— А почему бы и нет? — с вызовом ответила Надин.

— Почему нет?! И ты еще спрашиваешь? Да потому что другого такого самовлюбленного, наглого и претенциозного мудака я в жизни не встречал! Потому что он унижал тебя, подавлял и в конце концов предал, потому что он использовал тебя ради денег, секса и всего остального!

— Неправда! Он любил меня, а вовсе не использовал!

— Ага, а кто платил за квартиру последние два года, что вы жили вместе? Кто каждый вечер подрабатывал в баре, пока он валялся на диване и только и делал, что ныл: видите ли, «его искусство не находит понимания»? Кто покупал ему одежду и дорогой австралийский шампунь, а заодно и платил его парикмахеру? Кто?

— Он отдавал долги!

— Он отдал тебе не больше сотни! Это пять процентов от того, что он был должен!

— Послушай, Фил не виноват, что его брак развалился, и не виноват в том, что ему приходилось платить алименты.

— Студент платил алименты? Тебе не приходило в голову, что он тебя просто надувает? Он обирал тебя, Надин, а ты была слишком слепа и доверчива, чтобы это понять! Господи. Невероятно! Тебе понадобился не один месяц, чтобы прийти в себя после того, что этот мерзавец с тобой сделал. Вернувшись из Манчестера, ты походила на зашуганную мышь!

— Неправда!

— Правда! Не помнишь, как ты перестала краситься, носила исключительно черные тряпки и бродила, как потерянная?

— Черт, Диг, это было девять лет назад! Люди меняются, знаешь ли. В Манчестере Фила преследовали неудачи. А сегодня по телефону он был весел и даже трогателен.

— Надин, куда тебя несет? И зачем? Девять лет ты жила и в ус себе не дула, все у тебя было в полном порядке, и вдруг, ни с того, ни с сего, звонишь какому-то старому ублюдку, с которым у тебя в юности был роман!

— То-то и оно! В моей жизни никогда не было полного порядка, одна путаница. И ты сам мне об этом сказал.

— Не понимаю.

Надин вздохнула:

— Фил — единственный, кого я любила, к кому была привязана, и я хочу его увидеть. Чего тут еще понимать?

— Ага, до меня дошло! Речь идет о пари, так?

— Чушь!

— Неужели?! Зачем еще тебе понадобилось встречаться с парнем, которого ты не видела десять лет?

— Ну да, — саркастически усмехнулась Надин, — конечно! Тебе можно таскаться на свидания с привидениями из прошлого, тебе можно пускаться во все тяжкие с Дилайлой Лилли после всего, что она с тобой сотворила. Но когда я захотела встретиться с человеком, которого когда-то любила, то это, оказывается, неправильно! Лицемер хренов!

— Я не пускался во все тяжкие с Дилайлой! Что ты мелешь?! Мы всего лишь поужинали вместе. Поужинали и послушали музыку.

— Вот и я тоже поужинаю с Филом сегодня вечером. Посидим, выпьем, а там посмотрим.

— Что ж, отлично. Валяй, развлекайся. Но когда он примется разгрызать тебя на кусочки, когда ты станешь раздавать наличные направо, налево и по центру, когда от твоего самоуважения не останется ни капли, ко мне плакаться не приходи.

— Не волнуйся, не приду!

— Прекрасно!

— Замечательно!

С каждой секундой разговор становился все более резким. За неделю это уже была вторая ссора, да такая, которую шуткой не загладишь.

— Мне пора, — бросил Диг после короткой и напряженной паузы. — Дела ждут.

— Отлично, — фыркнула Надин. — Я, знаешь ли, тоже занята.

— Увидимся? — без всякого энтузиазма бросил Диг напоследок.

— Да, до встречи, — столь же вяло ответила Надин. Она уже собралась положить трубку, но в последний момент решила таки высказаться напрямую: — И между прочим, не надо держать меня за полную дуру! Не надо врать насчет Дилайлы. Я все о вас знаю, так что не вешай мне лапшу про ужин с музыкой, я смахну ее с ушей. — После чего она с грохотом швырнула трубку, упала на диван и разрыдалась.

Диг с грохотом швырнул трубку, упал на стул, закурил сигарету и глубоко вздохнул. Черт, думал он, что происходит? Что, скажите на милость, происходит?

Он позвонил Надин, чтобы помириться — после размолвки, случившейся в понедельник, ему было не по себе — но вместо примирения они еще сильнее поссорились.

Фил?

Фил Рич?

Неужто этот гнусный персонаж снова, после стольких лет, входит в его жизнь?

Дигу не нравились многие любовники Надин, но ни к кому он не питал столь искренней и глубокой неприязни, как к Филипу Ричу. Фил Рич с идиотской стрижкой под горшок, в кожаных, почти женских, брюках. Филип Рич, любитель длинных слов и взиравший на всех сверху вниз. Филип Рич с его якобы отменным вкусом, и зрелостью, и опытом. Преуспевающий Филип Рич, подозрительно быстро обнищавший, стоило ему сойтись с Надин.

Филип Рич, зацепивший его доверчивое юное сердце своими безволосыми и бездушными лапами и разорвавший его надвое.

Прошло два месяца с тех пор, как Надин уехала в Манчестер. Диг так и не сумел оправиться от эмоционального удара поддых, полученного в тот день, когда они запускали в парке змея.

Он писал ей каждый день. Посылал письма и смешные открытки, пробные копии новых синглов, постеры, наклейки, майки — все что получал бесплатно на работе. Он пытался не усложнять отношения, притворялся, будто кроме пресловутой дружбы, выдуманной им с отчаяния, он ни на что не претендует, делал вид, будто с головой ушел в свою новую замечательную работу, намекая, что такому занятому и незаменимому служащему, как он, просто некогда думать о том, что произошло в то сентябрьское воскресенье.

Все это, разумеется, было полным и законченным враньем.

А правда заключалась в том, что Диг Райан был безумно, отчаянно и преданно влюблен в Надин Кайт.

Она снилась ему каждую ночь. Каждый день он сочинял песни в ее честь. Над кроватью Диг повесил фотографию их класса и по вечерам, перед сном, целовал лохматое изображение Надин, желая ей спокойной ночи. В ящике стола, в бумажном пакете, он хранил высушенные травинки, сорванные в тот день на Цветочном холме.

Надин иногда отвечала на его письма, не регулярно, но все же. И попритворявшись семь недель, три дня и четырнадцать часов, Диг решил, что почву он подготовил и может съездить в Манчестер на выходные, не рискуя напугать Надин. Поначалу она его отшила, но в конце концов они назначили дату, и всю неделю до отъезда Диг ни о чем другом не мог думать.

И вот его мечта сбылась: он решительно шагает по платформе Юстонского вокзала, прижимая к груди дорожную сумку. Он направляется к поезду, который повезет его к Надин, в страну прозрачных платьев и лучистой кожи, журчащего смеха и шелковых губ. Она переехала из общежития в квартиру. Как предполагал Диг, ему там выделят уголок и станут обращаться с ним, как с младшим братом, но плевать. Лишь бы оказаться в квартире Надин.

«Квартира Надин» звучало для Дига, как стихи. Воображение рисовало летящие тюлевые занавеси и пахучие палочки, цветастый муслин, вышитые салфетки и букеты засушенных цветов, постеры с водяными лилиями в честь одноименной музыкальной группы и тьму зеленых бутылочек «Боди Шоп» в ванной.

Похоже, она снимала квартиру не одна, но с каким-то малым по имени Фил, наверняка педиком. Будем надеяться, размышлял Диг, что у этого Фила хватит такта предоставить пахнущую жасмином гостиную в распоряжение Надин и ее гостя. Они будут слушать диски, которые Диг везет с собой, и курить травку, которую он с таким трудом нарыл у типа с золотыми зубами на Илинг-Бродвей.

Диг был готов к тому, что поцелуев в это воскресенье скорее всего не предвидится. Надин, наверное, до сих пор пребывает на стадии «независимой женщины», и не стоит торопить события. Он лишь намеревался сблизиться с ней. Остальное, вопреки настойчивому голосу неистовых гормонов, подождет.

Сойдя с поезда на вокзале Пикадилли, Диг устоял пере желанием купить цветы, вместо этого отоварился упаковкой колы и дурацкой зажигалкой с надписью «Добро пожаловать в Манчестер — второй город Британии». Диг порадовался про себя, что родился в первом городе Британии. Они договорились встретиться на стоянке такси. Выйдя из здания вокзала, он огляделся в поисках буйной копны рыжих волос с золотистыми прядями и смутного мерцания прозрачного хлопка.

И был немного удивлен, когда увидел Надин: прекрасные волосы обрезаны, с ног до головы затянута в черное, на губах — порочный мазок алой помады. Надин выглядела очень бледной, очень худой и очень стильной.

В такси, по дороге к дому, Надин заметно нервничала. Не умолкая говорила о Филе: мол, она надеется, что Дигу он понравится, но Дига не должна смущать его манера — он иногда бывает резок с людьми; самому же Филу крайне любопытно встретиться с Дигом, ибо он до сих пор не знаком ни с кем из ее лондонских друзей. Ладно, ладно, думал про себя Диг, подумаешь делов; я к тебе приехал, а не к твоему голубому соседу. Он успокаивающе улыбался, уверяя, что будет рад познакомиться с Филом и что они наверняка друг другу понравятся. Надин почему-то невероятно обрадовалась его словам.

Дигу следовало насторожиться, когда она роняла фразы вроде «не знаю, много ли нам удастся успеть за выходные, у нас сейчас туговато с деньгами» или «на углу есть вегетарианское кафе, мы там иногда завтракаем», но он пропустил их мимо ушей. И уж он точно должен был врубиться, когда она упомянула о «нашей спальне», но до него опять не дошло. Вспоминая на следующий день поездку в такси, Диг изумлялся собственной тупости; с тех пор комедийные скетчи по ящику, в которых двое людей талдычат друг другу о совершенно разных вещах, сами того не сознавая, уже никогда не вызывали у него скептичсекой усмешки.

Впервые Диг почуял неладное, когда переступил порог квартиры Надин. Жилище выглядело ужасно. Впрочем, само по себе это обстоятельство не возбудило в нем подозрений, однако он испытал разочарование. Надин обитала на третьем этаже невзрачного строения тридцатых годов, первый этаж был целиком отдан магазинам, по фасаду шли бетонные балконы ведерной формы, а краска от стен отваливалась огромными хлопьями. Квартира без центрального отопления была обставлена мебелью, какую обычно встречаешь на свалках или на дешевых распродажах. Оконные стекла в алюминиевых рамах потрескались, а кое-где вообще отсутствовали, и дыры были заделаны по-простецки — бурой оберточной бумагой.

Что до ароматов жасмина, белого мускуса и мятного лосьона для ног фирмы «Боди Шоп», которые полной грудью ожидал вдохнуть Диг, то о них и речи не было; в квартире стоял стойкий угнетающий запах сырости пополам с плесенью. Каких-либо попыток придать жилью индивидуальность или замаскировать его убожество также не наблюдалось, если не считать висевших по стенам фотографий в дешевых рамочках, довольно претенциозных и плохо скомпонованных.

— В следующем семестре мы собираемся сделать ремонт, когда оба немного разбогатеем, — заметила Надин, вешая на крюк в прихожей свою черную нейлоновую куртку.

На это раз «мы» прозвучало немного более весомо, и Дигу стало слегка не оп себе. Пока Надин открывала дверь, он торопливо заправил волосы за уши и попытался пригладить челку на лбу.

Скрипучая дверь медленно и несколько театрально отворилась, и перед Дигом предстал самый законченный придурок, какого он когда-либо видел. Холодным ноябрьским утром в сырой и сумрачной квартире этот малый сидел на полу, скрестив ноги, курил вонючий «Галуаз» и читал «Гардиан», а на носу у него красовались темные очки.

Честное благородное слово, так оно и было.

Очки «Рейбанз».

В черепаховой оправе.

С ума сойти.

Малый был бос, его белые джинсы были идеально чисты, а завернутые рукава широкой черной рубахи удерживались на локтях продолговатыми металическими прищепками. Его шевелюра заслуживала отдельного внимания: ухоженный клин черных, словно отполированных волос, был стянут на затылке в короткий и толстый хвостик. Кроме того, парень являлся счастливым обладателем греческого профиля, которым, как догадался Диг, он необычайно гордился. Когда же он медленно — нарочито медленно и с некоторым опозданием — оторвал взгляд от газеты, дабы поприветствовать Дига, его лицо как-то странно и неестественно скривилось, отчего стало еще неприятнее. Диг предположил, что парень попытался улыбнуться.

— Отлично, — он сдвинул очки на лоб, сквозь прищур разглядывая Дига. Секунду спустя, не проявив никаких эмоций, он щелчком спустил очки на нос и вновь занялся газетой и тлеющим «Голуазом».

Это было антипатия с первого взгляда. Никогда прежде у Дига не возникало столь глубокой неприязни к человеку за столь короткий промежуток времени. Это малый, кем бы он ни приходился Надин, — законченный козел. Величайший в мире, принадлежащий к сливкам общества козлов. Он был началом и концом козлиной вселенной, подлинный козел, суперкозел, всем козлам козел. Следовало отдать этому типу должное: он сумел стать непревзойденным козлом.

И Диг возненавидел его.

Он застенчиво топтался на пороге, переваривая свою ненависть и открытие, что прелестная и удивительная Надин делит трущобу с каким-то уродом, когда случилось самое страшное.

Надин — также одетая, как с беспокойством отметил Диг, в черную льняную рубашку точно с такими же металлическими прищепками на рукавах, — вдруг бросила сумку на диван, скинула туфли, подошла к Филу, опустилась рядом с ним на корточки и, обвив его плечи руками, трогательно чмокнула в затылок.

У Дига отвалилась челюсть, а глаза разъехались в разные стороны. Внезапно все стало на свои места; ситуация обрела слепяще очевидный, отвратительный, гнусный смысл. Этот человек, этот смехотворный, жалкий и сверхнеестественный сгусток аффектации, претенциозности и тщеславия, был любовником Надин. Этот человек, всем своим обликом от макушки до пальцев ног олицетворявший все то, что Диг ненавидел в людях, делил ложе с Надин Кайт. Той самой Надин Кайт, которая, по собственному признанию, еще каких-нибудь два месяца назад была очаровательной цветущей девственницей, готовой благоразумно ждать подходящего момента и подходящего человека, даже если ожидание затянется до тридцати лет. А теперь она каждую ночь отдавалась — несомненно, с великой щедростью — мерзейшему типу на свете.

Что было дальше, Диг помнил смутно. Он не выдал своего изумления и не стал спрашивать Надин об ее отношениях с Филом. Он вел себя так, словно знал, что она сожительствует с Филом. Он с блеском справился с ролью расхристанного безобидного молокососа, приехавшего на выходные навестить бывшую одноклассницу, с ностальгией припомнить школьные байки, немножко покуролесить с мальчишескими шуточками м с чрезмерным энтузиазмом поведать о своей новой работе и новой машине. Собственно, кроме машин, ничего общего между Дигом и Филом не обнаружилось; последний даже покатал гостя на своем черном «мини-МГ» по кварталу, что стало единственным светлым пятном в те жуткие выходные.

Диг ни минуты не провел наедине с Надин, не послушал вместе с ней привезенные пластинки. Фил, похоже, вообразил, что травка, привезенная Дигом, — нечто вроде подарка, и выкурил все без остатка, сооружая невероятно сложные микроскопические самокрутки, точно занимался оригами: сворачивал бумагу по диагонали, а на конце оставлял нечто вроде треугольника. На скручивание каждой сигареты у него уходило минут пятнадцать, к тому же, его творения жутко дымили.

Но стоило Дигу прийти к заключению, что выходные безвозвратно испорчены и ему остается лишь продержаться ночь, а по утру свалить домой, как наступило самое худшее.

После мучительного вечера в убогом пабе, — беседа еле клеилась, Фил же с каждым глотком становился все более угрюмым и необщительным, — Дига положили, как он и предчувствовал, на диване в гостиной. Диван был продавленным, в комнате стоял арктический холод, а одеяло, которое ему выдали, было тонким и пахло стариками.

И когда он уже начал отключаться, забывая, где он и что с ним, его разбудил шорох. Точнее, скрип. Звук повторился. Потом опять. Ритмичный скрип. Затем глухой хлопок в такт со скрипом. Хлоп-скрип, хлоп-скрип, хлор-скрип…

У Дига сжалось сердце, когда до него дошло, к чему он прислушивается: под этот аккомпанемент Филип Рич звучно и смачно оскверняет Надин, его Надин. Диг внезапно ощутил приступ тошноты и сунул голову под подушку. Но вскоре подушки оказалось недостаточно. Минут через пятнадцать, по мере того, как «хлоп-скрип» становился все громче и настойчивее, Надин начала подвывать, плаксивый стон постепенно превратился в душераздирающий вой. Так продолжалось минут пять или около того, пока звуковой эффект не был многократно усилен голосом Филипа Рича, чьи чресла, судя по издаваемому рыку, готовы были извергнуть семя.

Хлопки достигли скорости пневматический дрели, вопли — крещендо; Диг в отчаянии заткнул уши и принялся тихонько напевать, пытаясь заглушить этот шум. Когда он вынул пальцы из ушей и высунул голову из-под одеяла, все стихло, если не считать звука текущей в ванной воды и шума унитазного бачка.

Он услыхал, как закрылась дверь в спальню Фила и Надин, и уныло перевернулся на бок.

Эта ночь доконала его. Он чувствовал себя больным. Грязным. Мерзким. Запятнанным.

И он ревновал — дико, неистово.

На следующее утро Диг уехал рано, вежливо отклонив предложение Фила подвезти его: он предпочтет взять такси, чтобы не доставлять хозяину хлопот. Он также отклонил предложение Надин проводить его на вокзал, поскольку не представлял, о чем станет говорить с ней по дороге. Либо, утратив контроль над собой, расплачется: «Почему? Почему? Почему? Ради бога, скажи, почему?», либо начнет отпускать едкие замечания, за что Надин возненавидит его. Словом, он пожал руку Филу, поблагодарил за гостеприимство, и вместе с Надин спустился вниз, на улицу.

— Ох, Диг, — она казалась необъяснимо счастливой, — спасибо, что приехал… Я так рада, правда. Поначалу я была не уверена, как у вас все сложится с Филом, но… ты ему понравился! — Ее переполнял восторг. — Он сказал вчера вечером, когда мы легли спать… — Дига передернуло — … что ты можешь приезжать к нам в любое время, он считает тебя по-настоящему приятным парнем…

Она ликовала, явно ожидая, что ее ликованье должно передаться Дигу. Он криво улыбнулся и произнес уклончивое и бессовестно лживое:

— Да, он симпатичный малый.

Из-за угла очень кстати вывернуло такси, и Диг вскинул руку. Им хватило времени, чтобы чмокнуть друг друга в щеку и обменяться комплиментами на прощанье, прежде чем машина унесла его прочь от Надин и доставила на вокзал Пикадилли. Диг чувствовал себя измученным, полубезумным заложником, которого выкинули из автомобиля после двадцатичетырехчасового допроса с применением пыток.

Больше в Манчестер Диг не ездил, несмотря на частые и регулярные приглашения Надин.

Однако встреч с монструозным Филом в Лондоне, когда счастливая пара приезжала на праздники или изредка на выходные, ему избежать не удалось. Фил, как ни странно, питал искреннюю приязнь в Дигу, снисходительную приязнь старшего брата, который постоянно потешается над меньшим и возвеличивает за его счет свои собственные, весьма скромные достоинства, — ни умом, ни остроумием Фил не блистал. Диг мирился с его присутствием ради Надин, но со временем начал уклоняться от приглашений.

За три года, проведенных с Филипом Ричем, Надин стала другим человеком. У нее не осталось ни собственных желаний, ни мнений. У Дига сердце разрывалось при мысли, что сильная, решительная, умная девушка, когда-то отвергнувшая его, потому что хотела от жизни большего, нежели любовь, столь легко принесла себя в жертву такому ничтожеству, как Фил.

Бывало, крайне редко, что Надин приезжала в Лондон одна, и тогда Диг изо всех сил старался образумить ее, убедить в том, что он, а не Фил, должен быть объектом ее пряной нежности. Увы, Надин была влюблена, и достучаться до нее было невозможно. Надин сбрасывала руку Дига с плеча, стряхивала ладонь со своей попки, отталкивала его губы, не теряя при этом чувства юмора. О давнем сентябрьском воскресенье вспоминали, лишь смеясь и подкалывая друг друга, как о забавном инциденте, случившемся в незапамятные времена, когда они были совсем детьми. И даже когда Надин вернулась в Лондон, с разодранным в клочья сердцем, потеряв безвозвратно Фила, пути назад уже не было. Диг по-прежнему пытал счастья, изредка проявляя нежность, но пока Надин обреталась в Манчестере, между ними словно стена выросла, делавшая эту нежность бессильной.

Постепенно Надин вновь обрела себя. Ее карьера развивалась успешно, ее гардероб и настроение понемногу расцвечиивались оттенками, и с годами она превратилась одну из самых ярких и привлекательных личностей, известных Дигу. Он любил Надин больше, чем кого-либо еще на свете, он любил ее так же сильно, как свою мать, а это о чем-то говорит. Чувство, которое он испытал к ней в тот выходной в 1987 году, когда она разбила его сердце и причинила немыслимую прежде боль, легло еще одним камнем в фундамент его привязанности к ней.

Иногда, даже сейчас, он бросал взгляд на Надин и что-то внутри у него шевелилось, не совсем платоническое, определенно плотское. Но такое случалось редко, во-первых, а во-вторых, Диг — похотливый стервец, посему подобные всплески неизбежны. Он глубоко уважал Надин и высоко ценил. Он любил ее, опекал и баловал.

Он даже не постеснялся бы заявить, что обожает ее.

Но сейчас, после телефонного разговора, Диг Райан подумал, что более безмозглой, нелепой, иррациональной, оголтелой, абсурдной и самонадеянной дуры, чем Надин Кайт, не сыскать среди тех, кого он имел несчастье знать и любить.

Фил?

Филип Рич?

О господи.