэн. Я совсем не то хотел сказать. Серьезно, Сефрения, может наш гость понятия не иметь о том, что он отбрасывает тень?

— Я полагаю, дорогой, что все возможно.

— Зрительная вонь? — недоверчиво предположил Келтэн.

— Не знаю, можно ли использовать именно это выражение, но… — Сефрения взглянула на Заласту. — Такое возможно?

— Во всяком случае, это многое объясняет, — после минутного размышления ответил он. — Боги — существа примечательные не только глубиной своего понимания, но и своими недостатками. Вполне вероятно, что наш гость и не подозревает о том, как легко мы можем унюхать его присутствие — если мне будет дозволено воспользоваться выражением сэра Келтэна. Он вполне может полагать, что остается незримым для нас и что мы не замечаем его соглядатайства.

Бевьер с сомнением покачал головой.

— Мы ведь говорим об этой тени всякий раз, когда она появляется, — сказал он. — Он слышит нас, так что должен знать, что он себя выдал.

— Совсем не обязательно, Бевьер, — возразил Келтэн. — Адус понятия не имел, что от него несет, как от выгребной ямы, да и не всякий признает за собой подобное качество. Возможно, с этой тенью тот же случай — этакая непримиримая враждебность, что-то вроде дурного запаха изо рта или непристойного поведения за столом.

— Что за чудесная идея! — рассмеялся патриарх Эмбан. — Из одного этого случая мы могли бы вывести целую книгу о божественном этикете.

— Для какой цели, ваша светлость? — осведомился Оскайн.

— Для благороднейшей, ваше превосходительство, — большего постижения Бога. Разве мы не для этого живем на свете?

— Не думаю, Эмбан, чтобы ученый труд о поведении богов за столом внес значительный вклад в познания человечества, — заметил Вэнион. — Можем мы надеяться, что ваше величество облегчит нам доступ во внутренние круги вашего правительства? — обратился он к Сарабиану.

— Облегчу, лорд Вэнион, — ухмыльнулся Сарабиан, — независимо от того, понравится им это или нет. Я помогу вам проникнуть в министерства. После того как я поставлю на место Пондию Субата, я займусь другими министрами — всеми по очереди. Думаю, им пора наконец уяснить, кто здесь главный. — Сарабиан вдруг расхохотался, явно довольный собой. — До чего же хорошо, Элана, что ты решила меня навестить! Ты и твои друзья помогли мне осознать, что все эти годы я сидел на абсолютной власти, и мне никогда не приходило в голову ею воспользоваться. Пожалуй, настало время вытащить ее на свет божий, стряхнуть пыль и немножко ею помахать.

— О боги, — пробормотал Оскайн, и на лице его отразилась смесь огорчения и досады. — Что же это я натворил?

— У нас тут одна закавыка, Стрейджен, — промурлыкал Кааладор по-эленийски. — Наши желтые братцы не больно-то визжат от восторга, что надо, стало быть, плюнуть на всякие там условности.

— Пожалуйста, Кааладор, — сказал Стрейджен, — избавь нас от своих простонародных предисловий. Переходи прямо к делу.

— Так сразу? Это ж супротив естества, Стрейджен.

— Ты так думаешь?

Стрейджен, Телэн и Кааладор встретились в погребе в одном из прибрежных кварталов. Было позднее утро, и местные воры только-только начали свою деятельность.

— Как тебе уже известно, воровское братство в Материоне отягощено кастовыми предрассудками, — продолжал Кааладор. — Воры не разговаривают с мошенниками, нищие со шлюхами — разве что, само собой, по делу, — а гильдия убийц и вовсе отверженные.

— Вот это уж точно супротив естества, — заметил Телэн.

— Сжалься, Телэн, — страдальчески попросил Стрейджен. — Одного из вас с меня вполне достаточно. Двое — это уже чересчур. Почему это убийц так презирают?

— Потому что они нарушают один из основных принципов тамульской культуры, — пояснил Кааладор. — Это ведь наемные убийцы, и они не раскланиваются и не расшаркиваются перед своими жертвами, прежде чем перерезать им горло. Тамульцы просто помешаны на вежливости. Они вовсе не против того, чтобы кто-нибудь резал благородных господ за плату. Им не по душе грубость. — Кааладор покачал головой. — Вот почему тамульских воров так часто ловят и обезглавливают. Им кажется невежливым удирать, когда их застукали.

— Невероятно, — пробормотал Телэн. — Стрейджен, это еще хуже, чем мы думали. Если эти люди не разговаривают друг с другом, мы никогда не узнаем от них ничего полезного.

— Я ведь предупреждал вас, друзья мои, чтобы вы в Материоне не надеялись на слишком многое, — напомнил Кааладор.

— А что, прочие гильдии боятся убийц? — спросил Стрейджен.

— Еще как! — ответил Кааладор.

— Тогда с них и начнем. Как местные воры относятся к императору?

— С трепетом, само собой, и обожанием, которое граничит с откровенным обожествлением.

— Отлично. Свяжись с гильдией убийц. Когда Телэн передаст тебе от меня весточку, пусть головорезы схватят тех, кто возглавляет другие гильдии, и доставят во дворец.

— Чегой-то ты там замышляешь, дружочек?

— Я поговорю с императором и попробую убедить его произнести речь перед нашими Материонскими братьями, — пожал плечами Стрейджен.

— Ты, случаем, не спятил?

— Конечно нет. Тамульцы беспрекословно подчиняются традициям, и одна из традиций состоит в том, что император может на время отменить любую традицию.

— Ты понимаешь, к чему он клонит? — обратился Кааладор к Телэну.

— Я отстал от его мысли на последнем крутом повороте.

— Дай-ка я попробую пересказать твою идею своими словами, — сказал Кааладор светловолосому талесийцу. — Ты намерен нарушить все известные обычаи преступного мира в Материоне, приказав убийцам похитить главарей других гильдий.

— Верно, — кивнул Стрейджен.

— Далее, ты собираешься доставить их всех в императорскую резиденцию, куда вход им категорически запрещен.

— Верно.

— Затем ты хочешь упросить императора произнести речь перед людьми, о существовании которых он даже не должен подозревать.

— Примерно это и было у меня на уме.

— И император должен приказать им презреть освященную веками традицию и начать работать вместе?

— По-твоему, с этим будут какие-то трудности?

— Ну что ты, что ты. Я только хотел убедиться, что правильно понял тебя, вот и все.

— Так значит, все в порядке, старина? — осведомился Стрейджен. — Тогда я пойду поговорю с императором.

Сефрения вздохнула.

— Ты несносен, как ребенок, — сказала она. У Саллы глаза полезли на лоб.

— Как ты смеешь? — почти взвизгнул он. Лицо стирикского старейшины побелело.

— Ты забываешься, старейшина Салла, — заметил разъяренному стирику Заласта. — Советник Сефрения говорит от имени Тысячи. Или ты откажешься подчиниться решению Тысячи? И богов, которых она представляет?

— Тысяча заблуждается! — вспыхнул Салла. — Не может быть никаких соглашений между стириками и свиноедами!

— Это решать Тысяче, — твердым, как кремень, голосом сказал Заласта.

— Вспомните, что творят с нами эти эленийские варвары! — воскликнул Салла, задыхаясь от бешенства.

— Ты всю жизнь прожил в стирикском квартале Материона, старейшина Салла, — сказал Заласта. — Ты, наверное, ни разу в жизни и не видел эленийца.

— Я умею читать, Заласта.

— Счастлив это слышать. Впрочем, мы явились сюда не для того, чтобы обсуждать решение Тысячи. Верховная жрица Афраэли известила тебя об этом решении. Нравится оно тебе или нет, а тебе придется его исполнять.

Глаза Саллы наполнились слезами.

— Они убивают нас! — всхлипнул он.

— Для убитого, Салла, ты выглядишь просто великолепно, — заметила Сефрения. — Скажи, это было очень больно?

— Ты знаешь, что я имею в виду, жрица.

— Ах, да, — сказала она, — вечное и утомительное стирикское стремление присвоить себе чужую боль. Кто-то на другом конце земли протыкает ножом стирика, а у тебя идет кровь. Ты сидишь здесь, в Материоне, в роскоши и безопасности, жалеешь себя и втайне мучаешься от зависти, что тебе отказали в праве стать невинной жертвой. Что же, Салла, если тебе так хочется пожертвовать собой, я могу это устроить. — Лепет этого болвана вверг Сефрению в состояние холодной ярости. — Тысяча приняла решение, — жестко сказала она. — Я не обязана объяснять тебе почему, но все же объясню — чтобы ты мог передать это объяснение своей общине. И тебе придется сделать это, Салла. И быть при этом весьма убедительным, иначе мне придется тебя сместить.

— Моя должность пожизненная! — заносчиво заявил он.

— Именно об этом я и говорю, — зловещим тоном пояснила Сефрения.

Салла уставился на нее.

— Ты не посмеешь! — выдохнул он.

— А ты проверь. — Сефрения давно уже мечтала сказать кому-нибудь эту фразу, и теперь обнаружила, что это весьма приятно. — Суть дела вот в чем, Салла, — можешь прервать меня, если я буду говорить слишком быстро для тебя. Эленийцы — варвары, которые ищут повода прикончить всякого стирика, попавшегося им на глаза. Если мы не поможем им в этом кризисе, мы поднесем им искомый повод на бархатной подушечке. Мы поможем им, потому что если мы этого не сделаем, они перебьют всех стириков в Эозии. А ведь мы не хотим, чтобы это случилось, не так ли?

— Но…

— Салла, если я услышу от тебя еще одно «но», я тебя уничтожу. — Сефрения с некоторым изумлением обнаружила, что вести себя по-эленийски очень даже приятно. — Я передала тебе решение Тысячи, а Тысяча говорит от имени богов. Предмет не подлежит обсуждению, так что прекрати ныть и изворачиваться. Ты подчинишься или умрешь. Таков твой выбор, и выбирай побыстрее, потому что я спешу.

Эти слова потрясли даже Заласту. — Твоя богиня жестока, советник Сефрения! — выпалил Салла.

Сефрения ударила его прежде, чем успела подумать, что делает, — ее рука, казалось, двигалась сама по себе. Она воспитывала много поколений пандионцев и знала, как нужно блокировать плечо для удара. У нее вышло гораздо большее, чем обычная оплеуха. Костяшки ее кулака с силой впечатались в подбородок Саллы, и стирик с остекленевшими глазами отлетел назад.

Сефрения начала выговаривать слова смертоносного заклинания, выплетая пальцами соответствующие жесты.

«Я не сделаю этого, Сефрения!» — резко прозвенел в ее мыслях голос Афраэли.

«Знаю, — мысленно ответила Сефрения. — Я просто хочу привлечь его внимание, вот и все».

Осознав, что она делает, Салла задохнулся. Затем он пронзительно завопил и рухнул на колени, бессвязно лопоча и моля о милосердии.

— Ты исполнишь то, что я тебе повелела? — грозно спросила она.

— Да, высокая жрица! Да! Умоляю, не убивай меня!

— Я оборвала заклинание, но не отменила его. В любую минуту я могу его завершить. Твое сердце в моем кулаке, Салла. Помни об этом всякий раз, когда тебе вновь захочется оскорбить мою богиню. А теперь вставай и выполняй то, что тебе приказано. Пойдем, Заласта. Меня уже тошнит от этого нытья.

— Ты стала жестокой, Сефрения, — укоризненно сказал Заласта, когда они вышли на узкие улочки стирикского квартала.

— Я только припугнула его, мой старый друг, — ответила Сефрения. — Афраэль ни за что не стала бы отзываться на это заклинание. — Она осторожно пощупала руку. — Ты случайно не знаешь, Заласта, где бы я могла найти хорошего лекаря? Кажется, я вывихнула запястье.

— Они не слишком впечатляющи, верно? — заметил Улаф, когда он, Тиниен и Кринг шагали по ухоженным лужайкам императорской резиденции, направляясь к эленийскому замку.

— Воистину, — согласился Кринг. — Похоже, они все время думают только о парадах. — Все трое возвращались со встречи с высшим командованием имперской армии. — Да они только для парадов и годятся, — заключил доми. — На них нельзя положиться.

— Придворные в мундирах! — взмахом руки Улаф отмел разом весь генеральный штаб Тамульской империи.

— Согласен, — подхватил Тиниен. — Настоящая военная сила в Тамуле и во всей Империи — это атаны. Правительство решает, а генеральный штаб попросту передает его решения командирам атанов. Я начал сомневаться в надежности имперской армии, еще когда они сказали, что должности в ней наследственные. Не хотел бы я полагаться на них в случае нужды!

— Истинная правда, друг Тиниен, — согласился Кринг. — Их кавалерийский генерал отвел меня в конюшни и показал то, что здесь именуется лошадьми. — Кринга передернуло.

— Что, так плохо? — спросил Улаф.

— Ужасно, друг Улаф! Их лошади не годятся даже для пахоты! Никогда бы не поверил, что коня можно так раскормить. Все, что быстрее шага, попросту прикончит бедную скотинку.

— Стало быть, в этом мы сходимся? — спросил Тиниен. — Имперская армия абсолютно бесполезна для нас?

— По-моему, Тиниен, ты им льстишь, — отозвался Улаф.

— Нам нужно составлять доклад с большой осторожностью, — пояснил альсионский рыцарь. — Мы ведь не хотим оскорбить императора. Как насчет «недостаточной подготовки»?

— Уж это точно, — согласился Кринг.

— »Незнание современной тактики и стратегии»?

— Не спорю, — проворчал Улаф.

— »Плохое снаряжение»?

— Это не совсем так, друг Тиниен, — покачал головой Кринг. — У них очень хорошее снаряжение. Это лучшее оружие двенадцатого века, которое я когда-либо видел.

— Ладно, — рассмеялся Тиниен, — тогда — «устаревшее вооружение»?

— С этим я могу согласиться, — уступил доми.

— Ты, конечно, не станешь употреблять слов «разжиревшие, ленивые, никуда не годные болваны»? — осведомился Улаф.

— Это было бы слегка недипломатично, Улаф?

— Зато верно, — мрачно заметил генидианец.

Пондия Субат источал неодобрение. Эмбан и Вэнион отчетливо ощущали это, хотя лицо и манеры первого министра оставались дипломатично бесстрастными. Император Сарабиан, как и обещал, поговорил по душам со своим первым министром, и теперь Пондия Субат готов был лезть из кожи, только бы показать свою готовность к совместным действиям и скрыть свои истинные чувства.

— Подробности весьма обыкновенны, лорды, — неодобрительным тоном говорил он, — но, впрочем, подробности ежедневной деятельности правительства неизбежно будут таковы, не так ли?

— Разумеется, Пондия, — пожал плечами Эмбан, — тем не менее, согласись, эти обыденные подробности, сведенные вместе, выражают совокупную картину образа правления. Из того, что я видел сегодня утром, я уже могу сделать некоторые выводы.

— Вот как? — голос Субата прозвучал совершенно бесстрастно.

— Судя по всему, главенствующий принцип здешнего правительства — защита императора, — продолжал Эмбан. — Мне знаком такой принцип, поскольку он совпадает с тем, который управляет нашим мышлением в Чиреллосе. Церковное правительство существует почти исключительно для того, чтобы защищать архипрелата.

— Возможно, и так, ваша светлость, но вы должны признать, что существуют определенные различия.

— О да, конечно, но то, что император Сарабиан не так могуществен, как архипрелат Долмант, не так уж существенно изменяет основную картину. — Глаза Субата слегка расширились, но он тотчас овладел собой. — Я понимаю, что подобная идея чужда тебе, Пондия, — вкрадчиво продолжал Эмбан, — однако архипрелат говорит от имени Бога, и это делает его могущественнейшим человеком на земле. Конечно, это чисто эленийский взгляд на вещи, и вполне вероятно, что он имеет очень мало общего с реальностью. Тем не менее, пока мы все верим в это — это правда. Именно этим и занято наше церковное правительство. Мы прилагаем изрядную долю усилий к обеспечению того, чтобы все эленийцы продолжали искренне считать Долманта голосом Бога. Покуда эленийцы верят в это, архипрелатству ничто не грозит.