ГЛАВА 11

Утро выдалось хмурое и непогожее. Спархок и его спутники наскоро позавтракали и подготовились к отъезду. Барон и его семейство еще спали, а их гостям отнюдь не хотелось затягивать прощание. Они выехали в путь примерно через час после рассвета и галопом направились на северо-восток по дороге в Дарсос. Хотя никто не говорил об этом вслух, всем хотелось отъехать от замка как можно дальше, чтобы гостеприимному хозяину не вздумалось их нагнать.

Незадолго до полудня отряд миновал белый каменный столб, который отмечал восточную границу владений барона Котэка, и все дружно вздохнули с облегчением. Всадники перешли на шаг, а Спархок и другие рыцари придержали коней, чтобы поравняться с каретой.

Алиэн, камеристка Эланы, плакала, и королева и баронесса Мелидира безуспешно старались успокоить ее.

— Бедняжка так мягкосердечна, — пояснила Мелидира Спархоку. — Ужасы этого жилища довели ее до слез.

— Может, кто-нибудь в этом доме сказал тебе что-то неподобающее? — грозно осведомился Келтэн у плачущей девушки. Отношение Келтэна к Алиэн было странным. С тех пор, как ему запретили откровенно ухаживать за ней, он принялся не менее рьяно опекать ее. — Если кто-то оскорбил тебя, я вернусь туда и научу его хорошим манерам.

— Нет, милорд, — безутешно отвечала девушка, — ничего подобного не было. Просто все они заперты в этом чудовищном месте, как в западне. Они ненавидят друг друга, но вынуждены провести вместе остаток дней и так и будут терзать друг друга до самой смерти.

— Кое-кто говорил мне, что в этом есть некая справедливость, — заметил Спархок, не глядя на свою дочь. — Ну хорошо, все мы имели возможность побеседовать с глазу на глаз с бароном и его домочадцами. Кто-нибудь услышал что-то полезное?

— Крепостные вот-вот взбунтуются, — сказал Халэд. — Я побродил по конюшне и прочим пристройкам, поговорил с ними. Отец баронессы, кажется, был добрым господином, и крепостные любили его. После его смерти Котэк показал свое истинное лицо. Он жестокий человек и любит применять кнут.

— Что такое кнут? — спросил Телэн.

— Разновидность плети, — мрачно ответил его сводный брат.

— Плети?!

— Это заходит куда дальше обычного. Крепостные и впрямь ленивы, Спархок. В этом сомнений нет. И они довели до совершенства искусство притворяться тупицей, больным или калекой. Сдается мне, что это всегда было что-то вроде игры. Господа знали, что крепостные притворяются, и крепостные знали, что никого не могут обмануть, — по-моему, и тех, и других эта игра развлекала. Потом, несколько лет назад, господа вдруг перестали играть. Вместо того чтобы уговаривать крепостных поработать, дворяне все чаще стали прибегать к кнуту. За одну ночь они отбросили прочь тысячелетнюю традицию и предались жестокости. Крепостные никак не могут этого понять. Котэк не единственный дворянин, который дурно обращается со своими крепостными. Говорят, то же самое творится во всем Западном Астеле. Крестьяне обычно склонны к преувеличениям, но, похоже, они все убеждены, что их хозяева перешли к намеренной жестокости, дабы попрать освященные обычаем права и превратить своих крестьян в самых настоящих рабов. Крепостного нельзя продать, а вот раба — сколько угодно. Этот тип, которого зовут Сабром, весьма искусно играет на таких слухах. Если человеку сказать, что кто-то собирается продать в рабство его жену и дочь, этот человек волей-неволей забеспокоится.

— Это не слишком сходится с тем, что говорил мне барон Котэк, — вставил патриарх Эмбан. — Барон прошлым вечером выпил больше, чем следовало, и наболтал много такого, о чем в трезвом виде молчал бы, как убитый. По его мнению, главная цель Сабра — изгнать из Астела тамульцев. Честно говоря, Спархок, я слегка скептически отнесся к тому, что говорил о Сабре этот эсосский вор, но Сабр явно оказывает большое влияние на дворян. Он делает упор на расовые и религиозные различия между эленийцами и тамульцами. Котэк неизменно называл тамульцев «безбожными желтыми собаками».

— У нас есть боги, ваша светлость, — мягко возразил Оскайн. — Если вы дадите мне несколько минут, я, быть может, даже припомню кое-какие их имена.

— Наш приятель Сабр не теряет времени даром, — заметил Тиниен. — Дворянам он говорит одно, крепостным — другое.

— По-моему, это называется «лгать и нашим, и вашим», — вставил Улаф.

— Думаю, что имперские власти очень скоро испытают настоятельную необходимость узнать, кто такой Сабр, — задумчиво проговорил Оскайн. — Мы, безбожные желтые собаки, неизменно стремимся к тому, чтобы знать в лицо вожаков и смутьянов.

— Чтобы их поймать и повесить, верно? — укоризненно спросил Телэн.

— Вовсе не обязательно, молодой человек. Когда природный талант пробивает себе путь наверх, разве можно тратить его так бездарно? Уверен, что у нас нашлось бы применение талантам этого Сабра.

— Но ведь он ненавидит вашу Империю, ваше превосходительство, — заметила Элана.

— Это несущественно, ваше величество, — улыбнулся Оскайн. — Тот факт, что кто-то ненавидит Империю, еще не делает его преступником. Всякий, кто пребывает в здравом уме, ненавидит Империю. Бывают дни, когда ее ненавидит и сам император. Наличие мятежников — верный признак того, что в данной провинции что-то неладно. Мятежник полагает делом чести указать нам на проблемы, так что проще позволить ему пойти дальше и уладить их. Я сам знаю нескольких мятежников, из которых вышли очень неплохие губернаторы.

— Это весьма интересное направление мысли, ваше превосходительство, — сказал Элана, — но как же вы склоняете к сотрудничеству людей, которые ненавидят вас?

— Обманным путем, ваше величество. Мы просто спрашиваем их, а не смогут ли они справиться с делом лучше нас. Они, конечно, думают, что смогут, и тогда мы говорим им — что ж, делайте. Им обычно хватает нескольких месяцев, чтобы сообразить, как их провели. Должность губернатора провинции — наихудшая в мире, потому что губернаторов ненавидят все.

— И как же во все это укладывается Айячин? — спросил Бевьер.

— Я думаю, он просто символ для сплочения заговорщиков, — отозвался Стрейджен. — Как, например, Дрегнат в Ламорканде.

— Подставное лицо? — предположил Тиниен.

— Скорее всего. Трудно ожидать, чтобы герой из девятого столетия что-то смыслил в современной политике.

— Загадочная личность этот Айячин, — заметил Улаф. — Дворянство считает его одним человеком, крепостные — другим. У Сабра, должно быть, заготовлены речи двух разновидностей. Кто же на самом деле был Айячин?

— Котэк рассказывал мне, что это был мелкий дворянин, весьма преданный астелийской церкви, — вставил Эмбан. — В девятом веке эозийские войска, вдохновленные церковью, двинулись на Астел. Здесь, во всяком случае, ваш: эсосский вор был прав. Астелийцы считают нашу Святую Матерь Чиреллоса еретической. Айячин, стало быть, объединил дворян и выиграл великую битву в Астелийских топях.

— У крепостных совсем иная история, — заметил Халэд. — Они верят, что Айячин был крепостным, который выдавал себя за дворянина, и его истинной целью было освободить своих собратьев-крепостных. Они считают, что победа в топях была заслугой крепостных, а не дворян. Позднее, когда дворяне узнали, кто такой Айячин, они убили его.

— В таком случае, — сказал Элана, — это идеальный символ мятежа. Он настолько многолик, что каждому может предложить что-то свое.

Эмбан хмурился.

— Дурное обращение с крепостными просто бессмысленно, — сказал он. — Они не слишком трудолюбивы, это верно, но их так много, что проще согнать побольше народу, если хочешь, чтобы работа была закончена в срок. Если обращаться с ними жестоко, добьешься только того, что они возненавидят тебя. Последний болван способен это понять. Спархок, существует ли заклятие, которое могло склонить астелийское дворянство к такому самоубийственному поведению?

— Я, во всяком случае, такого не знаю, — ответил Спархок. Он обвел взглядом рыцарей, но они дружно покачали головами. Принцесса Даная, однако, едва заметно кивнула, подтверждая, что такое возможно. — Но я не исключал бы и такой возможности, ваша светлость, — продолжал Спархок. — Если никто из нас не знает такого заклятия, это еще не значит, что оно не существует. Если некто хотел взбунтовать Астел, ничто так не благоприятствовало бы его планам, как мятеж крепостных, а если все дворяне одновременно начали бить своих крепостных кнутами — лучшего способа добиться этого мятежа и не придумаешь.

— И Сабр, судя по всему, в этом крепко замешан, — сказал Эмбан. — Он настраивает дворян против безбожных желтых собак — извини, Оскайн, — и в то же время обращает крепостных против их хозяев. Кто-нибудь из вас сумел хоть что-то узнать о нем?

— Элрон прошлым вечером тоже здорово нализался, — сказал Стрейджен. — Он рассказал нам со Спархоком, что Сабр ночами бродит по Астелу в маске и произносит речи.

— Не может быть! — пораженно воскликнул Бевьер.

— Патетично, правда? Мы явно имеем дело с недоразвитым подростком. Элрон был весьма впечатлен всей этой мелодрамой.

— Еще бы, — вздохнул Бевьер.

— Похоже на сочинение какого-то третьеразрядного писаки, верно? — усмехнулся Стрейджен.

— Тогда это точно Элрон, — сказал Тиниен.

— Ты ему льстишь, — проворчал Улаф. — Прошлым вечером он зажал меня в угол и прочел кое-какие свои вирши. «Третьеразрядный» — это слишком преувеличенная оценка его дарования.

Спархок был встревожен. Афраэль сказала ему, что от кого-то в доме Котэка он услышит что-то важное, но кроме того, что перед ним обнажились некоторые неприглядные стороны баронского семейства, ничего достойного внимания он так и не услышал. Подумав об этом, он сообразил, что Афраэль, собственно, и не обещала, что важное «нечто» будет сказано именно ему, Спархоку. Вполне возможно, что важные слова услышал кто-то из его спутников. Спархок задумался над этим. Проще всего разрешить этот вопрос можно было, задав его Данае, но это значило бы в очередной раз выслушать едкие и оскорбительные комментарии насчет его ограниченного понимания, так что Спархок предпочел сам поломать голову над этой загадкой.

Судя по карте, путь до Дарсоса должен был занять у них десять дней. На деле, конечно, выходило гораздо меньше.

— Как ты управляешься с людьми, которые могут увидеть нас во время твоих игр со временем? — спросил он в тот же день у Данаи, поглядывая на неподвижные лица своих дремлющих друзей. — Я могу понять, как ты убеждаешь наших спутников, что мы просто едем шагом по дороге, но как насчет случайных встречных?

— Я не ускоряю время при посторонних, Спархок, — ответила она, — но они бы все равно нас не увидели. Мы движемся слишком быстро.

— Значит, ты замораживаешь время, как делал Гхномб в Эозии?

— Нет, я поступаю наоборот. Гхномб заморозил время, и вы ехали в бесконечном мгновении. То, что делаю я… — Девочка осеклась, испытующе поглядела на отца. — Я объясню тебе это как-нибудь позже, — решила она. — Мы движемся рывками, одолевая по нескольку миль за раз. Потом мы немного едем обычным шагом, затем снова ускоряем движение. Сочетать все это — очень сложное занятие. По крайней мере, мне есть чем развлечь себя в длинном и скучном путешествии.

— А эта важная вещь, о которой ты говорила, была сказана в доме Котэка? — спросил Спархок.

— Да.

— И что же это? — Он решил, что небольшая ранка не сильно повредит его гордости.

— Не знаю. Я знаю, что это важно, что кто-то должен был это сказать, но что именно — понятия не имею.

— Значит, ты не всеведуща?

— Я никогда и не говорила, что всеведуща.

— Может быть, это важное мы получили по частям? Два-три слова Эмбану, пара слов мне и Стрейджену, чуть побольше — Халэду? А потом нам нужно было сложить вместе все кусочки, чтобы получить целое?

Принцесса задумалась.

— Блестяще, отец! — воскликнула она.

— Благодарю тебя. — Итак, их недавние рассуждения все же принесли свои плоды. Спархок решил двинуться дальше.

— Кто-то изменяет нравы людей в Астеле?

— Да, и это продолжается уже довольно долго.

— Значит, когда дворяне стали жестоко обходиться с крепостными, это не была их собственная воля?

— Разумеется, нет. Холодная, рассчитанная жестокость — дело сложное. Чтобы достичь ее, надо сосредоточиться, а астелийцы для этого чересчур ленивы. Эта жестокость навязана им извне.

— Мог это проделать стирикский маг?

— Да, с одним человеком. Стирик мог бы выбрать одного дворянина и превратить его в чудовище. — Даная задумалась. — Ну, может быть, двух. Самое большее — трех. С большим количеством ни один стирик не справился бы — он не смог бы охватить вниманием особенности каждого человека в отдельности.

— Значит, когда несколько лет назад астелийские дворяне вдруг стали жестоки со своими крепостными, их подтолкнул к этому бог — или боги?

— По-моему, я это уже говорила. Спархок пропустил мимо ушей эту шпильку и продолжал:

— И главной целью здесь было довести крепостных до ненависти к хозяевам и готовности слушать каждого, кто станет призывать их к мятежу?

— Я ослеплена твоей блестящей логикой, Спархок.

— Ты можешь быть весьма ядовитой малышкой, когда задашься такой целью, — ты знаешь об этом?

— Но ведь ты все равно меня любишь, верно, Спархок? Ладно, ближе к делу. Скоро уже пора будить остальных.

— А внезапная ненависть к тамульцам исходит, очевидно, из того же источника?

— И из того же времени, — согласилась она. — Куда проще делать все разом, чем постоянно погружаться в чужое сознание — это так утомительно.

Странная мысль вдруг пришла на ум Спархоку.

— О скольких вещах ты можешь думать одновременно? — спросил он.

— Я никогда не считала — вероятно, о нескольких тысячах. Конечно, на самом деле никаких ограничений просто не существует. Полагаю, если б я захотела, то смогла бы разом подумать обо всем на свете. Когда-нибудь я обязательно попробую это сделать и скажу тебе — получилось или нет.

— Вот оно — настоящее различие между нами, верно? Ты можешь думать одновременно о большем количестве вещей, чем я.

— Ну, это только одно из различий.

— А какое еще?

— Ты — мужчина, а я — женщина.

— Это очевидно — и не слишком существенно.

— Ты ошибаешься, Спархок. Это намного, намного существеннее, чем ты можешь себе вообразить.

Переправясь через реку Антун, отряд оказался в лесистой местности, где над макушками деревьев тут и там высились скалистые утесы. Погода все еще оставалась пасмурной, хотя и без дождя.

Пелои Кринга явно чувствовали себя неуютно в гуще леса. Они старались ехать поближе к рыцарям церкви, и в глазах у них мелькал испуг.

— Это нам бы следовало запомнить, — заметил Улаф незадолго до заката, указывая подбородком на двоих свирепого вида бритоголовых воинов, которые ехали так близко за Беритом, что их кони едва не наступали на задние копыта его скакуна.

— Что именно? — спросил Келтэн.

— Не заводить пелоев в леса. — Улаф помолчал, поудобнее откинувшись в седле. — Как-то летом познакомился я в Хейде в одной девушкой, которая точно так же боялась леса. Боялась до немоты. Тамошние молодые люди давно уже отчаялись подступиться к ней, хотя она была куда как хороша собой, настоящая красавица. Хейд — городишко маленький, тесный, и в домах вечно путаются под ногами тетки, бабушки и младшие братишки и сестренки. Молодые люди обнаружили, что именно в лесу можно отыскать то уединение, к которому время от времени стремится молодежь, но эта девушка к лесу и близко не хотела подходить. И тут я сделал потрясающее открытие. Девушка боялась леса, но совершенно не пугалась сеновалов. Я лично несколько раз проверил свою теорию, и ни разу она не проявляла ни малейшей пугливости касательно сеновалов или, скажем, козьих загонов.

— Не вижу никакой связи, — сказал Келтэн. — Мы говорили о том, что пелои боятся леса. Если кто-то нападет на нас в этом лесу, разве у нас будет время остановиться и срочно выстроить для пелоев сеновал?

— Да, я думаю, здесь ты прав.

— Хорошо, так где же связь?

— А ее и нет, Келтэн.

— Зачем же тогда ты рассказал эту историю?

— Ну, это ведь очень хорошая история, разве нет? — слегка оскорбился Улаф.

Из арьергарда к ним галопом подскакал Телэн.

— Я думаю, сэры рыцари, вам бы лучше вернуться к карете, — выдавил он сквозь смех, безуспешно пытаясь сдержать непонятное веселье.

— А в чем дело? — спросил Спархок.

— У нас появилась компания… то есть, не совсем компания, просто кое-кто наблюдает за нами.

Спархок и его друзья развернули коней и поскакали к карете.

— Ты должен это увидеть, Спархок, — проговорил Стрейджен, сдерживая смех. — Не гляди слишком открыто — вон, видишь всадника на вершине утеса, что слева от дороги?

Спархок наклонился вперед, как бы разговаривая с женой, а сам поднял глаза к утесу, возвышавшемуся над лесным пологом.

Всадник был примерно в сорока ярдах от них, и его силуэт четко выделялся на фоне заходящего солнца. Он не делал никаких попыток спрятаться. Он сидел верхом на черном коне, и его одежда была того же цвета. Черный плащ плавно ниспадал с его плеч, раздуваемый ветром, широкополая черная шляпа была низко надвинута на лоб. Лицо всадника скрывала черная мешковатая маска с двумя большими, слегка косыми прорезями для глаз.

— Разве это не самое нелепое зрелище в вашей жизни? — со смехом спросил Стрейджен.

— Весьма впечатляюще, — пробормотал Улаф. — Во всяком случае, он впечатлен.

— Жаль, у меня нет арбалета, — заметил Келтэн. — Как думаешь, Берит, сможешь ты пощекотать его стрелой из своего лука?

— На таком ветру — вряд ли, Келтэн, — ответил молодой рыцарь. — Ветер снесет стрелу, и я, чего доброго, прикончу его.

— И долго он собирается так сидеть? — спросила Миртаи.

— Видимо, пока не убедится, что весь отряд имел счастье его лицезреть, — отозвался Стрейджен. — Ему пришлось немало потрудиться, чтобы вскарабкаться на этакий насест. Как по-твоему, Спархок, — это и есть тот самый тип, о котором нам рассказывал Элрон?

— Маска похожа, — согласился Спархок. — Всего прочего я просто не ожидал увидеть.

— О чем вы? — спросил Эмбан.

— Если мы со Спархоком не ошибаемся, ваша светлость, нам оказана честь лицезрения живой легенды. Я думаю, это Сабр, неизвестный в маске, совершает свой вечерний объезд.

— Чем он, во имя богов, занимается? — изумленно спросил Оскайн.

— Карает неправедных, освобождает угнетенных и всячески выставляет себя ослом, ваше превосходительство. Впрочем, похоже, ему это нравится.

Всадник в маске драматическим движением развернул коня, и полы черного плаща взметнулись. Затем он поскакал к дальней стороне утеса и скоро исчез из вида.

— Погодите, — сказал Стрейджен, когда все остальные собирались уже разъехаться.

— Зачем? — спросил Келтэн.

— Слушайте.

Из-за утеса донеслось звенящее пение рога, сорвавшееся в отчетливо немузыкальный взвизг.

— У него просто должен быть рог, — пояснил Стрейджен. — Ни одно подобное представление не может обойтись без заключительного сигнала рога. — Он радостно захохотал. — Если он будет упражняться, может, еще когда-нибудь научится не пускать петуха.

Дарсас, древний город, стоял на восточном берегу реки Астел. Мост, который вел к нему, представлял собой громадную каменную арку, стоявшую на этом месте, вероятно, не меньше тысячи лет, да и большинство зданий в городе выглядели не менее древними. Мощеные узкие улочки выделывали причудливые зигзаги, следовавшие, вероятно, тропам, по которым неведомо сколько веков назад гоняли на водопой коров. Хотя этот древний вид и казался странным, было все же в Дарсасе нечто глубоко знакомое. Это был эленийский город, словно явившийся из далекого прошлого, и Спархок чувствовал, как все его существо отзывается на необычный вид творений местной архитектуры. Посол Оскайн по узким улочкам и многолюдным рынкам провел их ко внушительного размера площади в центре города. Он указал на сказочный замок с широкими воротами и высокими шпилями, на которых развевались красочные стяги.

— Королевский дворец, — сказал он Спархоку. — Я поговорю с послом Фонтеном, который представляет здесь императора, — он проведет нас во дворец к королю Алберену. Я сейчас приду.

Спархок кивнул.

— Келтэн, — окликнул он друга, — давай-ка выстроим наших людей. Небольшая церемония будет здесь весьма кстати.

Когда Оскайн вышел из тамульского посольства, удобно расположившегося в здании, примыкающем ко дворцу, за ним следовал пожилой тамулец, совершенно лысый, с лицом сморщенным, как печеное яблоко.

— Принц Спархок, — официальным тоном произнес Оскайн, — я имею честь рекомендовать вам его превосходительство посла Фонтена, представителя его императорского величества в королевстве Астел.

Спархок и Фонтен обменялись вежливыми поклонами.

— Дозволяет ли ваше высочество представить его превосходительство ее величеству королеве? — осведомился Оскайн.

— Занудно, верно, Спархок? — голос у Фонтена был сухой, как песок. — Оскайн славный парнишка. Он был самым моим многообещающим учеником, но его пристрастие к ритуалам и формальностям порой одерживает верх над его разумом.

— Я одолжу меч, Фонтен, и немедля зарежусь, — посулил Оскайн.

— Оскайн, мне доводилось видеть, как ты управляешься с мечом, — ответил старый посол. — Если ты склонен свести счеты с жизнью, поди подразни кобру. С мечом ты будешь возиться целую неделю.

— Полагаю, я присутствую при встрече старых друзей, — усмехнулся Спархок.

— Мне всегда нравилось сбивать чересчур высокое самомнение Оскайна, — пояснил Фонтен. — Он блестящий дипломат, но порой ему недостает самоуничижения. А теперь отчего бы тебе не представить меня твоей жене? Она куда красивее, чем ты, а императорский гонец из Материона загнал насмерть троих коней, спеша донести мне повеления императора обходиться с нею немыслимо вежливо. Мы поболтаем немного, а потом я отведу вас к моему дорогому бестолковому другу, королю. Уверен, что он лишится чувств от невыразимой чести, которую оказал ему визит твоей королевы.

Элана была рада познакомиться с послом — Спархок знал, что это правда, потому что она сама так сказала. Она пригласила престарелого тамульца, истинного правителя королевства Астел, в свою карету, и весь кортеж неудержимым потоком двинулся к воротам дворца.

Капитан дворцовой стражи явно нервничал, да и кто бы не нервничал, когда к нему неумолимым шагом движутся две сотни профессиональных убийц? Посол Фонтен успокоил капитана, и трое гонцов отправились доложить королю о прибытии гостей. Спархок решил не спрашивать капитана, почему тот послал сразу троих, — бедняге и так сегодня пришлось несладко. Отряд провели во внутренний двор королевского дворца, где всадники спешились и передали своих коней на попечение дворцовых конюхов.

— Веди себя прилично, — шепнул Спархок Фарэну, передавая поводья косоротому конюху.

Во дворце, судя по всему, царило изрядное оживление. То и дело распахивались окна, и взволнованные астелийцы высовывались наружу, глазели на прибывших.

— Полагаю, все дело в стальных доспехах, — пояснил Фонтен Элане. — Появление кортежа вашего величества у стен дворца вполне может породить в Астеле новую моду, и тогда целому поколению портных придется изучать кузнечное ремесло. Впрочем, — добавил он, пожав плечами, — ремесло это вполне полезное. В свободное время они могут подковывать лошадей. — Он поглядел на своего ученика, вернувшегося к карете. — Тебе следовало бы предупредить о вашем прибытии, Оскайн. Теперь мы вынуждены ждать, покуда весь дворец набегается досыта и подготовится нас встретить.

Через несколько минут на балконе над дворцовыми дверями появились несколько трубачей в ливреях и протрубили оглушительный сигнал. Внутренний двор со всех сторон окружали каменные здания, и эхо от рева труб запросто могло бы спешить рыцарей. Фонтен выбрался из кареты и с придворным изяществом предложил руку Элане.

— Ваше превосходительство исключительно учтивы, — пробормотала она.

— Издержки легкомысленной юности, моя дорогая.

— Посол Оскайн, — улыбнулся Стрейджен, — манеры вашего учителя кажутся мне до странности знакомыми.

— Мое подражание ему — лишь слабая тень совершенств моего учителя, милорд, — Оскайн с нежностью поглядел на своего престарелого наставника. — Мы все стараемся подражать ему. Его успехи в области дипломатии вошли в предания. Будь осторожен, Стрейджен, не обманись. Своими изысканными манерами и ироническим юмором он совершенно обезоруживает людей и выуживает из них куда больше сведений, чем они даже могут вообразить. Фонтен может по одному движению брови человека прочесть весь его характер.

— Полагаю, со мной ему придется нелегко, — заметил Стрейджен, — у меня вовсе нет характера, о котором стоило бы сказать хоть слово.

— Вы обманываете самого себя, милорд. Вы отнюдь не так беспринципны, каким хотите казаться в наших глазах.

Рослый мажордом в роскошной алой ливрее ввел их во дворец и повел по широкому, ярко освещенному коридору. Посол Оскайн шел за мажордомом, по пути вполголоса сообщая ему сведения об эленийских гостях.

Огромные двери в конце коридора распахнулись настежь, и мажордом ввел королеву и ее спутников в огромный и пышный тронный зал, битком набитый взволнованными придворными. Мажордом громыхнул по полу жезлом, который был символом его должности.

— Милорды и дамы, — прогремел он, — я имею честь представить ее божественное величество королеву Элану, правительницу королевства Эления!

— Божественное? — прошептал Келтэн Спархоку.

— Это становится более очевидным, когда узнаешь ее поближе.

Глашатай в алой ливрее продолжал представлять гостей, тщательно подчеркивая их титулы. Оскайн явно проделал кропотливую работу, и теперь глашатай сдувал пыль с редко используемых ими титулов. Вышло на свет полузабытое баронетство Келтэна. Бевьер оказался виконтом, Тиниен — герцогом, Улаф — графом. Самым удивительным, пожалуй, было открытие, что Берит, простой и честный Берит, возит в своем дорожном мешке титул маркиза. Стрейджен был представлен бароном.

— Титул моего отца, — извиняющимся шепотом пояснил друзьям светловолосый вор. — Поскольку я прикончил и его, и всех моих братьев, формально титул принадлежит мне — военная добыча, знаете ли.

— Боже милосердный, — пробормотала баронесса Мелидира, и ее голубые глаза загорелись, — я стою посреди целого созвездия выдающихся личностей. — Судя по ее виду, у нее определенно перехватило дух.

— Лучше бы она этого не делала, — простонал Стрейджен.

— А в чем дело? — спросил Келтэн.

— Такое впечатление, что свет в ее глазах — от солнца, которое светит в дыру в затылке. Я же знаю, что она гораздо умнее, чем кажется. Ненавижу бесчестных людей.

— Ты?!

— Не придирайся, Келтэн, ладно?

По мере того как один за другим произносились высокие титулы гостей, в тронном зале Алберена Астелийского все властнее воцарялась благоговейная тишина. Сам король Алберен, незначительного вида человечек, чьи королевские одеяния явно были ему велики, казалось, съеживался с каждым новым титулом. Алберен, судя по всему, был близорук, и это придавало ему пугливый и жалкий вид кролика или иной такой же мелкой и беспомощной зверюшки, на которую прочие звери смотрят единственно как на подходящий завтрак. Великолепие тронного зала только делало его еще меньше и незначительней — все эти алые ковры, гобелены и драпировки, массивные позолоченные и хрустальные люстры, мраморные колонны создавали героический фон, которому он никак не мог соответствовать.

Королева Спархока, прекрасная и царственная, приблизилась к трону, опираясь на руку посла Фонтена, а за ней следовала закованная в сталь свита. Король Алберен явно не знал, как ему следует себя вести. Как правящий монарх Астела он должен был согласно обычаю остаться сидеть на троне, но то, что весь его двор преклонял колени перед проходившей мимо Эланой, подействовало и на короля, и он не только встал, но и спустился со ступеней трона, чтобы приветствовать ее.

— Ныне жизнь наша достигла своего венца, — провозгласила Элана в своей самой официальной и ораторской манере, — ибо мы, как было, вне всяких сомнений, задумано Господом нашим с начала времен, явились наконец перед нашим дорогим братом из Астела, коего мечтали увидеть с нежных девических лет.