Пролог

Положив трубку, Смит обвел гостиную взглядом. Нынешним вечером здесь побывали несколько претендентов, ради которых в квартире навели чистоту, так что сейчас комната выглядела относительно пристойно.

Смит собрал пустые чашки, бокалы и отнес посуду на кухню. Странное ощущение. Неуютно от мысли, что этих предметов касались губы и пальцы посторонних людей, рассматривавших его ванную и лицезревших затасканный халат на крючке за дверью, восседавших на его диване в своей — чужой — одежде, со своими — чужими — привычками, именами, жизнями; незнакомцев, случайно получивших возможность одним глазком заглянуть в его жизнь.

Решения они с Ральфом принимали быстро и жестко. Мгновения довольно, чтобы понять — кандидатура неподходящая, однако должное внимание уделялось каждому из соискателей. Первым делом экскурсия по дому: «А вот тут у нас кухня. Есть не только посудомоечная машина, но и — обратите внимание! — сушилка. Здорово, правда?» По окончании осмотра немного о себе: «По будням Смит встает чуть свет, но по выходным мы оба любим подольше поваляться в постели». Затем проявить умеренный интерес: «А вы чем зарабатываете на хлеб насущный?» И наконец, заключительный этап: «Очень рады были познакомиться, но нам предстоит встретиться еще с несколькими желающими, так что оставьте свой номер телефона, мы обязательно позвоним». На все про все — не менее четверти часа, чтобы стопроцентно нежелательный претендент ушел удовлетворенный, в полной уверенности, что его кандидатуру восприняли всерьез. Вот, например, Джейсон. При телефонном общении вселял надежду, при встрече же обнаружил желание разнообразить свой досуг. За чужой счет.

— Хотелось бы затусоваться с кем-нибудь, знаете ли, повеселее, поактивнее. Сечете?

— Э-э… Гм. А конкретнее можно? — попросил Ральф.

Они со Смитом вечера проводили перед телевизором, щелкая пультом, бездумно прыгая по сорока восьми каналам и молча пялясь в экран, после чего, совершенно осатаневшие, так же молчком разбредались по спальням.

Джейсон с энтузиазмом подался вперед, обхватив колени:

— Ну, к примеру, там, где я сейчас обитаю, ни хрена не происходит. Каждый день прихожу с работы домой, а все сидят вялые, как снулые рыбы. Просто с души воротит. Сечете?

Ральф и Смит в унисон покивали и обменялись недоуменными взглядами.

Или вот Моника. Эта бредила своими прежними жизнями («Вас не смутит, если я внезапно заговорю на другом языке?»). Роксана, похоже, дала деру от неудавшегося брака по расчету. Руки у нее ходили ходуном, а бегающие темные глаза так за весь визит и не сосредоточились на чем-нибудь конкретном.

— Нам с мужем предписано временное раздельное проживание, — объяснила она.

Смит решил, что им с Ральфом тоже предписано раздельное — причем навечно — проживание с Роксаной.

Саймон был очень и очень мил, зато весу в нем оказалось минимум сто двадцать кило, что заставило гостиную испуганно сжаться при его появлении, а диван — жалобно заскрипеть под опустившейся тушей.

У Рашель была такая кожа, что после ее ухода захотелось как следует пропылесосить мебель и ковры, а от Джона за милю несло собачьим кормом. С каждым очередным претендентом надежда найти квартиранта таяла.

— Кто звонил? — Ральф включил телевизор и упал на диван, нацелившись пультом на вспыхнувший экран.

— По объявлению, — отозвался из кухни Смит. — Девушка. Скоро придет. Голос приятный. — Он ногой захлопнул дверцу посудомоечной машины. — Зовут Джемм.

Свернув на перекрестке с Бэттерси-райз, Джемм двинулась дальше по Альманак-роуд, небольшой извилистой улочке, сплошь застроенной трехэтажными эдвардианскими домами, узкими и вытянутыми, с жилыми цокольными этажами — явление редкое в этой части Южного Лондона.

Джемм шагала, беспардонно заглядывая в неплотно зашторенные окна, и ее охватывало странное чувство узнавания. Что-то было смутно-знакомое в силуэтах домов, в цвете кирпичей под ногами, в чахлых деревцах, шеренгой вытянувшихся вдоль улицы.

Перед домом номер тридцать один ощущение дежа-вю усилилось. Джемм охватил по-детски безмятежный покой, словно после крайне утомительного дня она попала наконец под родной кров, в тепло и уют гостиной, освещенной лишь голубым светом телеэкрана.

Бросив взгляд в окно цокольной квартиры, Джемм увидела парня — со спины. Он курил и с кем-то беседовал. Тогда-то Джемм и поняла, что уже бывала здесь. Возможно, не в этом самом месте, но в очень-очень похожем. С детства ей часто снился один и тот же сон: квартира в полуподвале, освещенное окно, парень с сигаретой в руке, лица которого не видно. Ее судьба.

ОН? Не ОН?

Джемм позвонила.

Глава первая

Девушка, стоявшая в дверях, явно недотягивала до метра шестидесяти, даже с учетом вороха черных кудрей, схваченных шпильками и заколками в очень женственном, но суперзатейливом стиле рождественских венков. Колоритная, будто только что выпрыгнула из койки: щеки цвета спелой вишни, пухлые губы, нижняя чуть выдается вперед; под тонкими, но подвижными бровями блестят горчичные глаза. На ней были бы хороши развевающиеся муслиновые одеяния нимф и кожаные сандалии на завязках до щиколоток, но симпатичный фланелевый пиджачок с меховой оторочкой по воротнику и рукавам и юбка, которая на особе ростом повыше выглядела бы откровенно зазывной, шли ей не меньше. Кончик носа у нимфы бодро розовел.

Смит пригласил гостью войти и двинулся за ней по коридору, наблюдая, как она вертит головой, рассматривая картины на стенах, заглядывая в приоткрытые двери и похлопывая ладошкой по всем попадающимся на пути горизонтальным поверхностям. А симпатяга, черт побери.

Джемм обернулась к Смиту:

— Какая прелесть! Честное слово, прелесть! — Сверкнув улыбкой, она вдруг отпрыгнула к стене, вцепилась в батарею обеими руками и выдохнула со смехом: — У-уф! Руки как лед, ей-богу! Вот, видите? — Крохотные кулачки прижались к щекам Смита.

Смит вздрогнул и смутился, неожиданно для самого себя.

— Пошли на кухню? — продолжала жизнерадостная девица. — Я бы не отказалась от чашки горячего чаю.

— Сюда, — указал Смит, обходя Джемм. — Кухня сразу за гостиной.

— Да-да, конечно. Я знаю, где у вас кухня. В окно разглядела. С улицы. — Она снова рассмеялась. — Я дико любопытная. Вдобавок мне за сегодняшний вечер пришлось посмотреть столько кошмарных квартир, что я бы не рискнула к вам зайти, если бы мне с улицы не понравилось.

— Мы живем вдвоем, — сообщил Смит уже на кухне, наполняя чайник. — С приятелем. Ральф, наверное, у себя. Налью чаю и познакомлю вас.

Джемм, задрав голову, изучала коллекцию приправ и пряностей на полке. Пластмассовые крышки доверху полных банок были покрыты слоем жирной пыли.

— А что вы едите? — вдруг спросила она. — Э-э-э… Да вот, — хохотнул Смит, распахивая дверцу холодильника. — Зрелище говорит само за себя. — Полки были завалены пакетами с тайскими, китайскими, креольскими полуфабрикатами и не менее экзотическими готовыми соусами.

— О боже. Ну вы, ребята, даете. Это же дорого! А готовить так здорово. Я тебя научу. И Ральфа, если захочет. — Имя слетело с ее губ непринужденно, словно она знала Ральфа тысячу лет. — Я классно готовлю. Думаю, что классно. Точнее, мне все так говорят. Карри по-тайски, между прочим, умею. Все это готовое барахло — просто отрава. Вы не представляете, сколько туда соли пихают, чтобы хоть какой-то вкус придать. — Захлопнув холодильник, она вернулась в гостиную.

— У тебя, наверное, ко мне вопросы есть? — Джемм потянулась к книжной полке, достала что-то из дешевого чтива, покрутила в руках.

— Чай с сахаром и молоком? — вместо ответа крикнул Смит из кухни.

— А меда нет?

Смит без особой надежды заглянул в пару шкафчиков, тщетно пошарил на полках.

— Нет! Зато есть кленовый сироп.

— Шикарная комната! Нет, правда, без обид, — даже не верится, что здесь мальчики живут.

— Спасибо. — Смит был слегка обескуражен: скоро тридцатник стукнет, какой уж там «мальчик»!

Джемм окинула взглядом заваленную всякой всячиной инкрустированную столешницу полированного журнального столика и одобрительно кивнула. Кавардак на столе — штука любопытная: столько всего можно узнать о жизни владельцев. На столе Смита и Ральфа валялось с полдюжины пультов, телепрограмма, одинокая визитка, спичечный коробок и реклама доставки пиццы на дом. Рядом с полной окурков пепельницей две пачки красных «Мальборо». Сквозь верхний слой хлама проглядывали глянцевый художественный альбом, связка ключей и едва видимый, но вполне узнаваемый бумажный прямоугольник для «косячка». Ага! Джемм ухмыльнулась.

— Пойдем, с Ральфом познакомлю. — В дверном проеме возник Смит с дымящимися чашками в руках. — А потом посмотрим квартиру.

Ральф едва взглянул на потенциальную жиличку. В пылу телефонной ссоры с Клаудией он навалился на стол, плечом прижав трубку к уху и наматывая шнур на запястье — словно в бессознательной попытке пережать себе сосуды и покончить с идиотской предсказуемостью ситуации.

Заметив приятеля, Ральф скорчил мину, оторвал трубку от уха и протянул вперед, чтобы и Смит насладился желчным женским скулежом. Затем ткнул кнопку громкой связи.

«Ну почему я одна должна пахать? Ральф, ты хоть понимаешь, о чем я? Да ни хрена ты не понимаешь. Нашла кому жаловаться. Ты ж дальше своих долбаных пультов ничего не видишь. Еще бы! Стоит электронной дряни попасть тебе в руки, как ты приклеиваешься задом к дивану, вместо того чтобы сделать хоть что-нибудь…»

— Ральф… — прошипел Смит, — это Джемм. Джемм подмигнула Ральфу. Тот мельком глянул на пигалицу с черными кудряшками вокруг кукольного лица, расплывшегося в широченной улыбке.

«Ты меня слушаешь, Ральф? Pa-альф?! Или опять врубил свой гребаный спикерфон?»

Одарив Джемм кривой ухмылкой, Ральф губами изобразил «Приятно познакомиться», выключил громкую связь и забормотал в трубку что-то монотонно-нечленораздельное.

Смит и Джемм, тихонько прикрыв дверь, оставили его наедине с телефоном.

— Клаудия бывает не в меру… требовательной. Беседы вроде этой могут длиться часами. Вот не повезло парню. — Смит самодовольно улыбнулся и отхлебнул из чашки.

— А у тебя, выходит, подружки нет?

— Оч-чень проницательная девушка, — не слишком учтиво заметил Смит. — Точно. У меня — нет.

И вновь ему стало неловко — уж в который раз. Хочет ведь, всей душой хочет проявить дружелюбие и гостеприимство, произвести приятное впечатление, а вместо этого только грубит и обдает холодом. Вцепившись в старинную ручку, он неуклюже, рывком распахнул дверь.

— Вот. Свободная комната. — Смит протянул руку к выключателю. — Небольшая, но все необходимое есть.

Маленькая Г-образная комнатка освещалась люстрой-звездой из стекла и меди. Стены обшиты панелями светлого дерева. У дальней стены — кровать под живописным индийским покрывалом, подушки обшиты затейливыми кисточками. Рядом с кроватью — массивный шифоньер в духе 20-х годов, с зеркальными створками, в противоположном углу — единственное окно, закрытое тяжелыми цветастыми шторами, под окном — изящный, черного лакированного дерева, комод с выдвижными ящиками.

Джемм в восторге схватила Смита за руки.

— Чудесно! Просто чудесно! Я знала, что так будет! Можно, я останусь? Пожалуйста, можно?! Ну пожалуйста! — Она сияла как ребенок, теплые от чашки ладони согрели пальцы Смита.

— Мне бы хотелось показать вам всю квартиру. А потом поговорим. — Смит пошевелил пальцами, все еще ощущая тепло там, где к ним прикоснулась Джемм. — С Ральфом тоже нужно посоветоваться — к нам ведь уже многие приходили. — Почувствовав, что краснеет, он отвернулся.

— Ладно, — беззаботно согласилась она. Уклончивость Смита ее не смутила и не встревожила. Джемм знала, что будет жить в этой комнате.

Глава вторая

Шиобан понимала, что ей положено радоваться. Не третьестатейная станция, а «Радио Лондона» как-никак!

Чуть раньше, когда Карл сообщил ей эту потрясающую новость, она завопила от восторга: сбылась его заветная мечта! В данный момент он висел на телефоне, общаясь с городом Слиго, где обитали его мать-ирландка и русский отец, а Шиобан смотрела на него поверх края книжки. Лицо с приятными, мягкими чертами излучало давно, казалось, похороненный энтузиазм — Карл делился достижением с мамочкой, наверняка лопающейся от гордости за своего единственного и неповторимого сынка, своего драгоценного, обожаемого Карла, который в этот знаменательный день получил от самой большой столичной радиостанции предложение вести собственную программу в самое престижное время.

В голове не укладывается. Неужто это действительно произойдет? «Добрый день, Лондон, и добро пожаловать на шоу Карла Каспарова!» Ее Карл… не какой-то там безликий уродец диджей, а ее Карл будет обращаться к тысячам слушателей, лично вести интервью, заимеет собственных фанатов. В программах будет значиться его имя: 15.30-18.30. Карл Каспаров. «Час пик». Передачу Карла назвали «Час пик». В час пик Карл будет вести на радио программу «Час пик».

Шиобан мысленно прокрутила классический сценарий жары в деловой столице — пробки на плавящихся под палящим солнцем городских улицах, раскаленные автомобили, бампер к бамперу, и звучащий изо всех приемников голос Карла: «Сегодня в Лондоне опять жара, друзья, но слушателям „Часа пик“ перегрев не грозит! Итак, вместе слушаем „Там, на крыше“».

Раздумья ее прервал едва различимый жалобный стон. Боже, уже без четверти одиннадцать! От счастья они совершенно забыли о Розанне. Бедняжка уселась на пороге гостиной с выражением стоического страдания на морде и терпеливо ждала, давая понять, что при всей неординарности событий ее мочевой пузырь не безразмерен.

— Девочка моя! Все про тебя забыли, да?

В ответ собачий хвост вежливо заелозил по полу, но тут же забился в экстазе, стоило Шиобан двинуться в сторону вешалки, где на крючке висел поводок.

— Карл, я на улицу. Выгуляю Розанну. Пойдем, девочка. Гулять, маленькая, гулять.

Пока Шиобан втискивалась в зимнее пальто, узковатое в рукавах и с трудом сходящееся на груди (а ведь еще в прошлом году было как раз), Розанна в ожидании хозяйки шумно вздыхала у входной двери.

Шиобан с наслаждением вдохнула морозный воздух. От жары в комнате, возбуждения и шампанского кружилась голова. Поздний октябрьский вечер был хорош; на фоне иссиня-черного неба с гигантской луной старые дома на Альманак-роуд выглядели утонченно-элегантно.

Розанну, похоже, полнолуние встревожило. Она фыркала, втягивая ночные запахи, и дрожала так, что густая лоснящаяся шерсть переливалась в ярком лунном свете. Шагая вслед за собакой в конец улицы, Шиобан старательно взвешивала свои чувства. Последние годы их с Карлом жизнь была однообразной, серенькой, но привычной. Шиобан нимало не волновал тот факт, что она, по сути, толком не работала с тех пор, как потеряла место в швейном колледже в Суррее, — редкие заказы на свадебные платья и диванные подушки из художественного салона на Уондуорт-бридж-роуд позволяли сводить концы с концами. Плюс воскресные подработки Карла диджеем в местных кафешках и халтура на банкетах, — одним словом, на квартиру и скромное житье-бытье хватало.

Карл и Шиобан. Типичный средний класс. Или чуть ниже среднего. Вполне отдавая себе в этом отчет, Шиобан тем не менее знала немало людей, завидовавших их образу жизни, их отношениям. Сама она большего для себя и не желала: квартира у них есть, и премиленькая, которую удалось купить за бесценок — до того, как стоимость жилья в Бэттерси взлетела до небес; есть и чудная собака, и добрые, еще с университетских времен, друзья; и союз двух сердец, крепче которого, по словам тех же друзей, трудно себе представить. Союз Карла и Шиобан — пример для окружающих, мерило отношений. Мысль о том, что жизнь в одночасье может измениться… изменится непременно, приводила Шиобан в ужас.

Ее жутко разнесло за последнее время. До сих пор это не имело значения. Начиная с сегодняшнего дня имеет, да еще какое! Карл поймет, что она ничего из себя не представляет, просто плывет по течению, в никуда. После горячки своего «Часа пик», полный энергии и новых впечатлений, Карл вернется домой, к распластанной на диване Шиобан, осоловевшей и отяжелевшей от чудовищного ужина, проглоченного в одиночестве, поскольку в присутствии Карла она есть стесняется. Ну и что он подумает при виде такой картины?

Удовольствуется ли он теперь черной малюткой «эмбасси», которую перевез через океан из Индии через год после окончания университета? Сохранятся ли в его гардеробе вытертые джинсы с прорехой на колене и заношенные шлепанцы, приобретенные еще до знакомства с Шиобан? Будет ли он, войдя в дом, по-прежнему натягивать потешные тибетские носки с кожаными подошвами? Не уйдут ли в небытие вечера, когда Карл, приготовив чай на двоих и подхватив на колени Розанну, устраивался рядышком с Шиобан перед телевизором?

А его любовь к ней? Не уйдет ли и она в небытие?

Холодно все же на улице — зиме наскучило вежливо стучаться в дверь, она вошла без приглашения и вовсю принялась хозяйничать. Вскинув голову, Шиобан проводила взглядом легкое фиолетовое облачко, что скользнуло по шару луны и растворилось в черноте неба.

— Пойдем назад, девочка.

Они торопливо вернулись по Альманак-роуд к свету и теплу дома номер тридцать один. Выуживая из кармана ключи, Шиобан услышала голоса, глянула вниз и увидела привлекательную темноволосую девушку, выходящую из нижней квартиры. Что там, интересно, происходит? Весь вечер хлопает дверь, впуская и выпуская гостей.

В прихожей Шиобан отстегнула поводок, и Розанна, ринувшись в гостиную, вспрыгнула на колени к Карлу. Тот со смехом прижал собаку к себе и подставил лицо для традиционного приветствия. Стаскивая маломерное пальто, Шиобан из прихожей любовалась знакомой сценой. Губы ее тронула чуть грустная улыбка. Она впитывала в себя покой и радость нынешней жизни, потому что перемены — Шиобан это точно знала — неумолимо надвигались.

Глава третья

Ральф и Смит дружили уже пятнадцать лет. До этого враждовали в течение четырех, с первого дня средней школы, поскольку Смита оскорбляла творческая натура Ральфа и налет женственности в манерах, а Ральфа, в свою очередь, бесила легкость, с которой Смит достигал популярности среди сверстников и успехов в учебе. Они вращались на разных орбитах, у каждого был свой круг друзей, а когда их дорожки случайно сходились, фыркали и рычали друг на друга, точно столкнувшиеся на прогулке псы-соперники; друзья же, волей-неволей беря на себя роль хозяев, натягивали поводки.

Свела их, как ни странно, дама сердца Ральфа. Звали даму Ширель, приехала она из американского Балтимора по программе обмена студентами и два месяца жила в семье Смита. В Лондон Ширель прибыла в мае, в брюках-клеш с отворотами и мохнатом бирюзовом балахоне с капюшоном. Длинные и прямые патлы ее были так же бесцветны, как и лицо.

Она углядела Ральфа выходящим из автобуса в первый же свой день в Кройдонском колледже. Брюки на Ральфе были чрезвычайно узкие, за пределами всех мыслимых — и допустимых школьными правилами — норм, густо-синий пиджак сзади стянут на талии гигантской булавкой, на голове — сооружение из засаленных, вздыбленных иглами обезумевшего дикобраза косм, под каждым глазом — полоса чего-то сходного с печной сажей. Ральф был неотразим и знал это. И Ширель потеряла голову.

Вскоре из Ширель она превратилась в Скунса. Остриглась наголо, а отросший ежик выкрасила в черный цвет с обесцвеченной перекисью полосой ровно посередине черепа. Спустив все до цента на кружевные чулки, пояса с заклепками и кожаные юбки, без остановки дымила, наливалась коктейлями и всюду таскалась за Ральфом, как одуревшая от любви ротвейлериха. Она же затянула Ральфа и в дом Смита, без обиняков предложив «перетрахнуться». Предложение напугало Ральфа до полусмерти, но, прислушавшись к зову бушующих в шестнадцатилетнем теле гормонов, он счел немыслимым отказаться.

Смита, весьма чутко прислушивавшегося к зову бушующих в шестнадцатилетнем теле гормонов, одновременно восхищали и возмущали как сами эти рандеву, так и то, что проходили они — звучно проходили — под крышей его собственного провинциального жилища. Звуки, доносившиеся из-за двери гостевой спальни, развеяли все сомнения в сексуальной ориентации Ральфа. Какое-то время Смит сдерживал любопытство, но однажды был побежден и, симулируя острую нужду в телефонном справочнике, наткнулся на Ральфа в прихожей — тот враскачку спускался по лестнице, с видом заправского мачо застегивая ремень на солдатских штанах и источая аромат чего-то таинственно-возбуждающего.

— Ну и как житуха, малыш Ральфи? — поинтересовался Смит самым презрительно-снисходительным тоном, на который его хватило. — Скунсиха в порядке?

Ральф поднял глаза к потолку, сунул руки в карманы и небрежно бросил:

— Прогуляемся?

И они прогулялись. Несмотря на угрозы остаться в Англии навечно, нарожать Ральфу кучу детей и взрастить их в трущобах, на воплях «Секс Пистолз», подсесть на героин и умереть от передоза, Ширель в конце семестра вернулась к себе в Штаты, а Ральф со Смитом стали закадычными друзьями.

Их дружба основывалась на умении с комфортом проводить часы в обществе друг друга без необходимости разговаривать или двигаться. Как и в школьные времена, вне дома они по-прежнему вращались на разных орбитах, но жили бок о бок, дорожа бесценной возможностью не прилагать ни малейших усилий к общению — роскошь, которую ни тот ни другой не позволяли себе больше нигде и ни с кем.

Понятно, молчали они не всегда. Иногда обсуждали, какой канал смотреть, даже препирались по этому поводу; случались и битвы местного значения за обладание телевизионным пультом, если один считал другого недостаточно компетентным для работы со столь ценным устройством. А иногда они беседовали о женщинах.

Женщины. Заноза в заднице. Хомут на шее. Вечно они всем недовольны. Ничем им не угодишь. Смит и Ральф считали себя неплохими, можно даже сказать славными ребятами. А почему нет? Не сволочи; на сторону при своих подругах не глядят, мозги им не пудрят, руки не распускают, в прислугу не превращают. Ни один не имеет привычки в присутствии друзей игнорировать своих дам, бросать их ради мужской компании; ни один не развешивает над кроватями портретов сексуальных шлюшек. Ну чем не славные ребята? Обещают позвонить — звонят; девушку подвезти, куда нужно, — без проблем; бумажник предоставить по мелочи — пожалуйста. Если девушка не в духе — на сексе не настаивают; комплименты время от времени отпускать не забывают. Ральф и Смит старались, честно старались относиться к представительницам другого пола как к равным, но те упорно доказывали, что не стоят таких усилий, что они — существа диковинные, напичканные идиотскими надеждами, страхами и сомнениями. И все свои идиотские надежды, страхи и сомнения они так и норовили вывалить на Смита и Ральфа. Встречаются, понятно, и совершенно иные женщины. В этих влюбляешься с первого взгляда, взахлеб расписываешь их друзьям, строишь фантастические планы на будущее… а недели три спустя они уходят от тебя к какому-нибудь уроду, который будет изменять налево и направо, пудрить мозги, распускать руки и т. д.

Награжденный ненасытным либидо, Ральф не мог существовать без секса, а потому регулярно бросался в отношения как в омут головой, выныривая покалеченным, но не побежденным, с гордо вздыбленным и готовым к следующей схватке орудием. Смит же давным-давно признал свое поражение в современной битве полов и втихомолку ретировался, здорово потрепанный, зато живой.

Смит утверждал, что тем самым сохраняет себя. Сохраняет для женщины, о которой он не знал практически ничего; с которой не зашел дальше случайного несмелого обмена улыбками и кивками; которую считал уникальным биологическим соединением всех женских прелестей. На протяжении пяти лет он мечтал о дне, когда их пути пересекутся. Тогда он одарит ее широченной улыбкой, обронит что-нибудь злободневное и остроумное, предложит поужинать в шикарном ресторане, открывшемся на днях в Сент-Джеймсе, еще одной улыбкой отблагодарит за согласие, перебросит пальто через плечо и удалится вальяжной походкой.

Но вот уже целых пять лет при виде этой воплощенной мечты он лишь растягивал губы в кошмарной гримасе, будто дошкольник-недоумок, изредка отваживался на слабый приветственный взмах рукой, а случалось, усугублял свое и без того бедственное положение тем, что ронял что-нибудь в ее присутствии, спотыкался на ступеньках или мучительно долго копался в карманах в поисках ключей. Он был влюблен в светловолосое видение, стройное, загорелое совершенство, золотистый идеал, рядом с которым любая другая выглядела бледной немочью. Он был влюблен в девушку по имени Шери, жившую четырьмя лестничными пролетами выше, на последнем этаже их дома, и никто ему не был нужен, кроме нее.

Любовь Смита не поколебала ни откровенная надменность Шери, ни презрительное равнодушие к его робким попыткам подружиться. Любовь эту не замутил ни поток в верхнюю квартиру самцов средних лет, чьи «порше» и БМВ заметно сужали Альманак-роуд, ни сочувствие к несчастным женам, томящимся в одиночестве, пока их благоверные осыпают его любимую драгоценностями, цветами, флаконами духов и приглашениями в лучшие рестораны Лондона. Глаза Смиту застилала красота Шери; он ничего не замечал, кроме безупречности ее облика, кроме той роскошной внешности, под которой она так умело прятала свою убогость.

Пока Смит лелеял любовные фантазии, не в силах воплотить их в реальность, Ральф кувыркался с безмозглыми блондинками, — словом, оба как могли убивали время до тех пор… до каких, собственно? До тех, когда вконец одряхлеют? Когда все краски мира погаснут и все радости земного существования, как переходящий приз, перейдут к другим, помоложе?

Смит понял, что жизнь надо менять. Слишком все устоялось. Оба медленно, но верно себя уничтожали. Он дал одно объявление в «Лут», второе — в «Стандард», а третье прилепил на доску газетного киоска. Так у них и появилась Джемм.

За неделю, минувшую со дня вселения Джемм, для Ральфа ничего, в общем-то, не изменилось. Вечерами ее чаще всего не бывало, а когда приходила — сразу скрывалась в своей комнате. В ванной, правда, завелись новые штучки вроде ватных шариков и упаковок «Тампакса», а в холодильнике — свежие овощи, цыплячьи грудки и молоко. Если же не считать этих чисто внешних мелочей, все шло по-прежнему.

И вместе с тем все было иначе. Ральф чувствовал неловкость, разгуливая по квартире в одних трусах, пусть и спортивных; ему вдруг стало неудобно подолгу торчать в туалете, оставляя после себя малоприятное амбре, — привычка, с которой Смит давным-давно свыкся. Но что самое неожиданное — Ральфа замучило любопытство. Совсем рядом, под одной крышей с ним появился чужак, о котором он не знал почти ничего, кроме имени; не просто чужой человек, а женщина, со всеми таинственными, восхитительными женскими штучками: трусиками, лифчиками, косметичками, шпильками, роликовыми дезодорантами в розовых бутыльках, расческами со случайно оставленным длинным блестящим волосом, ароматными шариками для ванн, кружевными вещичками, шелковыми вещичками, пушистыми вещичками. Ральф потратил не одну сотню часов на разного рода удовольствия, которые способна предоставить женщина, но ни с одной до сих пор не жил бок о бок.

А теперь женщина поселилась в его собственной квартире. Любопытство сжигало Ральфа, он даже одним глазком заглянул в спальню Джемм, но что с того? Не рылся ведь среди белья, не открывал дверцы шкафа, не прикасался к ящикам комода, а всего лишь прошелся по комнате, рассматривая все, что попадалось на глаза. Ничего в этом плохого нет, убеждал он себя. Если бы Джемм хотела спрятать что-нибудь от чужого взгляда, она бы так и сделала. Да и дверь, если уж на то пошло, она не заперла. Ральфу очень не хотелось ощущать себя жалким соглядатаем, но он не мог избавиться от чувства вины за свое небольшое расследование, особенно в свете того, что увидел.

Ральф собирался всю неделю провести на студии, где не появлялся больше трех месяцев. Работу над рекламной брошюрой для туркомпании, с которой он справился дней за пять, ему удалось растянуть на две недели, так что последние полторы он провел в своей комнате, с успехом продвигаясь по тридцати трем уровням компьютерной игры. Добравшись этим утром до победного конца и насладившись льстивыми поздравлениями компьютера, он откинулся на спинку кресла и с грустью признал, что заняться ему, собственно, и нечем.

Первым делом он убедил себя, что собираться на студию без двадцати двенадцать бессмысленно, и торжественно поклялся непременно отправиться туда завтра. Затем прикинул, не позвонить ли на работу Клаудии, и отверг эту идею. На работе Клаудии вечно не до него: «Только не сейчас, Ральфи, — я улетаю»; «Только не сейчас, Ральфи, — я минуту назад влетела». Ухмыльнулся, представив себе Клаудию — как она в одном из своих дурацких блестящих костюмчиков безостановочно снует по офису, точно лента в магнитофонной кассете.

Что делать, когда нечего делать? От скуки Ральф решил прогуляться. Шагая по Норткоут-роуд, мимо рыночных лотков с пылающими осенними красками цветами, дешевыми пластмассовыми игрушками, индийскими благовониями и африканскими бусами, он думал о Джемм. Лично ему квартирант был ни к чему — Ральфу нравилось жить со Смитом, часами пялиться в телеящик или на пару надираться до чертиков, — но квартира принадлежала Смиту, так что последнее слово было за ним. Да и Джемм, похоже, оказалась неплохой девчонкой.

Тем не менее первая неделя далась нелегко. Ни Смит, ни Ральф не отличались коммуникабельностью, что не облегчало ситуацию. Заказывая на дом ужин из индийского ресторана, Ральф забыл предложить порцию и Джемм, за что винил себя потом весь вечер; а когда Джемм проскользнула в ванную, он вообще едва со стыда не сгорел, представив, чем ей придется дышать после его собственного, по обыкновению длительного, там пребывания.